Сход воров на Военном спуске. Таню изгоняют из знакомого мира. Труп в портовых складах

Двор по Военному спуску считался одним из самых колоритных в Одессе. Дело было не только в том, что узкий и крутой Военный спуск шел прямиком к морю, к Военной гавани, а в том, что именно в старом доходном доме по Военному спуску, принадлежавшему Осипу Чижевичу, находился самый известный вход в катакомбы, которые загадочной мистической сетью обвивали всю центральную часть города. А подземные переходы образовали широкие и глубокие подвалы, каждый раз используемые для различных целей. Но у всех, кто в реальности видел подземные своды, по-настоящему захватывало дух!

Появились они на заре становления Одессы, когда городские власти стали понимать, что город расположен над глубоким подземным лабиринтом, выдолб­ленным в толще известняка. И что никто из строителей — основателей города — не может объяснить их точного происхождения.

Жители домов в центре города принялись расширять и углублять входы в катакомбы, используя их как своеобразные подземные хранилища для продовольствия и вина. Хранить что-либо в катакомбах было очень удобно, потому что в них всегда было холодно, даже в самый жаркий июльский полдень. Круглогодично там стояла одна и та же температура, а продукты загадочным образом не портились и на них не появлялась плесень. Так появились мины — своеобразные подземные погреба, которые как бы увеличивали жилища предприимчивых одесситов.

Но алчность — страшная вещь! Не один дом рухнул в подземную пропасть из-за жадности владельцев, стремившихся углубить и расширить подземный подкоп. Часто несколько домов складывались, как карточный домик, причиняя немало неприятностей несчастным соседям — ведь, как правило, один обвал всегда тянул за собой следующие.

Тем и отличались катакомбы по Военному спуску — прочностью подземных залов и переходов, которые представляли собой настоящие подземные галереи со своим переплетением ходов. Изначально поговаривали о том, что подземелья были делом рук пиратов, хранивших там награбленное и даже живой товар. Однозначно в катакомбах по Военному спуску перебывало не одно поколение контрабандистов — особенно во времена процветающей морской торговли, когда Одесса получила статус вольного города порто-франко.

Позже, а может, и одновременно с контрабандистами в подвалах появились масоны, о которых мало кто знал. Они были загадочнее пиратов и контрабандистов, вместе взятых. В городе о них ходили мистические, темные слухи — о непонятных, никому не известных ритуалах и обрядах, проводимых под гулкими подземными сводами. Говорили, что центром масонских собраний были именно катакомбы во дворе по Военному спуску. Но, как всегда, никто ничего толком не знал.

Осип Чижевич приобрел дом с подземными галереями и стал использовать их под продовольственные и винные склады. Некоторые уникальные подземные помещения, расположенные почти под самым Сабанеевым мостом, использовались также в военных целях — как часть арсенала и военный форпост. В разные времена цели подземелий были разные. Но ясно было одно: они всегда интересовали тех, кто решил спрятаться от мира, кто вел свою собственную, параллельную общепринятой, жизнь и кто шел темными, неизведанными тропами людских пороков и сомнений, стараясь, чтобы изъяны в их душе не осветил солнечный свет.

Именно поэтому подземелья в доме Осипа Чижевича по Военному спуска, если уж быть совсем точным — только одну галерею, использовали для своих сходов воры. Вот туда-то промозглым ледяным вечером, Таня и пробиралась в старом полушубке, посеребренном морозным инеем.

В этот раз она шла одна — в отличие от первого воровского схода в кафе «Саратов», на котором ей уже удалось когда-то побывать. Тогда ее сопровождали Хрящ и Шмаровоз, и Таня считалась главарем, банда ее была большой, имела вес в криминальном мире. На тот сход ее пригласил сам Японец, а по правилам воровского мира главаря всегда сопровождали два самых преданных человека.

В этот раз изменилось все. Воровской мир больше не придерживался традиций. Постепенно они уходили в прошлое — вместе с легендами старой Одессы. А воров больше интересовала коммерция — точно так же, как никого уже не интересовали подземелья по Военному спуску, которые сейчас выгоднее было использовать как продовольственный склад.

