В конце августа Сигизмунд устроил на борисовских полях смотр польско-литовского войска. Получив от М. Глинского необходимые сведения о планах противника, дислокации и численности отрядов, король Сигизмунд решает оставить при себе четыре тысячи воинов, справедливо полагая, что выделенных сил вполне хватит, чтобы разбить 11 000 – 12 000 «московитов».
Таким образом, к Орше выдвинулось войско общей численностью до 13 000 человек, сопровождаемое, по словам секретаря королевы Боны, «счастливыми предзнаменованиями победы».
Подойдя к Днепру, королевские роты сбили с позиций сторожевые отряды русских. В официальном описании сражения говорится, что «в первом сражении 28 августа Иоанн Пилецкий, староста люблинский, рассеял 1300 всадников-московитов; первого сентября в другом отдельном сражении королевские [войска] разгромили 2000 московитов и Киселича…».
По Децию и Стрыйковскому, 27 августа (по М. Бельскому — 28-го) на Бобре-реке были атакованы несколько московских полков, а затем на Дровне рота литовская под командованием воеводы витебского Ивана Сапеги «три полка московских поразила», после чего несколько знатных пленников были отосланы королю. М. Бельский также пишет о захваченном в плен военачальнике «Киселиче» (Kisielic). При обращении к «реестру московских вязней» выясняется личность «знатного воеводы Киселича». Среди всех прочих упомянут «Федор Киселев». Федор Михайлов сын Киселев руководил одним из небольших сторожевых отрядов за Днепром, который шел на соединение с основными силами. Но он никак не мог быть «знатным воеводой», начальником над двумя тысячами московитов, которых разбила всего одна литовская рота.
Воеводы до момента соприкосновения передовых отрядов не имели полных сведений о численности королевского войска. Именно этим и объясняется решение воевод дать сражение за Днепром. Неприятный сюрприз («приидоша на них безвестно королевы воеводы князь Костянтин Острожской и иные Ляцкие и литовские воеводы со многими людми и с пушками и с пищальми») заставил отказаться от грабежа территории и сосредоточить усилия на отражении польско-литовской армии. Для этого надо было объединить рассеянные отряды, стоявшие на Дрюцких полях и в «разных местех». Летописные фразы «а инии в отъезде были» и «сила ненарядна была» указывают на значительный некомплект в войске. Как пишет Волынский краткий летописец, которого никак нельзя упрекнуть в сочувствии русским, воеводы «в тоже время будучим на Дрюцких полях и вслышавши силу литовскую, оттоля отступиша за Днепр реку великую». Не имея сведений о численности королевской армии, следуя указаниям верховного командования «стояти на Непре», воеводы решают дать бой на левом берегу реки.
Каким образом польско-литовской армии удалось переправиться на другой берег Днепра? В историографии существует версия, будто бы московские воеводы сами дали возможность переправиться противнику, чтобы разбить все его части, используя численное превосходство. Но анализ ряда известий наводит на мысль, что этот рассказ носит легендарный характер — необходимо было в очередной раз подчеркнуть «тьмочисленность» московитов и показать надменность многочисленных кичливых варваров.
Сопоставим источники — известия Архангелогородского летописца (АЛ) и С. Гурского:
АЛ
«Они же сретошася о реце с литвою о Березене и стояща долго время: ни литва з Безыню не лезет к москвичам, ни москвиче к литве. И начаша литва льстити к москвием, глаголющее «Разойдемся на миру». А сама литва верх по Березине за 15 верст выше перевезошася к москвичем, и приидоша литва стороне безвестно на москвиче».
С. Гурский
«…военачаленики обеих сторон на берегу решили вести переговоры (…) И королевскими был дан ответ, они же, в жажде покарать варварскую надменность, оставили на этом берегу у входа на брод некоторое количество легковооруженных воинов, которые гарцевали и давали московитам рассмотреть, создавая у них впечатление [присутствия войска], тогда как войско короля не оставалосе на месте, а в другом месте делало мост из челнов и бревен, переправляло на другой берег Борисфена бомбарды, военные машины и пехоту…».
Сопоставление сведений позволяет сделать вывод об имеющихся переговорах между командованием противоборствующих сил. Но источники говорят о разных местах проведения переговоров: по АЛ стояние происходило на р. Березине, у С. Гурского и у Я. Пизона — у Днепра. Возможно, первые переговоры были действительно на Березине. Польский источник пишет: «Московиты, чтобы выполнить приказ, подошли к реке Березина, подступили своим войском к королевскому лагерю, чтобы устрашить наших своим множеством. Королевские же, перейдя реку, двинулись строем на москов…. московиты в целом воздержались от битвы…» Имелись ли ещё переговоры у Днепра, сказать сложно, — русские летописи на этот счет молчат. Источники сходны только в одном: через Днепр королевская армия переправилась с помощью хитрости или обмана. Путем демонстрирования ложного количества сил удалось ввести в заблуждение воевод и перейти через реку не в том месте, где ожидалось.
На гравюрах краковской брошюры А. Критского 1515 г. и сочинении М. Бельского 1564 г. имеются изображения понтонных мостов, сооружённых саперными подразделениями под руководством Яна Башты. Подобное плавсредство изображено на переднем плане картины «Битва под Оршей» 1530-х гг., по которому 8 пехотинцев тащат пушку большого калибра (по вычислениям Т. Новака — ок. 200 мм и массой до 2500 кг). На гравюрах 1515 и 1563 гг. вместо большой пушки показаны полевые орудия — фельдшланги.
Судя по всему, понтонный мост состоял из лодок, соединенных между собой помостом. В рукописных «Книгах гетманских» С. Сарницкий поместил изображение одной из таких конструкций, которую, в свою очередь, позаимствовал из соответствующего раздела о наплавных мостах трактата Роберта Вальтурия (Valturius, Roberto) «О современном ведении войны» («De re militari»).
Основной части польской кавалерии удалось «за три часа весьма быстро переправиться на другую сторону и построиться в боевой порядок». Кавалерия прикрыла строящуюся переправу, по которой перешла литовская конница и пехота с артиллерией. Не стоит лишний раз объяснять, что перейти по броду и по понтонному мосту за такое короткое время большим массам конницы и пехоты совершенно невозможно.
Собиравшиеся 7 сентября у Днепра русские отряды не сумели предотвратить переправу остальной части литовского войска, ибо её надёжно прикрыли польские латники.
На расстановку сил ушел весь вечер и вся ночь.
Диспозицию королевского войска утром 8 сентября 1514 г. можно реконструировать благодаря польско-литовским источникам, в которых она расписана достаточно подробно. Однако нельзя сказать, что источники эти единогласны. В официальном описании кампании 1514 г., составленной на основании бумаг из канцелярии Сигизмунда, говорится следующее: «Предводитель, князь Константин Острожский, который победил в 36 схватках, был главнокомандующим королевского войска, Георгий Радивил возглавлял литовцев, Януш Сверчовский — поляков, а придворной когортой начальствовал Альберт Самполинский. Добровольцы из поляков, молодежь из знатных семей, а также наемные воины встали в первые ряды, литовцы — на правом крыле, поляки и королевские придворные — на левом, а пехота и бомбарды были собраны вместе». Фактически такую же диспозицию рисует «Хроника» Мацея Стрыйковского: литовцев князь Константин «на правый фланг постает», а «пушки и другую стрельбу справно расставил». Заняли свое место «несколько рот с павезами», жолнеры и господские почты.
