Однажды мне задали вопрос: «Интересно, кто для вас футболисты? Бойцы-гладиаторы, Дети неразумные, друзья?…»

В самом деле, кто?

Так бежит время, что, оказывается, я действительно уже гожусь им в отцы. Нет, не дети. Какие там дети, если их дело требует и физической, и духовной зрелости матерых мужиков, чувства ответственности взрослого человека. Все это сваливается на людей, только вступающих в жизнь. У них много своих бесконечных «почему?», а поскольку рядом месяцами нет родных, то спрашивают нас. И при том при всем должность тренера заставляет меня являться к ним застегнутым на все пуговицы. Так что и субординация нужна, и близость необходима – вот как это совместить? А совмещать надо.

Хотелось бы сказать о полной гармонии, яркой и разнообразной жизни вне футбольного поля. Но все гораздо сложнее. Наше дело не имеет ничего общего с физкультурным праздником на лужайке. Нет отваги, не можешь во многом отказать себе, не способен терпеть жесточайший тренинг – уходи. Такой приговор, как это было в свое время с Бережным, стоит мне мучений и бессонных ночей, но выбора нет. Тысячи, а может быть, и миллионы людей следят за командой, просят побед – это поднимет их настроение, добавит сил, гордости, – я обязан подчиниться их воле.

«Футбол – это не профессия, незачем уродовать ребенка, он должен быть гармоничной личностью…» Не правда ли, часто приходится слышать этот современный вариант присказки «У отца было три сына…» А что, скажите на милость, решительно все покидают общеобразовательную школу гармоничными? Каждый – талант или хотя бы при деле? Да одного книга ничему не научит, другому футбол ничем не помешает. Был, например, в симферопольской «Таврии» когда-то хороший футболист Ткаченко, сейчас есть хороший поэт Ткаченко. Неплохо играл в Одессе футболист Блиндер, сейчас трудится способный кандидат химических наук Блиндер…

Жизнь сложнее… Бойцы-гладиаторы? Но ведь я вместе с ними в этой борьбе. Когда публика опускает большой палец вниз, это касается всех нас, футболистов и тренеров. Выигрывают и проигрывают и те, кто на поле, и те, кто на скамейке. Формула «выигрывают футболисты, проигрывает тренер» придумана людьми слабыми.

Тренера без игроков не бывает. Когда у тренера единое с футболистами понимание цели – только по максимуму! – самые серьезные задачи решать не страшно, и тогда большой палец зрителей чаще всего поднимается вверх.

Без разногласий в нашем деле (и общего и частного порядка) не бывает и быть не может. Каждый человек вправе по-своему воспринимать определенные ситуации, даже требовательность к себе проявляется по-разному. Игрок анализирует свою игру и поведение, однако оставаться объективным к себе и к товарищам удается не всегда. Потому и возникают вопросы друг к другу.

Мы в команде давно определили для себя два основных принципа, которые помогают регулировать взаимоотношения. Первый – требования ко всем абсолютно одинаковые, играешь ты в клубе уже тысячу лет или же принят только вчера. Второй – постоянный двусторонний обмен мнениями. Пожалуйста, предлагайте все соображения. По игровой деятельности и по совместному нашему житью-бытью. Принятое же решение подлежит неукоснительному соблюдению всеми.

К выработанным принципам относимся свято.

Друзья!… Футбольное братство существует. Я благодарен игрокам, с которыми работал, за принадлежность к этому братству, за поддержку, в которой всегда нуждался, за помощь в сложных ситуациях, когда мелкие обиды и претензии могли обернуться несправедливыми словами, неверными поступками.

Настоящий тренер должен радоваться успеху всех футболистов, независимо от скрытых глубоко в душе симпатий и антипатий, – все они полноправные товарищи по работе. И успех каждого необходим для общего дела.

Я смотрю на них в раздевалке после матча – неважно какого, выигранного или проигранного, но забравшего все силы. Тела, не остывшие от битвы, брошены в кресла, руки висят словно плети, глаза полузакрыты. Ребята выложились полностью, и не надо ни о чем говорить. Пройдет несколько минут, они примут душ, оденутся и станут похожими на сверстников, которые наблюдали за ними с трибун и по телевизору.

Бывает, возбуждение, царившее на поле, переносится в раздевалку, и тогда – либо чересчур громкие реплики, веселые, с подначкой, безотносительно, быть может, к матчу, в котором одержана важная победа; либо разговор на повышенных тонах, со взаимными упреками и излишним детализированием запомнившихся моментов, приведших, по мнению участников «экспресс-анализа», к поражению.

Сколько же было вечеров в раздевалках стадионов разных городов и стран после матчей с «Зенитом» и «Пахтакором», «Ботафого» и «Утрехтом», сборными Ирана и Бразилии?… Калейдоскоп стадионов, городов, стран, соперников. Реестра у меня нет, по грубым подсчетам за девятнадцать лет тренерской деятельности команды, мною руководимые, провели примерно 1300–1400 матчей.

Однажды в поезде встретился с шахматным мастером, который лет десять-одиннадцать назад давал сеанс одновременной игры, и я в нем участвовал. Я помнил, что проиграл ему. Он вспомнил, как я проиграл, вспомнил всю партию, как она развивалась, и уверенно назвал ход, на котором я капитулировал. Ряд вводных для его «мозгового компьютера» (где и когда был сеанс, кто участвовал) был достаточен вполне: он вспомнил все.

Тренеры не могут, как профессиональные статистики, назубок отщелкать даты, соперников и результаты, но они держат в голове все игры, в которых участвовали, ход этих матчей и их содержание, самые характерные моменты и, если случается, казусные ситуации.

Не собираюсь объясняться в любви к ребятам, с которыми вместе работал и работаю, но не могу не сказать о своем главном чувстве по отношению к ним – уважении. За тяжкий труд, преодоление тягот футбольной жизни, верность делу и команде.

Довольно часто в последнее время пытаются выяснять: какая из команд киевского «Динамо» сильнее – образца 1975 года или 1986-го? Вопрос неправомерен по сути своей. Это все равно что задаться целью сравнить силу московского «Динамо», блистательно проведшего английское турне в год окончания войны, со столичным «Динамо» нынешним, прыгающим но турнирной таблице и бросающим своих поклонников то в жар, то в холод. Или же соразмерить возможности «Спартака», дважды подряд побеждавшего и в чемпионате, и в Кубке в конце тридцатых годов, со «Спартаком» чемпионом-87. Для меня ответ на оба вопроса однозначен: гораздо сильнее сегодняшние московское «Динамо» и «Спартак», нежели их легендарные предшественники.

С 75-го по 86-й пролетело меньше лет, чем с 39-го по 87-й, но и одиннадцать годков для футбола – срок значительный. В игре – масса изменений.

На мой взгляд, уровень индивидуального, технического мастерства футболистов из команды, первой выигравшей для советского футбола Кубок обладателей кубков, был, конечно, выше. Сегодняшние игроки, многие из которых, между прочим, видели предшественников, пребывая в детском возрасте, не обижаясь, признают это. Согласен с этим и Олег Блохин – единственный футболист, выступавший в обоих составах.

Но только в индивидуальном и техническом мастерстве. Во всем остальном – в мышлении, скорости, эффективности коллективных действий, восприятии образа игры – идет постоянное совершенствование. Правда, теперешние хнычут побольше, а может быть, это я постарел и мне так кажется.

Не собираюсь заниматься сравнением несравнимого. Для меня прошлое – это прошлое. Я его принимаю в расчет только в качестве приобретенного опыта. Кто хочет проводить сравнения, может это делать. Обе команды – в памяти, и когда случается редкий досуг, который люблю проводить за городом (пусть даже несколько часов всего это будет, а уж если сутки – праздник для человека, пять последних лет не бывавшего в отпуске), в памяти этой нет-нет да и возникают матчи, добавившие престижа советскому футболу, и ребята из киевского «Динамо», дважды побеждавшего в европейских клубных турнирах. И кажется, будто давным-давно все это было, будто и Коньков с Михайличенко играли в середине поля, будто стоппера Кузнецова страховал Фоменко, а на флангах обороны им ассистировали Трошкин и Демьяненко, пытавшиеся вывести вперед через Колотова, Заварова и Веремеева форвардов Онищенко, Блохина и Беланова…

Перед тем как идти в конце 73-го года в киевское «Динамо» – команду детства нашего и юности, мы с Базилевичем конечно же изучили состав клуба. Издали.

Мы верили, что гигант Евгений Рудаков, один из опытнейших на то время игроков, тридцать три ему было в 75-м, когда выиграли Кубок кубков, останется в воротах, которые, когда он пребывал в необходимом для голкипера кураже и отличном физическом состоянии, казались для пего маловаты.

Рудаков к нашему приходу был в киевском «Динамо» десять лет, застал еще тот период, когда мы сами в нем играли, был «консультантом» по вопросам о новых тренерах, имел довольно много наград и призов, не хвалился и не бравировал ими, слыл человеком спокойным и уравновешенным, болезненно чутко реагирующим на любую несправедливость.

Однажды в душевой после товарищеского матча с швейцарским клубом, нами проигранного 1:2 и совсем не по вине Рудакова – оба гола были из категории «неберущихся», он стоял с намыленной головой и вслух беззлобно рассуждал о том, что нападающие наши могли бы использовать хотя бы часть оказавшихся в их распоряжении возможностей. «Сам бы пенок поменьше пускал, тогда, может быть, и выиграли бы», – услышал он в ответ голос молодого форварда, к которому в какой-то степени относились сентенции Рудакова. Потом эту сцену часто вспоминали со смехом: ничего не видящий Женя – голова намылена! – шарит вокруг длинными руками в поисках какого-нибудь предмета – мыла, мыльницы – с надеждой запустить его в обидчика, которого он тоже не видит.

По нашим наблюдениям, Рудаков был одним из первых в команде, кто воспринял новую методику тренировок, признал ее необходимость и всячески помогал нам в пропаганде наших идей среди остальных игроков.

Все помнят, как Женя играл, но мало кто знает, как он самозабвенно тренировался. Я никогда не оставляю никого после тренировок поработать дополнительно. Дело это сугубо индивидуальное. Рудаков – один из немногих игроков на моей памяти, который едва ли не после каждого занятия канючил: «Ну останьтесь кто-нибудь, ну побейте. Понимаю, что не забьете, потому и боитесь. Ну ничего, я парочку пропущу, чтобы вам интереснее было».

«Васильич, – попросил он меня однажды, – а можете мне свои угловые постукать? Чувствую, слабость имею некоторую, когда корнеры бьют, особенно хитрованы, которые не знаешь что сотворят: то ли «резаного» в ворота пошлют, то ли передачу заумную на набегающего сделают. Хочу отработать выходы и уверенность при угловых почувствовать».

Упорство Рудакова было поразительно. Он, сдается мне, где-то глубоко в душе ставил каждый раз перед собой какую-то локальную цель, не афишируя ее совершенно, и не успокаивался то тех пор, пока не добивался. Вереница достигнутых целей привела его в число лучших вратарей советского футбола.

Он, как полагали врачи, должен был уйти из футбола в 1970 году, когда перед мексиканским чемпионатом мира получил тяжелейшую травму и когда неизвестно было, останется ли его левая рука полностью работоспособной. Ситуации, связанные с преодолением себя, далеко не всегда в отличие от матча, выхваченного лучами прожекторов, на виду. Рудаков и себя, и физический недуг преодолел и еще на несколько лет встал в ворота киевского «Динамо». Он был единственным, кому не надо было присваивать звание заслуженного мастера спорта за победу в Кубке кубков, – он уже был им.

Совсем недавно я прочел, что 35-летний Рудаков стал виновником нашего поражения в полуфинале Кубка чемпионов в 1977 году от «Боруссии» (Менхенгладбах) – 0:2. Легче легкого обвинить в неудаче кого-то одного: «Да мы что? Мы в порядке были. Это все он…» В ФРГ проиграл не Рудаков, а команда. Гол с пенальти инкриминировать вратарю можно только в порыве неконтролируемых эмоций. Второй мяч от Витткампа, защитника, в прыжке пославшего мяч в сетку, он мог бы, наверное, взять, но это был не наш день – 20 апреля 1977 года. И не были нам утешением слова тренера «Боруссии» Удо Латтека, сказавшего, что он «пережил во втором тайме, пожалуй, самые тяжелые минуты в своей спортивной жизни».

