Возвращение Мишки Япончика? Кольцо красных вокруг Одессы. Расстрел артиста Петра Инсарова. Бездарная эвакуация
Происшествие с убитым офицером подогрело и без того сложную обстановку в городе. Вся Одесса говорила о наступлении большевиков, получая неизвестно каким образом самые свежие вести с фронтов.
Стремительный прорыв красных и возвращение в город Мишки Япончика — именно эти две важные темы волновали весь город. И сил белой разведки было недостаточно для того, чтобы перекрыть этот бурлящий информационный поток.
Возвращение в Одессу Японца, казнившего офицера, который отдал приказ забить насмерть солдата, просто удивительным образом совпало с пиком недовольства и разочарования белыми. Вдруг стало понятно, что власть ВСЮР и управлявшего городом Шиллинга совсем не то, что может принести процветание Одессе. Белые не справлялись с обстановкой: не могли искоренить бандитизм, не могли обеспечить население продовольствием и медикаментами, да и просто обеспечить какую-то сносную власть.
Разочарование, глупость, недальновидность белых офицеров, попивавших шампанское в компании дорогих проституток и без счета сорящих деньгами в то время, как другая часть населения города умирала с голода, — все это переполняло кипящий котел недовольства, провоцируя возникновение уличных боев. По мостовым лилась кровь. Постоянно происходили столкновения между восставшими рабочими из предместий и солдатами. Всех без устали грабили бандиты, научившиеся без всякого повода пускать в ход оружие. На этом фоне возвращение Мишки Япончика казалось для всех простых людей манной небесной. И белая власть, стремящаяся захватить ожившую легенду Одессы или хотя бы выйти на его след, вызывала еще больше ненависти и недовольства.
Тем более, что никто больше не хотел добровольно записываться в ряды солдат. В воздухе витал дух поражения всей белой армии, и подавить его было не так-то просто.
Осенью 1919 года красный Южный фронт перешел в контрнаступление после разгрома Колчака. Решающую роль в мощном прорыве сыграли Первая Конная армия под командованием С. М. Буденного и латышские национальные части. Красная армия смогла рассечь войска белого противника на две изолированные группировки, отступавшие в расходящихся направлениях: на Кавказ и в район Одессы.
Новый, 1920 год Одесса встречала в кольце красных войск. Остатки деникинской армии попали в котел под Новороссийском. И было ясно, что именно Одесса является важной вехой на пути этой страшной борьбы.
Тем более, что здесь вовсю действовало красное подполье. Еще в ноябре 1919 года большевистскими подпольщиками П. С. Лазаревым, А. В. Хворостиным, С. Б. Ингуловым был создан «Подпольный областной военно-революционный повстанческий штаб», в задачи которого входила подготовка большевистского восстания в городе. Одесское отделение контрразведки ВСЮР под руководством Г. А. Кирпичникова вело серьезную работу по обнаружению большевистского подполья, чем-то напоминающую военный террор. Предполагаемые шпионы большевиков расстреливались без суда и следствия, без всякого доказательства вины, что еще больше подогревало ненависть к белым у местного населения. Свободолюбивые одесситы никогда не терпели притеснений.
В декабре 1919 года были арестованы и расстреляны многие руководители штабов и члены подпольной организации большевиков. Но обстановка в городе не улучшилась. Разгромленный штаб переместился на окраины Одессы и стал настоящим центром подготовки восстания. Там, на окраинах, большевики сумели объединиться со многими бандитами, получив серьезную поддержку у криминального мира, заключавшуюся в поставке дешевого оружия и людей, готовых участвовать в уличных беспорядках. Настроение всех рабочих окраин Одессы было откровенно большевистским. Еще при руководстве большевистского штаба с помощью местных криминальных авторитетов были созданы различные рабочие «полки» (то есть отделения, отряды), вооруженные члены которых были готовы с оружием в руках заняться экспроприацией военного и частного имущества, то есть откровенным и безнаказанным грабежом. Эти подпольные отряды жили при жестком контроле штаба и ждали удобного момента для выступления.
А пока сигнала к восстанию не было, они занимались привычной деятельностью, чтобы, так сказать, не сбить «боевой дух», то есть грабили белых офицеров и представителей буржуазии, которых в Одессе было достаточно во все времена. Большевистские руководители не препятствовали этому откровенному бандитизму, наоборот — поощряли по мере возможности, ведь это позволяло держать под контролем огромную армию людей, готовых выступить на их стороне с оружием в руках. Это было очень важно в тот момент, когда белая контрразведка свирепствовала вовсю, стремясь как можно больше обезглавить большевистское подполье.
