Где-то в глухом углу утробно взвыла собака, а в нос ударила острая, тошнотворная вонь. Под ногами хлюпала жидкая грязь. Темнота была сплошной, как покрывало, без единого просвета. И в этой жуткой темноте вообще ничего нельзя было разглядеть. Володя не понимал, как Полипин ориентируется в этом мраке, как может свободно ступать в темноте, не боясь свернуть себе шею, свалившись в придорожную яму, застрять в дырявом заборе или вымазать форменный мундир какой-нибудь несмываемой грязью.

Без Полипина Володя давным-давно заблудился бы в этом мраке, не сделав и двух шагов. И даже с Полипиным он совершенно не ориентировался в этом странном и страшном месте, как дьявольское наваждение воспринимая убогие огоньки, светящиеся в жалких лачугах бедняков.

– Потерпи, скоро придем, – Полипин потащил его на какие-то жуткие мостки. Володя, конечно, оступился, плюхнул ногу в жидкую грязь, вымазал форменные штаны до колена и выругался сквозь зубы.

– Выкишивайся отсюдой! Шо ж ты хочешь, – вытащив Володю из грязи, Полипин усмехнулся, – Молдаванка не Дерибасовская. Тебе, кстати, это полезно. Нельзя жить в Одессе и ни разу не побывать на Молдаванке!

– Какого черта тут так темно?

– А зачем здесь свет? Все местные обитатели спокойно ориентируются без всякого света. Здесь живут бедняки, роскоши здесь нема.

В стене дома приоткрылась дверь, и оттуда вывалилась пьяная, галдящая компания – послышались крики, песни, пьяный смех.

– Люба моя дорогая, шо мы лясим-трясим? Подпольный кабачок, здесь таких полно, – прокомментировал Полипин, – на каждом шагу. Це не шмутки, це шара. И прячутся очень умело, поэтому облавы делать трудно. Здесь легко спрятаться и пересидеть, когда местность знаешь. Никто не найдет. Потому мы целуем замок и пролетаем, как фанера над Парижем. Шоб они были мне за это здоровы!

– Слушай, какого мы сюда идем? Почему нельзя было встретиться в центре города, в нормальном месте? – злился Володя.

– Не тошни на мои нервы! Странный ты, – фыркнул Полипин, – ни черта не смыслишь в сыскной работе. Это же осведомитель! Он прячется. Ему не с руки, чтобы его видели с нами в центре города. А на Молдаванке встретиться в самый раз. Вот и идем к нему на Молдаванку. Тем более, он сам нас позвал.

– А если нас там прирежут?

– Не прирежут. Это не в его интересах. Тем более, я давно знаю этого Косого. Он уже не первый раз мне на своих стучит. Много от него полезной информации. А я взамен закрываю глаза на кое-какие его делишки. Так что, видишь, выгодно обоим.

– А ты уверен, что информация ценная?

– Уверен. Иначе он бы нас к себе не позвал.

– Ты повтори еще раз, а? – попросил Володя. – А то я как-то после этих бессонных ночей…

– Шоб ты мне был здоров! – буркнул Полипин. – Я ведь тебе уже сто раз повторял! Ну ладно. Он сказал, что точно знает, кто такой Людоед и может нам его выдать. Он сам слышал, как этот тип хвастался своими подвигами. Он назовет имя. Имя, а не гембель!

– А этот Косой… Он кто?

– Из банды Щеголя, его правая рука. Все серьезные дела Щеголя на нем. Сейчас, после того, как Японец их всех построил и организовал, Щеголь лишился большей части своего влияния. Но все равно, человек он солидный, авторитетный. И девочками с Дерибасовской занимается только он. Японец дал ему на это полный карт-бланш.

– Выходит, он не связан с мокрухой?

– Никак не связан.

