1435 год, Восточная Европа

В тот момент, когда катапульты подогнали к стенам, большинство осаждающих поняли: замок пал.

Мощные стенобитные орудия выглядели устрашающе. Крепкие каркасы из бревен, веревки, рычаги, приспособления для метания камней и, конечно, снаряды – тяжелые обломки скал. Вот уже больше трех суток каменные стены замка поливали дождем из огня. Осаждающие снова и снова решались на приступ, и каждый раз атаки были отбиты невидимыми защитниками, которые прятались за желтыми стенами. Замок представлял собой неприступную цитадель, и стены его (выше и крепче любых крепостных стен) способны были выдержать ни одну осаду.

Около трех тысяч осаждающих с ревом и гиканьем бросались на штурм, и каждый раз невидимые руки уничтожали длинные лестницы и осадные башни, отбрасывая их от стен. Крики раненых, стоны умирающих, яростные вопли фанатиков, лязг оружия, огненные стрелы, потоки свинца, льющегося на головы – все это сливалось в единый чудовищный вопль настоящего хаоса, имя которого беспощадно – война. Армия осаждала замок – последнюю не взятую цитадель в самом сердце раскаленной, пылающей огнем восстаний земли.

Кое-как согнав в кучу разрозненные отряды, состоящие, в основном, из плохо вооруженных крестьян и старых солдат, рыцарь в блестящих доспехах с крестом, на вороном коне, выехал перед строем.

– Во имя Господа, уничтожим монастырь дьявола! Сотрем с лица земли пристанище ведьм! Уничтожим храм сатаны! Во имя Господа!..

– А-а-а!!! – отозвалась толпа бешенным ревом. Из глоток фанатиков вырвался звериный вопль, в котором с трудом можно было различить отдельные слова.

– Смерть проклятым ведьмам! Смерть им! Сотрем с лица земли храм сатаны! А-а-а!!!

Вопль разносился над людским морем, словно усиливаясь ветром в тысячу раз. Рыцарь высоко поднял над головой меч. Сотни людей, потрясая оружием, бросились на штурм.

Вооружение армии и состав ее были весьма своеобразны. Несколько рыцарей-крестоносцев командовали тремя тысячами рекрутов, наспех собранных в ближайших деревнях. Исключение составляли старые ветераны-солдаты, прошедшие не один бой, а потому не желавшие рисковать попусту. Солдаты были вооружены пиками выше человеческого роста, с металлическим острием. Эти пики представляли собой грозное, но в ближнем бое – абсолютно бесполезное оружие. Пики могли остановить конницу, даже отряд крестоносцев на полном скаку. Но в осаде замка были бессмысленны. Неуклюжие движение пикинеров часто блокировали тех, кто находился позади, оттого даже хорошо организованный отряд сбивал строй и превращался в некое подобие давки, где много людей толкались друг с другом, устраивая настоящую неразбериху.

Любимым оружием большинства крестьян был окованный железом тяжелый цеп, «молотило», один удар которого сбивал с коня рыцаря в полных боевых доспехах. Но, так как нападающие имели дело не с рыцарями, а с кучкой мужественных горожан, обороняющих крепостные стены, то цеп бессмысленно рассекал воздух, часто калеча своих же – тех, кто находился поблизости. Кроме этого армия крестьян была вооружена длинными копьями с крюками, заимствованными у далеких фландрских наемников, когда-то прошедших в составе различных армий по этой разрозненной земле.

Гордостью ополчения были те, кто владел примитивным огнестрельным оружием – бомбардами и аркебузами. Эти могли сбивать защитников со стен. Впрочем, рассчитывать на силы стрелков не приходилось – защитников замка надежно прятали высокие стены цитадели, множество башен, зубчатых резцов и скрытых стрелковых ниш. Солдаты с аркебузами и бомбардами держались в стороне от любого штурма – ими дорожили, и рыцарь, командующий штурмом, отдавал приказ об открытии огня только в том случае, если не было явной угрозы стрелкам.

Низшей тактической единицей армии был «ваген» (повозка). В эту повозку входило 15 человек, составляющих крошечный отряд. Там было 4 молотильщика, 5 пикинеров, 1 солдат или крестьянин с длинным копьем, 4 аркебузьера и 1 солдат с бомбардой. Из множества повозок, укомплектованных таким образом, составляли полк.

Если в открытом поле, против конницы, рыцарей или таких же отрядов у солдат были шансы на победу, то во время осады замка все их умения и даже опыт были равны нулю. Молотильщики никого не могли сбить, аркебузьеры попадали в стены, а бомбарды стреляли по зубцам крепостных стен вместо противника.

Снова и снова отряды бросались на приступ. Но бессмысленно было осаждать высокие стены. Ворота замка, оббитые листовым железом, даже не трещали под ударами огромных осадных бревен, которые (побросав свое привычное оружие) волокла толпа крестьян.

В отдалении от основных событий, на холме, разговаривали двое. Первый был рыцарем, на доспехах которого был изображен крест – символ принадлежности к святой вере. Вторым был щуплый, сутулый человек лет 40-ка, с желтым, испитым лицом. По богато раскрашенному перу на берете и массивной золотой цепи с гербом в нем можно было угадать наместника провинции – человека, облаченного огромной властью.

– Все это напоминает мне битвы в святой земле, Ваша светлость, – рыцарь почтительно склонил голову, обращаясь к собеседнику.

– Не стоит сравнивать святые земли, битвы в которых были освящены господом, с проклятым местом, где царит зло! – наместник поджал узкие, сухие губы, не поворачиваясь к рыцарю.

– Разве правду говорят о том, что в городе – монастырь сатаны?

– Истинную правду! – знатный вельможа еще сильней поджал губы, – там находится монастырь дьявола. Это место проклято. Наш святой долг – очистить эту землю от скверны и стереть город с лица земли, чтобы никогда и нигде не упоминалось о нем!

– И установить контроль над центром провинции, не так ли? Загасив основной очаг сопротивления?

Но эти слова знатный господин даже не удостоил ответом. Армия встретила ликующим ревом появление катапульт и других стенобитных машин.

– Помнится, Иерусалим тоже не могли взять до тех пор, пока не были построены осадные орудия, – продолжил рыцарь как ни в чем ни бывало, словно не замечая не ловкой паузы в разговоре.

– Герцог щедр, – наместник провинции вытолкнул эти слова, почти не разжимая губ.

– Катапульты зарядить! – приказ был встречен ликующим ревом.

– Разве в городе осталось много жителей, способных выдержать осаду? – рыцарь насмешливо покосился на наместника, – значит, не всех выморили ваши крестьяне, отрезав пути для продовольствия, ввозимого в город?

– Ваше дело командовать, а не задавать глупые вопрос! – взорвался наместник, – Я доложу герцогу об этой нелепой осаде! Вы потеряли столько времени и людей, а замок до сих пор не взят!

– А вы знаете, сколько времени брали Иерусалим? – бросив еще один насмешливый взгляд (в котором отчетливо угадывалось презрение) в сторону наместника, рыцарь поскакал вниз, к войскам.

