Ночь была темной. Уличное освещение отсутствовало полностью. Только крошечный фонарь над решеткой аптеки Гаевского и Поповского на Садовой отбрасывал тусклое желтое пятно на булыжники мостовой. Время от времени под порывами ветра фонарь раскачивался, и ржавая цепь, на которой он висел, издавала жалобный, пронзительный стон.

Полная, коренастая женщина средних лет в ворохе цветастых ситцевых юбок стояла под фонарем, вцепившись в решетку аптеки Гаевского обеими руками.

Для старожилов Одессы эта аптека была самым известным заведением в городе. Она существовала почти с самого его основания, и лекарств здесь всегда было множество. Но банковский кризис 1897 года, пошатнувший немало коммерческих заведений города, ударил и по знаменитой аптеке. И в 1898 году фармацевт Гаевский был вынужден взять себе компаньона – доктора Поповского, который оставил свою докторскую практику, чтобы заняться прибыльным аптечным делом.

С тех пор знаменитое фармацевтическое заведение стало называться аптекой Гаевского и Поповского, и уже в том же, 1898, году перебралось в одно из самых красивых строений Одессы – в дом Руссова на Садовой улице, напротив Соборной площади, где заняла весь первый этаж.

Со временем ассортимент аптеки расширился, в ней даже появился новый отдел косметических товаров, на которые в 1916 году, несмотря на войну, был особенно большой спрос. Но одновременно с продажей модных новинок аптека продолжала заниматься изготовлением собственных лекарств, а также предлагала желающим самые редкие импортные медикаменты. И потому большинство жителей Одессы, разного социального положения и уровня доходов, продолжали ходить именно в эту аптеку, где можно было купить лекарства по любой цене – и копеечные препараты для бедняков, и очень дорогие для богачей.

Когда-то эта аптека работала круглосуточно. Но обострение политической обстановки в городе после 1905 года и особенно страшные еврейские погромы, произошедшее в 1905–1907 годах, положили конец этой традиции. Аптеку стали на ночь запирать, закрывая дверь главного входа и окна витрины густой металлической решеткой – это была защита и от террористов, и от воров.

Однако память о том, что аптека работает круглосуточно, в городе была жива, поэтому время от времени местные жители забредали к дому Руссова и ночью. А бродяги и просто какие-то тени, выползающие на улицы с наступлением темноты, пробирались погреться под тусклым аптечным фонарем, который продолжал гореть всю ночь, следуя давней традиции – еще знаменитый герцог де Ришелье издал указ о том, что все аптеки и пункты больниц должны быть ярко освещены фонарем с наступлением ночи. К сожалению, новое время внесло свои коррективы, но что бы ни случалось в городе, каждую ночь фонарь аптеки продолжал гореть.

Так что редких в это время прохожих совсем не удивила фигура одинокой женщины, застывшей возле решетки аптеки. Впрочем, ночь была настолько холодной, что прохожих на улицах почти и не было. Даже конные жандармы не заглядывали в этот богатый район.

И действительно, в доме Руссова, находящемся близко к Дворянской, Преображенской, Дерибасовской улицам, жили большей частью богатые и знатные люди. А потому здесь редко бывали пьяные драки, свары или прочие беспорядки, которыми славились все остальные районы города.

Так уж случилось, что сын аптекаря Поповского в ту ночь возвращался в экипаже из гостей – со званого вечера в доме миллионера Анатра, закончившегося далеко за полночь. Он направился в особняк на Преображенской, который семья Поповских занимала с самого начала сотрудничества со знаменитой аптекой.

Ночью была изморозь, предвестница близких морозов, копыта лошади скользили на круглых булыжниках, а потому двухместный экипаж, управляемый кучером, двигался медленно.

Поповский, выпивший изрядное количество дорогого шампанского, мирно дремал в углу экипажа, как вдруг лошадь поскользнулась, и пассажир стукнулся лбом. Чертыхнувшись, молодой человек потер ушибленное место и высунулся было из экипажа, чтобы взглянуть, что произошло, как вдруг увидел, что проезжает как раз мимо отцовской аптеки, возле решетки которой кто-то стоит.

Как все богатые предприниматели, получающие большие деньги с коммерческого заведения, Поповский страшно боялся воров. Он уже управлял отцовской аптекой и страстно мечтал о все более растущих доходах, а воры означали не только досадную помеху в работе, но и прямой убыток. Аптеку грабили ночью уже несколько раз. И каждый раз воры взламывали дорогостоящую решетку, вводя хозяев аптеки в досадный, не предусмотренный расход.