Спустя время ребята шутили: «Да как можно было в Дюссельдорфе выиграть? Выходим на матч в адидасовской форме. Соперники – в «Пуме». Смотрим – и судьи в «Пуме». Оглядываемся назад, и Женя наш в «Пуме». Куда нам вдесятером против пятнадцати?»

Второй раз в своей истории команда попала в полуфинал Кубка чемпионов десять лет спустя, и наши шансы на участие в финале оценивались, как никогда, высоко прежде всего за счет репутации, завоеванной в предыдущем сезоне. Ничто не предвещало «пожара» и после первого матча с «Порто» из Португалии, который мы проводили в гостях – 1:2. Гол Яковенко расстроил португальцев и увеличил наши шансы.

Но на одиннадцатой минуте ответного матча я подумывал, как бы незаметно, чтобы никто не видел, встать и уйти со скамейки – до того стало стыдно: игра толком не началась, а уже 0:2. Виктор Чанов вначале поставил «стенку» и необъяснимо заметался за ней как тигр в клетке, его метания были замечены, и, как только он оказался за стенкой, Селсу и вколотил мяч в незащищенный угол рикошетом от защитника. Чанов среагировал на удар, а не на мяч. Затем Гомеш первым оказался у мяча, посланного с углового и ударившегося о землю во вратарской площадке. Как можно было не выйти на эту передачу, до сих пор непонятно ни мне, ни Чанову.

Это был редкий случай, когда матч может проиграть один человек: две грубейшие ошибки на первых минутах в столь ответственной игре в состоянии вывести из равновесия находящуюся на любой волне настроения команду.

В перерыве и после матча невозможно было смотреть друг на друга. Утром мы с Чановым сто пятьдесят раз смотрели первые минуты, а потом останавливали видеомагнитофон. Поначалу Виктор пытался как-то объяснить и обосновать свои действия, по с каждым новым включением он все больше и больше чернел. «Я провалился, Васильич», – сказал он.

Виктор Чанов принадлежит к категории вратарей, которым необходимо ежедневно, на каждой тренировке чувствовать дыхание серьезного конкурента, способного в любой момент встать в ворота и оставаться в них на длительное время. Сам он – из таких, из конкурентов. В 1985 году он получил тяжелую травму, долго лечился и, как только встал на ноги, принялся догонять Михайлова, на приличном уровне завершившего сезон. Чанов добился своего. В ворота мы поставили его и многим ему обязаны, победив в Кубке кубков и в чемпионате, – золотая медаль, кстати, была первой в его жизни.

Самоуспокоение полевого игрока менее заметно – его подстрахуют и отработают за него трудолюбивые партнеры. Самоуспокоение вратаря заставляет его все чаще и чаще заглядывать за собственную спину.

Диапазон болелыцицких эмоций огромен. После поражения от Бельгии в Мексике нас упрекали в том, что мы не рискнули и не поставили в ворота Чанова. Те же люди после «Порто» требовали изгнания Чанова из футбола.

Все это – из области необузданных страстей.

Виктор Чанов весьма способный голкипер, и можно привести массу примеров его иногда даже изумительной игры, вдохновенной и безошибочной. Он подвластен общему настроению и состоянию команды, и когда она в порядке, он способен творить чудеса. Чанов скисает и сникает при общекомандных неудачах, что не прибавляет боеспособности остальным.

Он не достиг еще такого положения, когда говорят: «Да у них же в воротах сам!…», как говорили, к примеру, о Яшине. Как известно, ошибался и Яшин, но ниже определенного уровня никогда не опускался. В 1987 году Чанов оказался ниже той планки, которая была им же установлена в футболе.

Чанов – фамилия вратарская, «в голу» стояли его отец и старший брат. Возраст нашего Чанова – родился он в 1959 году – позволяет ему не один еще год выходить на поле под первым номером, и есть основания полагать, что класс его будет этому номеру соответствовать.

Уверенность Михаила Михайлова, напротив, проявляется только тогда, когда он убежден, что никто его не «подсиживает». Я убедился в этом в 1985 году: у Чанова сломана рука, Михайлов – основной и единственный вратарь. Очень много мы провели с ним матчей, и неплохих – в том же Кубке кубков и в чемпионате. Стоило вернуться Чанову, Михайлов смирился со вторыми ролями.

В душе он, безусловно, мечтал выходить в стартовом составе, но, оказалось, ему тяжело настроиться на один-два матча, высочайшее чувство ответственности приходит к нему, когда он знает, что замены пет.

Это всегда проблема, когда в команде два примерно равноценных вратаря. Выставлять их на матчи через раз, как это практикуется иногда в хоккее, не совсем, видимо, разумно для футбола, где оборона должна чувствовать голкипера спиной, привыкнуть к нему и доверять ему. А как привыкнуть, если сегодня один, завтра другой?

Что делать второму? Ждать своей очереди, которая неизвестно когда придет, или уехать в другую команду, где гарантируют регулярные выходы на поле в основном составе, в «Днепр», например, откуда Миша, интеллигентный и невозмутимый парень, пришел к нам и где одним из тренеров работает его тесть – бывший вратарь днепропетровской команды Леонид Колтун?

Но команде нужен хороший второй.

Я смотрю из окна своей комнаты в Конча-Заспе. На скамейке перед жилым корпусом базы сидит с книжкой в руках Михайлов, углублен и сосредоточен. Время от времени он поднимает голову, смотрит перед собой невидящим взглядом, жует травинку и о чем-то думает, машинально перелистывая страницы. О прочитанном? Вряд ли.

Вполне возможно, я недостаточно внимания уделяю вратарям, мечтая о том времени, когда у нас будет футбольный клуб, в котором с группой вратарей займется профессионал вратарского дела. Наверное, есть еще упущения и в разделе «тактика игры футбольного вратаря», недостаточно обобщен опыт игры ведущих голкиперов мира, должок имеется и у Льва Яшина, написавшего интересную книгу воспоминаний, но нужен и учебник вратарский, ставший бы настольной книгой и юным, и опытным.

Думается, в улучшении игры вратарей кроется немалый резерв усиления команды.

…Говорят, что Лобановский – тренер-диктатор, не прислушивается ни к кому, все делает по-своему, чужого мнения для него не существует.

Оставим в стороне безапелляционность этих суждений – любой из футболистов, особенно нынешнего поколения, я уверен, спокойно их опровергнет, добавив при этом, что футбольной команде – коллективу, функционирующему постоянно, как любая другая организация или предприятие, необходима жесткая рука, нужен лидер, объединяющий вокруг себя единомышленников.

Некоторые репортеры прямо-таки с болезненностью какой-то пытаются противопоставлять друг другу тренеров и игроков, вытягивая в интервью из ребят «сведения» о конфликтах, добиваясь того, чтобы футболист сказал «всю правду» о взаимоотношениях с тренером и призвал бы последнего к «порядку». Ясно, что футбол на виду и желательно преподнести что-нибудь «жареное», чтобы читатель, перебирая фамилии футболиста и тренера, попутно восторгался бы и фамилией журналиста. Но поверьте, без острых ситуаций невозможна деятельность любого коллектива, и мы сами, без постороннего вмешательства, в состоянии разобраться с ними на тренировочной площадке, а не на газетных и журнальных страницах. Наверное, существуют какие-то трения между сотрудниками и главным редактором самой крупной (по тиражу) спортивной газеты мира «Советский спорт», работают в ней люди достаточно известные, однако «Комсомольская правда», к примеру, не спешит поделиться этими трудностями со своими читателями…

Иной, конечно, вопрос, если топ и размер конфликта в команде вышли за пределы контроля обеих сторон. Тогда болельщик в полном праве знать, что же происходит в его любимом клубе, почему команда не только слабо играет, но и никак не может прийти к единству, столь необходимому для достижения успеха.

Тренер не может нравиться всей команде. Это аксиома. И абсурдны утверждения типа: «все игроки любят своего наставника и считают его своим первейшим другом». Недовольные всегда есть. Одни тем, что не поставили в стартовой состав. Другие – нерешенной жилищной проблемой. Третьи – тем, что сосед по комнате на базе постоянно молчит и слишком много читает… Все это понятно, жизнь есть жизнь. Но в одном мы неукоснительно пытаемся достичь единства во взглядах – по отношению к тренировкам и ведению игры.

Я твердо убежден, что старший тренер команды – последняя инстанция относительно того, что связано с постановкой игры. Но прежде чем принять решение, я выслушиваю очень многих людей. Бывает, не хотят говорить, руководствуясь какими-то своими соображениями. В таких случаях я иногда даже сумасшедшими идеями провоцирую на высказывания – ищу тем самым либо подтверждения тому, что уже придумал, либо опровержения. И если возражения убедительны, соглашаюсь с ними.

На регулярных предыгровых встречах, в которых участвуют ведущие игроки команды наряду и на равноправной основе с тренерами, футболисты могут высказать сто различных предложений на тему «как играть и в каком составе», но кто-то один должен сделать окончательный выбор. Директивные методы на производственных наших совещаниях бессмысленны. Необходимо, чтобы каждый проникся идеей так, будто все это придумано им самим, а состав на матч полностью отвечает его представлениям о возможностях каждого из названных футболистов.

Тренер, на мой взгляд, должен уметь с такой же легкостью, как он говорит «нет», говорить «да». Трудно, безусловно, но интересы дела этого требуют. Коэффициент взаимодоверия гораздо выше, когда все делается открыто и по справедливости.

Владимир Трошкин был весьма старателен в тренировках и играх, понимая (дано это не каждому – понимать), что от бога ему досталось не очень много. Танцуя от этой печки, он методично компенсировал отсутствие сверхталанта максимальной реализацией своих способностей.

Трошкин был известен в нашем внутреннем футболе как хавбек, мобильный и настырный, не умеющий, быть может, играть в высоко комбинационный футбол, но покрывавший этот недостаток неутомимостью и готовностью бегать, если необходимо, еще два тайма.

Нам не составило особого труда убедить Владимира в целесообразности – прежде всего в интересах команды – перевода его на позицию флангового защитника. Как выяснилось потом, выиграли от. этой перестановки и команда, и Трошкин.

Перемена функций игроков в нашем клубе не выглядит чем-то необычным ни для самих футболистов, ни для публики, ни для специалистов.

Внешняя неяркость (но не блеклость!) не помешала Трошкину встать в один ряд с самыми полезными игроками команды. Одним из лучших для Трошкина стал первый полуфинальный матч Кубка кубков в 1975 году в Киеве против «Эйндховена». Два его потрясающих, мощных и неудержимых прохода по правому флангу в середине первого тайма и в начале второго завершились выверенными дугообразными передачами, на которые из-за спин не успевавших развернуться голландских защитников вылетали Колотов и Блохин, забившие по голу.

В редчайших случаях зона, покинутая Трошкиным, требовала страховки. Он при рейдах вперед или доводил дело до конца, или же успевал при потере мяча вернуться и как ни в чем не бывало приступить к необходимой обороне, словно не было перед этим изматывающих рывков.

В Базеле, перед финалом с «Ференцварошем», он подошел ко мне и спросил: «Васильич, сколько, по-вашему, весит эта чашка?» и показал на афишу, на которой красовался Кубок кубков. «Какое это имеет значение?» – «Для вас, может быть, и не имеет, а мне ее тащить в раздевалку. У нас ведь как, если что тяжелое, пусть Трошкин тащит, он здоровый». У меня «мандраж» предстартовый, а тут-про «чашку», которую, кстати, неизвестно еще было кому тащить, нам или венграм…

Когда к проходам Трошкина по правому флангу привыкли, и соперники стали рейды эти блокировать, он время от времени их видоизменял, смещаясь в сторону центрального нападающего – и с мячом, и в ожидании передачи, норовя при каждом удобном случае дождаться окончания атаки и принять непосредственное участие в ее завершении.

Достоверность перевоплощения Трошкина из защитника в атакующего игрока в ходе матча была настолько убедительной, что когда он, видя впереди на своем фланге скопление футболистов, делал передачу, а не шел вперед, ему не верили и… сторожили защитника, что всегда было нам на руку.

Рассказывают, что еще в Енакиеве, где жила семья Трошкиных, он раз двадцать посмотрел кинофильм «Строгая игра» режиссера Г. Липшица. Потрясенный игрой Володи Мунтяна, он поспорил с товарищами, что будет играть вместе с Мунтяном в одной команде. «Да это же талантище, каких не сыскать! Куда уж тебе», – сказали ему. Он ответил с простотой, граничившей с самонадеянностью: «Не боги горшки обжигают. Надо только захотеть». Над ним смеялись, но он сказал только: «Посмотрим…» Что из этого «посмотрим» вышло, известно.