На душе Тани было холодно и сумеречно — так же, как в этот жуткий зимний вечер, когда на измученный город одновременно упал и снег, и мороз. Сход был собран Тучей по ее просьбе, но с самого начала он предупредил, что у нее ничего не выйдет. В городе осталось слишком мало тех, кто любил Японца, и еще меньше тех, кто его знал. Все стало другим. И точно так же, как уже не требовалось на сход сопровождение, больше не нужно было того вынужденного благородства, которое Японец с таким трудом насаждал в воровской мир. Не чуждое тонкой душе Тани, оно пустило в ней причудливо-удивительные ростки. И вот эти ростки древнего благородства и гнали ее в морозную ночь в такой странный и страшный район города, навстречу ее судьбе.

— Да ты не ходи до туда, — мрачно засопел Туча, завершая рассказ о сходе, — за толка не будет, шо туда ходить. Сквалыги, шорки всякие, как пена с накипи, — вот шо за Одессу осталось после Японца! И говорить за рот не дадут. Не ходи...

Но Таня уже не могла отказаться. Сдаться так просто противоречило ее натуре, и потому она вынуждена была идти до конца.

Туча ждал ее под Сабанеевым мостом.

— Пришла все-таки... — он тяжело вздохнул. — Знал, что придешь. Гембелю за тебя — шо за с телеги обмотки! Усе горло вырвешь!

— Спасибо, Туча, — Таня ласково потрепала своего единственного друга по руке, и он понял, за что она его благодарит: авторитет Тани был настолько низок в криминальном мире, что, если бы не Туча, никто из серьезных воров не пришел бы на сход.

Он толкнул железную калитку в арке дома, и они оказались в пустом дворе; чуть пройдя, увидели подвал с крутыми ступеньками. Спускаться по ним было тяжело. Где-то капала вода, издавая противный, тоскливый звук, рвущий душу. Ступеньки покрылись инеем и скользили под ногами. Приходилось держаться за стены, чтобы не упасть. Шершавый известняк стен царапал нежную кожу пальцев Тани, а держаться приходилось крепко — солью или золой ступеньки никто не посыпал.

Наконец, когда Тане стало казаться, что она больше не сможет переживать эту жуткую муку спуска вниз, в ад, Туча толкнул вросшую в самую землю деревянную дверь в стене, и они оказались в неожиданно сухом и теплом помещении, где было достаточно светло.

Оно было настолько большим, что углы его и каменные своды терялись в темноте. Посередине стоял длинный стол. Приглядевшись, Таня увидела, что это два стола, придвинутые друг к другу. На них стояли три ярко горящие керосиновые лампы.

За столами на стульях сидели люди — не так много, как показалось Тане сразу. На самом столе стояли кувшины с водой, стаканы и две тарелки с яблоками. По давней традиции, оставшейся неизменной, на сходе спиртное запрещалось. Для серьезных воровских дел требовалась ясная голова. Напиться можно было и потом.

Все сидящие за столом уставились на Таню и Тучу. Кто-то отодвинул два стула. Общий разговор смолк. За столом сидели Багряк, Гришка Клюв, Цыган, Просфира и другие авторитетные воры Одессы. Тут же был и Сева с Бугаевки, который при появлении Тани отвел глаза. Был и недавно выбившийся в авторитеты молодой вор Корж — Таня однажды видела, как он кутил в кабаке на Дерибасовской, рассыпая вокруг пачки денег. Корж был придурошным, сидел на кокаине, но, несмотря на всю свою придурь, ловко, бесшабашно провернул столько удачных воровских операций, что прочно вошел в серьезный воровской костяк.

— Хо-хо, фифа пожаловала! Молодец, Туча! — Именно Корж заблеял при появлении Тани. Но кто-то резко и быстро его осадил. Командовал на сходе Цыган — как оставшийся в живых после Японца самый старый и авторитетный вор Одессы. С Цыганом Таня была знакома, и сразу его узнала. Она почувствовала на себе тяжелый, неприязненный взгляд его непо­движных черных глаз, хотя сам он очень изменился — время и невзгоды, бедствия, свалившиеся на Одессу и на его народ, Цыгана не пощадили: перед Таней сидел морщинистый старик с белыми волосами и трясущимися руками. И единственное, что соответствовало его положению, был все еще властный взгляд.

— Сядь, Алмазная, — веско произнес он. — Мельтешить негоже. Что в общак?

Таня бросила на стол свое подношение — мешочек с деньгами. Ради этого выкупа за право говорить на сходе ей пришлось продать несколько золотых колец, оставшихся с лучших времен. Таня собиралась продавать кольца во всех случаях — и ради общака, и чтобы просто жить.