Привлечение свидетельства Станислава Сарницкого и иконографического материала позволяет уточнить позиции королевского войска. Центр заняли лучшие «збройные» соединения — наёмные роты Спергальдта и латники Сверчовского. В первые линии встала пехота с артиллерией.
За построениями пехотинцев-драбов Януш Сверчовский собрал несколько тяжелых рот «gravioris armature», резерв, вступавший в бой в решающий момент. В отличие от пехоты, конница выстраивалась на поле боя в боевые порядки, рассредоточенные по фронту. За линиями пехоты роты можно было направлять на наиболее ответственные участки боя. Топографические особенности поля были таковы, что конные роты были лишены маневра — польско-литовское войско было прижато к берегу Днепра.
Как видно, центр польско-литовского войска был глубоко эшелонирован.
На левом фланге расположились хоругви польских панов под руководством Я. Тарновского и надворная хоругвь В. Самполинского. Здесь, несмотря на наличие рыцарей-«копийников» (копейщиков), преобладали легковооруженные всадники — «levioris armaturae», состоящие в основном из гусар. Поляки встали в «старый порядок», который предусматривал использование таких тактических форм, как «гуфы»: «передовой», «чельный» и «посылковые».
Один из знаменитых участников Оршанской битвы, гетман Ян Тарновский, позже описал «старое польское уряженье» в военном трактате «Consilium rationis bellicae». Основу построения составлял очень сильный центр с ударной конницей — поочередными построениями тяжёлых копейщиков (kopijnicy), гусар (husarze) и стрелков (strzelcy). На флангах выставлялись «посылковые» (вспомогательные) «гуфы». Фланговые отряды были предназначены для охвата противника. Такая конфигурация построения была пригодна главным образом для атаки, но нередко ее использовали и в обороне. Помимо этого гетман имел и резерв из отборных тяжелых хоругвей, который мог вводиться в бой в наиболее ответственный момент.
Нет никаких оснований считать, что на Оршанском поле польский контингент строился как-то по-другому.
Правое крыло заняли литовские войска, отряды К. Острожского, Ю. Радзивилла, К. Полубенского и других князей и магнатов встали ближе к центру, а правее их находились поветовые хоругви шляхетного ополчения: отряды виленских, трокских, жемойтских и других дворян. Правда, С. Сарницкий уточняет, что отряды литовцев расположились еще и «на правом рогу, и на левом… по обе стороны» войска, т. е. на флангах. Вероятность нахождения на левом фланге даже небольшого легковооруженного отряда литовской конницы под сомнением: традиции боевых построений объединённых войск были таковы, что каждое соединение стояло обособленно от союзников. По С. Герберштейну, «в длинном строю расположились разнообразные войска литовцев, ибо каждое княжество прислало свое войско с собственным вождем (dux), как это у них принято, так что в строю каждому отводилось особое место».
Таким образом, крылья боевого порядка польско-литовских войск были значительно слабее глубокоэшелонированного центра. Возможно, «наивысший гетман» сознательно поставил на фланги легкие хоругви, тем самым дав «наживку» русским воеводам, — захотев ударить по слабым частям на крыльях королевской армии, они так или иначе выходили на засаду (при атаке на правое крыло), либо подставляли свои фланги под перпендикулярный удар железных латников (при атаке на левое крыло). С другой стороны — мощный центр наёмников, который перед собой видели русские воеводы, не оставлял им выбора в направлении атак.
Помня о жестоком поражении у р. Ведроши, Острожский позаботился и о «сюрпризе» для русских воевод, — в ельнике на правом фланге была поставлена засада, состоящая из артиллерии, пехоты и отряда легкой конницы. Сведения о наличии в польско-литовском войске пушек не противоречат известиям русских летописей. На картине «Битва под Оршей», в которой достаточно подробно освещены основные моменты сражения, артиллерия в засаде символично представлена двумя длинными фельдшлангами. Однако определить количество задействованной в засаде артиллерии невозможно: на картине изображены только два орудия.
На основе источников вырисовывается следующая диспозиция польско-литовской армии К. И. Острожского.
Правый фланг: Поветовые хоругви и господские почты под командованием Ю. Радзивилла «Геркулеса» (до 4000 человек). В ельнике также располагалась артиллерийская засада из полевых орудий-фельдшлангов.
Левый фланг: Хоругви польских добровольцев Яна Тарновского и отряд придворных рыцарей В. Самполинского (до 2500 человек).
Центр: До 11 полевых орудий, 16 рот драбов-пехотинцев Спергальдта и 20 конных рот Януша Сверчовского (до 6600 человек).
Но, по неясной причине, в ряде изданий, в частности, в коллективном труде Варшавского военно-исторического института, литовские войска показаны на левом фланге, а польские — на правом. Данная схема присутствует в нескольких современных польских работах. На наш взгляд, она не подтверждается основными источниками.
Уместно снова вернуться к вопросу о пропорции литвинов и поляков. Сам факт того, что последние заняли основную часть боевого построения, и центр, и левый фланг, говорит о численном превосходстве подданных Короны над союзниками-литвинами.
Какова же диспозиция русских соединений? Имело ли место объединение ратей М. Булгакова и И. Челядина в одну армию, или же на поле боя воеводы действовали самостоятельно?
Диспозиция, нарисованная в польских источниках, напоминает единую рать, разделенную традиционно на несколько полков (Передовой, Большой полки и «крылья»). Факт гибели воеводы Передового полка кн. И. Темки-Ростовского от пушечного ядра, зафиксированный в летописях, свидетельствует о нахождении того в Передовом полку у И. Челядина, напротив поставленных неприятелем орудий, а не у М. Булгакова на правом фланге, как было бы в случае, если группировки действовали обособленно (кн. Темка-Ростовский изначально был в подчинении М. Булгакова). Следовательно, имело место объединение отрядов в одну армию.
Слияние ратей происходило по традиционному принципу: «передовому с передовым полком, большому полку с большим, а правой руки с правою, а левой с левою». Видимо, также происходило объединение полков и в 1514 г. В этом случае воеводы должны поменяться местами согласно своему статусу. Воеводой Большого полка должен стать Иван Андреевич Челядин — он указан в большинстве источников, в том числе в некоторых «Томицианских актах». «Jan Zeladin», как главнокомандующий армией «московитов», потерпевший поражение 8 сентября 1514 г. под Оршей («bey Orsa»), фигурирует и в имперской дипломатической и частной переписке.
Факт смещения М. Булгакова-Голицы с поста воеводы Большого полка на менее почетную должность подтверждается известием С. Сарницкого и С. Гурского. Они называют командиром полка Правой руки «Михайло Голицу».
Анализ источников помогает выявить причины соперничества между двумя воеводами. В 1510 г. Булгаков и Челядин были оба пожалованы в бояре. В списке бояр и окольничих под 1510 г. отмечалось: «Сказано, бояре: князь Михайло Ивановичъ Голица Булгаков, Иван Андреевичь Челяднин». И. А. Челядин, как видим, пожалован после Булгакова. Но на следующий год боярин И. А. Челядин уже пожалован в конюшие, в высший боярский чин.
В 1511/12 гг. они вместе были на Угре в Большом полку. Согласно разрядам, «в большом полку быти боярину князю Михаилу Ивановичю Булгакову да конюшему Ивану Андреевичю». Обратим внимание: Челядин указан вторым, т. е. «товарищем» Булгакова. В средневековой Руси существовало так называемое местничество — порядок распределения служебных мест с учётом происхождения и служебного положения предков лица. Система местничества была основана на критериях знатности происхождения.
