Вадим был готов отвечать на вопросы деловито и четко — так, как обычно разговаривал по телефону, когда вел свои дела. Он продолжал бы так говорить и дальше. Это был верный тон для разговоров по любому поводу — его тон. Но в тот самый момент, когда Вадим поднял глаза и взглянул врачу в лицо, он понял: спокойного разговора не получится. По искаженному лицу врача пробегали странные тени. Вадим никогда не видел ничего подобного.

Мрачные тени — сказано мягко. Если бы Вадим был опытным психологом, то он увидел бы в глазах врача самый настоящий страх. Но и того, что он разглядел, было достаточно, чтобы понять: мирная, спокойная, тихая жизнь для него, Вадима, закончилась. И отныне все на свете будет уже не так, а как-то иначе.

У врача было лицо человека, привыкшего ко всему на свете, человека, сделавшегося жестоким циником из-за своей профессии. Это было лицо человека, пресыщенного всем, что он видел на своем веку, и вдобавок внушившего самому себе, что больше ничего на свете его не может удивить. И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, врач сбросил свою броню. Что за вихрь смял его щит, шлем и латы — все до последней пластины? Это было лицо циника, пережившего что-то наподобие ядерного взрыва, который перевернул его сознание.

— Что… — начал было Вадим, потрясенный этим сломленным взглядом.

Целый вихрь мрачных мыслей, словно вырвавшись из кошмарного волшебного фонаря, заполнил узкое пространство холодного больничного коридора. Вадим даже разговаривать начал растерянным тоном. Его словно закружил рой этих черных теней…

Артем Ситников смотрел во все глаза. Как и все юристы, смыслящие в своем деле, он был неплохим психологом; умел четко просчитывать людей и тут же выискивать у них уязвимые места. И его, как человека, привыкшего играть на слабостях других, вдруг поразила явная неадекватность во взгляде врача. Ему, как юристу, видевшему ужасные фотографии из множества уголовных дел, это выражение лица врача напомнило человека, который впервые в жизни увидел изуродованный до неузнаваемости труп человека. Но и того, что Артем понял, было достаточно для осознания страшной железобетонной истины: происходит что-то плохое, что-то очень плохое и этого никак нельзя избежать.

Врач тяжело вздохнул, остановился, посмотрел на стену, словно пытаясь что-то на ней прочитать, потом перевел взгляд на посетителей.

— Вы слышали когда-нибудь о «письме одержимых»? — твердым, холодным, а потому кажущимся уверенным тоном спросил врач.

Вопрос повис в воздухе. От него вдруг повеяло каким-то средневековым ужасом. Вадим вдруг почувствовал, как по его телу бежит ледяная дрожь.

— Что вы имеете в виду? — сглотнув горький комок, спросил Вадим.

— В средние века было такое понятие — вернее, термин из области экзорцизма — «письмо одержимых», — сказал врач. — Вы знаете, что такое экзорцизм? Знаете?

— Изгнание дьявола, — ответил Артем, а Вадим вдруг снова испытал приступ ледяной дрожи.

— Если бы мы жили в средние века, — хмуро усмехнулся врач, — я бы решил, что в вашу девушку вселилась нечистая сила. По крайней мере, все признаки одержимости у нее налицо.

— Я не понимаю, что вы такое говорите! — слабо запротестовал Вадим, но тут же замолчал.

— Девушка, которую вы привезли, находится в очень скверном состоянии, — отрезал врач. — Физически с ней все в порядке. Состояние ее стабилизировалось, раны серьезны, но поддаются лечению. А вот психически… Боюсь, я буду вынужден пригласить специалиста. Я слабо разбираюсь в психических заболеваниях.

— Объясните! — следовательским тоном потребовал Артем.

— Извольте, — криво усмехнулся врач. — Она находится в ступоре. Пульс замедленный, давление тоже ниже нормы. Мозговая деятельность отсутствует. Она не отвечает на вопросы, не реагирует на внешние раздражители, скорее всего, ничего не слышит и не ощущает физическую боль. Она в полном ступоре. Знаете, что это такое?

— Слабо, — пожал плечами Артем.

— Это состояние глубокой замкнутости в себе. Человек полностью теряет контакт с внешним миром, понимаете? Уходит в себя настолько глубоко, что перестает чувствовать, видеть, говорить, понимать. Вывести человека из такого состояния бывает очень непросто. Как правило, ступору подвержены люди, которые недавно пережили крайне тяжелую психическую травму. Люди, которые так и не справились с этой травмой. Они склонны впадать в ступор от малейшего волнения. Наличие таких симптомов говорит о том, что у человека серьезные проблемы с психикой. Возможно, прогрессирует развитие заболевания. Впадать в ступор очень опасно — неизвестно, выйдет человек из этого состояния или нет. А один из последующих приступов может оказаться последним, и тогда вернуть человека в обычное психическое состояние будет уже невозможно.