А потому молодой Поповский, чью кровь заметно горячили еще не выветрившиеся пары шампанского, вытащил из кармана маленький пистолет, который всегда носил с собой, и велел кучеру ехать к аптеке. Он сам, лично, решил прогнать воров, проявив немыслимую лихость и героизм.

Надо сказать, что в обычных, так сказать, трезвых условиях молодой наследник аптечного дела никогда бы не осмелился на столь глупый поступок. Как минимум, он побежал бы за жандармами в соседний полицейский участок на Преображенской. Но в ту ночь обилие шампанского настолько изменило его поведение, что он решил проявить несвойственный ему героизм. Явной глупости воспротивился даже кучер, попытавшийся вмешаться, но воодушевленный приключением Поповский принялся размахивать пистолетом и кричать, что немедленно начнет стрелять. Причем прямо в спину кучера. Делать было нечего, и кучер, крестясь свободной рукой и шепча «Отче наш», повернул к аптеке.

Уже подъехав к месту Поповский разглядел, что возле решетки стоит женщина, похоже, пожилая. «Наводчица или пьянчужка», – решил про себя он, выпрыгивая из экипажа. Перепуганный трезвый кучер, которому категорически не нравились подобные происшествия в начале четвертого ночи, покорно следовал за Поповским.

– Эй, мадам! Аптека закрыта! – закричал молодой человек, размахивая пистолетом, – закрыта аптека, говорю! Приходите утром!

Но женщина не шевелилась. Во всей фигуре ее была какая-то странная, неестественная напряженность, особенно в раскинутых в разные стороны руках, которые прямо-таки вплелись в железные прутья решетки.

Протрезвевший Поповский оценил ситуацию: беспроглядная тьма вокруг и ни единой живой души, за исключением трясущегося кучера. Даже фонарь, казалось, горел более тускло, оставляя так мало света, что в нем ничего нельзя было разглядеть. Усилившийся порыв ветра качнул его, разбрасывая тусклые лучи света по сторонам, и в тот же самый момент раздался протяжный, пронзительный скрип, перевернувший Поповскому всю душу.

Он попятился. Скупые лучи осветили рисунок на ткани юбок женщины – это был тканный золотом набивной шелк, больше подходящий для обоев, чем для юбки. К тому же ткань была намотана как-то беспорядочно, небрежно. Подобной одежды Поповскому не доводилось видеть никогда. «Пьянчужка, в канаве вывалялась», – решил про себя он и повторил, правда, уже не так громко:

– Уходите, мадам!..

Никакой реакции на его слова не последовало. Неожиданно расхрабрившись, Поповский подошел ближе, и…

Руки, неестественно желтые руки были привязаны к решетке пеньковой веревкой. В тусклом свете отчетливо проступали витки пеньки. К тому же это была не юбка и не платье – человеческая фигура была просто вся, с ног до головы, замотана в ткань.

Поповский похолодел. Ткнул стволом револьвера в спину женщины. В тот же самый момент ее голова запрокинулась назад.

Отскочив назад, Поповский издал такой звук, который перебудил всех в округе. Оно и было понятно: у женщины было перерезано горло, причем так глубоко, что голова ее просто завалилась назад, на спину, держась на полоске кожи. И при ближайшем рассмотрении было понятно, что это вовсе не женщина, а мужчина, и к тому же пожилой мужчина, завернутый с ног до головы в яркую ткань, с руками, привязанными веревкой к решетке. А на руках… На обеих руках не было пальцев. Они были отрезаны по основание – на этих местах отчетливо виднелась черная, запекшаяся кровь.

В полицейском участке на Преображенской белого как мел Поповского пришлось отпаивать кофе с коньяком. Было около 7 утра. Аптеку огородили жандармы. Труп с решетки уже сняли и увезли в анатомический театр, а к месту происшествия слетелось все городское начальство. В этот день аптеку велели не открывать.

– Кто… Кто… кто он такой!.. – стучал Поповский по тонкому стеклу чашки. – Почему… почему так!.. – При этом в его голосе вопросительной интонации не наблюдалось.

В комнату, где и без того толпилось много жандармов, вошли еще двое – пожилой мужчина с лицом без всякого выражения и красивый, но чересчур бледный молодой человек с растерянными глазами, его нелепый вид дополняли непричесанные темные волосы, свисавшие каким-то совсем уже неопрятными вихрами.

