Новая любовь Тани. Разговор с Цыганом. Кошмар на Староконке и ночная стрельба в дебрях Молдаванки. Свадьба Тани
Занимался рассвет. Таня с трудом повернулась на левый бок. Рука Ракитина упала с ее плеча. Она заботливо прикрыла Сергея одеялом.
С той страшной ночи, когда Володя навсегда вычеркнул Таню из своей жизни, она поняла очень много важного. Самым главным было то, что в жизни можно встретить многих, но настоящего друга — очень редко, это как подарок судьбы.
Таким другом был Гека. Таким другом стал и Сергей Ракитин. Измученное сердце Тани буквально разорвалось под напором его невероятной доброты. Ее сердце оставалось словно каменным и нерушимым во времена самых страшных потерь. Но именно доброта вдруг открыла в омертвевшем сердце Тани желание жить. И оно забилось, засочилось кровью, вдруг оказалось живым... Зайдя в квартиру вместе с Ракитиным, она рыдала на его груди, а затем вдруг изо всех сил сжала его мокрыми руками. Обняла, притягивая к себе, целуя так, как не целовала никого в жизни, сраженная натиском не виданной ею никогда доброты.
В ту ночь Ракитин навсегда поселился в ее сердце, так же, как всегда жил в нем Гека, а еще раньше, до Геки, — жил Алексей... И ничего она не могла с этим поделать. Алексей был ее душой, Гека — плечом, Сосновский — любовью, а Сергей Ракитин стал ее надеждой. И когда Таня засыпала в его руках, ей казалось, что ее поднимают вверх светлые крылья ангелов, нежной мягкостью своих перьев обволакивая ее разбитую душу...
Тане с Ракитиным было хорошо. Он оказался умелым, заботливым любовником, и когда она была с ним, то всегда чувствовала, что он думает прежде всего о ней. Сергей относился к Тане бережно, был ласковым и страстным, сильным и мужественным, никогда не задавал вопросов. Оставшись в доме Цили в ту ночь с нею, Ракитин навсегда остался в ее жизни.
Через какое-то время Таня переехала в квартиру Сергея в Каретном переулке, в знакомые стены, которые больше не вызывали в ней боли. Ракитин добыл справку о беременности своей невесты, и поженить их должны были очень скоро. А вот венчаться в церкви Таня отказалась наотрез. Ракитин был чекистом, понятно, что ему были запрещены религиозные обряды, но, если бы Таня захотела, ради нее он нарушил бы закон... Но Таня была атеисткой большей, чем сам Ракитин. Она не ходила в церковь и знала, что не пойдет. Никогда. Таня не верила в Бога. Мысль, поселившаяся в ее душе в день похорон бабушки, со временем только окрепла и утвердилась. Бога нет — поняла она для себя. Никакого Бога нет. Есть только хаос, бессмысленный и жестокий.
Таня не спала. Обхватив колени руками, она села в постели. Ракитин, проснувшись, обеспокоился:
— Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь?
— Мне не нравится, что происходит в городе, — мрачно произнесла Таня. — Бомбу в ресторан бросили не бандиты.
— С чего ты это взяла? — удивленный ее словами, Ракитин тоже сел, потянул Таню к себе, и она доверчиво прислонила голову к его груди.
— Я все думаю... Даже самозванец бы этого не сделал! Это похоже на попытки стравить банды в городе. Я уже сталкивалась с таким.
— И кому это нужно, по-твоему? — Ракитин нахмурился. — А главное, зачем?
— Красным нужно, — сказала Таня. — Контроль над бандитами. Ну ты-то это знаешь!
— Знаю, — Ракитин вдруг стал очень серьезным. — Ты права. Но это не приказ из центра. Это делает Патюк. Это его личная инициатива. Он тварь, которую надо убрать из Одессы. Когда я найду его человека в банде самозванца, я смогу это сделать.
— Что ты имеешь в виду? — не поняла Таня.
— У меня есть информация, что этого человека без ведома руководства заслал в банду лично Патюк. Он один знает его. Но никогда не скажет об этом. Я не знаю, чего он хочет, — Сергей развел руками.
— Знаешь, — усмехнулась недобро Таня. — Это же сокровища Мишки Япончика. Твой вшивый начальник Патюк хочет присвоить их себе.
— Да, ты права. Это надо остановить, и я это сделаю. Уже скоро, — твердо сказал Ракитин.
— А я поговорю с Тучей. Пусть он всех предупредит. Я боюсь, что произойдет что-то ужасное.
— Не думай об этом! — Ракитин обнял ее и стал нежно гладить по волосам. Таня почувствовала себя на седьмом небе от счастья.
