После описания дипломатических игр в Европе вернемся к положению на русско-литовском фронте к началу 1517 г. Как уже было отмечено, на пограничье к этому времени установилось относительное затишье. Военная кампания 1515–1516 гг. не принесла ни одной из воюющих сторон сколь-нибудь большого успеха. Россия и Литва за этот период обменивались колкими ударами, которые, однако, не могли оказать существенного влияния на изменение оперативной обстановки на русско-литовском фронте.

23 января 1517 г., в пятницу после празднования дня св. Винсента, ливонский магистр Вальтер фон Плеттенберг закончил составление отчета великому магистру Тевтонского Ордена Девы Марии Альбрехту Бранденбургскому. В послании он изложил все сведения о положении на русско-литовском фронте, полученные благодаря созданной им сети информаторов. «…Татары, — писал Плеттенберг, — как нам сообщают, нанесли русским значительный ущерб, в то же время между польским королем и русскими не ведутся никакие боевые действия…» После таких масштабных событий 1514 г., как взятие Смоленска Василием III и поражение московских воевод под Оршей, от воюющих сторон нечего было ожидать каких-либо активных действий. Однако информаторы крестоносцев ошибались…

Письмо хаускомтура крепости Рагнит М. фон Петчена великому магистру. 13 июня 1517 г. GStAPK (Берлин-Далем)

10 февраля 1517 г. на Петроковском сейме были обговорены решения о продолжении боевых действий. На сеймах со стороны радных панов неоднократно звучали призывы искоренить «непослушенство». Если мобилизационные возможности Литвы в первой половине XVI в. доходили до 2425 тысяч чел., то в реальности из-за неявки литовской шляхты в поле могло выставить в разные периоды всего от четверти до трети указанного количества.

Литовскому войску был придан наемный контингент под командованием ветерана войны «с московитами» Януша Сверчовского. Наемники были самой боеспособной частью войск Великого княжества Литовского, однако их содержание обходилось казне недешево. 8 июня по стране был послан королевский указ собирать «серебщизну» — средства на наем солдат: «положили серебщижну на все панство Отчизну нашу Великое князьство Литовское для великойе потребы». Паны рада должны были сдать средства из «своих пенезей» от 30 до 100 злотых от каждого.

Был оглашен специальный указ, согласно которому «служебные» могли приобретать у населения продукты по фиксированным ценам:

Фиксированные цены на продовольствие жолнерам (в грошах) в 1517 г. [165]

По словам польского историка Марека Плевчинского, в поход пошли литовская служба земская под командованием К. И. Острожского «и несколько польских наемников (по крайней мере около 400 конницы и 200 пехоты)». Но вывод историка основан на ограниченном количестве материалов — он обнаружил лишь часть документов о найме «служебных». Между тем данные королевской корреспонденции заставляют предположить, что за несколько месяцев были собраны немалые средства — правительству удалось устранить затруднения с приемом монеты и дать обязательства на сбор более чем 10 тысяч злотых (super summa X milium flor.), из которых первый транш в 3200 злотых (tria milia ducentos flor) был выдан предводителю наемников Я. Сверчовскому. Исходя из расценок 1514 г. (кавалерист — 4 зл., драб — 2 зл. в квартал, цены за 1514–1517 гг. практически не менялись), этой суммы должно было хватить на наем либо 2500 кавалеристов, либо 5000 драбов, либо 1250 кавалеристов и 2500 драбов. Так как войска собирались осаждать русские крепости, то, скорее всего, количество наемной пехоты должно было превышать количество кавалерии. В итоге королю удалось сформировать значительный наемный контингент под командованием ветерана войны «с московитами» Януша Сверчовского (не менее 45 тысяч).

Сбор литовского войска в Полоцке в 1517 г. Миниатюра Лицевого свода 2-й пол. XVI в.

Сборы королевских войск были пристальным объектом Тевтонского Ордена Девы Марии. 13 июня хаускомтур крепости Рагнит Мельхиор фон Петчен сообщал великому магистру о значительных военных приготовлениях «поляков против московитов».

4 июля посол князя Станислава Мазовецкого А. Закжевский просил у великого магистра помощь «лошадьми и доспехами» в походе против «московитов». Но польский посол, очевидно, не был информирован о том, что на тот момент между Тевтонским Орденом и Россией устанавливались союзнические отношения, и делегации Кенигсберга и Москвы разрабатывали совместный наступательный и оборонительный план (Kriegsoperationsplan) против Польши и Литвы.

В начале лета ничто не предвещало беды с юга. В июне государь Василий III получил грамоту Мухаммед-Гирея, в которой предлагалось совершить совместный поход «со многою своею ратью и с пушками и с пищальми» на Астрахань. Однако уже в это время татарская рать Бахадыра собиралась для опустошения русской «украины». И когда в Полоцке собиралось польско-литовское войско, «на путивльские места» крымчаки совершили набег.

В августе с нескольких направлений в южные окраины вторглись крымские отряды: «… приходиша крымские татарове, Токузан мурза Агышов сын княжой, да Кудаш мурза Бектерев сын Ширинов, да Уйдем мурза Маигит, да Алпов царевич шурин, а с ними 20 тысячь рати». Но кочевников ждал пренеприятный сюрприз — русские воеводы В. С. Одоевский и И. М. Воротынский успели развернуть войска, а для сдерживания крымских отрядов «по слаша наперед себя противу татар детей боярских не со многими людми, Ивашку Тутыхин да Волконских князей, и велели им со всех сторон татаром мешати, да быша не воевали, а сами воеводы поидоша за ними на татар». Услышав о приближении государевых воевод, мурзы начали отводить свои отряды и нарвались на тщательно организованные засады. «Пешие люди украинные многие» создали в лесных проходах завалы («дороги засеко ша»), а «передние люди от воевод приспевшее конные, начаша татар топтати и по дорогам их и по бродом бити». Как позже показали пленные татары, «от 20 тысящь мало их в Крым приидоша, и те пеши и боси и наги».

Засады против татарских отрядов в 1517 г. Миниатюра Лицевого свода 2-й пол. XVI в.

Однако отдельные ватаги крымчаков продолжали делать набеги вплоть до глубокой осени. В ноябре «прислал к великому князю Василью Ивановичю всеа Руси слуга его князь Василей Ивановичь Шемячич своего человека Михаила Янова с тем, что приходили татарове крымские на украйну на их вотчину на путивльские места». Отправленная Шемячичем погоня достигла татар «за Сулою», разбила загон и захватила пленных. В то же время отдельные отряды татар пограбили окрестности Острога и Слуцка и захватили большой полон.

Спустя несколько месяцев после вторжений татар крымский посол Авель-Ших в Москве объяснял действия калги Бахадыра следующим образом: будто бы царевич с войском был направлен против ногаев, «и он наперед себя посылал под Ногаи языков добывати; и те люди встретилися с твоими казаки с мещерскими, да Богатыревы люди у твоих людей языки поймали, а твои люди у Богатыревых людей языки поймали». Мещерские служилые татары, захваченные в плен крымчаками, якобы сообщили, что великий государь «с Азтороканью и с Нагаи содиначился (соединился — А. Л.)», от чего калга, поверивший в эту информацию «лихих людей», будто бы рассвирепел и направил крымскую рать на Рязань. За этот поступок, говорил Авель-Ших, хан разгневался на Бахадыра («на очех у нас не бывал»), «И ты б себе брат наш про то лиха на сердце никоторого не держал, а сыну бы еси моему его молодость отдал». По словам хана, «послал есми сына своего Алп-Гирей-салтана, а с ним рати шестьдесят тысяч, и они королеву землю воевали и много им убытка учинили». Однако если обратиться к документам королевской канцелярии, то искренность заявления крымского хана улетучивается.

Валы городища Опочки

Во-первых, оправдания крымского хана почти дословно повторяют его же объяснения «случайного» разорения окраин Польши годом ранее. Мухаммед-Гирей в марте 1517 г. писал Сигизмунду, что в прошлом (то есть в 1516 г.) году «сына своего Богатыр-Кгиреи-солтана с сорокма тисечма людей послал в землю неприятеля нашого, и вашого, московского во евати, а с ним послал есми сына своего Алп-солтана. И он, лихих людей послухавши, на вас и на мене розьгневався, у панства ваше шод, шкоду вчинил (выделено мной. — А. Л.)». Как видим, в этом случае другой сын хана, Алп-Гирей, также «случайно» разорил своего «союзника» из-за якобы дезинформации неких «лихих людей».

Во-вторых, уже к началу 1517 г. стороны пришли к соглашению о совместных действиях против «неприятеля московского». Практически в то же время, как отмечено в бумагах сенатора Марино Сануто Младшего, в Венецию прибыл польский посол, «который представился нашей Синьории, говоря, что его король готовил большое войско против московитов и даже в соглашении с татарами» (et etiam in acordo con il Tartaro). Согласно данным Литовской метрики, действительно, с крымским ханом были достигнуты очередные договоренности относительно совместных военных действий против «великого князя Московского»: Литва должна была ежегодно выплачивать сумму в 15 000 золотых, а хан обязывался не разорять южные окраины и, в свою очередь, вести войну с Василием III Ивановичем. Как писал сам Сигизмунд, «до начала лета мы отправили с казной в Черкассы господина Гаштольда, воеводу Полоцкого, и хан обещал быть с нами в надежном союзе против нашего врага». Вряд ли в Москве поверили в объяснения хана: от захваченных языков уже было известно, что поход изначально планировался на Русь, а не на ногаев.