– Полицейский следователь по особо важным делам Егор Полипин, – отрекомендовался Поповскому пожилой. – Что вы можете сообщить?

– Я уже все рассказал, и не один раз, – занервничал Поповский, – и ваши люди записали всё в протокол. Кто это сделал… такое?

– Протокол читал, – как бы соглашаясь, кивнул головой Полипин, – а насчет того, кто сделал… Вы слышали за Людоеда?

– Этот жуткий убийца, который орудует в городе? Слышал, конечно. Вся прислуга об этом говорит. Подождите… – Поповский как будто подбирал слова. – Вы хотите сказать, что этого человека убил Людоед?

– Уже третья жертва, – подтвердил Полипин. – И каждый раз одно и то же: глубоко перерезано горло, отрезаны пальцы и внутренние органы выпотрошены. Грандиозный шухер!

– Какой кошмар… А почему ткань?

– За это как раз вы можете нам сообщить.

– Я?! Почему я?! – Поповский был перепуган так, как не пугался никогда в жизни, и было отчего.

– Вот визитка, которую мы нашли в вашем бумажнике. – Полипин демонстративно аккуратно положил на стол позолоченный прямоугольник картона (как только Поповский оказался в полицейском участке, у него сразу же отобрали бумажник). – А вот эту визитную карточку, – положил он еще один кусочек картона на стол, – мы нашли в кармане сюртука трупа. И что? Видите, визитки абсолютно одинаковые! Так что вы можете нам за это сообщить?

На визитной карточке было написано «Аристид Сарзаки, негоциант».

Поповский взял карточку в руки.

– Ну конечно, я его знал. – Он говорил уверенно. – Это наш постоянный клиент. Я встречался с ним на разных званых вечерах. Вы тоже должны были о нем слышать – ну как же, мануфактура Сарзаки, знаменитые ткани Сарзаки… Это греческий купец Аристид Сарзаки, торговец тканями. У него сеть магазинов по всему городу, большие склады в порту и несколько кораблей, которые перевозят для него товары. Он совершенно откровенно занимался контрабандой… Ну что еще. У него был большой склад в порту, который сгорел. Тогда я с ним и познакомился. Сарзаки обгорел на пожаре и покупал очень много средств для восстановления кожи. Я даже как-то пригласил его с женой на обед… Так что: вы хотите сказать, что труп – это он? Богач Сарзаки?..

– Выходит, он. Лицо не изуродовано. Мы уже послали за его женой. Если она опознает, личность будет установлена. Что вы можете за него еще рассказать? – продолжал Полипин.

– Да ничего особенного, – с явным облегчением откинулся на спинку стула Поповский. – Человек степенный, семейный. Очень богатый. Если не ошибаюсь, ему около 60 лет… было… Я просто не понимаю, как могло произойти с ним такое! Это просто в голове не укладывается. А что за ткань? По виду контрабандная. Но зачем его завернули в ткань, как в женское платье?

– Скорее всего, ткань действительно контрабандная, – как бы нехотя ответил Полипин. – Подобная материя используется для обивки мебели. А зачем убийца его завернул – покажет следствие. Скажите, вы всегда расхаживаете по городу с револьвером?

– Практически всегда, – закивал головой Поповский. – Когда планирую возвращаться домой поздно. Знаете, я очень боюсь налетчиков и воров. Ваш начальник, главный полицеймейстер господин Бочаров, выхлопотал для меня особое разрешение. Но оружие имеет чисто психологический эффект. Я никогда бы не решился пустить его в ход. Мне и вынимать-то его пока не доводилось.

– Тогда почему вы подошли с оружием?

– Я решил, что это воры! – Поповский даже приподнялся. – Воры грабят аптеку, я решил их припугнуть… Я… Наверное, я был пьян… – Он как-то обессиленно опустился в кресло.

– Вы никого не увидели возле трупа? – тем не менее строго продолжал Полипин. – Ну там, тень…

– Ни единой души. Вокруг никого не было – только я и кучер. А правда, что я слышал от ваших жандармов? Они говорили о том, что этот человек был давно уже мертв.

– Правда. Судя по заключению судебного медика, он мертв как минимум три дня.

– Выходит, к решетке подвесили совсем труп?

– Разве вы этого не увидели? – удивился Полипин. – У вас нет образования врача? Или вы не поняли, что за тут две большие разницы? – Похоже Полипину представилась возможность поиздеваться над задержанным и он от этой возможности отказаться не смог.

