I.
«…вследствии черепно-мозговой травмы, полученной при ДТП…»
II.
Слова, мягко мерцая в полусумраке беседы, уверенно снизывались, превращаясь в ажурное кружево, в тончайшую паутину… Ты ведь веришь мне?.. Вот и хорошо, вот и славненько… А эта вот формулировка навсегда закрепит в тебе отвращение к гибели, к любому вид у смерти, пришпилит к жизни, как бабочку булавкой…
Ну и денек сегодня!..
Наконец, свежеосчасливленный экс-самоубийца покинул квартиру. Юэ подошла к окну, проследила его путь от пункта А (подъезда) до пункта В (остановки), удовлетворенно сощурилась, когда он четко замер перед светофором, поджидая зеленый… О, великая радость — первый серьезный случай! Другие здесь в смертушку лишь поигрывают, кто из мазохизма, кто романтики ради. А вот этот действительно жить не хочет… не хотел. Юэ хмыкнула. Кто бы ей сказал годика три назад, что она людей от смерти спасать будет… Да еще и «на шару»… порекомендовала бы говорящему сходить к Корректору. да еще и присоветовала бы, где подешевле. А что делать — Вэйр попросил…
Девица тряхнула гривой, выбрасывая из головы мысли о «суициднике» и работе и…
Взвыл телефон. Юэ поискала глазами трубку, кою напарничек в очередной раз убрал куда-то «на место», извлекла ее из-под груды распечаток и ровным голосом призвала гнев темных сил на главу звонящего. Услышав в ответ вполне назгульский вопль, поняла, что не ошиблась. Звонил Вэйр.
Одарив «братика» обещанием «немедленно и всенепременно», Юэ сунула трубку на аппарат (пускай теперь Юэр помучается в поисках), смерчем прошлась по комнате — одежда, деньги, ключи, Те Самые Две Дискеты, Которые… и вымелась из квартиры. Передернула плечам и под мелким дождем (более ненавистным временем года, чем ранняя весна, была лишь поздняя осень), рванула «стометровку» к гаражу…
— Эй, подруга!..
Стайка залетной гопоты. Местные Юэ давно знали — и обходили с уважением. Юные ублюдки выползли на асфальтовый пятачок. Вступать с ними в длительные дебаты совершенно не было времени: там, на другом конце Города, ждал Вэйр…
Один бешеный взгляд — молча: губы стиснуты от омерзения… Отлично. Путь свободен.
III.
«…полученной при ДТП, нарушены функции речевого аппарата…»
IV.
Перед глазами белые сполохи и в ушах ровный оглушающий рокот, словно в розовом чреве морской раковины. Крик стоит в горле и не может вырваться наружу, дышать больно и ледяная крупа впивается изнутри в оплавленную кожу. Игла, только что бывшая прямой дорог ой впереди, прошила насквозь тело, и отломившийся кончик ее застрял где-то в черепе. Нет точки опоры. Можно биться, кричать — все равно ничего не случится. Будут только белые вспышки, прибойный гул, крик, которого нет, потекший пластик безвольного тела и обломок ледяной иглы с обратной стороны зрачков…
V.
Первые две недели ничего не было, кроме запеленутого в бинты и пластиковую сеть капилляров капельниц тела, балансирующего на грани тоненькой, хрупкой грани несуществования. Все было уже известно — и диагноз, и возможные исходы, и степень вероятности каждого варианта… Неизвестно было только одно — будет ли она жить. Вэйр метался между напарниками, не понимая, кому из них он сейчас нужнее. Юэр бредил наяву, споря, доказывая что-то отсутствующему собеседнику, или уходил в себя, замирая недвижно, словно пытаясь догнать ее, или опередить, остановить, как не успел остановить тогда… Вэйр замучился объяснять ему, что — (от него ничего не зависело!) — невозможно было предугадать это глупейшее сочетание обстоятельств, приведшее к беде (она поехала на его звонок, и гнала не глядя на светофоры, потому, что он сказал: скорее) — сам забывая и о больном сердце, и о том, что за пределами палаты есть что-то еще…
…Не было ничего, кроме…
Наконец, стало ясно, что она выживет. Оба одинаково замерли перед невыспанным и злым хирургом: «Лицо вернем. Калекой не останется. Выйдет как новенькая. Правда, говорить уже не будет».