Широкоскулый, с твердым резким взглядом, трудолюбивый как пчелка – он был своим в динамовском ансамбле.

Строгость и аккуратность в игре Михаила Фоменко была вызвана жизненной необходимостью – он занимал позицию заднего центрального защитника, которая предполагает прежде всего верность принципу высокой надежности. Мы уже тогда требовали от «чистильщика» участвовать в создании атак точным продольным пасом и подключением вперед для создания численного большинства на определенном участке поля, чаще всего в центральной зоне атаки, и Фоменко задания эти хорошо выполнял.

Когда он сомневался, удастся ли действовать без ошибок, он не предпринимал никаких шагов, сознавая пагубность опрометчивых действий для команды. «Пусть будет проще, но надежнее» – его девиз, который можно посоветовать взять на вооружение и многим сегодняшним задним центральным защитникам.

Позиционные промахи Михаил допускал нечасто, чутье на направление атак соперников у него было, но подводила иногда медлительность в принятии решений, особенно если игра шла на сумасшедших скоростях. Надежность оборонительная в этих случаях, к счастью, оставалась, вторая же, созидательная «половинка», исчезала.

Ему часто не давала покоя больная спина, играл на уколах, но знали об этом только в пашей команде, ну, может быть, и приятели из других: все футболисты все про всех знают, беспроволочный телефон между командами работает с постоянным напряжением. Зрители не знали, да и не догадывались, что в центре обороны трудится парень, который с такой спиной брал бы на «гражданке» бюллетень за бюллетенем.

На первых же минутах матча Миша доверительно говорил ближайшему сопернику: «Сегодня можете даже не стараться. У нас все в порядке, вам не «светит». Естественно, на такую пушку взять кого-либо трудно, но наш «либеро» этого и не добивался – успокаивал себя, приводил в полное психологическое соответствие матчу. Кстати, зарубежным игрокам он объяснял то же самое, по с помощью жестов. После оповещения о том, что «мы в порядке», он брался за дело, и ничто больше от игры его не отвлекало.

Как-то – боюсь ошибиться, но, по-моему, было это в 1977 году – я обратил внимание, что Миша на базе не расстается с толстой клеенчатой тетрадью, в которую постоянно что-то записывает. «Может быть, дневник ведет», – промелькнуло тогда. Все прояснилось, когда этот черноволосый симпатичный парень постучал однажды в дверь моей комнаты и, войдя, сказал: «Не мыслю себя вне тренерского дела после того, как закончу играть. Хотел бы посоветоваться с вами по этому вопросу».

С первых дней нашей работы в киевском «Динамо» мы с Олегом Базилевичем объявили игрокам, что нам не безразлично их будущее, что были бы рады иметь в их лице последователей и готовы, когда это потребуется, помочь в том деле, которым занимаемся сами. На словах можно говорить что угодно, но мы пытались заразить ребят увлеченностью, продемонстрировать все плюсы и минусы профессии.

Мы осознавали, безусловно, что далеко не каждому из наших подопечных суждено стать тренером. То есть заняться этим делом могли, конечно, все, но мы думали о тренерах высокого класса. ВШТ «штампует» тренеров в большом количестве, но где они, тренеры, о которых говорили бы как о новаторах?

В тренерском деле прошлые заслуги не в счет. Начало – с нуля. Опыт игрока полезен, но в минимальной дозе. Когда в интервью с двадцатилетним футболистом, забившим несколько красивых мячей, я читаю, что он мечтает стать тренером, я ему не верю, потому что реально он и понятия не имеет, что это за дело. Михаил Гершкович как-то признался, что когда он бегал по полю, то полагал, что секретов для него в этой игре нет никаких, а тренером сделает время. Только закончив, он понял, сколько же есть в футболе такого, чего он не знал, но без чего тренерская работа невозможна.

В «Монологах» Томаса Сакалускаса – книги о жизни и творчестве Юозаса Мильтиписа, театрального режиссера-творца, есть такое определение сущности театра, предназначения актера: «Актер не может опираться на титулы, звания, степени. Не может кичиться стажем и в будущем видеть себя в ореоле славы… Движение – это жизнь, покой – это смерть. К тем, кто способен на движение, театр относится взыскательно, но подоброму. К другим, окаменевшим, омертвевшим, театр взыскателен, но суров».

Помимо того, что мы «ставили» игру, репетировали ее в тренировках, мы хотели стать для ребят, расположенных и тянущихся к тренерскому делу, теми, кем для нас были О. А. Ошейков, В. Д. Соловьев и В. А. Маслов. Мы рассчитывали (и рассчитываем по сей день уже с новыми игроками) передать им все лучшее, что умеем, и стимулировать их к собственному поиску – это главное.

Примерно об этом мы говорили тогда с Михаилом Фоменко, и я пожелал ему всяческих успехов, обещая помощь, когда она потребуется, добавив при этом, что профессия тренера требует недюжинного здоровья (обязательно надо следить за своим состоянием), крепких нервов (выматывающих обстоятельств в нашем деле предостаточно), умения сражаться, отстаивать свою точку зрения, не сдаваться и маневрировать.

Интеллектуально игроки становятся с течением времени более развитыми, а значит – и более требовательными. Они уже не довольствуются тремя-четырьмя выученными решениями, чувствуют: для того чтобы добиться успеха, нельзя стоять на месте. Не имеет права стоять на месте и тренер.

В тетрадь же Михаил записывал конспекты тренировок, разборы матчей.

Я порадовался, увидев Фоменко на тренерской скамейке, спокойного и уравновешенного.

Рассудительность и обстоятельность, присущие Стефану Решко в жизни, легко переносились им на поле. Сколько форвардов отскакивало от него, как от стенки, после жесточайших столкновений, корчилось от боли с искаженными лицами, а Решко, которому доставалось не меньше, как никто умел прятать боль и старался улыбаться, что выводило соперников из себя.

Внешне в игре неброский, с массивными ногами и истинно футбольным торсом, он знал потолок своих возможностей и никогда не старался придумать что-то невообразимое, что не отвечало бы этим возможностям. Благодаря такому обстоятельству уровень его надежности был весьма высок, и служил он команде верно.

Злые языки, имея намерение уязвить Решко, говаривали в 1975 году, что «Киев играет вдесятером», намекая на отсутствие в игре Стефана исключительной техники, яркости, умения привлечь к себе внимание публики, но забывая при этом почти совершенное владение тактическим арсеналом, строгость в выполнении тренерских заданий и способность исключительно чисто играть в отборе – качества, которым могли бы позавидовать многие сегодняшние защитники.

Впрочем, Решко на подобные выпады никогда не отвечал, хотя не мог не обращать на них внимания и не переживать в душе как явную несправедливость.

Молчаливый по своей натуре, добрый и справедливый человек, Стефан безропотно переносил все предлагавшиеся на тренировках нагрузки, ворчал иногда про себя, когда было совсем уж невмоготу, но терпел и терпением своим заражал партнеров и читал в их глазах уважение к способности выдержать, казалось бы, невероятное.

«Тренировочные нагрузки, которые нам доводилось переносить, – сказал он однажды, – порой, откровенно говоря, доводили до изнеможения. При всей любви к футболу организм восставал против них. В странном состоянии мы пребывали. Одновременно и ждали, что тренеры допустят слабину и пожалеют нас, и – не хотели этого. Если бы дождались, то незамедлительно воспользовались бы поблажкой – таково свойство человеческой натуры. Но пощады нам не было. Может, поэтому мы выиграли Кубок кубков, а затем и Суперкубок».

Легкость, с которой Виктор Матвиенко мчался по левому флангу, простреливал вдоль ворот, а иногда и сам завершал атаки, вызывала восхищение и казалась на первый взгляд природным даром. Способности Виктора бесспорны, но ему пришлось пролить не одно ведро пота и не один час просидеть в классе у доски с намагниченными фигурками футболистов, прежде чем появилась возможность готовить его к той игре, которую он демонстрировал в лучших своих матчах.

Мне показалось тогда, что Матвиенко с радостью воспринял задание расширить зону игры. Раньше от него требовалось лишь бдительно следить за соперником и безошибочно подыгрывать партнерам, чаще всего накоротке. Потенциал Матвиенко способствовал добавлению к этим, безусловно, необходимым элементам в игре крайнего защитника новых функций, связанных прежде всего с участием в активной атаке. Поначалу боязнь за свою зону сдерживала, словно кто-то невидимый подтягивал его на веревке назад, когда требовалось участие в создании численного большинства впереди, но потом, когда Матвиенко осознал, что пустой его зона не останется, когда понял основные принципы взаимостраховки и взаимозаменяемости, принятые в нашей команде, остановить его было невозможно, приходилось иногда даже сдерживать, и он здорово усилил атакующие действия команды киевского «Динамо».

Войдя во вкус такой игры, требовавшей незаурядных физических качеств, Виктор решил не ограничивать себя отрабатывавшимися на тренировках нацеленными передачами, но и самостоятельно атаковать ворота, врываясь даже во вратарскую площадку на передачи с противоположного фланга. Для соперников это было поначалу в новинку. Потом разобрались что к чему, но противодействовать маневру в полной мере не могли, ибо появление Матвиенко в рядах оборонявшихся все равно оставалось неожиданным, особенно в тех случаях, когда мы проводили скоростные контратаки.

Надо сказать, что иногда довольно сложно убедить футболиста в необходимости изменить характер своей игры. Связано это во многом с неумением представить цельно требуемый образ игры. То ли везло мне на игроков, то ли убедительными выглядели мои аргументы и конкретные доказательства, но не припомню ни одного случая, когда не удалось бы добиться от футболиста осознанного понимания моих предложений. Бывает ведь, игрок соглашается с тем, что ему говоришь, готов поменять функции и амплуа, но выходит на поле – и сразу видишь, что все это ему «до лампочки», поставили в состав, ну и ладно.

Только осознавший и закрепивший новые навыки в тренировках игрок способен соответствовать задаче, которая поставлена тренером не только для этого конкретного футболиста, а с учетом общей тактической задачи команды.

Из разряда любимцев команды – Андрей Баль. Скромный чрезвычайно, не унывающий ни при каких обстоятельствах. Я могу припомнить один лишь, пожалуй, случай, когда он не знал, куда себя деть, – 15 июня 1986 года в раздевалке стадиона мексиканского города Леон после проигрыша бельгийцам. Позиционные ошибки Баля в этом матче во многом предопределили результат. Правда, подавленно чувствовала себя вся команда, но Баль – особенно. Никто, включая нас, тренеров, не мог его утешить. Я сорвался было на крик, потом просто махнул рукой, на секунду представив себя на месте ребят и осознав мгновенно, что никакой всплеск эмоций делу уже не поможет. Рыдающие футболисты – зрелище, что и говорить, не совсем привычное. Плакать же было от чего…

Балю, одному из самых универсальных наших футболистов, какой-то малости недоставало, чтобы стать игроком-лидером, он силен при выполнении конкретного задания, но этого мало, чтобы блистать на поле. Впрочем, если бы все футболисты так до малейших деталей точно выполняли игровые задания, как Баль, общий уровень футбола у нас резко бы поднялся.

Андрею будет что вспомнить, когда он закончит играть: чемпион мира среди юниоров в 1977 году (тогда, а может, чуть раньше он приглянулся киевскому «Динамо»), участник двух чемпионатов мира – в Испании и Мексике, и не просто участник, а игрок основного состава, одни из победителей Кубка кубков, не раз становился чемпионом страны и обладателем Кубка СССР в составе «Динамо»… Послужной список – дай бог каждому. Вот вам «неприметный и незаметный».

Сергей Балтача, «чистильщик» с тонким позиционным чутьем, появился в киевском «Динамо» в 1976 году, когда еще несла большую нагрузку «старая гвардия», но когда уже наступило время подумать о будущем команды. Балтача был одним из тех, с кем связывались определенные надежды. Он уже тогда показался нам в меру честолюбивым и уверенным – настолько, что эти качества не переходят у него в себялюбие и самоуверенность.

Вполне попятно, что 18-летнего дебютанта, приехавшего из Харькова, пусть даже хорошо известного в среде юниорских тренеров, «запускать» в основной состав было рановато при играющих Фоменко, Решко и Конькове, но в резерве, куда мы поначалу его определили, у него была возможность познакомиться с методами работы, практиковавшимися в киевском «Динамо», пожить рядом с корифеями, осмотреться и разобраться (вместе с нами), способен ли он будет занять первую же вакансию.

