– Твое слово, – Хрящ недобро сверкнул глазами в сторону Тани, – тебе по праву говорить. – Тане вдруг подумалось, что этот недобрый взгляд направлен не на нее лично, а просто является частью системы этого мира, где запрещено демонстрировать какие-либо чувства, кроме вечной тревоги и злобы. Вот и Хрящ испытывал сложные чувства неопределенности – он чувствовал угрозу, впрочем, как и все остальные, и Таня вдруг отчетливо это поняла.

– Мне начинать не по праву. Я не долго была здесь… с Корнем. Есть люди подольше…

– Говорить тебе! Законы ты знаешь. Ты в авторитете за два налета, люди хотят послушать твое слово. Говори, – раздалось со всех сторон.

– Мое слово – Хрящ. – Слова Тани прозвучали в полной тишине.

Спустя какое-то время бандиты зашумели. Но Тане действительно казалось, что Хрящ будет лучшей кандидатурой – он был в банде достаточно долго. И она не ожидала, что ее слова не всем придутся по душе. Действительно, многие принялись роптать. Хрящ был горяч, сначала делал, затем думал и совсем не подходил на роль ответственного за всех. Однако роль главаря банды заключалась не в том, чтобы первым, сгоряча, лезть под пули, а в том, чтобы быть ответственным за людей, не подвергать их риску, а при необходимости и придержать. И все это высказал Шмаровоз. Слова его звучали довольно бессвязно, но смысл был именно таким.

Не хватало одного члена банды – Рыбак находился в больнице. Но, по обычаю, он уже сказал свое слово, проголосовал, и его голос находился в запечатанном почтовом конверте, рядом с картами, и до оглашения результатов никто не имел права его узнать.

– С тобой все понятно, – фыркнул Хрящ, и Таня поняла, что он совершенно не сердится на Шмаровоза, словно они договорились о чем-то заранее. – Говори свое слово. Кого предлагаешь?

– Мое слово одно: Алмазная.

Эту кличку Тане присвоили совсем недавно. В банде никого не называли по имени. Кто-то разузнал, как ее фамилия (возможно, об этом рассказал Корень), плюс удачный налет в ювелирном да большой улов у галантерейщика… Очевидно, бандиты решили, что всё, к чему прикасается Таня, превращается в драгоценные камни, да и фамилия такая… Вот Таня и стала в банде Алмазной. Отныне ее называли только так.

– Да ты шо, белены объелся? Шо ты пронес через свой рот? – выступил Котька-Перчик, прозванный так за особо острый язык. – Бабу в атаманы?! Шоб ты мине был здоров!

– Замолчи свой рот, ты, швицер в фуфайке! – громыхнул Подкова – кузнец по профессии, он был известен тем, что мастерски воровал лошадей и управлял ими, а те слушались его, как никого другого. – У Алмазной рука легкая. Алмазная – и всех делов.

И снова раздался гул. Все заговорили одновременно. Не вслушиваясь в этот бессвязный поток слов, Таня закрыла глаза. Какая-то странная апатия охватила ее с головой. Ей было абсолютно все равно, что будет дальше. Все казалось расплывчатым, словно спрятано было в густом тумане. И в этом тумане она плыла наугад, не видя берегов и не понимая, в какую сторону движется. И куда приплывет – она тоже не знала.

– Алмазной доверяет Японец, – снова загудел Шмаровоз, он упрямо гнул свою линию.

– Да она любому мужику сто очков форы даст! У нее яйца покруче, чем у вас будут! – заржал Ванька-Босяк.

– А ну тихо! Заткните рот ушами и не делайте мине на голове жопу! – наконец рявкнул Хрящ, стукнув кулаком по столу. – А хто шибко борзый соплями вылезет, то как шандарахну промеж глаз! Тут надо дотумкать за следующее. Работы в городе – непочатый край. Или мы делаем ноги, как два адиёта в четыре ряда, и пускай другие гуляют за наше здоровье, или мы говорим свое слово так, шоб каждый по-одинаковому сказал. Шоб как единое целое сковыркнуться всем, да промеж собой не фордабычиться или за какую манеру. Манера здесь одна – гулять, ну или за нас по другим гулять. Я свое слово сказал.