Первый же залп проделал в стенах значительную брешь. Когда мощный грохот ознаменовал начало нового приступа, фонтаны желтой пыли, обломки огромных камней рухнули вниз, придавив не малое количество солдат. Жуткие вопли раздавленных потонули в грохоте падающих стен. Желтая пыль смешалась с потоками человеческой крови и так застыла на земле. Несколько залпов катапульт, произведенных почти без перерыва, нанесли значительный урон крепости.

Толпа, осаждавшая замок, взвыла. Все – от крестьянина до профессионального солдата, закаленного в битвах, понимали: замок почти взят.

Рыцарь взмахнул мечом, посылая солдат в проломы (катапульты тем временем перезаряжали), как вдруг….

Черная фигура, выросшая наверху крепостной стены, заставила отшатнуться солдат. Черная фигура женщины, монахини в длинной рясе, простерла руки над стенами замка. Солдаты, пятясь в ужасе, зашептали:

– Это она! Ведьма! Мать Маргарита! Это она!

– Убить дьяволицу! – взвыл один из старых солдат, и, взмахнув ножом, попытался бросить его в женщину. В тот же самый момент лицо его исказилось, изо рта вырвалось пугающее хрипенье, и, раскинув руки, он рухнул вниз. Из его спины торчал короткий черный меч. Кто бросил меч, солдаты определить не смогли. Во всей армии такого вооружения ни у кого не было.

– Слушайте, все! – громовой голос женщины перекрыл шум осады, – проклинаю тех, кто пришел на мою землю! Прокляты те, кто забрал мой покой, души их в ад увлеку за собой! Я проклинаю вас и ваших потомков! Черная тень будет на черной земле! Да придет черная чума за остатками вашего рода и уничтожит ваших далеких потомков! Черную тень вам дарю! Проклинаю вас и вашу землю! Пусть проклятие ада падет на вас!

Новый залп катапульт прервал ее безумную речь. Пошатнувшись, черная фигура безумной женщины упала вниз, со стены. В тот же самый миг стены крепости, задрожав от своего основания, рухнули вниз.

Со страшным воплем осаждающие ринулись в проломы стен. Завязалась кровавая рукопашная. Город за стенами замка вспыхнул огнем.

– Вас можно поздравить, – вкрадчивый голос обратился к наместнику.

Верный своей манере, надменный наместник не повернул к говорящему головы.

– Замок пал… Конец монастырю дьявола… – прошептал наместник, словно разговаривал сам с собой.

– Разве это значило так уж много? Из века в век, в разных местах земли будут возникать подобные монастыри дьявола – из камней и людей. Что значит падение одного из них?

– Кто вы такой? – в этот раз, не выдержав, наместник обернулся. Рядом с ним на черном коне возвышался загадочный рыцарь в доспехах черного цвета. Черное густое забрало скрывало лицо.

– В подвалах монастыря хранится несметное количество золота, – вкрадчивый голос словно ласкал слух, – возьмите его – и вы станете самым могущественным человеком в мире, могущественней самого короля. Вы приобретете такую власть, которая не снилась никому из правителей. Возьмите это золото, я дарю его вам. Ну же, вперед! Вы ведь не хотите, чтобы золото досталось кому-то еще?

– Откуда вы знаете?… – голос наместника от нервного напряжения даже охрип.

– В подвалах монастыря хранятся древние клады. Это знаменитое золото инквизиции. Сокровища, награбленные монахами. Драгоценности и золотые слитки, отобранные в ходе следствий. Вы когда-то слышали о нем?

– Да, слышал.

– Именно за этим золотом и охотится герцог. Именно за ним он послал вас сюда. Грехи монахинь были простым прикрытием. Разве не для того, чтобы сохранить в тайне от всех существование клада, он велел вам уничтожить город?

– Да, действительно… Теперь я начинаю понимать….

– Чего же вы ждете? Разве вы не хотите отомстить тому, кто был несправедлив к вам столько лет? Вы заслуживаете большего! Заберите золото себе! Герцог не достоин такого богатства!

Не выдержав, наместник пришпорил коня и лихо бросился вниз, по холму. Но, стоило коню лишь немного поскакать по наклонной дороге, как, споткнувшись о какой-то бугор, он сбросил своего седока. Наместник вылетел из седла, и, упав на огромной скорости прямо на камни, свернул себе шею. Сзади раздался оглушительный хохот. Услышать его наместник уже не успел.

Развернувшись, черный рыцарь поскакал прочь от места осады. Он скакал совсем недолго. Затем – исчез. Все три тысячи осаждающих уже ворвались в город, где на узких улочках шла кровавая бойня.

Замок пал.

 

2009 год, история главного героя

«– Пап, а в замках живут привидения?

– Конечно, нет. Ты не маленькая, чтобы в это верить.

– Ты повезешь меня в замок?

– Обязательно! Если все будет хорошо, мы поедем уже этим летом.

– Здорово! А все будет хорошо?

– Конечно, будет. Все будет хорошо. И мы поедем – обязательно.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Я люблю тебя, папулька!

– Я тоже тебя люблю.

– Сильно-сильно любишь?

– Больше жизни!

– Пап, а знаешь, что я иногда думаю?

– Что?

– Я думаю, что замки живые…»

 

2013 год, Восточная Европа

Комфортабельный автобус крупной туристической компании двигался мягко и плавно, мирно усыпляя туристов еле слышным жужжанием кондиционера и темной полосой за окном. Темная полоса…

Лес. Безжизненные деревья-солдаты, черные воины, сомкнувшие свои ряды после изнурительной битвы. Они караулили дорогу, словно выжидая, когда кто-то собьется с пути и свернет не в ту сторону с гудрона шоссе. Лес производил мрачное впечатление, усиленное сумрачным днем. Тяжелые, свинцовые облака сомкнулись над рядами деревьев, не пропуская даже лучика света. Вот уже второй час автобус плыл по дороге через сплошной лес. Покачивание колес усыпляло. Но сон был слишком похож на боль. Удобно откинувшись на спинку сидения, он принялся рассматривать салон.

Пассажиров было немного. Кто-то читал иллюстрированный журнал (пожилой мужчина в очках, одной рукой поправлял дужку, а другой – нервно теребил страницы). Молодая парочка (похоже, молодожены), спали, обнявшись. Рядом с ними дремала пожилая чета. Девушка с ярко-рыжими (почти красными) волосами с увлечением жевала шоколадный батончик. Подросток в наушниках отбивал такт костяшками пальцев по подлокотнику. Мирная, ничего не значащая картина. Что нового здесь можно увидеть? Замки? Замков здесь нет.

– Войны? Что за глупости!

Детский голос вырвал его из забытья. Напротив через проход пожилая женщина что-то говорила девочке лет 10, но та упорно не хотела слушать.

– Войны? Глупости! Да любая армия просто заблудится среди этих бесконечных деревьев! Бабушка! Когда мы наконец приедем? Я устала!

Женщина, полуобняв рукой плечи девочки, что-то быстро-быстро говорила ей на ухо…. Но ребенок отмахнулся довольно бескомпромиссно:

– Да плевать я хотела на этот центр средневековья! Давай лучше вернемся в аэропорт!

