Склады вспыхнули как спичка, один за другим, ярко взрываясь в ночное небо обжигающими алыми искрами. Почти сразу же загорелась железнодорожная мастерская, расположенная рядом со складом. Пламя охватило вагоны, ожидающие ремонта под разобранным навесом. В некоторых из этих вагонов находились рабочие. С воплями они выбегали на улицу полуодетыми.
Огонь распространялся быстро. Воды не было. Началась паника. Железнодорожная станция в самом сердце Молдаванки, рядом с Балковской, была важным железнодорожным узлом, связывающим Одессу не только с другими губерниями, она давала множество рабочих мест. А потому пожар на железнодорожном узле тут же стал настоящим бедствием для всей Молдаванки. Даже из самых отдаленных закутков, почувствовав запах гари, люди выскакивали из домов.
Ситуация усугублялась тем, что на запасном пути стояли два груженых товарных вагона с перевязочными материалами и медикаментами, предназначенными для отправки на фронт. Вагоны были заполнены и ожидали, когда их прицепят к основному товарному составу через этот самый запасной путь, чтобы отправиться на фронт на следующей неделе.
Перевязочные материалы изготовляла одна из артелей на Молдаванке. И уничтожение всей продукции означало, что за свою работу артель не получит ничего и рабочие останутся без хлеба.
Перевязочные материалы – вата и бинты – вспыхнули от одной искры пламени и полыхали так сильно, что жар от них даже расплавил некоторые камни, лежащие на дороге. Этот огромный сноп огня ничем нельзя было погасить. В Одессе всегда были проблемы с водой. Ее отсутствие являлось настоящим городским бедствием. И пока рабочие, в панике вырвавшиеся из охваченных пожаром железнодорожных вагонов, мастерских и складов, метались, пытаясь потушить адское пламя водой из крошечных ведер, вагоны с перевязочными материалами уничтожались на глазах. И очень скоро с ними все было кончено…
Пожарные прибыли слишком поздно: уже ничего нельзя было спасти.
В той же части железнодорожных мастерских, которая не сильно пострадала от пожара, в воздухе отчетливо ощущался острый запах керосина. Он был настолько резким, что ни у кого не возникало сомнения: это поджог.
Именно тогда, когда часы на ближайшей церквушке возле Староконного рынка пробили полночь, а пожар начал превращаться в ад, на Молдаванку вошли банды Акулы и Туза. Банду Туза возглавил его бывший адъютант Леший. Оба главаря для этого похода дополнительно набрали людей. Сделать это было легко.
Накануне в Одессу, на станцию за железнодорожным вокзалом, прибыл целый состав дезертиров, сбежавших с фронта. Поезд состоял из нескольких вагонов и был угнан еще из лесов за Киевом. Целый добровольческий полк почти в полном составе покинул линию фронта и на перекладных добрался до Киева, однако под знамена гайдамаков вступать не стал. Дезертиры, сбежавшие с фронта, угнали поезд и решили отправиться в Одессу, где можно было не только затеряться, но и, влившись в местные банды, очень выгодно заняться грабежом.
Тем более что в Одессе как раз и стали сосредотачиваться самые богатые буржуйские элементы из всей империи. Лучшие представители состоятельных, знатных семей бежали из охваченных пламенем уличных боев Санкт-Петербурга и Москвы и оседали в Одессе, где собирались остаться на долгое время – либо до полного разгрома красных и восстановления нормальной власти, либо, если удастся, выбраться каким-то способом из города, чтобы попытаться перебраться в любую европейскую державу.
Главное, что ждали от Временного правительства – решение о прекращения войны. Все надеялись, что будет подписано более-менее приемлемое мирное соглашение, позволяющее вернуться к развитию экономики и заняться подавлением красного мятежа. Но такое решение подписано не было. Временное правительство продолжило войну. И тогда народное недовольство, достигшее своего пика, привело к тому, что с фронта стали уходить целыми полками, которые вливались в разные политические силы.