Мы никого не держим в команде насильно, любое заявление об уходе подписываем пусть не всегда с легким сердцем, но без длительных обсуждений. Раз человек решил уйти, значит, считает, что так ему будет лучше. И даже если команда потеряет хорошего игрока, задерживать насильно (а рычаги воздействия на футболиста всегда можно найти) его не стоит. Зачем оставлять в команде человека, которому команда эта не нужна? Ведь он, волевым путем задержанный, будет делать все возможное, чтобы избавиться от нее или чтобы она избавилась от него. Причины уходов бывают разными, вдаваться в подробности не считаю необходимым. Можно провести условную аналогию с разводами семейными – и там масса причин, в которые лучше не вдаваться. Можно только вообразить, что произойдет, если разводы запретить законодательным порядком.

Когда Сергей, получив на сборах первую дозу наших нагрузок, сказал: «Я остаюсь» и, засучив рукава тренировочного костюма, принялся за серьезную работу, отдавая себя футболу целиком, нам стало ясно, что мы не ошиблись в выборе. Он начал выходить на поле в числе «первых одиннадцати» даже раньше, чем мы предполагали. Правда, может быть, несколько позже, чем рассчитывал он.

Последние годы ему спасу не было от травм, и когда он рухнул 2 мая 1986 года на лионском стадионе «Жерлан» и выяснилось, что порвалось ахиллово сухожилие, я подумал, что после таких повреждений в таком возрасте (ему было 28 лет) при таких нагрузках в большую игру не возвращаются. Рад, что ошибся.

Надо было слышать, каким восторженным ревом приветствовала Балтачу на симферопольском стадионе публика, наслышанная о его злоключениях с ахиллом, когда он в составе сборной появился на поле за пять минут до конца отборочной встречи чемпионата Европы с норвежцами 29 октября 1986 года.

На игру с «Атлетико» в финале Кубка кубков, в которой он и получил эту тяжелую травму, Балтача вышел с воспаленными ахилловыми сухожилиями, попросив меня и врачей даже не обсуждать с ним возможность замены.

Травмы свое подлое дело сделали. Сергею труднее стало играть головой. Он признавался, что ничего не может с собой поделать: ситуацию чувствует, а выпрыгнуть высоко не может – нога «не пускает». Он стал излишне перестраховываться сзади – делал больший, чем нужно, «зазор» между собой и передним центральным защитником. Он полагал, что так ему будет легче при подстраховке, но, когда передачи шли за спины наших защитников, он часто не успевал к мячу и создавались довольно сложные ситуации у ворот.

Балтачу бесила собственная беспомощность, он становился замкнутым и раздражительным. Те, кто знает, что такое цепь спортивных травм, поймут его.

Наверное, было бы высшей несправедливостью, если бы Олег Кузнецов, обладающий всеми необходимыми стопперу качествами, до сих пор играл в черниговской «Десне». К счастью, его вовремя заметили, в двадцатилетнем возрасте он появился в киевском «Динамо», но не стажером в резерве (это было в 1983 году – тогда и годом позже шло основательное переформирование клуба), а сразу игроком основного состава – это место он занимает и поныне, не собираясь его никому уступать.

Хладнокровный и решительный, он стал любимцем публики в Шотландии, где мы из года в год играли то с «Селтиком», то с «Глазго Рейнджерс». Шотландцы признали его своим, находили черты внешнего сходства – высокий рост, рыжие волосы, даже прозвали его на шотландский манер «Маккузнец».

Олег Кузнецов не понимает, как можно кого-то бояться. Ему больше нравится, чтобы боялись его, и он все делает для этого. Он не таращит на соперника глаза из под белесых бровей, не запугивает его, не надувает щеки, но играет настолько жестко, что столкнувшийся с ним один раз вряд ли захочет повторить эксперимент. Великолепное зрелище, когда ему в соперники достается такой же одержимый и неуступчивый, как он сам. Тут уж поистине – чья возьмет: постоянные микродуэли, толчки, падения, ушибы, когда кажется, что перелом неизбежен, бескомпромиссная борьба в воздухе и – рукопожатие и похлопывание по спине после матча в знак уважения друг к другу. Правда, понадобилось некоторое время, чтобы игра Кузнецова стала более корректной, но максимально чистой ее до сих пор не назовешь.

Кузнецов способен (когда такой возможности нет у партнеров), заняться организацией атаки из глубины, поле и возможные направления атаки он видит неплохо.

Наш стоппер обладает мощным ударом, но требуется упорство, чтобы заставить его отрабатывать штрафные на тренировках. В игре он пользуется штрафными ударами неоправданно редко (пожалуй, единственная ситуация, когда он боится неточным ударом подвести партнеров и вызвать недовольство трибун). В финальном матче за Кубок СССР он поставил мяч на точку штрафного, приготовился бить метров с 25, и кто-то на нашей скамейке воскликнул: «Должно же когда-нибудь это ружье выстрелить!» Гол был великолепным, но великолепие его мы оценили потом, а тогда – необходимость.

Когда мы приглашали из Днепропетровска, а было это в конце 1978 года, довольно хлипкого на вид полузащитника Анатолия Демьяненко, многие в Киеве пожимали плечами: «Еще один дублер приехал, промурыжат его годик-другой, помыкается сам среди именитых, да и вернется восвояси».

Первое время я замечал, что Толе было несколько неуютно у нас, над ним слегка подтрунивали, но разгуляться шутникам взявшие его под свое крылышко Коньков и Веремеев не давали, жил он первое время у Бессонова, постепенно вошел в коллектив, стал в нем своим, приняли его безоговорочно.

Характер, между прочим, не последнее дело. Коллектив не терпит пустомелей, обманщиков, трусов, высокомерных, злопамятных, завистников – отторгает их. Мне представляется (сужу по своему тренерскому опыту), что со скверным характером в хорошем коллективе может задержаться только выдающийся футболист. Ему прощают многое, и то – до определенного предела. Если же чересчур, как говорят дети, задается, то ставят на место. Собственными силами, не прибегая к помощи администрации и зачастую даже не информируя ее о случившемся. Уроки коллектива бывают намного поучительнее самых душеспасительных бесед, проводимых старшим тренером и начальником команды.

Демьяненко покорил всех работоспособностью на тренировках. Для реализации его отменных физических способностей необходимо было предоставить ему оптимальный простор на поле. Простор был найден на левом фланге нашей обороны, где он начал действовать с невиданным до тех пор, на мой взгляд, среди крайних защитников размахом. В некотором отношении Демьяненко превзошел своего предшественника Матвиенко, значительно усилив атаку. Он без устали «перепахивал» широкими шагами зону длиной 60–70 метров вдоль боковой линии и выглядел после матча так, будто этот адский труд доставляет ему огромное удовольствие.

Анатолий много забивал в клубе и сборной, в которой за короткий срок стал одним из ведущих игроков. Признание его в 1985 году лучшим футболистом страны не пошло ему на пользу. Удивительно, но факт: за редким исключением (Блохин, например), игрок, признававшийся журналистами первым номером, следующий сезон проводил заметно хуже. Не обошла эта участь и Демьяненко.

1986-й – не лучший его год, хотя в ранге капитана киевского «Динамо» он получил в Лионе Кубок кубков из рук президента УЕФА Жака Жоржа, а в Мексике, уже в качестве капитана сборной, вывел команду на поле.

Я верю в Анатолия Демьяненко, верю, что некоторый спад в его игре преодолим – залог тому его собственное осознание своих ошибок. Я знаю характер этого парня, его натуру, не испорченную «звездной» или «предзвездной» болезнью (в зазнайстве и погоне за дешевой популярностью его обвинить невозможно), знаю об умении постоять за честь коллектива, видел, как он за коллектив переживает. Надеюсь, у нас еще будет возможность вместе решать серьезные задачи. Ждать их в сегодняшней футбольной жизни долго не приходится.

Игроком основного состава киевского «Динамо» Владимир Мунтян стал задолго до моего прихода в эту команду, еще в 1966 году, когда ведущие футболисты уехали в Англию на чемпионат мира, и 19-летний резервист заменил одного из них, да так ярко выступил, что киевский клуб без молодого диспетчера уже и не мыслился.

Опытного футболиста тренеру привлечь на свою сторону и легче, и труднее, чем неискушенного. Легче, потому что опыт помогает ему воспринимать новое значительно быстрее. Труднее, потому что за долгие годы работы складывается определенная система привычек и стереотипов. Мунтян с его безукоризненной техникой, по-кошачьи мягким обращением с мячом, отменной координацией, умением мгновенно принимать верные решения, точным сильным ударом был нужен новой команде, мы весьма на него рассчитывали и прямо сказали ему об этом. Мы, правда, немного опасались, что ему сложно будет переносить тренировочные нагрузки нашей программы, но он с ними справлялся почти безупречно, а когда самый старший игрок делает на занятиях все, то грешно не делать этого же молодому.

Один из немногих «коренных» динамовцев Киева (в школе «Юного динамовца» он появился в семилетнем возрасте, в 1953 году), он воспитан на традициях клуба. Мечтал, правда, одно время о «Торпедо», ибо там играли кумиры его детства Воронин и Стрельцов.

Раньше, чем мы пришли в команду, он понял, что на «чистеньких» мячах в классный футбол на высоком уровне уже не сыграешь, необходимо совершенствовать искусство обороны, и первым эту мысль привил ему В. А. Маслов. Мы практически ничего не стали менять в игре Мунтяна, попросили лишь обратить большее внимание на участие в коллективных действиях. Дважды Володе ничего объяснять не требовалось.

Каким бы прекрасным ни был игрок, один он не в состоянии решить исход встречи в современном футболе. Необходима довольно большая группа отменно подготовленных футболистов, которые определяют игру команды. Времена личных подвигов Пеле, Пушкаша, Гарринчи, Эйсебио, Круиффа, которые могли с некоторой помощью ассистентов, сами решать задачи игры, канули в Лету. На мой взгляд, голландцы не стали чемпионами мира в 1974 году в основном по одной причине: Круифф, будучи одновременно и капитаном, и игроком, и тренером на поле, хотел слишком многое сделать в одиночку и заставил поверить в свои феноменальные возможности партнеров, которые возлагали на него слишком большие надежды, в итоге не осуществившиеся. Круифф тогда, если уж вспоминать, вообще не должен был играть в финале. В матчах, проходивших до решающей встречи, он чувствовал себя не совсем хорошо и, как утверждали тогда голландские эксперты, был не в лучшей форме. Именно поэтому Фогтс выключил его из игры, именно поэтому он сам пытался начинать атаки со своей половины поля, которые захлебывались либо во время его индивидуальных проходов, либо на второй-третьей передаче. Забив гол, голландцы стали вести себя так, будто они выигрывают по меньшей мере пять мячей, в их действиях стала прослеживаться небрежность, а Круифф и Неескенс – два явных лидера – не сумели переубедить партнеров и позволили сборной ФРГ оправиться от шока, вызванного пропущенным с пенальти мячом, собраться и полностью перехватить инициативу…

Мунтяну не возбранялось использовать свои лучшие индивидуальные качества. Напротив, его непредсказуемые ходы, в которых разбирались только партнеры, отменно дополняли командную игру, придавали ей яркость, элегантность, некоторый шарм.

В победном для нас розыгрыше Кубка кубков Владимир Мунтян сыграл в восьми матчах из девяти, в том числе и в финале, забил два гола. Многого стоят его 49 матчей в составе сборной и участие в мексиканском чемпионате мира в 1970 году.

Мы не включили в состав олимпийцев в 1976 году 30-летнего Мунтяна. Возможно, это была наша ошибка, хотя тогда мы были уверены в своей правоте. Мы объявили ему о своем решении на базе в Конча-Заспе за сутки до отлета в Москву, где собиралась вся наша олимпийская делегация. Он ничего не сказал, только кивнул и вышел. Во дворе он сел за руль своей машины, сидел без движения, откинувшись на спинку, минут десять, потом включил зажигание и поехал, сосредоточенно и уверенно как всегда. Я подумал: лучше иметь на сборах перед крупным турниром уже полностью укомплектованный состав, чтобы не принимать участия в таких сценах.