– Что вы! – Поповский как бы и не почувствовал иронии. – Медицинское образование имеет мой отец, совладелец аптеки. А я просто коммерсант. Я управляю аптекой по коммерческой части. В рецептуру и во все такое не вмешиваюсь… Во всякие медицинские дела тоже…

– Зачем же тогда вы стали трогать за труп? – Полипин на самом деле удивился.

– Я ведь уже сказал! – почти простонал Поповский. – Я же думал, что это воры, что тетка – наводчица воров! Да я пьян был, решил пугнуть… А тут… труп… Скажите, я могу ехать домой? Меня держат уже третий час.

– Можете, – Полипин окинул Поповского тяжелым взглядом, – подпишете протокол и езжайте. Но по первому же требованию вы будете обязаны явиться в полицию для дальнейшего допроса.

Лицо Полипина при этом было хмурым и не означало для Поповского ничего хорошего. Что же касается спутника следователя, то за все время допроса тот не проронил ни единого слова, отстраненно уставясь куда-то в сторону своими перепуганными глазами, и был, при этом как показалось Поповскому, похож на отбившегося от стада теленка…

Жесткая вода царапала руки. А от количества мешков, сваленных в бадью для стирки, мучительно болела спина. Купчиха экономила на всем. Раз в месяц она привозила старые мешки из лавки своего мужа – протертые, с жесткими волокнами, такими колючими, что они просто раздирали руки, и заставляла их стирать – все до единого, чтобы снова пустить в ход, когда высушит их во дворе. Стирать мешки всегда доставалось Тане. Делала это купчиха специально. И в этом, как во всем остальном, сказывалась злость ее издевательств, выдуманных специально для Тани. Так что для нее раз в месяц стирка превращалась в ад. И вот как раз наступил этот день.

С трудом разогнувшись, Таня вцепилась в бадью двумя руками, чтобы передохнуть, немного успокоить дыхание, распрямить ноющую спину. Обычно за такой паузой всегда следовал гневный окрик купчихи. Она как-то изобретательно каждый раз метила в Таню особо отвратительным оскорблением. Было понятно, что исподтишка, тайно, купчиха следила за нею. Но в этот раз оскорблений не последовало. А до Тани донеслись взволнованные, громкие голоса.

Не поняв, почему это случилось, Таня обернулась к крыльцу. А на крыльце подвыпившая купчиха беседовала со своей подругой – торговкой с Привоза. И тема их беседы была столь увлекательной, что даже остальные прачки, бросив стирку, с интересом прислушивались к ней.

Впрочем, для Тани все это означало лишние минуты драгоценного отдыха. И, отдышавшись, она поневоле прислушалась к голосам.

– Ужас, ужас, ужас! – тараторила купчиха как заведенная. – Какой ужас! И прямо на аптеке Гаевского! Ах, ах! Куда смотрит полиция? Что только творится в городе? Ах, ах…

– А какой человек был! – вторила торговка с Привоза. – Страсть какой достойный человек!

– Благодетель! – закатила глаза купчиха. – Самый настоящий благодетель, руки которому целовать! Усё сердце на двор! Достойнейший был человек! Достойнейший! Мой муж сам, лично, одалживал у него деньги, и всегда под самые маленькие проценты! В последний раз – вообще за смешной процент. Ах, какой великой души был человек!.. И какая ужасная смерть!

– Говорят, – торговка с Привоза сверкнула глазами и снизила мощность подачи информации, словно сообщала невероятный секрет, – так вот, говорят, что за то, кто такой Людоед, прекрасно знают в полиции!.. Что специально, чтобы сделать такие страшные убийства, из Киева прибыл сверхсекретный агент!.. Шоб ответили! А я же знаю, шо на самом деле под этого Людоеда работает целый секретный отдел… Я за это говорю… Це ужасающее изобретение привезли в Одессу специально, чтобы устроить в городе облавы и террор, короче, шухер, после которого никто уже не будет фордабычиться. Изобретение? – это в смысле, такой жуткий способ за убийства, шобы напугать всех жителей города, устроить шухер… Здесь такого не стояло, чтобы таки лежать… – Она аж вспотела, эта тетка. Но продолжала: – И еще говорят, что агенты, работающие на этого Людоеда, выискивают сейчас новую жертву и специально для этого ходют по дворам.

– Ах! Качать права им здесь не тут! – вздрогнула купчиха. – Ну, мы их сюда не пустим! Какой ужас, какой ужас! Нервы путаются! – Она начала обмахиваться полуободранным веером.