– Тогда с чего этот Косой…

– Косой часто трется промеж убийц. Слушает разные разговоры. И про Людоеда узнал случайно – по его словам. А может, его специально натравили Щеголь или Японец, чтобы сдать нам Людоеда. Ведь криминальный мир не любит таких. И этот псих убийца страшно мешает всем королям Молдаванки, особенно Японцу. Может, они его специально выследили и решили избавиться таким вот образом, через Косого. Не знаю. Их расчеты меня не интересуют. Но в любом случае, все это нам на руку.

Полипин свернул в какой-то убогий переулок, прошел два низеньких, почти вросших в землю, дома и остановился возле третьего, совсем уж жалкого на вид. Дверь была совершенно разбита, стены покосились, вместо стекла в окно была вставлена фанера. Осмотревшись вокруг, следователь коротко, отрывисто постучал в дверь. Раздался хриплый голос, приглашающий войти. Полипин с силой толкнул разбитую дверь, и они оказались в убогой лачуге. На стене висели рваные рыбацкие сети, посередине стоял стол, на нем – глиняный кувшин с двумя стаканами, зажженная свеча. За столом сидел Косой.

Володя разглядел ужасающий шрам, пересекающий все лицо, опущенное веко над вытекшим глазом, и внутренне содрогнулся. Похоже, этот человек был ужасен не только внешне, но и внутренне.

– Кого ты привел? – нахмурился Косой. – Я же сказал тебе одному приходить.

– Это друг. Он тоже ищет Людоеда.

– Сядь, – Косой ногой толкнул к Полипину табурет, – в ногах правды нет.

Полипин сел, Володя остался стоять за его спиной. В кармане шинели Володя предусмотрительно сжимал рукоятку револьвера.

– Ладно, Косой, выкладывай. С чем звал?

– Выпьешь?

– Ага, щас шнурки поглажу! Времени нет с тобой пить. Если знаешь чего – дело говори! А не тошни на мои нервы! И не делай мине погоду! Лучше сделай за себе базар!

– Деловой, значит? Ну, дело так дело. Верку Лысую с ожогами в Еврейскую вчера привезли, так ты уши-то закрой, что б она не говорила.

– Щас! Твоя работа?

– Ты сам сказал – дело! Ты уши закрой, если хочешь Людоеда поймать. И глазом засохни, шоб уши не завяли.

– Шоб ты мине был здоров! Ладно, не сопи ушами, як швицер замурзанный. За уши закрою. Но не за твой рот.

– Так вот, – Косой уперся локтями о стол и заговорщически понизил голос, – слышал я тут за один разговор… Один тип другому похвалялся, как легко человеку пальцы отрезать. Он, мол, делал, и не раз. Потом мы в кабаке оказались, выпили, а он и говорит – скажу, мол, тебе одну вещь, мне никто не поверит, а ты слушай. Все ищут Людоеда, а я и есть Людоед. Ну я ему – выкишивайся отсюдой, по будням не заливаю! Ну, смеяться начал – мол, брось заливать. А он нож вынул – такой длиннющий, и говорит: вот этим ножом как дашь по горлу, так голова будет держаться на одной полоске кожи. Я так делал, и не раз. И не швицер… Видно как сразу. Я протрезвел, спрашиваю – зачем ты это делаешь? А он говорит: мне за это деньги платят. Все они люди богатые, их родственники заказывают. Гроб с музыкой. И велят убить так, шоб никто не понял, шо это заказ. Ну, я и придумал за психа. И говорит: знаешь, сколько мне жена Когана денег отвалила? А дочка богатого грека Сарзаки? Ты себе и не представляешь даже! Шоб мы так жили, как они прибеднялись! Ну, я и спрашиваю: а за мальтийца-то, за иностранца кто заплатил? А он смеется – ты, говорит, совсем странный, кусок адиёта! Да помощник его заплатил, за то, что мальтиец раскрыл, как его помощник за деньги ворует! Скажешь, не повод убить? А я тебе скажу – еще какой! Этот же помощник и от капитана-мальтийца, и от хозяина деньги прятал. А как выплыви оно все на свет? Словом, рассказал мне все это. В том, что он Людоед, я и не сомневался ни минуты. Теперь вот решил рассказать.

– Кто?

