Медуз выбросило на берег после шторма. Переливаясь на солнце, они почти полностью были зарыты в песок. Их мертвые, но все еще красивые тела являли собой печальное и страшное зрелище.

Никогда еще здесь не было таких медуз! Огромные, разноцветные, они напоминали существ из потустороннего, фантастического мира, и местные рыбаки говорили, что такие медузы бывают в океане. Откуда их занесло в эти края? Никто не знал. Но к рассвету, когда утихли страшные валы шторма, все побережье было усеяно телами медуз. И бесполезно было спасать их, сталкивая обратно в воду.

Медузы были мертвы. Они остались навсегда в той стихии, которая, внезапно обрушившись на землю, словно пыталась проучить людей, считающих себя сильнее ее, за гордыню и вседозволенность.

Шторм бушевал всю ночь. Начался он к вечеру с небольшого дождя и черных облаков, низко-низко нависающих над свинцовыми водами моря. Потемнев, оно превратилось в густой свинец, меняя краски как в фантастическом калейдоскопе — от свинцово-серого до вдруг мелькнувшей голубизны, от изумрудной зелени, нежной лазури — до черной, сплошной черноты, оправдывающей его название.

Опытные рыбаки поспешили вытащить лодки на берег, а оставшиеся дрейфовать у берега — укрепить как можно больше, потому что приближался шторм. Перед штормом море меняет свой цвет. Жители окрестных деревень, прожившие всю жизнь на берегу, прекрасно знали — со штормом шутки плохи.

И с приходом темноты шторм разразился! Казалось, ярость тысячи демонов обрушилась на землю. Грохот громовых раскатов, рев ветра, хлесткие струи дождя, бьющие по воде и по берегу, все это меркло, терялось по сравнению с неистовыми валами, вдруг поднявшимися из самой глубины с такой свирепостью, силой и мощью, что земля вдруг показалась крошечной песчинкой в этой необъятной мгле. Что могла сделать песчинка с тоннами воды, обрушившимися со всех сторон сразу?

Шторм рвал и метал, крушил маленькую полоску песчаного берега, сбивал желтые камни прибрежного склона, низвергал вниз землю с холмистой насыпи над камнями. Ни одна живая душа не осмелилась бы выйти в такое время на песчаный пляж, который, казалось, был уже оторван от земли и крутился в воздухе.

Зрелище было страшным и величественным одновременно. И местные жители, поплотней закрыв ставни домов, прислушивались к громовым раскатам и шуму шторма с древним благоговением, похожим на священный трепет перед алтарем могущественных и злых богов, воля которых может обрушиться в любой момент и навсегда уничтожить живые человеческие судьбы.

К рассвету, когда мощные валы превратились в бурлящую рябь, а сквозь свинцовую гряду облаков стали пробиваться первые полоски солнечного света, раздвигая в стороны укрепления из туч, первыми на берегу показались рыбаки. Они пришли оценить ночные разрушения.

Шторм не пощадил ничего. Несколько лодок, привязанных у самодельной пристани, были превращены в щепки. Из самой пристани были выломаны доски и выбито несколько свай. Поломки были даже у тех лодок, которые удалось вытащить на берег. У одной из них камни, падающие с холма, пробили дно.

А вот холмистая насыпь над берегом пострадала не так страшно. Желтые камни устояли перед лицом стихии. Были выбиты части склона, земля сползла вниз, да на самом берегу оказалось гораздо больше камней, чем было раньше. Но все это были мелочи, и ущерб казался незначительным. Из года в год рыбакам приходилось заниматься одним и тем же — чинить причиненные штормами разрушения да подсчитывать ущерб, казавшийся неимоверным для их копеечных доходов.

Несколько рыбаков пошли по желтым камням, пытаясь оценить, насколько пострадала сама насыпь, да заодно посмотреть, не разбилась ли на камнях какая лодка, не выбросило ли штормом рыбу. Выброшенную штормом на камни рыбу можно было съесть. А разбитую лодку — починить и добавить к своему скудному хозяйству.

Но больше, чем все это, рыбаков интересовала сама насыпь, холм, ведь он означал укрепление, защиту для поселка. Волны разбивались о него и не шли дальше, а потому не представляли угрозы для жилых домов. Было важно постоянно поддерживать береговую линию в таком укрепленном состоянии, а потому рыбаки всегда укрепляли насыпь своими силами, пытаясь чинить то, что повредил шторм.