Облегчение — в первые две секунды. А потом одновременное понимание:
Юэ — без — слов.
И тоскливая мысль: как дальше?
* * *
Бинтов становилось все меньше, шрамы ожогов рассасывались, пересаженные куски приживались, выравнивался цвет кожи — (темнее, чуть темнее, чем раньше) — в глазах начинало появляться осмысленное выражение. Юэр сутками молча просиживал возле кровати, Вэйр пытался разговаривать, вести «непринужденную беседу», не задыхаясь при этом (получалось плохо) — но слишком много тем приходилось обходить (страшно, слишком страшно) — и он бессильно затихал на полуфразе. Когда Юэр мертвым голосом объяснил ей — глаза напарницы даже не изменили выражения: к этому моменту она уже поняла. В милосердных словах-костылях Корректор — (бывший Корректор) — не нуждалась.
Через неделю ее увезли домой.
* * *
…Жить не хотелось, дышать — и то не хотелось, и напрасно Юэр сплетал из безупречно профессиональных фраз плотную сеть — столь же неизбежную, сколь бесполезную, напрасно Вэйр, как заклинание, твердил, что «все будет хорошо». Удар, смявший машину, как консервную банку, небрежно смял в неаккуратный ком и всю прежнюю жизнь. Их мир тонул в сером мареве безжалостного приговора: «…нарушение функций речевого аппарата…» Все трое знали — одно слово милосердно упущено из виду.
«Необратимо».
К Юэ честно приходили друзья, отрабатывая повинность «общения» — но никто не выдерживал более получаса. Тело сохраняло полную неподвижность, лицо навсегда избрало из сотен возможных масок одну посмертную… Юэ не хотелось жить.
Иногда появлялись «новички». Но и тут не было результатов — Юэ придвигала к себе блокнот, каллиграфическим почерком выводила: «Корректор», и ниже — название фирмы, любезно предоставившей свои услуги, иногда — даже приблизительную сумму гонорара. Бывший сотрудник «Спайдера» не ошиблась ни разу.
Через месяц прошел шок и стало легче. Или сложнее? Но страшнее точно. Юэ встала, добралась до клавиатуры компьютера — стихи, сказки, зарисовки сходили, как с конвейера… В неподвижных зрачках отражались бегущие строки.
Все было великолепно — но что мог сказать Вейр, когда вместе с кипой распечаток Юэр положил перед ним лист из «разговорного блокнота»: «Надо же хоть как-то ваши затраты компенсировать, а, напарник?..»
* * *
из несохраненных файлов
«…мило, господа, право же, мило… Презабавно писать о безруких воинах, безногих спортсменах — нестандартные трактовочки… Вот и затеяли сказочку о Немом Корректоре. Мной, гады, написали. У каждого остается шанс, кто-то его даже использует, и вот уже многочисленные читатели исходят слюной от восторга: «Се — человек!» Но чем мне заменить резонансы точечных построений, где важно даже изменение в полтона, где интонирование едва ли не важнее грамотно подобранных слов…
…У меня уже нет сил жалеть… Разве что страшно смотреть на братьев, и не могу злиться на их нелепые попытки изменить ситуацию…
Как набат в памяти — обжигающие, падающие ударами слова наставника: «Только не молчи! «Словесник» не имеет права молчать — или он хрен собачий, а не «словесник». Не молчи! Не молчи!!!»
Простите, Александр…»
VI.
Глаза начинали слезиться, а мышцы спины сводило намертво — тогда Юэ отползала от компа и бросала тело в кресло. Надо было чем-то занимать руки, и она выкопала старые, принесенные когда-то, кажется, напарником, четки. Бусины неощутимо проскальзывали под пальцами — и так же бесследно скользили дни. Душеспасительными беседами ей уже не надоедали — поняли, что в петлю не полезет… Но и Корректора к себе не подпустит.
