Желтое закатное солнце садилось в вязкие воды Хаджибейского лимана. Пахло тиной и солью. Близость лимана насыщала воздух соленой влагой, такой тягучей, что казалось, будто капли соли застывают на губах.
Запах лимана ничем не напоминал запах моря. Но было в нем свое, особое своеобразие, своя неповторимая нота, делающая незабываемой природу этого края, непокоренную и прекрасную — с самых давних времен.
Двое мужчин в поношенной, бедной одежде свернули с Хаджибейской дороги к Шкодовой горе.
За версту в них можно было разглядеть рыбаков. Один нес старые речные сети, другой — несколько пустых ведер, вдетых одно в другое, и нечто, напоминающее самодельную ловушку, которую можно было использовать только в лимане — по своей конструкции она никак не подходила для моря. Обоим было за пятьдесят. Их обветренные, загорелые лица были усталыми, а глаза потухли под грузом обстоятельств и нищеты. И было понятно, что ловля рыбы в лимане для них — не радость, не удовольствие, а тяжкий промысел, опостылевший до такой степени, что они с радостью бросили бы это занятие, если бы могли. От их старой одежды шел приторный, тошнотворный запах рыбы, омерзительный для любого человека, не привыкшего к такому.
Это были браконьеры, которые ловили рыбу в запрещенных местах лимана, уже взятых под контроль как заповедник советской властью и частным нэпманским капиталом. Местный колхоз пытался запрудить часть лимана и организовать там что-то вроде рыбного хозяйства. В воду специально запустили каких-то редких мальков.
Следил за всем этим солидный одесский нэпман, который часто приезжал из Одессы, чтобы проконтролировать свое производство. Местным обитателям в запруде рыбу лимана ловить было запрещено.
Но в другой части лимана ее почти не было, да и конкуренция была слишком большой. Жители Шкодовой горы, Хаджибейской дороги и близлежащих сел — Усатова и Нерубайского — умирали с голоду. Работы не было. В колхозах платили мало. Нэпманы драли с простого человека по нескольку шкур.
Если раньше жители роптали потихоньку, то все чаще и чаще стали возмущаться громко. Страшное социальное расслоение коснулось и этих мест. А потому местные, чаще всего после обеда, во второй половине дня, повадились тайком ловить рыбу в частном рыбхозяйстве, занимаясь натуральным браконьерством.
Время это было выбрано потому, что к вечеру нэпман всегда возвращался в Одессу на сверкающем, с иголочки, новом автомобиле, прогуливать денежки по кабаре да ресторанам. А с охранниками всегда можно было договориться, ведь в охране служили такие же местные жители, и за пару монет пускали своих. К тому же охранники так же ненавидели гладкого, упитанного нэпмана и считали, что от него не убудет.
Правда, однажды в рыбном хозяйстве попался очень несговорчивый сторож, который не только не пустил своих мужиков, но и настучал на них хозяину. Вечером, когда он возвращался с работы, его подкараулили, навалились да проучили всем скопом.
Охранник очутился в Еврейской больнице Одессы с сотрясением мозга и переломанными ребрами. Хозяин дорогостоящее лечение ему не оплатил, зато не задержался уволить его с работы. А пришедший на его место сторож стал намного сговорчивей.
С тех пор местные жители своего занятия не забросили. Нэпман, подозревающий что-то неладное, написал тома заявлений в местное отделение милиции почти на каждого жителя близлежащих поселков, а также копии всех заявлений отправил в горотдел НКВД Одессы. Поэтому на случай обыска, проходящего время от времени, браконьеры прятали свои сети и силки-ловушки в тайниках — в пещерном городе на Шкодовой горе.
Милиция приходила, рылась в старье — жалком имуществе бедных сельских жителей — и, потоптавшись, уходила. Нет доказательств — сетей, снастей и пойманной рыбы, — значит, нет и преступления. Нэпман рвал и метал, а браконьеры усмехались. Поступали так они не со зла — им нужно было кормить свои семьи.
Пойманную рыбу отвозили в Одессу, на Привоз, где в рыбных рядах их уже ждали специальные агенты, закупающие улов для дорогих ресторанов. Это было гораздо выгодней, чем горбатиться в колхозе за гроши.
Вот и в этот вечерний час двое рыбаков направлялись к Шкодовой горе, где находился самый настоящий пещерный город, одно из самых уникальных и мистических мест старой Одессы, известное только местным жителям.
В горе были вырезаны жилища, так называемые мины — самые настоящие комнаты, стенами которых были сама гора, а подземные этажи спускались к катакомбам.