Рыбы не было. Зато на камнях оказалось целое кладбище медуз — так же, как и на берегу. Выброшенные морем, они разбивались о камни и находили здесь свою смерть.

Рыбаков было четверо, все молодые, здоровые парни, привыкшие бороться с морской стихией и побеждать ее. Они не боялись ни шторма, ни моря. Вид мертвых медуз вызвал у них печаль, ведь море было их домом, их главным источником дохода, а потому они испытывали теплоту ко всем морским обитателям, которые жили, существовали в этом доме.

— Странно это... Не по-людски как-то. — Рыбак, который шел впереди, хмурился при виде мертвых медуз. — Чего так близко к берегу подошли? Никогда не подходили, а тут вдруг... Как нарочно выкинулись на камни! Плохо это. Беде быть. Плохой знак.

— Да шо ты кудахчешь, как баба на сносях! — отозвался его товарищ, носком сапога только что отодвинувший в сторону сине-багровую мертвую медузу таких гигантских размеров, что все остальные рыбаки остановились на нее посмотреть.

— Плохой знак, — покачал головой первый рыбак, повторяя.

— Никогда красок таких не видел! Ух ты! Красотища-то! — восторженно воскликнул самый молодой из них, почти мальчишка лет 17-ти. — Краски какие! Ух ты!

— Тю, сопляк! Море такую красоту чудит, шо ты и за сопли не намотаешь! — прокомментировал со смехом кто-то из его товарищей.

— А вот то! Гляньте-ка! Красное! — не унимался мальчишка. — Красное что-то лежит на камнях! Айда посмотрим!

— Ты глазелки-то протри! За шо тут красное? — нахмурился рыбак, пророчивший беду. — Отродясь медуз красных не было! Чудишь, парень!

— А вдруг не медуза то! Айда посмотрим! — И мальчишка стал перепрыгивать с камня на камень, быстрый и легкий, как перышко.

Остальные рыбаки переглянулись и последовали за ним. И действительно — уже было отчетливо видно, что на камнях лежит что-то ярко-красное, и цвет этот отчетливо выделялся даже в рассветных лучах, еще не обладавших такой обнажающей прозрачностью, как дневное солнце.

Дойдя до этого места, рыбаки разом остановились. На желтом камне возле холмистой насыпи лежал... ярко-красный, буквально пламенеюще-алый детский ботиночек на совсем маленького ребенка — не старше трех лет. Очень красивый, кожаный. Шнурочек был завязан на трогательный бантик.

— Мать честная! — охнул мальчишка, глядя на невероятную находку.

— Чертовщина какая-то... Тут не обошлось без нечистого... — прошептал кто-то.

— Убило, — мрачно сказал рыбак, почуявший беду, — штормом людей убило. Ребенок потонул. Айда, хлопцы, шукать. Люди тут рядом.

Рыбаки разошлись, враз помрачнев. Их товарищ был прав — только так можно было объяснить страшную находку. Шторм не пощадил людей — кто-то был в море в это время, попал в разгар стихии и погиб. Но самым страшным было то, что среди погибших оказался маленький ребенок: море выбросило на камень страшную подсказку об одной из своих жертв.

Но ни следов разбитой лодки, и ничего другого подобного в камнях не было. Не нашлось и второго ботиночка.

Внезапно один из рыбаков остановился и крикнул своим товарищам:

— Хлопцы, айда сюда! Тут в камнях вход! Пещера!

Вход в пещеру располагался в насыпи, значительно выше уровня моря, потому его и не залило водой. Вскарабкавшись по камням, рыбаки забрались внутрь, держась за каменные стены.

Пещера оказалась длинной и совершенно не темной.

— Ребята, там свет! — крикнул кто-то. Впереди действительно пробивался свет — очевидно, там был выход на проселочную дорогу.

— Эй, а там кто-то есть! Человек вроде стоит... — Рыбак, который предсказывал беду, шел впереди, он и рассмотрел фигуру, неподвижно стоящую у стены. — Да это мальчишка! Пацан! Эй, пацан! Ты как сюда залез?

Мальчишка не пошевелился. Он продолжал неподвижно и как-то странно стоять у стены — с поднятыми вверх руками. По мере приближения становилось понятно, что руки у него не просто подняты, а... связаны. Рыбаки побежали вперед. До мальчишки оставалось совсем немного, а впереди действительно отчетливо виднелся просвет второго выхода...