С каждым рассветом площадь за Староконным базаром заполнялась зверьем всех видов и сортов. Издавна в этом месте продавали живой товар: домашних животных и живность, которая могла бы пригодиться в сельском хозяйстве, в общем, все, что мяукало, лаяло, мычало, кукарекало и блеяло. Постепенно площадь заполнялась телегами, приезжающими из окрестных деревень. Хмурые крестьяне выгружали клетки с тощими кроликами и общипанными курами. Сюда же шли и одесситы в наивных попытках пристроить в хорошие руки народившихся щенков и котят.
Шум, гомон, крики, гвалт, визг поросят, кудахтанье кур, дикий собачий лай, кошачье мяуканье — звуки всех видов и сортов — это было одно из самых уникальных мест Одессы, где всегда, во все времена, бурлила жизнь.
Совсем рядом с этой площадью, в такой близости, что гомон и клекот доносились в открытые окна, находился трактир «У Староконки» — заведение, скажем так, более высшего сорта, чем все остальные в этом районе, потому что именно в этом трактире заседал Цыган, когда приезжал в город. Трактир «У Староконки» был его базой, местом, где он занимался делами и принимал многочисленных посетителей, которые пытались решать с ним разные вопросы.
Староконка издавна принадлежала Цыгану. Этот район он взял под себя еще во времена Японца. И дело было не только в том, что наряду с кошками, собаками и курами на площади за Староконкой продавали лошадей (а лошадьми изначально занимались только цыгане), а в том, что между Молдаванкой и Слободкой размещался достаточно большой хутор, на котором жили оседлые цыгане. Именно в этом месте и выстроил себе роскошный дом глава всех криминальных цыган — старейший одесский вор, естественно, по кличке Цыган, бывший в серьезном авторитете еще до появления Японца.
Староконку пытались делить многие. И во все времена этот жирный кусок города был камнем раздора для всех королей Молдаванки, мечтавших установить на рынке свою власть. Но так было до того момента, пока Цыган не решил осесть на том самом хуторе, который со временем стали обходить стороной все одесские воры. Осев, он принялся наводить порядок железной рукой.
И ему это удалось. Староконка пала, а после перестрелок там установилась только одна власть — Цыгана. И так было долгий период времени — необычно долгий для всех остальных районов.
При этом Цыган был очень стар. Он ходил с трудом, опираясь на толстую палку, и руки у него тряслись. Все реже и реже Цыган поднимался в город и занимал свое место в трактире. Время было неумолимо. Старел он, менялись времена. И это все вместе придавало ему серьезных забот. В конце концов груз трудностей, которые легли на его плечи, стал просто непосильным для старого человека. Будущее начало страшить Цыгана.
А потому он стал появляться в трактире все чаще и чаще, стараясь не обращать внимания на болезнь. Память о смутных временах терзала его душу. А приобретенное чутье ожидало угрозу со всех сторон. Цыгану было страшно. И, пытаясь обуздать свой страх, он старался защитить и Староконку. И применял для того любые методы.
Цыган сидел в трактире, склонясь над чашкой с дымящимся чаем. Лицо его было хмурым. Длинная палка стояла рядом со стулом. Он и сидел-то с трудом, и болезненные судороги время от времени пробегали по его лицу. Вообще-то, как старый человек, остро реагирующий на сырую погоду обострением всех болезней, Цыган должен был находиться дома, лежать в уютной постели. Но он не мог. А потому, сгорбившись, сидел в холодном трактире с печальным и усталым лицом.
Таня вошла в трактир, чуть замешкавшись в дверях. Сколько же лет прошло с тех пор, как она была здесь в последний раз! Это было так давно, что она уже и не помнила год. Бурная жизнь стерла годы в ее памяти. Таня жила с такой скоростью, что один год вполне мог сойти за десять. Иногда ей от этого становилось страшно. Но остановить бег времени она не могла.
Таня подошла к столику, за которым сидел Цыган, и села на стул напротив.
— Здравствуй, Цыган. Я получила твою записку, — кротко произнесла она.
— Здравствуй, Алмазная, — Цыган глянул на живот Тани, уже довольно большой. — Как живешь, дышишь?
— Не жалуюсь, — усмехнулась она.
Записку Тане принес Туча. Лично. Ее верный друг из криминального мира был единственным, кто знал все подробности ее жизни. В том числе и адрес в Каретном переулке. Таня знала, что может не опасаться: Туча свято хранил тайну ее жилья и никому бы не сказал, где она живет. Он сам не стал скрывать, что удивлен.