При слиянии двух корпусов Булгаков должен был занять подчинённое положение — стать вторым воеводой после конюшего Челядина. Естественно, подчиняться своему бывшему «товарищу» не хотелось — объединение полков, где воевода небольшой рати должен был подчиняться воеводе более крупной рати, шло вразрез с «боярской честью» Булгакова-Голицы. Став первым воеводой второго по значимости полка Правой руки, он со своими братьями мог действовать независимо от главного командующего, хотя формально должен был ему подчиняться.
К слову сказать, даже в иностранных источниках нет единого мнения относительно главнокомандующего войском. Имя «Michael Holitza» также можно встретить в ряде источников, где он представлен главным воеводой. В Типографской летописи воевода назван первым — «многих поимаша воевод, князя Михаила Голицу с товарищи». Причина путаницы заключается в том, что полковой архив 1514 г. не дошел до наших дней, а летописи черпали свои сведения из рассказов уцелевших воинов, состоявших в разных воеводских корпусах.
Выше всех по статусу стоял боярин Г. Ф. Давыдов-Челядин. Летописи упоминают Григория Федоровича, описывая ситуацию за несколько дней до битвы, когда проходило объединение отрядов. Но ни один источник прямо не говорит об участии этого именитого воеводы непосредственно в сражении. Либо он накануне битвы отъехал (а приезжал он, следовательно, для наведения порядка на воеводских «местах»), либо же официальные летописи сознательно не упоминают имени знатного боярина в неудачном сражении.
Сравнивая между собой источники, можно найти короткие, затерявшиеся в общих текстах, ценные фразы, которые поясняют некоторые моменты диспозиции. Герберштейн пишет: «Оба крыла московитов отошли несколько дальше от остального войска, чтобы окружить врага с тыла; главные же силы стояли в боевых порядках посредине, а некоторые были выдвинуты вперед, чтобы вызвать врага на бой». Описанная Герберштейном диспозиция вполне соответствует традиционной расстановке русских сил на поле боя.
По словам С. Сарницкого, полк Правой руки (in dexstro cornu) состоял из трех «гуфов» под командованием Михаила Ивановича Булгакова-Голицы. Правое крыло русских в польских источниках показано очень мощным, уступающим лишь Большому полку. Скорее всего, Сарницкий имел в виду построение правого крыла московитов в глубину на три линии. Подтверждает это и описание битвы С. Гурским: «Московиты встали выстроенными рядами, которые вдвойне плохо подходили к начавшейся битве, как потому, что они стояли близко к [нашим] бомбардам, так и потому, что вопреки обычаю против сильных ударов снабдили себя многими доспехами, и теперь для быстрой битвы были отягощены, к тому же широко вытянули фронт и выстроились своими легионами в 3 линии».
Впереди войска, по традиции, выстроился Передовой полк И. Темки-Ростовского. За ним у подножья холма расположился Большой полк И. А. Челядина. Справа и слева от главных сил выстроились полки Правой и Левой руки. С обозом остался Сторожевой полк (в описаниях поляков — «полк тыльной стражи»).
Несмотря на то, что на поле была четырехполковая рать, в польских источниках упоминается еще и пятый полк — «полк тыльной стражи». Скорее всего, это был обоз, в котором находились кошевые холопы и господские слуги.
Мещерские татары Сивиндук-мурзы Мадыхова находились, вероятно, в Передовом полку — в разрядах часто подчёркивалось, чтоб «татаром быти у передового полку на праве».
Исходя из данных разрядных книг и особенностей комплектования и слияния полков, можно примерно реконструировать диспозицию русского войска:
Большой полк
боярин и конюший Иван Андреевич Челядин
князь Борис Васильевич Ромодановский
князь Иван Семенович Селеховский
Передовой полк
князь Иван Темка Ростовский
князь Никита Васильевич Оболенский
Дмитрий Васильевич Китаев Новосильцев
Сивиндук-мурза Мадыхов
Полк правой руки
боярин князь Михаил Иванович Булгаков-Голица
князь Дмитрий Иванович Булгаков
князь Андрей Иванович Булгаков
князь Иван Дмитриевич Пронский (?)
Полк левой руки
князь Андрей Михайлович Оболенский
Иван Семенович Колычев
князь Иван Семенович Семейка Ярославский
Сторожевой полк
Константин Давыдович Засекин (?)
С одной стороны, польско-литовские войска превосходили русских совершенством и разнообразием организационно-тактических форм, вооружением. С другой стороны, силы короля оказались прижаты к берегу Днепра, и возможность использования знаменитой ударной конницы на пересеченной местности, изобилующей естественными преградами (холмами, оврагами, ельниками), была ограничена.
Наличие очень мощного центра определил и выбор направления атаки на противника — русским воеводам ничего не оставалось, как бить по слабым флангам врага с надеждой зайти в тыл неприятеля, избегая сильного центра, которому им нечего было противопоставить. Но при такой конфигурации построений королевские войска могли выделять из глубокоэшелонированного центра силы для контрударов и перебрасывать их на фланги в помощь своим легким соединениям. Помимо этого, местнический спор воевод мог привести к несогласованности их действий. В конечном итоге все это и произошло на Оршанском поле 8 сентября 1514 г.
В день Куликовской битвы
Генеральное сражение между русскими и польско-литовскими войсками произошло в знаменательный день — Рождество Богородицы. Ста двадцатью четырьмя годами ранее в этот день сошлись в кровавой сечи войска великого князя Дмитрия Ивановича и хана Мамая.
Наверное, каждая из противоборствующих сторон утром 8 сентября молилась Богородице о даровании победы. Одни совершали молебен о помощи против «литвы» и «безбожных латынян», другие просили Небесные Силы помочь в борьбе с «московитами» (в ту пору значительная часть литовского войска была православной) и «схизматиками».
Сражение началось с перестрелки — полевые пушки сделали залп, в ответ «московиты» выпустили стрелы.
В польской историографии принято считать, что тактический замысел русского воеводы предполагал окружение противника путем охвата с флангов для последующего сбрасывания его в реку. Примерно около полудня, по словам 3. Жигульского-мл., «Челяднин бросил полк правой руки, предводимый князем Голицыным, на отряды литовской легкой конницы». Польский историк, как и другие его коллеги, в исследовании опирались, главным образом, на польско-литовские свидетельства.
В официальном описании битвы С. Гурского отмечается, что «для завязки битвы и возбуждения боевого духа сильнейшая сила московитов по склону и зарослям зашла в тыл королевским». У М. Бельского также говорится, что «большое крыло московское за холмами наших атаковало». Но в тексте Архангелогородского летописца недвусмысленно говорится о самовольной атаке правым крылом, без санкции главнокомандующего: «И нача первое битися князь Михайло Голица … а Иван Андреевичь в зависти не поможе князю Михаилу». Воевода действовал по собственному почину, без согласования с воеводой А. И. Челядиным, с которым у него были натянутые отношения из-за местнического спора.
Почему М. И. Булгаков-Голица решил наступать самостоятельно? Во-первых, главнокомандующий неудачно расположил войско — таким образом, что еще до начала сражения пушки первой линии могли безнаказанно обстреливать полки («они стояли близко к [нашим] бомбардам», — писал С. Гурский). Станислав Сарницкий, в описании которого есть ряд интересных подробностей сражения, отметил: «Вначале с правого боку Михаиле с его 12 000 выступил, стрелы выпустил первый, потому как немцы (имеется в виду наемная пехота — А. Л.) стрельбой в неприятеля брешь сделали».
