Вадим проснулся поздно. Солнечный свет заливал комнату, застывая на полу; он будто выломал из стены окна, заменил их слепящими раскаленными пятнами. В этих пятнах тонкими нитями дрожал раскаленный воздух, и от него нельзя было оторвать глаз.

В квартире стояла мертвая тишина. Опустив босые ступни на пол, Вадим несколько минут пытался прийти в себя и одновременно разобраться во всем произошедшим за эти дни, но потом решил выбросить из головы все лишние мысли. Одевшись, он закрыл окно (забыл это сделать вечером), рассеяв иллюзию солнечного света, и снова поразился тишине, застывшей вокруг него как плотный, не пропускающий воздуха пузырь.

В красной комнате никого не было. Как и спальня, красная комната была залита светом. Он вдруг застыл на месте, словно пригвожденный к полу. Ему показалось, что по извилистым линиям красных стен стекают вниз густые объемные капли свежепролитой крови и запах с привкусом металла стоит в воздухе, наполняя ноздри и душу.

Видение было настолько живым, реалистичным, понятным, что он испытал нечто вроде настоящей панической атаки, обрушившейся на него впервые в жизни. Кровь прилила к голове, а ладони и ступни, наоборот, стали холодными. Кровь стучала в висках, сердце в бешеном ритме разрывало грудную клетку; казалось — еще мгновение, и оно остановится навсегда, прервет жизнь…

Красная комната сочилась кровью в лучах ослепительного солнечного света, и Вадим мог думать только о том, сколько крови пролилось — или могло пролиться? — здесь.

Наконец отпустило. Страх прошел. Обои стали просто яркими и красочными, а красная комната — просто старой, захламленной мебелью комнатой, в которой ничего страшного на самом-то деле и нет.

Собираясь с мыслями, он прошел в кухню, по дороге заглянул в ванную. Нигде не было Джин. Похоже, она куда-то ушла. Ему это не понравилось. Но запретить ничего Вадим, конечно, не мог — смешно было даже думать об этом.

На кухонном столе стоял ноутбук. Возможно, она сидела за ним еще утром. Он открыл крышку, включил, но дальше не продвинулся. Ноутбук требовал пароль. Вадим удивился: к чему такая секретность?

Пароля он не знал. Ему вдруг стало интересно. Он подумал, что на самом деле ничего не знает об этой женщине. Кто она, откуда пришла в город, что принесла с собой?

Почему она так отличается от всех остальных женщин, почему так похожа на колючий цветок, который остается живым даже после самого жестокого мороза? Он не знал. Но в груди Вадима вдруг шевельнулось какое-то теплое чувство, впервые за много лет. И он был искренне благодарен Джин за это. А благодарность он умел испытывать — так же, как умел хранить в себе ненависть.

Часы в красной комнате показывали 11 утра. Он уже на два часа опоздал в офис. Было неприятно — опаздывать он не любил, хотя и мог себе это позволить. А потому, быстро собравшись, Вадим выскочил из квартиры без завтрака, гадая о том, придет ли на работу Джин.

* * *

Шум из-за дверей офиса он услышал еще в коридоре, едва выйдя из лифта, и был настолько удивлен, что не поверил своим ушам. В шуме солировали визгливые женские голоса, крики, звуки какой-то странной, вообще неуместной здесь суматохи. Еще послышался плач — сквозь этот безумный хор пробивались истерические женские рыдания.

Вадим застыл, прислушиваясь. Сомнений не было: шумели у него. Он нахмурился, подумав о том, что именно так приходится платить за опоздание на работу. Затем тяжело вздохнул и открыл дверь — так резко, что казалось, шум и гам вдруг застыли в воздухе.

Все сотрудники его офиса толпились в одной комнате — в самой первой, большой, в общем зале. Вместо того чтобы работать, они возбужденно ходили по комнате, размахивая руками. Абсолютно все. А в самой середине комнаты Вадим увидел сидевшую на стуле пожилую женщину с узловатыми мозолистыми руками. Лицо ее исказилось, словно от большого горя, мутным потоком текли слезы, а рот был раскрыт в крике. Вадим понял, что именно ее рыдания разносились по коридору до самого лифта.