– Из наших. Из криминала. В банде Корня, но Корень не давал ему развернуться. Держал как швицера замурзанного, погоду ему делал! Сейчас и Корень, и он под Японцем, вроде как его люди. Но Японец держит его еще хуже, совсем за шестерку. За такое кусок адиёта, шо гланды стошнят. Так шо повод убивать у него есть. Как раз тот фасон!

– Имя!

– Гека. Слыхал за него, небось? Человек Корня! Он комнату снимает на Госпитальной. Да, и еще. Это ведь он, Гека, с девками-хипишницами работает. Девка у него есть такая, по имени Лиза. Эта девка и к Японцу Корня устроила, и хипишами промышляет на Дерибасовской. Там такая – любой гембель мало не покажется! А придумал это всё он, Гека. Тварь опасная… Чистой воды фраер…

– А я за это знаю? Не верю я тебе. Шо-то не за то ты говоришь. Знаю я Геку. Не тот парадок. Он никогда не был мокрушником.

– Люди меняются, правда? А от чего ж не убить, если хорошие деньги? И я бы убил.

– Кто-то еще слышал за ваш разговор?

– Никто не слышал. Мы в отдельной каморке были. Там здесь не тут. И я ничего бы не услышал, не напои его. Я его как свинью напоил. Он совсем пить не умеет. Я ж говорю – швицер замурзанный… Я знал, что ты не поверишь. Никто бы не поверил. А ты вспомни, что он в доме Когана был и с женой его имел способ снюхаться. И сопоставь в голове.

– Шоб ты был мне здоров! – Полипин поднялся, оттолкнул табуретку. – Мы проверим. Зови, если что.

– Тут не проверять, тут хватать его надо! Смотри, опоздаешь. Поцелуешь замок. Он еще за кого-то убьет. И будет тебе на голове гембель…

Когда они вышли из вонючей лачуги на свежий воздух, Полипин остановился.

– Не верю я ему. Брешет. Заливает, як лясим-трясим. Шо-то тут не здесь.

– А по-моему, все сходится! – Володя был настроен более оптимистично. – Брать надо этого Геку – и всех дел! Бочаров от радости с ума сойдет.

– Ага, щас! Ты поучи ученого! – фыркнул Полипин. – Спешить не надо, а то таких дров можем наломать… Як два адиёта в четыре ряда!

– Совершенно непонятно, что за симпатию ты испытываешь к этим уголовникам, – рассердился Володя. – Хватать надо, а ты не хочешь!

– Не тошни на мои нервы! Я не сказал, что я не хочу за это! – огрызнулся Полипин. – Схватим в свое время. А пока – будем посмотреть.

Гостиница «Лондонская» на Николаевском бульваре сияла огнями. И возле этой ослепительной иллюминации собиралось больше всего гуляющих. Субботним вечером на бульваре, как всегда, яблоку негде было упасть. Нарядно одетая публика и люди в одежде попроще прогуливались по красивым аллеям бульвара, глядя на яркие огни «Лондонской», наслаждаясь не по-зимнему теплым вечером. Так же много здесь было жандармов – меры безопасности в городе были усилены, но в этот субботний вечер ничто не предвещало беды. Казалось, она проходит стороной – так тихо, спокойно и уютно празднично, как-то по-семейному, было на старинном бульваре, где вечер за вечером, ночь за ночью одна из самых роскошных гостиниц города зажигала свои неизменные огни.

Как и положено, возле «Лондонской» всегда дежурил швейцар. Но если летом он беспрерывно стоял на улице, демонстрируя всем своим чопорным видом солидность заведения, то зимой чаще всего прятался внутри, в холле, стараясь внимательно следить за тем, кто входит и выходит из гостиницы, какие экипажи подъезжают к сверкающему главному входу.

И сейчас, прильнув к стеклянным дверям, швейцар не спускал глаз с лакированного модного экипажа, который только что подъехал к самому входу. Из гостиницы тут же вышли двое мужчин, сели в экипаж и быстро уехали. А к дверям уже подъезжал следующий.

