Котька уже не спал, когда мама поцеловала сначала Сашку, а потом его. Котька притворился спящим и, лёжа с закрытыми глазами, слышал, как мама на цыпочках вышла из комнаты, осторожно прикрыла дверь, потом на лестнице застучали её каблучки и хлопнула дверь в подъезде. Только тогда Котька открыл глаза и толкнул брата.

Конечно, трудно после ночных занятий открывать глаза, но Котька крикнул Сашке сначала в одно ухо, потом в другое, и только после этого Сашка подскочил на кровати и начал испуганно озираться по сторонам.

— Ты что, забыл? — спросил Котька брата.

— Чего?

— Я говорю, забыл?

— Нет, — сказал Сашка, натягивая на себя одеяло.

— А уроки помнишь? Смотри, получишь пару — мне будет плохо, — сказал Котька.

Сашка сидел с закрытыми глазами. Казалось, что он ещё спит, но Сашка просто мысленно повторял стихотворение. Слова без труда всплывали в памяти.

— Не получу, — сказал он и открыл глаза.

— А то всегда так: чуть что — я виноват, — сказал Котька.

— А если я получу «петуха»? — спросил Сашка. — Тогда что?

— Тогда будет порядок, — сказал Котька.

«Ну да, — подумал Сашка, — у нас всегда так: за хорошее хвалят тебя, за плохое всегда мне достаётся». И он вспомнил историю, которая произошла в начале весны, когда они разбили окно соседу Григору. Окно разбил Котька, уши надрали Сашке, а когда всё выяснилось, то через неделю Григор надрал ещё раз уши Сашке, хотя тот клялся, что он совсем не Котька, а наоборот. А перед Котей Григор даже извинился. Вредный такой, этот Григор, ему ещё мама приглашала стекольщиков с базара, а стекольщики не хотели идти, их пришлось упрашивать и везти на такси, в чёрном «ЗИМе», как иностранных гостей.

— Ты что, Сашка, передумал? — спросил Котька у брата, потому что тот снова улёгся. — Или ты болеешь? — Котька пощупал Сашкин лоб, сосредоточенно нахмурив брови, точно так, как это делает мама, и сказал: — Нормальная температура… тридцать семь градусов.

— Тридцать семь градусов — это ненормальная, — сказал Сашка, — тридцать семь — это уже плохо. Нормальная — это тридцать шесть.

Котька ещё раз пощупал лоб брата.

— У тебя холодная голова. Градусов двадцать.

— Двадцать — это я уже умер бы, — сказал Сашка и вылез наконец из-под одеяла.

Солнце притаилось за большим дальним домом у парка, и от этого дом казался лёгким. Потом у силуэта дома засветились золотые кромки, и солнце, весёлое солнце, уселось на крышу.

Ровно в половине восьмого Котька поджидал на углу Канатной Вовку. На Котькиной спине висел вещевой мешок, в котором лежал батон, две котлеты, огурец, две большие груши.

Котька хотел выглядеть не хуже Володьки, и, несмотря на то, что джинсов у него не было, а были обыкновенные шорты, он надел берет и полосатую канадскую безрукавку, которую папа весной привёз из Монреаля.

Вовка согласился взять Котьку до Ильичёвска.

Они спустились прохладной и крутой, как трамплин для прыжков на лыжах, улицей Кангуна на Таможенную площадь, прошли через сквер, в котором стоял бронзовый моряк — герой восстания на броненосце «Потёмкин», — и подошли к воротам порта. Они только назывались воротами, хотя никаких ворот здесь не было, а только два шлагбаума между красивыми, как шахматные ладьи, башнями. Шлагбаумы поднимались, и под ними проезжали грузовые и легковые автомобили с людьми, одетыми в морскую форму. Документы на воротах проверяли охранники в матросской форме, немолодые серьёзные люди. Они заглядывали в кузова грузовиков, в «Волги», а потом машины устремлялись к кораблям у дальних причалов и к морю, сверкавшему под ярким утренним солнцем.

По ту сторону башен порта скрежетали колёса катящихся составов, шелестели шинами автопогрузчики и завывали сирены буксиров.

— Стоп! — сказал Вовка, останавливаясь. — У тебя пропуск есть?

— Какой пропуск? — спросил Котька, чувствуя холодок на спине: сейчас может всё сорваться.

Вовка показал ему новенький синий пропуск, на котором золотыми буквами было написано: «Министерство морского флота». Внутри была Вовкина фотография.

Котька возненавидел Вовку: неужели раньше нельзя было предупредить?

— А без пропуска не пустят? — спросил Котька.

— Надо попробовать!

И они двинулись к охраннику, который пропускал людей. Он заглядывал в пропуск, нажимал педаль, и никелированная вертушка пропускала человека в порт.

— Этот парень со мной, — солидно, как мог, сказал Володька и показал свой пропуск.

Охранник оглядел Вовку с головы до ног и сказал:

— А ты с кем?

С Вовки моментально слезла самоуверенность.

— Как «с кем»? Я сам.

— Ну, сам и иди, пока пускаю, — сказал охранник, и вертушка разделила Котьку и Вовку.

Вовка обернулся и беспомощно развёл руками.

«Вот тип! — подумал Котька. — Не мог предупредить раньше».

Его оттеснили от никелированной вертушки.

К проходу потянулись женщины с детьми. В руках у них были букеты цветов. Дети были нарядно одеты — точно так же, как Сашка и Котька, когда встречали папу из рейса и когда ездили с мамой в Батуми и жили там три дня у папы на корабле.

План рушился в самом начале. Надо было что-то предпринимать.

Котька подошёл к смуглому моряку.

— Дядь, — сказал он, — проведите меня, пожалуйста, в порт. Мама уже там, а я задержался.

— К отцу? — спросил у Котьки моряк.

— Ага, — широко заулыбался Котька. (Папа говорил, что у Котьки и Сашки неотразимые улыбки.)

Моряк улыбнулся в ответ.

— А на чём плавает твой отец?

— На «Юрии Гагарине», — сказал Котька.

— Я не видел, парень, в порту «Гагарина». Он, кажется, стоит в Ильичёвске.

— Точно, — сказал Котька. — А я сейчас туда катером пойду.

Моряк показал охраннику большой бордовый с золотым гербом паспорт моряка загранплавания.

— А это кто? — спросил охранник, указывая глазами на Котьку.

— Это мой папа, — быстро сказал Котька.

Охранник посмотрел на моряка, моряк кивнул, и Котька оказался по ту сторону ворот, в порту.

— Ты хоть скажи, как тебя звать? — сказал моряк, когда они отошли от проходной.

— Котька… Котька Байда.

— А отчество?

— Алексеевич.

— Знаю я твоего родителя, — сказал улыбаясь моряк. — Мы с ним в мореходке четыре года трубили…

Они подождали у перехода. Синий тепловоз протянул три платформы с красными металлическими фермами, и шлагбаумы поднялись.

— Ну, мне сюда, — сказал моряк и показал рукой на серый танкер в глубине Хлебной гавани. — Отцу передашь привет. От Гасанова. Запомнишь?

Котька кивнул. Ему было радостно, что здесь, в порту, знают его папу.

Уже издали Котька заметил Вовку Сафонова. Портофлотовский катер «Пилот» стоял впереди греческого сухогруза, и на фоне его чёрного носа казался игрушечным — почти таких же размеров, как якорь «грека», выпущенный из шлюза на толстой ржавой цепи.

Когда Котька ступил на палубу «Пилота», он снисходительно посмотрел на Вовку, этого моряка, в котором форсу на целый океанский лайнер.