Тут же, в толпе, находилась Джин. Он понял, что утром она ушла на работу, и испытал острое чувство облегчения. Джин была невероятно бледна, а ее лицо выражало страдание. Ее бледность еще больше подчеркивал зеленый цвет блузки, которая ей совершенно не шла: от такого соседства кожа принимала землистый оттенок.

Джин стояла не в общей массе, а как бы в стороне от всех, держалась особняком. Вдобавок Вадим заметил, что она выглядит нездоровой. Чувство облегчения сменилось острой тревогой.

Пожилая женщина, между тем, выдохнула, снова раскрыла, обливаясь слезами, рот и вдруг завыла с таким придыханием, с таким свистом, что он едва не подпрыгнул на месте.

Вадим рявкнул, пытаясь перекрыть весь этот вой:

— Да заткните ее кто-нибудь наконец! Что здесь происходит?!

Он увидел заместителя, бледного как смерть, который проталкивался сквозь толпу сотрудников, спеша к нему. Было ясно, что в офисе произошло что-то нехорошее.

— Это наша уборщица… Она потеряла ребенка…

— Какого ребенка? Что за бред?! Да какой может быть ребенок в ее возрасте?!

— Внучку. Она внучку с собой на работу взяла, — заместитель откашлялся. — Она часто ее с собой берет. Девочка… Восемь лет. Зовут Наташей. Мы ей разрешали поиграть за компьютером. На одном игры есть новые… А это в шесть утра было…

— Короче! — рявкнул Вадим.

Ему казалось, что он просто сходит с ума.

— Так вот… это… пропала девочка… найти не можем, — у заместителя был такой вид, словно он хотел провалиться сквозь землю.

— Как может пропасть ребенок в здании с видеокамерами и охраной? — Вадим этого действительно не понимал. — Вы везде искали?

— Все здание обыскали! Нигде нет. На улицу выходили…

— Натуленька… деточка! — вдруг снова завыла женщина, и в этом вое было столько отчаяния, что у Вадима буквально зашевелились на голове волосы.

— Заткните ее кто-нибудь! — Он так нервничал, что уже не сдерживался в выражениях. — В котором часу она привела сюда ребенка?

— В шесть ча… — начал было заместитель, но уборщица вдруг перебила его.

— В половине седьмого утра! Мы опоздали немного… Натулечка… просыпаться не хотела… кровиночка моя… — голосила женщина.

— Она вдвоем с внучкой живет, — непонятно к чему пояснил заместитель, — родители девочки на заработках заграницей. В Польше, кажется…

— И что произошло? — Вадим был не расположен выслушивать житейскую историю уборщицы.

— Девочка за компьютер села, как обычно. А она убирать стала. С вашего кабинета начала… — снова откашлялся заместитель. — Потом сотрудники собираться стали… а потом спохватились… Нет нигде ребенка…

— Кто видел девочку последним?

— Я, — вдруг выступила вперед Джин, — я ее в туалет водила. Она попросила показать, где туалет. Мы вышли отсюда. Она зашла в туалет. Я ее подождала. Мы вернулись вместе сюда, в комнату. Девочка села к компьютеру… А дальше я не помню. Я пораньше пришла поработать. Работы много.

Джин говорила настолько скованно и неуверенно, что он вдруг понял: она не знает, как держаться с ним, не понимает, как общаться на глазах всех остальных сотрудников.

— Кто еще был в это время в комнате? — Вадим продолжал допрос.

Все происшедшее вдруг стало казаться ему настоящим кошмаром — похуже, чем красная комната.

— Я… и я… — вперед выступили еще двое его сотрудников, — мы тоже пораньше поработать пришли… проект горит…

— Видели девочку? — нахмурился Вадим.