В сентябре 1517 г. Сигизмунд отправил в Москву своих послов: маршалка Могилевского Яна Щита и писаря Богуша Боговитиновича, и одновременно с этим выдвинул из Полоцка свои войска на псковский пригород Опочку, расположенный в верхнем течении р. Великой. Главная цель похода, озвученная в грамоте Сигизмунда, — «силой склонить к миру на почетных и выгодных для нас условиях». То есть акция преследовала цель — заставить великого князя быть сговорчивее в переговорах о мире.

18 сентября Сигизмунд объявил в своей грамоте: «И хотя у нас были трудности со сбором денег, занявший много времени, мы собрали солдат, а вместе с ними и тех, кто находится под нашей властью, устроили им смотр и привели в порядок, и в субботу восьмого числа в день Св. Марии (8 сентября — А. Л.) направили их во вражескую землю к Опочке, а некоторых наших иноземных советников в парадных тяжелых доспехах оставили здесь [с нами]». Сам король в экспедиции не участвовал — 24 сентября он отбыл из Полоцка, а 29-го прибыл в Браславль. Долгие сборы войск привели к тому, что, как позже писал епископ П. Томицкий, «лучшие времена для активного введения войны прошли, и настало время холодов и непрерывных дождей».

Сборным пунктом был назначен Полоцк, куда в начале августа прибыл сам король. Общая численность войск вместе с ополчением не превышала 10 тысяч человек. Лазутчики доносили великому князю Литовскому и королю Польскому Сигизмунду, что в связи с продолжающейся войной московский князь собрал с периферии все возможные силы для борьбы с крымским ханом и теперь северо-восточные окраины «Московии» фактически оголены. Военной совет, собранный в Полоцке, принял решение развивать наступление на Псков, а затем и на весь северо-запад. Таким образом, план совместного наступления Крыма и Великого княжества Литовского на Россию стал реализовываться.

По словам перемышльского епископа Томицкого, который был хорошо информирован о движении армии, замок Опочка (Агсеm Opoczka) хоть и не являлся целью похода, но непременно будет захвачен, так как в нем укрылись «многие вражеские дворяне» (multi nobiles ex hostibus). После захвата опорного пункта «московитов» предполагалось развить успех вплоть до Пскова.

Итак, первой целью наступающей армии короля должна стать маленькая крепость Опочка. Городок существовал к тому времени уже более ста лет. В феврале 1406 г. Витовт полностью разрушил псковский пригород Коложе: «Овых изсече, — как пишет псковская летопись, — а иныя поведе во свою землю, а всего полону взяше 11 тысящ мужей и жен и опроче сеченых детей». После этого трагического события псковичи и решили построить крепость на новом месте. Первое летописное упоминание города Опочки относится к 1414 году. Существует две версии относительно основания этой крепости. Псковская летопись пишет, что «псковичи поставиша град Коложе на новом месте на Опочке, а сделаша весь у две недели в осень по Покрове», следовательно, как полагал известный историк фортификации В. В. Косточкин, Опочка — это древнейшая крепость Коложе, возрожденная на новом месте.

Однако эта версия была подвергнута критике со стороны историков А. В. Насонова и М. Е. Васильева. Выражение псковской летописи «поставиша город Коложе на новом месте на Опочке» может означать постройку крепости в Опочецком крае. Местом постройки нового Коложе А. В. Насонов считал Мокрую горку в 11 км от Опочки, а М. Е. Васильев, производивший археологические раскопки на территории Любимовского сельсовета Опочецкого района — городище Удриха. Сама же крепость Опочка с новой оборонительной системой, согласно археологическим данным, была построена на месте старого укрепленного городища. Мероприятия 1414 г. — строительство нового Коложе и Опочки на местах старых, некогда укрепленных городищ — были связаны с необходимостью срочно укрепить псковские форпосты.

Опочка была воздвигнута за очень короткий срок: «Лета 6922 псковичи поставиша город на Опочке, над Великою рекою; начата делати за неделю по Покрове, а зделаша 2 недели весь».

Что же представляли собой оборонительные сооружения Опочки в XV–XVI вв.? Городище сохранилось до наших дней, и археология может прояснить некоторые вопросы оборонного зодчества этой крепости. Название укрепленного пункта произошло, очевидно, от слова «опока» — так назывался известковый камень, который и был использован при строительстве крепостных сооружений. Известняковыми камнями, которые извлекались при прорытии рва, устилали основание вала, а сверху засыпали землей. Ров был соединен концами с р. Великой. Таким образом, получился холм высотой 1520 м с крутыми склонами, окруженный водой. Валы, сохранившиеся до наших дней, имеют высоту до 5 м и ширину до 45. В плане крепость имела форму эллипса с периметром площадки в 750 м.

Валы городища Опочки со стороны реки

По периметру стен были установлены всего три глухие башни. Башни защищали наиболее уязвимые участки, поэтому размещены они были неравномерно и выступали за линию крепости. Так, расстояние между Велейской и Себежской башнями было небольшим, что может объясняться слабой естественной защитой участка, а расстояние между Себежской и Заволоцкой на южном прясле было наибольшим, так как здесь протекала р. Великая и находился небольшой посад. Гарнизон такой небольшой крепости вряд ли превышал несколько десятков человек, но в случае осады за ее станами укрывались местные жители, часть из которых могла пополнить гарнизон.

Вид на городище Опочку через реку

В крепость вели двое ворот — Большие и Малые. От первых, главных ворот (в документах более поздних их называли «Спасскими воротами») шел спуск к деревянному наплавному мосту длиной 57 саженей. По обеим сторонам от моста в воде были сделаны надолбы — заостренные вкопанные в дно бревна, сыгравшие свою роль в осадах 1426 и 1517 гг.

Стены Опочки были бревенчатые, состоящие из двух рядов вертикально поставленных бревен, промежутки между которыми были заполнены землей. Польский хронист Бернард Ваповский, объясняя читателям простейшие оборонительные сооружения Опочки, в то же время не мог не отметить их эффективность: «хотя стены ее (Опочки — А. Л.) сделаны из дерева, но они непроницаемы пушечными ядрами, так как были наполнены землей». Практически то же самое говорил и другой известный хронист, Мацей Стрыйковский: замок деревянный, но весьма пригодный к обороне. По свидетельству С. Герберштейна, видевшего Опочку в 1517 и 1526 гг., крепость с берегом соединял «плавучий мост, по которому лошади переправляются по большей части по колено в воде». Имперский посол также сообщал, что сама крепость сделана из дерева и находится «на высоком островерхом, как конус (Kegl), холме. Под ним — большое количество домов (они называют это городом)».

Стены и валы Опочки совершенно не соответствовали современным европейским представлениям о профилях оборонительных сооружений. Крепость не защищали эскарпы, гласисы, валганги, фоссобеи и прочие фортификационные ухищрения того времени. Но вследствие особого географического положения простейшие сооружения, земляные валы и деревянно-земляные стены делали Опочку практически неприступной. Действия артиллерии противника не могли эффективно нанести повреждения укреплениям, поскольку из-за водной преграды пушки были вынуждены находиться на значительном расстоянии от крепости.

На деревянно-земляных стенах Опочки с высокими валами были закреплены катки — толстые бревна, которые скатывали на карабкающегося по валу противника. Эти нехитрые, но очень эффективные приспособления для отражения штурма находились на вооружении города вплоть до XVII в., после чего пришли в негодность. В первой трети XVII в. воевода Опочки В. Туров, жалуясь на плохое состояние укреплений, отмечал, что в городе «катки не покладены… и чеснок не побит, и надолбы не поставлены (выделено мной. — А. Л.)».

Боевое крещение крепость получила в августе 1426 г., когда под городок пришел Витовт, а с ним рать «Литовскаа и Летцкаа, и Чежскаа, и Володскаа, и татарове». Гарнизон маленькой крепости был усилен 50 псковичами (а всего вряд ли было более 100 воинов). Тогда осаждающие понесли существенные потери из-за хитрости опочан, вбивших в воду колья под подвесным мостом: «и тако начата тат(а)рове скакати на мост на конех, а гражане учиниша мост на ужищах, а под ним колиа, изострив, побита; и якоже бысть полон мост противных, и гражане порезаша ужища, и мост паде ся с ними на колие оно, и тако изомроша вси, а иных многых татар и ляхов и литвы живых поимаша, в град мчаша». С пленными поступили отнюдь не гуманно. Защитники мстили за резню, учиненную во время взятия Коложе литовскими войсками: опочане «резаша у татар срамныа уды их (половые органы. — А. Л.) и в рот влогаху им… а ляхом и чяхом и волоком кожи одираху».

Спустя 15 лет, в 1440 г., «пригород псковскии Опочка погоре вся, а загоре от церкви святого Спаса». Крепость была восстановлена под руководством посадника Тимофея.

В 1502 г. летопись кратко отметила, что во время очередной войны «Литва мало не взяли Опочки, святый Спас ублюде». Очевидно, один из отрядов литовцев чуть было не ворвался в город, и только каким-то чудом удалось отстоять крепость.

Во время кампаний 1512–1516 гг. Опочка находилась в относительной безопасности. Небольшие отряды, вторгавшиеся с литовской стороны, не могли угрожать укрепленному городку. Однако разведывательные сведения о выдвижении во Псковщину неприятеля, поступавшие с «литовского рубежа», заставили горожан готовиться к обороне.

Опочецкий наместник Василий Михалович Салтыков по первой траве стал рассылать разъезды к литовской окраине — воеводу интересовали сведения о целях предстоящего похода Сигизмунда. Изначально было неясно, куда король нанесет удар: пойдет ли отвоевывать Смоленск или ударит на Псковщину.