Утром следующего дня Мунтян приехал в аэропорт проводить команду и пожелал ей удачи. После возвращения из Монреаля мы услышали совсем иную версию (убежден, что информация исходила не от него): якобы Володя был уверен, что летит вместе с нами, а мы его в последний момент высадили прямо с вещами из самолета.

Я не собираюсь вспоминать подробности самого активного участия Володи в послемонреальском конфликте, о котором на этих страницах уже рассказано, о его собственных дисциплинарных погрешностях, которые ему чаще всего сходили с рук при всеобщем попустительстве. Не в этом дело. Все эти частности, преходящие и временные, не могут затмить главного: Владимир Мунтян – одна из самых ярких фигур советского и европейского футбола конца 60-х – первой половины 70-х годов.

Не уверен, что можно найти тренера, не пожелавшего бы иметь в своей команде Анатолия Конькова. Потрясающие его способности не вызывали сомнений, хотя противоречивость характера, заметная в жизненных ситуациях, проявлялась иногда в игре и сказывалась на ней.

Базилевич, работавший в 1973 году в «Шахтере», в котором играл Коньков, приложил много сил и стараний, чтобы заполучить этого великолепного футболиста в нашу команду, с которой мы планировали покорить футбольную Европу. В 1986 году Базилевич, вновь возглавив «Шахтер», предложил Конькову стать вторым тренером. Вместе они проработали год, после чего старшим стал Коньков, а Базилевич уехал в Болгарию тренировать софийскую «Славию»…

У меня до сих пор нет сомнений, что Коньков – игрок уровня Франца Беккенбауэра. В отборе мяча он был безупречен, его передачи были точны, своевременны и направлены в нужное место, он, как никто, умел за короткий отрезок времени определить слабые места у соперника и вместе с партнерами обрушивал именно в эти точки всю мощь наших атак. На позиции опорного хавбека равных Конькову не было.

«Все, больше не могу, сил нет», – сказал он однажды на тренировочных сборах в первую или во вторую неделю своего появления в команде в начале 1975 года. Его адаптация к нагрузкам проходила довольно болезненно на фоне других игроков, которые в этом режиме работали весь предыдущий сезон. Как потом выяснилось, «не могу» вырвалось непроизвольно. Конькову не надо было говорить: «Как же так, а остальные почему могут?». Он все видел сам, играть в Киеве в хороший футбол хотел, пробился в основной состав, который обыграл турецкий «Бурсаспор», голландский «Эйндховен» и венгерский «Ференцварош» в Кубке кубков.

Мы не сумели тогда настоять, чтобы Конькову, как и остальным, было присвоено звание заслуженного мастера спорта. На него были здорово сердиты функционеры из Спорткомитета из-за старых грехов, за которые он одно время был дисквалифицирован, и в Скатертном переулке даже слышать не хотели о таком поощрении Конькова. Впоследствии, когда он закончил играть, справедливость была восстановлена.

«Какая разница, со званием играть или без звания? – говорил тогда Анатолий, хотя ему, наверное, все-таки было обидно. – Вы можете, например, представить себе заслуженных мастеров спорта ФРГ или Голландии? А ведь играют, и ничего, как видим, играют».

Коньков отдал футболу далеко не все, что мог бы. Не знаю, по какой причине, но он начал постепенно угасать. Вероятно, он не видел возможностей для возрождения команды или видел, но не был уверен, что будет в состоянии играть в новой команде первые роли. Не знаю. Во всяком случае, он начал готовиться к уходу из футбола, и первым признаком этого стала последняя его игра за сборную 11 октября 1978 года в Венгрии в рамках отборочного турнира чемпионата Европы. Проводя этот матч, он поблагодарил партнеров и тренеров и попросил его больше в сборную не вызывать, сославшись на недостаточную готовность и неважное самочувствие.

В клубе его игра на месте заднего центрального защитника поначалу нареканий тренеров не вызывала, ему нравилась новая «должность», в которой раньше он, бывало, выступал лишь от случая к случаю. Помню, говорил даже: «Если последить за собой хорошенько, на этом месте можно лет до пятидесяти играть». Он дотянул до 1981 года, когда ему исполнилось 32, и с нескрываемой торопливостью, горя от нетерпения устремился в тренерское дело, надеясь наверстать то, что недодал футболу, на новом поприще. Если он не перегорит в ожидании скорых успехов и если не скрутит его тяжелая тренерская доля, из него может получиться хороший специалист.

Скорость, на которой самобытный парень из-под Казани Виктор Колотов ворвался в наш большой футбол, казалась непостижимой. Вторая лига – сборная – киевское «Динамо» – все в один присест, за вычетом времени, когда ему не давали играть из-за появившегося вдруг ошибочного, на мой взгляд, фельетона, обвинявшего Виктора во всех мыслимых и немыслимых грехах. Маршрут фантастический, и вполне понятной была битва за способного футболиста, развернувшаяся между несколькими клубами сразу.

Диапазон игры его неповторим, все он делал настолько правильно и вовремя, что болельщики на трибунах, сразу зачислившие Колотова в разряд любимцев, не переставали диву даваться. Сделав передачу, короткую ли, среднюю, длинную, он стремглав летел к воротам, его останавливали, пихали, цепляли, но он был неудержим и всегда стремился к максимальной цели – оказаться первым у мяча после прострела партнера и забить.

Сейчас это вспоминается не так явственно, как сразу после матчей, но Колотов забивал много красивых, ярких мячей, претендовавших бы сейчас на «лучший гол месяца».

Более молчаливого человека я в жизни не встречал. Сам немногословен, но таких не видел. Если он говорил, то только по делу – ни одного лишнего слова. В глаза мог сказать любому все, что о нем думает. Бил редкими словами по самолюбию, не щадя при этом и себя. Слышать неприятно, а что поделаешь – все верно и сказано человеком, к которому претензий почти никогда ни у кого не возникало и возникнуть не могло – ни в быту, ни на тренировках, ни в игре.

О работоспособности Колотова ходили легенды, шутники утверждали, что, если нужно, он и третий тайм отыграет, и четвертый, причем с той же неутомимостью, что и первые два. Но я подметил одну характерную деталь. Если обычно футболисты стремятся хоть какие-то крупицы сил сберечь, то Колотов выкладывался за полтора часа весь, без остатка. Он знал, что ему работать 90 минут и работал на полную катушку, доводя себя до состояния невменяемости. После игры с «Эйндховеном» в Киеве – матча высокого уровня и большого напряжения, когда у футболистов не осталось никаких сил, когда мы с Базилевичем не могли стоять в раздевалке – ноги не держали, а сидели в креслах, из душевой вышел Колотов, оглядел всех внимательно и спросил в тишине: «Так они нам забили гол или нет?» Раздался мощный взрыв хохота. Во внутреннем дворике Центрального стадиона, как нам потом рассказывали, он был принят за проявление неуемного восторга. Кто-то из ребят, по-моему, Володя Мунтян, воскликнул: «Ну ты даешь, Витек! Успокойся, осталось так, как было, – 3:0, если, конечно, судья им голик в протоколе не приписал». «Понятно», – невозмутимо сказал Колотов и снова отправился в душевую.

Колотов, работавший в киевском «Динамо» до нашего прихода, сознательно и одним из первых пошел на преодоление трудностей, связанных с предложенной нами программой. Он понимал, что в случае успешной реализации программы и отработанной на тренировках игры команда может подняться на новый, гораздо более высокий качественный уровень. Ему, прирожденному универсалу (говорят, что однажды, еще до нашего прихода в клуб, он в Бельгии в товарищеском матче играл в воротах, и весьма неплохо), не надо было долго объяснять преимущества коллективного гармоничного футбола.

Как-то мы смотрели на базе видеозаписи двух игр с участием «Аякса» времен Стефана Ковача. Колотов вдруг оторвался от экрана и сказал вопросительно-утверждающе: «Мы в такой футбол должны играть?!» И добавил спустя мгновение: «Только на более высоких скоростях».

Характеризующую Колотова историю поведал бессменный врач сборной Савелий Евсеевич Мышалов: «В 1973 году в московском матче со сборной Франции Виктор подошел ко мне в перерыве и сказал: «У меня один глаз не видит». В игре был момент, когда он получил сильный удар мячом по глазу. И вот глаз не видит. Я – к тренеру, Евгению Ивановичу Горянскому. «Менять надо Колотова!» Перед окончанием перерыва Виктор подходит ко мне и говорит: «Все в порядке с глазом». А у меня и времени уже не было проверить. Пошел он играть. После игры подходит. «Не видит глаз», – говорит. Закончилось это месяцем в госпитале».

Капитанская повязка свалилась на него словно гром в ясную погоду. Он привык считать себя рядовым футболистом, скромно и честно делающим свое дело, и вдруг… Реакция на доверие и уважение выбравших его ребят была ожидаемой: власть какая-никакая, а все же власть, ни на йоту его не изменила. Он не стал покрикивать на партнеров, не напускал на себя важный вид и не говорил менторским тоном. Капитанство он расценил как необходимость быть примером в жизни, на тренировках и в игре.

Я не собираю специально футбольные реликвии – вымпелы, фотографии, значки, но среди скопившихся за многие годы вещей бережно храню неиспользованный билет на матч киевского «Динамо» с московскими армейцами 22 июня 1941 года, фотографию команды 1961 года, когда она впервые выиграла чемпионский титул, и фото, на котором Виктор Колотов высоко поднимает над головой первый в истории советского футбола европейский кубок для клубных команд.

Больше, чем Володя Веремеев, со мной, пожалуй, никто не спорил. Он последовательно пытался убедить меня в том, что футболисту на базе перед игрой делать нечего, надо готовиться дома, в спокойной обстановке, слушая музыку или же читая. «Хорошо, – говорил я ему, – отпущу я тебя, еще несколько человек, в благоразумности которых уверен на сто процентов, а остальные? Как остальные ребята это расценят, ты подумал? Я бы на их месте взбунтовался. Это первое. А второе, поверь: какой бы гнетущей ни казалась тебе обстановка в «резервации», как вы называете базу, лучше, чем здесь, к игре ты не подготовишься. С питанием, в отличие от города, проблем нет никаких, на тренировку не надо мчаться тридцать километров туда – тридцать обратно, продуманный режим, врачебная помощь – словом, все условия для работы и отдыха».

Сейчас Веремеев, работая вместе со мной в тренерском штабе киевского «Динамо», говорит: «Я был нрав с точки зрения игрока, вы – с точки зрения тренера. Тренерская правота выше, поскольку исходит она прежде всего из интересов всей команды, игрок же волей-неволей, как бы он ни хотел иного, свои интересы ставит выше».

Веремеев с воодушевлением воспринял возможность играть в новый футбол, мечтал, оказывается, об этом. Мы поняли друг друга с полуслова во время первого нашего серьезного разговора с ним в Ташкенте. Я сказал ему тогда: «Ты можешь играть лучше». И говорил я это не только для того, чтобы его вдохновить. Мы видели Веремеева в отдельных матчах киевского «Динамо» при В. А. Маслове и заметили у него нереализованные возможности. «Не знаю, смогу ли, – ответил он, – но что хочу – это точно».

Хрупкость сложения Веремеева обманчива, даже визуально можно было определить, что его организм способен выдерживать большие нагрузки, и медицина подтверждала это.

Ему было интереснее и легче действовать впереди, но наступила в команде такая пора, когда каждый должен был отрабатывать и сзади, не гнушаться черновой работы. Я бы не стал характеризовать Веремеева как идеального универсала, по к выполнению функций соседа на поле он был готов процентов на шестьдесят-семьдесят.

Уже тогда, в 1975-м, мы задумывались о количественном и качественном насыщении средней линии, и получалось весьма неплохо, когда в полузащите орудовали вместе Коньков, Колотов, Веремеев, Мунтян и Буряк. Правда, затем из-за постепенного схода со сцены корифеев и отсутствия высококвалифицированных исполнителей этой идеи от нее на время пришлось отказаться.

Он не выступал в Базеле. Две желтые карточки, показанные испанцем Санчесом Ибаньесом в полуфинале в Эйндховене, означали удаление и автоматический пропуск следующего матча. Веремеев бродил с повязкой «Пресса» и фотоаппаратом «Смена» в руках вокруг поля и, по-моему, щелкнул камерой раза два, не больше. Во всяком случае, снимки потом не показывал.

Передачи Веремеева были хрестоматийными, и очень жаль, что не сделан вовремя видеофильм под таким, например, названием: «Пасы Владимира Веремеева» – хорошее было бы учебное пособие.