Огромная часть дезертиров добиралась до Одессы. Но были и такие, кто, засев на подступах к городу, грабил поезда. И никто – ни гайдамаки, ни отряды солдат, посланные Временным правительством, – ничего не мог сделать с этой напастью, имевшей самые серьезные последствия.
Дезертирский поезд в Одессе неожиданностью не был – его ждали. Стало известно – у каждого по своим каналам, – когда он прибудет, и банды Акулы серьезно пополнились людьми за счет этого нового поступления желающих легкой одесской жизни. И у всех у них было оружие…
Вооружив своих людей и создав новые отряды, Акула и Леший повели их на Молдаванку, где они подожгли все вокруг железнодорожной станции.
Яшка Чалый вместе со своей бандой находился в кабачке на Средней улице, в районе Староконного рынка, когда в открытое окно люди Акулы бросили гранату. А после того как граната разорвалась, они ворвались внутрь и всех перестреляли.
Яшка и большая часть людей из его банды были убиты на месте. Погибли и другие посетители кабачка – живым не ушел никто. Яшка Чалый уже давно вошел в банду Японца, работал под ним и считался одним из самых верных его людей. А потому расстрел Яшки и его людей означал открытую войну.
Несколько авторитетов Молдаванки уже давно вошли в состав банды Японца и работали под ним, признав его единственным королем. Именно Японец сумел объединить Молдаванку, многочисленные короли которой постоянно воевали друг с другом. На Молдаванке наступил мир, которым Японец правил железной рукой.
Но нападение Акулы на Молдаванку означало открытый вызов Японцу и подрыв его авторитета. А потому, чтобы ослабить силы в самом начале, Акула взял на подмогу Лешего, быстро подмял его под себя и нанес удар решительный и внезапный.
И действительно, рассчитано было точно: всю Молдаванку парализовал внезапный пожар. И пока ошалевшие жители пытались справиться с этой огненной напастью, Акула стал продвигаться вглубь.
Следующим, по кому он нанес мощный удар, стал Калина – авторитет, работающий на Японца так же долго, как и Яшка Чалый. Несмотря на то что Калина заправлял, в основном, всеми публичными домами Молдаванки и в районе Привоза, его уничтожение серьезно подрывало мощь Японца.
В ту ночь Калина отдыхал в одном из публичных домов на Госпитальной, где, в окружении девушек, пробовал новый, недавно привезенный в город кокаин. Разлегшись на парчовых подушках, как персидский шах, толстенький лысоватый Калина, чем-то похожий на большого плюшевого мишку, развлекал хохочущих девиц своими кокаиновыми грезами, зачем-то поливая себе голову фирменным розовым шампанским завода Редерер. Девицы смеялись, в узкую комнатенку их набилось великое множество. Калина ловил неземной кайф.
Веселье было прервано в самый разгар, когда в комнату ввалились вооруженные люди Акулы, кроша в капусту все вокруг из фронтового немецкого пулемета, не щадя ни девушек, ни обслуживающий персонал.
Прошитое насквозь пулеметными очередями, едва не разорванное пополам тело Калины так и осталось лежать на парчовых подушках в окружении тел ни в чем не повинных девиц. Чистый кокаин рассыпался по полу, как белая пыль, завис в воздухе. На лице Калины застыло удивление, словно смерть свою он принял за одну из кокаиновых грез.
Его люди почти в полном составе находились в общем зале. Именно там их и порешили члены банды Лешего, опять-таки покрошив из пулемета, пока Акула расправлялся с Калиной. В результате этого страшного налета в живых не осталось ни одного посетителя, ни одной обитательницы веселого дома. Вместе с Калиной и его людьми полегли не только все девицы, но и толстая немка, хозяйка заведения, и известный в криминальных кругах вышибала Кривой Семен.
Банда Калины была уничтожена в полном составе. После этого Акула и Леший продолжили свой путь дальше.
А дальше их путь лежал к криминальному авторитету по имени Ванька Рвач, который тоже был человеком Японца. Он заправлял всеми карманниками Молдаванки и всеми мелкими воришками, которые за долгие годы стали мастерами всевозможных видов краж.