Разведданные о военных приготовлениях противника вынудили начать активное оборонительное строительство крепостей северо-запада. На восстановление 40-саженной стены Крома государь прислал в Псков 700 рублей. Силами псковичан были сооружены стены в Запсковье у Гремячей горы. Очевидно, какие-то правительственные мероприятия касались также и Опочки.

В августе с нескольких направлений в южные окраины России вторглись крымские отряды. Основные силы Василий III бросил на отражение крымского нашествия, а на случай возможного нападения литвинов с северо-запада было принято решение опереться на гарнизоны крепостей и острожков.

Но небольшие размеры Опочки, расположенной на небольшом островке р. Великой, не позволяли разместить сколь-нибудь крупный гарнизон. В крепости действительно было мало сил — не более полторы сотни воинов — больше просто невозможно было разместить на небольшом острове. Воевода Василий Салтыков уведомил об этом великого князя. С учетом того, что основные силы русской армии М. Щени и А. Бутурлина стояли «для крымского царя приходу» на южном направлении, оказать существенную помощь Опочке русское командование не могло. К псковскому пригороду был послан лишь небольшой отряд из нескольких сотен дворян: «да к Василью же в ту пору прислан был от великого князя Иван Васильевич Ляцкой, был тут с Васильем в меньших».

В Разрядной книге 1475–1605 гг. начало военной кампании изложено следующим образом: «Лета 7026-го году в сентябре преступил король литовской кресное целованья, и помыслом злым по опасным грамотам умысля, и пришол в Полотеск со всеми своими людьми и, умысля с воеводы со князь Костентином Острожским и с желныри, пришли ко псковскому пригородку к Опочке с норядом и к городу к Опочке приступали».

20 сентября к стенам маленького городка подошла армия, которой руководили победители битвы под Оршей 1514 г. — К. Острожский, Я. Сверчовский, Ю. Радзивилл. Псковская I летопись перечисляет силы осаждавших, и сведения эти находят подтверждения в других источниках. Согласно летописцу, в войске противника были «многих земель люди, Чахи, Ляхи, Угрове Литва и Немцы», а также «Мураве, Мозовшане, Волохи и Сербове и Татарове», и даже «от цысаря Максимьяна короля Римского были люди мудрые, ротмистры, арахтыктаны, аристотели».

Опытными инженерами сразу были выявлены сложности предстоящей осады крепости, презрительно названной «свиным корытом» (располагавшаяся на высоком плоском холме, она была похожа на перевернутое корыто). Польские хронисты писали, что крепость, повстречавшаяся на пути литовских войск, была «укреплена как водою, так и неприятелем, готовым с решимостью сражаться». Высокие кручи Опочки, поднимающиеся из воды, значительно усложняли штурм.

Начались осадные работы. Артиллерийские батареи, скорее всего, были размещены с северо-восточной или восточной стороны, так как расстояние через водную преграду до стен там было минимальным — до 100 саженей. Но артиллерия вряд ли могла сильно помочь в предстоящем штурме. Проломные пушки с небольшой надеждой на успех могли обстреливать с оборудованных пушечных раскатов Опочку через р. Великую под максимальным углом возвышения. Да и стены, набитые землей, были непроницаемы для ядер, что и отметили польские хронисты. Тем не менее вплоть до утра 6 октября продолжался обстрел из орудий.

Оценив диспозицию, К. Острожский, Я. Сверчовский, Ю. Радзивилл отдали приказ на штурм в надежде сломить сопротивление небольшого гарнизона. Штурмующие отряды на плотах и лодках должны были пересечь под обстрелом водную преграду, перебросить трапы и лестницы, закрепиться на небольших участках суши и под прикрытием щитов карабкаться на валы с крутыми склонами. Причем, штурмующим было совершенно неизвестно, какие «сюрпризы» приготовят осажденные. Ночью драбы стали переправляться к острову и закрепляться с северной части на плацдармах — островных участках. Важно отметить, что в первую атаку были брошены наиболее профессиональные части — чешские наемники, имевшие колоссальный боевой опыт.

На рассвете 6 октября начался штурм Опочки, который продолжался до вечера. Время начала штурма подтверждает также и Степенная книга: «Нощию же и лествицы ко граду поставиша. На утрия же бестудно приступи ко граду бесчисленное множество…».

Предположительно, штурм производился с северо-запада, севера и северо-востока, а не «со всех стран», как пишет автор «Чуда преподобного чудотворца Сергия о преславной победе на Литву у града Опочки». Дело в том, что только на указанных участках у ротмистров была возможность не только высадить бойцов на берег, но и собрать их в отряды и направить на штурмовку участков укреплений. Кроме того, ширина водной преграды с восточной стороны, где спустя столетие после описываемых событий разросся Окольный город, составляла всего 6070 саженей, что позволяло в случае необходимости поддерживать штурм резервами. С запада от крепости находился небольшой остров (в поздних описаниях первой половины XVII в. — «островок», на котором располагались «огороды»).

Штурм с южной и западной сторон можно считать маловероятным, ибо здесь у штурмующих не было и клочка суши, чтобы закрепиться на берегу, — высокие склоны поднимались прямо из воды. А штурм таких преград разрозненными силами, без обеспечения подкреплением, был бы больше похож на авантюру.

Вначале на приступ пошли, по словам епископа П. Томицкого, три хоругви (tria vexilla). Из-за недостатка артиллерии (о чем прямо говорится в письме П. Томицкого) литовские войска не могли подавить батареи на валах, поэтому подкрепление закрепившейся на берегу пехоте пришлось переправлять под обстрелом на плотах и лодках. «И биша град Опочку пушками, и полезоша ко граду со всеми силами и со всеми своими замышленми месяца октября в 6, от утра и до вечера, тогда бысть день вторник, и много своих голов под градом под Опочкою покладоша князи и бояре».

На штурмующих обрушился град камней, бревен, ядер и стрел. Солдаты были сбиты с лестниц, а собравшимся перед высоким валом пехотинцам было сложно перегруппироваться для новой атаки — сверху на головы драбов летел град из камней и бревен. В первые же часы боя появилось большое количество раненых, которых было сложно эвакуировать через реку. Но гетман Сверчовский вновь и вновь кидал своих наемников на штурм, и каждый раз солдаты отходили с большими потерями. Во время одной из атак под стенами Опочки был тяжело ранен предводитель «стипендиариев» Анджей Боратыньский (герба Корчак) — пущенным снарядом (ядром?) ему оторвало руку. Спустя несколько дней он скончался в Вильне.

Только к вечеру, когда стало очевидным, что штурм полностью провалился, прозвучал общий сигнал к отступлению. Хоругви Сверчовского и Острожского отошли от стен, оставив под ними несколько десятков убитых.

Оборона Опочки в 1517 г. Миниатюра Лицевого свода 2-й пол. XVI в.

Первый же день штурма был оплачен дорогой ценой. Данные о потерях литовского войска фигурируют в послании епископа П. Томицкого. По его словам, «были убиты более 60 [человек], в том числе отличный воин Сокол и 1400 ранены». О гибели одного из предводителей сообщается также и в русских источниках: «…и побиша многое множество людей королева войска… и воеводу их болшого Лядской рати Сокола убиша и знамя его взяша». Версию о том, что Sokol у Томицкого, «воевода Сокол лядской рати» псковской летописи и Анджей Боратынский хроники М. Бельского — одно и то же лицо, можно признать маловероятной. Предводитель наемников был, очевидно, чешского происхождения. Так, в «Истории Польши» Я. Длугоша под 1410 г. упоминается королевский рыцарь чех Яшка (Яська, Ян) Сокол из Лемберга, потомки которого продолжали служить у польского короля. Согласно «Хронике» М. Стрыйковского, первыми на штурм Опочки пошли чехи. Таким образом, версия о чешском происхождении командира наемников Сокола кажется более правдоподобной. Боратынский, судя по всему, командовал другим отрядом.

Большое количество раненых (в пропорции к убитым 1:23!) может объясняться использованием осажденными каменьев, неких «катков больших» и «слонов», которые наносили увечья (ушибы, контузии, переломы) штурмующим. В раннем списке Холмогорской летописи говорится: «А воевода и наместник Опоцкой Василей Михайлович Салтыков со всеми людьми градцки, богу помогающу, боря хуся против королева войска крепко. И на при супе ис пушек и ис пищалей и катки болшии и слоны с города побиша многое множество людей королева войска, яко Великую реку от всех стран запрудиша трупы люцкими, и кровью река яко быстрыми струями протече».

«Катки» — это, как уже отмечалось, куски бревен, которые скатывали с высоких валов. Что касается «слонов», то здесь, по всей видимости, речь шла о подвесных конструкциях. Так, М. Стрыйковский сообщает, что опочанам удалось сбить с валов чешских наемников с помощью больших подвесных колод. Колоды, вывешенные на длинных шестах, подрезали, и они обрушивались на головы нападавших. Помимо этих приспособлений защитники использовали также артиллерию и большое количество камней. Кстати говоря, в одной из редакций Степенных книг помещен сюжет о чудесном обнаружении залежей камней за алтарем, с помощью которых удалось отбиться от противника. Якобы после первого штурма у защитников не осталось бревен и камней — «вся со града на супостаты изметавше», но «надежею к Богу не ослабляху». Ночью во сне к некой жене явился св. Сергий Чудотворец и указал место за алтарем, где находился тайник с камнями («велик погреб с камениями»), О видении было доложено воеводе В. Салтыкову, и вскоре в руках защитников Опочки оказалось большое количество камней. Этой же ночью противник вновь пошел на приступ: «нощию же ко граду супостатом приступлыним и лестви цы к стенам града приставлыним, и зелне со устремлением на ня возступльшим, тщахуся на стены града вступили». Но с помощью найденных камней враг был отброшен. Что характерно, несмотря на легендарность сюжета, использование защитниками огромного количества камней отмечено как в русских, так в польских источниках. Опочане действительно считали св. Сергия своим защитником, и сразу после ухода польско-литовских войск в Опочке была построена церковь св. Сергия.