По легенде, эти дома в камне создали местные каменотесы, которые издавна добывали в окрестностях камень для строительства Одессы. Для удобства и экономии строительных материалов они стали строить дома прямо в горе и сами поселялись в них.
Честно сказать, жить в подобных домах было мало удовольствия — они были сырыми, холодными, в них дурно пахло от близости грунтовых вод. К тому же катакомбы грозили плохим соседством — мало ли кто мог появиться из темных подземных ходов? Ведь издавна катакомбы облюбовали контрабандисты, опасные сектанты и представители криминального мира. А подобная встреча всегда грозила бедой — и с первыми, и со вторыми, и с третьими.
Поэтому постепенно каменотесы стали оставлять свои неудобные сырые дома и переселяться в ближайшие села в дома нормальные — деревянные или каменные.
Подземные дома в пещерах вновь заполнились в годы гражданской войны, когда появилось множество беженцев из разрушенных, сожженных сел. Изгнанные с родной земли, люди перебирались поближе к большому городу в надежде на лучшее будущее. Но жилья там не было.
Тогда вспомнили о пещерных домах. Новые обитатели рыли новые комнаты, укрепляли стены и ходы в подземелья и хоть как-то пытались выжить на обескровленной, разрушенной земле. Но они столкнулись с тем же, что и их предшественники — холод, сырость, плохой запах, неудобство, антисанитария и прочие проблемы, которые всегда подстерегают тех, кто живет под землей.
Поэтому подземелья стали сдавать внаем, а на вырученные деньги снимать жилье в ближайших селах. И конечно же, как и прежде, пещерные дома облюбовали контрабандисты, местные браконьеры и криминал.
Очень скоро пещерный город возле Шкодовой горы стал таким опасным местом, что даже живущие совсем рядом не осмеливались заходить туда с наступлением темноты.
Двое рыбаков снимали мину в жилище деда Михея — одного из старейших обитателей пещерного города на Шкодовой горе. Ему было лет 80, и у него болели ноги, но для своего возраста он выглядел бодрячком. Он был подвижен, острым на язык, знали его как отличного товарища и любили абсолютно все обитатели здешних мест. Старик вечно опирался на свою палку и шутил, что сделала она из африканского железного дерева. Но все прекрасно понимали, что такое редкое дерево не растет в этих краях. Он и сам жил в пещерном жилище, вырыв и укрепив две комнаты с летней кухней. В соседнем селе Усатово у него жила дочь с мужем и внуками, и на зиму дед Михей перебирался к ним.
Но уже с конца теплого в этих краях марта дед Михей переселялся в свою пещерную лачугу и занялся зарабатыванием денег — он сдавал мины местным браконьерам, которые прятали от милицейских обысков снасти.
Самый лов как раз и начинался с марта, ведь зимой лиман мог замерзнуть — большие морозы не были здесь редкостью.
Жил дед Михей в самом конце Известковой улицы, где было много заброшенных домов. Со временем они стали разрушаться, и желтый камень вываливался прямо на дорогу, делая проход по этой своеобразной улице весьма затруднительным, особенно с наступлением темноты.
Но возвращавшимся рыбакам повезло — на улице они показались еще до темноты. В свете ускользающих закатных теней вполне можно было разглядеть все окрестности и проломы в стенах пещер.
Рыбаки шли мимо дома, который почти провалился под землю. Был он разрушен до такой степени, что гора в этом месте стала оседать. Груда желтых камней возле пролома стен с каждым днем становилась все больше. Камни падали просто на дорогу, сминая буйно росшие по обеим сторонам дороги растения.
Рыбаки старались пройти как можно быстрей мимо опасного места, как вдруг один из них замедлил ход, а потом и вовсе остановился и дернул второго за руку, да с такой силой, что тот поморщился:
— Ты чего? — рассердился он. — Шо за тебя в голове?
— Да ты не собачься! Глянь лучше... Шо це там? — насторожился первый.
— Да брось ты мне гембель за уши наматывать, швицер задохлый! Башку солнце запекло за рыба старенная в нос ударила? — не унимался спутник. — Где ты идешь, шоб за тут смотреть?
— Да ты глянь! Страсть-то какая... Шо до того? Ты глянь! — и с этими словами рыбак указал рукой на груду сползших вниз из-за обвала стены желтых камней.
Тут его спутник уловил странные интонации в голосе давнего друга и понял, что слова его не были пустой болтовней.