— Цыган! Тот еще фраер! Промеж зубов проскочит, шо твоя вошь, — прокомментировал Туча, как всегда, эмоционально. — И шо ему понравилося? Зачем до тебя? — нервно побил он ногтями по столу. — Но надо сходить.
В записке Цыган приглашал Таню в трактир «У Староконки» для разговора. Она ответила, что пойдет.
— Я буду осторожна, Туча, — попыталась успокоить она своего друга. — Ты же меня знаешь. Но идти надо.
— Не понимаю... После за то, как кишнули тебя на сходе, чиркать маляву до встречи? — удивлялся Туча. — Не понимаю... Цыган же фраерился за больше всех, дохлый шкур! Какая муха его за шкирку закусила так, шо сопли до ушей повылезли?
— Вот схожу и узнаю, — усмехнулась Таня.
— Ох, будешь иметь шо тот гембель за уши! Цыган — он гнилой, как за коня в пальте, — вздыхал Туча, и Таня была с ним полностью согласна.
— Зачем звал? — спросила она, всматриваясь в больное лицо Цыгана. С момента последнего схода он сильно постарел, и Тане стало его жаль.
— Дело до тебя есть. В беде мы, Алмазная. Плохо в городе, — вздохнул Цыган. — Дело до тебя за того лже-Японца, за которого ты на сходе говорила.
— А что о нем говорить? — усмехнулась Таня. — Вы все порешили оставить, как есть. Оставили его. Меня выгнали. О чем же ж теперь говорить?
— Не до налетов тебе теперь, — устало произнес Цыган. — Так что не держи зла.
— А я и не держу, — покачала головой Таня. Это было правдой. Боль ушла, разочарование — тоже. Таня очень старалась наладить новую жизнь.
— Бомбу в «Белую акацию» красные бросили, — неожиданно сказал Цыган, — это совершенно точно. Они, суки, людей вербуют, чтобы своих сдавали. Даже в царской охранке так подло не поступали! Подлые подшкурные суки...
— Я знаю, — Таня, пожав плечами, спокойно выдержала его взгляд, — догадалась. Да и шепнули за то...
— Есть у меня точная мысль, что в банду лже-Японца красные заслали своего человека, — сказал Цыган, — но вот для какой цели — не ясно. А раз так, то все люди лже-Японца работают на красных. И нужно его поганой метлой гнать из города.
— А поздно! Когда я говорила, ты не захотел, — зло сощурилась Таня, — я предупреждала: быть беде. Никто из вас меня не послушал. Что уж теперь?
— Расскажи все, что ты знаешь о нем, — попросил Цыган, — расскажи то, что слышала. Я понять хочу. А потом я объявлю сход. А ты придешь. Мы будем гнать его из города. Так сделаем. Лучше уж поздно, раз так оплошали. Говори.
— А мне нечего тебе сказать, — Таня снова пожала плечами. — Я знаю то же, что и ты. Что среди людей лже-Японца есть человек красных. Что бандиты его в лицо не знают, потому что он прячется. Знаю, что по его наводке кто-то убил Зайхера, Фараона и мальчишку этого зеленого, Вальку Карася. А больше ничего. Красные хотят всех поделить да перебить поодиночке. Для того и затеяли это в городе. Они...
Но Таня не успела договорить. Чудовищный взрыв выбил стекла в трактире. Со страшным звоном они посыпались на стол. Таня закричала. А потом начался ад.
Бомбу бросили в самом центре рынка животных. Мерзкий запах гари еще не растаял в воздухе, когда раздался крик. Таня никогда не слышала такого жуткого звука. Вскочив из-за столика, она бросилась туда.
Ее глазам открылось страшное зрелище. Вперемешку, в вихре кровавых ошметков, лежали трупы людей и животных. Крики, кровь, смрад... Все это создавало картину ада, который вырвался из преисподней, создавая самую жуткую картину на земле...
Раненые животные кричали так, как кричат люди. Таня никогда этого не слышала, никогда не думала, что это может быть так страшно...
Она запомнила большую лохматую собаку в черно-коричневых пятнах. Та лежала на боку и выла, из ее разодранного живота вывалились кишки, и лужа крови растеклась вдоль стертых камней мостовой... Из стекленеющих глаз текли слезы...
Это был верх жестокости — взрыв посреди места, где продавали животных, где трупов людей и животных было почти поровну. И этот жуткий знак равенства мучительной смерти их всех сделал так похожими друг на друга.