Он доверял интуиции, и не однажды хотелось крикнуть: «Куда? Зачем?», когда он без остановки использовал катящийся или летящий мяч для выполнения дальней передачи, заметив оказавшегося в выгоднейшей ситуации партнера. В его голове работала маленькая ЭВМ, и пока он на скорости мчался вперед, она выдавала ему решение, иногда застававшее врасплох даже своих, не подозревавших о расчетах «машины». Свои в конце концов к его ходам привыкли, для этого и существуют тренировки, противников же он продолжал обескураживать.

Веремеев достиг почти совершенного мастерства импровизации в условиях строгой коллективной игры, что заметно отличает очень хорошего футболиста от среднего.

Монреальское фиаско он переживал как катастрофу, но довольно быстро встал на ноги в следующем, чемпионском сезоне, – я боялся, что излишняя чувствительность не позволит ему сделать это. Последние десять матчей в киевском «Динамо» провел в 1982 году, когда из «могикан» 1975-го оставались Буряк, Блохин и он. Спустя два года стал начальником команды.

Леонид Буряк ушел предпоследним из той плеяды, сыграв 24 матча из 34 в 1984 году. Вокруг его ухода и последующего появления в московском «Торпедо», а затем в харьковском «Металлисте» возник целый клубок слухов, в свою очередь породивших различные домыслы, прежде всего о конфликте между Буряком и мной. Леонид в печати публично объяснил, что совесть его перед киевским «Динамо» чиста, что никого он не предавал – ни Лобановского, ни команду. «Но интриги вокруг меня, – сказал он, – плелись давно, и люди, которые были заинтересованы, чтобы я ушел, радовались, когда это случилось».

Насколько мне известно, в киевском «Динамо» никто Леонида в нечистой совести и тем более в предательстве интересов команды никогда не обвинял. Ничего не слышал я и об интригах и о заинтересованных в его уходе людях.

Повторюсь, мы никого не отчисляем, кроме тех, кто нарушает нормы жизни команды. Тех, кто просится, отпускаем. Буряк хотел полных гарантий того, что он будет играть в основном составе. Разумеется, дать их ему мы не могли, как не даем никому. Критерий один – игра.

Наверное, одна из самых сложных проблем для тренера – решиться не выставлять на матчи популярных игроков, если они не в форме. Такие решения принимать трудно, их, как правило, не готовы принять сами футболисты, считающие, что место в основном составе для них зарезервировано навсегда.

Участие Леонида в 24 матчах в 1984 году (меньше него тогда сыграли Кузнецов, Рац, Яковенко, Михайличенко и Бессонов, столько же – Заваров), мне кажется, опровергает все слухи о дискриминационном к нему отношении, а ведь мы видели потерю Буряком скорости, стремление сыграть в основном в «чистый» футбол, особенно не утруждая себя черновой работой, от которой, кстати, его освободили полностью в двух следующих командах– «Торпедо» и «Металлисте».

Я не имел ничего против того, чтобы он продолжал карьеру игрока в любой другой команде, он выбрал «Торпедо», и это его право. Расстались без истерик, но на довольно напряженной нервной ноте. Следующий сезон убедил пас в том, что Леонид, останься он в команде, несколько бы тормозил общекомандную скорость, которую удалось набрать и в матчах чемпионата, и во встречах европейского кубка. Конечно, можно было тогда предположить: убери, мол, из киевского «Динамо» Блохина, Балтачу, Демьяненко, Бессонова – и это будет рядовая средняя команда. Предполагать можно что угодно, реальность же совсем иная.

Всегда элегантный в жизни, Буряк на футбольном поло оставался верным стилю, и его безошибочно можно было отличить по бегу с высоко поднятой головой (глазами он искал своего друга Блохина и часто делал ему передачи даже тогда, когда из хода событий вытекало более разумное продолжение), по аккуратной прическе, по мягкости обращения с мячом даже при «стыках» или при выполнении подкатов, которые он но любил.

Он – из футбольных романтиков, но не из безнадежных, для которых главное – потешить публику каскадом трюков, побегать по зеленой лужайке в свое удовольствие, а из тех, которые не только в состоянии принять душой принципы сугубо коллективной игры, но и привнести в нее что-то свое, частицу романтики, что ли.

По-моему, от Буряка пошла легенда, будто в киевском «Динамо» отменены «стенки» – эдакий трючок, когда игрок отдает мяч партнеру, а сам выходит на свободное место в надежде получить пас в одно касание, чаще всего это делается накоротке. Прием исключительно ненадежный: в случае неудачи «отрезаются» не только оба участника «стенки», но и их партнеры, рассчитывающие на продолжение атаки и набирающие скорость, продвигаясь в сторону ворот соперника. Я сказал однажды в сердцах в раздевалке после нескольких таких «отрезаний»: «Леня, «стенки» надо исключить!» Отсюда, видимо, и пошло, хотя я отнюдь не против подобного приема, который можно применять на любых других участках поля, только не в непосредственной близости от ворот противника, хорошо владеющего оборонительными средствами, – здесь «стенка» обречена на провал.

Техника и настырность Буряка, умение выбрать правильную позицию позволяли ему, когда он находился в лучшей своей форме, без особых хлопот перехватывать передачи соперников и с «бригадой» полузащитников зорко выискивать бреши в обороне соперников.

Для хавбека забивал он вполне достаточно, вошел в 1987 году в «Клуб Григория Федотова» – 100 мячей на его счету, и было весьма приятно, что, говоря о своем вступлении в «клуб», Леонид с благодарностью вспомнил о годах, проведенных в киевском «Динамо», о пяти титулах чемпиона страны, завоеванных в составе нашей команды, о трех Кубках СССР, о Кубке кубков и Суперкубке. Он не грешил против истины, когда сказал: «Я много, очень много работал: за «красивые глаза» в такой классной команде не держат».

Леонид Буряк достаточно сделал для киевского «Динамо», служил ему верой и правдой 12 сезонов.

Для Владимира Бессонова сезон 1987 года тоже был двенадцатым. Первые матчи в составе киевского «Динамо» 18-летний Бессонов сыграл в весеннем (9 матчей) и осеннем (2 матча) чемпионатах страны 1976 года.

Боец, каких свет не видывал. Для него не существует безнадежно проигранных ситуаций, борется до конца в любой, иногда даже в ущерб себе, но всегда – на пользу команде.

Он застал всю «старую гвардию», которая относилась к нему без показного покровительства, но как к младшему брату. В год победы юниорской сборной СССР на чемпионате мира в Тунисе, где Бессонов блистал и сам президент ФИФА Жоао Авеланж посулил ему будущее Пеле, в нашем клубе он провел более половины матчей за основной состав и получил свою первую медаль чемпиона страны. Сейчас их у него уже пять, и он надеется, что это не все.

«Человек-травма» – к сожалению, это определение как нельзя лучше подходит Бессонову. Как-то врачи паши выбрали время и подсчитали: за 12 лет у Бессонова было более 80 травм различного характера, от легких до очень серьезных, когда он не мог работать по нескольку месяцев.

В августе 1986 года, возвращаясь с амстердамского турнира, уже в Шереметьеве мы узнали, что у Бессонова позвоночник в гипсе и практически нет никаких шансов на то, что он вернется на поле. Демьяненко чуть не разрыдался. Потом выяснилось, что тревога, к счастью, оказалась ложной: диагноз не подтвердился, гипс накладывали, предполагая одно, а лечить надо было совсем иное.

Из-за травм Бессонов иногда играет очень мало в сезоне, но на поле он не выходит только тогда, когда действительно не может. Мелкие повреждения не в счет: тогда ему накладывают тугую повязку, и он сам настаивает на участии в матче. Мы идем ему навстречу только с разрешения врачей.

Причин травм у Володи несколько: безоглядное бесстрашие – в первую очередь, чрезмерная жесткость соперников – во вторую.

Он не из тех, кто бьет в ответ, ему доставляет радость переигрывать грубияна, а еще большую – забить гол.

Травмы не позволяют ему зачастую готовиться по полной программе, и тогда в игре могут произойти срывы, в простейших, заметьте, ситуациях, и причины срывов необъяснимы. Вместо того чтобы сыграть просто и надежно, он может, находясь на посту «либеро», затеять обводку и выпустить соперника один на один с нашим вратарем, может в безобиднейшем моменте небрежно откинуть мяч голкиперу, и мяч этот перехватят и забьют нам, способен вдруг ни с того ни с сего схватить противника, пытающегося обвести его в штрафной площадке, рукой – пенальти.

Подобные срывы чрезвычайно редки, но они запоминаются, потому что резко контрастируют с тем, как он может играть и как играет в лучших своих матчах, которых у него, конечно же, больше, чем провальных.

Чем выше ставка в игре, тем собраннее Бессонов. Его без колебаний, даже если он только-только оправился от травмы, можно ставить на престижные международные встречи, официальные и товарищеские, за сборную и за клуб. Он долго болел в сезоне 1987 года, не играл за клуб с конца мая по середину сентября, а еще через месяц был одним из лучших в решающем отборочном матче чемпионата Европы в ГДР, где выступал на позиции правого защитника.

Владимир Бессонов – один из немногих футболистов в стране, амплуа которого никто не знает. Ничуть не преувеличиваю: он способен сыграть на любом месте с одинаковой отдачей, с одинаковой надежностью, при одинаковом коэффициенте полезного действия. Для него не составляет труда менять позиции по ходу игры, не требуется времени для «притирки» на новом месте и налаживания новых связей с партнерами.

По числу сыгранных матчей в сборной Бессонов занимает среди киевских динамовцев всех поколений второе место после Блохина – к январю 1988 года принял участие в 66 встречах национальной команды, выступил на двух чемпионатах мира.

Мне иногда говорят, что я слишком суров по отношению к Бессонову. Сам Бессонов, кстати, так не считает. Я убежден и делаю все, чтобы футболисты, с которыми работаю, прониклись этим убеждением: независимо от уровня мастерства игрок не может показать на поле все, на что способен, если не готов к матчу физически. И моя задача заключается в том, чтобы футболисты были отлично подготовлены.

Александр Заваров боялся браться за серьезную работу, хотел этого, но боялся и не верил, что ему предоставляется возможность для осуществления, быть может, последней попытки вернуться в настоящий футбол. Он вполне мог безбедно, не особенно напрягаясь, докоротать свой век в первой или даже второй лиге, живя только днем сегодняшним, но, видимо, воспоминания о том времени, когда он блистал на поле, жгли ему душу, и он рискнул, собрав в кулак всю волю.

Все, кто видел Заварова в молодые его годы, в частности на юниорском чемпионате мира 1979 года в Токио, прочили ему весьма перспективное будущее. Он играл совсем не хуже, чем выделявшийся тогда в составе чемпионов мира аргентинец Диего Марадона.

«Зачем вы его берете?» – недоумевали многие, когда Заварова пригласили в киевское «Динамо».

Действительно, зачем? У пас не воспитательная организация, а команда, постоянно ставящая перед собой серьезные задачи. Заварова не пригласили бы в киевское «Динамо», если бы предварительный разговор не показал, насколько велико его желание переменить образ жизни и играть, играть в футбол, который он безумно любит.

Возможно, для самого Заварова было даже неплохо, что первые два сезона его пребывания в команде она выступала в чемпионате неважно – седьмое и десятое место. Он загорелся большими целями киевского «Динамо», вставал на ноги вместе с ним, втянулся в жесточайший режим нашей работы, не всегда ему удавалось то, на что он был способен, но в стремлении покончить с неудачами нельзя было отказать ни ему, ни его новым партнерам, которые с уважением восприняли игру невысокого, подвижного и боевитого парня.

Один футболист, оговорюсь еще раз, погоды не сделает, но в том, как плохо команде на поле без Заварова, мы убеждались не раз. Особенно в 1987 году, когда в середине лета получив – даже не получив, а приобретя (соперников в момент его передачи рядом не было), – травму в матче с ЦСКА, он практически до конца сезона так и не смог вылечиться.

Заводила, непременный участник всех возникающих на поле коалиций, хитрющий до невозможности, лучший дриблер в нашем футболе – он привнес в игру киевского «Динамо» новые штрихи, обогатившие, безусловно, команду.

Совершенство его обводки, которой, надо заметить, он никогда не злоупотребляет, разумно балансируя на грани целесообразности, позволило нам разнообразить атакующие действия. При срыве атаки он не несется как угорелый назад, зная, что его зона надежно подстрахована, но и не плетется на полусогнутых. При возвращении он старается занять такую позицию, которая позволила бы ему без промедления завязать новую атаку, ходы которой в его хитрющей головке, будьте уверены, уже просчитаны. Удивительное сочетание возможностей индивидуальной игры с коллективными действиями, которым Заваров подчиняется полностью.