Виновником неудачи под Опочкой польские хронисты называют Я. Сверчовского, который отдавал приказы в пьяном состоянии. Об истинных причинах неудачи штурма можно только догадываться.

К сожалению, неизвестно, предпринимались ли попытки штурма в последующие дни. Единственный источник, говорящий об этом, — упомянутая Степенная книга. С уверенностью можно только сказать, что артиллерия Острожского продолжала обстрел цитадели.

Между тем целые бои стали разворачиваться и в окрестностях Опочки. На Великих Луках «в заставе» стояла приграничная рать, отряд из нескольких сотен детей боярских под командованием А.В. Ростовского. На помощь Опочке были отправлены отряды «легких воевод» Ф. В. Оболенского Лопату и И. В. Ляцкого. Но эти отряды действовали с внешней стороны, совершая стремительные удары по силам осаждающих: «от всех сторон войску Литовскому мешати начаша».

Осада Опочки кн. К. И.Острожским в 1517 г. Миниатюра Лицевого свода 2-й пол. XVI в.

Со стороны Вязьмы в сторону Литвы выдвинулась рать В. В. Шуйского, отвлекая на себя часть сил противника. Летописные рассказы повествуют о сражениях вне осажденного города. Во время одной вылазки гарнизона «передние воеводы» Ф. В. Оболенский и И. В. Ляцкий «удариша с трех сторон» на осаждающих, «литовского войска многых людей побита, а иных живых поимаша и к большим воеводам послаша».

Псковские летописи сообщают интересный рассказ с рядом подробностей о действиях рати И. В. Ляцкого. Ляцкий контратаковал под Ключищами литовский отряд, засевший в остроге («воевода у них пан Черкас»), Русские пленные, содержавшиеся в церкви, заперлись изнутри, в то время как Ляцкий атаковал Черкаса, и «много бишася с ним, а полоненных своих из церкви выпустиша, а Черкас воевода нача ис попова двора битися, и пересекоша их всех, а Черкаса их воеводу и с ним боевых людей удалых изымаша и послаша их к Москве…»

Софийская 2-я летопись дополняет, что все шедшие к К. И. Острожскому подкрепления были удачно перехвачены и разбиты: «воевод лядских 4000 войска побиша, а иных живых поимаша, Черкаса Хрептова, и брата его Мисюра, да Ивана Зелепугина и многих людей живых поимаша, и пушки и пищали поотняша». Таким образом, под Ключищами были разбиты хоругви Хрептовичей, шедшие на подкрепление к Острожскому. Василий III в благодарность за оборону прислал псковичанам «к живоначальнеи Троицы» большой колокол, который был повешен на месте прежнего вечевого — «а преже того незамного прислал меншии колокол в корсоуньского места, что на сени в него звонили, как вечье было».

Важные детали сражений под Опочкой содержат официальные речи московских послов. При этом надо отдавать себе отчет в том, что русские значительно преувеличивали потери, так же как и преуменьшали их поляки и литовцы. В изложении посла дьяка В. Племянникова, в ходе рейда воеводы Оболенского русские сбили первую заставу из 5000 чел., в другом месте сотни детей боярский Ивана Колычева уничтожили вторую заставу (якобы 3000 чел.), а воевода Ляцкий за пять верст до Опочки разгромил третью заставу (якобы 6000 чел.). Пленные сказали, что у Красного городка стоят еще части противника. В ходе скоротечного боя и были захвачены упомянутые «воеводы» Черкас и Мисюра Хрептовы, И. Зелепуга, а при штурме Опочки оборонявшиеся, по словам дипломатов, «шесть тысяч убили». В то же время посольству в Крым были переданы другие данные: якобы А.В. Ростовский разбил заставу из 5000, И. Колычев — из 2000, И. Ляцкий — из 5000 чел.

Большие потери, понесенные в ходе штурма, указываются в источнике случайного характера — донесении Некраса Харламова, написанном спустя три года после описываемых событий (июнь-июль 1520 г.). В нем упоминается о бежавшем из польского плена Тимохе Рупосове. Рупосов поведал, что в плену «его вспрашивал король про Опочку, которой деи город боле, Луки ли или Опочка? И Тимоха ему отвечал: как, господине, у села деревня, так и у Лук Опочки малое городишко; а Луки город великой. И король де молвит: бесова деревна Опочки. И Копоть писарь Тимохе говорил: того деля тебя король о Опочке вспрашивал, что болши пяти тысяч людей под нею легло (выделено мной. — А. Л.)». Бывший пленник правильно называет имя писаря («Копоть» — Михайло Коптя), а его информация о том, что королевские «все городы заложены в Опочке, да и до сех мест ни один город не выкуплен», находит полное подтверждение в актах Литовской метрики. Действительно, случаев крупных королевских займов за 1516–1517 гг. в книгах Литовской метрики отмечено множество, их гораздо больше, чем за предыдущие годы. Поэтому полностью не доверять сведениям Рупосова у нас повода нет. Можно сделать лишь уточнение, что «болши» 5000 чел. — это, повидимому, общие потери, включая не только убитых, но также раненых, больных, пленных и сбежавших со службы, ибо войско, частью состоявшее из «посполитого рушенья», частью из наемников, не могло превышать того количества воинов, которое было выставлено в «Великую битву» 1514 г. Только под Опочкой, по польским сведениям, было выведено из строя до 1500 чел., а с учетом происходивших боев в Псковщине число общих потерь армии вполне могло достичь указанной цифры.

Описанные выше боевые действия проходили с 6 по 18 октября. Продолжать войну на территории противника глубокой осенью с почти половиной оставшихся войск было бессмысленно. С наступлением распутицы кн. К. И. Острожский снял осаду городка, который вначале презрительно называли «свиным корытом», и отвел войска в Полоцк.

Большинство польско-литовских источников лаконично говорят о боях в окрестностях Опочки. Так, например, Летопись Рачинского сообщает: «…король Жыкгимонт послал войско Литовское и жолнеров ляхов много, а гетманом над войском князь Костентин Иванович Острозскии, а над жолнерами был пан Свирщовскии, и ходиоли под Опочку, и много лиха Московской земли вчынили, а города не взявшы и вернулися у свою землю».

Польские источники пишут, что, несмотря на неудачу под крепостью, войска благополучно «разорили огнем и мечом» (ferro et igne depopulabantur) территорию врага, «великую шкоду в землях московских без ущерба для себя учинили» и т. д., но никто из них не обмолвился о поражении литовских отрядов в окрестностях Опочки, Красного, Ключицы, Белья, которое так подробно, с указанием знатных пленников, описано в русских источниках. После потерянного под Ключищами полона королевские воины не могли похвастаться и большой добычей. В документах Литовской метрики 1518–1519 гг. о количестве захваченных пленных говорится: «А што на малых битвах и под Опочкою, и на иншых пораж ках, и што под замки вкраиными поиманых, всих тых вязьней сумаю семьдесят их (выделено мной. — А. Л.)».

Ягеллонская пропаганда не признавала поражений, а заявляла о победах, доставшихся королю очень тяжело. Весьма наглядно, что «победные» реляции нашли свое место в бумагах венецианского сенатора Марино Сануто Младшего, который фиксировал донесения (awisi) от агентов из окружений венгерского и польского королей. Надо отметить, что итальянские информаторы весьма оперативно доносили сведения о событиях с русско-литовского фронта. В депеше от 13 октября говорится следующее: «…в первом же бою московиты потеряли 20 тысяч, а среди поляков не погибло и 200. В последний [раз?] между сторонами было достаточно много погибших, все же король одержал победу, но очень кровавую, потому что погибли многие военачальники и большая часть польской молодежи (выделено мной. — А. Л.). Князь Московии отступил». 27 октября из Вуды доктор Алвиз Бон сообщал в Сеньорию: «Было известие из Польши, что поляки встали на московитов, погибло московитов от 20 тысяч, а поляков 2000, и потом в другой раз была битва, и поляки снова стали победителями». Как видим, двор Ягеллонов в очередной раз пытался выдать желаемое за действительное.

О боях осенью 1517 г. что-то слышали и в Турции, правда, весьма туманно и неопределенно. Так, турецкий посол в Венеции Али бей 28 октября заявил, что «была война между поляками и московитами, и что московиты — малые люди на малых и крепких конях, а поляки на больших конях».

Успех русских войск в Псковской земле был очевиден. Единственный за всю войну 1512–1522 гг. крупный поход войск Сигизмунда на территорию России был остановлен у стен Опочки, поход союзников — крымских татар — также прошел крайне неудачно. Получив данные об успехах своих воевод, Василий III только 29 октября принял литовских послов, которые уже три недели дожидались аудиенции. Встреча происходила при посредничестве Сигизмунда Герберштейна. Перед этим в ходе переговоров государь дал понять имперскому послу, что в перспективе он может присоединиться к христианской коалиции против османов. Но в реальности русская сторона не желала ссориться с султаном, который мог обуздать своего вассала — крымского хана.