Проверив деньги, Цыган одобрительно крякнул. Другие воры загалдели. Большинства из них Таня не знала в лицо.

— Японец мертв, — начала она сразу, не по-женски, приступая к делу, — самозванца надо выгнать из наших рядов! Он позорит воровской мир Одессы.

— Ишь, как быстро ты затесалась в наши ряды, фифа кучерявая! — злобно выкрикнул Гришка Клюв, издавна за что-то невзлюбивший Таню. — А где ты с налета до налета была? Как шухер — так пальчики веером и хвост поджатый! А как припекло — так в наши ряды! Хитро крутишь, чмара!

— Зашипись, Клюв, — резко прервал его Багряк, — пусть скажет дамочка за шо хочет, за шо до нас пришла.

— Я не дамочка, — Таня смело выдержала его взгляд, — я Алмазная. Была под Японцем. Мои люди с людьми Японца полегли! И такое же право голоса, как за все, имею! И я пришла сказать, что самозванца надо гнать. В воровской мир Одессы самозванец принесет смерть. Вы не знаете, зачем он появился. Может, специально, чтобы убить всех вас.

Воры загалдели. Туча одобрительно хмыкнул. Таня поняла, что взяла верный тон.

— Что он сделал тебе? — Цыган вскинул брови. — За что ты его ненавидишь вот так, до хрипоты?

— За Мишу, — сказала Таня. — Не хочу, чтобы тварь какая трепала его имя. Миша был мне другом.

— А ведь он не сделал в городе ничего плохого, — хмыкнул Багряк, — и за порядком вроде как следит. Молдаванку держит.

— Он присвоил чужое имя! — внушительно произнесла Таня. — Что бывает за такое по законам воров?

— Не тебе рассуждать о наших законах, фифа! — снова встрял Гришка Клюв. — Кто ты, а кто мы!

— Видел кто-то в лицо этого лже-Японца? — Цыган обвел глазами людей. — Кто что знает о нем?

Воры загалдели одновременно. Из их бессвязных слов Таня поняла, что никто не видел этого человека в лицо и даже не представлял, как тот выглядит. Никто не знал, где его искать.

— А как по мне, так хорошо, что он есть! — смеясь, крикнул Корж. — Он от нас красных отвлекает! Мы его не шпандорить, а благодарить должны!

— А ведь Корж прав! — Гришка Клюв гордо надулся, как будто впервые в жизни додумался до чего-то путного. — Он отвлекает всех, травит большевиков, как собак! Хорошо!

— Да что с вами? — Таня почувствовала отчаяние. — Кто-то хочет заграбастать ваши доли, а вы радуетесь!

— Ну, положим, нас голыми руками не возьмешь! — хорохорился Клюв.

— Тихо все! — Цыган стукнул ладонью по столу. — Раскудахтались, как куры! Нет мозгов! Дело наше такое — людей от красных прятать. Не давать красным в лапы. Красные за Японцем охотятся — хорошо. Пусть живет.

— Он не Японец! — чуть ли не застонала Таня. — Он же принесет вам беду! Вы не понимаете...

— Послушай, Алмазная, и уясни внимательно мое слово, — Цыган вперил в Таню тяжелый взгляд. — С тобой вот кудахчат только из уважения к Туче, он в авторитете. Будь не он — ни за вжисть не сидела бы ты за этим столом!

— Почему это? — вскинулась Таня.

— Да потому! Ты не из наших. Всегда была чужая. И дел у тебя нет. Позорно ты освисталась с тем сейфом. Не имеешь права голоса. Не твой это мир.

— Мой, — продолжала Таня с упорством отчаяния, — всегда был моим.

— Больше не будет. И вот мое слово. Ты больше не будешь Алмазной. Работать тебе крест. Живи как хочешь. Воровать начнешь — на ножи поставим. Из уважения только живой отсюда выйдешь. Дверь закрыта для тебя. Уходи. Все слышали мои слово?

Таня молчала. Ей было больше нечего сказать. Вот так запросто воры выгнали ее из своего мира, показав, что она никогда не принадлежала им. Таня вдруг поняла, что это правда. Ее жизнь осталась там, с Японцем. Именно в той жизни было ее прошлое. А прошлое нельзя вернуть — никогда.