Странная процессия двигалась вдоль Тюремного замка на Люстдорфской дороге, проходя параллельно кладбищу. Выглядело это так необычно, что многие останавливались посмотреть. Человек десять солдат во главе с офицером вели красивого, нарядно одетого мужчину, чей черный фрак с удивительно белой, крахмальной манишкой ярко контрастировал с запыленными мундирами солдат.
Ранним утром в дом Тани, в ее новую квартиру на Молдаванке, на Запорожской, постучался человек Тучи, сказав как можно скорее ехать к тюрьме.
Таня больше не жила в полюбившейся ей квартире на Канатной: по какой-то понятной только ему причине Туча велел ей оттуда уехать и сам, лично, перевез вещи в квартиру на Запорожской — кстати, тоже довольно комфортабельную по тем временам. Случилось это под покровом ночи сразу же после смерти Фараона.
— Сдается мне, кто-то убивает людей Японца, тех, кто лично его знал, — туманно говорил Туча, помогая Тане упаковывать вещи, — за Канатную надо делать ноги. Стремная хата. За многим известна в городе. Быть беде.
— Значит, не только я в опасности, но и ты тоже? — с тревогой в голосе спросила Таня.
— Э, за то ухами не хлопай. За то не цей гембель на голову, шоб натягивать его заместо шкарпеток! — хохотнул он, жизнерадостный, как всегда. — Кто тронет Тучу? Туча за Одессу — как небо! Был Мишка — и нету Мишки. А заместо Мишки остался Туча! Во как Одесса беречь будет!
— Зайхера с Фараоном не уберегла, — мрачно прокомментировала Таня.
— Э, те халамидники сами полезли заместо цугундера, нарвались, — ответил Туча. — Они за шустрые были, без мыла — и в задницу! Вот и допрыгались, наше им здрасьте.
— А все-таки ты боишься, вот и увозишь меня с Канатной, — Таня испытующе посмотрела на него.
— Боюсь, — Туча твердо взглянул прямо ей в глаза, — за все еще как боюсь! Бо мозгами не дохлый швицер, а чистый фраер! А как не забояться? Все знают, шо Алмазная была до Японца! А как придут за Алмазную?
— Кто придет? — допытывалась Таня.
— А я знаю? Знал бы, уши намотал бы за тот фасон! Был бы еще тот фраер! А раз вместо гембеля тут тухлый номер, значит, заместо горла рвать будем делать ноги. Поедешь за Запорожскую.
И Таня поехала. В первую очередь — чтоб успокоить Тучу. Во-вторую — саму себя.
Квартира на Запорожской оказалась тихой, теплой и уютной. Большая комната в каменном флигеле в глубине двора. Работающий камин. Мраморная ванна. Заметив удивление Тани, Туча пояснил, что в этой квартире тоже жил когда-то Японец. А он, как известно, любил роскошь. Поэтому все его тайные убежища были обставлены прекрасно. А, как Туча уже говорил, таких секретных квартир по городу у него было множество. И о них мало кто знал.
И вот в то хмурое зимнее утро, почти на рассвете, человек Тучи пришел на Запорожскую за Таней. Было что-то тревожно-грустное в этом сером рассветном начале дня, в этом воздухе, похожем на скисшее и разлитое молоко. Таня спешно одевалась, больше не чувствуя прежнего отвращения к криминальному миру. Судьба словно специально вела ее в эту сторону, и дороги этой было не избежать, с нее не уйти.
Туча ждал Таню за углом в большом черном автомобиле. В движениях его появилась солидность, свойственная его положению. И Таня была за него рада — Туча остался ее единственным настоящим другом, и она чувствовала, что так будет всегда.
— Куда мы едем? — с подозрением спросила Таня, поудобнее устраиваясь на кожаном сиденье автомобиля.
— До тюрьмы, — Туча тяжело вздохнул.
— А что там? — нахмурилась она. С тюрьмой у нее были связаны самые неприятные воспоминания.
— Ты должна видеть за то. Заставить в памяти. Шоб было. И не по дружбе. А за так, — прокомментировал Туча, старательно избегая смотреть Тане в глаза.