Огнестрельное оружие — пушки и аркебузы — в начале XVI столетия было еще далеко от совершенства. При длительности заряжания и малой дистанции стрельбы оно, скорее, было моральным фактором. Но, тем не менее, несколько ядер «удачно» легли в первые ряды «московитов».
Достаточно сильный «кулак» правого фланга, по мнению М. Булгакова-Голицы, мог сокрушить левое крыло противника и выйти в тыл всей королевской армии. В свою очередь боярин Челядин не мог поощрить Голицу за излишнюю самостоятельность.
Итак, правое крыло атаковало между склоном холма и берегом. Натиск был стремителен. По традиции, осыпав врага градом стрел, новгородцы и псковичи врубились в боевые построения польских хоругвей. «Гуф» Тарновского и Самполинского был прижат к берегу Днепра.
Булгакова контратаковали хоругви польских панов и придворные рыцари: «Самполинский с придворным полком, не спросив разрешения главнокомандующего, ввязался в сражение и, убив многих [московитов], заставил их показать спины». Но эта фаза боя была не такой скоротечной, как её описывает С. Гурский, — русских удалось отбросить только после третьей контратаки.
В одном из поэтических сочинений, посвященном Оршанской битве и содержащем ряд достоверных данных, которые, по словам историка Е. И. Кашпровского, проверяются «официальными актами», говорится о таких упорных контратаках. В этом бою «воодушевлял воинов» пан Зборовский, и показывали примеры храбрости «Мышковский (в тексте ошибочно “Nieszkowski” — А. Л.), так и Пучнуенский (Pucznyenski), так и Гоч (Gocz), а также Слупецкий и многие другие». Во время сечи погиб от стрел и сабель один из представителей знатного рода Зборовских — Ян, копытами новгородских лошадей был затоптан «сиятельный барон» Слупецкий.
По свидетельству Станислава Сарницкого, на полк Булгакова ударил сам гетман Януш Сверчовский с 2000 кавалерии из центра.
Возникает вопрос: так кто же остановил атаку полка Правой руки — Самполинский (как пишет Гурский) или Сверчовский (как пишет Сарницкий)? Как известно, Януш Сверчовский командовал общими силами поляков, а Войцех Самполинский — только придворной хоругвью («придворным почтом», «придворной когортой»), в которой насчитывалось, в самом лучшем случае, 500 «коней». Следовательно, если контратака людей Самполинского и имела место, то, скорее всего, представляла собой удар небольшими силами во фланг Правой руки, который мог только отбросить противника на исходные позиции, но не разбить их. Заставить окончательно отступить московского воеводу, по нашему мнению, могла лишь атака крупными силами Сверчовского.
У С. Герберштейна хотя и присутствует сбивчивое изложение событий, но моменты критического для польско-литовского войска положения показаны: «[литовцы], нисколько не оробев, стали твердо и отбили их. Но вскоре к московитам были посланы подкрепления, которые в свою очередь обратили литовцев в бегство. Таким образом несколько раз то та, то другая сторона, получая подкрепления, поражала другую».
Полк Правой руки бился с противником при полном бездействии остальных частей. В АЛ эта фаза боя отмечена следующим образом: «И бившиеся много и разступившись розно».
Вторая фаза боя началась с атаки Большого полка и Левой руки: «По сигналу были сыграны приказы (а было у московитов 500 труб), и остальные легионы [московитов] с поднятыми знаменами устремились на королевских…». В АЛ, напротив, рассказывается о натиске литовцев: «И вдругие Литва пришла на Ивана Андреевичя, и начать Иван Андреевичь своим полком битися с Литвою, а князь Михайло Ивану Андреивичю не поможе. И бившееся много и разъступившеся, а силы паде на обоих ступех стран много». М. Булгаков-Голица после неудавшейся атаки приводил расстроенные дворянские сотни в порядок, и оказать поддержку И. Челядину, даже при желании (а желания у него явно не было), не мог.
Передовой полк атаковал расположения наёмной пехоты в центре. Стойкие наемники-драбы, в свою очередь, могли отразить атаки нестройных дворянских сотен Передового полка, обрушив на него всю силу центрального огня. Пробить первую линию бомбард, сплошную стену щитов-павез, ощетинившуюся списами и алебардами, русским было не под силу. Действия Передового полка Темки-Ростовского можно увидеть на картине «Битва под Оршей». Сам командир показан сидящем на сивом коне в расшитой спереди белой шапке с меховой опушкой, в красном кафтане с горностаями.
Наступление левого крыла на позиции посполитого рушения развивалось поначалу удачно, но, увлекшись атакой, русские открыли свой тыл артиллерийской засаде в ельнике. В официальной летописи говорится: «с королевыми же воеводами многие желныры с пищалми, а место пришло тесно, и биша из лесов великого князя людей». Залп фельдшлангов и ручниц в узком дефиле («а место пришло тесно») пришелся по линиям полка Левой руки и Передового полка, очевидно, с фланга, «и убиша ис пушки в передовом полку воеводу князя Ивана Ивановича Темку Ростовского». В панике отряды обратились в бегство: «сдавливаемые спереди королевскими, а сзади своими отрядами (до которых не дошли королевские) и повергаемые ранами от орудий пехоты, [московиты] стали с боков выходить из сражения». Из описания Бельского следует, что центр русских показал тыл только тогда, когда побежали крылья. У С. Герберштейна наоборот: «Завидев это бегство, отступили и оба русских крыла». Архангелогородский летописец отмечает, что после разгрома корпуса А. И. Челядина литовцы добили правое крыло Булгакова. В погоню за отступающими русскими Острожский отправил резерв — 800 поляков.
Основные потери русская армия понесла не в ходе сражения, а при беспорядочном отступлении, — «в этом бегстве произошло избиение московитов». С. Гурским рисуется поистине апокалипсическая картина, с подробным описанием кровавых сцен и гор трупов: «На поле были видны претерпевшие убийство тела, с вытекшей на землю кровью, лежащие без голов, рук или ног, а у иных голова была разбита молотом или рассечена надвое, у кого обнажен позвоночник, у кого выпали кишки, у кого отсечено от тела плечо с рукой, у кого разбиты мечом лицо или рот, кто разрублен от головы до пупа, в ком торчало копье, кто стонал, кто испускал дух, кто раздавлен конями, кто завален огромными тушами лошадей. Очень печально и ужасное для самого Господа зрелище. Даже в болотистом русле Кропивны и на ее обрывистых берегах, в 4 милях от места битвы, лежало большое количество московитов вместе с лошадьми, так что течение было запружено наваленной кучей трупов, и наши, сжигаемые жаждой, зачерпывали шлемами и пили кровавую воду». Факт гибели части московского войска на крутых берегах Кропивны подтверждается известием Псковской летописи: «иные побегоша к Смоленску, а иные в реки непроходимые забегоша».
Преследование продолжалось на протяжении 8 миль от места битвы. К вечеру вернулась кавалерия, отправленная в погоню, приведя с собой пленников.
На второй день после поражения государь покинул город; в самом Смоленске царили пораженческие настроения. «И то уведа владыка смоленский (епископ Варсонофий — А. Л.), что князя великого урон, и он нача со князьями смоленскими и с паны мыслити измену великому князю». Летописи приводят рассказ, что владыка послал к королю своего племянника Ваську Ходыкина с письмом: «аще ныне подвигнешися сам ко граду Смоленьску, или воеводы свои со многими людми пошлеши, можеши ныне град без труда взяти». Измена была вскрыта наместником смоленским — боярином В. В. Шуйским. Заговорщики были арестованы, а город стал готовиться к обороне.