– За Привоз каждый день облавы. Наши ребята, местные, чьи родственники торгуют, сбились в отряд, ходют с дубинками и специально шмонают всех подозрительных типов. Делают парадок, шоб горло не простужать. Сегодня утром одного мужика чуть ли не до смерти побили…

– А за что же побили? – ахнула купчиха.

– Подошел к торговке тканями, поцеловал ей руку и говорит: «Ах, за какие у вас изумительные пальцы!» Та, понятное дело, за крик. Все ведь знают, что Людоед пальцы отрезает. Ребята за крик услыхали, прибежали и так этого мужика измолотили, что живого места на нем не оставили! Наверняка он агент из этого подразделения был. Искал очередную жертву. Щас! Взял разбег с Привоза!

– Господь нас убережет! – купчиха картинно закатила глаза. – Какие страшные дела творятся в городе! Но господина Аристида жаль страшно! Большой души был человек! Какой замечательный был человек!

Услышав произнесенное купчихой имя, Таня вздрогнула и так заметно переменилась в лице, что на это обратили внимание даже прачки. Она отошла от своей бадьи и приблизилась к купчихе, чтобы ничего не упустить из разговора. Причем было видно даже постороннему, что действует она как-то автоматически. Имя, произнесенное купчихой, всколыхнуло страшный рой жутких воспоминаний.

Перед глазами Тани заплясали огненные языки пламени, сметающие бревна портового склада своим огнедышащим вихрем. Затем – черный обугленный остов здания, обгоревшие балки стен, торчащие из черной земли, как гнилые зубы. И чудовищные слова работников порта, грузчиков, укладывавших на телегу тела обгоревших: «Если бы только этот жадный грек вторую дверь сделал, столько бы людей не обгорело, они бы вышли. А он пожадничал и не сделал запасной выход…» Эти слова потом преследовали Таню все время, нанося глубокую, незаживающую рану. Запасной выход мог спасти ее бабушку. Она успела бы выйти, если бы на складе был запасной выход.

Эти слова подтвердил и одинокий жандарм, который составлял протокол на руинах, на пепелище бывшего склада. Он сказал, что склад был построен с нарушением правил безопасности, чтобы подешевле, и что самое гиблое дело, если на таком вот запечатанном складе начинается пожар. Запасной выход не делают, чтобы не создавать вентиляцию для склада, потому что если его сделать, то ткани могут пострадать от осадков, к примеру, снега или дождевой воды. Чтобы такого не происходило, дополнительно делают специальную вентиляцию с вытяжкой, которая вытягивает влажность. Но так строить дорого. А потому местные купцы предпочитают строить обычный, герметично запечатанный барак, из которого просто невозможно выйти в случае пожара. Впрочем, это никого не волнует. Даже учитывая частоту пожаров, которые, по статистике, особенно распространяются в холодное время года, когда в таких вот бараках без всяких мер безопасности зажигают печки для обогрева.

Позже, когда бабушка уже лежала в больнице, Таня пошла в контору купца, которому принадлежал злополучный склад. Она прихватила с собой жен нескольких погибших в огне рабочих, которые в ту ночь грузили ткани. Сделать так посоветовал Тане тот самый жандарм, что составлял протокол:

– Сходи в контору. Может, купец выделит вам хоть какую-то компенсацию, если у него есть сострадания. Все-таки по закону совести он должен дать денег хотя бы на лечение твоей бабушки. Но не исключено, что у него совершенно нет совести. Ну тогда он ничего вам не заплатит и прогонит вон, – говорил добросердечный жандарм. – Но попробовать стоит. Всё равно вы ничего не теряете. Прогонит – уйдете, и всего делов.

Находясь в приемной, рядом с роскошным кабинетом купца (в святая святых их все-таки допустили), Таня и жены погибших рабочих слышали доносящийся из-за дверей истерический голос купца, даже не удосужившегося сбавить громкость тона, хотя он знал о находящейся в приемной делегации:

– Что?! Какая компенсация?! Да гоните их всех в шею, вон!!! У меня склад сгорел, столько драгоценного товара потеряно, а я еще буду этой черни что-то выплачивать?! Вон! Гоните их в шею! Всех вон!!!

И тогда Таня не выдержала. Бывали моменты, когда она совершала такие отчаянные, безудержные поступки, сама не понимая, как это произошло. И в этот раз Таня решительно открыла дверь кабинета и шагнула вперед. Толстый грек, изо всех сил разорявшийся на приказчика, стоявшего перед ним с опущенной головой, даже не успел к ней повернуться.