— А при чем здесь «письмо одержимых»? — дрогнувшим голосом спросил Вадим.

— «Письмо одержимых» — этот средневековый термин используется для описания тех, кто в состоянии ступора совершает действия, которые подразумевают некоторую психическую активность, — пояснил врач. — Ваша девушка что-то пишет или рисует — пока толком непонятно. Медсестра оставила на ее тумбочке блокнот и ручку для записи назначений — случайно забыла. А ваша девушка — повторяю, находясь в состоянии ступора, уже диагностируемом, — тут же схватила эти предметы и принялась рисовать.

— Писать или рисовать? — уточнил Вадим.

— Скорей всего, рисовать, — тяжело вздохнул врач. — Я не разобрал. Но и то, что я увидел… Этого достаточно, чтобы понять: необходимо пригласить специалиста.

— Я не понимаю! — Слова врача плохо укладывались у Вадима в голове. — Вы хотите сказать, что Джин… то есть эта девушка, находясь в состоянии полного ступора, — как говорится, в отключке, — умудряется что-то рисовать? И при этом не слышит, не понимает, не говорит?

— Да, именно так, — кивнул врач. — Повторяю: она в очень странном состоянии. И это психическое состояние диагностировать я не могу. Нужен специалист.

— Что именно она рисует? — Артем уставился на врача тяжелым, подозрительным взглядом. — Что именно показалось вам таким странным?

— Вам лучше самим зайти в палату и посмотреть, — уклончиво ответил врач. — Я недаром назвал это «письмом одержимых». Вы поймете, что я имел в виду.

— Неужели все настолько плохо? — вдруг вырвалось у Вадима; Артем бросил на него странный взгляд. — Неужели?

— Скажите, а что вы вообще знаете об этой девушке? — врач внимательно посмотрел на Вадима, словно пытаясь прочитать что-то в его лице. — Она переживала недавно какую-то серьезную эмоциональную или психическую травму? И если да, то что это было?

— Я ничего не знаю об этом, — Вадим покачал головой. — Я вообще мало знаю эту девушку.

— Можно это выяснить, — сказал Артем.

— Нет, — Вадим покачал головой. — Что за глупость устраивать тотальную проверку человеку, который и так очень серьезно пострадал. Как будто она виновата в том, что с ней произошло…

— Как хочешь, — Артем передернул плечами, а врач снова бросил на Вадима какой-то непонятный взгляд — Вадим уже устал догадываться о значении его взглядов.

— Вообще-то она талантливая… — Вадим словно оправдывался перед врачом.

Глядя на себя со стороны, он понимал странность своего поведения — ведь раньше он не оправдывался ни перед кем и никогда!

— Она талантливый художник, правда, — продолжал Вадим. — И дизайнер интерьеров тоже. Я потому ее на работу и взял. Я картины ее видел. Они необычные. Я их запомнил, правда. А ведь я картины не запоминаю никогда!

— Картины? Что же на них было? Что вы запомнили? — врач прищурился, не спуская глаз с Вадима.

Под этим странным взглядом, как под рентгеном, Вадим чувствовал себя все более неуютно.

— Не знаю, — Вадим пожал плечами. — Фантастические звери. Черные цветы. Выставка была в «Арсенале». Ну, художественная галерея «Арсенал», в центре города, вы ее знаете. Там много художников было. Но я ее картины запомнил. Евгения Кравец…

— Что все-таки было на тех картинах? — допытывался врач.

Вадим вдруг почувствовал, что это не пустой вопрос: за ним кроется что-то еще.

— Безразличие, — вдруг четко сформулировал Вадим, сам поразившись точности этого странного ответа. — На них было безразличие ко всему. Как раз то, что я испытывал в тот момент. И никому это не удавалось выразить. А ей вот удалось.

— Как же это удалось ей выразить? — тон врача был очень серьезным.

— Не знаю, — Вадим нервно передернул плечами. — Я уже не помню. Да это и не важно. Тогда у нее волосы другого цвета были. Человеческие — не зеленые, точно… Я ей визитку свою оставил — насчет работы. А через несколько дней она пришла.

— То есть вы действительно ничего не знаете об этой девушке, — подытожил врач.

— Да я ничего и не хочу о ней знать! — почему-то рассердился Вадим. — Мне вполне достаточно того, что от нее одни неприятности. От нее — или у нее.

