Таня не читала газет. А потому на следующую ночь после неудавшегося налета спокойно легла спать. Ее не мучили плохие предчувствия. И она давно уже перестала бояться избежать того, чего никак нельзя было избежать.
Никакого впечатления не произвела на нее и записка Володи. Таня ее просто не поняла. Она знала, что Володя всегда страдал излишним драматизмом, и решила, что это очередная неудачная попытка просто привлечь ее внимание.
Кагул исчез — Туча помог ему скрыться почти сразу. Положение его было гораздо страшней. Малины Молдаванки больше не были надежным прибежищем. Большевики умудрились везде засунуть своих шпионов, и никто не мог даже догадаться, кто в окружении способен сдать просто так.
Кагулу нельзя было показываться и у Тани в Каретном переулке. Поэтому Туча вывез его за пределы Одессы, и Таня даже не знала куда. Ей было все равно. Туча прятал Кагула у проверенных людей, он залег на дно.
А Таня была беспечной. Она играла с Наташей, смеялась вместе с ней. На ее душе было светло. Перед глазами Тани все время стояло лицо Володи — только его лицо. И от этого душу заполняли ослепительные лучи света, и было так легко, радостно жить, словно там, за гранью этого света, не было прожитой бездны, протягивающей свои хищные и острые щупальца.
Когда-то давно, еще во времена жизни на Молдаванке, в окружении своих подруг, Таня слышала очень интересную вещь. Об этом больше всех любила разглагольствовать Софа — мать Иды и Цили. Упираясь руками в толстые бока, она говорила громко, с придыханием, всегда на одесском языке, мешая слова на идиш, украинском, русском. И оттого острой, отточенной, просто невероятной получалась эта для кого-то дикая смесь.
Софа говорила, что все одесские женщины делятся на две категории. Это леи и шаи. И исключения из них невозможно найти. Леи — ленивицы.
Шаи — дуры. К ним также относятся женщины из той породы, о которой принято говорить «умная, но дура». И каждой «породе» Софа давала весьма забавную классификацию.
Леи вальяжны. Они не любят работать, что-то делать, куда-то спешить. Чаще всего леи — это роскошные женщины, которые берегут и лелеют свою красоту. Леи любят спать допоздна. Собираются куда-то очень долго. Это про них придумали анекдот «Сколько часов тебе нужно для того, чтобы собраться за пять минут?»
Леи вечно опаздывают, не любят работу и почти никогда не достигают в ней успехов, особенно в мужском деле. Но леи — это женщины на сто процентов. Они всегда состоят в отношениях и никогда не бывают одни.
Часто те, кто не разбирается, путает их с клушами. Но клуши — это совершенно другая разновидность! Клуши были рождены на свет без мозга, у леи же мозг всегда есть. Но своеобразный. И очень женский. Лея не будет ничего делать в ущерб себе. Очень себя любит и часто живет за счет собственного эгоизма. Оттого лею всегда очень ценят мужчины. Все леи — с изюминкой, которая клушам даже и не снилась. Как правило, леи — очень распространенная порода. Таня относила и саму Софу, и подруг с Молдаванки именно к ним, к леям, к ленивым стопроцентным женщинам, призванным украшать этот мир.
Шая — это полная противоположность леи. Она всегда активна, причем в нескольких направлениях сразу. Часто окружающих от активности шаи просто тошнит. Шая — это дура, но дура с умом. Она легко вступает в общение, решает мужские дела, на нее всегда можно положиться и часто иметь свою собственную выгоду. Шая может прохлопать ушами, особенно, если ей надо спасти мир.
Собственно, именно это — хлопать ушами, шая и делает всю свою жизнь. Шаи беспечно влюблены в жизнь, которая совершенно не отвечает им взаимностью. Но, получив очередную оплеуху, шая всегда поднимается, отряхивается и мчится дальше, строить отношения, покорять мир.
Все достижения цивилизации и общества держатся на шаях, потому что уже доказано — мир двигают умные дуры. То есть все окружающие считают их дурами, а они двигают.