А Юэ возвращалась к машине, и усиленно штамповала «шедевры» — (их уже привыкли ждать, читать, принимать «на ура») — либо в одиночестве уходила бродить по городу — этого ей не мог запретить никто. Юэр поначалу пытался прослеживать ее маршруты, но бросил по сле того, как напарница с непосредственной улыбкой выложила на стол полтора листа любовно распечатанного отборнейшего мата. В его адрес. С рукописным P.S. — «…я, может, и калека…»
Ее оставили в покое, надеясь, что попахивающая стерильностью «нирвана» рано или поздно приестся, и Юэ все-таки вернется…
* * *
из несохраненных файлов
«…они оставили меня в покое, несколько обиженно заявив: «Перебесится!» и с радостью принялись за более интересные занятия, не забывая, впрочем, время от времени коситься в мою сторону, ожидая возвращения. Это просто защита. Наверное, такая же пустая над ежда согревает души похоронивших близкого человека. Случайный взгляд на кладбище, нелепая мысль: «А вдруг…» Ой, ребятки, ребятки, бойтесь андедов — они же, все-таки, кусаются…»
VII.
Полусумрак, претензия на витражи, дешевенькая попытка уюта. Маленький зальчик, почти тесный, но почему-то не вызывающий желания немедленно сбежать наружу. Не вызывающий вообще никаких желаний. У стойки копошились малолетки, посетители постарше занимали столики, и никто — никто! — не интересовалась Юэ: слава богу.
Кофе в маленькой чашечке неторопливо стыл, бусины четок скользили в пальцах, и блаженное несуществование — без мыслей, эмоций, желаний казалось почти близким…
— Девушка, у вас свободно?
Она безразлично кивнула подошедшему и снова равномерно распределила свое внимание между четками и кофе. Пришелец неловко примостился напротив, водрузив на столик… ого! — недешевый коньяк в немалом количестве. Мысли соскользнули по блестящей поверхности бутылки на маслянистую жидкость в рюмке, соскользнули и…
— Девушка, Бога ради простите — я не с целью приставать… но, может… Вы не выпьете со мной? Простите…
Его забавное смущение пробилось сквозь туманно-серую завесу. Пальцы Юэ, отпустив четки, вдруг тронули тонкую ножку рюмки… На короткое мгновение ее зрачки привычно превратились в бойницы… но лишь на мгновение. Сидящий перед ней — довольно молодой, психокод — средний горожанин, потенциал — норма, настройки… — впрочем, неважно, суть в том, что сидящий перед ней был кем угодно, но не мастером Слов. А, следовательно, не представлял собой опасности — и интереса?..
Юэ опрокинула в себя рюмку, мельком подивившись, что смогла почувствовать вкус… и тут незнакомец заговорил. Тяжело, давясь словами, боясь — (зная) — что его немедленно и возмущенно прервут или высмеют… Но Юэ молчала.
— …только не надо, ничего не говорите, я и так знаю, все знаю, но поймите!..
А потом и он замолк, опустив голову. Вздрогнул. Медленно поднял на нее глаза.
— Простите. Пожалуйста, простите… И… спасибо вам. Знаете, вы… Вы мне, наверное, сейчас жизнь спасли. Спасибо.
Он стремительно поднялся и почти выбежал прочь. Юэ машинально взглянула ему вслед…
И не сразу сумела вернуться к четкам.
VIII.
— Молчишь?
Вэйр судорожно ухватился за кофейник, чуть не расплескав по клеенке черную гущу.
В глазах Джерм за ироничностью теснилась такая невыносимая (невыносимо знакомая!) — тоска пополам со страхом, что он чувствовал: еще немного, и он будет согласен на все, только чтобы получить право отводить взгляд…
— Не прогонишь?
Она все еще пыталась спрятаться за заслоном из самолюбия, цинизма, всех этих беспомощных «надстроек», в которые они все так привыкли верить.
Черт, ну сколько же их — умных, жестких, гибких — в латах своего Мастерства, в изрезанных пластическими операциями телах — будут разбиваться о него и, мучительно пытаясь подняться, молить о милосердии?
А он — задыхаться от жалости и бессилия?..