Но после победы польско-литовская армия осталась на поле. Острожский не двинулся с места до тех пор, пока, наконец, не получил подкрепления от короля. По сообщению Я. Пизона, которое использовал позже С. Гурский, Сигизмунд послал весь свой резерв — 4000 воинов, а «для укрепления тела дал с собой хлеб, и приказал победоносному войску использовать удачу и в завершение успеха как можно скорее захватить обратно Смоленск». Архангелогородский летописец — один из немногих источников, который засвидетельствовал численность армии Острожского: «во шти тысечах с литвою приде о Смоленеск». На поле боя остались поляки и наемники, а также часть «посполитого рушения». В конце сентября к Смоленску выдвинулись до 2000 ополчения и 4000 не участвовавших в битве «почтов» радных панов, которых прислал король из Борисова. «Поезд» князя Острожского, по сообщению М. Стрыйковского, имел в своем составе 16 000 возов, что, несомненно, является преувеличением.
Письмо Пизона датируется 26 сентября, следовательно, Острожский пошел к Смоленску не ранее чем через 2,5 недели после сражения. Согласно беларусско-литовским хроникам, «в чотырах неделях князь Константин Острозский з войском литовским ходил под Смоленск».
Князь Мстиславский, совсем недавно целовавший крест московскому государю, понял, на чьей стороне фортуна. К королю был послан «служебник» с листом, где объявлялась верность Сигизмунду. Свои делегации с изъявлением покорности королю прислали также Кричев и Дубровна.
Но благоприятное время было упущено. М. Бельский сетовал на то, что если бы победители сразу пошли «за разбитой Москвой», то могли бы «Смоленска достать».
Литовские войска, пришедшие под город, увидели болтающиеся на торчащих из-за стен жердях повешенные тела заговорщиков. «И узре князь Василеи Шускои з города силу литовскую и начат князей смоленских и панов вешати з города на ослядех». Тех, кто изменил государю, наместник велел вешать с дорогими подарками — кого государь в свое время одаривал шубой, «того и в шубе повисил», «а которому… дал ковш серебряной или чарку серебряну, и он (Василий Шуйский — А. Л.), ему на шею связав, да и того повесил».
Тщетно литовцы пытались взять Смоленск приступом. Оставшиеся верными московскому князю смоляне вместе с гарнизоном единодушно «стояху и из града почасту исхождаху и с ними крепко бьяхуся».
Взять город так и не удалось, — кроме того, под стенами цитадели Острожский потерял значительную часть своего обоза («многие возы и телеги с скарбом оставивше»). О потере войскового имущества под Смоленском пишет и Мацей Стрыйковский.
Таким образом, захват литовских обозов под Смоленском действительно имел место, только М. Стрыйковский объясняет его падежом лошадей, а официальная летопись — активными действиями В. Шуйского, вынудившего Острожского оставить «возы и телеги с скарбом».
Интересно, как освещали события после осады Смоленска польско-литовские и русские источники. Отечественные летописи говорят, что оршанский победитель, князь Острожский, вернулся «с великим срамом», тем самым как бы сглаживались результаты неудачной битвы под Оршей. Западные хроники, наоборот, пишут о триумфе, несмотря на то, что под Смоленском потерпел неудачу: «Потом король войско распустил, границу жолнерами укрепил, а князя Константина с великим триумфом в Вильне встречал…».
Некоторые историки считали, что с этого момента и начался так называемый «оршанский трумф». На самом деле пропагандистская машина заработала несколько раньше.
«Оршанский триумф»
Ещё не были погребены все павшие на поле сражения, как королевская канцелярия составила первые официальные известия о великой победе. Трофейные знамена числом 12 штук в качестве вклада были преподнесены в соборную церковь блаженного Станислава. С учетом полного разгрома четырех оперативных полков, количество потерянных знамен не кажется преувеличенным. Но численность разгромленной армии «московитов» была увеличена почти в семь раз!
По сообщению венецианского посла в Венгрии, доктора Антонио Сурьяни, одно из первых посланий получил венгерский король Владислав. Сообщение от Сигизмунда датировано 12 сентября и написано было, по-видимому, в лагере под Борисовом (in castris apud Burisson). Вести с литовско-русского фронта в Венецию доходили достаточно оперативно — за полторы недели. Венецианская синьория узнала от польского короля о грандиозном сражении, в ходе которого из 80 000 врагов 30 000 убито в сражении, 8 главных воевод и консилариев (vayvodse et consiliarij), 37 князей, баронов и знатных дворян, помимо этого 1500 воинов попало в неволю.
Эти же сведения канцелярия короля внесла в послания от 14 сентября магистрам Тевтонского и Ливонского Орденов.
Следующее письмо было отправлено 18 сентября Папе Римскому Леону X, однако число пленных дворян указанно ещё больше: 2000 человек. Послания с известиями о победе почти одновременно получают епископ Ян Конарский и кардинал Джулио Медичи.
Впоследствии число убитых «московитов» возросло до 40 000. Дипломатично в этом случае высказался И. Деций, заявив, что «кто-то насчитывает и 40 000, а кто-то довольствуются в подсчете и немногим больше 30 000». Если сам хронист только намекал читателям, что он сторонник первой озвученной цифры, то М. Стрыйковский, опираясь на Деция, уже утверждал: варваров погибло не меньше четырех десятков тысяч.
Попутно, в послании архиепископу Яну Ласскому, 25 сентября 1514 г. король озвучил другие цифры: он якобы видел «простертые на 8 римских миль горы трупов врагов, там на месте битвы лежало более шестнадцати тысяч » (выделено мной — А. Л.).
Если С. Сарницкий писал о захвате в обозе московитов 5000 коней, вероятно, запасных (дети боярские в дальний поход шли «о дву конь»), то в других источниках это число было увеличено в 4 раза — до 20 000.
Канцелярия Сигизмунда в своих действиях не была последовательна и еще не определилась с окончательным «подсчетом» потерь противника, однако поспешила распространить первые официальные известия, в которых отсутствовала какая-либо целостная картина битвы. Данные о численности войск брались совершенно произвольно, и вряд ли у нас имеются основания доверять тем или иным сведениям, вышедшим из-под пера королевской канцелярии с одной целью — с помощью «тьмочисленных» цифр произвести грандиозное впечатление.
Когда воины князя К. И. Острожского, ходившие под Смоленск, воротились «не солоно хлебавши», потеряв под стенами крепости часть обоза, перед канцелярией были поставлены следующие задачи: во-первых, сгладить неудачу под Смоленском, во-вторых, усилить пропагандистский эффект от Оршанской битвы. Тогда же появились первые сообщения, в которых именно Польская Корона выступала форпостом католического Запада против «схизматиков». Создателей реляций и панегириков не смутил тот факт, что оршанский победитель — князь Острожский, — как и многие его подчинённые, был православным, т. е. тем самым «схизматиком».
Завышая потери противника, в то же время были значительно уменьшены и собственные. По официальным данным в кровопролитной битве погибли «2 сиятельных барона, Зборовский и Слупецкий, которых похоронили в Вильне у бернардинцев. Из королевских воинов было убито 500, ранено много больше». Скорее всего С. Гурский и другие хронисты упомянули только рыцарей, судьба же «почтовых» и рядовых воинов их не интересовала.