Шаи слепо доверяют мужчинам. Именно им свойственно бросаться из одного романа в другой, каждый раз надеясь на лучшее. Шаи способны поверить последнему негодяю и подлецу. И не потому, что они шаи, а потому, что в их сердце есть огромная солнечная поляна, полная добра и великодушия, куда они готовы впустить кого угодно, и даже не заставят вытереть ноги. И в свете солнца души шаи на той поляне все кажутся красивыми. Даже последние уроды. В этом полное отличие шай от лей, которые никогда и ничего не сделают в ущерб себе. И не дай бог кто-то их запачкает или войдет в душу с грязными ногами! Леи обрушат на их голову многоэтажный дом. Со всей своей ленью и вальяжностью.
Шаи доверяют людям, потому что, каждый раз обжигаясь, они мучительно переживают от того, как много вокруг подлецов. И, чтобы доказать, что это неправда, готовы наступать на те же самые грабли до кровавых мозолей. Шаи призваны непонятным, самым невероятным богом, чтобы сделать мир и людей лучше. И они делают это как угодно.
Шаи никогда не верят в плохое. Они всегда настроены на самую светлую мысль: все будет хорошо. И, кроме этой мысли, не интересуются практически ничем, даже своей собственной активностью, которую готовы развивать во всех направлениях сразу.
Таня была типичной шаей, и часто ее активность пугала ее саму. Где-то в глубине души теплилась ужасающая, но довольно реальная мысль, что этой дурацкой активностью Таня сделала с собой что-то очень нехорошее, от чего она уже никогда не сможет жить обычной жизнью, как все нормальные люди. Но, так как Таня была шаей и в ней практически ничего не было от леи, она надеялась, что все будет хорошо.
Так было и с ужасным налетом — первым провалившимся налетом Кагула, которому Таня не придавала слишком уж большого значения. Она искренне надеялась, что ее пронесет.
Именно поэтому Таня не читала газет и даже не просила Оксану их купить. Какой смысл было читать тревожные сплетни, которые всегда проходили жестокую большевистскую цензуру?
Поэтому все важные городские новости она узнавала от Тучи, который вечно был в курсе всех событий. Туча умудрялся узнавать все новости из первоисточников и не ошибался ни разу.
Это было его работой — так же, как верховодить криминальным миром. А как можно это делать, не зная новостей?
Поэтому, когда вечером, около 8 часов, Туча загрохотал в дверь Тани, она не подозревала ничего плохого, а с улыбкой встретила своего старого друга.
Это был удивительно мирный вечер! Оксана с Наташей играли в гостиной на ковре, строили замок из кубиков. Он не получался, кубики все время рассыпались, не желая строиться в ряд и вверх, и в квартире звучал детский смех, который оживлял Танину душу.
Сама Таня тоже была здесь. Она сидела на диване в гостиной, пила чай и мечтала о Володе. Но как бы удивилась сама Таня, если б ей кто-то сказал, что она мечтает о нем!
Просто подробно, даже дотошно она вспоминала выражение глаз Володи, его интонацию, слова, прокручивала все это в памяти снова и снова, затем переставляла местами и в завершение погружалась в воспаленную негу самых смелых, самых неприличных воспоминаний, вспоминая его руки на своем теле и погружаясь в то, о чем не принято говорить вслух. На этом фрагменте своих мыслей Таня краснела, гнала их прочь и снова возвращалась на уже проверенный круг — к словам, интонации, глазам. Чай остывал, превращаясь в холодную воду, а Таня была так далеко, что забывала подносить чашку к губам.
Грохот в дверь нарушил идиллию. И распахнув двери квартиры, Таня с удивлением смотрела на Тучу, который от подъема по лестнице запыхался и вспотел.
— Пять минут! Грандиозный шухер! — Он возвел очи горе. — У тебя пять минут! За тридцать здеся будут фараоны. Они шастают зацапать тебя!
— Что, о чем ты? — остолбенела она.
— Шо слышала! Фараоны за тобой шпандорят, аж шкарпетки свистят! Бикицер, шая дурносая, бикицер собрала бебехи да выпросталась из квартиры со своими девчонками! Бикицер, бо как замешкаешь, подшмалят!