— Вон там! — Рыбак вытянул вперед руку, которая вдруг стала заметно дрожать. — Вон за там лежит! Бачишь? Давай швыденько засмотрим, шо там...
Посреди груды камней виднелось что-то неестественно красное и маленькое. В этих местах давно уже не видели такого насыщенного красного цвета. Это были края нищеты, а яркий цвет предмета, чем бы он ни был, вызывал в памяти ассоциацию с чем-то из мира достатка и роскоши, то есть с тем, чего не видывали эти края.
— Червоный... — нахмурился его спутник, — да за ярко-то как! Здеся такого отродясь не стояло, шоб за так фонарить...
— А ну геть туда, за глаза смотреть! — и, не долго думая, первый рыбак положил на землю снасти и пошел к груде камней, увлекая друга за собой.
Подойдя к камням, они буквально замерли, приросли к земле. На верху груды лежал... красный детский башмачок. Он был совсем маленький, для ребенка не старше трех лет, сделанный из блестящей красной кожи, и просто светился. В нем были даже настоящие красные шнурки. Словом, это была дорогая элегантная вещь, которую позволить себе могла только состоятельная семья. Семья нэпманов — по тем временам. Откуда детский башмачок мог взяться здесь?
— Мать честная... — прошептал один из рыбаков, а второй вдруг быстро закрестился дрожащими пальцами.
— Матерь Божья... Заступница... спаси нас... защити, матушка...
И действительно: в этом детском башмачке, лежащем на груде камней, было что-то настолько жуткое и зловещее, что это почувствовали даже необразованные и не особо чувствительные рыбаки.
— Эй, робяты, шо за столб до дороги? — раздался сзади знакомый голос. — Вы до меня копыта нашкандыбали, али за как?
По дороге навстречу им шел дед Михей, опираясь на свою сучковатую палку.
— Да подожди орать, — прервал его один из рыбаков. — Тут за такое... А ну-ка зырь! Шо за то может быть?
Заинтригованный, дед Михей подошел поближе и увидел детский башмачок. Нахмурился. Находка ему не понравилась. Перевернул палкой, башмачок скатился с камней. Стало видно, что шнурки аккуратно завязаны на бантик.
— Может, дытынка какая потеряла? — Рыбак с надеждой посмотрел на Михея, как будто тот мог знать.
— Ох, лихо... — Дед Михей, хмурясь, с сомнением покачал головой. — Нет здесь таких дытынок, шоб за такой фасон носили... Вот шо, робяты, надо ходить, посмотреть.
— Может, оно того, — второй рыбак отступил на шаг, руки у него тряслись, — сила нечистая хороводит?
— Какая нечистая! Тьфу на тебя, дурень! — рассердился дед Михей. — Кому сказано: ходим.
Согнувшись, один за другим трое мужчин вошли в полуразрушенную комнату в недрах горы. Внутренние стенки почти все рухнули, и комната представляла собой один большой зал.
Дед Михей бодро шел первым — несмотря на возраст он хотел быть в курсе всего. И вдруг... остановился. Да так резко, что едва не упал.
Обхватив лицо руками — палка выпала из его рук, — дед Михей вдруг затрясся всем телом, издавая нечто настолько нечленораздельное, что у случайного свидетеля от ужаса волосы стали бы дыбом. И действительно — ужас, первобытный ужас словно охватил сгорбленную фигуру деда Михея...
Тут и оба рыбака, оказавшись за его спиной, смогли взглянуть вниз. Один стал белым как мел, словно из него разом выпустили всю кровь, а второй дико завыл. И, воя по-звериному, бросился прочь из ужасной пещеры...
Володя Сосновский тосковал за своим рабочим столом главного редактора самой важной в городе газеты. День был скучным и пустым до невозможности.
Недельный номер — большой субботний выпуск — был сдан еще накануне. Чтобы его сделать очень качественно, как всегда старался выполнять свою работу, Володя заставил вчера всех сотрудников сидеть в редакции допоздна, до 11 ночи. В последний момент полосы снимались, материалы переписывались, фото заменялись, с бедных сотрудников летели пух и перья... Корректоры и машинистки получали страшных редакторских пенделей — вместе с несколькими журналистами, попавшимися под горячую руку. Словом, стояла та суматошная и знаменитая газетная кутерьма, без которой каждый, к ней привыкший, уже не смог бы жить никогда.
Но вот номер был подписан и увезен в типографию. Заниматься больше было нечем. И на следующий день Володя позволил себе немного побездельничать. У него случались такие перепады настроения, когда после напряженной работы он чувствовал усталость, ему ничего не хотелось, и он не мог прийти в себя.