— Что я должна оставить в памяти? Ты можешь не говорить загадками? — рассердилась Таня.
— Увидишь, — Туча тяжело вздохнул.
Вскоре показались стены кладбища. Туча вылез из машины, повел Таню за собой. Издали она разглядела солдат. Было что-то страшное в этой процессии, в том, как неторопливо она шла. Таня вдруг поняла, что это расстрельная команда. Она слышала о расстрелах за стенами кладбища, о том, что заключенных бывшего Тюремного замка убивают именно там.
Кого-то солдаты повели на расстрел. Но почему Туча привез ее сюда, зачем? Тане стало жутко от одной только мысли о том, что кто-то сейчас доживает последние секунды своей жизни, так же, как она, видя серый, неопрятный рассвет. Во всем этом был даже не страх, а щемящее чувство тоски, которую Таня вдруг почувствовала с удивительной остротой — настолько, что у нее увлажнились глаза.
— Ты боишься смерти? — вдруг спросил Туча, и Таня растерялась, не зная, как ответить на этот вопрос. Но потом быстро собралась с мыслями.
— Нет, не боюсь, — уверенно сказала она и, подумав, добавила: — Там будут те, кто любил меня при жизни. Здесь никто меня так не любит. Так что я не боюсь.
— А я боюсь! До колик... — Голос Тучи дрогнул. — И он тоже боится... Хотя жизнь как фраер любил. Фраер. Сгорел, как спичка. А чего сгорел?
— Кто он? — Таня поняла, что Туча говорил о процессии.
— Посмотри, — отвернулся он от нее.
Таня встала на цыпочки, вытянула шею, вглядываясь вперед. Расстрельная команда была все ближе, и Таня вдруг смогла рассмотреть мужчину, который шел среди солдат. Ей в глаза бросился черный фрак, крахмальная манишка, гордый, орлиный профиль, который ничуть не портила темная кровавая корка, запекшаяся на губах.
— Одет, как на концерт, — с горечью и восхищением сказал Туча, умея совместить такие разные понятия в одном.
У Тани защемило в глазах, хотя человека, которого вели на смерть, она не любила, даже презирала, в свое время была готова уничтожить. Но теперь вдруг почувствовала горечь, и никак не могла ее объяснить.
В окружении солдат шел актер Петр Инсаров — именно его вели на расстрел. Гордый и прекрасный, словно парящий над всем миром в волнах таинственной, волшебной кинопленки, он умирал так же красиво, как жил.
— Я подумал, ты захочешь смотреть, — заявил Туча, увидев, что Таня узнала актера, — целая эпоха, как ни крути, в жизни. Надо запомнить.
— Почему он? За что? — вырвалось у Тани.
— Ты ж знала вроде. Большевистский шпион. Он на красных долго был. Его и выследили. И теперь вот всё.
— Я помню, — Таня проглотила горький ком в горле, — он так верил в большевиков.
— Того француза, с которым он ходил, еще раньше стрельнули.
— Жорж де Лафар, — вспомнила Таня.
— Точно! Говорят, беляки кинофабрики постреляли. Теперь вот его очередь пришла. Долго его мурыжили в Тюремном замке. Все били, допрашивали. А теперь — вот так. Последняя роль.
Последняя роль... Эти слова с горечью отозвались в сердце Тани. Да ведь для каждого жизнь уже заготовила свою последнюю роль. Интересно, какая будет у нее? Таня вдруг подумала, что хотела бы умереть красиво и гордо, так, как умирал сейчас этот красавец-актер, по которому сохли тысячи женщин и который жил так же ярко и таинственно, как играл свои роли на экране.
Процессия завернула за стены кладбища. Перед глазами Тани в последний раз мелькнул величественный, гордый профиль. Она хотела было пойти за ними, но Туча остановил ее.
— Дальше все равно не пустят. Только влипнешь за руки солдат. Оно тебе надо? Он из тебя чуть задохлую куру не сделал! — напомнил.
— Мне его жаль, — в голосе Тани прозвучала искренняя печаль.
— Я думал, ты рада будешь, — удивился Туча, — хоть история гадкая была... Он же швицер.
— Нет. Как может радовать смерть?
На Люстдорфской дороге вдруг стало тихо. Людей было мало, и даже не грохотали тяжело груженные подводы, перекатываясь по ухабистой грунтовке. А потому шум вдруг стал слышен отчетливо и ясно. Отдаленный шум — звук выстрелов. Таня охнула по-женски, ухватилась за щеки.