— Уходи, — повторил Цыган. И, встав из-за стола, Таня в последний раз посмотрела на осколки бывшего благородного бандитского мира, где теперь пышным цветом произрастали одни вечнозеленые сорняки. Бурьян.

Туча вез в своей машине Таню до ее дома на Запорожской и пытался утешить.

— Взятку он им дал, лапу подмазал, этот лже-Японец, — резюмировал Туча, — Цыгану — так точно. Уж больно старик деньги любит. За то, шоб тебя кишнули, и заплатил. Доложили, шо против него копаешь. Но ничё, кто он такой, я выясню. Просто так с рук это ему не пройдет. Ты в голову не бери!

Но Таня брала в голову все, в том числе и бесхит­ростные слова Тучи. Он пытался ее утешить, не понимая, что и утешение может жечь больнее всего.

Ранние лучи холодного зимнего солнца посереб­рили свинцовую гладь моря. Над кромкой спокойной воды стлался туман. Море было теплее воздуха, и оттого казалось, что оно дышит. Если бы не ледяной воздух, от красоты этого зрелища было бы не оторвать глаз.

Но некому было любоваться морским простором. Все пространство возле дровяных складов в порту было пустым. Накануне разгрузку закончили поздно, около 3-х часов ночи. Разгружали последнюю, забитую дровами барку, которую белые не успели забрать при эвакуации. И дощатые амбары портовых складов теперь были заполнены под завязку. Разгружены они были быстро — красным удалось собрать огромное количество людей для работы, которая прежде считалась делом одних босяков.

И правда — грузчики, работающие в порту, были самой малоуважаемой кастой. Сплошь и рядом ничтожества, опустившиеся, вечно пьяные, вороватые и неаккуратные, с ними не считались прежде всего те, кто их нанимал. Ниже в социальном рейтинге находились только отребья с Привоза, с окрестных привозных свалок. Но некоторые считали, что, в принципе, это была одна и та же шваль. И были правы. Потому что вся эта масса все время перемещалась — туда-сюда.

До 1917 года на работы в порту брали китайцев, которые приплывали в угольных трюмах заходящих в Одессу судов. Их было много, а платить им можно было сущие копейки. Но постепенно китайцы освоились в южном городе и, смекнув, что попали в самую низшую социальную категорию, начали перебираться в другие места. Скоро из одесского порта они практически исчезли, а босяки остались при своем.

Но красные, чтобы разгрузить брошеные суда, объявили, что тот, кто придет на работу, получит не только пару копеек, но и сможет прихватить немного дров с собой. Всего нужно было заполнить пять складов. Четыре оставались городу, а вот пятый предназначался для тех, кто пришел, и дров оттуда можно было брать столько, сколько унесешь.

Лучше просто ничего нельзя было придумать! В городе стояла суровая зима. Дрова стоили денег, которых не было. Люди замерзали в своих квартирах, подтапливая угасающие печки собственной старой мебелью. Когда топить было нечем, они сидели в ледяных комнатах, где на стенах и окнах выступал пугающий иней.

Поэтому клич о погрузке разнесся быстро, и порт заполнился желающими получить бесплатные дрова. Большевики не обманули. И после разгрузки от пятого склада остался только деревянный остов, с которого в запале кто-то снял даже дверь. Надо сказать, что остальные четыре склада не рисковали ничем — возле них большевики выставили хорошо вооруженную охрану, которая поубавила пыл наглых одесских босяков.

Среди пришедших в порт было много воров, пытающихся заработать пару копеек помимо основной профессии. В городе было туго с налетами, у людей воровать было нечего. То, что можно было украсть, украли до эвакуации и сразу после нее. А потом в Одессе остались одни босяки, у которых можно было стащить лишь старую сковородку да пару рваных наволочек. Многие так и делали. Но особо на это не проживешь. А потому, став от бедности почти что обычными людьми, воры тоже принялись искать выход заработать и нашли его в одесском порту.

Ледяной ветер зимнего рассвета гнал сухие щепки вдоль кромки моря. Постепенно на территории возле дровяных складов появилось несколько человек. Это был новый, назначенный большевиками комендант порта, комиссар по продразверстке Одесского региона, капитан буксира, который вводил суда в порт из акватории, и трое солдат. Комиссар пришел проверять работу, проделанную накануне. А капитана прихватили просто так, потому что оказался под рукой.