Сосновский сидел, развалившись за столом, и мысли его текли вальяжно, в свободном направлении. Думал он о том, стоит ли пригласить на свидание новую машинистку, которая вот уже вторые сутки подряд изо всех сил попадалась ему на пути, или все-таки не стоит. Она мила, у нее хорошая фигурка. Но один минус — светлые волосы до плеч. Блондинок Володя не любил. Ему всегда нравились темноволосые женщины, особенно с короткой стрижкой, особенно с боевым задором в глазах, которые смотрят то мечтательно, то строго, то мечут молнии, то дарят розы...
Думая так, Володя и сам не понимал, что новая машинистка не имеет вообще никакого отношения к его мыслям. Но в конце концов решил, что не стоит никуда ее приглашать. Все равно из этого ничего хорошего не получится.
В этот патетический момент в кабинет ворвался Савка и выпалил:
— Тебя там этот... секретник! Из НКВД!
— Учишь тебя, учишь... — вздохнув, Володя поднялся с места. — Надо говорить не секретник, а секретный информатор, село!
Савка только хмыкнул и нагло пожал плечами — он давно уже не обращал никакого внимания на снобизм Володи.
Секретные информаторы были личным нововведением Сосновского и самым лучшим, что он придумал за последний месяц.
Дело в том, что работу своей редакции Володя наладил не по-советски. И узнай кто, что он подражает буржуазным акулам пера, дело одним бы выговором не ограничилось.
Все началось со встречи с французским журналистом, который приехал в большевистскую Одессу. Сосновского пригласили не только как редактора крупнейшей газеты, но и как человека, отлично знающего французский язык. С французом, его звали Жан-Пьер, Володя даже подружился. Они неделю зависали по самым модным заведениям Одессы, дегустируя вкусные местные вина. Начальство закрывало на это глаза.
И вот француз рассказал, что в каждом важном ведомстве у его газеты есть информаторы — в полиции, в «скорой помощи», больницах, на таможне, в мэрии и т. д. Часто информацию скрывают от прессы. А так есть возможность узнать все первыми и подать сенсацию.
Володя буквально заболел этой идеей! Он так увлекся, что выделил часть гонорарного фонда в резервный и стал тайком нанимать людей.
И вот сейчас звонил его человек — молодой следователь из уголовного розыска, с которым Со-сновский тоже подружился.
В кабинет Володя вернулся задумчивым. Савка был там и ждал рассказа о звонке.
— Ну что? — Савка был правой рукой Володи, и от него можно было ничего не скрывать.
— Он сказал, что вся уголовка и все чекисты — в смысле начальство, верхушка НКВД, только что умчались в район Шкодовой горы! — сказал Со-сновский.
— А чего там? — Савка моргнул.
— Он не знает. Похоже, произошло что-то страшное и серьезное, какое-то ЧП, если туда все начальство поехало!
— Снова Кагул? — скривился Савка.
— Да какой Кагул?! Грабить там нечего. Нет, это убийство, похоже.
— А кого убили?
— Он не знает. Как только они вернутся, сразу мне перезвонит. Слушай, еще такой момент... Он сказал что-то про пещерный город на Шкодовой горе. Никогда о таком не слышал! А живу в Одессе не первый год. Что это такое?
— Ну ты даешь! Даже я за это знаю. Это место, где каменотесы дома в горе вырыли, пещерный город называется. Да ты почитать можешь, в нашем архиве книжки есть!
— Обязательно почитаю, — заинтересовался Володя.
Разговор их прервал второй звонок — того же самого информатора, который позвонил раньше, чем сам ожидал. Сосновский вернулся хмурый.
— Надо ехать туда. Ищи машину! — скомандовал он Савке.
— Что-то серьезное? — обеспокоился его зам.
— Ужасное! Надо туда отправляться. Ты поисками машины займись. По дороге расскажу. Да, еще в морг надо будет съездить, по дороге подскочим...
— Кого убили-то?
— Ты ушами не хлопай! Машину ищи, по дороге расскажу! Бикицер!
Савка пулей вылетел из кабинета. Но даже для главного редактора найти машину было не просто. Через 30 минут Савка вернулся и сказал, что машина будет только в 4 часа дня.
Было около двух. Оставалось ждать. Володя направился в архив. Он был твердо намерен провести этих два часа с пользой — прочитать все, что только возможно, о пещерном городе в окрестностях Шкодовой горы.