– Ты подавишься своими деньгами, поганая сволочь! – крикнула она. – И за эти слова тебя ждет больше бед и страданий, чем принес нам огонь! Будь ты проклят! Ты слышишь, проклятый боров! Будь ты проклят!

Толстый грек еще больше раскраснелся, стал как вареный рак и взметнул кулаки над головой:

– Что?! Как?! Да я полицию!.. Да я тебя жандармам!.. Сгною в каталажке, воровка проклятая!.. Как ты смела сюда войти!..

– Это ты вор, – уже спокойнее сказала Таня. – И будешь наказан за это.

Затем она развернулась и быстро ушла из конторы купца. Ее никто не удерживал. Но еще долго после этого в страшных снах Таня переживала мучительную унизительность этой сцены.

И вот теперь купчиха произнесла это имя – страшное имя, разбередившее в душе Тани незаживающую рану.

– Кого убил Людоед? – переспросила Таня.

– Убили купца Аристида Сарзаки, торговца тканями. Мануфактура Сарзаки, слышала? Зверски, чудовищно убил этот зверь, Людоед!

– Слава Богу! – Таня подняла глаза к небу. – Все-таки есть на свете справедливость!

Тут купчиха просто онемела, не говоря уже о прачках и торговке с Привоза. Она так удивилась, что даже снизошла к вопросу.

– Ты с ума сошла? Чего это ты так говоришь?

– А того, что купец Сарзаки преступник и вор! Из-за него погибли люди! – выкрикнула Таня. – И я рада, что этот негодяй получил по заслугам!..

– Ты… ты… да как ты смеешь говорить такое об уважаемом человеке?! – У купчихи просто слов не хватило. – Замолчи свой рот…

– Мадам, унизьте ваш хипиш! – хмыкнула Таня. – Да никакой он не уважаемый! Аристид Сарзаки был негодяем, вором и убийцей! Я рада, что Бог покарал его, хотя бы руками Людоеда!..

– Ты сумасшедшая, – внезапно тихо сказала купчиха, с интересом посмотрев на Таню. – Ты сумасшедшая, и я всегда это подозревала. За дурною головой ноги через рот пропадают. Наматываешь язык на мои нервы. В общем, так: с тобой просто опасно иметь дело! Убирайся! Ты уволена. И больше не появляйся здесь никогда, – купчиха даже рукой хлопнула по перилу.

Таня подошла к бадье, вытащила оттуда тяжелый, намокший мешок и, вернувшись к крыльцу, с силой запустила его в купчиху. Мешок попал ей в толстый живот, обдав фонтаном брызг.

– Подавись ты!.. – с удовольствием смакуя такие знакомые, но не произносимые ею слова Молдаванки, сказала Таня. – Подавись ты за свою стирку! Пошла!.. Стирай сама.

– Полиция! – придя в себя, истерически заорала купчиха. – Полиция!!! Помогите! Убивают! Караул!..

Плюнув на крыльцо купчихи, Таня быстро пошла прочь, провожаемая застывшими взглядами всех тех, кто остался во дворе. И только быстро пройдя несколько кварталов и заметно остыв, она вдруг с какой-то ясной, пугающей четкостью осознала, что лишилась единственной работы, которую смогла найти, единственного источника существования… И что в старом матерчатом кошельке, оставшемся в ее комнате, вся наличность составляет только 10 копеек, а из еды – на столе краюха засохшего черного хлеба, а в углу комнаты – полведра полусгнившей картошки, купленной за гроши… В их доме давным-давно не было ни масла, ни белого хлеба, ни молока, ни яиц, ни хорошей крупы, и никакой приправы, кроме щепотки каменной соли, которая совсем не растворялась в жесткой известковой воде…

В комнате было мучительно холодно, потому что дрова закончились день назад, и в эту ночь бабушка кашляла так страшно, что Таня совсем не сомкнула глаз. Обхватив руками колени и дрожа под вытертым одеялом, она сидела в темноте, прислушиваясь к ужасному кашлю бабушки, и захлебывалась слезами. Таня плакала горько, взахлеб, уже не пряча своих слез. Впрочем, бабушке было так плохо, что она не видела слез Тани и не слышала ее рыданий, не понимая того отчаяния, которое в реальной жизни намного страшнее, чем ад.