Переговоры с литовским маршалком Могилевским Яном Щитом и писарем Богушем Боговитиновичем проходили в сложной обстановке. Возможно, литовские послы ничего не знали о провале экспедиции против Опочки, и разговоры с позиции силы (поход армии Острожского был, по сути, «принуждением к миру») сразу не задались. После того как послы передали верительные грамоты, была зачитана грамота короля Сигизмунда. Затем начались прения, кто из государей нарушил крестоцелование.

Бояре Василия III объявили послам о желании примириться с Литвой, но только в том случае, если король казнит тех панов, которые «учинили нечесть» сестре государя, великой княгине Елене. Кроме этого, продолжали бояре, «которые городы государя нашего отчина от прародителей его, Киев, Полтеск, Витебск и иные городы государя нашего отчину Жигимонт король держит за собою неправдою, и он бы тех городов государю нашему поступился». Как отмечено далее в Посольской книге, «да о том в спор долго говорили». После таких предложений русской стороны литовские послы не могли не высказать свои встречные претензии: «…ныне государь наш (Сигизмунд. — А. Л.) с великим князем миру хочет на том, чтобы ему князь велики поступился их отчин, что из старины их отчина, половины Новгорода Великого, да Пскова, да Тфери, Вязмы, Дорогобужа, Путивля и все Северы, и государь наш на том миру хочет». Литовская сторона заявила, что «государь наш Жигимонт король из до кончаниа и из кресного целованья великому князю ни в чем не выступил», а Василий Иванович, «преступив крестное целование, да валку почал, и вотчину государя нашего, город Смоленск, взял».

Карта Каспара Вопеля XVI в., на которой изображена Опочка

Посредничество Сигизмунда Герберштейна с целью примирить обе стороны и направить русско-литовскую политику в антиосманское русло потерпело неудачу. Имперский посол отметил: «После того как войско польского короля ничего не добилось под Опочкой, — а рассчитывалось, что если эта крепость будет захвачена, то можно будет достичь более выгодного мира, — великий князь сделался высокомерен (hochmuetig), не захотел принять мира на равных (условиях) (gleichmaessiger Frydstand), так что литовцы вынуждены были уехать ни с чем».

Нельзя не признать, что в целом кампания 1517 г. была для России успешной, несмотря на ее оборонительный характер. Противник с большими для него потерями был отброшен на всех направлениях. Оправдала в условиях войны на два фронта и выбранная тактика — основные силы были передислоцированы на отражение крымской угрозы, а защита северо-западных рубежей строилась по принципу «плацдармы повсюду» — систему оборонительных острогов и мобильные конные отряды.

В то же время нельзя не признать, что фаза активных боевых действий, с привлечением большого количества конных и пеших воинов, пошла на спад. Россия, осознав возникшую угрозу со стороны Крыма, активно поворачивала свои силы на юг, и в 1521–1522 гг. это противостояние вылилось в полномасштабную войну.

Ни литовские, ни русские войска в течение 1515–1517 гг. так и не взяли ни одной крепости. Обе стороны, ведя непрерывные войны, существенно выдохлись. Но и надежды на перемирие в условиях наступающего 1518 г. не было.

После неудачно проведенного наступления на псковские пригороды состояние литовской казны («скарба») оставляло желать лучшего. Великий князь Литовский в поисках денег по-прежнему закладывает имения. По неполным сведениям Литовской метрики, за весь 1518 г., с января по декабрь, у панов и князей под залог имений и земель было взято ок. 11 000 коп грошей — с учетом отрывочности сведений сумма отнюдь не маленькая!

В течение первой половины 1518 г. в приграничье происходили периодические стычки. Набеги на сопредельные территории, захваты полона зерна и скота были частыми явлениями в порубежных землях. После кампании 1517 г. появился шанс нанести ответный удар с помощью сохраненных и накопленных сил. Василий III стал планировать большой поход, имевший за собой несколько целей. Во-первых, необходимо было продемонстрировать своим потенциальным союзникам — верховному магистру Ордена и датскому королю — решимость воевать «с нашими недругами». Во-вторых, успех нового похода мог склонить крымского хана на свою сторону. В-третьих, с надеждой на успех можно было бы попробовать захватить у Литвы еще одну крупную крепость — Полоцк. В-четвертых, после подписания союзного договора с Тевтонским Орденом появилась призрачная надежда на совместные боевые действия против Сигизмунда.

Однако тевтонское посольство гофмаршала М. фон Рабенштайна в Москву не было удачным. Фон Рабенштайн точь-вточь повторил изложенные в грамоте от 25 января 1517 г. просьбы о выделении средств на 10 тысяч пеших и 2 тысячи конных. Но на встрече с боярами его ждал ответ, впоследствии ставший традиционным для русских дипломатов на переговорах 1518–1520 гг.: всю необходимую «помочь своею казною» великий магистр получит только тогда, когда захватит у короля прусские крепости, «да пойдет к Кракову». Дьяк Меньшой Пригожин заявил Мельхиору, что скоро начнутся боевые действия и русские воеводы стоят уже на приграничье у Великих Лук и Опочки, а войско Сигизмунда собирается в Полоцке. Однако Рабенштайн дал понять, что не уполномочен вести переговоры о совместных боевых действиях. В итоге он был отпущен из Москвы в Псков без государевых подарков, что свидетельствовало о недовольстве миссией гофмаршала.

Ситуацию удалось исправить Дитриху фон Шонбергу (посольство в марте — апреле 1518 г.), добившемуся согласия Василия III на предоставление финансовой помощи на наем 1000 пехотинцев. Государь согласился, вопреки соглашению, предоставить небольшую финансовую помощь до начала боевых действий против Польши.

Немаловажная деталь: на европейской арене великий магистр Альбрехт Бранденбургский выступал сторонником французского короля Франциска I, которого склонял к союзу с Московией. Не иначе как по совету Дитриха фон Шонберга Василий Иванович направил послания герцогу Эрику I Брауншвейг Каленбергу и «королю галлийскому» Франциску I с просьбой посодействовать в финансировании военной операции Ордена. В частности, последнему он писал [цит. по оригиналу послания — в Тайном государственном архиве Прусского культурного наследия]: «Наияснеишому и светлейшому великому королю Галлийскому. Присылал к нам Олбрехт, маркрабией Браиденборский высокий маистр, князь Пруский бити челом о том, чтобы нам тебе то изъявити как мы его жалуем, и мы тебе о том ведмо даем сею нашею грамотою, что мы маистра жалуем, и за него, и за его землю стоим». Нельзя не обратить внимания на то, что в послании не указан ни правильный титул, ни даже имя короля Франциска. Это свидетельствует о том, что в Москве имели самые смутные сведения о Франции. Хотя послание московского государя не имело никаких последствий, тем не менее оно наглядно показывает политику Василия III в плане создания широкого европейского альянса.

Тем временем 13 марта 1518 г. папа Лев X торжественно провозгласил пятилетнее перемирие между христианскими государями. Доминиканец Николай Шонберг, брат орденского посла Дитриха Шонберга, должен был с папской буллой о мире посетить Империю, Тевтонский Орден, Польшу, Литву и Россию и добиться расеm vel inducias (мира или перемирия). Но даже в Западной Европе мало кто внял воззваниям понтифика. А в Восточной Европе два непримиримых врага, Василий III и Сигизмунд I, продолжали боевые действия.

Когда переговоры при посредничестве имперского посла С. Герберштейна с литовскими дипломатами на фоне крупной неудачи К. Острожского провалились, государь Василий III был вновь готов «поиграть мускулами», чтобы показать, на чьей стороне находится военная инициатива.

Можно согласиться с историком В. В. Пенским, что фраза московской летописи («благословился у отца своего Варлама митрополита… хотя поити на свое дело на своего недруга Жихдимонта короля Полскаго») может свидетельствовать о первоначальном намерении государя идти самому в поход. Но по какимто причинам Василий III отказался от намерения самому выдвинуться с ратью на Полоцк. В качестве причин отказа можно рассматривать существовавшие на тот момент серьезные логистические (сбор и организация крупного войска в условиях войны на два фронта), экономические (неурожаи 1517–1518 гг.) и военные (охрана южных рубежей) проблемы. Только спустя 45 лет его сын, Иван Васильевич Грозный, смог организовать один из самых крупных за весь XVI в. походов, закончившийся взятием Полоцка.

И хотя Василий Иванович сам отказался от организации «государева похода», от ударов против «недруга Жигимонта» он отказываться не стал. Сосредоточенные на приграничье четыре рати должны были нанести на Литву четыре удара — один главный и три вспомогательных. Можно подумать, что изначально решался вопрос о направлении главного удара — Витебск или Полоцк. В конечном итоге выбор главнокомандующего В.В. Шуйского определил основную цель похода. Наместник Новгородский вместе со своим братом, наместником Псковским Иваном Шуйским, должен был выступить по направлению к Полоцку.

Из-под Стародуба удар Литве наносил небольшой отряд князей С. Ф. Курбского, И. Ф. Овчины-Телепнева и П. Охлябинина, который должен был сковать и отвлечь поветовые силы от направления главного удара. Конница должна была быстрым маршем пройти к Слуцку, Минску и Новогрудку и вернуться в Стародуб.

В районе крепости Белой была сформирована военная группировка под командованием князей, «двух Андреев» — А. Б. Горбатого и А. Д. Курбского. Судя по документам, задача пятиполковой рати заключалась в прощупывании сил противника в районе Витебска. Конечно, предпринятая экспедиция не могла не привлечь к себе внимания литовцев. В то же время войско князя М. В. Горбатова, сформированное в Смоленске, должно было глубоким охватом пройти к Полоцку, на соединение с В. Шуйским.