Маленький, но очень красивый сквер за Оперным театром назывался Пале-Роялем. Это было удивительное место! Сеть раскидистых деревьев, изящные старые дома, красивый фонтан — все это способствовало самому лучшему настроению и самому приятному отдыху.

Издавна это было аристократическим местом. Еще со времен бывшей империи по Пале-Роялю всегда прогуливалась надменная и важная публика, из тех, кто всегда живет по главному одесскому принципу: «Лопни, но держи фасон». Элегантные туалеты дам, по всему видать, богатые господа, фланирующие с позолоченными тростями по аллеям, — это была привычная для Одессы картинка. Впрочем, можно сказать, что она менялась в зависимости от времени суток — днем было приятно гулять под деревьями, дарящими спасительную тень, а вечером поблизости зажигались огни уютных кафе, освещая аллею, и нарядная публика заполняла окрестности. Гулять по вечерам в центре города было давней одесской традицией, изменить которую не смогла ни одна власть. Что царские жандармы, что французы, что большевики — все отступили перед жизненным задором одесситов, которых всегда тянуло в центр с наступлением темноты. А потому Дерибасовская, окрестности Оперного театра, Пале-Рояль — все эти места наполнялись нарядной гуляющей публикой, что днем, что ночью создавая в этих местах толпу, сразу вызывающую ассоциацию с какой-то демонстрацией.

Но так продолжалось только до полуночи. Позже, когда задор гуляющих несколько спадал, в Пале-Рояле появлялись совсем другие люди, о которых мало кто знал. Это была тайная публика, встреча с которой не сулила ничего хорошего и была чревата неприятностями. Дело в том, что в Пале-Рояле находились люки, ведущие к подземным коммуникациям города, к водопроводным сетям, а еще выходы в катакомбы, соединяющиеся с морем, и вот в этих люках на ночь собирались бездомные, а в последние годы — беспризорники.

Под землей проходили воровские сходки, были дикие попойки, драки, и часто из аристократического садика после полуночи доносились такие вопли, что у случайных свидетелей от ужаса волосы становились дыбом.

При любой власти в Пале-Рояле постоянно устраивались облавы. И время от времени люки раскрывались, часть обитателей извлекалась на свет божий прямо в полицейский (ну или в милицейский) участок, а остальная часть всегда успевала спастись, разбежавшись по катакомбам, искать в которых их было совершенно бессмысленно.

Большевики, создавшие народную милицию, почти сразу же узнали про опасное место. А потому приставили к Пале-Роялю настоящий милицейский патруль, который проходил за ночь несколько раз.

Впрочем, это не сильно и помогало, так как беспризорники успевали забиться в люки в то время, когда милиционеров поблизости не было. И, как всегда и во все времена, там происходили драки и пьяные оргии, и очень часто на аристократических аллеях сквера находили трупы.

Двое милиционеров шли через Пале-Рояль около пяти часов утра. Было еще темно, поэтому они подсвечивали себе фонариком, водя тонким дрожащим лучом по аллеям и кустам.

— Тихо сегодня, — сказал первый милиционер. Он был новичком, только недавно приступил к службе, и ему очень не нравилось то, что он успел уже увидеть.

— А чего им шуметь? — передернул плечами второй, более опытный. — Третьего дня облава была. Запихали всех по нарам, остальные попри-тихли. Так шо ходим как по маминой кухне — тихо, но уши все же на шухере!

— Ведь выпустят? — предположил новичок.

— Выпустят, — подтвердил старший. — А шо их в железке-то держать? На всех мест не напасешься.

Вдруг какой-то шорох в кустах заставил их замереть, а затем и вовсе остановиться. Там явно происходила какая-то возня. Более опытный даже положил руку на кобуру револьвера. Хотел было крикнуть, но в этот момент из кустов с шумом выполз большой вислоухий пес. Он был очень стар. Шерсть висела у него клочьями, и он припадал на заднюю лапу. Безразлично посмотрев на людей, пес фыркнул и с трудом поковылял дальше.

— Тьфу ты... — рассмеялся первый милиционер.

— А ну погодь! — вдруг насторожился его напарник. — Шо там он в кустах обнюхивал? Надо бы глянуть!

— Ой, а это что? — Луч фонарика, опущенный вниз, вдруг осветил что-то, лежащее на земле.

Возле кустов, почти на самой аллее, валялся детский башмачок яркого оранжевого цвета, такого, какого не бывает и у самых спелых апельсинов!

Башмачок был на маленького ребенка — не старше трех лет. На аллее ночного сквера он смотрелся зловеще, страшно.