Он обвел всех собравшихся тяжелым взглядом. Тане вдруг подумалось, что у него положение сложное: Хрящ был вор авторитетный, к нему прислушивались. А какому вору не лестно, когда его хотят выдвинуть в короли? Но вместо гордыни у Хряща был большой жизненный опыт, и он понимал, что промышлять в воровском мире нужно не только лихостью, а и теми качествами, которых у него, Хряща, нет.

Вот и мучился Хрящ, разрывался на части перед своими товарищами, и Таня это прекрасно видела. Теперь все зависело от него. Так бывало не раз на сходах – проходил тот кандидат, за которого высказался самый авторитетный вор. И этот же вор становился правой рукой кандидата и мог сместить его в случае необходимости. А в самом крайнем случае – и сдать кому-нибудь в расход.

Все ждали, что скажет Хрящ, и Таня поняла, что наступил тот решительный момент, когда от его слова будет зависеть судьба всего схода. Все решит именно он. Это знал и Хрящ. На его лице читались мучительные сомнения. И все бандиты не отрывая глаз смотрели на него.

Живя по указке, эти люди, хлебнувшие горя, привыкли слушать самого свирепого, самого сильного волка. Вот таким волком был Хрящ.

Он еще раз обвел комнату тяжелым взглядом, и глаза его остановились на колоде карт.

– Алмазная, – сказал, словно выплюнул, он. – Это мое слово. Кто еще хочет сказать?

Все молчали. Притих даже Котька-Перчик, сбитый с толку словами своих же товарищей. А Таня чувствовала себя так спокойно, словно не понимала, что в этот момент решалась ее судьба.

– Режь, – выдохнул Хрящ, Шмаровоз подскочил к столу и схватил лежащий на нем нож.

Карты – вощеную, засаленную бумагу – разрезали со второго хода: это было не так легко, даже учитывая силу и опыт Шмаровоза. Каждому из присутствующих в комнате он дал половинку карты и угольный карандаш, они лежали в коробке под столом и были также приготовлены заранее.

А писать ничего, в общем, не требовалось – воры были безграмотны. По традиции, когда было названо имя главного кандидата и больше возражений не следовало, голосующие за этого кандидата царапали на карте +. Те же, кто голосовал против, несмотря на всё, сказанное в поддержку, ставили минус. Голосование было анонимным. Потом все заполненные половинки карт сваливали в шапку, и самый старый вор подсчитывал число «за» и «против». Если голосов «за» было больше – кандидат становился официальным главарем. Если поровну – кандидат считался провалившимся и банда распускалась. Если же больше было тех, кто проголосовал «против», – то же самое – ликвидация банды.

Тане попалась половинка шестерки пик. Что-то отдаленно защемило в душе. И, не понимая, что делает, Таня начертила на своей половинке минус.

Карты были свалены в шапку, и Хрящ начал подсчет. Почти все проголосовали «за», кроме одного голоса «против».

– Алмазная, – растягивая гласные, провозгласил Хрящ. – Ныне сход постановил так: быть всем нам под Алмазной. Пока судьба к ней рулит.

Так Таня возглавила бывшую банду Корня.

По традиции окончание схода заканчивалось грандиозной попойкой, и Таня заранее приготовила всем угощение и невероятное количество водки. Когда компания разгулялась, она подсела к Хрящу.

– Почему ты сказал за меня? Ты ведь был против, – спросила она его, не надеясь на искренний ответ. Но Хрящ вскинул на нее насмешливые глаза.

– А я и сейчас против. Но так будет проще убрать тебя, если не справишься. Ты особо не радуйся, девочка. Думаешь, тебя сделали королевой? Нет. Сегодня тебе подписали смертный приговор.

– Смертный приговор над каждым из нас, – вздохнула Таня, – и каждый получит его в свою очередь. Кто раньше, кто позже – кому об этом знать.