— Иди ты… — безнадежно начал Вейр, но она не дала продолжить. Рывком выдернула свое — (бесполое?) — тело из кресла, чуть не вцепилась в его ладонь.
— Слушай, ну я прошу — дай помочь. Я же вижу, что тут у вас творится!.. Она же все равно никого из вас не подпустит!.. А я тут знаю… одного, — лицо ее болезненно дернулось. — Он вырвет ее клянусь!.. Только не гони…
Ну так же нельзя — что же она… На мгновение Вейр задохнулся от боли… Как же так…
И следующий час оказался заполнен ее зрачками, расширившимися от ужаса, дружным матом Юэра и Наэла, вонью корвалола…
Потом они поговорили, как «взрослые люди».
Потом он согласился.
IX.
«Пришельца» она встретила через три дня в том же кафе. И снова разговор, вернее — монолог, только уже несколько менее больной и надрывный. И опять в заключение — смущенная благодарность…
Следующая встреча, вроде бы, уже не была случайной… а следующей Юэ почти ждала. И однажды…
— Спасибо, девушка, чес-слово, спасибо. Вы… Вы так чудесно умеете слушать…
Что-то треснуло, надломилось, и тоненькая струйка боли протекла куда-то вниз, и… Юэ рывком придвинула к себе блокнот: «Единственное, что я умею», — толкнула к нему. Поймала непонимающий взгляд, черкнула дополнение: «Я не могу говорить».
На лице — удивление сменяется недоверием, но нет этого проклятого сострадания — брезгливой жалости к калеке!..
Его зрачки стали огромными.
— Простите… Я… не заметил…
Юэ не сдержала улыбку, снова взялась за ручку:
«Меня зовут Юэ».
— Эталь, — все еще ошарашенно представился собеседник.
X.
«Комп» Юэ забросила и теперь целыми днями пропадала в Городе. А им оставалось только — «ждать и надеяться». Чем Вейр и занимался. Он ждал, а Фин, Юэр и новенькая спорили, и не раз Вейру приходилось прерывать их мягко-тактичные беседы, чуя, что за занавесом благозвучных слов идет бешеная пляска Холма, и бесполая бестия уверенно отбивает удары эльфа и берсеркера… Впрочем, с ними она была другой… И с тем, пришедшим, пообещавшим и несколько раздраженно отказавшимся от денег — (…Герма, да чтоб я с тебя хоть монету!..) она была другой. Или скорее — третьей… Теперь стоял лишь вопрос времени, нервное ожидание спало, ожидающие вернулись к своим делам, и лишь время от времени вяло переругивались, выясняя, чьей же морде все-таки быть битой, когда Юэ окончательно оклемается и выяснит, как с ней поступили ближние ея. Гермо с кривой усмешкой заявляла, что все ее «дела» заканчиваются хеппи-эндом, что вызывало вспышки негодования у Юэра и Финрода…
А Вейру еле удавалось хотя бы выглядеть спокойным.
Но, как ни странно, это ожидание тоже кончилось.
XI.
…Он говорил, а она слушала, и зрачки ее мягко мерцали в полусумраке беседы… Ты уже поверил? Вот и славненько… А эта улыбка навсегда закрепит в тебе правильный выбор…
Наконец, очередной счастливчик убрел, а через пол-часа пришел Юэр с радостным сообщением, что «Вэйр зовет».
Взгляд:
«Прям щас?»
— По возможности.
Взгляд:
«Так я уже собрана».
— Минутку…
Ласковый пинок придает ускорение.
Взгляд:
«И после этого они рассказывают анекдоты о долгих сборах женщин!»
— Уже!
Напарники, не дожидаясь лифта, ссыпались по лестнице вниз, метнулись к машине, и группка нетрезвых юнцов у гаражей быстро направилась по адресу, указанному гримасой Юэ. Там, в другом конце Города, напарников ждали…
* * *
из несохраненных файлов
«Вот и сделали сказочку о немом Корректоре. Все. Мной начали… мной и окончили. Вот только авторы разные. А теперь моя очередь. Вернее — наша. Мы вам устроим — нестандартные трактовки!..»