— Не нравится мне все это, — нахмурился опытный милиционер. — Что тут делать детскому ботинку?

— Вдруг днем, во время прогулки, потерял кто... — неуверенно протянул новичок. Но было видно, что он и сам не верит в свои слова.

— Надо посмотреть, — решительно вытащив из кобуры револьвер, второй милиционер шагнул в кусты. Его напарник последовал за ним.

Володя Сосновский и Савка сидели в редакторском кабинете. Был поздний вечер. Все сотрудники уже разошлись. Лица Володи и Савки были нахмурены.

— Два трупа за один день! — Сосновский с раздражением ударил рукой по столу. — Два новых трупа! И они абсолютно ничего не делают! У этого убийцы уже три трупа! Ведь понятно, что мы имеем дело с серийным убийцей, а они и в ус не дуют!

— Ты уверен, что... тут так же, как все?.. — спросил, запинаясь, Савка.

— Так же. Первый труп, в Фонтанке, рыбаки нашли в пещере. Они на рассвете на берег пошли посмотреть, что шторм натворил. И увидели вход в пещеру.

— Погоди! Ты ж про башмачок говорил! — напомнил Савка.

— Ну да, на камне лежал этот детский ботинок, красный. Парный к предыдущему. На Шкодовой горе был левый, теперь — правый, из одной пары. Рыбаки решили, что в шторм кто-то утонул, начали тела искать. Ничего. Увидели вход в пещеру. А там — все точно так же. Труп подвешен на руках, точно такие же повреждения, раны... Абсолютно идентично, — тяжело вздохнул Володя. — Это рано утром было, в Фонтанке. А сегодня в 5 утра нашли труп в Пале-Рояле! Ночью был убит! Точно такой мальчишка! В кустах висел. Почти на виду у всех! И в обоих случаях их усыпили уколом. Они ничего не чувствовали, когда умирали, хоть это утешает...

— А что за мальчишки? — не отставал Савка.

— Обоим от 12-ти до 14-ти. Оба уличные, без всяких сомнений. Но есть один интересный момент, — оживился Сосновский. — Я сегодня днем был в морге и уточнил. У обоих пальцы кусочком шкурки отполированы. То есть их учили на карточных шулеров, понимаешь! И я решил выяснить, кто учит на карточных шулеров. Вот сейчас это мы с тобой и узнаем.

Володя с Савкой вышли из кабинета. По дороге в пивную на Греческой, где у них была назначена встреча с очередным информатором, мелким вором с Привоза по кличке Заюк, Савка вдруг выпалил:

— А у убийцы машина есть!

— С чего ты это взял? — Володя даже остановился от неожиданности.

— А как убийца ночью до Фонтанки добирался? А на следующую ночь был уже в Пале-Рояле? Как он так двигается?

— Но это ж не сразу, две ночи... Он мог и своим ходом добраться... Но мысль хорошая! — задумался Сосновский. — Убийца делает жертве укол, затаскивает в автомобиль, а потом везет к месту убийства! Да, ты прав! Он затаскивает их в автомобиль! Он ездит на машине. Браво, Савка!

Помощник надулся от гордости, как петух. Теперь он был готов за Володю и в огонь, и в воду.

Заюк уже ждал их за столиком в пивной. Это был щуплый мальчишка лет 17-ти, косящий на один глаз. Выглядел он абсолютно придурковатым, и потому с легкостью втирался в доверие к кому угодно. Заюк пересчитал деньги, которые дал ему Володя, залпом выпил пиво из грязной стеклянной кружки и выпалил:

— Это Леонидас! Грек Леонидас держит школу на Молдаванке, на Виноградной, для карточных шулеров. Он их муштрует. Я узнавал.

— Так, — задумался Сосновский, — школа для воров-детей... А как найти этого Леонидаса?

— Так дом у него на Косвенной, игорный. Он каждый вечер там. Но соваться туда — не, не тот шухер. Зашкурят.

И Заюк быстро нырнул в темноту из пивной, буквально растворившись в воздухе.

— Я знаю про этот притон, — сказал Володя, — там вертятся большие деньги. Может, Леонидас и поставляет мальчишек убийце. Надо бы на него взглянуть.

— Убьют! — перепугался Савка.

— Ну, и не в такие места проникал... — небрежно бросил Сосновский, вспомнив клуб «Анубис» и дело Людоеда. — Пойду-ка я завтра туда. Поиграю!..