В новых известиях, предназначенных для просвещённых европейцев, особо подчёркивалась роль «польских легионов, превосходящих и искусностью в военном деле, и силой духа и тела, и крепостью ужасных коней». О литовцах либо вообще не упоминалось, либо упоминалось вскользь. Польша в таких летучих листках выступала форпостом католического Запада в борьбе против «схизматиков». С начала 1515 г. появилось большое количество поэтических произведений, посвященных триумфу Сигизмунда. Известные в те годы литературные деятели — Ян Дантишек, Андрей Критский, Кшиштоф Сухтен и другие авторы — написали несколько поэтических произведений на тему «разгром московитов». Отдельным изданием архиепископ Ян Ласский издает в 1515 г. сборник «Песни о памятном поражении схизматиков московитов». Но фактическая достоверность поэм, воспевающих победу над «схизматиками», гораздо слабее их литературно-художественной выразительности. Исключение составляет, пожалуй, ода 1515 г., которая была написана вскоре после Оршанской битвы.
Распространение сведений о 80 000 разбитых схизматиках касалось только европейских стран. Своих восточных союзников Сигизмунд оповещал о победе без использования каких-либо цифр. Хвастливые речи о разгроме «80 000 московитов» могли вызвать насмешку у Гиреев, хорошо знавших вооруженные силы своих врагов. В послании от 18 ноября Махмет-Гирею Сигизмунд писал, что с Божьей помощью, «поразивши войска» неприятеля, литовские войска пошли под Смоленск «и весь тот край пустошили». О победе сказано слишком лаконично, всего одной строчкой, а основная часть послания посвящена планам по совместным действиям против Василия III. О численности разбитого врага вообще не говорится.
Одновременно с этим посланием было составлено письмо Махмед Амину, казанскому хану. Сражение описано уже не одной, а несколькими строчками: «сами с ним велики ступны бой мели, и з Божеию помощью войско его все на голову есмо поразили», «замки наши… к нашой руке взяли». О трофеях сказано, что взяты в плен «и воеводы и князи и пановие его радныи», однако ни о численности разгромленного врага, ни о количестве убитых или захваченных в плен ничего не говорится.
Особо следует сказать о пленных. Если в польских сочинениях фигурировали 1500–2000 пленников, то в беларусско-литовских летописях остались более скромные цифры. Так, «Хроника Литовская и Жмойтская» свидетельствует, что «детей боярских живых приведено личбою 596», по летописи Рачинского «жывых прыведено всих у личбе трыста осмдесят. Детеи бояръских тых всих по замкох литовских послано у везэне, а простых людей, которых жывых поимали, нельзе и выписати множества для», а Евреиновская летопись упоминает «детей 380 боярских много живых приведено всех в счете». Из этого можно предположить, что в плен захвачено около 600 человек, из них 380 детей боярских, а остальные — боевые холопы.
Сохранившиеся списки «московских вязней» 1514–1538 гг. перечисляют еще меньше — не более двух сотен человек. В любом случае ни о каких тысячах пленных речи быть не может. О 1500–2000 захваченных «вязней» писал в хвастливых посланиях ягеллонский Двор, и цифры эти не подтверждаются документальными источниками — актами Литовской Метрики.
Почти весь командный состав русской рати либо погиб, либо попал в плен. В «реестрах московских вязней» перечислены имена пленных воевод и князей: И. А. Челядин, М. И. Булгаков-Голица, И. Д. Пронский, И. С. Семейка-Ярославский, Д. Китаев-Новосельцев, И. Пупок-Колычев, предводитель мещерских татар Сивиндук-мурза, Борис и Петр Ромодановские, К. Д. Засекин, Петр и Семен Путятичи, Борис и Иван Стародубские, И. С. Селеховский и др. Горькую судьбу полона разделил вместе с товарищами отец будущего опричника А. Басманова — Данила Басман.
Пленные должны были стать орудием ягеллонской пропаганды. Закованных узников демонстрировали во Дворах европейских правителей. Несколько пленников Сигизмунд отправил в Венгрию, Венецию и Италию, где послы демонстрировали «доказательства победы над схизматиками».
Первая демонстрация происходила в столице ВКЛ. В тенденциозном труде С. Гурского имеется следующее свидетельство: «От неверных соседей прибыли в королевскую Вильну легаты крестоносцев из Пруссии и Ливонии, без иной большой причины, кроме как посмотреть на победоносное и триумфальное прибытие короля в город, где по порядку и в (большом) числе прошли их союзники из Москвы, все вожди войска, пленные в цепях и оковах. Прикрывая свое коварство, притворно и с неохотной душой они присоединились к поздравлениям с победой над московитами, поскольку счастье короля и поражение и оковы их союзников рвали им внутренности».
Важно заметить, что сведения о битве власти Пруссии и Ливонии получали не только из хвалебных посланий польского короля и великого князя Литовского. Разведка у крестоносцев работала неплохо, поэтому первые известия о «большом сражении на Днепре» (в оригинале река названа Nepa — «an der Nepe» — А. Л.) дошли до динабургского комтура от Вильгельма Рингенсберга из Пскова в сентябре (письма датированы 16 и 17 сентября 1514 г.). Сведения отражали слухи и сообщения, дошедшие с Оршанского поля до Пскова. В письмах был также приведен «список пленённых московитов» («Verzeichnis der gefangenen Moskowiter»).
Несмотря на широкую пропаганду «оршанского триумфа», отношения России и Тевтонского Ордена не претерпели существенных изменений в 1514–1515 гг., и в дальнейшем значительно укрепились.
На страницах ряда современных периодических изданий и брошюр можно встретить утверждение, что якобы государь Василий Иванович, бессильный наказать виновных воевод, не пожелал выкупа, предоставив им гнить в литовских тюрьмах. Это опять-таки не более чем миф — достаточно посмотреть записи переговоров 1522–1538 гг., чтобы убедиться в том, что российская дипломатическая служба прикладывала немало усилий для выкупа, обмена или облегчения условий содержания пленников. «И Жигимонт бы и ныне учинил по тому,… — говорили послы, — и свободу бы им учинил, тягость бы с них всю велел снятии». На переговорах многократно — вплоть до 1540-х гг. — русские предлагали произвести обмен по принципу «всех на всех» («пленных свободити и отпустити»), т. е. огромный полон, захваченный в ходе рейдов по Литве обменять на воевод и детей боярских, пленённых у Орши. Однако король «Жигимонт» своего согласия не дал…
Участь пленников не была завидной. Главный воевода Иван Андреевич Челядин «в Литве главу свою положил» так же, как и многие другие «вязни». Князь М. И. Булгаков-Голица пережил всех своих соратников, с которыми сражался на поле под Оршей. Ему удалось в конце жизни выбраться в Россию. В темнице и заточении он находился целых 38 лет (с 1514 по 1552 г.) и был выпущен на волю уже глубоким стариком. Последние годы жизни князь Михаил провел в Троице-Сергиевой Лавре, — он принял схиму с именем Иона. Скончался он в августе 1554 г. и был похоронен у северной стороны в Троицком соборе.
Больше повезло некоторым рядовым воинам — за ними следили не так пристально, хотя условия содержания многих пленных были ужасными (например: «а оброку им там ничого не дают, толко што сами про Бог што выпросятъ, по месту ходять»). Кое-кого удалось обменять в ходе переговоров 1520–1530-х гг., кое-кому удалось убежать из плена (например: «два москвитины втекли на… конех сее зимы… звали тых москвич Теготси Федоров сын Забелин, а другии Белик Негодяев»).
Когда посол Сигизмунда к Папе Римскому, участник битвы Николай Вольский проезжал через цесарские владения, на него напали неизвестные лица и отбили пленных. Появились сообщения, что нападение было организовано по приказу императора Максимилиана или Тевтонского магистра. Освобождённые из неволи вскоре были возвращены через Любек в Москву.