— Бежать? Но куда? — Таня вдруг поняла выражение «рушится мир». Здесь и сейчас рушился весь ее мир.
— В катакомбах отсидишь! Я свезу. Резина под карнизом, слышь, урчит двигатель? Много бебехов не бери — золотишко там, деньги... Такое! Спеши!
— А кто донес, как они меня нашли? Ты точно уверен, что они придут сюда? — засыпала Тучу вопросами Таня.
— Алмазная, шая ты стоеросовая, ты мине аж горб под головой делаешь! Еще за два слова — и все, тебе ша! Шо ты стоишь да языком мелешь, как дорогу подметаешь! Сбирайся, дура, кому говорю!
По лицу Тучи, по выражению его глаз, по его словам Таня поняла, что медлить нельзя, беда. И эта беда идет за ней. Как вихрь она ворвалась в гостиную, схватила с ковра дочку.
— Быстрей, мы уезжаем! Медлить нельзя!
На глазах белело и вытягивалось лицо Оксаны, превращаясь в страшную маску.
— Что стоишь? Одевай ее! Ну, живо! Да и сама одевайся! — прикрикнула на нее Таня.
Она принялась носиться по комнатам, собирая самое ценное и маленькое из своих вещей. Ровно через 15 минут они уже сидели в машине Тучи и мчались к выезду из города. Трясясь на колдобинах плохой дороги, машина развила не свойственную ей скорость. Вокруг была темнота.
Приглушенным голосом Туча рассказывал Тане о последней облаве на Молдаванке, в которой взяли многих людей Кагула. Большевики устроили страшный разгром — не виданный еще с царских времен. И кто-то донес на Таню. Кто-то слил ее адрес. Большевики собирали силы, чтобы нагрянуть в Каретный переулок.
Наташа плакала. Оксана тщетно пыталась успокоить ее куском сахара.
Ехали долго. Впереди показался тусклый фонарь, очертания какой-то горы. Дорога стала еще хуже. Машина начала ехать совсем медленно.
— Где мы? — Таня обернулась к Туче.
— Шкодова гора. В катакомбах пересидишь. В одном из домов в горе.
Наконец они остановились. Туча с Таней пошли вперед. Оксана с Наташей пока остались в машине. Туча подвел Таню к склону холма, отодвинул в сторону низкую, почти вросшую в землю дверь, затем прошел внутрь. Чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу, висящую на балке. Впереди виднелись ступеньки. Таня и Туча спустились вниз.
Воздух был сырой и спертый. Вскоре они оказались в небольшом помещении, где были две смежные комнаты. В одной из комнат даже стояла печь. В другой были четыре кровати — деревянные лежаки, покрытые одеялами. Туча зажег еще одну лампу. Таня морщилась от жуткого запаха и от холода.
— Пересидите здесь, — сказал Туча, решительно поставив лампу на стол.
— Здесь ужасно! — воскликнула Таня.
— Лучше, чем в тюрьме! — отрезал Туча. — Ты — на нары, Натаху — в приют. Хочешь, шоб ее за приют?
— Нет... — Таню аж передернуло, на глазах выступили слезы. — Ох, нет...
— Вот и сиди, — мрачно резюмировал Туча. — Пещерный дом на Шкодовой горе. Я выбрал за тебя лучший. Печку можно разжечь. Продукты, припасы кожный день до тебя будут возить. Свежее. Наружу потом. Быть здесь.
Таня сжала зубы. Это был невыносимо болезненный удар — оказаться в такой ситуации, прятаться в ужасном месте! Но она знала, что другого выхода у нее нет.
Вернулись к машине. Оксана несла уснувшую Наташу, шофер — две торбы продуктов. В соседней комнате Таня обнаружила чайник и посуду. Оксана плакала. Таня даже не пыталась ее успокоить, потому что сама чувствовала себя так же. И только воля помогала ей сдержать слезы.
— Ну, устраивайтесь, — тяжело вздохнул Туча. — Я когти рвать, шоб никто глазелки на резины мои не выпучил. До завтрего утра забегу. Не реви.