Ванька Рвач вместе со своей пассией жил в квартире на Запорожской улице. Пассия его, ярко-рыжая девица высоченного роста, до встречи с Ванькой служила певичкой в одном из кафе-шантанов. Ванька заставил ее уйти оттуда и со сцены, поселил с собой, дамочка-вамп вдруг превратилась в невероятно преданную жену.
Когда в квартиру, выбив входную дверь, ворвались люди Акулы, парочка мирно лежала в постели. Бывшая певичка была на пятом месяце беременности. В ту ночь она почувствовала себя плохо и легла в кровать пораньше. А Ванька Рвач отправился за ней.
Они так и не проснулись: люди Акулы застрелили их из винтовки и добили ударами прикладов по голове. Довольно-таки большой живот супружницы Рвача не помешал расправе. Один из бандитов, войдя в раж, проткнул живот беременной женщины штыком…
После этой зверской расправы люди Акулы и Лешего, разойдясь, стали проверять все кабачки, расстреливая поздних посетителей. Так они уничтожили большую часть людей Ваньки Рвача и несколько бывших контрабандистов, вошедших в банду Корня, которую теперь возглавила Алмазная. Зная, что Алмазная и ее люди – кость в горле Акулы, его люди старались особенно и очень радовались, когда стало понятно, что они уничтожили очень многих ее членов.
Молдаванка долго не могла прийти в себя от этого ночного ужаса. Только утром стали ясны истинные размеры происшедшего ночью разгрома. Акула же, совершенно не прячась, обнаглел до такой степени, что отправил петицию Японцу: мол, берет контроль над Молдаванкой на себя.
Одесса затихла. Началась война авторитетов. Сцепившиеся друг с другом криминальные банды наводили на жителей города такой же ужас, как и голод, разруха, война. Одесса замерла в кошмарном ожидании. Все думали о том, чем ответит на этот погром Японец.
Поздней ночью в одной из квартир Каретного переулка горел свет. Володя Сосновский, он же одесский репортер Трацом, он же в собственных мечтах Моцарт от литературы, склонился за письменным столом. Вот уже в пятый раз он начинал одну и ту же главу и каждый раз, скомкав очередной листок бумаги, швырял его под стол. Начало не приходило. Начало главы катастрофически не приходило! И очень скоро весь пол в комнате оказался усеян «белыми снежками» – скомканными шариками исчерканной белой бумаги.
Дело в том, что вот уже третий месяц Володя писал криминальный роман – детектив из одесской жизни, который, даже в самых скромных его мечтах, должен был поставить имя Сосновского в один ряд с именами самых известных и выдающихся писателей всех времен и народов – например с Достоевским и Пушкиным.
Однако работа двигалась тяжело. Сюжет не складывался, и в панике от не приходящих слов Володя сбивался на пересказ уже известных ему, когда-то прочитанных литературных сюжетов, отчего получалось совсем скверно, нужно было рвать написанное, и он рвал и начинал снова.
Сам того не понимая, Володя оказался между двух огней. В нем фантастические, ну просто грандиозные замыслы, с такой мощью вылелеянные в душе, сталкивались со слогом провинциального одесского репортера, который только-только начал вырабатывать свой стиль да вдобавок к этому не желал слушать ничьих советов.
Сосновский ничего не знал о долгих годах неудач, о работе над собственным стилем и прохождении настоящей писательской школы. Считая себя гением от природы, он был твердо уверен, что учиться ему не нужно, гениально писать он и так может. А если бы он пожелал учиться, то услышал бы нелицеприятную истину о том, что за гениальными произведениями литературы стоят годы труда, когда необходимо учиться не только исправлять стилистические ошибки, но и вырабатывать свой стиль, что стоит немалых сил.
Но Володя был твердо уверен, что секрет писательского успеха заключается в том, чтобы никогда не слушать чужих советов. А потому он продолжал корпеть над своим первым романом, в тяжких муках упрямства кропая строку за строкой.