В конце весны в Новгороде и Пскове началась готовиться сводная рать. Заметим, что в летописи определенно говорится о подготовке артиллерии местного производства — «с новгородцкою силою и с нарядом большим», «со псковскою силою и со всем нарядом псковским и с пищальники и с посохою». Ни новгородский, ни тем более псковский пушечные дворы не могли производить гигантские бомбарды и проломные пищали подобно московским. Нет никаких данных в те годы о пушечном литейном производстве в Новгороде или Пскове. Калибр орудий периферийного железоковательного производства сильно уступал столичному.

Интересно, что псковский книжник подробно описывает маршрут транспортировки артиллерии, под нужды которой были реквизированы «з священников кони и телеги»: «по везоша наряд весь в судех Великою рекою до пристани, а от пристани на псковские кони и на телеги положиша весь наряд поушечныи и при ставиша к немоу посоху к Полоцку». Таким образом, это был поход с участием пешей рати, артиллерии и конницы. Источник 1-й псковской летописи, несомненно, базировался на рассказах свидетелей, возможно, участников похода. Единственно можно заметить, что по масштабам этот поход в разы уступал государевым походам на Смоленск, ибо производился только силами северо-западных отрядов. Размер великолуцкой рати можно оценить до 2000 всадников — традиционно новгородско-псковская земля могла выставить в поход не более этого количества поместной конницы. Если прибавить к этому числу пехоту из Пскова и Новгорода (до 1000 пищальников), то численность рати могла достигать 3 тысяч чел. (историк В. В. Пенской считает, что войско могло достигать 7 тысяч человек). Под транспортировку новгородкой артиллерии были реквизированы даже лошади у священников.

Псковская посоха сопровождала артиллерию по воде, а затем обеспечивала транспортировку стволов по суше («от пристани на псковские кони и на телеги положиша весь наряд поушечныи, и приставиша к немоу посоху»). После того как конными отрядами был блокирован Полоцк, к нему подтянули пушки и пищали. После этого под укреплениями стали возводиться туры («начаша тоуры под городом ставити»).

В посольских документах говорится, что войска В. В. Шуйского «из пушек и пищалей по городу били» и «посады пожгли», а затем «из Литовские земли вышли все поздорову» с большим полоном. Казалось бы, после обстрела крепости стало понятно, что штурмом ее не взять, поэтому войска отступили. Но надо учесть, что посольские дела часто отражают пропагандистские сведения, поэтому в них встречаются искажения или недоговорки.

Между тем точно известно, что под Полоцком состоялся бой, и вряд ли у нас есть основания доверять русской дипломатической службе в том, что «из Литовские земли вышли все поздорову».

Интересные подробности осады Полоцка можно обнаружить в «листе с Кракова» от 28 августа 1518 г., в 7-й книге записей Литовской метрики, хрониках Б. Ваповского и М. Бельского.

Псковская 1-я летопись пишет: «И начаша тоуры под городом ставити, и начаша новго родцкими и псковскими пушками бити город, а полочане ис посада из заострожья много с нашими бишася; а князь Михаило Кислица с московскою силою пришел от Смоленьска тоута же. И бысть глад велик, колпак соуха реи в алтын и боле, и коневыи кормъ потому же дорог был. И отняша струги под городом и в тех струзех дети боярские добрые, хоупа вые смельцы, перевезошася за Двину реку на добыток; и от короля шел воевода Волынецъ Полоцку в помощь, и ударися на них и по бегоша к Двине москвичи, и не бе имъ пере вестися всем, и потопоша их много в Двине. И отъидоша от Плоцка ничто же получи». Итак, согласно псковской летописи, новгородскопсковская рать Шуйских подошла к Полоцку и начала осаду. Вскоре на соединение к ней подошел крупный «дорогобужский» корпус из-под Смоленска под командованием М. Кислицы Горбатого.

Таким образом, новгородскопсковский корпус был значительно усилен группировкой во главе с 10 воеводами. Общая численность войск составила около 10 тысяч человек. Очевидно, что дорогобужская рать пришла под Полоцк, не имея с собой больших запасов продовольствия. Именно этим и объясняется разразившийся голод в стане осаждавших — прибывшую на подкрепление рать надо было также обеспечивать фуражом. «И бысть глад велик», — тут же замечает летописец. В поисках продовольствия необходимо было срочно отправить отряд для фуражировки («на добыток») на другой берег Десны. Для переправы использовали захваченные ранее у полочан струги. В переправившемся на противоположный берег десанте были, по словам летописца, «дети боярские добрые, хоупавые смельцы». «Хупавый» в словарях В. Даля и М. Фасмера — ловкий, опытный, тщеславный. Этот отряд опытных бойцов и угодил в ловушку.

Избавителем Полоцка от блокады «московитов» летописи называют некоего воеводу Волынца. В историографии существуют несколько версий относительно того, кем был этот военачальник. Еще С. Герберштейн говорил, что Полоцк деблокировал Ольбрахт Гаштольд. Польский историк Т. Нарбутт считал Волынцом Петра Гаштольда, а А. Ярушевич — К. И. Острожского (так как он родом с Волыни).

Полоцкая крепость оборонялась как жителями Полоцкого повета, так и наемниками.

Первыми руководил Ольбрахт Гаштольд, вторыми — Ян Боратинский, возможно, тот самый воевода Волынец. Прозвище Волынец, Волынский могло быть неправильным прочтением Boratinski.

И здесь в восстановлении общей картины нам помогает «лист из Кракова» и хроники. «Лист с Кракова» 28 августа 1518 г. сообщает: «И воевода наш Полоцкии… с тыми людми передними Москвины, который были наперед под замок прышли 15 тисяч, битву мел и с Божею помочю тых всих людей на голову поразили; бо ся так пригодило, иж наши люди прытиснули их к реце а так, который не мог забит быти, тыи вси в реце у Двине потонули а жадная нога тых людей петинадцати тисяч не вошла. А другии люде нашое, который шли перед велилим войском нашим. Над которым жо войском был старшим староста Гроенскии пан Юреи Миколаевич Радивиловича, тыи люди нашы теж битву мели с людми того непрыятеля нашого московского, гдеж было тых москвич пят тисяч; тых теж с Божею помочъю учих побили».

М. Бельский пишет, что отбросить «московитов» помогла военная хитрость — Борятынский приказал оставшимся в лагере людям трубить и кричать, создавая иллюзию присутствия большого войска. Собрав своих 500 человек, вместе с 1,5-тысячным гарнизоном Гаштольда Боратынский атаковал перешедший за Двину отряд русских. Часть полоцкого гарнизона сделала вылазку и захватила струги — «хупавые смельцы» оказались отрезаны от основных сил, после чего наемник Ян Боратинский и «польские тяжелые рыцари» (poloni equites cataphracti) атаковали их во фронт. Не выдержав плотного натиска закованных в железо латников, русские бросились к Двине, где, как описывается в актах Литовской метрики, «наши люди прытиснули их к реце а так, который не мог забит бытии, тыи в реце у Двине потонули». Псковский летописец отметил, что литовцы «отняша струги под городом», на которых отряд смельчаков «перевезошася за Двину реку на добыток». Герберштейн, писавший об этом сражении на основании литовских сведений, упомянул о поджоге полоцким гарнизоном собранных «московитами» запасов сена, что стало общим сигналом для атаки. Атакованный с тыла гарнизоном Гаштольда, а с фронта — латниками Боратинского, и, лишенный плавательных средств, русский отряд был уничтожен.

Московская официальная летопись об этом молчит, как молчат и дипломатические документы. Но это событие не ускользнуло от внимания антимосковско настроенной псковской летописи. Несмотря на то, что почти вся великолуцкая группировка собиралась на новгородско-псковской земле (за исключением нескольких отрядов из «старомосковских» городов), псковский летописец отметил; «А в Двине истопоша москвич много, а шли были за Двиноу на добыток».

В правдивости изложенного польско-литовскими источниками хода событий сомневаться не приходится, чего нельзя сказать относительно численности и потерь противника. Данные о том, что «под замок прышли 15 тисячь», являются традиционно завышенными. Заметим, как русская и литовская стороны используют в освещении событий один и тот же прием: врагов всегда много — несколько тысяч, про неудачи и поражения не говорится ни слова, в то время как даже незначительный успех над противником возводится в ранг грандиозного события.

Оставшемуся у Полоцка русскому корпусу ничего не оставалось, как снимать осаду. Пришедшие на помощь Полоцку наемные роты, конечно же, не могли разбить основные силы русских, стоявших лагерем на другой стороне Двины. Но для государевых воевод стало очевидным, что оставаться под Полоцком больше нельзя, — за ротами Борятинского на горизонте могли появиться и главные силы короля, о которых ранее не было слышно. То, что в польских реляциях и литовских «листах» отсутствует какая-либо информация о захвате осадных орудий, говорит об организованном отходе боярина В. Шуйского — русские забрали с собой все пушки.

Таким образом, нельзя говорить о разгроме русского войска под Полоцком — был разбит только сводный отряд «детей боярских добрых» (псковский летописец специально указывает, что это были «москвичи», то есть воины из состава пришедшей смоленской рати), которые переправились за реку. Именно он претерпел полный разгром, учиненный смелой атакой закованных в железо стипендиариев Боратынского. Основные силы русской армии сняли осаду и отступили к 11 сентября к Пскову.