Осознав все свалившееся на нее горе – невероятное, страшное горе, – Таня присела на какую-то каменную тумбу и в отчаянии заломила руки. Самым ужасным ей показалось то, что горе это вполне можно было предотвратить, ведь ей стоило лишь промолчать… И все пошло бы своим чередом, и после стирки мешков она получила бы деньги, и жизнь не казалась бы страшной пропастью, теперь разверзшейся у ее ног…

Но все уже произошло, все уже случилось, и поправить этого было нельзя. Даже если бы Таня упала в ноги купчихе и слезно молила о прощении, та все равно не взяла бы ее назад. Но Таня и подумать не могла о том, чтобы унижаться перед этой женщиной, которая с жестокой несправедливостью обрушила на нее град чудовищных унижений, совсем незаслуженных…

Нет, унижаться перед купчихой она не будет. Что же тогда? Тогда… Глаза Тани наполнились жгучими слезами, и, чтобы прогнать их, она решительно мотнула головой. Плакать она не станет. Что изменится, если она будет сидеть здесь и рыдать? Разве это что-то изменит в ее положении, в судьбе бабушки? Никто не пожалеет, никто не придет на помощь, никто не спасет. Если только… Если только она не спасет себя сама, найдя любой выход к этому спасению. И этот выход нужно искать. Это единственное, что стоит сейчас делать…

– О чем грустите, барышня? – раздался над Таней мужской голос. Оторвавшись от своих страшных мыслей, она подняла голову и увидела, что рядом с ней стоит небольшой двухместный экипаж, а в нем… Таня прикусила язык, сдерживая грубое выражение, уже готовое сорваться из ее уст, и вынужденно улыбнулась.

– Здравствуйте, доктор! – произнесла она почти естественно, справившись с собой.

Экипажем правил доктор Петровский, тот самый врач, который спас бабушку. Было странно и удивительно не только то, что он узнал Таню, а прежде всего то, что появился он именно здесь и сейчас.

– У вас очень грустное лицо. Что-то случилось?

– Бабушка… – Таня встала со своей тумбы и подошла к экипажу. – Ей совсем плохо.

– Что с ней?

– Кашель, сильный. Особенно по ночам. И совсем не спит. А я… Я только что потеряла работу и даже не представляю, что теперь делать. Снова придется искать. – Похоже силы Тани были на исходе. Она говорила очень тихо.

– Да, незавидное положение, – сказал доктор. Он был абсолютно серьезен. – Садитесь-ка ко мне. Я еду в больницу. Вы поедете со мной, и я дам вам лекарства для бабушки. – Похоже, доктор не шутил.

– Спасибо, доктор, я не могу этого сделать, – растерялась Таня. И призналась тихо: – У меня совсем нет денег. Я не смогу заплатить вам за лекарства…

– Разве я говорил что-то о деньгах? – Петровский нахмурился. – Садитесь немедленно! Я дам вам лекарства бесплатно, без всяких денег. И они поддержат вашу бабушку…

И тут Таня все же не выдержала. Слезы хлынули из ее глаз. Поддерживаемая Петровским, она села в экипаж, все еще рыдая и прижимая к лицу платок, который дал ей сердобольный доктор. Молча они проехали большую часть пути, во время которого Таня все не переставала плакать.

Больница, как всегда, жила своей бурной жизнью. Петровский провел Таню в свой кабинет, а сам вышел. Очень скоро он вернулся с двумя бутылками микстур.

– Это давать на ночь, – строго сказал он, – а это – каждый раз после еды. Если все будете делать правильно, ей полегчает. Вы сказали, что бабушка совсем не спит?

– Нет.

– Этому я тоже попробую помочь.

Петровский открыл сейф, находящийся в стене, и достал небольшой стеклянный пузырек с белыми таблетками.

– Снотворное. Знаете, как оно действует?

– Нет…

– Берете таблетку и делите на две части. Если бабушку совсем уж замучит бессонница, дайте одну половинку перед сном.

– А если дать четверть? Ну, половинку половинки? – допытывалась Таня, прикладывая мысленно, как бы растянуть лекарство на дольше.

– Бабушка проспит всего два часа. Это очень маленькая доза. А вам нужно, чтобы она проспала хотя бы часов шесть…

– Маленькая доза… – задумалась Таня. – А если добавить какой-нибудь настойки? Я слышала, что алкоголь увеличивает свойства снотворного?