— Кончено, — прокомментировал Туча.
Тане хотелось плакать. Туча был прав. Все теперь стало историей, так уходил целый мир, и Таня, печально опустив плечи, вслед за Тучей поплелась к поджидавшему их автомобилю.
В машине Туча вдруг остро взглянул на нее:
— Видел я твоего фраера. В городе он.
— Кто? — вспыхнула Таня, и голос ее предательски задрожал.
— Не хочет он тебя видеть. А я ему предлагал. Совсем не хочет. Похоже, кончено. Выдохлась меж вами та, шо любовь, — вздохнул Туча.
— Много ты понимаешь! — раздраженно отозвалась Таня. — Да и вообще — какое твое дело?
— Ясно, шо никакого! А все-таки не хочет видеть тебя этот швицер задохлый... Уж как я предлагал...
— Не надо было предлагать! — отрезала Таня, отвернувшись от Тучи. Ей вдруг захотелось его ударить. Мало ей расстрела Петра Инсарова! Так теперь еще это воспоминание о Володе совсем выбило ее из колеи. Какого черта Туча лезет не в свое дело? Тане хотелось закричать на него, даже ударить его, но она не смогла.
— Ты сама с ним поговори, — сказал он, помолчав. — Вам поговорить надо. Вижу, как ты сохнешь по нем.
— Не о чем нам разговаривать. Он свой выбор сделал, — отрезала Таня.
— Ой, не кажи гоп, пока не перескочишь! — усмехнулся Туча. — Шо у тебя за сверло в тухесе вечно за всё перескакивать? Не зашвырнула ты швицера задохлого из мозгов, я ж за то вижу, не дурак какой конченый. А потому найди его, да поставь к стенке, пусть прямо, до глаз тебя пошлет!
— Он пошлет, — усмехнулась Таня.
— А если пошлет, то кусок души как отрежешь, да начнешь жить дальше! Я же вижу, как ты себя мучаешь! Лица ни до чего нет! Аж мрак!
— Заткнись, Туча! — не выдержала Таня.
Машина медленно катилась по улицам притихшего города.
Так уж получилось, что несколько дней назад, в момент уличных беспорядков, Таня находилась на Дерибасовской.
Вот уже какое-то время без устали она собирала себе людей: после смерти Фараона Таня решила занять его место. Туча одобрил ее план и рассказал то, о чем она уже знала: что Фараон хотел брать банк. Таня усиленно пыталась набрать себе банду под это дело, но у нее ничего не получалось. Желающих не было. И тем не менее, она упорно продолжала выискивать остатки тех, кто когда-то был в ее банде. А также тех, кто оставался свободным, не у дел. Это позволяло хоть на что-то тратить время и энергию и не думать о прошлом.
А потому Таня врезалась в самую середину толпы на Дерибасовской, разглядывавшую повешенного на фонарном столбе, и застыла, совсем как тот столб. Рядом оказался Топтыш. С тех пор, как Таня поселилась на Запорожской и начала собирать банду, Коцик и Топтыш стали ее неотъемлемой частью, двумя вечными тенями, сопровождавшими ее везде. Они не отходили от нее, исполняя роль самых верных адъютантов, и Тане, честно сказать, очень льстила такая преданность воров. Они вместе ходили с ней по кабакам, собирая людей, и в тот день тоже были рядом. А потому разглядели надпись на груди офицера, повешенного на столбе.
— Я ж своими глазами труп Японца видел! — растерянно заморгал Топтыш.
— Это бред! Полный бред, — у Тани дрожали губы, она не знала, что сказать. — Надо идти к Туче. Надо узнать, кто это сделал. Чтобы не сошло с рук...
Коцик засуетился.
— Уходить надо! Скоро здесь будут солдаты. Я сам слышал!
Окружив Таню, Коцик и Топтыш аккуратно вывели ее из толпы — в тот самый момент, когда на Дерибасовскую заворачивал хорошо вооруженный отряд солдат. На какое-то мгновение Тане вдруг показалось, что она увидела Володю. Быстрое видение полоснуло как по сердцу ножом. Ей захотелось остановиться, броситься туда, в самый центр толпы. Но Коцик и Топтыш, буквально подхватив Таню под руки, не дали ей это сделать. Оба знали опасность беспорядочной стрельбы в толпе. А потому они благополучно скрылись подальше от того места, где какой-то самозванец так громко объявил о возвращении Мишки Япончика, всколыхнув впоследствии целый город.