Поток экипажей был непрерывным. В этот вечер в «Лондонской» отмечал свой юбилей профессор университета, и на торжество собралось достаточно много гостей, так же много людей выходило из гостиницы.

Немного устав от этой беспрерывной слежки, швейцар занялся двумя постояльцами, семейной парой, которые, подойдя к нему, стали выяснять, как пройти на одну из городских улиц.

Именно поэтому он и упустил из виду изящный двухместный экипаж, который подъехал к дверям гостиницы. Из экипажа тут же выпрыгнул изящный молодой человек в лакированном цилиндре и помог выбраться весьма пожилому мужчине.

Пожилой был либо болен, либо сильно пьян. Он с трудом буквально вывалился из экипажа и двигался так неловко, что с носа у него свалилось золотое пенсне и едва не хрустнуло под каблуком. Но молодой успел его подхватить, и неприятности не произошло. Пожилой в этот момент застыл на месте, явно не желая идти дальше.

– Дядя, ну прошу вас! Я же не могу вас насильно тащить! – громко произнес молодой человек. Голос донесся до швейцара, который обратил на них внимание почти сразу и даже заметил, как в ярком свете ночного фонаря заблестели черные как смоль волосы молодого, выбившиеся из-под цилиндра.

Пожилой, прижавшись к плечу молодого человека, что-то, видимо, пробурчал в ответ – голос его был настолько тихий, что до швейцара не донеслось ни звука. Но слова, по всей видимости, были неприятными, потому что молодой вдруг разъярился.

– Ну уж нет! Я вам не нянька, чтобы везде за вами таскаться! Последний стаканчик вашего коньяка явно был лишним! Имейте в виду – я туда не пойду, и нечего на это рассчитывать! Ноги моей не будет у этого надутого индюка, даже ради вас! Так что вы решайте, и побыстрее! Я не могу возиться с вами весь вечер! Идите сами!

Пожилой, видимо, снова что-то сказал, при этом молодой буквально оттащил его в сторону, подальше от стеклянных дверей гостиницы. До швейцара снова донесся его голос:

– Ну хорошо, давайте постоим здесь, и вы подумаете. Если вам станет легче от этого…

Оба пропали из вида, похоже, они продолжали свои переговоры далеко от входа. Швейцар угадал довольно типичную ситуацию: молодой человек по каким-то причинам уговаривал своего дядю идти на юбилей без сопровождения, а тот отказывался. Ситуация была настолько тривиальной, что швейцар почти сразу потерял к ним интерес. И совершенно не удивился, когда лакированный двухместный экипаж вдруг отъехал от главного входа, причем лошади рванули так резко, с такой яростью, что из-под копыт буквально посыпались искры. По всей видимости, победа осталась за молодым человеком, упрямый родственник так и не уговорил войти вместе с ним в гостиницу.

Прошло совсем немного времени. Швейцар успел почти забыть об этом эпизоде, занявшись другими посетителями, как вдруг с улицы донеслось истошное:

– Помогите! Человеку плохо! Помогите!

Только этот крик, раздавшийся возле самых дверей, мог заставить швейцара оставить свой пост и выйти на улицу. Когда он подошел, у дверей уже собралась толпа. Возле самой гостиницы, недалеко от главного входа, прислонившись к стене, сидел тот самый дядя, не решившийся войти внутрь. Ноги его были ровно вытянуты вперед, голова свесилась на грудь, а длинная черная пелерина парадного костюма закрывала почти все туловище, в том числе и руки.

– Позовите врача! Нужен врач! Человеку плохо! – снова раздались крики. Вскоре послышалось цоканье копыт по мостовой, и возле гостиницы появились два конных жандарма.

– Что здесь происходит? Посторонись! – зычный голос жандарма разнесся над толпой, которая сразу поредела.

– Толпиться не велено! А ну разойдись! – вторил ему второй, окидывая толпу тяжелым, властным взглядом.

Один из жандармов спешился, подошел к сидящему на улице человеку, строго посмотрел на швейцара:

– Постоялец гостиницы? Живет здесь?