Таня проводила его наверх и закрыла хлипкую дверь. Затем принялись устраиваться. Когда Оксана и Наташа заснули, она потушила лампу. Сама Таня не спала. Она сидела на жесткой деревянной койке, обхватив руками колени, и старалась не плакать. Таня решила пробираться утром в город, к Володе. Он поможет. Таня все время думала об этом, пока не заснула.
Где-то перед рассветом начались сквозняки. Времени здесь не было — сплошная темнота, в которой выл ветер и шевелились темные тени. Время определялось лишь маленькими серебряными часиками на руке Тани — давний подарок самой себе, когда от заработанных мошенничеством и воровством вещей она еще могла получать удовольствие.
Проснувшись от холода, она чиркнула спичкой — коробок спичек лежал рядом с изголовьем, и осветила часики — было около четырех утра. Таня не понимала, как в подземном доме может гулять такой ветер.
К утру все проснулись уставшими и не выспавшимися. Было около девяти, когда и Таня, и Оксана встали с неудобных постелей. Недостатком этого пещерного дома была темнота. Освещения здесь не было. В других домах в катакомбах оно иногда было, и Таня слышала об этом. Но только не здесь. Туча запихнул их в самый потаенный дом, расположенный глубоко в недрах земли. Тане хотелось выть от этого.
Они прошли в соседнюю комнату. Оксана нашла дрова, разожгла печь. Наташа капризничала и все время плакала. Девочке нездоровилось. Из носа во время слез тянулись длинные зеленоватые сопли, и Наташа все время ныла, цепляясь за материнский подол. Таню страшно раздражало это. За одну ночь, проведенную здесь, девочка сразу стала какой-то неухоженной, грязной. Оксана сварила кашу и попыталась накормить ребенка. Наташа устроила истерику.
— Да уйми ее чем-то! — прикрикнула на Оксану Таня. — Ты же видишь, мне сейчас не до нее!
Погруженная в собственные плохие мысли, Таня испытывала дикое раздражение, и нытье ребенка только действовало ей на нервы.
Таня стала одеваться, чтобы ехать в город. В этот момент скрипнула дверь. Появился Туча с одним из своих людей. Бандит был увешан пакетами и сумками с едой.
— Куда намылилась? — Туча строго посмотрел на нее.
— В город. Я больше не могу здесь. Надо поговорить с одним человеком, — честно ответила Таня, не привыкшая врать Туче.
— К князьку своему намылилась? — нахмурился он. — Ох, доведет до беды! А ну-ка сядь. А ты, — повернулся он к Оксане, — малую возьми да погуляйте пока на воздухе, под присмотром. Разомните кости. Безлюдно пока здесь. Вот он, — кивнул в сторону бандита, — присмотрит.
Обрадованная Оксана быстро одела капризничающего ребенка и потащила наверх, под присмотром унылого бандита, явно недовольного тем, что из него сделали няньку.
— Сядь и не рыпайся, — Туча хмуро смотрел на Таню, — такое скажу... Не к кому тебе идти больше.
— Ты о чем? — Она не поняла его слов, но странная интонация Тучи кольнула ее в самое сердце.
— Арестовали твоего князька вчера. Зашмонали за милую душу! В тюряге он, на нарах парится. А скоро ему кранты совсем, доигрался, фасонный...
— Что? — Таня вцепилась в деревянный лежак обеими руками так, что у нее стали белыми, как сахар, костяшки пальцев. — Володя арестован? Кто его арестовал, за что? Что это за бред, Туча?
— Ша! Унизь хипиш и заслушай хоть до точки. Князек твой жену замочил. Придушил эту свою Алену, как куру. Хвать за горло — и все. А потом напился. В последнее время он полюбил закладывать за воротник. Таким его и зашмонали.
— Нет! Нет, нет, — сказанное Тучей не укладывалось у Тани в голове. — Это глупость какая-то! Дикая ошибка! Володя убил жену? Да какую жену? Ведь он давно с ней развелся!
— А фигушки тибе не? Шо, никак? Развелся! Держи карман шире! — хмыкнул Туча. — Женат он на ней был! Женат. Правда, вместе они не жили. Она, шкура эта деревенская, все по мужикам валандалась. Полюбовников да хахелев дешевых меняла, шо твои шнурки. Шкура, и точка. И с этим, твоим князьком, жили они как песа с собакой. Собачились, шо твое здрасьте! Видать, пособачились в любой раз, вот он ее и придушил. Следак так говорит.