Таня точно знала, что ей нужно идти к Туче. Но не успела этого сделать: генерал Шиллинг срочно объявил эвакуацию. Красные стояли на самых подступах к Одессе. И в городе начался тот дикий хаос, который всегда бывает при смене властей.
22 января стало известно об эвакуации — отправке морем из Одессы боевых частей, тыловых учреждений, вооружения, боеприпасов и другого материального имущества войск Новороссийской области ВСЮР и Одесского гарнизона. А также гражданского населения, не пожелавшего оставаться на занимаемой Красной армией территории.
Необходимость эвакуации назрела ввиду катастрофических для белой армии изменений на фронте после перехода красных в наступление. Хотя возможность эвакуации рассматривалась командованием ВСЮР с конца 1919 года, подготовлена она так и не была.
Современники назвали ее бездарной, самой глупой и неумело организованной за все время нахождения белых в Одессе. В городе оставалось значительное количество вооружения и материальных ценностей, а погрузиться на морские суда мог примерно каждый третий из всех желающих.
Что же стало началом этого бездарного события, оставившего достаточно позорный след в истории Одессы?
В результате быстрого контрнаступления Красной армии на Южном фронте, начавшегося в конце октября 1919 года, войска ВСЮР были отброшены на юг. А 9 января 1920 года, когда Красная армия вышла к Азовскому морю, белых окончательно разделили на две части. Причем войска под командованием генерала Шиллинга оказались отрезанными от основных баз и центрального командования.
Эти войска не могли удержать одновременно и Одессу, и Крым. Приоритет был отдан Крыму. Одессой же было решено пожертвовать.
В середине декабря 1919 года скрытно, каждый раз под покровом ночи, начались мероприятия по тайной эвакуации из Одессы белой власти и всех важных учреждений Белого Юга. Но вскоре эти мероприятия были остановлены и свернуты, потому что решение о сдаче Одессы красным вызвало очень негативное отношение в союзных миссиях. Международные партнеры ВСЮР уговаривали командование войсками Одесского гарнизона обязательно удерживать Одессу, доказывая, что в противном случае союзные правительства сочтут, что война проиграна, и могут прекратить всякое снабжение всех армий Юга. Причем для организации и усиления обороны района англичане обязывались поставлять в Одессу продовольствие и материальную помощь в необходимом количестве. И, если будет нужно, предоставить всю силу огня английской корабельной артиллерии и кораблей союзников, которые будут базироваться в одесском порту. Под влиянием этих политических факторов Шиллинг приостановил эвакуацию.
31 декабря 1919 года по новому стилю главнокомандующий всех армий ВСЮР генерал Деникин дал приказ Шиллингу удерживать Одессу. 4 января 1920 года (опять же по новому стилю) Деникин направил союзникам телеграмму следующего содержания: «Для обеспечения операции и морального спокойствия войск, и, главное, на случай неудачи необходимо: 1) обеспечение эвакуации Одессы союзным флотом и союзным транспортом; 2) право вывоза семейств и лиц, оставление которых грозило им опасностью; 3) право прохода в Румынию войск подвижных составов и технических средств». Эта телеграмма была ярким свидетельством того, что ситуация с Одессой становилась критической.
Задача, поставленная перед Шиллингом, была абсолютно невыполнимой для имеющихся в регионе войск. Обещанная материальная помощь от англичан так и не была предоставлена, а в одесский порт так и не пришли корабли союзников с мощной артиллерией. Англичане передумали на самом последнем этапе, но не посчитали нужным об этом сообщить.
Большая часть войск ВСЮР была отправлена в Крым. В Одесском регионе оставались только войска бывшей Киевской области и очень немногочисленные части Украинской Галицкой армии — УГА, ставшей союзницей ВСЮР с конца ноября 1919 года.
Моральное состояние войск было ужасающим — в победу белых больше никто не верил. Жалованье не выплачивалось, продовольствия не хватало, в казармах свирепствовали различные эпидемии. В дефиците была даже питьевая вода. Дезертирство стало массовым. Неудачи белой армии и слухи о том, что морская эвакуация будет провалена полностью, подавляли способность войск к сопротивлению. Бушевал тиф, подкосивший огромное количество воинов Украинской Галицкой армии.