Ковыляя на своих распухших ногах и цепляясь скрюченными пальцами за стену трактира, Цыган шел за Таней, и слезы текли по его морщинистому лицу. Превозмогая себя, он поднимал свою палку и, потрясая ею над головой, страшно ругался в пасмурное, хмурое небо, посылая непонятные проклятия миру, которые тонули в вихре отчаянных звуков слабеющих, умирающих голосов. Цыган одновременно и плакал, и ругался, а к ним уже со всех сторон рынка бежали люди, и паника захватила все это место, весь рынок, закружила в своих объятиях, рассыпаясь по близлежащим переулкам.
Уже стало понятно, что на площади животных за Староконкой взорвали несколько бомб. И ужасающая жестокость этой расправы шокировала даже видавших виды представителей криминального мира, которые помнили много зла на своем веку, но никогда не видели такой абсолютно бессмысленной жестокости.
О ночной перестрелке в дебрях Молдаванки Тане рассказал Ракитин. Когда, не в силах прийти в себя от пережитого, Таня пришла домой, его не было. Таню кое-как попыталась успокоить забежавшая на минутку Циля. Она напоила ее теплым молоком и уложила в постель. Но спать Таня не могла. Вопли умирающей собаки постоянно звучали в ее памяти. И некому было избавить ее от этого ада.
Ночью Ракитина тоже не было. Он появился только под утро — уставший, покрытый сажей, весь в копоти и с запахом пороха от выстрелов. И рассказал о том, что произошло.
После взрыва на Староконке Цыган, объединившись с главарями других банд, отправил целый отряд на захват банды лже-Японца, которая находилась в яме за Балковской в железнодорожном депо. Люди Цыгана подожгли несколько вагонов, чтобы выкурить засевших там бандитов.
Пожар вспыхнул сильный, но оказалось, что людей самозванца там нет. Они ударили из засады, с Разумовской. Началась бойня. И вдруг все поняли, что люди самозванца очень хорошо вооружены: у них оказалось самое современное оружие, очевидно, с фронта.
Людей Цыгана стали теснить. Бандиты, отступая, поднялись вверх по склонам и рассыпались в густонаселенных переулках Молдаванки. Немало мирных жителей случайно попали в ту ночь под бандитские пули. Отступая, бандиты поджигали дома. И тут, и ам вспыхивали пожары. За одну ночь город превратился в пылающий ад.
В конфликт между бандами вмешалась третья сила — красные. Вместе с солдатами чекисты попытались окружить бандитов, но не тут-то было: ни солдаты, ни чекисты не знали лабиринтов местных проходных дворов. Так что из этой затеи ничего не получилось.
Однако постепенно красные все-таки стали теснить бандитов. Во время стрельбы убиты были и те, и другие — и люди из банды Цыгана, и люди самозванца. Больше всего пострадал Цыган: его отряд был разбит почти полностью.
В перестрелке были убиты и два старших сына Цыгана, а также несколько главарей мелкого масштаба, выступавших на его стороне. Но не меньше потерь понесли и люди лже-Японца.
— Мы всю ночь мотались в этих лабиринтах и стреляли в темноту, — взволнованно рассказывал Тане Ракитин, — а поблизости пылали деревянные склады, и огонь готов был перекинуться на хибары рядом. И казалось, что ты сгоришь заживо. Чувствуешь, я весь пропах этой вонью...
Таня помогла ему избавиться от одежды в копоти и порохе и, как она почувствовала, — от воспоминаний жуткой ночи.
Над городом вставал кровавый рассвет...
Несколько дней бандиты зализывали раны, подсчитывая свои страшные потери. Внезапно вспыхнувшая война была для банд невероятно жестокой. В Одессе было объявлено военное положение. Из близлежащих районов области в город ввели отряды конницы Котовского, а также другие фронтовые части.
Солдаты с оружием патрулировали замершие улицы. Им было приказано при любых проявлениях беспорядков пускать в ход оружие. Стрелять разрешалось без предупреждения. Информацию об этом постарались донесли до всех жителей города. Притихшие, испуганные обитатели Молдаванки сидели по домам.
В первый день после побоища были закрыты почти все театры, рестораны и прочие увеселительные заведения. Никто на улицу не высовывал носа. Город словно вымер и сжался под этой новой стихией бандитских войн, таких же страшных, как не прекращающаяся война...
Именно в один из этих страшных дней и состоялась свадьба Тани и Ракитина.
Они договорились, что все будет скромно. Какие уж тут торжества? Как и все девушки, Таня с юных лет мечтала о свадьбе. Она видела себя в пышном белом платье, среди моря цветов... Но реальность оказалась другой. И мысль о том, что она станет женой, вообще не вызывала в ее душе никаких эмоций. Ничего, кроме усталости и пустоты...