– Мы скоро приедем. Потерпи.

– А я устала! Я устала и хочу домой! Кроме того, мне страшно! И еще мне скучно, я хочу спать! – девочка заерзала на сиденье, размахивая руками.

Это был толчок, резкий удар в спину. Он почувствовал всю силу удара, когда раздался звук. Звук ломающегося металла и бьющегося стекла, звук той безнадежности и страха, от которого мирное течение момента разом летит к черту. И крики, страшные, истерические, жуткие крики, оседающие в ушах, как размокшая вата. Автобус, перевернувшись, стал падать… Мирный и спокойный автобус переворачивался в воздухе и падал в какую-то бездну, и после первого удара было множество других ударов, когда стволы деревьев били о корпус, выбивая сидения и стекла. Он столкнулся с каким-то тяжелым телом, увидел рядом с собой чье-то перекошенное в жутком крике лицо…. Он оттолкнул это тело, рванулся вперед. Девочка, сидевшая напротив…Он схватил ее на лету, и амортизировал удар о поручень сидения своим телом, прижав хрупкое тельце ребенка к груди и приняв удар на себя. Судорожно вцепившись в его куртку, девочка кричала. Наконец автобус (перевернувшись в воздухе еще один раз) ударился о землю и остановился.

Люди оказались на потолке, кое-где придавленные упавшими креслами. Все пространство автобуса сразу заполнили черные, едкие хлопья гари, больно разъедавшие глаза. Девочка зашевелилась: она была жива и, очевидно, невредима. Он увидел тонкую струйку крови, стекающую по его руке(стекло, которое разлеталось в воздухе), но не обратил на это внимания. Наискосок было окно, из которого заостренными пиками торчали опасные осколки.

Он поднял ногу и ботинком стал выбивать острые осколки стекла. С хрустом посыпался стеклянный дождь. Теперь путь был свободен. Он попытался встать, держа ребенка. Потом прыгнул в окно вместе с девочкой. Он поставил ребенка на ноги, и она стала достаточно твердо.

– Ты можешь идти?

Девочка кивнула. Он толкнул ее вперед:

– Отойди от автобуса! Отойди как можно дальше!

Всхлипывая, она медленно пошла вперед – как во сне. Он смотрел, как хрупкая фигурка удаляется на безопасное расстояние, потом вернулся к автобусу. Нужно было вытащить тех, кто остался внутри. Вытащить как можно скорей.

Автобус долго катился со склона и наконец затормозил у подножия холма. Наверху виднелась серая лента шоссе. Время падения казалось бесконечным, но расстояние было совсем небольшим. И возможно даже, автобус только один раз перевернулся в воздухе. Люди дышали тяжело, их лица отражались белыми пятнами на пожухлой листве. Это было фантастической и страшной картиной….. И ему вдруг подумалось, что так лежат на песке рыбы. Рыбы, выброшенные на раскаленный песок из привычного океана человеческой ладонью или случайной жизненной волной.

Бабушка девочки (с растрепанными во все стороны седыми волосами и мокрым от слез лицом) прижимала ребенка к груди и плакала, целовала и плакала, словно не веря, что в этом страшном месиве из металла и стекла обе остались жить. Тяжелее всех пострадал водитель. Несколько человек (и он в том числе) оттащили безжизненное тело как можно дальше от места катастрофы. И когда несли, по его темным волосами все время текла кровь. Водитель был без сознания. Опустив раненого на траву, он отошел как можно дальше туда, где чернел застывший лес. Вначале показавшийся ему враждебным. Он не ошибся. Лес действительно был таким.

Молодой парень с профессиональным видом опустился на колени рядом с раненным водителем, и довольно успешно пытался остановить кровь.

– Удар сильный, но не смертельный. Надеюсь, мозг не поврежден. Я попытался перетянуть артерию, чтобы кровь не попала внутрь. Жить будет. А вот с ногами похуже….

– Кто вы такой? – истерически рявкнул какой-то толстяк.

– Врач. Самый настоящий. Хирург. На следующей неделе выхожу на работу в больнице.

– Что вы здесь делаете? – спросила экскурсовод.

– То же, что и все остальные! – с готовностью отозвался парень, и его ободряющее спокойствие действовало как глоток свежего воздуха, – в свободную неделю решил отдохнуть. Съездить на экскурсию, посмотреть замки. Как видите, посмотрел….

Женщина – экскурсовод всхлипнула.

– Нужно срочно звонить, – сказал парень и обвел их глазами – по очереди, – нужно вызвать помощь, сказать, что у нас тяжелораненый. И срочно везти в больницу. Раздроблена голень, бедро. Нужно срочно производить операцию, чтобы осколки кости не попали в спиной мозг. Если попадут, он может до конца жизни остаться инвалидом.

– Конечно… я сейчас… – женщина-экскурсовод встряхнула сумочку, нервно стала рыться в ее содержимом. Вскоре извлекла на поверхность мобильный телефон и принялась нажимать кнопки, потом потрясла…

– Он не работает! – теперь в ее голосе была истерика, – НЕ РАБОТАЕТ!

– Успокойтесь! – почувствовав, что настало время вмешаться, он решительно взял телефон из ее рук, – наверное, повредился при падении.

Он врал. Телефон был мертв, как бесполезный кусок пластмассы, но он не был разбит.

– Но я не падала! – женщина все время всхлипывала, – не падала! А телефон не работает! Совсем!

Громкие голоса привлекли внимание остальных, и вскоре возле них образовался некий кружок. Врач вынул из кармана джинсов мобильник, приложил к уху:

– Странно… Мой тоже не работает. Не понимаю…

После этого каждый полез в сумку или в карман. На свет оказались извлечены телефоны различных марок, моделей, спектра действия и стоимости, одинаковые только в одном. Ни один телефон не работал. Он взвесил гладкую полоску металла на ладони. Его телефон не был поврежден, не был даже поцарапан – на глянцевитой поверхности серебристого металла не было ни одной царапинки… Кожаный футляр надежно защищал и от падения, и от воды, но…. Телефон не работал. Все кнопки были бесполезны. Теперь это была лишь не нужная схема из металла и проводов, пригодная только для того, чтобы полететь подальше в кусты. Он задумчиво взвесил его на ладони…

– Почему? – по щекам экскурсовода потекли слезы, и впервые она потеряла все свое профессиональное достоинство, – почему?! ПОЧЕМУ?! Что происходит? Что теперь делать?!

– Странно…. – он и не заметил, что говорит вслух.

– Вы правы, это действительно странно.

Он поймал на себе взгляд врача, и неожиданно для себя кивнул ему, как старому знакомому. Возможно, потому, что среди истеричной толпы они двое сохраняли спокойствие. И внезапно он почувствовал какое-то странное родство их душ.

Женщина рыдала в голос, плечи ее тряслись.

– Ее нужно успокоить, – он посмотрел на врача, – если у всех сдадут нервы, ночью, в лесу…

Тот понимающе кивнул:

– У меня была аптечка в автобусе. Там есть и успокоительное, и снотворное. Пойду поищу.