Комендант порта заметно нервничал. Раньше это был простой человек, житель одного из сел в окрестностях Киева. Соблазнившись пропагандой и больше не желая работать на земле, он вступил в армию большевиков — бил с ними Колчака, воевал с отрядами Петлюры, давил Деникина и наконец дошел до Одессы, где непонятно с какого перепугу был назначен комендантом одесского порта. Моря до того момента он в глаза не видел, о портовой работе не знал почти ничего, о моряках не имел даже смутного представления, а потому вообще не понимал, что ему делать и как себя вести. Но к его чести стоит сказать, что всех этих сомнений никто не заметил — в этом ему помогала хитрая крестьянская смекалка. Так что вел себя он правильно — что в отношении порта, что в отношении пулеметчиков. Надо сказать, что таких людей среди красного руководства было большинство. Большевики назначали человека не за его профессиональные навыки, а за идейность и пролетарское происхождение. Впрочем, позже они от этого пострадали, можно сказать. Но до того момента было еще далеко. А пока комендант нервничал рядом с комиссаром по продразверстке, хотя тот был абсолютно таким же — идейным, но непрофессиональным.

— И даже дверь забрали... На пятом складе, — закончил отчитываться комендант и, вздохнув, подвел итог: — Приказ выполнен.

— Вы молодец, товарищ! — Комиссар по продразверстке направился к четвертому складу и с удовлетворением потрогал крепкий висящий замок. — Я передам в штаб, что дрова разгружены. Это последняя партия?

— Так точно, — по-военному сказал начальник порта.

— А еще две баржи на рейде стоят. Одна с углем, — некстати встрял капитан, — может, их... того... пока в порт?

— Указания не получены! — Комиссар нахмурился. — Будут указания — вам скажут.

Капитан тут же съежился под его тяжелым взглядом.

— Так вроде дверь там есть! — отойдя от последнего заполненного склада, нахмурился комиссар, вдруг вглядываясь вдаль.

— Как есть? Вчера не было! — растерялся комендант порта. — Может, не так доложили?

— Ну, пойдемте, посмотрим, — снисходительно бросил через плечо комиссар, у которого была четкая инструкция проверять все в порту особенно тщательно и писать доносы на коменданта порта. Впрочем, комендант порта при назначении получил точно такие же инструкции.

Вся процессия направилась к пятому складу. Двери действительно не было — вход в него был прикрыт большим фанерным щитом. Он был какого-то странного, буро-коричневого цвета и полностью закрывал отверстие. Процессия подошла, остановилась. В воздухе почувствовался странный запах, не имеющий ничего общего с запахом моря.

— Отодвинуть, — скомандовал комиссар.

Солдаты бросились выполнять приказ.

— Тяжелая, однако, — бросил кто-то из них. Кусок щита не был закреплен. Сдвигая по краям, солдаты аккуратно вытащили его и, перевернув, наконец прислонили к стене. То, что открылось глазам присутствующих, было из числа тех воспоминаний, которым суждено оставаться в человеческой памяти навсегда.

На обратной стороне деревянного щита был распят человек. Это был совсем мальчишка, не старше 18 лет. Его лицо было абсолютно белым и выражало страшную муку. Руки мальчишки, раскинутые в стороны, были прибиты двумя огромными ржавыми гвоздями. Из страшных ран по деревянной поверхности вниз точилась уже засохшая кровь. Ноги его прибили так же.

Кто-то с доскональной точностью повторил позу распятого Христа — в том виде, как принято изображать на распятиях и иконах. По всей видимости, мертв мальчишка был уже несколько часов, потому что кровь успела не только застыть, но и загустеть, а тело закостенеть.

Рубаха на его груди были разорвана, обнажая белую как снег, совсем безволосую грудь. В области сердца запеклась глубокая черная рана. По всей видимости, мальчишку распяли заживо, а затем, чтоб быстрее наступила смерть, ударили в сердце ножом.

Страшное молчание — такое же страшное, как открывшаяся глазам всех картина, повисло в воздухе. Оно было плотным, живым и пульсировало, калеча нервы.

Первым очнулся комиссар по продразверстке. Он был более привычен к зрелищу ужасающей смерти — приходилось убивать людей. Обернулся к солдатам, быстро скомандовал:

— К моей машине, срочно в штаб! Созывать ЧК и доложить подробно. Позвать всех!

— Снять его? — спросил комендант порта.

— Успеется, — комиссар проводил глазами убегающего со всех ног солдата.