– Никак нет, ваше благородие! – вытянулся в струнку швейцар. – Подъехал в экипаже, но внутрь не за- ходил.

Жандарм пошел к мужчине, легонько тронул его плечо.

– Господин, вы меня слышите? Очнитесь!

Реакции не последовало.

– Сходите кто-нибудь за врачом! – распорядился жандарм. – А пока давайте занесем его в холл гостиницы.

Второй жандарм тоже спешился, сунув поводья лошади какому-то юркому мальчишке, и вместе с первым подошел к мужчине.

– Давай ты за ноги, а я попробую за плечи, – скомандовал первый жандарм. Второй схватил человека за ноги и немного приподнял тело. В этот момент спина его соскользнула, а длинная пелерина распахнулась. В толпе раздался крик.

Голова мужчины запрокинулась вниз, за спину – у него было перерезано горло, причем так глубоко, что голова болталась буквально на полоске кожи. Что же касалось всего остального…

Руки мужчины крепко были связаны прямо перед собой бельевой веревкой. На руках отсутствовали пальцы. Весь живот представлял собой застывшее кровавое месиво – когда-то бывшая белой сорочка буквально заскорузла от крови. Но самым страшным все-таки было лицо.

У мужчины не было глаз. Кто-то вырвал глаза, а вместо них вставил скрученные в трубочку денежные купюры. И эти страшные бутоны торчали из его лица как отростки самого ада, настолько ужасающим было это зрелище.

Те, кто увидел подробности, машинально стали креститься. Истошно, с надрывом, закричала какая-то женщина. Первый жандарм принялся разгонять толпу, а второй накинул на тело какую-то темную тряпку, услужливо вынесенную из гостиницы швейцаром.

Полипин и Володя прибыли через час. Было около девяти вечера. Гостиница к тому времени, а также часть тротуара возле нее были оцеплены полицией. Тело все еще лежало на улице.

Полипин очень внимательно осмотрел тело. Володя же едва решился взглянуть. При виде денежных купюр, вставленных в глаза, ему стало настолько плохо, что он чуть не потерял сознание.

В кармане убитого Полипин нашел визитную карточку и протянул ее Володе.

– Борис Татарский, председатель правления банка «Южный». Это банкир. Кстати, я его знал в лицо, так как были у меня дела с этим банком.

– И что же, это он?

– Он. Даже без глаз – все равно можно за него рассмотреть.

– Глаза, видимо, в шампанском графа Чарторыйского, – сказал Володя.

– Таки да, – Полипин кивнул. – Я все ждал, когда найдут за очередное тело. И вот, пожалуйста, спустя три дня. Выкишился!

К ним подошел судебный врач, деловито застегивая на ходу свой чемоданчик.

– Та же история. Мертв как минимум неделю. Тело хранилось в холодном месте, поэтому признаки разложения минимальны. А почерк ран абсолютно такой же, как и во всех остальных случаях. Рана на горле идентична ранам других жертв – нанесена, похоже, тем же самым оружием. Также его выпотрошили и отрезали пальцы. Единственное, что новое, – это глаза. Кстати, сразу могу сказать, что глаза вынули уже после смерти. Он умер от раны в горле. А все остальное – один к одному.

– За глаза как раз понятно, – усмехнулся Полипин, – убийца хотел подчеркнуть его профессию. Купца Сарзаки он замотал в обивочную ткань, моряку вымазал лицо синей краской. Лицо Когана вообще было похоже на кусок колбасы. А банкиру он вставил деньги в глаза – как раз все сходится.

– А глаза преподнес в подарок графу Чарторыйскому, – добавил Володя.

– Таки-да! Я же говорю, все сходится.

Почти целый час Володя и Полипин допрашивали швейцара, который был единственным свидетелем, видевшим убийцу.

– Молодой человек, изящный, но сильный. Высокого роста. Лица было не разглядеть, оно было скрыто под надвинутым цилиндром, – твердил швейцар. – Волосы! Волосы у него черные, я видел. И весь он смуглый какой-то. Крепкий. Да. А волосы черные.