— Нет, — голос Тани дрожал, — Володя не может убить человека. Это неправда. Он ее не убивал. Я его знаю. Я хорошо его чувствую. Он не может убивать. Для него всегда мукой было стрелять в людей! Он в воздух стрелял. Он не может убить человека.
— Да знаю я, шо он задохлый! — Туча только рукой махнул. — И без тебя, курьей башки, знаю! Можешь не кудахтать за химины куры! Но это гембель не до меня. Зашкурили его. И теперь ни в жисть не выпустят.
— Так, — Таня почувствовала, что она сейчас потеряет сознание, и, чтобы этого не произошло, больно закусила губу. — Расскажи мне все. Ты же знаешь все подробности. По лицу твоему вижу, что знаешь.
Туча начал свой рассказ. По его словам, милицию в квартиру на Спиридоновской вызвали соседи, которые якобы услышали из квартиры громкие женские крики. Они показали на допросе, что это было странным, так как женщина жила одна.
Алена действительно жила одна. Но другие соседи, с которыми поговорили люди Тучи, опровергали их показания. По их словам выходило, что в квартире Алена постоянно устраивала шумные гулянки, попойки. Пьяные вопли раздавались до утра, так что это не могло никого насторожить. К тому же они показали, что бывший муж, Со-сновский, к ней совсем не приходил, ни разу. Но из милиции даже не пытались поговорить с другими соседями. Из этого Туча делал вывод, что Володю кто-то очень сильно хотел подставить.
Приехавшие милиционеры обнаружили в квартире бесчувственного Володю Сосновского, от одежды которого шел сильный запах алкоголя. А на полу лежал труп Алены, его жены. Она была задушена. На столе обнаружили пустые бутылки из-под водки, коньяка, стаканы, остатки закусок.
Был сделан вывод, что Володя с Аленой выпивали вместе. Так как они мешали водку с коньяком, это ударило в голову. Произошла ссора. И в момент ссоры в припадке ярости Володя задушил Алену.
— Совсем как сделали с тобой... и с Идой, — не смогла удержаться Таня.
Туча вполне соглашался с этим. Именно поэтому он сделал вывод, что Володю подставили, слишком уж профессиональной выглядела работа. Соснов-ский был арестован.
На допросе он показал, что днем Алена позвонила ему в редакцию и умоляла прийти на Спири-доновскую, потому он и пришел. Но по заключению экспертизы выходило, что днем Алена была уже мертва и позвонить не могла, так как убили ее еще ночью. А сотрудники редакции показали, что никакого телефонного звонка в кабинете редактора Сосновского днем не было.
— Дверь могла быть плотно закрыта! Кто бы услышал? — в отчаянии воскликнула Таня.
— А, брешут, шо твои шкарпетки! — махнул рукой Туча. — Ясно, шо подсидеть хочут. Уже и подсидели. После ареста редактор другой назначен. А Сосновского — тю.
Туча продолжал свой рассказ. Кроме того, приехавшие из села родственники Алены показали, что из квартиры исчезли все ее золотые украшения, в том числе и серьги с бриллиантами, подаренные братом, покойным комиссаром Патюком. Все это на достаточно большую сумму.
У следствия появилась информация, что у Со-сновского были карточные долги, кто-то слил чекистам, что Володя был в игорном притоне на Косвенной. Решили, что Сосновский явился к Алене за деньгами, просил дать ему серьги с бриллиантами, чтобы он мог их заложить. Алена отказала. Возникла ссора. Сосновский задушил жену и забрал все.
— Бред! Делают из него какого-то уголовника! Так уголовник бы поступил! Так комиссар Па-тюк бы поступил! И подобные патюки! Но только не Володя Сосновский, не бывший князь! — Таня в отчаянии заломила руки. — Не бывает бывших князей! Благородство — оно в крови!
Из глаз ее хлынули сдерживаемые слезы. Туча не собирался ее успокаивать.