– Ты попала под раздачу в плохое время, – чеканил Хрящ, – будет война. Слободка пойдет на Молдаванку. Не смолчит и Пересыпь. Вопрос: что будешь делать ты?

– Как – что делать? Это же просто. Стараться, чтобы вы все выжили. Разве не за этим выбрали меня?

– Ты странная. – Хрящ смерил ее презрительным взглядом с головы до ног. – Ты, похоже, не понимаешь, с кем связалась. Хлопцы тихо так сидеть не будут.

– А никто не будет сидеть. Время сейчас такое – не рассидишься. Жопа отвалится. Ты мне лучше другое скажи. Кто из хлопцев болтал за конец Корня?

– Да никто не болтал, – пожал плечами Хрящ. – Все думали за сход.

– А ты проследи, чтоб не болтали, – усмехнулась одними губами Таня. – Японец велел держать язык за зубами. Пока время не придет…

Домой она вернулась под утро, торжественно доставленная Подковой в новой пролетке, заранее купленной ради такого шикарного случая. Услышав от Тани новости, Лиза всплеснула руками:

– Коронация! Мать честная! Королева Молдаванки! Не поверила бы ни за что! – и тут же добавила (совсем другим тоном): – Я молиться теперь за тебя буду больше. – И потом: – Зря ты с ними связалась. Убьют они тебя. Как пить дать убьют…

– Ну что ты, Лиза… – Тане вдруг стало как-то тоскливо на душе. – Может, и проскочим…

– Может. Корень вот не проскочил… Гека не проскочил… – начала Лиза.

– Лиза, не надо… – почти крикнула Таня. – Не надо! И без тебя на душе тошно!

– Пить меньше надо. Тогда не будет тошнить, – не удержалась Лиза.

– Что значит – исчез? – Ванька-Босяк и Зима стояли перед Таней, похожие на провинившихся школьников. Глаза ее метали молнии, но она, похоже, не отдавала себе в этом отчета.

– А вот так… Исчез он, уже вторые сутки. Ни дома не показывался, ни у марухи своей. Исчез сразу, как короновали тебя. Под утро домой не пришел, – бубнил Ванька-Босяк.

Речь шла об исчезновении Снегиря, который бесследно пропал с момента схода и не явился даже за своей долей, которую Таня принесла от Японца, – за вырученные ценности галантерейщика. Она уже усвоила, что отныне должна контролировать каждый шаг своих людей – без нее они не могут пойти ни на какое дело. Это был закон в воровском мире. И Таня верила, что они будут соблюдать его строго. Но вот теперь исчез Снегирь.

– Что за шум, а драки нету? – В кабачок ввалился Хрящ. Подвыпивший и довольный, он был одет в непривычный для него щегольской костюм и даже не выглядел в нем таким жилистым, как в обычной одежде, ведь именно за свою жилистость и угловатость он получил кличку Хрящ.

– Ты слышал, что исчез Снегирь? – уставилась на него с яростью Таня.

– Да никуда он не исчез… – ответил лениво Хрящ. – Напился, валяется где-то… Тоже мне делов…

– И где мне его теперь искать?

– Тебе видней. Ищи, где хочешь. Ты же у нас главарь. – Его ехидная улыбка ясно давала понять, как он относится к Тане.

– А если он в канаве с пулей в башке лежит, тогда как?

– А никак. Не найдем. – Хрящ даже не пытался скрыть насмешку.

Таня закипала от ярости. Вот оно – первое испытание. А она ведь чувствовала, что будет не сахар.

– Слышь, Алмазная… – К ней подступил щупленький близорукий бандит по кличке Крот, – а я слышал за Снегиря – он мне вроде как сказал.

– Что он тебе сказал?

– Ну… тебя в пятницу короновали, а в субботу Снегирь в цирк собирался. Публику пощипать. Там щас цирк с Америки выступает, публика на него валом валит. Цирк Барнума, кажется. Так он собирался затесаться промеж публики, малость швицеров потрусить…

Таня знала, что Снегирь считался неплохим карманником и часто устраивал рейды по кафе, театрам и другим публичным местам. А Снегирем он был прозван за то, что легко и быстро краснел.