Он успел сделать только один шаг, вернее, даже пол шага… Потом раздался взрыв.

Взрыв был такой силы, что всех отбросило вниз, в землю. Сбило с ног, покатило ударной волной. В воздух взметнулся ослепительный сноп пламени и, казалось, от удара лопнула земля. Сквозь черный дым и сноп искр искореженные куски металла рассыпались прямо в воздухе чудовищным фейерверком. Черный остов автобуса медленно лизали алые языки пламени.

Он оказался почти рядом с толстяком, бессмысленное бормотание которого вдруг показалось очень знакомым.

– Вы русский?

Толстяк замолчал и удивленно уставился на него.

– Вы русский?

– Да, разумеется. Что, узнали русские ругательства? Я – крупный бизнесмен из Москвы! А почему вы интересуетесь? Вы….

– Мои предки были родом из России. И я немного знаю русский язык.

– Понятно. Всем нам не повезло!

– Некоторым больше.

Женщина-экскурсовод плакала, по-детски закрыв лицо руками.

– Нужно найти какое-то жилье поблизости и сообщить о беде. Выбраться отсюда в поселок или ближайший городок, и тогда нам пришлют помощь. Вы ведь знаете эти места. Что тут ближе всего?

– Здесь ничего нет! Ничего! – женщина говорила сквозь бесконечные всхлипывания, но слова все равно звучали разборчиво, – поблизости нет человеческого жилья! Только лес. Ближайший поселок в трех часах езды автобусом по ровной дороге. А если идти пешком, дойти можно только к вечеру следующего дня. Это ужасно! Ужасно….

– Я не собираюсь торчать до утра в этом проклятом лесу! – завопил русский, внезапно оказавшийся прямо у них за спиной, и все вздрогнули от неожиданности, – вы обязаны что-то сделать! Вы просто обязаны связаться с вашей компанией! Я заказывал приличную экскурсию! Вы за это ответите! Я не собираюсь рисковать своей жизнью! Я требую прекратить это безобразие немедленно!

Крик вдалеке прервал нелепый спор. Кричала какая-то женщина, и все, как по команде, повернулись туда. Какая-то женщина держала в руках современную цифровую камеру:

– Она не работает! Не работает! Камера новая! Совсем новая! Я купила ее перед поездкой! – при каждом толчке камера жалобно звенела.

– Разбилась, когда автобус падал! Что тут такого? – сказал кто-то поблизости.

– Она не могла разбиться! Камера имеет противоударную систему! И должна работать в любых условиях! Что происходит? Почему она не работает?

Побледнев, русский вытащил откуда-то сумку, из которой, в свою очередь, извлек камеру. Он щелкал всеми кнопками, тряс, подбрасывал вверх, но это было бессмысленно – камера не работала. Люди вполголоса обсуждали происшедшее – ни у кого ни работали ни камеры, ни фотоаппараты, ни телефоны…

– А почему мы ехали только десять минут?

Как по команде, опустив свою бесполезную технику, люди обернулись на звонкий детский голос.

– Что ты говоришь, какие десять минут? – первой пришла в себя бабушка девочки.

– Баб, на твоих часах только десять минут десятого…

Очень медленно он отогнул рукав своей куртки и, вздрогнув, уставился на неподвижный циферблат. Его часы с противоударным покрытием, не ломавшиеся ни разу за пять лет, показывали 9.10 и стрелки, как приклеенные, прилипли к мерцающему кругу циферблата.

Голоса включились разом, как фонтан, будто кто-то нажал какую-то кнопку. Все говорили одновременно, разом размахивая руками. Люди пытались решить неразрешимую проблему – одинаковое время на всех (абсолютно) часах.

– Мистика какая-то…. Бред….. – так же, как все, врач потряс своими часами, – ни за что бы ни поверил…

– Это невозможно! Мы выехали из гостиницы в девять! – растерявшись, женщина-экскурсовод даже перестала плакать, – а теперь…. Теперь скоро вечер… катастрофа произошла в начале четвертого…. Значит, сейчас должно быть часа четыре!

Все подняли головы вверх и посмотрели на кусочки серого неба, видневшегося среди деревьев. День клонился к закату, солнце давно спряталось среди свинцовых облаков. Только в глубине, совсем высоко, тоненькие лучики пытались пробиться сквозь бетонно-серую стену, и в тех местах небо было немножко светлей. Он смотрел на небо вместе со всеми. До тех пор, пока люди не очнулись от сковавшего их шока и не закричали одновременно – все разом. Шум разрастался, как снежный ком, и вибрировал так, что ему хотелось заткнуть уши. Он был единственным, кто не влился в этот хаос.

Истерический женский визг действовал на нервы, как звук электропилы. Он шел отовсюду сразу, и в первые мгновения ему захотелось зажать уши руками. Цивилизованные маски сдержанности и приличий полетели в стороны. Люди на поляне превратились в обезумевшую стаю диких зверей.

Он не мог их слушать. Не мог тут быть. Он давно отвык жить среди людей. А среди таких – особенно. Впрочем, женские вопли и на большинство остальных мужчин действовали, как красная тряпка на быка. Он усмехнулся глупой иронии человеческих отношений. Женщины тратят массу усилий и денег, чтобы выглядеть красивыми, чтобы нравиться мужчинам, а потом перечеркивают все достигнутое каким-нибудь истерическим воплем, не понимая, что на таком фоне мужчина уже никогда не увидит ни модную прическу, ни красивую грудь.

Он сделал несколько шагов вперед, потом – еще несколько шагов, до тех пор, пока голоса за спиной не стали глуше, и, в конце концов, не зазвучали, как сквозь мокрую вату. Он вошел в лес, и, теряясь среди редких изумрудных просветов, мягко ступал по столетнему мху, как по ковру в собственной гостиной. Когда у него еще была гостиная…. Слишком давно… Деревья росли друг от друга на значительном расстоянии, и от этого идти было легко. Легко и мягко. Он полной грудью вдыхал пряный запах прошлогодней листвы.

 

2009 год, Россия, Смоленская область

В лесу было холодно и тихо. Знакомая с детства тишина.

Старые «Жигули-копейка» дребезжали по ухабистой лесной дороге. Вокруг не было ни души. Был бы кто – не пришлось бы ему, старому деревенскому священнику, трястись на ночь глядя через лес.

Но пусть кого-то другого пугают эти леса! Он знает их с детства. Каждую тропинку, каждую заброшенную дорогу – все вокруг этих мест, где прошла его жизнь. Для него лес был родным, привычным. Местом, где можно дышать свободно, Страх бы испытывал кто-то другой…. Приехавший из города, к примеру. Стоило подумать так, и мысли переключились в другое русло.

Эти приезжие из Москвы… Столичные журналисты, кажется. Наглые, разбитные, смотрящие свысока… Джип их стоил столько, сколько не зарабатывало за год все население их деревни! Разговаривали надменно, и еще так, будто делали одолжение тем, что приехали в их края.