— Она вызывает у вас раздражение, неприязнь, но только не безразличие. — Под пристальным взглядом врача Вадиму вдруг захотелось провалиться под землю, но тот не стал развивать эту тему, а быстро завершил разговор: — Тогда вам лучше пройти со мной.

— Мы семью ее можем найти, — вставил Артем, — родственников или мужа, если есть… Конечно, если ты хочешь…

Но Вадим только рукой махнул. По стерильно-белому, залитому опять-таки белым светом больничному коридору Вадим шагал быстро, и ему все казалось, что под ногами не выложенный плиткой пол, а бурное море.

В палате было душно. В лицо ударил спертый воздух, напоенный запахами химикатов и медикаментов — к лицу словно жаркую резиновую маску приложили. И эта маска будто моментально вросла в кожу — ни сбросить, ни продохнуть.

Палата была узкая, как лестничная клетка, вытянутая в длину. Заставленная аппаратурой, громоздкими штативами для капельниц. Увешанная занавесками, скрывающими острые углы. Фантастический злобный мир, где все было перевернуто с ног на голову для того, чтобы попавший сюда впервые чувствовал себя не в своей тарелке. Именно так себя сейчас ощущал Вадим.

Железные ножки кровати казались постаментом или эшафотом. Они вызывали странную ассоциацию с лобным местом, где когда-то в древности проводились публичные казни. Вадима никак не оставляло странное и страшное чувство, что казнь здесь уже состоялась — жуткая казнь. Все уже случилось, и ничего не осталось, кроме незыблемой безнадежности этого самого момента…

На койке Вадим разглядел острые коленки и узкие плечи Джин, одетой в голубовато-белесый балахон. Шея, обмотанная белыми бинтами, казалась затянутой в песцовую горжетку. И над всем этим страшным великолепием трогательно и жалко смотрелся неопрятный взъерошенный ежик зеленых волос Джин.

Девушка сидела на койке, подтянув коленки к груди. Вадим разглядел планшетку с заправленным в нее листом бумаги — самую обыкновенную больничную планшетку. Правая рука Джин методично и четко водила по листу угольным карандашом. Но это было еще не так страшно — гораздо страшнее были глаза Джин, неподвижно уставленные в одну точку — в верхнюю часть стены, намного выше листа бумаги. Казалось, Джин вовсе не смотрела на свой рисунок, продолжая хаотичные движения по наитию. Но это было не вдохновение — в этом экстазе проглядывало что-то дьявольское.

Вадим вдруг отчетливо понял, что именно привело врача в такой ужас.

Зрачки Джин были расширены до предела. Пустые и неподвижные, ее глаза казались черными пугающими дырами, ведущими в какую-то бездну, на дне которой готовы были распахнуться тысячи адских пастей. Багровое пламя вспыхивало в этих исступленных жутких глазах.

Несмотря на то что никакого осмысленного выражения в глазах не было, казалось, что они — это ворота между двумя мирами, за которыми можно разглядеть лишь то, что невозможно понять.

Страшные глаза темнели, а сведенные мимические мышцы превращали лицо в маску какого-то древнего демона, который случайно заглянул в земной мир из самых темных, древнейших глубин…

— Матерь Божья… — тихонько прошелестел за спиной Вадима Артем.

И казалось, эти слова надолго повисли в воздухе — насколько они были нелепы и необычны. Кто угодно мог воззвать к Богу, но только не циник Артем. А между тем это было единственное, что хотелось сейчас сказать.

Вадим с трудом подавил в себе полузабытое, какое-то детское желание перекреститься. Это была инстинктивная защита от того ужаса, который внезапно обрушился на него.

Застывшая маска древнего демона наполняла всю его душу суеверным ужасом. Это перечеркивало все знакомое и привычное.

— Подойдите ближе, — тихо сказал врач.

Эти простые и обычные слова вырвали Вадима из состояния непреодолимой паники, в которую он начал погружаться против своей воли.

Вадим подошел к больничной койке. Вблизи лицо Джин выглядело еще страшнее. Теперь Вадим понял, как выглядит человек в настоящем ступоре. Было ясно, что из этого состояния не так-то просто вернуться обратно.

— Она начала уже третий рисунок, пока я разговаривал с вами, — сказал врач, забирая из рук Джин карандаш и планшет. — Два рисунка она уже закончила. Вот, взгляните, и вам все станет ясно…

Несмотря на то что врач отобрал у нее ручку и блокнот, Джин продолжала двигать руками, как будто все еще держала в руках бумагу и карандаш. Скрюченные пальцы сновали в воздухе, продолжая проводить линию за линией воображаемым карандашом на несуществующей бумаге. Это было рисование, ужасное в своей нелепости и тщетности.