Тем не менее, считается, что потрясённый поражением союзников-«московитов» император Максимилиан стал искать примирения с Сигизмундом и отказался подписать договор с Василием Иоанновичем, и широкая коалиция против Сигизмунда таким образом распалась. Подобные утверждения нашли своё место в ряде работ. Но анализ хода дипломатических переговоров 1513–1514 гг. позволяет пересмотреть эту точку зрения.
Твердая позиция великого князя в отношении Смоленска, несмотря на два неудавшихся похода на этот город, заставила европейских правителей в поисках союзника обратить свои взоры на Восток. Для налаживания отношений с Москвой император Максимилиан помогал Василию Иоанновичу в поисках грамотных военных специалистов. В 1513 г. из Любека он приказал направить в «Московию» военных специалистов.
По мере того, как Россия прилагала усилия в борьбе за Смоленск, император задумал включить последнюю в план создания антиягеллонской коалиции, в которую могли войти, помимо Империи, — Тевтонский орден, Дания, Бранденбург, Валахия и Саксония. Советник Георг Шнитценпаумер фон Зоннег был послан императором в Кенигсберг и Москву для заключения союзнического договора. В инструкциях послу от 11 августа 1513 г. предписывалось склонить великого князя к заключению коалиции против Польши и к отправлению с этой целью особого посольства в Данию, «куда со своей стороны снарядили бы подобные же посольства император и его предполагаемые союзники, условившись предварительно с великим князем и между собою относительно времени проектируемого конгресса». Но именно в этом и заключалась главная интрига — Максимилиан изначально добивался союза нескольких государств, а не отдельного союза с Москвой, ибо, по справедливому замечанию Г. Писаревского, «во-первых, один вид коалиции, без открытия военных действий, мог устрашить Польшу и заставить ее отказаться от противодействия планам императора в Венгрии; во-вторых, если б даже великий князь Московский, верный своему слову, немедленно по заключении коалиционного договора и объявил войну Польше, то император, под благовидным предлогом, всегда мог бы избавиться от оказания помощи России в этой войне, предложив ей обратиться за этим к прочим союзникам, менее угрожаемым со стороны внешних врагов». И здесь следует отметить, что и ранее при заключении договоров с Иваном III Васильевичем Максимилиан никогда не исполнял своих обязательств.
2 февраля 1514 г. Шнитценпаумер прибыл в Москву. В ходе длительных переговоров был составлен проект союзного договора, хотя по инструкциям имперский посол должен был только добиться намерений Василия III вступить в широкую коалицию. Может быть, посла ловко переиграли российские дипломаты, либо Шнитценпаумер проявил излишнее рвение, но проект договора с обязательствами каждой стороны не мог в любом случае устраивать императора.
По договору устанавливался как наступательный, так и оборонительный союз против всех врагов, а объявление войны «предоставлялось произвольному усмотрению того или другого союзника, причем самый факт открытия военных действий одним из них уже eo ipso обязывал другого принимать в них участие, коль скоро этот последний извещен был об этом со стороны первого или другим путем получил соответствующее известие».
Вместе с русскими послами Дмитрием Ласкиревым и дьяком Елизаром Суковым имперский посол 7 марта отправился в Вену для ратификации договора.
Надо отдать должное польской разведке, которая достаточно верно и оперативно доложила Сигизмунду о готовящейся коалиции. Польша поспешила отправить к императору посольство Рафаила Лещинского с богатыми дарами, но успеха оно не имело. Также неудачно прошли действия посредника — короля Венгерского Владислава.
Но хитрый «цесарь» все-таки решил не связывать себя оговоренными обязательствами по отношению к Василию Иоанновичу. К «Иванову дню» (24-го июня) 1514 года императорские войска должны были выступить против Польши, тем самым связать её боевыми действиями и не допустить оказания помощи Великому княжеству Литовскому. Но война так и не состоялась, а наемники («stipendiarii») и добровольцы («охочие») из Польской Короны в скором времени пополнили войско Константина Острожского. Таким образом, еще задолго до Оршанской битвы Максимилиан не проявлял желания самому участвовать в кампании, предоставив эту возможность союзникам…
В это время государь Василий III, наивно доверяясь клятвенным заверениям Шнитценпаумера о совместных действиях против Ягеллонов, выступил в третий Смоленский поход.
На императорском совете в Вене дипломаты Максимилиана придумали ещё один остроумный ход. Император клятвенно подтверждал обещания, изложенные в грамоте, но с существенной оговоркой: он имеет право переменить её впоследствии на другую, вполне тождественную с первой, за исключением некоторых изменений в содержании и форме. Но изменения были значительные: вместо чётких пунктов о совместной войне против Ягеллонов предлагалось прежде всего попытаться мирным путем склонять польского короля к удовлетворению требований союзников, и только в случае его отказа от исполнения этих требований открыть военные действия. И 4-го августа 1514 года в городе Гмундене русским послам была вручена пергаментная грамота, скрепленная золотой печатью, после чего оба посольства отправились в Россию.
17 декабря имперские послы были приняты государем в Москве. После ознакомления с «гмунденовской» редакцией Василий Иоаннович категорически отказался от такой неожиданной метаморфозы в содержании грамот. Мало того, что титулы в документе были прописаны неправильно (а в Москве всегда с пристальным вниманием относились к титулатуре), так еще и условия обоюдного соглашения были скорректированы. Поэтому вопрос о перемене грамот остался нерешенным.
Таким образом, не результаты Оршанской битвы, а попытка императора через своих послов Я. Ослера и М. Бургшталлера, прибывших в декабре 1514 г. внести изменения в текст договора, фактически привела к «заморозке» русско-австрийского союза.
Королевская посольская служба, отслеживающая русско-имперские переговоры, не знала об изменениях в договоре и не могла догадываться о последствиях поправок к соглашению, внесённых по инициативе Максимилиана. Объективно говоря, даже если бы битва под Оршей не состоялась, подписание русско-австрийского договора в «гмунденовской» редакции августа 1514 г. вряд ли произошло бы.
Тем не менее, при Дворе Ягеллонов искренне считали, что результаты битвы прямым образом повлияли на разрыв габсбургско-московского союза. Серьезный внешнеполитический эффект имели не столько последствия самой битвы, сколько пропагандистская деятельность ягеллонской дипломатии.
Известный польский историк Иероним Граля отмечает: «Начинания ягеллонской дипломатии были в то же время рассчитаны на дискредитацию союза, подрыв веры венского двора и его сателлитов в пользу союза с якобы окончательно покоренным монархом, на подчеркивание действительной мощи его победителя и создания среди европейских монархов климата доброжелательности в отношении христианского монарха, в одиночку спасшего латинский мир от вторжения “врагов святой римской церкви ”».
Император Священной Римской Империи Германской нации Максимилиан вел, как всегда, двойную игру. Не дожидаясь известий из Московии от своих послов Я. Ослера и М. Бургшталлера (которые вернулись в Вену весной 1515 г.), цесарь направил для ведения переговоров с Сигизмундом венского бургомистра Куспиниана. Со стороны польского короля был направлен Христофор Шидловицкий. При посредничестве венгерского короля после долгих совещаний было достигнуто соглашение о проведении съезда в Пресбурге, куда для решения всех спорных вопросов должны были явиться короли Польский и Венгерский, император, а также… «послы московского князя и магистра Пруссии» («prefatos Moscovie dux et magister Prussie»).
Многочисленная переписка по проведению съездов свидетельствует, что ни глава Ордена, ни Василий III всё же не были информированы о намерении Максимилиана провести переговоры со всеми конфликтующими сторонами.