И все происходящее было так скучно... В назначенный час Таня, Ракитин, Циля с мужем и Ида со своей Маришкой пришли в Воронцовский дворец, где в одной из комнат на первом этаже располагался загс. Перед ними ждала росписи совсем юная пара — парень и девчонка лет по 18-ти. Девчонка глянула на большой живот Тани, выросший буквально за несколько дней, и хихикнула, а затем стыдливо отвела глаза.
Было буднично. Облупленные стены загса были выкрашены серой краской. На Тане был светло-зеленый костюм. На Ракитине — военная форма. К отвороту пиджака, который уже не застегивался на ней, Таня приколола крошечный букетик фиалок — единственную зелень, которую смогла достать в феврале. Вот и весь народ. Они сели на стулья. Ракитин поцеловал кончики ее пальцев, прошептал:
— Прости.
Таня знала, за что он просит прощения: за будничную обыденность ее свадьбы, ведь не такой ей хотелось! Но сейчас ей было действительно все равно. Что-то в ее душе умерло, и умерло безвозвратно. Может, способность начинать жизнь заново, а может, любить. Таня чувствовала себя чужой в этой жестокой реальности, в этом не подходящем ей мире.
Ракитин крепко сжимал ее руку. Таня машинально улыбнулась ему. Она была ему очень благодарна, он действительно сделал для нее многое, она это понимала, но внезапно с головы до ног ее пронзила острая, необычная и такая неожиданная волна теплоты! Она почувствовала, что вот он — единственный верный друг, человек, который уже существовал в ее сердце, заняв там свою, особую нишу... Отвернувшись, чтобы Сергей не увидел, Таня заплакала.
Потом они стояли перед канцелярским столом перед сурового вида женщиной средних лет, которая, строго допросив, записывала их фамилии в толстую бухгалтерскую книгу. Перо ее скрипело по бумаге и оставляло кляксы, особенно после того, как женщина каждый раз макала его в старую чернильницу. Такие чернильницы были у Тани в гимназии...
Ровно через десять минут Таня вышла из загса Татьяной Ракитиной, зная, что очень скоро получит документы на это имя. Ребенок несколько раз повернулся в животе. Таня тихонько погладила живот, улыбаясь про себя и думая, что ребенок, наверное, вырастет непокорным, непоседливым, надменным... Таким, как его отец.
Потом они сидели за столом в их квартире, который накрыли Ида и Циля. Улыбаясь, Таня смотрела на традиционные для Молдаванки жареные бычки и форшмак, на которых выросли Ида и Циля, и при этом с удивлением поняла, что не чувствует тошноты. И как-то сразу, внезапно она почувствовала себя счастливой.
Это было очень тихое, очень робкое счастье — счастье под уютной домашней лампой, в окружении близких, счастье от того, что у нее появилась семья.
Таня нашарила впотьмах руку Ракитина и осторожно, чтобы не вырвался, поднесла ее к губам:
— Спасибо тебе!.. — Она поцеловала его пальцы. — Спасибо тебе за всё! — И это ее движение было искренним.
Нахмурившись, смутившись, Ракитин все же попытался высвободить руку, но Таня не дала. Это было ее признание в любви. Оно далось ей очень дорого. Невероятно дорого, потому что за ее стулом все время находился Володя. И горько, с разочарованием, он смотрел на нее. Таня чувствовала его всей своей кожей, и оттого вся еда в этот вечер оставляла привкус горечи на губах. Но она нисколько не фальшивила в отношении Ракитина. Она так чувствовала.
Туча появился через несколько дней. Мрачный и как будто похудевший.
— Цыган назначил сход. Ох, шо будет, шо будет... Шоб они были мине здоровы! — вздыхал он тяжело.
— Зачем сход? — но Таня и так знала ответ.
— Будут гнать из города фраера того задохлого, швицера ушлого, шоб ему ни дна, ни покрышки. Будут кумекать, за как. Цыган сказал, шоб ты пришла. Но ты не ходи.
— Я пойду, — сказала Таня, мгновенно приняв решение.
— Для чего то? — насупился Туча. — Куда оно тебе... теперь?
— Не разговор, Туча, — усмехнулась она. — Я заварила эту кашу, я ее до конца и расхлебаю. Особенно теперь.
— А этот твой фараон шо скажет на эту кашу?
— А ничего не скажет, потому что я ему не скажу. Так где сход?
— Ну, как знаешь... Я бы не ходил.
— Туча! — Таня нахмурилась, но потом рассмеялась, ей вдруг захотелось его обнять. — Туча, так где сход?
— Дом номер два по Барятинскому переулку. Знаешь, где Канатная? Там в катакомбы ход есть...