– А я ему разрешала? Почему меня не спросил?

– Так не должен щипач тебя спрашивать. А процент свой он и так принесет.

– Ладно. Суббота. А сейчас – что? Где он сейчас?

– Я видел Снегиря, – подошел Подкова, давно прислушивающийся к разговору, – я в субботу вечером лошадей цирковых ходил смотреть. У меня приятель в цирке при конюшне работает. Там у него коренник заболел, он меня и позвал. Был я в конюшне, раствор из трав для коренника готовил, как вдруг глядь – Снегирь по двору шастает, словно чего высматривает. Ну, я и понял, что он опосля публики артистов и циркачей решил пощипать. Денег-то у них много. Чем не публика? Снегиря во дворе уже не было.

– Что это значит? Разве это практика – щипать артистов? Кто так делает? Не делают так никогда, – удивилась Таня.

– Да ведь ты знаешь за Снегиря – он же безбашенный, у него зарáз башку сносит. А как увидит за живые гроши, так не застопорит никто. Мабуть, у циркачей гроши подсмотрел, брюлики там, все такое, вот у него башку и снесло, полез.

– Бриллианты у циркачей? Ты хоть сам слышишь, что говоришь?

– А шо? Хто их там знает? Это с виду бездомные, а копнешь – там такой навар!

– Ладно. Наведаемся в субботу в этот цирк. Посмотрим, что и как. А до субботы ты, Подкова, и ты, Зима, сходите к циркачам, во двор цирка, да все там и облазите. Ванька-Босяк, и ты с ними пойдешь. Если спросит вас кто, скажете, что ищете своего друга. Он якобы сюда к знакомым каким приходил, да вот и не вернулся домой.

Подкова нерешительно мялся с ноги на ногу.

– Чего тебе еще? – недовольно спросила Таня.

– Так там этот… у них… фокусник… Он, говорят, настоящий черт.

– Что значит – черт?

– Черт, говорят, с людьми делает шо угодно. Они до смерти его боятся. И держится особняком, не ходит ни с кем. И лезть туда снова…

– Ничего не сделает вам этот фокусник! На глаза ему не попадайтесь. А я на него в субботу взгляну, – твердо сказала Таня.

Снаружи раздался шум. Дверь распахнулась. На пороге появился взмыленный взъерошенный Колька-Жмых. Глаза его сверкали, будто он был пьян.

– Алмазная, там… Там Снегиря нашли. Во дворе цирка, – выдохнул он.

Цирк находился всего в двух кварталах от Садовой улицы. Но Тане показалось, что это расстояние – целая вечность. Она не ощущала под собой ног. Ей казалось, что ее несет по воздуху – странным, переменчивым ветром, в котором тонны пыли забивают и дыхание, и слова.

Следом шли Хрящ, Ванька-Босяк и Зима. Шли они быстро, но все равно не успевали за Таней. По дороге она еще и умудрялась расспрашивать Кольку-Жмыха.

– Так фарцовые ребятишки сказали, что шухер за Снегиря начался. Там на земле, это… Вроде как оно… Разглядеть с трудом можно. Это ребятишки просто сказали – мол, ваш этот, Снегирь.

Возле ворот во дворе цирка собралась толпа, и было видно несколько милиционеров из народного милицейского ополчения (бывших сотрудников теперь называли так), которые держали нечто вроде оцепления, пытаясь сдержать толпу. Таня завернула Зиму, велела срочно привезти Подкову, надеясь пройти с ним внутрь. Зима бросился обратно на Садовую со всех ног.

На земле возле ворот на холстине лежало что-то, прикрытое темной рогожей. Рядом стоял белый, перепуганный милиционер, вокруг которого и собиралась толпа.

