«Пилот» в Ильичёвск пошёл не сразу. Случилось это так. Над портом раздался усиленный громкоговорителем голос диспетчера:

— «Пилот»! «Пилот»! Выйдите на связь!

Вахтенный штурман поднялся в рубку и включил передатчик, который, Котька знал, называется «Берёзкой». Затем тот же голос диспетчера сказал:

— На внешний рейд к «Лисичанску» идёт «Пилот».

Через несколько минут палубу и носовой салон «Пилота» заняли нарядные жёны и дети моряков.

Вовка стащил сходню к причалу, закрыл половинки дверей фальшборта на штырь, потом отдал кормовой швартовый конец, другой матрос — носовой конец, и «Пилот» задним ходом отвалил от стенки как раз под самым якорем «грека», развернулся и пошёл на выход из порта.

Котька сидел на корме у самого флага, смотрел, как он вьётся на ветру и как сквозь него просвечивает солнце. «Пилот» обогнул маяк — белую круглую башню, в основании которой был домик. Три ступеньки от двери вели прямо к воде. Здесь была привязана лодка. «Как лошадь», — подумал Котька. Окна домика были сделаны, как иллюминаторы на кораблях. Котька понял почему: в шторм волны бросаются к самой вершине башни маяка, и окна домика должны выдерживать их удары.

«Пилот» подходил к танкеру, стоящему на рейде. Машина заурчала тише. На «Лисичанске» опустили трап, «Пилот», раскачиваясь на волне, медленно подошёл к серой громадине танкера и ткнулся носом, увешанным резиновыми покрышками, в площадку трапа. На площадке стоял загорелый моряк в белой рубашке. На корме, облепив поручни, махали руками моряки. Они узнавали на «Пилоте» своих родных, что-то кричали и улыбались. И повар тоже выглядывал из двери камбуза, вытирал пот со лба, улыбался и сверкал белым как снег колпаком.

Загорелый моряк начал принимать детей с катера и передавать их дальше, другим морякам, те ещё выше, пока дети не оказались на большой, как футбольное поле, стальной палубе танкера.

Потом загорелый моряк помогал женщинам прыгать с катера на трап. Женщины волновались, потому что катер болтало на волне и трудно было попасть на трап ногой. Последняя женщина, наконец, перебралась на трап, загорелый моряк в белой рубашке махнул рукой и крикнул «спасибо». Вовка махнул рукой рулевому, «Пилот» дал полный задний, развернулся кормой и взял курс на Ильичёвск.

Подставив лицо струям воздуха, Котька смотрел на проплывающий мимо берег. В жёлтых полосках он узнавал пляж в порту, как обычно, пустынный и отгороженный от причалов бетонной крутой стенкой, пляж Комсомольский, бывший Ланжерон, с широкими ступенями, по краям которых стояли два больших серых шара. И Котька вспомнил, как этой зимой они с Сашкой не смогли повернуть санки в сторону и врезались с разгона в правый шар, в тот самый, на котором сейчас сидит мальчишка. Потом проплыли новые пляжи Отрады. «Пилот» поравнялся с земснарядом — неповоротливым кораблём. Он стоял на двух якорях, и от него до самого берега на понтонах шла толстая труба. Котька знал, что земснаряд намывает на берег песок со дна, и если бы не он, Одесса не начиналась бы с моря тонкой золотой полосой.

Город остался за кормой. Золотистый и фиолетовый, он замер на берегу, и Котька подумал, что таким видит город его папа, когда возвращается из рейса. Он, наверное, ищет их улицу, дом и, может быть, окно. Котька попытался найти хотя бы свой район, но не смог. Только корабли ещё можно узнать отсюда. По мачтам, по трубам. Далеко в море, на синей черте горизонта, он узнал чёрно-белый силуэт пассажирского лайнера «Тарас Шевченко». Котька знал, что «Тарас Шевченко» идёт к проливу Босфор, через Мраморное, Эгейское и Средиземное моря в Атлантический океан — к Антильским островам. Котька долго провожал взглядом корабль, пока тот не изменил курс.

Потом внимание Котьки привлёк большущий жёлтый танкер. Он шёл совсем близко, и Котька мог отчётливо рассмотреть на его чёрной трубе шестиногую жёлтую собаку с повёрнутой к хвосту головой. Из пасти собаки рвались красные языки пламени. Котька знал, что это эмблема итальянской нефтяной фирмы.