Работа усугублялась и тем, что в эту ночь перед его глазами почему-то все время стояло лицо Тани. Он беспрестанно видел его, и это мучительное наваждение выбивало из его творческого воображения даже те слова, которые осмеливались к нему приходить. Володя успел убедить себя в том, что давно разлюбил Таню. Да, в общем, никогда и не любил.
Но если это было действительно так, то почему мучительно ныло его сердце и перед глазами все время продолжало стоять ее лицо?
Грохот кулака во входную дверь прервал творческие потуги, и с предательской радостью, что имеет полный законный повод оторваться от романа, Володя поспешил к двери.
– На Молдаванке разгром! Горят железнодорожные мастерские и склады! А еще там бандюков бьют! – Его сосед по лестничной клетке, дюжий детина, владеющий кузницей как раз в районе Молдаванки, с воодушевлением потирал руки в восторге от того, что может оказаться в центре событий. – Мы сейчас едем туда! Говорят, страсть шо творится! Всех бандюков перебили! Давай подвезу!
Газетный репортер взял верх над писателем. Володя задул керосиновую лампу, закрыл квартиру на ключ и помчался в ночь за соседом-кузнецом. Его старая бричка уже была полна дюжих зевак, желающих посреди ночи ехать глядеть на погром.
Володя кое-как втиснулся внутрь брички и попытался выяснить подробности:
– А что стряслось-то? Кто бьет?
– А шут его знает! Бандюки меж собой воюют! Мочат друг друга, как пить дать! А мы на пожар поглядим!
Это было развлечение, и зрители заходились от восторга. Так театралы с удовольствием предвкушают просмотр хорошего спектакля. Острая игла тревоги кольнула Володю в самое сердце – он подумал о Тане, ведь она имела самое прямое отношение к бандюкам с Молдаванки. А что, если она попала под этот погром?
Было около четырех утра, когда бричка наконец-то приехала на Балковскую, к железнодорожным мастерским и складам. Молдаванка не спала. Казалось, все жители района высыпали из своих домов поглазеть на происшедший погром. Страшный пожар догорал. Во всех местах Молдаванки уже начали подсчитывать трупы.
К удивлению Володи, на месте события было уже полным-полно газетных репортеров, они слетелись сюда, как мухи на мед. Сосновский разглядел журналистов из «Одесских новостей», «Южной Пальмиры», «Одесской почты», «Телеграфа новостей» и прочих, не таких известных изданий. К счастью, из «Одесского листка» он был один. К Володе тут же подошел его коллега из «Одесских новостей», пожилой репортер криминальной хроники, и сразу поделился последней информацией:
– Видал, шо Акула Японцу учинил? Будет теперь за тот еще геволт!
– А среди трупов женщины есть? – запинаясь, спросил Володя.
– Шутишь? Шоб я так жил, как там нет женщин! Калину-то в публичном доме с девицами покрошили. Так шо девиц там – та еще картина маслом!
Володя вздохнул с облегчением. Это были не те девицы. Если бы пострадала Таня, об этом стало бы известно сразу. Тут с опозданием он среагировал на слова своего коллеги:
– Подожди, почему именно Акула? Кто сказал?
– За Акулу люди видели. Он был, и еще Леший, который заместо Туза сейчас правит. Да и покрошили всю Молдаванку в мелкий порошок. Они же и пожар устроили, шоб все за пожар отвлеклись. А они, между тем, устроили такую беременную голову, шо все химины куры со смеху передохнут!
– А вы слышали за последнюю новость? – К ним подошел щуплый юркий известный репортер с псевдонимом Странник, который всегда первым появлялся на месте события и писал во множество разных газет. – Оружие, которым их покрошили, – с фронта!
– С какого фронта? – не понял Володя.
– Да говорят, из тех партий, шо должны были отправить на фронт. Какое-то особое.
– Да брехня все это! Шо ты брешешь, как собака за сено? – воскликнул репортер из «Одесских новостей». – Нет там никакого фронтового оружия, тем более из новых партий! Бандюки своровали оружие, где шо плохо лежит, да дезертиры добавили. Такое только!