– А правда, что в деревне пропадают люди? Но ведь вы не станете спорить с тем, что пропажа людей – установленный факт…

Сначала он пытался отмахнуться, но они приставали все настойчивей… Наконец он совершил промах – вернее, небольшую оплошность, но ее хватило, чтобы корить себя до конца дня…

Вместо того, чтобы послать их к председателю или в милицию, он вдруг ляпнул, что не в поселке, мол, пропадают, а на окраине, там, где заброшенные дома… Там была раньше церковь, а потом, во времена оккупации, немцы там жителей деревни сожгли заживо… С тех пор не живет там никто, от домов одни руины остались. И вот там, кажется, кто-то пропадал.

Столичные жители обрадовались, засуетились, помчались на окраину. Долго снимали обгоревшие руины какой-то маленькой камерой, на непонятном жаргоне разговаривали между собой. К счастью, об этом никто не узнал. Но совесть его не была спокойной. Как же, священник, и распространяет глупые слухи… Он мучился до следующего утра.

А следующим утром одна из старушек, бесплатно убиравших в церкви, принесла новость, мгновенно снявшую всю тяжесть с его души.

– Председатель столичных телевизионщиков на руины послал, они передачу будут снимать про то, как людей у нас нечистая забирает… Только глупость все это, нечистая вовсе не там!

Он хотел было пристыдить помощницу за сплетни, да, услышав новость, раздумал. Новость обрадовала: значит, не только он проговорился про сожженные дома. И председатель… Теперь с души словно камень упал! Тем более, что покрутившись на руинах, телевизионщики уехали к вечеру. И слава Богу! Как бы ни произошло чего… Говоря про нечистую силу, старушка имела в виду староверцев, издавна обитавших в их лесах. Но это было неверно. Сожженные руины домов как раз и были дьявольским местом. И если был в их краях дьявол, он обитал именно там.

Задумавшись, он не заметил темную фигуру, застывшую на пороге церкви и не сводящую с него глаз.

Очень старая женщина в длинном сером платье и наглухо надвинутом на лицо черном платке стояла прямо, но не решалась переступить порог церкви. В глазах ее горели ужас и отвращение. Увидев ее, он сразу понял, кто перед ним, и знание это просто поразило его настолько, что он растерялся.

Женщина была из староверцев, раскольников – старообрядцев, давным-давно живущих в лесах. Должно было произойти что-то невообразимое, чтобы женщина решилась показаться в поселке, да еще – на пороге церкви.

Раскольники-старообрядцы появились в их лесах еще в петровские времена. Основали закрытое поселение в глубине леса и стали жить замкнуто, своей отдельной общиной. Они заключали браки только между собой, жили тем, что выращивали сами и никогда не вступали ни в какие отношение с государством.

В 30-е годы, когда по деревням прокатилась волна раскулачивания и арестов, староверы прятались и заметали следы. НКВДисты не нашли их поселка, а из местных – никто не выдал (хотя дороги к поселку старообрядцев местные деревенские жители знали прекрасно). Во времена фашистской оккупации они так же прятались, но уже не успешно. Карательные отряды СС обнаружили их общину. Но немцы не тронули их – по какой-то причине. Может, потому, что старообрядцы жили вразрез с советской властью, может, причиной был страх. Они могли напугать кого угодно: своими странно застывшими белыми лицами и горящими глазами. Все мужчины – с длинными бородами, женщины – с черными платками, глухо надвинутыми на лицо.

Старообрядцы пережили и фашистов, и советскую власть. Остались они и в современной России, продолжая жить все той же замкнутой коммуной, путь в которую для посторонних был закрыт.

Они не имели документов, не пользовались электричеством и газом, не знали, что такое телевидение, не прикасались к деньгам. Они вели свое хозяйство и жили только тем, что производили сами, включая сюда и одежду.

Избы у них были бревенчатыми, с кружевными старинным оконными наличниками, как в допетровские времена.

Впрочем, чужаков в своих краях они уже не встречали так враждебно, хотя и не вступали в контакт. Как ни пытались, как ни бились любые власти, они ничего не смогли с ними сделать, и в конце концов на старообрядцев махнули рукой. Живут тихо, никого не трогают, и пусть себе живут, как хотят! Никто из начальства не желал себе лишней головной боли. Что же касается местных, то деревенские избегали попадать на их территорию. Это было очень страшно.

Когда в их бревенчатом поселке появлялся чужак, то все население, все старообрядцы выходили из домов, молча окружали чужака и так теснили к выходу за пределы своей территории, ничего не говоря, не прикасаясь руками, только сверкая страшными горящими глазами на застывшем белом лице.

Дети у них были точно такие: с горящими глазами и белыми лицами, молчаливые и серьезные не по годам. Излишне говорить, что дети никогда не посещали школу. Они находились в замкнутом мире взрослых.

И вот теперь одна из них стояла на пороге церкви, глядя на него, священника, но все-таки не решаясь войти.

Вне себя от изумления, он пошел прямо к ней. При его приближении на лице старухи отразилось некое подобие отвращения, но она быстро взяла себя в руки. И, когда он приблизился, сказала вполне мирно:

– Ты должен пойти. Тебя ждут.

– Пойти? Куда?

– Моя старшая сестра тайно послала за тобой. Она умирает. Ей нужен ты. И я покрываю ее страшный грех.

– Ей нужен православный священник?

– Именно ты, исчадие ада..

– Разве она другой веры?

– Она всегда была одной из нас. Но теперь… Моя сестра умирает, ей недолго осталось жить. И перед смертью она должна передать тебе кое-что… Она не сможет умереть спокойно, если не передаст это перед смертью тому, кто сможет остановить зло…

– Остановить зло?

– Не перебивай! Времени слишком мало! Моя сестра хранила это до конца своей жизни, но теперь смерть пришла за ней. Она отдаст это тебе, и ты остановишь зло. Иначе алчные руки могут добраться раньше, и придет другой мир, мир зла, в котором не спасется и горстки людей….

– Но что…

– Молчи! Ты все узнаешь! Ты должен приехать с наступлением темноты к нашему поселку. Ты знаешь, где он находится?

– Знаю.

– Третий дом слева, в самом конце, на границе с лесом. Подойди к окну погреба. Я впущу тебя внутрь. Потом так же незаметно уйдешь обратно. Машину оставишь в лесу. Ты придешь сегодня?

– Я ничего не понял из твоего рассказа, но, конечно, я приду, чтобы утешить перед смертью твою сестру!

– Ей не нужно твое утешение! Ты должен прийти, если хочешь спасти тех, кто живет в твоем мире! Иначе будет поздно.

– Я приду.

Развернувшись, женщина почти бегом стала удаляться от церкви, двигаясь к окраине деревни.

И вот он ехал через лес. Близкие сумерки бросали длинные тени. Прямые стволы деревьев были похожи на солдат, застывших перед решительной битвой.

Самой тяжелой – из всех.

 

2013 год, Восточная Европа

Светлый лоскут какой-то ткани мелькнул из-за дерева достаточно быстро, но он успел заметить. Впереди не слышалось никаких звуков, и он пошел дальше, прислушиваясь тщательнее, чем прежде. Громкий хруст веток под ногами заставил его остановиться. Просвет впереди становился все ярче и больше. Ткань из-за деревьев мелькнула во второй раз. Он выбежал на большую поляну посреди леса, поросшую свежей изумрудной травой, окруженную пышными, но низкими кустами и остановился, пораженный открывшейся картиной.