Рокот мощных моторов заставил Котьку обернуться. Три торпедных катера с трубами ракет по бортам, задрав высоко форштевни, неслись к Одессе. На их мачтах рвались сине-белые вымпелы с красными звёздами. Казалось, катера вспарывают зелёную воду, отбрасывая её далеко по сторонам. Котька успел заметить на мостике моряков в кожаных шлемах. У входа в порт катера уменьшили скорость, и под их кормами осели буруны воды.

Катера уже скрылись вдали, а «Пилот» всё ещё шёл рядом с тремя пенистыми следами, оставленными только что пролетевшими катерами.

Котька вспомнил о брате. А что, если ребята узнают обо всём? У Котьки стало нехорошо на душе, но предстоящая встреча с городом вскоре снова захватила его.

Где-то там, за синим берегом, откроется новый город-порт.

Светло-зелёные морские волны бежали по обе стороны «Пилота». Море меняло цвет. То становилось ясным, и Котька знал, что под килем — песчаное дно. Передвигаются боком по дну зелёные с белым брюшком крабы, шныряют головастые бычки, и, зарывшись в прохладный песок, однобокая камбала смотрит на размытое солнечное пятно над перламутровой поверхностью моря.

То море становилось тёмно-зелёным, почти чёрным, и Котька знал, что сейчас они проходят над каменистым дном. Там внизу, под камнями, в зелёных водорослях, водятся бычки, чёрные как уголь. Если вырыть на пляже в песке ямку, налить в неё воды и пустить туда чёрного бычка, через полчаса он изменит цвет и станет совсем светлым, даже прозрачным, таким, что станут видны его внутренности. Папа объяснял, что это у рыб сделано для того, чтобы можно было слиться с цветом дна.

На палубе появился Вовка. Он был в тельняшке и синем берете. В одной руке он нёс баночку белил, в другой — кисть.

— Не укачался? — спросил Вовка у Котьки.

— Нет, — сказал Котька. — А ты?

— Я-то? Я не укачиваюсь вообще, — ответил Вовка. Он сел на кнехты и начал красить фальшборт. — Я в парке на карусели могу час крутиться.

— Зачем же ты в моряки пошёл? — спросил Котька.

— А что?

— Пошёл бы сразу в космонавты. Так и напиши в заявлении: я могу час на детской карусели крутиться. Возьмите меня в герои-космонавты, — сказал Котька.

«Этот пацан — крепкий орешек», — подумал Вовка и решил быть с ним по-хорошему.

— Где ты живёшь?

— На Гарибальди, угол Жуковского.

— Ага, — сказал Вовка, — рядом с вами старая баня…

— Да.

— А ты знаешь, кто такой был Гарибальди?

— Нет, — сказал Котька и подумал, что глупо жить на улице и не знать, чьим именем она названа. Сашка, наверное, знает.

— Гарибальди — это итальянский герой. Революционер. У меня дома есть его портрет, — сказал Вовка.

— А что, он жил в Одессе, на этой улице? — спросил Котька.

Этого Вовка не знал. Он хотел сказать первое, что придёт в голову, но при Котьке, видно, надо отвечать за свои слова.

— Этого я не знаю, может быть, и жил, а может, отдыхал, — ответил Вовка.

— Вот чудак, у них в Италии что, плохой отдых? У них тоже курорты есть, — сказал Котька.

— Есть, — согласился Вовка и начал молча водить кистью.

Котька вынул две груши и протянул одну Вовке. Вовка отложил кисть и взял грушу за хвостик, чтобы не запачкать в краске.

— Хочешь немножко покрасить? — спросил Вовка Котьку, и Котька с радостью кивнул.

Он быстро доел свою грушу, обмакнул кисть в баночку и начал наносить белую жирную краску на борт.

— Ты чего в Ильичёвск идёшь? — спросил Вовка.

— Надо.

— У тебя там, может, кто работает?

— Нет, — сказал Котька, — мы с братом придумали новый дом и решили показать его строителям. Может, построят…

Вовка с уважением посмотрел на Котьку. Ему впервые встретился такой парень.