Другой отряд под командованием гродненского старосты Ю. Н. Радзивилла разбил якобы 5-тысячный отряд «московитов», при этом удалось убить двух воевод, «князя Ивана Ростовского Буиноса» и «князя Александра Кашина Оболенского», и захватить в нескольких местах сразу по 200–300 пленных. Король Сигизмунд извещал Мухаммед-Гирея, что новгородский и псковский воеводы пошли на помощь своему отряду, но, прослышав про поражение, «с земли нашое вон побегли», преследуемые Ольбрахтом Гаштольдом. «Лист с Кракова» должен был сообщить крымскому хану о грандиозных успехах в борьбе с «великим князем московским». Поэтому информация, изложенная в послании, требует тщательной проверки.

Начнем с того, что названные воеводы в плен не попадали — позже их имена упоминаются в разрядах за 1519–1520 гг. Также вызывает серьезные сомнения преследование Гаштольдом отступавшего от Полоцка войска Шуйского. Как уже отмечалось, русские забрали с собой артиллерию, следовательно, отходили медленно. Мог ли опытный литовский военачальник с гарнизоном и приданными к нему наемниками Боратинского преследовать русское войско, оставляя у себя в тылу незащищенный город, рискуя в любой момент стать жертвой внезапного нападения другой русской рати (полоцкий воевода был изначально информирован о вторжении сразу нескольких группировок противника на разных направлениях), — вопрос риторический.

Князь М. В. Горбатый в то же время «ходил в Литовскую землю далеко, кош у него стоял в Молодечне, в Маркове, в Лебедеве, а воевали Литовскую землю и по самую Вильну, а направо от Вильны воевали также по Немецкую землю, и полону и животов людских безчислено вывели». Другому отряду под командованием А. Б. Горбатого и А. Д. Курбского удалось прорваться к Витебску и даже сжечь посады: «у Витебска острог взяли и посады пожгли и людей многих побили».

Ходившая к Слуцку, Минску и Новогрудку рать князя Семена Курбского захватила большой полон и, не встретив противодействия, вернулась в район Стародуба.

Надо отметить, что, несмотря на неудачу под Полоцком, мобильность псковско-новгородского соединения оставалась по-прежнему на высоком уровне. Уже в следующем году к походу были привлечены те же самые силы, следовательно, потери под Полоцком не были катастрофические. И псковский летописец, который отметил факт избиения московских «хупавых» бойцов на Двине, так описал кампанию следующего, 1519 года: «Сьехаша наместники со Пскова князь Иван Шуйской да Ондреи Васильевичь Сабурова, а наехал князь Михаило Кислица да князь Петр Лобан Ряполовскои. А на лето посла князь велики князя Михаила Кислицу с новгородцкою силою и пековою, и псковских 100 пищальников под ним, в Литовскую землю под Молодечно и под иныя городки, и выидоша все богом сохранены на Смоленеск, и оттоле розъехашася по домом, а князь Михаило во Псков».

Как же отреагировали на послание Сигизмунда при ханском дворе? Аппак-мурза прямо писал Василию III, что вестям короля о событиях под Полоцком в Крыму не особото и поверили: «…лживую весть выдрали, московской рати с литовской ратью под Полотском бой был, да у московскойдеи рати убили шестнацать тысяч, да двадеи воеводы в руки попали, да тритцать и два боярина, да ещё лживую грамоту выдрали, будто от киевского воеводы пришла; а ту ложь кто выдирает, и тебе тот ведом».

Разгром русского отряда под Полоцком можно рассматривать как своеобразный реванш за поражение под Опочкой. В то же время по масштабам эти два события трудно сопоставимы.

Итак, парировать и отразить удары мобильными отрядами литовцы смогли только с Полоцка. Во всех других случаях упор в обороне делался на систему крепостей. С городских стен укрывшаяся шляхта могла только безучастно взирать на зарево пожарищ.

Несмотря на победу под Полоцком, Сигизмунду не удалось также успешно отогнать «московитов» с пограничных рубежей.

Наемники, сдерживающие летучие отряды противника у крепостей, угрожали покинуть Литву, если им не будет выплачена задолженность. Именно поэтому король обратился к своим подданным за субсидией, созвав великий сейм в Берестье ко Дню св. Мартина (11 ноября) 1518 г. На сейме, который заседал полтора месяца, панырада постановили собрать «серебщину» на ведение войны. В период работы великого сейма в Берестье (ноябрь 1518 — январь 1519 г.) было принято весьма суровое решение: вновь собрать «поголовщину» не только с центральных и западных областей Великого княжества Литовского, но и с украинных. В ходе крымских набегов и войны с «московитами» порубежные поветы были изрядно опустошены. Каждый пан и урядник должен был дать по 30 грошей с каждого члена семьи, каждый шляхтич — по 2 гроша, простые люди — по грошу. Королевские грамоты о чрезвычайном сборе средств разосланы по всем поветам и воеводствам. Деятельное участие в сборе средств приняли и сами паныра да: князь Константин Острожский внес 100 золотых, столько же отдал епископ Виленский Ян Заберезинский. От 50 до 30 золотых привнесли другие радные паны.

Но собранных средств едва хватило на выплату жалованья наемным ротам, стоявшим гарнизонами в приграничных крепостях. Король вновь и вновь прибегал к займам, закладывая земли и волости. За 1519 г. «заставлено» имений на сумму более 20 000 коп грошей! Приходилось даже королю занимать у гетмана наемников — Януша Сверчовского (под заклад Высокого двора).

Несмотря на ряд мер, предпринятых на укрепление военной организации, переломить ситуацию Литва уже не могла. В какой-то мере этому способствовали события в Галиции.

Еще 5 мая 1519 г. великим князем Василием III был ратифицирован договор с крымским ханом Мухаммед-Гиреем. В соглашении фигурировали стандартные формулировки: «другу другом быти, а недругу недругом быти».

Меньше чем через месяц по согласованию с Василием Ивановичем крымский хан отправил «царевича Богатыря» «в Ляцкую землю». Расчет московский государь сделал на то, что вторжение татар в Польшу не даст возможности Короне оказать помощь Великому княжеству Литовскому наемниками — составной частью литовской армии.

Памятный знак у городища Опочки

Большая орда татар под предводительством калги («царевича») Богатыря вторглась в Львовскую, Белзскую и Люблинскую области. 2 августа под Сокалом их встретило 3-4-тысячное польское войско, усиленное 2000 Волынского ополчения кн. К. И. Острожского. На берегу Буга произошла Сокальская битва, в ходе которой польские части (как пишут хронисты, молодежь знатных родов польских) под командованием Фридриха Гербурда были разбиты, а уцелевшие войска укрылись в Сокальском замке.

Неудачи на дипломатическом поприще вынудило Великое княжество Литовское вести войну на два фронта. Пока прусский магистр активно готовился к наступательным действиям, русские войска сразу с нескольких направлений вошли в пределы ВКЛ.

Впервые в истории русско-литовского противостояния московская конница вышла на виленский тракт, чем произвела значительный переполох среди жителей столицы. По соглашению с татарами, — пишет Сигизмунд в своих посланиях, — «моски, которые насчитывали пятьдесят тысяч, вторглись в Литву и достигли окрестностей Вильны».

Если обратиться к отечественным источникам, то можно не только выявить цели и задачи таких «воинских прогулок» (выражение Н. М. Карамзина), но и состав соединений.

Летом к Витебску же «загонами» прошла еще одна рать (9 воевод). Еще одна рать В.В. Шуйского (12 воевод) двинулась «под Молодецну, литовские земли воевать из Вязьмы», а другая рать, М. В. Кислого-Горбатого, вышла из Дорогобужа. Вот как описывал итоги летней кампании сам Василий III в послании Альбрехту: «от Смоленска велели есмя идти боарину и воеводе своему князю Василью Васильевичу Шуйскому и иным своим воеводам… а от Новгородцкие и от Псковские украины, с Лук Великих, велели есмя идти в Литовскую землю воеводе своему и наместнику Псковскому князю Михайлу Васильевичу Горбатому…а из Стародуба и из Северы велели есмя идти… Семену Федоровичу Курбскому… а велели есмя идти тем своим воеводам… прямо к болшему его к литовскому городу к Вильне…» Конечно, ни о каком захвате городов речь не шла; задачи походов были вполне определенными — собрать трофеи, сорвать сборы литовского войска и показать противнику, в чьих руках находится стратегическая инициатива. Данная военная демонстрация была предпринята не для завоевания новых территорий, а для закрепления предыдущих успехов — присоединения Смоленска.

Безнаказанно действовали в районах Минска, Молодечны, Крева, Ошмян, Борисова. Русские войска разорили окресности Минска и Могилева, затем повернули к столице Литвы. Как писал П. Томицкий, «моски, числом пятьдесят тысяч, с татарами вторглись в Литву и произвели везде опустошение, и даже появились в пределах видимости Вильны».

Снова с крепостных стен литовцы с прискорбием наблюдали, как горят окрестности, но ничего поделать не могли. Шляхта украинных земель не могла, в силу экономических причин, выставить «коней» на войну, а шляхта с тех земель, которые не затронули боевые действия, предпочитали отсиживаться у себя в имениях, игнорируя, как всегда, королевские окружные грамоты.

Сохранилось послание пановрады великому князю Литовскому (январь 1520 г.), в котором говорится, что оборона границ велась в основном отрядами («почтами») самих пановрады, со стороны же помещиков борьба велась вяло («без жадного способу»), а многие вообще не явились на сбор.