По поляне за бабочкой бегала девочка лет 8, и, раскинув руки в стороны, весело и заразительно смеялась. Он никогда не видел ребенка такой красоты. Казалось, в румяном личике девочки соединились все современные яркие краски компьютерных технологий и совершенное искусство живописи с полотен древних мастеров. В ее овальном лице с огромными серыми глазами было что-то от ангела. Если ангелы существуют, они должны быть именно такими! Длинные вьющиеся волосы ребенка были свободно распущены за спиной, и при каждом взмахе ее рук рассыпались в стороны, играя на свету удивительным, насыщенным оттенком золотистого цвета. От красоты ребенка захватывало дух, и в первые мгновения он не заметил странность: ее одежду. Дело в том, что ребенок был очень странно одет. На ней был зеленоватый передник, соединявший белую блузку с широкими рукавами и длинную юбку из желтой, холщовой ткани. Даже на таком расстоянии было видно, что ткань – очень грубой выделки. Но самой странной деталью одежды были ее башмаки. Грубые, тяжелые башмаки, казалось, были выточены из цельного куска дерева. Он никогда не видел подобного. Башмаки уродовали красивые ножки девочки. Эта деталь так явно бросалась в глаза, что он застыл на поляне, медленно переваривая информацию… Потом он увидел женщину.

– Мама, поймай меня! Мамочка! Мама!

Повернув голову в сторону, он увидел, что девочка на поляне была ни одна.

Женщина стояла в кустах, и зеленые ветки касались ее одежды. Потом, услышав голос девочки, она вышла на поляну. Не нужно было двух взглядов, чтобы определить: перед ним мать и дочь. Девочка была похожа на женщину как две капли воды, только красота женщины была немного суше и строже. Она бесспорно была красива: высокая, статная женщина лет тридцати, с красивой, как у статуи, фигурой и налитой грудью. У нее были прямые, длинные волосы того же золотистого оттенка, как у девочки, только немного темней. Распущенные, они падали на плечи и спускались за спину. Выразительные глаза женщины внимательно следили за девочкой, в них отражались огромная любовь и глубокая нежность – глубокая, как бесконечное небо над ними. В этой сцене было что-то очень интимное, по особому трогательное. Вся душа этой женщины заключалась в ее дочери, и на какой-то момент он залюбовался этим неприкрытым обожанием, первобытным, немного похожим на бешеную силу дикого зверя, на ту ярость, с которой хищницы в кровавой схватке защищают своих детенышей. Это было и прекрасно, и немного пугало – и неизвестно, чего было больше: печали, тревоги или чарующей красоты.

Потом он заметил одежду женщины. Ее одежда выглядела так же странно, как и одежда ребенка. Белая блузка с широкими рукавами. Длинная (до земли) юбка из той же грубой ткани желтоватого оттенка (домотканая шерсть? Холст?). Одежда выглядела не просто бедной или нелепой, она выглядела странной. Он много путешествовал и много видел, но такого ему не доводилось видеть никогда.

– Мамочка, поймай меня! Мамочка! Мама!

Женщина подхватила девочку на лету, подняла высоко в воздух. Они закружились по поляне. Они все кружились и кружились, девочка заливалась счастливым смехом, на лице женщины было написано неприкрытое счастье…. На какое-то мгновение они словно стали одним целым, и от красоты этой сцены у него перехватило дух.

Женщина опустила девочку на землю:

– Нам пора уходить.

– Мамочка, ну пожалуйста! Еще немножко!

– Нам пора. Ты же знаешь…. – и внезапно лицо женщины стало грустным, обозначив горькую морщинку у рта. Девочка доверчиво протянула ей ладошку. Женщина взяла ребенка за руку, и обе пошли по направлению к кустам. Возле одного из кустов они остановились. Женщина сорвала лист, показала его девочке, и что-то тихо-тихо сказала. Ребенок слушал очень внимательно. Тогда женщина принялась срывать с куста листья, более темного оттенка, чем остальные, проводя по каждому своими тонкими белыми пальцами.

Он сделал шаг вперед и крикнул(более громко, чем сам хотел):

– Эй, подождите! Послушайте! Подождите меня!

Вздрогнув всем телом (женщина даже не повернула в его сторону головы) девочка вдруг стремительно выдернула свою ладошку из руки матери и помчалась назад, на поляну. Она пересекла всю поляну, взяла что-то с земли и так же бегом вернулась к матери. Он сделал несколько шагов вперед – и застыл, пораженный тем, что девочка держала в руках. Девочка держала в руках куклу.

Это была деревянная кукла, завернутая в желтоватый кусок холста. Самая настоящая деревянная кукла! У нее были волосы из грубой пакли, торчащие во все стороны, как испорченная мочалка. Ее лицо было размалевано красками – так грубо, что кукла напоминала больше маленькое пугало, чем детскую игрушку. Перед ним в мгновение ока пронеслась вся современная кукольная индустрия с миллиардными затратами и прибылями: все эти Барби, Синди, русалки, Шреки. Он видел разные игрушки… Но он никогда не видел такой. Девочка прижимала ее к груди с той удивительной нежностью, с которой каждый ребенок держит на руках своего единственного любимца.

– Подождите! Эй, послушайте! – он рванулся вперед и побежал так быстро, как только смог, – да остановитесь же! Послушайте меня! Эй!

Кусты жалобно заскрипели, когда он врезался в них всем телом… Но за кустами, за стволами деревьев не было уже никого. Женщина с девочкой исчезли, словно провалились сквозь землю.

 

2009 год, Россия, Смоленская область

Руки дрожали. Едкий, соленый пот заливал глаза. Алая крошечная капля упала на руку. Из носа шла кровь. Он стер тонкую струйку дрожащей ладонью.

Кое-как вытащил ключи зажигания, заглушил мотор. Старенькая «копейка» замерла, уныло захрипев (словно вздохнув – на прощание). Он не удержал дрожащей рукой ключи, и они упали вниз, к ногам – он не стал поднимать. Затем с трудом распахнул дверцу.

– Батюшка, свят-свят… Да что с вами?!

Знакомый голос заставил поднять глаза. Одна из его прихожанок, старая говорливая богомолка, ковыляла по улице деревни. Поравнявшись с его машиной, старуха не могла удержаться от соблазна заглянуть внутрь. И вот теперь вопила, заставляя его дрожать еще больше от звуков визгливого голоса.

– Батюшка, да что с вами?! У вас на лице кровь!

– Из носа пошла… – он попытался ответить, но это было невыносимо, – давление, наверное….

– Вам плохо?

– Сердце что-то прихватило…

– Я на помощь позову, сейчас. Сейчас….

– Нет! Нет, не надо! Со мной все в порядке! Пойду домой потихоньку – пройдет.

– Может, жену вашу позвать? Я мигом!