– И от кого вы только слышали подобную глупость? – Доктор даже вскочил. – Ни в коем случае не вздумайте так делать! Алкоголь угнетает центральную нервную систему и нейтрализует полезные свойства снотворного. Если маленькую четвертушку таблетки, о которой вы спрашивали, смешать с вином, ну хотя бы с одним бокалом вина, то человек проспит меньше часа! И какой тогда смысл от снотворного?.. Не слушайте больше безграмотных людей, которые говорят всякие глупости! Если у вас есть вопросы, приходите ко мне!..

– Спасибо, доктор, – Таня взяла снотворное. – Я даже не знаю, как вас отблагодарить…

– Отблагодарите тем, что не пойдете на Дерибасовскую! – вырвалось у Петровского.

– В смысле? – Поняв, Таня густо покраснела. – Я не пойду. Клянусь. Правда.

– Я постараюсь помочь вам с работой. – Видно было, что доктор настроен решительно. – Я могу взять вас санитаркой посменно. Правда, платим мы мало, но это лучше, чем ничего. Если вы хотите, можете прийти завтра.

– Спасибо, доктор. – Таня было очень неудобно, но она сказала честно: – Я не смогу. Я… правда найду работу. Мне обещали место в швейной мастерской.

– Ну, как знаете, – похоже доктору ее ответ не понравился, но он себя сдержал. – Если передумаете, приходите.

– Спасибо. – В дверях Таня обернулась. Лицо ее вдруг стало застывшим, каким-то отстраненным. – Спасибо вам, доктор. И за заботу, и за лекарства… За то, что вы такой человек…

– Вы уверены, что с вами все будет в порядке? – вдруг забеспокоился Петровский.

– Абсолютно. Я выживу. Я всегда выживаю, – горько улыбнулась Таня.

И она ушла. Петровский был слишком занят, чтобы ее остановить. Но среди дня время от времени неприятная мысль все-таки приходила ему в голову – мысль о том, что не надо было эту девушку отпускать.

Сжав снотворное в руке, Таня шла по городу с застывшим лицом. Она ничего не слышала, не смотрела по сторонам. Лицо ее напоминало безжизненную, белую маску, только яростно сверкали какие-то дикие глаза. Но никто не всматривался в глаза Тани, и она уверенно дошла до дома, не сомневаясь, что Гека уже ждет ее там.

– Скажи, на что ты можешь пойти ради меня? – сразу же, с порога, спросила она его.

Таня и Гека сидели в темной комнате, освещаемые лишь отблесками пламени из печки (Гека к тому времени принес дрова). После того как приняла лекарства, бабушка спокойно заснула, и кашель ее прекратился. Гека почувствовал какие-то странные перемены в Тане. Его страшно пугали ее глаза.

– Скажи, на что ты можешь пойти ради меня? – повторила Таня и, повернувшись, посмотрела на него в упор. И он понял, что это не просто вопрос.

– На всё! – твердо ответил Гека.

– Ты мог бы пойти ради меня в тюрьму?

– Мог бы. И в тюрьму, и на виселицу. Мне все равно.

– Ты так сильно меня любишь?

– Люблю, – Гека впервые признался Тане в любви. Но выражение глаз девушки уничтожало всю романтичность такого момента.

– Хорошо, – кивнула Таня, – тогда ты поможешь мне.

– В чем помогу? – спросил Гека.

– Мне нужны деньги, – твердо ответила Таня. – Больше меня ничего не волнует. Я должна вырваться из этой нищеты. Я готова пойти на что угодно. У меня есть план.

– Какой план? – Гека вдруг похолодел.

– Хороший, – Таня впервые улыбнулась. – Надежный. Я, кажется, все обдумала, ведь я думаю целый день. Но я не справлюсь без твоей помощи. Этот план на двоих. Ты согласен мне помочь? – Она снова посмотрела на Геку.

– Я согласен на всё, – твердо ответил он.

– Хорошо, – кивнула Таня. – Значит, мы будем действовать вместе. Ты и я. Вместе – даже если мы попадем в тюрьму.

– Что ты задумала? – всполошился Гека. – Если ты хочешь участвовать в налете, то…

– Ты все узнаешь в свое время, – остановила его Таня. – А пока ты должен сделать вот что. Завтра с утра пойдешь на скотобойню и принесешь мне свежую кровь – такую, чтобы она не успела свернуться. Крови нужно немного, бутылки хватит, но она должна быть настоящей. После этого ты сделаешь то, что я тебе скажу. Знаешь, – усмехнулась она, – у нас есть мощный помощник в деле.

– Какой еще помощник? – не понял Гека.

– Людоед, – четко произнесла Таня. – Убийца по имени Людоед.