Немногочисленные наемные отряды Я. Сверчовского были распределены по пограничным крепостям. Наемные роты стояли в Витебске и Полоцке, но их численность достигала в лучшем случае 100 человек. Причина нахождения в Литве столь малых кондотьерских отрядов связана не только с плохим финансовым положением казны. Польша в это время не могла помочь ни наемниками, ни добровольцами, ибо королевские войска были стянуты на войну против Тевтонского Ордена.

Естественно, с такими малыми силами (почты пановрады до 3000 чел., наемников до 1000) выходить в поле против «московитских загонов» нечего было и думать. Войско, которое выставили Н. Радзивил и О. Гаштольд, было вынуждено укрыться за стенами крепости: «…Панове же поидоша за крепости от великого князя воевод. Великого же князя воеводы розспустиша войско и воеваша Литовскую землю мало не до самые Вильны».

С наступлением зимы «господарь назначил в Вильно вальный сойм панамрад и другим станам великого княжества», на котором они должны были принять соответствующие меры для защиты границ от прусского магистра и «московитов». Сигизмунд в это время находился в Польше и в работе съезда участия не принял. На сейме со стороны радных панов прозвучали призывы искоренить «непослу шенство» шляхты, игнорирующей окружные грамоты: те, кто не был в прошлом году на войне, должны были уплатить штраф в размере 30 грошей с человека. Полученные средства могли быть пущены на уплату наемникам. Но эти мероприятия уже не могли воспрепятствовать новому вторжению русских отрядов на территорию ВКЛ…

28 февраля 1520 г., как отметили разрядные книги, «з Белые ходили воеводы к Витебску». В войске из 11 воевод, возглавляемых В. Д. Годуновым, помимо детей боярских были также «мурзы мордовские и тотаровя служилые». Саму крепость не штурмовали, однако были сожжены витебские посады: «у Витебска посад пожгли, и острог взяли, и людей многих побили…»

К началу лета в Минске собралась «оборона земская», но вместо боевых действий было принято решение начать мирные переговоры с Москвой. В российскую столицу отправили посольство Януша Костевича и Богуша Боговитиновича.

В это время значительно активизировались русско-тевтонские контакты. После подписания союзнического договора в течение всего 1518 г. и до конца августа 1519 г. в Пруссии сменявшие друг друга русские посланники Елизар Сергеев, Константин Замыцкий и Василий Александров вели переговоры с орденскими представителями об условиях, сроках и размерах военных субсидий. О начале «своево дела» с польским королем великий князь известил тевтонского верховного магистра письмом от 22 ноября 1518 г. Великий магистр заверил Елизара Сергеева, что война с королем Сигизмундом планируется не позже весны 1519 г.

На неоднократные просьбы великого магистра предоставить денежную помощь до начала боевых действий с поляками Василий III ответил посланием от 26 августа 1519 г.: «…а как почнешь с нашим недругом, с королем полским, свое дело делати, и мы диаку Ивану Харламову тогды, и с собою не обсылаясь, и с пенязи велели к тебе ехати». Через несколько дней, желая удостовериться в намерениях тевтонцев, государь послал Некрасу Харламову во Псков инструкцию, в которой говорилось, что если великий магистр «ещо не почал дело делати», но «люди прибылые из иных земель у него есть, и наряд готов», то тогда, не дожидаясь начала боевых действий, Некрас Харламов должен был «магистру пенязи дати». При этом обращалось внимание, что в случае отсутствия наемников посланнику велено было «пенязей не давати».

Сведения о готовности тевтонцев к войне Н. Харламов должен был получать от агента Василия Белого. Для русского правительства необходимо было удостовериться в наличии военного потенциала у ненадежного союзника — только в этом случае Польша не сможет оказать помощь Литве. Сведения о военных приготовлениях Ордена подтвердились, и нагруженный серебром на сумму 14 000 гульденов транспорт двинулся изо Пскова в Кенигсберг. Таким образом, русско-тевтонский военный союз начал воплощаться на деле.

1 ноября 1519 г. великий магистр, получив денежную ссуду на наем солдат, начал вести войну против Польши, взяв замок Браунберг (Бранево). Однако вскоре наступление братьев Ордена захлебнулось. В течение всего 1520 г. в Москву поочередно прибывают посольства Мельхиора фон Рабенштайна, Георга фон Клингенбека и Альбрехта фон Шлибена с настойчивыми просьбами снова помочь великому магистру деньгами. Все орденские дипломаты как один заявляли о недостаточной финансовой помощи со стороны России и настаивали на присылке серебра на наем 2 тысяч кавалеристов и 10 тысяч пехотинцев.

Отслеживание ситуации и хода военных действий в Пруссии было поручено посланнику Александру Семеновичу Шерна, который периодически докладывал в Москву о передвижениях польских и тевтонских отрядов.

Неудачу первых месяцев войны с Польшей Альбрехту удалось слегка выровнять к концу июня 1520 г., когда из Дании и Германии на помощь верховному магистру двинулись две навербованные армии наемников. По словам датского посла, в 1520 г. великому магистру Альбрехту королем Христианом II была оказана помощь наемными войсками: «впервые послал еся полтретьи тысячи бранных людей, а вдругие послал еси две тысячи, в втретья послал еси три тысячи человек», то есть всего 7,5 тысячи воинов. В свою очередь, великий князь заявил, что он «жаловал» великого магистра на нужды войны, однако размер жалованья, который на самом деле был небольшим, не оглашался.

На переговорах 1521 г. с датским посольством были обговорены вопросы оказания помощи Тевтонскому Ордену, решения порубежных споров и присылки специалистов («которые будут у тебя мастеры в твоей земле фрязове архитектоны и зеньядуры, и которые мастеры горазди каменого дела делати, и литцы, которые бы умели лити пушки и пищали, и ты б тех мастеров к нам прислал»).

Согласно одному из планов военных операций предполагалось совместно с русскими организовать нападения на территории Великого княжества Литовского и Королевства Польского. По этому чрезмерно амбициозному плану «московиты со своим войском» должны были идти к Вильне и дальше к городам — к Ломже, Пултуску, Вышегруду с выходом на Вислу.

Но события развивались по совершенно другому сценарию. Наемники, набранные не без помощи Дании, во главе с графом Вильгельмом Изенбургом осадили Гданьск, но… вскоре армия попросту разбежалась из-за неуплаты денег. Тевтонский Орден начал терпеть поражение и вскоре вынужден был заключить перемирие с польской Короной.

Между тем из Пскова вместе с орденским послом Г. Клингенбеком и русским посланником А. Моклоковым в июле 1520 г. отправили очередную небольшую партию серебра, ничего не зная о произошедших событиях в Пруссии. Великому магистру было заявлено, что «сто тысяч гривен серебра» на наем 10 000 пеших и 2000 конных он может получить, если выполнит прежние договоренности — «как ты у короля поемлешь свои городы… да пойдешь к болшему его городу к Кракову».

С декабря 1520 по март 1521 г. в Москве находился Альбрехт фон Шлибен, которому удалось убедить Василия III предоставить очередную финансовую помощь. Вместе с Иваном Булгаковым орденский посол выехал в Кенигсберг, имея при себе заверения Василия III о скорой присылке денег. Следом за Шлибеном и Булгаковым из Москвы в Псков и далее к ливонской границе в сопровождении большого конвоя двинулся еще один обоз с серебром. На этот раз деньги должен был сопровождать Семен Сергеев.

В своем послании от 25 мая 1521 г. Василий Иванович писал о посылке сына боярского Семена Сергеева с деньгами в Псков следующее: «…приказали есмя ему, как будет путь чист, а ты к нему пришлешь, и он безо всякие отсылки с нашим наказом и с пенязми к тебе едет часа того…» Далее Василий Иванович в резкой форме отвергал обвинения великого магистра в нежелании государя оказывать помощь Ордену: «А что писал еси к нам в своей грамоте, будто мы пенязми позамотчали, и писанием будто позабыто и проволочено, ино в том деле от нас замотчаниа никоторого не было, а тобе то, ма истр, гораздо ведомо, как то дело приговорено с твоими послы, и не однова есмя о том к тебе с своими послы и с твоими послы приказывали… свои пенязи послали есмя к тобе и неод нова на своего недруга тобе в помочь, а с тем с своим недругом, как есмя наперед того, свое дело делали, так и ныне делаем».

Несмотря на то, что король Сигизмунд присылал своих послов в Москву, перемирие с ним так и не было заключено, а все условия прекращения боевых действий были отвергнуты московским государем. Соблюдения таких же союзнических условий государь требовал и от тевтонцев: «…ты б, высокий маистр, также того своего обещанья и крестного целованьа не забывал, как еси обещал и крест целовал, и ка(к) в завещальных записех написано». Заключительная часть послания стандартна для грамот 1517–1521 гг. и наглядно иллюстрирует господствующую позицию русского государя в отношении тевтонцев: «…весь твои чин жаловати и беречи хотим, и за тебя и за твою землю хотим стояти, и боронити тебя от своего недруга от Жигимонта короля хотим, как нам милосердный Бог поможет».

В конце июня 1521 г. из Москвы в Орден в сопровождении внушительного конвоя было привезено серебро на сумму 1627 прусских марок, или 11 389 гульденов, то есть даже меньше, чем в 1519 г. Этим великий государь в очередной раз дал понять, что не отказывается от субсидирования военных операций Ордена и по-прежнему ждет от тевтонцев действий, хотя к этому времени уже было заключено сепаратное перемирие великого магистра с польским королем.