— Да за компьютером сидела, вроде. Мы не разглядели толком… — пожал плечами один сотрудник, а второй добавил: — Я вообще не помню, не присматривался. Я сразу к своему рабочему столу прошел…

Дальше заместитель выступил с отчетом о том, как были допрошены все сотрудники соседних офисов, осмотрены все помещения. Охранник на входе не помнил, чтобы ребенок выходил. Даже камеры просмотрели — никаких следов девочки, разгуливающей по зданию, зафиксировано не было. На одной из камер было заметно, как Джин с девочкой идут по коридору в сторону туалета. И ничего больше.

Ситуация оказалась даже не скверной, а катастрофической. И Вадим моментально принял решение:

— Нужно вызвать полицию. Пусть они занимаются!

Заместитель тут же бросился звонить. А Вадим, закрывшись в кабинете, позвонил Артему Ситникову и попросил того приехать, обрисовав ситуацию в двух словах.

Ситников прибыл вместе с нарядом полиции и сразу прошел к Вадиму в кабинет.

— Ты подозреваешь, что… — Артем хмурился.

— Ребенок пропал. Такой возраст… девочка… — ему было страшно говорить.

— Понимаю, — Артем кивнул, — девочка наверняка могла выбежать на улицу, а камеры не успели это зафиксировать. Тогда… она не вернется. И это может оказаться наш очередной труп.

— О господи! Зачем ты так! — Вадим вдруг почувствовал, как ему не хватает воздуха.

— Ты ведь сам подумал об этом, — так же хмурился Артем.

Полиция, разумеется, ничего не нашла. Рыдающую уборщицу увезли домой. До конца рабочего дня он старательно избегал Джин, которая сидела за своим столом, сгорбившись над проектом, и тоже не поднимала на него глаз. Атмосфера в офисе была напряженной. Сотрудники переговаривались между собой приглушенными голосами, и острое предчувствие беды, как сквозняк, летало в воздухе.

Звонок раздался к концу дня, после семи часов вечера. Вадим был все еще в офисе, хотя Джин давно ушла домой. Ему пришлось задержаться, чтобы покончить с текущими делами. Звонил Артем.

— Ее нашли, — в голосе следователя не было жизни, — она мертва. И это наш случай. Все в точности.

— Где?

— В двух кварталах отсюда есть небольшой скверик между домами. Она была подвешена на ветке, в глубине разросшегося куста. Так сразу, с ходу, и не увидеть. Ее собака нашла. Мужик один гулял с собакой, собака его и потащила…

— Следы насилия? — слова причиняли Вадиму настоящую боль.

— Нет. Как и во всех остальных случаях. Задушена. Платье в горошек. И косички… — судя по тону, Артему было не лучше.

— Удалось установить что-то о платьях? Кто их шьет?

— Пока ничего. Они не фабричные и нигде не продаются.

— Сообщили бабушке? — Вадим сглотнул горький комок.

— Пока нет. Девочку только что нашли. Я с места происшествия тебе звоню. Не хочешь приехать?

— Нет! — Вадим содрогнулся. — Ни за что! Нет…

В памяти ожило жуткое воспоминание из парка — запах прелой сырой земли, гнетущая ночь, детский труп, распластанный на земле, трогательные горошины на платье… Весь тот ужас, от которого до сих пор леденела в его жилах кровь! Он ни за что не хотел бы пережить все это снова.

— Я тебя понимаю, — сказал Артем…

* * *

Джин расхаживала по красной комнате в каком-то странном, нервном напряжении, и глаза ее, как у дикой кошки, адским пламенем сверкали в темноте.

— Ее нашли, — остановившись и уставившись на него в упор, утвердительно сказала Джин.

— Нашли, — Вадим кивнул.

— Она мертва, — Джин всплеснула руками, — как все те дети! Как те дети! Но я не рисовала ничего! Почему я ничего не нарисовала?!

— Я не знаю, — ему было страшно говорить: он не знал, как могут подействовать на Джин его слова.

— Ее задушили, да? И подвесили на дереве?