– Я брешу? Да мне из народной милиции сказали! Они брешут?
– Ще як брешут! Собаки, чистое слово! Брешут, шоб за себя всех отвязать, до чего они бандюков развели, которые не боятся ни Бога, ни черта!
Перепалка могла длиться еще долго, но тут появился еще один репортер, который крикнул, что сейчас из кабачка возле Староконки будут выносить трупы Яшки Чалого и его людей, и все репортеры поспешили туда.
Рассвело. Отряд милиции окружил кабачок с выбитыми окнами и развороченной дверью. В воздухе стоял тошнотворный запах паленого мяса и свежей крови. Трупов было так много, что солдаты, которых пригнали на подмогу народной милиции, не успевали их выносить.
– Здесь то оружие было, – шепнул Странник Володе, с интересом, не отворачиваясь, глядя на страшное зрелище, – Яшку Чалого им постреляли и его людей. Новая какая-то партия, экспериментальная. Со складов уперли. Наверняка, чтобы бандюков вооружить. Зачем еще?
Володя был единственным, кто знал правду о краденом оружии. Но он молчал. Нервы его не были закалены так, как у Странника, и он не мог смотреть без дрожи на то, как из разгромленного кабачка все выносили и выносили трупы людей, убитых непонятно за что.
С Молдаванки Сосновский сразу же, не заезжая домой, поехал в редакцию. Сонный ночной вахтер впустил его. Вооружившись бумагой и карандашом, Володя принялся писать.
Когда появился Навроцкий, а появлялся он всегда около 9 часов утра, Володя положил ему на стол уже готовую статью. Заголовок был броским: «Оружие для фронта в руках одесских бандитов. Страшный погром на Молдаванке! Королей Молдаванки расстреляли из оружия для фронта!».
Издатель внимательно прочитал статью, в которой Володя детально описывал не только то, что услышал от торговца оружием, но и то, что этой ночью произошло на Молдаванке.
– Ты же не хотел об этом писать! – Навроцкий с удивлением посмотрел на Сосновского поверх очков.
– Информация о фронтовом оружии больше не является секретом, – Володя рассказал о Страннике. – Скандал все равно будет. Так лучше, если об этом первыми заговорим мы.
– Ты хочешь сказать, что этот подлец торговец оружием говорил со Странником точно так, как говорил с тобой?
– Именно! Он чувствовал, что с нами может не выйти, и готовил себе запасной плацдарм.
– Хорошо, но почему ты пишешь о том, что кто-то специально стравливает одесские банды, чтобы отвлечь внимание от восстания красных?
– Потому, что это правда, и об этом нужно писать.
– Будет скандал. Страшный скандал. Ну что ж… Мы живем скандалами.
И Навроцкий быстро подписал материал в печать. Довольный собой, Володя отправился в кабачок на Садовой, на поиск Тани, чтобы рассказать ей всё. Но ее там не было. Зато там был Хрящ, и Володя, зная, кто это, спросил у него, где же Таня. Однако Хрящ, когда услышал вопрос, посмотрел на Сосновского как-то странно и промолчал. Володя хотел оставить записку, но Хрящ, все еще продолжая смотреть на него странно, нехотя разжал губы и сказал, что Таня не появлялась в кабачке несколько дней. И добавил, криво ухмыльнувшись:
– Иди-ка ты своей дорогой, куда шел!
– Но я ее друг! – воскликнул Володя.
– Знаем мы таких друзей! – Хрящ грязно выругался.
Внезапно Володя почувствовал: с Таней что-то произошло. Он помнил, что она запретила ему появляться в ее новой квартире, но острое чувство тревоги было гораздо важнее и сильнее любых запретов.
Выйдя из кабачка, Сосновский повернул в сторону Елисаветинской улицы. Будь что будет, но он шел к Тане домой. Сердце его кололо, словно иглой, и острое чувство страха гнало вперед.