Вадим вдруг почувствовал, как ему не хватает воздуха. За его спиной тяжело, с присвистом, задышал Артем.

— Смотрите! — врач протянул (именно протянул — или даже решительно сунул) бумагу Вадиму. — Смотрите внимательно!

Дрожащими пальцами Вадим взял лист, чувствуя, что от прикосновения его пальцев рисунок как будто начинает шевелиться в воздухе.

В первую секунду его поразила законченность, четкость и правильность рисунка Джин. Каждая линия была завершена, каждая линия находилась на своем месте и соотносилась с общей композицией. Да, рисунок был выполнен мастерски. Это был непреложный факт, но он не перечеркивал весь ужас от увиденного.

На рисунке был изображен ребенок, девочка лет восьми, повешенная на ветке дерева. Ее тело висело так низко, что ножки касались земли. Шею обвивала тугая веревочная петля, свисающая с ветки. Голова откинута назад. Волосы заплетены в две косички и аккуратно спускаются вдоль плеч. В косички вплетены светлые банты. На ребенке было надето летнее платьице в горошек. На ногах — сандалии и белые гольфы. Платье казалось старомодным, совсем несовременным…

И Вадим вдруг понял, что уже видел это платьице.

Это было такое же платье в горошек, как то, в которое была одета мертвая девочка в коттедже депутата в Сосновом Бору. А волосы были точно так же заплетены в косички. И белые гольфы были…

Какой-то первобытный ужас овладел Вадимом. Если бы холод, который сейчас разлился по всему его телу, мог по-настоящему замораживать, то его кровь превратилась бы в куски алого льда.

— Матерь Божья… — снова пробормотал за спиной Артем. — Матерь Божья…

Вадим стал перебирать рисунки. Все они были абсолютно одинаковы. Два были закончены, мастерски завершены. Третий был еще не готов, но до окончания работы оставалось лишь несколько выразительных штрихов. Джин работала на удивление быстро.

— Она понимает, что рисует? — Вадим вскинул глаза на врача. — Она сможет все это объяснить?

— Нет, — врач покачал головой. — Она в ступоре — ну, или в трансе, если вам так угодно. Сознание отключено полностью. Она не видит нас и ничего не слышит. Я уверен: когда она придет в себя, то ничего даже не вспомнит… Это странный транс. Наружу вырвалось подсознательное или… мистика какая-то. Такие рисунки часто объясняют неким мистическим озарением. Недаром я с самого начала заговорил о «письме одержимых». Именно так подобные состояния называли в средние века. И мы совершенно не продвинулись в объяснении таких явлений — в наше-то время! Увы, печально, но факт! Есть вещи, которые не может объяснить даже современная медицина…

— Кто водит ее рукой? — в глазах Артема застыл ужас. — Все это выглядит, как… выглядит…

— …Дьявол, — прервал его врач. — Так сказали бы в средние века. У меня нет оснований объяснять это по-другому.

— Это платье, оно… сейчас такие не носят, — голос Вадима дрожал. — И в таком же платье нашли ту убитую девочку.

— Я это заметил, — сказал Артем. — Эта деталь может быть очень важной для следствия. Надо бы разузнать об этом платьице поподробнее. Где твоя сотрудница могла его видеть?

— В коттедже, в Сосновом Бору… — начал было Вадим.

Закончить фразу ему не удалось.

Резкий хрип, напоминающий взрыв, раздался в палате, и только через пару секунд они поняли, что источником этого хрипа, воя, звукового взрыва была Джин.

Задыхаясь и хрипя, она стала кататься по койке, хватая воздух судорожно раскрытым ртом. Все ее тело билось будто в эпилептическом припадке, а лицо синело на глазах. Врач бросился к Джин. В палате раздался резкий электрический звонок. Прибежали санитары и медсестры с каким-то аппаратом, похожим на дефибриллятор.

— Вам лучше выйти, — бросил врач через плечо.

Посетителей не нужно было просить дважды. Оглянувшись перед самой дверью, Вадим заметил, что дюжий санитар с трудом удерживает выгнутое дугой тело Джин, а медсестра ищет вену, чтобы сделать укол.

Телефон Артема яростно вибрировал — он едва не раскалился докрасна. Только в больничном коридоре, за дверью палаты, Артем обратил на него свое внимание. Разговор был коротким. Артем повернул к Вадиму побледневшее лицо.

— Час назад в парке неподалеку от Покровского переулка нашли мертвого ребенка. Девочку в платье в горошек. Ребенка повесили на ветке дерева. Есть у нее и косички… Если хочешь, можешь поехать со мной.