— На кусте, — машинально поправил он. Джин застыла на месте и вдруг резко рухнула на диван. Закрыла лицо руками и зарыдала в сгущающейся над ними темноте. Она рыдала, и слезы ее сочились сквозь сведенные судорогой пальцы. Вадим молча стоял и смотрел. Это было все, что он сейчас мог сделать — молча стоять и смотреть.

Вадим заставил Джин принять снотворное, которое оставил врач, и уложил спать на диване в красной комнате, потеплее укрыв пледом. По какому-то негласному соглашению между ними (он не мог понять, где оно было заключено и когда) Джин почти все время проводила в красной комнате и спала там же. Комната словно притягивала ее и действовала на нее — как это не звучало дико! — успокаивающе. Вадим все время находился в спальне, выглядевшей совершенно иначе. Он сам так и не понял, в какой момент почти окончательно перебрался в квартиру к Джин.

Она выглядела плохо, стонала во сне — так стонет человек, мучающийся от зубной боли, но Вадим прекрасно понимал, что ее терзает совсем другая боль. Кожа ее лица казалась землисто-серой — так, словно Джин год не видела солнечного света, все время сидя взаперти. Особенно страшно этот оттенок кожи смотрелся при искусственном освещении…

Было еще рано, около девяти часов вечера. Он дал Джин такую убойную дозу снотворного, что она должна спать до самого утра. Делать было нечего. Вадиму стало скучно.

Телевизора в квартире Джин не было (он вдруг подумал о том, что сейчас в современных квартирах мало у кого есть телевизор — его почти никто уже не смотрит). Висеть в интернете в соцсетях или смотреть кино не хотелось тоже. Идти было некуда, спать — рано. Возвращаться к себе домой не хотелось. Ехать ужинать в ресторан? Произошедшее днем напрочь отбило у него аппетит, и даже одна мысль о еде вызывала тошноту.

Вадим нашел на кухне начатую бутылку водки. Плеснул себе немного, добавил лимон и лед, и с этим импровизированным коктейлем уселся в спальне, по-прежнему не зная, как убить вечер.

И как раз в этот момент зазвонил телефон. Вадим взглянул на номер — незнакомый. Но он привык реагировать на все звонки — мало ли кто мог позвонить, — а потому ответил.

Вадим не поверил своим ушам! Звонила бабушка паренька-экскурсовода, который водил желающих по темным городским уголкам, — та самая, из библиотеки.

— Не ожидали услышать меня? А ведь я звоню совсем не для того, чтобы продолжить приятное знакомство, — хихикнула старушка и, правильно расценив его недоуменное молчание, продолжала совсем другим тоном: — У меня есть кое-что для вас.

— Что именно? — Вадим был холоден, как лед, но услышанное через секунду мгновенно превратило лед в водопад.

— Письмо от внучки Кровавой Графини!

— Что вы сказали?! — опешил он.

— Что слышали! — снова хихикнула бабушка. — Я была уверена, что вы мне не поверите. Я читала его сегодня днем. Помните, я рассказывала вам о преподавателе, который пишет книгу про Кровавую Графиню?

— Помню что-то подобное.

— Так вот: он получил письмо от женщины, которая утверждает, что у Кровавой Графини была самая настоящая внучка.

— Ну, это не мудрено. Ведь там были дети от первого брака, которых забрал в Париж первый муж, — не сразу вспомнил он.

— Нет, вы не поняли, — бабушка хихикнула в третий раз, весьма довольная собой. — Эта внучка — дочь ребенка, который был рожден здесь, в городе, в вашем доме, и которого держала взаперти Кровавая Графиня.

— Как? — онемел он.

— Я знала, что вы будете поражены! Письмо невероятно интересное. Приезжайте завтра. Я возьму его для вас.

— А кто автор? Сама внучка?

— Нет. Автор — женщина, которая ухаживала за внучкой до самой смерти. Но та умерла. И перед смертью взяла с женщины слово, что она перешлет письмо человеку, который пишет книгу о ее бабушке. О нем сообщали в газетах, он выступал по телевидению. Словом, существует множество вариантов, как она могла узнать про будущую книгу. Вот и решилась предать свою историю гласности.