Это было единственное, что твердил швейцар би-тый час. Экипаж, в котором приехал убийца, он не запомнил.

– Обычный такой экипаж, двухместный, как все. Молодой сам лошадьми правил. Не видел я ничего особенного, не знаю, как сказать. Да по бульвару такие каждую минуту проезжают! Все одинаковые.

В конце концов замученного швейцара пришлось отпустить. Тело увезли в анатомический театр. Оцепление с гостиницы было снято.

Полипин и Володя сидели в мягких креслах в холле.

– Доигрался? – Володя гневно смотрел на Полипина. – Говорю тебе – надо брать! Взяли бы вчера этого Геку…

– А что бы за это дало? Тогда бы банкира не нашли. Ты же слышал врача – он мертвый уже неделю. А убийца только сегодня его выбросил. Так что для нас все к лучшему! Не делай мине погоду!

– Нечему тут радоваться! Мы знаем, кто убийца, и сидим тут, развалившись, и ничего не делаем! А в это время он может еще кого-нибудь убить…

– Не убьет. Он часто не убивает.

– Все равно. Этого Геку надо брать. Я не вижу другого выхода. Ты знаешь дом, где он живет? Надо ехать на Госпитальную.

– Ты прав, – Полипин поднялся с места, – в конце концов, придется его брать. Но я не уверен до конца, что это Гека. Не тот фасон…

– Что тебе нужно, какие доказательства?

– Да нельзя вот так брать и слепо верить первому же встречному бандиту-доносчику! Этот Косой тот еще подонок. Может, у него с этим Гекой свои счеты, и так Косой решил ему отомстить. А мы возьмем и погубим невиновного человека.

– Невиновного? Этот Гека бандит!

– Бандит – может быть. Но не убийца.

– Всё, хватит, – Володя решительно поднялся с кресла. – Если ты не хочешь арестовывать Геку, я сейчас же еду домой к Бочарову, все рассказываю ему, беру отряд солдат под свою личную ответственность и еду на Молдаванку! Этому нужно положить конец!

– От кусок адиёта! Да уймись ты, дурья голова, – Полипин поморщился, – еду, еду… Успеешь еще поехать! Тут думать надо, а не действовать!

– И много ты надумал? Ты все думаешь и думаешь, а трупы все находят и находят! Сколько людей должно погибнуть, пока ты до чего-то додумаешься? – Володя кипел от негодования.

– Шоб ты мне был здоров, – Полипин поморщился, но все же вышел на улицу.

Взяв с собой десять жандармов, они отправились к Геке. Полипин был уверен, что тот не окажет сопротивления. Он молчал всю дорогу, не проронив ни единого слова, и выглядел так, словно у него разом разболелись все зубы. Володя принимал кислую мину Полипина на свой счет, но совершенно не понимал, почему он не хочет арестовывать Геку.

Сосновский никак не разделял сентиментальности Полипина в отношении представителей криминала. А не разделял потому, что не знал главной истины, которую за долгие годы своей службы постиг его старший товарищ.

Полипин знал Молдаванку и знал особые законы криминального мира. Он был знаком с налетчиками, ворами и жуликами, которые были способны на любой грабеж, на любой налет. Они были способны на всё, но никогда не убивали, и Полипин знал это. Как старому сыскарю, ему в чем-то импонировало это особое благородство криминальной романтики, полной таинственного мира непонятных, невидимых королей. Как человек благородный, Полипин не мог не уважать размах и мощь своего противника.

Но тот, кто убивал так, не был его противником. Не был частью Молдаванки и криминального мира. В нем чувствовалась злая, разрушительная сила, неподвластная никаким законам, жестокость ради жестокости. И на беззлобного Полипина, привыкшего к воровским схемам, а не к кровавому беспределу, это наводило ужас.

Но он не мог объяснить всё это Володе. Его напарник не знал Молдаванки, он ее не понимал. А потому Полипин ехал молча, чувствуя, что они готовятся совершить роковую ошибку. Но не ехать было нельзя. Другого выхода не было.