Уровень стабильности его может быть гораздо выше. Отдельные яркие выступления Заварова в ряде незабываемых матчей: в Париже, например, осенью 1986 года, когда «Парк де Пренс» рукоплескал ему, а Деттмар Крамер, специалист из ФРГ, спросил после матча: «Где вам удалось найти такого парня? Я видел его в Мексике, он и тогда был силен, а сейчас– слов нет!»; в Глазго против «Селтика», когда ему удавалось все, что он задумывал; в финальном матче с «Атлетико», в финальном матче с минским «Динамо», – лишь подтверждают его незаурядные возможности.

Несправедливо было бы требовать от Заварова на одном – высочайшем – уровне проводить все встречи, это невозможно, но подобраться вплотную к вершинам стабильности он в состоянии.

Гнев, бывает, застилает ему глаза, и он способен поддаться на провокацию соперников, нещадно лупящих по ногам, цепляющих, толкающих, бьющих под дых исподтишка, и ответить открытым ударом. Тут же он поднимает обе руки вверх: «Виноват», а мне приходится задумываться над тем, кем бы его заменить, потому что именно перед этим матчем мы уславливались о необходимости терпеть и ни в коем случае не отвечать провокаторам, ставящим цель вынести из равновесия наиболее предрасположенного к этому футболиста.

Заваров – один из немногих наших игроков, публично признавшихся в 1987 году, что, посмотрев в зеркало, увидели себя с задранным кверху носом.

Я уже перестал подробно отвечать на реплики относительно того, что в киевском «Динамо» сознательно губятся индивидуальности. Я говорю только слово: «Заваров».

Профессиональный образ мышления, беспредельная верность футболу позволили Василию Рацу не только долгое время дожидаться своего часа в киевском «Динамо», честно работая в дубле и лишь время от времени появляясь в основном составе, но и дождаться его, стать одним из самых стабильных в команде игроков, выступать почти без замен во всех матчах, добиться права играть в сборной.

Закарпатский парень, с детства привыкший трудиться, он не роптал, когда его «выдерживали» в резерве, потому что полагал: раз его не ставят, значит, он не готов еще как следует, и с достойным подражания упорством продолжал постигать игру. Я не раз видел, как после тренировки дубля, в которой он участвовал, Рац, наскоро сполоснувшись в душе, наблюдал на базе за работой основного состава. Он не стеснялся задавать вопросы, оговариваясь при этом: «Извините, может быть, я говорю чушь, но мне непонятно…» Пытливость еще никому вреда не приносила.

Признаюсь, поначалу он не показался мне. Возможно, такое впечатление было продиктовано весьма высокими критериями, которыми я руководствуюсь в работе. Рад, что Рац сумел изменить мое отношение к нему.

Выдержанный, проклинающий себя за каждую не ошибку даже, а неточность, Василий выглядит одноплановым игроком, способным лишь на игру «по желобку», полезную, но однообразную, надежную, по без выдумки. Обманчивое впечатление. Он высокотехничен в заключительной стадии атаки, грамотен в современной игре в позиции левого крайнего защитника, ему уже не надо объяснять тонкостей при взаимостраховке и взаимозаменяемости, он готов к неожиданному для соперников завершению коллективных действий партнеров. Рац некоторым образом напоминает мне Колотова, но с несколько более узким игровым диапазоном.

К Ивану Яремчуку в первые дни пребывания этого «малыша» в команде мы присматривались как к маленькому чуду, неизвестно откуда свалившемуся на нас. Он сразу повел себя так, будто не в 23 года появился у нас, а по крайней мере лет с 17–18, и играет уже давно. Причем такое поведение совсем не свидетельствовало о наглости или развязности в отношениях с новыми знакомцами, не было и намека на панибратство и самоуверенность. Просто новичок органически влился в коллектив и стал в нем вместе с другими хозяином. Редкое довольно явление.

Впрочем, Яремчук вообще из разряда редких для нашего футбола явлений. Все его вроде видели в Черкассах, киевском СКА – ничего, говорили, парнишка, но не выше среднего. Мы пригласили его «попробоваться» в киевском «Динамо». «Не возражаю против проб и смотрин, – сказал он. – Только я хочу играть сразу и уверен, что играть буду».

Яремчук с первых же минут вошел в основной состав, да так крепко, что никакими клещами его оттуда нельзя было вытащить: заиграл отменно, в первом своем сезоне провел 33 матча и забил три мяча. Это в чемпионате. Не было у него никаких проблем и в международных матчах.

Доведенное до абсолюта умение абстрагироваться от силы соперника («Со всеми надо играть одинаково, чтобы тебя боялись», – утверждает Яремчук) позволило новобранцу нашему сразу же стать одним из сильнейших игроков в средней линии в советском футболе.

Все вроде бы он делает просто, без выкрутас, но настолько уверенно и точно, настолько до травинки знает участки, по которым бегает, что простота эта постоянно оборачивается для соперников неприятностями. Были опасения, что даже его способности, с которыми мы познакомились на первых сборах, не позволят ему с места в карьер включиться в исповедываемую нами игру. Были да сплыли…

Яремчук не унывает ни при каких обстоятельствах. В Мадриде в августе 1986 года аргентинец Вальдано из «Реала» сломал ему ногу в финале международного турнира, прыгнув от злобы и беспомощности сзади. Меня в Мадриде не было в те дни, я встретился с командой в Москве. Мне рассказали, что Вальдано с представителями «Реала» приезжал в госпиталь к загипсованному Ивану, извинялся и подарил ему часы, которые ему вручили как чемпиону мира 1986 года. «Спасибо, конечно, – ответил Иван. – Только на кой ляд они мне нужны, ты же, паренек, меня работы лишил и видать надолго».

Когда прилетели из Мадрида с первым призом, ребята на своих плечах помогли Ивану выбраться из самолета и взобраться в автобус. На Киевском же вокзале он договорился с носильщиком и в полночь можно было наблюдать следующую сцену на перроне: на большой громыхающей тележке, едущей по направлению к первым вагонам, сидит, вытянув больную ногу, Яремчук, время от времени весело кричит: «Поберегись!» и грустно, уже тихо, добавляет: «Все бывает…»

Его лечение проходило долго и мучительно. Выяснилось, к сожалению, не сразу, что мадридские врачи не определили разрыва связок. Пришлось делать операцию. Восемь месяцев он не играл. Правда, полтора-два из них – на его совести, складывалось впечатление, что он не особенно и торопится. Когда же он по-настоящему вернулся, принялся за дело основательно, в том числе и в сборной, все у него пошло на лад – это привело в восторг болельщиков, с первого же дня полюбивших нашего «малыша».

Должен заметить, что невысокие Рац, Беланов, Заваров и Яремчук – опровержение еще одной легенды, согласно которой в компьютере у киевского «Динамо» заложены оптимальные модельные характеристики идеального игрока, и когда они (то есть мы) кого-то приглашают, сравнивают данные приглашенного со своими цифрами. Если что-то не совпадает (претендент ниже, скажем, 178–180 сантиметров), его не берут.

Конечно, модельные характеристики существуют, это – веление времени, но разработаны они с учетом гораздо большего количества параметров, нежели рост и вес, и в деле применяются не так примитивно, как нам пытаются иногда приписать несведущие и не желающие ознакомиться с истинным положением дел люди. Впрочем, это касается не только модельных характеристик…

Павел Яковенко – хрестоматийный пример того, как неординарному игроку необходимо находиться в постоянном тренинге, быть готовым к безостановочному движению на поле, безукоризненно чувствовать себя психологически, не поддаваться самообольщению.

Два великолепно проведенных сезона – 1985 и 1986 – стали вершинами в его футбольном творчестве, но, надо полагать, не пиками. Двадцать два года ему исполнилось, когда он играл на первом для себя мировом чемпионате, – для пика возраст недостаточный.

Впрочем, все зависит от самого Яковенко. Два совершенно полярных начала борются в нем, и борьба эта отражается на его игровых кондициях. С одной стороны, более бережного отношения к себе – до мнительности – я давно не встречал. Он следит буквально за каждым глотком воды – неровен час, выпьет больше, чем нужно. Кое в чем его педантичность вызывает уважение, потому что характеризует осмысленно действующего профессионала. В интересах предстоящего матча он боится потратить капельку сил на что-то ненужное, не имеющее к футболу отношения, спуститься, допустим, на базе со второго этажа на первый, чтобы позвонить. Встает и ложится строго по часам, режим питания для него – святое дело. Обязательна вечерняя прогулка. Его и прозвали ребята – «профессионал», совершенно не имея при этом в виду ничего язвительного.

Но в то же время Паша способен иногда выкинуть такие «коленца», что диву даешься, – вполсилы поработать на тренировке, «пешком» вести игру, наплевательски отнестись к игровому заданию, позволить себе вольности, идущие во вред командным действиям… Повлиять на него могут только строгие меры, одна из которых – скамейка запасных. Тогда он быстро приводит в нужное соответствие все свои взгляды на футбол, и вновь становится на поле быстрым, подвижным, неугомонным, техничным, радостным, когда что-то удается, неунывающим, когда трудно, стискивает зубы, когда больно.

К счастью, подобные перепады в его игре и отношении к работе, вызванные прежде всего неумением достаточно критично отнестись к себе, – редкость. Надо думать, с возрастом все наносное пройдет, останется лишь то, благодаря чему силен Павел Яковенко в футболе – воля, высокая скоростная выносливость и работоспособность, сочетающаяся с приличной техникой, умение разбираться в игре в самых экстремальных условиях, жажда быть лучше и сильнее соперников.

Внешне мягкий, он обладает редкими для категории «технарей» бойцовскими качествами, но на рожон не лезет, если и вступает в жесткую борьбу, то только тогда, когда уверен в абсолютной удаче. Во всех остальных случаях предпочитает действовать позиционно, рассчитывая выиграть за счет скорости и техники. Забивает очень мало, хотя чутье на гол у него есть – он это доказал в некоторых международных матчах.

Блестящий техник и Вадим Евтушенко. С годами его игра в чем-то неуловимо разладилась, он стал считать, что его удел-работа на «чистых мячах», а сейчас такого позволить не может себе ни одна команда, ставящая перед собой очень высокие цели. Вадим в 1980 году поступил в распоряжение тренеров киевского «Динамо» из кировоградской «Звезды», над ним сразу же взял шефство другой кировоградец – Веремеев, и у парня дело заспорилось быстро: 31 матч в основном составе и 7 забитых мячей в год дебюта, пробы в сборной – весьма солидно для новичка, которого прежде никто не знал.

Поначалу он играл в основном впереди, филигранная техника позволяла ему забивать умопомрачительные мячи (никогда не забуду один из них – на турнире в Испании, когда Вадим в головокружительном прыжке вколотил в верхний угол такой гол, что аплодировали даже соперники), мягкость делала его неуловимым вблизи ворот противника.

Обстоятельства потребовали перевода Евтушенко, человека весьма корректного и вежливого, в среднюю линию, он достаточно легко на это пошел. Вообще, надо сказать, с точки зрения соблюдения игровой дисциплины претензий к нему быть не может, он добросовестно выполняет все, что ему поручают, сознавая, что это не прихоть тренеров, а перестановки в интересах команды. В одном из матчей сборной его можно было увидеть, например, на позиции левого защитника, по это был скорее формальный вариант, играли мы тогда на своем поле, с не очень сильным соперником, и Евтушенко вменялось в обязанность больше поддерживать атаку, вполглаза приглядывая за своей новой зоной.

Мне думается, тяготение к функциям чистого нападающего создало комплекс, от которого Вадим весьма трудно избавляется. Ему, я бы сказал, не всегда хочется поверить, что его возможности в игре в середине поля значительно выше. Комплекс этот усугубляется и скамейкой запасных, с которой ему довольно часто приходится вступать в игру во втором тайме. Правда, надо отдать должное Евтушенко: хоть он и обижается (и я его понимаю, но что можно поделать, если на матч логичнее всего выставлять самых сильных на сегодня футболистов), но, выйдя на замену, на какой бы минуте это ни произошло, моментально включается в игру. Можно привести немало примеров, когда он за короткий предоставленный ему отрезок времени забивал очень важные мячи, решавшие исход встречи, или же мячи, ставившие весомую точку в матче, как это произошло в Лионе в финале Кубка кубков.