— К письму приложены какие-то документы? Ее метрика? Может, еще что-то?

— К сожалению, нет.

— Тогда все это может быть голословным утверждением. Просто выдумка больной старой женщины, которой невесть что взбрело в голову. А может, решила подзаработать?

— Нет. Она объясняет в письме достаточно подробно, почему документов нет. По ее словам, ее забрали в приют и сама бабушка дала взятку, чтобы там ей сделали новые документы.

— Что за бред? Как такое могло быть? — снова поразился Вадим.

— Дело в том, что случилась довольно запутанная история. Вам надо прочитать письмо. А может, и встретиться с женщиной, которая его передала. Жду вас завтра с утра, в библиотеке.

Вадим пообещал, что придет. Разговор был закончен. Он чувствовал дикое раздражение.

Как он впутался во все это? Ради кого? Ради той больной на голову куклы с зелеными волосами, которая стонет сейчас так, словно ее терзают черти в аду? Она ведь ему даже не нравится! Почему же он вынужден выслушивать весь этот бред (а он не сомневался, что история в письме — бред) и жертвовать своей собственной жизнью?

Внезапно он решил вести себя, как всегда. И, потянувшись к телефону, Вадим набрал номер какой-то девицы из своего списка, просто наобум ткнув пальцем — набрал, даже не удосужившись посмотреть, как ее имя.

От неподдельной радости, прозвучавшей в голосе девицы, у него свело скулы. Как будто он специально звонил именно ей! Его всегда удивляла эта женская глупость — полное неумение разбираться в мужских звонках, в истинных причинах, по которым мужчина проявляет интерес к какой-то очередной кукле. Конечно, дурочка была сейчас свободна. Даже не переодевшись (зачем — вернее, ради кого?!), он вышел из дома.

Девица оказалась хорошенькой. Высокая, с модельной фигурой, внимательным взглядом теплых карих глаз и длинными темными волосами. Он просто поразился тому, зачем такая интересная девушка тратит время на полную ерунду, встречаясь с таким человеком, как он, с тем, кто даже не может вспомнить, как ее имя. Но когда девица раскрыла рот, все очарование пропало. Она была непроходимо глупа, и эта глупость отвратила его так, будто девица изо всех сил толкнула его локтем.

Они поехали в какое-то кафе. Вадим было предложил ей торт, но спутница посмотрела на него с таким ужасом, что он чуть не подавился от смеха, и тут же заказала страшного вида салат, который стоил, как целых три торта. Салат отвратительно вонял специями. Девица все время лепетала какую-то ерунду, от которой у Вадима сводило скулы.

В конце концов пытка ужином закончилась, и он отвез ее домой. Девица была поражена его благородством — тем, что он не потащил ее к себе, а сначала накормил дорогим салатом. Это еще раз доказало Вадиму, что женщины бывают непроходимо глупы. Мысль о том, что мужчину от нее тошнит, даже не приходила ей в голову!

Он затормозил возле ее дома. Девица решила его отблагодарить. На самом деле она была готова на все, чтоб его удержать. Это, с ее точки зрения, было последним способом. Девица потянулась к его брюкам, принялась расстегивать пояс, опускаясь все ниже и ниже. Вадим обожал оральный секс. Мысль о том, как эти пухлые губы с ботоксом прикасаются к нему, завела его, как вдруг…

Как вдруг прямо на лобовом стекле он увидел лицо Джин — с блеклой, землистого цвета кожей и запавшими глазами. Просто лицо Джин.

Девица изо всех сил вращала языком и вожделенно чавкала, стараясь поглубже заглотить его член, а Джин все смотрела на него со стекла, и было некуда спрятаться от ее взгляда.

И тогда с Вадимом произошло то, что не происходило никогда в жизни. Он оторвал от себя девицу, вытолкнул ее из машины, а потом как был — с расстегнутыми брюками и напряженным вздыбленным членом — рванул куда-то в темноту, дрожа от возбуждения и горя.