– Нет! Не надо, я сказал! – от резкости в его голосе богомолка дрогнула, и он быстро попытался исправить свою ошибку:

– Спасибо, милая… Иди с богом…. Благослови тебя Господь…

Странно оглядываясь, не успокоенная миролюбивыми нотками в его голосе, богомолка засеменила вперед.

Двигаясь с трудом (все его тело словно налилось бетоном, и было невозможно сдвинуть эту массу с места), он вылез из машины, держась за дверцу. Немного постоял, вглядываясь в ставший совершенно другим мир, и тяжело пошел вперед, припадая на одну ногу… Идти не хотелось. В правой ноге вдруг появилась резкая боль, словно сверток в правом кармане жег огнем ногу…. И действительно карман вдруг стал невыносимо тяжелым, как будто сверток на самом деле увеличил свой вес.

На снегу оставались его тяжелые следы. Ему вдруг показалось, что снег стал черным. Иначе и быть не могло – рухнул его мир, тот мир, который он любил и знал, и за какой-то час он вдруг оказался в аду. И этот ад открывшегося кошмара накладывал свой неизгладимый отпечаток на то, что знал и любил столько лет, превращая всё, что было дорого его сердцу, в черные, дотла сожженные руины. Он был слишком стар для таких превращений, но это произошло именно с ним – старым деревенским священником, в привычном мире которого вдруг распахнулись двери ада.

Он не был экзорцистом. Он никогда не имел дел с сатаной, не сталкивался с ним лицом к лицу. И вот теперь именно он, он один, старый деревенский священник, обречен на старую битву. Легкость решения, пришедшего словно бы с интуицией из глубины души, заставила его вдохнуть полной грудью. Ну конечно же, он должен поговорить с экзорцистом! С кем-то, кто уже сталкивался с таким, кому привычен другой мир, кто способен без страха заглядывать в пылающую бездну… Этот адский кошмар, в который он оказался вовлечен, должен быть понятен и привычен тому, кто знает, как выглядит зло. Не тот смешной, абстрактный чертик с вилами и рожками, которого издавна рисуют бесхитростные художники в сельских церквях, а настоящее зло. Зло. Пришедшее из другого мира, открывающее двери в другой мир. Он так и сделает. Так и поступит. Поговорит с кем-то, кто….

Впереди показались знакомые очертания его дома, свет, горящий в окне… Все такое знакомое, спокойное, привычное. Он ускорил шаги, как от деревянного забора отделилась черная тень.

Тень резко перегородила дорогу, рядом с ней появилась вторая, третья, и грубый голос произнес:

– А ну, дед, подожди!

Он отступил назад. Те, кто перегородили ему путь, следуя за ним, вступили в полосу света, отбрасываемую тусклым фонарем возле дома.

Их было трое. Трое молодых парней в черных кожаных куртках и тяжелых армейских ботинках, с безразличными лицами, словно вытесанными из дерева топором….. Бандиты. Бандиты, приехавшие из города. Неподалеку виднелся черный автомобиль – слишком шикарный для того, чтобы ездить по сельским дорогам.

В троих бандитах, окруживших его, было что-то общее, словно все они были похожи друг на друга, как близнецы. Конечно, это было абсурдом, но все же…. В другое время он перепугался бы до полусмерти, но теперь страх куда-то ушел. После того, что он узнал час назад, страха для него уже не было.

Он отступил, безразлично глядя на них – без вызова, но и без ужаса, на который они надеялись.

– Слышь, дед, тут разговор есть… Дело к тебе.

– Что вам нужно?

– Ты у староверов сейчас был, так? Ну, у этих психов-раскольников, которые в лесу живут.

– Кто вы такие?

– Да не важно это, дед! Ты вот что скажи – у староверов был?

– Я ничего не собираюсь вам говорить.

– А придется! Дед, ты на конфликт-то не иди, мы к тебе с миром. Поговорить по-хорошему.

– О чем поговорить?

– Отдай нам то, что ты от раскольников принес. Отдай нам это!

– Что это значит?

– мы заплатим, хорошо денег дадим. Мы не так просто, ты не думай, дед. Зачем тебе нужна эта страшная вещь? Зачем тебе голову-то морочить? Отдай нам, и всего-то забот!

– И что вы будете с этим делать?

– А это уже не твои проблемы, дед! Твои – поскорее избавиться от этой штучки! Ну так как, а? Продашь?

– Кто вас послал?

– Дед, ну ты все какие-то глупые вопросы задаешь! Ты лучше мозгами пораскинь! Зачем тебе лишние неприятности? Отдай нам – и всего дедов! И мы довольны, и сам успокоишься!

– Вам очень нужна эта вещь?

– Ты, дед, себе не представляешь, как! Отдай нам, чего тебе-то самому возиться? Возьми деньги – и будем в расчете!

– Убирайтесь!

– Дед, ты чего шумишь, а? Ну ты подумай! Мы же по-хорошему!

– Убирайтесь вон, я сказал! Ничего я вам не отдам! Вон отсюда!

– Дед, ну ты даешь… Мы же сами, силой возьмем, тебе хуже будет! Ты еще пожалеешь, что не согласился по-мирному!

– Убирайтесь!

– Ну ты попал! Тебе что, жить надоело?

Ненависть, кипучая, бурлящая вдруг поднялась в нем, он раскинул руки, воздевая их вверх.

– Убирайтесь! Я ничего не отдам! Ничего!

Вдруг бандиты резко отступили назад, и на лицах их появилось некое подобие ужаса. Он еще не почувствовал боли, а потому не понял, что могло так их испугать… Только, изменившись в лице, бандиты вдруг резко рванули назад, прямиком к своему автомобилю.

Он опустил руки вниз, и не поверил своим глазам. Кончики его пальцев тлели, чернели на глазах от обхвативших их языков пламени. Огонь поднимался к кисти, обхватывая все большую поверхность кожи рук. Постепенно руки его становились черными… Ему захотелось кричать. И не от боли, страшной, мучительной боли, появившейся именно в тот момент, а от охватившего его ужаса. Но огонь вдруг исчез – так же внезапно, как появился на его руках. Остались только следы ожогов на почерневших пальцах. Прижимая искалеченные руки к груди и безуспешно пытаясь унять боль, он заспешил к своему дому.

 

2013 год, Восточная Европа

Там, где догорал темный остов автобуса, был по-прежнему отвратительный запах. Люди раскололись на группы, бурно обсуждая что-то между собой. Женщина-экскурсовод сидела возле раненного водителя, с безнадежным видом обхватив руками колени.

– Поблизости есть человеческое жилье! Я видел в лесу людей!

Все замолчали, как по команде, уставившись на него с всеобщим выражением недоверия, таким острым, что, если б не яркое воспоминание о женщине с девочкой, он не стал бы и продолжать:

– Поблизости есть люди! Я видел в лесу людей!

– Если б это было так, – какая-то женщина вышла вперед с воинственным выражением, – нас бы давно нашли!

– Не обязательно! – внезапно врач поднялся с земли, и, шагнув, встал рядом с ним, – если поселок за пределами леса, туда мог не донестись взрыв!