Король Сигизмунд, больше всех желающий примириться с императором Священной Римской Империи, прибыл в Пресбург в начале марта 1515 г., затем приехал король Венгерский, ну а сам Максимилиан явился только 17 июля.
Съезд в Вене открыла пафосная речь папского нунцыя Иоахима Вадиапа, в которой прозвучали пожелания об объединении «оплотов христианства» в борьбе с общими врагами — татарами и московитами. Тем не менее, переговоры на Венском конгрессе могли зайти в тупик. Дело в том, что короли-братья Сигизмунд и Владислав изначально поставили императору условия, которые он должен был выдвинуть своему союзнику-московиту: вернуть все захваченные земли со Смоленском, заплатить все издержки и возвратить все трофеи, включая пленных.
Но император проявил всю свою изворотливость, чтобы не испортить окончательно отношения ни с Вильной, ни с Москвой. В ответных пунктах он согласился быть посредником в заключении «равного и справедливого мира», а в случае продолжения войны не оказывать Московиту никакой помощи. Вследствие того, что Сигизмунд готов был отказаться от своей прежней политики, порвать связь с партией Запольяи и одобрить прежние брачные договоры между детьми Владислава и внуками Максимилиана, император решил примириться с Польшей. Двойной брак детей венгерского и чешского королей с внуками императора, по сути, увеличивал шансы овладения Габсбургами коронами Чехии и Венгрии, в случае пресечения мужской линии Владислава. «Сигизмунд I, — пишет В. А. Артамонов, — без колебаний поддержал эти браки в обмен за договор о дружбе и мире с Максимилианом и отказ императора от патроната над Тевтонским Орденом и связей с Москвой».
Одновременно с этим в Вене были проведены приготовления к отправке посольства в Москву с предложением посредничества в заключении мира между Литвой и Россией.
Попытка некоторых историков представить Оршанскую победу как грандиозное событие, повлекшее за собой кардинальный переворот в отношениях России, Польши, Литвы и Империи, является стремлением в очередной раз выдать желаемое за действительное. Инициативы создания антиягеллонской коалиции, как и примирения с Польшей, исходили от одного человека — старика Максимилиана, который с лёгкостью мог отказаться от ранее заключенных соглашений и вести переговоры одновременно с двумя враждующими сторонами. В период, когда между Орденом, Россией и Империей витал проект антиягеллонской коалиции, он не объявлял войну Польше, даже не выдвигал к границам войска для демонстрации своих намерений, а в случае необходимости мирился с Сигизмундом без ведома союзников. Силу «Московита» Максимилиан использовал как орудие в политической борьбе. Как отмечал В. В. Бауер, автрийские императоры «никогда не помышляли об исполнении данных обязательств, и по достижению цели тотчас же отрекались от заверений в вечной дружбе с государем, “варваром и схизматиком ”».
Есть еще одно темное пятно в исследовании «Оршанского триумфа» — это реакция русской посольской службы на заявления ягеллонских дипломатов в столицах европейских государств, а также в Бахчисарае и Стамбуле. Связи с большинством европейских Дворов отсутствовали, кроме того, посольские книги за 1514–1515 г. уцелели фрагментарно, поэтому мы не можем узнать, как русские послы объясняли поражение под Оршей.
В коротких справках, составленных дьяками Посольского приказа, о «Великой битве» можно встретить маленькую заметку: «А бой был государевым людем под Оршею в том же году вскоре на тех же днех, как Смоленёск взят…».
Сражение обошли молчанием или описали лишь короткими рассказами русские официальные летописи. Интересно было бы отметить фрагмент псковских летописей «об Оршанском побоище». Историками и филологами неоднократно проводилась параллель между псковским текстом и эпическим произведением XII в. «Слово о полку Игореве»: «И возкричаша и возопиша жены оршанки на троубы московскиа, и слышиша бытии стукоу и грому великому и межу москвич и Литвою. И удариша москвичи на Литву, руския князи и бояре з дивными оудалъцы роускими сыновами на сильную рать литовскую, и треснули копья московская, и гремят мечи боулатные о шеломы литовскиа на поли Оршинском».
Исследования показали близость летописного фрагмента с «Задонщиной», вернее, с Пространной её редакцией, хотя похожие фразеологические обороты встречаются также и в Краткой редакции.
Здесь важно обратить внимание на использование летописцем-составителем «военной» лексики:
Псковская I:
«треснули копья московския» ;
Псковская III:
«треснули копия литовския» ;
Задонщина:
«грянуша копия харалужныя» (Краткая редакция);
«ударишася копи харалужничьными» (Пространная редакция);
Слово о полку Игореве:
«.. трещать копиа харалужныя» .
Как можно заметить, описание первого столкновения с неприятелем в приведённых примерах показывает близость фразы к «Слову о полку Игореве». Таким образом, можно говорить о существовании некоего памятника «О побоище великом под Оршею», имевшего сходство и с «Задонщиной», и со «Словом».
Насколько применимы употребляемые летописцем обороты к описанию битвы? Начало сражения описывается словами «воскличаша и возопиша жены оршенки на трубы московския». Если в «Задонщине» слова «восплакашася» и «всплакалися» относятся к плачу по убиенным, то в построениях псковской летописи «жены оршенки» накликивают беду на русское воинство. Согласно польскому источнику, который уже приводился в тексте настоящей работы, «московиты» действительно начали сражение рёвом более 500 труб! С. Герберштейн писал: «У них множество трубачей; если они по отеческому обычаю принимаются все вместе дуть в свои трубы и загудят, то звучит это несколько странно и непривычно (для нас)».
Следующая фраза относится к столкновению противников: «слышаша быти стуку и грому велику межу москвич и Литвою». Составитель летописного свода игумен Корнилий заменил последнюю фразу на «межу псковичами и Литвою», подчеркнув тем самым, участие псковичей. Новгородцы и псковичи действительно бились на правом фланге — повёл их в бой против польских хоругвей Самполинского и Тарновского воевода М. И. Булгаков-Голица.
Составитель употребляет фразы в нужном контексте — рёв труб, сшибка в копья, далее рукопашная схватка холодным оружием, — облекая повествования в знакомые читателю образы («дивные удальцы… руския князи и бояре», «гремят мечи булатные о шеломы» и т. д.)
Параллели со «Словом» можно проводить также в оценке общих результатов сражений. И поход 1185 г. и 1514 г. закончились жестоким поражением; и в первом и во втором случаях командование — князья и воеводы — попали в плен.
Не случайно созвучный «Слову» фрагмент мы находим только под летописным 1514 г., а не под какой бы то ни было другой датой. К моменту составления псковского свода — к 1547 г. — еще свежо было воспоминания о битве (прошло около 30 лет), еще некоторые бояре и князья томились в плену, по убиенным и умершим в плену служились панихиды. Много «удалых сыновей русских» пало в сражении, и это не могло не оставить след в народной памяти.
Возможно, памятник существовал в устной форме. Этим может и объясняться тот факт, что песня «об Оршанском побоище» не дошла до наших дней.
Надо заметить, что в ВКЛ в честь победы была сложена народная песнь «Бiтва пад Воршай», воспевающая талант князя К. И. Острожского.
Оршанская битва была своего рода кульминацией кампании 1512–1514 гг. Несмотря на то, что война продолжалась до 1522 г., крупных событий, равных падению Смоленска и сражению 8 сентября 1514 г., больше не было. Война велась с переменным успехом, стороны обменивались колкими ударами.