Полагаю, что Вадим Евтушенко, очень многое сделавший для киевского «Динамо», особенно в годы второго успешного похода за европейским призом, не может считать себя в команде обойденным и обладает достаточным разумом для того, чтобы осознать: ничего нет вечного в футболе, кроме самой игры.

Алексей Михайличенко – один из немногих воспитанников киевского «Динамо», коренной киевлянин, с которым мы связываем большие надежды. Появившись в основном составе, он заиграл с такой страстью, с такой легкостью, так лихо, что все только переглядывались и пожимали плечами: «Откуда?!»

Я не случайно упомянул про страсть. Бесстрастие близко к равнодушию. Михайличенко словно бы посвящал каждую игру бывшим партнерам по дворовому футболу с Борщаговки – киевского района, в котором он вырос.

Он не представляет себе, что можно подвести товарищей по команде, а он играет и в киевском «Динамо», и в первой сборной, и в олимпийской. Он выкладывается, старается, готов играть если не каждый день, то через день-то уж точно. Его приходится сдерживать.

Олимпийцы прилетели в мае 1987 года из Софии после победы в официальном матче над болгарами, все партнеры Михайличенко отправились по домам, а он остался в Москве – мы через день играли со «Спартаком». Пока нас ждал, времени даром не терял: присоединился к дублю, вышел на матч со спартаковцами за резервный состав, провел один тайм, забил два мяча (один, по рассказам, едва ли не с центра поля, заметив, что вратарь не успел встать на место). Вечером в гостинице я спросил его про матч дублеров. «Все нормально, – ответил он, – да вот не дали второй тайм проиграть».

В национальной сборной Михайличенко дебютировал 29 апреля 1987 года в матче с командой ГДР. Ему удалось оставить в раздевалке и волнение, неизбежно сопутствующее официальной игре, и воспоминания о не забитых неделей раньше мячах в ворота «Порто» в полуфинале Кубка чемпионов. Дебют запомнился, а в конце сезона сборную СССР без Алексея Михайличенко, лучшие дни и годы которого, безусловно, впереди, и нельзя было представить.

Его светловолосая голова мелькает по всему полю, он играет в свое удовольствие, но не анархист – всегда помнит, что рядом с ним команда. Его диапазон – от ворот до ворот, от боковой линии до боковой.

Владимир Онищенко, футболист из славной плеяды 1975 года, стал хорошим детским тренером, безмерно любящим своих мальчишек. Он как наседка над ними, когда приводит их на матч киевского «Динамо» сегодняшнего созыва.

Форвард от бога, он был неприметным в жизни и на поле. Выслушивая пространные рассуждения кого-нибудь о футболе, он лишь улыбался тихонько и, если позволяла обстановка, задремывал.

На поле он никогда не был в тени много забивавшего Блохина, напротив, дополняя друг друга, они вдвоем при поддержке партнеров создавали мощный атакующий кулак.

Обладая исключительно острым чувством времени, практически безошибочным выбором позиции, Владимир постоянно получал передачи наших хавбеков. Соперники его ненавидели за постоянные «появления из ниоткуда» и уважали за редкостное бесстрашие. Онищенко не задумываясь бросался головой за низко летящим мячом, к которому уже устремлялась нога обороняющегося. Несколько сотрясений мозга – результат столкновений, из которых он чаще всего выходил победителем, но после которых врачам требовалось проявлять все свое искусство, чтобы он быстрее вернулся на поле. Он же, пока над ним колдовали за воротами, требовал: «Док, ну что вы возитесь? Дайте нашатыря, всего делов-то».

«Появления из ниоткуда» существовали на самом деле. Иной раз на нашей скамейке кричали: «Куда Онищенко делся?», предполагая, что он в какой-то из ситуаций получил травму и ждет на бровке помощи врачей. Нет, он на поле, но так достоверно уходил в «тень», что теряли его и соперники, вот и получалось – «из ниоткуда».

Володя, которого все, с кем бы и где бы он ни играл, называли самым желанным партнером (и сейчас называют, вспоминая те годы), больше всего на свете, по-моему, не любил проигрывать. Даже на тренировках.

Его звездный год, вне всякого сомнения, – год нашей первой победы в Кубке кубков. Матч в Базеле был, наверное, лучшим в его карьере, в нем наиболее выпукло просматривались самые сильные стороны Онищенко – футбольного рыцаря с душой, легко отзывающейся на малейшую несправедливость.

Онищенко, как и Мунтян с Блохиным, приехал в Базель со «свежей» травмой, но даже обсуждать не позволил, сможет ли выйти на поле. Вышел и сыграл превосходно. Уже на 17-й минуте взаимодействие Блохина с Онищенко привело к голу: Олег дал точный пас, Володя безупречно пробил. За шесть минут до перерыва мяч находился у Онищенко, все, в том числе и вратарь венгров Геци, ждали передачи, а он без подготовки из довольно неудобного положения левой ногой послал мяч в «девятку».

Он ушел из футбола спокойно, без суеты, хотя, я уверен, мог бы поиграть еще. Но он не хотел просто «поигрывать», для него весьма важным было, чтобы не осели у людей в памяти годы, когда он без прежнего блеска играет в киевском «Динамо» – команде, которой было отдано много сил и любви.

Когда Игорь Беланов просит репортеров: «Не напоминайте мне о «Золотом мяче»!», его можно понять. Столь высокое международное признание он расценивает как недоразумение, не досадное, конечно, а приятное, но все же недоразумение. Он не занимался позерством, когда говорил, что Заваров в 1986 году гораздо больше, чем кто-либо другой, достоин звания лучшего футболиста Европы. Не позировал Игорь, когда утверждал где только мог, что этот сугубо индивидуальный приз – дань коллективу киевского «Динамо», хотя сам он, между прочим, так высоко котировался в анкетах «Франс футбол» прежде всего за великолепную игру на чемпионате мира.

Если в 1986 году время и место для Беланова удачно совпали, то уже на следующий год они совпали со знаком минус: одновременно упала мощь игры команды и сник Беланов.

Мы несколько раз приглашали Игоря в команду. Он откликнулся на третье приглашение, считая, очевидно, что четвертого может не быть, а время уходит. После первых тренировок, когда не все у него получалось, а физическая готовность далеко не соответствовала нашим нагрузкам, он подошел однажды и спросил: «Васильич, только честно, будет из меня толк или лучше мне вернуться домой?» Я ответил, что все зависит от него самого и если и дальше он будет работать так же добросовестно, то все будет в порядке. Сказал ему также, что он не первый и, очевидно, не последний новичок, которому сложно привыкать к такому объему работы и выработать в себе привычку заниматься ею каждодневно.

Беланов человек настойчивый, стиснуть зубы и терпеть умеет, и со временем он все меньше и меньше заводил речь об «этом лошадином ритме» и о возвращении в «Черноморец».

Начало первого его сезона у нас прошло ни шатко ни валко. «Прорезался» он в домашнем матче со «Спартаком», забив два красивых гола Дасаеву. Сразу же последовало приглашение в сборную. Из Копенгагена, где сборная проиграла датчанам 2:4, а Беланов выступал в первом своем матче на таком уровне, он возвратился сам не свой: его обвинили в трусости и объявили одним из главных еиновников поражения.

Процесс переживаний, самоанализа, самокопаний (а Игорь парень весьма и весьма чувствительный) стал затягиваться, и нам стоило порядочного труда, чтобы вернуть его к действительности, в которой пора уже было стартовать в Кубке кубков.

Чтобы узнать, что такое «Беланов в порядке», надо было увидеть его игру в Мексике и с французами в Париже.

Будучи в какой-то степени предрасположенным к проявлению чувства неуверенности и, возможно, даже боязни того, что не удастся подтвердить свою репутацию (особенно после получения «Золотого мяча»), он не в состоянии выйти на игру полностью раскрепощенным. Это мешает ему и команде.

Отдельные матчи (даже не матчи, скорее всего, а эпизоды матчей) убедили меня в том, что постепенно Игорь избавляется от груза свалившихся на него дополнительных проблем – внезапной известности, исключительной популярности и, как следствие, постоянного ожидания чудес от его игры.

Олег Блохин – история киевского «Динамо» и советского футбола, и я не могу не присоединиться ко всем добрым словам, сказанным в его адрес в разные годы.

Исключительно одаренный спортсмен, который рано понял, благодаря воспитанию, видимо (вырос Олег в спортивной семье), что просто талант – это даже не полдела. Работает не за страх, а за совесть. Может ворчать по-стариковски, сетовать на непомерные нагрузки, через два дня на третий заявлять: «Все, больше не могу, ухожу, так можно инвалидом стать», но продолжает работать. Не из-под палки, а с полным сознанием того, что каждая тренировочная минута с лихвой окупается возможностью постоянно быть в форме и быть готовым к серьезной игре.

В последние годы, когда он остался последним из тех, с которыми мы в 1974 году начинали, его довольно трудно было убедить, что принципы наши, несмотря на ход времени, остались неизменными. И один из них – одинаковое отношение ко всем, отсутствие привилегий в виде щадящего режима, послаблений в тренировках, создания особых условий. Возможно, это жестоко, но речь идет о команде, являющейся единым целым, и во главу угла должна быть поставлена справедливость.

Мы с Блохиным довольно часто спорим. Узнающие об этих спорах из «достоверных источников» люди пытаются выдать разногласия по некоторым профессиональным вопросам (вполне, полагаю, естественные для людей, почти полтора десятка лет работающих вместе и досконально изучивших друг друга) за конфликты, в которых тренер, пользуясь своей властью, угнетает игрока.

Бывает, споры наши проходят на довольно высоких тонах, расходимся мы злыми друг на друга, но, хочется верить, никогда не перейдем той грани, за которой начинается вражда.

Постоянная тень недовольства на его лице не нравится зрителям. Это их дело. Чем вызвано это недовольство в каждой конкретной ситуации, не знаю. Возможно, это злость на самого себя, когда не удалось что-то задуманное, возможно, обида на партнеров, не давших, по его мнению, точную передачу в нужный момент или не забивших из выгодного положения, возможно, гнев на тренеров, чем-то рассердивших его в перерыве, возможно, реакция на несправедливый свист с трибун… Но знаю. А может быть, причиной недовольства становится все в комплексе.

Партнеры, особенно те, которые не знакомы с манерой поведения Олега, искренне обижаются на него за постоянное проявление недовольства. И их тоже можно понять, поскольку со своей позиции они видят за этим высокомерное к ним отношение, подчеркивание разницы в возрасте, опыте и игровом мастерстве.

Олег Блохин – форвард, вне всякого сомнения, очень высокого международного класса, игровая стабильность его поражает, беззаветное служение футболу – пример для остальных, а уж о многочисленных принадлежащих ему рекордах и говорить не приходится.

Он строго последователен в выполнении главной своей цели – забивать голы. Триста с лишним возникли не из воздуха. За каждым – адский труд на тренировках, полнейшая самоотдача в матчах, многолетний спартанский образ жизни.

В киевском «Динамо» не принято выделять отдельных игроков. Все в игре делает команда, за все ответственна одна. Пожалуй, лишь один раз я отступил от этого правила, публично на пресс-конференции назвав фамилию футболиста, исключительно проведшего матч. Было это в Киеве в конце 1986 года, когда в ответной встрече /в финала розыгрыша Кубка европейских чемпионов мы принимали шотландский «Селтик». Это не самая лучшая игра нашей команды, претензии к ней были, но не конкретные, касающиеся отдельных игроков, а в плане реализации коллективного мастерства, ведь образ игры создает вся команда. Но я не мог не выделить Блохина – как личность, как спортсмена. Ему в тот день исполнилось 34 года, а действовал он на поле словно десять лет назад – образец, на мой взгляд, того, как надо служить футболу, делу, зрителям.

…Почему я рассказал об этих футболистах, а не о других, с которыми работал (всего их было больше ста, входивших в основные составы «Днепра» и киевского «Динамо» с 1969 по 1987 год)?

Все они – заслуженные мастера спорта, все (кроме Михайлова) выступали в сборной СССР. Но самое главное для меня то, что благодаря именно этим игрокам я могу считать себя тренером.

Г-м… Может быть, составить из них символическую сборную киевского «Динамо» последних четырнадцати лет? Нет, пожалуй, предоставлю эту возможность читателю – выбирать из хороших и очень хороших футболистов.