Бойкие торговки, промышляющие в городе щипачи из банды Яшки Чалого, какие-то пьяные биндюжники с Привоза, сомнительного вида босяки, благообразные кавалеры в цилиндрах, несколько дам в дорогих платьях по последней моде, модистки, шляпницы со шляпными картонками – вся эта разношерстная публика вдруг сплотилась, стала одним целым, стараясь поскорей рассмотреть то, что спрятано под рогожей, изводя себя и друг друга несусветным, невероятным, сверхчеловеческим любопытством.

Таня стала продвигаться в самое начало толпы. Пробиваясь в первый ряд, она вдруг толкнула какого-то благообразного молодого человека в цилиндре. И сразу же попросила прощения.

Молодой мужчина улыбнулся. Про себя Таня отметила, что он очень красив. У него было тонкое, аристократическое лицо, длинные черные волосы, собранные сзади в хвостик. На неестественно бледном лице выделялись яркие зеленые глаза. Одет он был дорого, и сразу становилось понятно, что он занимает солидное положение в обществе. Однако, как самый настоящий одессит, не чужд обычному любопытству.

– Неужели такая девушка предпочитает подобные зрелища? – улыбнулся он. Таня поняла, что ее принимают за даму из общества – ничего странного: этим утром она надела элегантный наряд.

– Нет, что вы, – светски улыбнулась в ответ она, – я просто проходила мимо, и меня привлекла толпа. А что тут произошло?

– Говорят, человека убили. Видите, там, под рогожей труп?

– Как убили? Где? – Таня изобразила испуг.

– О, это темная история. – Незнакомец понял, что нашел благодарную слушательницу. – Говорят, что куски трупа нашли в корме для животных. Видите, за воротами стоят большие кадки? – Он явно наслаждался рассказом. – И даже сюда доносится вонь… Рабочие, ухаживающие за зверями, зачерпнули в кадке ведро, а вместо зловонной жижи корма вытащили разрубленный труп.

– А этот человек… он кто?

– Понятия не имею! Из этих, циркачей, наверное. Хотя в толпе говорили, что он вроде вор. Кто-то из босяков его опознал.

– Какой ужас… Разве эти части тела можно опознать?

– Выходит, можно. Рабочие смыли лицо водой. Хотите взглянуть?

– Как это возможно?

– О, не беспокойтесь. Позвольте представиться, – он протянул визитную карточку.

Таня прочитала: «Виктор Синицын, адвокат». И адрес конторы, расположенной на Ланжероновской улице.

– Я адвокат по уголовным делам. Если когда-нибудь вам понадобятся подобные услуги – обращайтесь.

– Благодарю. Меня зовут Татьяна Алмазова.

– У вас очень красивое имя. Так что, мадемуазель Алмазова, хотите пощекотать себе нервы?

– Хочу. – Таня смело выдержала его взгляд.

Новый знакомый шепнул что-то человеку из оцепления, и тот пропустил их вперед. Они оказались возле трупа. Адвокат нагнулся и отдернул рогожу… Тане сделалось дурно.

Это был Снегирь – без всяких сомнений. На его лице с широко распахнутыми глазами отразилось какое-то детское изумление. Лицо не пострадало – на нем не было ни царапинки, ни пореза. И вообще, лицо не было искажено.

Что же касалось всего остального… В нос мгновенно ударил ужасающий, просто отвратительный запах.

– О нет, это не труп, – усмехнулся адвокат, – трупу еще рано пахнуть. Простите за этот цинизм. Воняет зловонная жижа корма. Страшно представить, из чего его делают. Это ужасающе… Но животные, говорят, его хорошо едят. И стоит он дешево, ведь производится в цирке. Так что труп обмазан этим.

Однако трупом назвать это было сложно. Отдельно руки, перерезанные пополам ноги, разделенное на несколько кусков туловище… Раны как будто надорваны. Казалось, что кто-то жестоко разломал огромную куклу из желтого воска, а потом со злобой рвал ее на куски.

Зрелище было страшным. Таня пошатнулась. Адвокат тут же любезно подставил ей руку.

– Всё, хватит. Пойдемте со мной.