Постаравшись взять себя в руки и говорить спокойно (хотя это было совсем не просто), он произнес:

– Я видел с лесу людей! Женщина гуляла с маленькой девочкой! Я их видел! К сожалению, они были достаточно далеко и не услышали мой крик. Но женщина с ребенком не могут забраться в самую чащу леса, значит, жилье где-то поблизости. Может быть, это не поселок, а какая-то заправочная станция или хотя бы другое шоссе, если женщина с девочкой приехали на машине и просто вышли из нее, чтобы погулять в лесу…

– Нет! – истерический крик заставил обернуться всех, и его в том числе, – Нет! Нет! Да ничего тут нет! – женщина-экскурсовод решительно поднялась с земли, – я выросла в этих местах! Я знаю их, как никто другой! Здесь сплошной лес, сплошной! Именно поэтому здесь не живут люди! К тому же, это проклятый лес! Здесь нет ни поселков, ни городов, ни заправочных станций! И только одна дорога! Вот там! – она протянула руку к дороге, но мало кто осмелился посмотреть на место падения автобуса.

Врач подался вперед:

– Мы должны идти в лес на поиски людей! И сделать это нужно как можно быстрее, до темноты! Это наш единственный выход.

Он стал слушать отдельные голоса, но очень скоро прекратил. Кроме «телефон не работает», «нужно идти», «ничего хорошего», никаких слов больше не доносилось. Слушать долго было скучно. В голову пришла мысль о том, что люди, в большей степени, довольно скучные создания.

– А что будут делать все остальные, если вы не вернетесь из темноты? – с четко сформулированным вопросом выступил женский голос.

– Как это – что? – врач действительно потерял все свое лидерство, а, может, его хватило только на одну вспышку.

– Ночевать в лесу, – и решительно выступив вперед (неожиданно для себя самого) стал рядом с врачом (обрадовавшимся, увидев союзника) – ночевать в лесу. Больше ничего.

– В лесу! Ночью! Возле горящего автобуса! За такие деньги! А еще один взрыв? А дикие звери? – на них обрушился новый хор голосов.

– Нет здесь никаких диких зверей! – попыталась вставить экскурсовод, но ее никто больше не слушал.

– А запах? – кричал какой-то мужчина, – вы чувствуете этот отвратительный запах? Запах гари! Возможно, будет другой взрыв! Что горит? Что так отвратительно пахнет?!

Автобус не горел, только медленно тлел, и от него местами валил черный едкий дым, как бывает после большого огня.

– Это не запах резины! И не бензин! Скорей, запах паленой шерсти или кожи. Наверное, горят сидения, – сказал кто-то.

– Или мясо! Как будто кто-то жарит мясо! Эй, в автобусе никто не поджарился? – вставил толстяк.

– Замолчите! Это не повод для шуток! Здесь же дети! – раздалось сразу с нескольких сторон, и толстяк злобно насупился.

– Мы должны быстрее идти, – сказал он, – слишком много пустых разговоров.

– А кто пойдет, интересно? – вскинулся толстяк (так, будто речь шла о нем), – кто пойдет?

– Я. И врач. Этого достаточно!

– конечно, достаточно! – москвич завопил вновь и ему вдруг резко захотелось заткнуть уши, – это ты сам решил, что пойдешь! Ты тут самый умный? А остальные – сборище идиотов, так, да? Что, решил спастись сам, да?

– От чего спастись?

– От второго взрыва!

– Второго взрыва не будет! Автобус уже сгорел полностью.

– Тогда что это за гарь?

– Я не знаю, что это за гарь! Если ты так хочешь, можешь пойти с нами.

– И пойду! Обязательно! – оживился москвич, – пойду!

Они шли несколько минут, когда проход между деревьями сузился, и кое-где их тела вплотную касались темного мха, облепившего вековые стволы. Лес становился все темней и темней, а проход между деревьями – все у́же и у́же.

Здесь и в помине не было той изумрудной яркости листвы, того прозрачного солнечного света, искрящегося воздуха, как на той, увиденной им, поляне. Понурив голову, он продолжал идти вперед, прислушиваясь к мягкому шелесту чужих шагов за спиной.

Внезапно он ощутил что-то очень странное – настолько странное, что захотелось остановиться. Тишина. Пугающая, не привычная тишина! Кроме шелеста их шагов, больше не было никаких звуков. Лес без звуков. Ветви деревьев застыли в безмолвном молчании пустоты. Он почувствовал острый ледяной ком страха, медленно нарастающий в глубинах его живота. Опустил глаза вниз и невольно вздрогнул: мягкий ковер на земле, ковер из травы и прошлогодней листвы, был совсем черным.

– Ты уверен, что мы идем правильно? – голос раздался за спиной, и, обернувшись, он увидел лицо врача, на котором был страх (так же явно, как на его собственном).

Он произнес, словно отвечая на свои мысли:

– У нее была такая странная кукла…. У девочки… – ощущение тревоги не ушло, но, после того, как в лесу зазвучали живые голоса, оно стало как-то менее острым, – у девочки на поляне была такая странная кукла! Я никогда не видел подобного. Кукла ребенка. Я ведь вам уже рассказывал, что встретил на поляне в лесу женщину с ребенком….

– И где же они? – услышав реплику москвича, врач пренебрежительно усмехнулся.

– Откуда мне знать! Ушли домой, наверное. Но тут все выглядит как-то странно….сейчас. Когда я их видел, лес выглядел по-другому.

– Так, понятно, – это было абсурдно, но страх на лице врача стал исчезать, – мы идем не в том направлении. Похоже, мы заблудились.

Он пошел быстро, стараясь не думать, и буквально через несколько шагов был полностью вознагражден. Впереди показался просвет между деревьев, светящееся окно – блики солнечного света. Он бросился вперед, раздвигая руками ветки деревьев, и через несколько минут стоял на той самой поляне, которую видел прежде. С одним только исключением: поляна была пуста. На ней абсолютно никого не было.

– Что теперь? – тяжело дыша, москвич рассматривал поляну, – здесь никого нет! И ничего нет! Что теперь делать?

Он хотел ответить, как вдруг почувствовал что-то странное…. Вернее, услышал. На поляне был звук. И этот звук шел со стороны леса.

 

2009 год, Россия, Смоленская область

Место на окраине села, где дома вплотную подступали к лесу, называли Дьяволова пядь. В Дьяволовой пяди никто не жил.

Место это пользовалось дурной славой. Старики верили, что где-то там, среди руин, находится место, где есть спуск в ад. Так это или нет, проверить никому не удавалось. Но ясно было одно: просто так подобные названия народ не давал. И если издавна говорилось о дьяволе, место лучше было обходить стороной.

Дьяволова пядь представляла собой небольшую поляну, где остались руины деревянный домов. В центре была полностью обгоревшая, почерневшая от времени каменная коробка. Говорили, что это была церковь.

Первые жители деревни основали село как раз в том месте, на границе с лесом, но со временем, постепенно, поселок стал передвигаться все дальше и дальше, словно стараясь спрятаться от плохого места. И действительно, с самого начала 20 века в домах тех никто не жил. Впрочем, пытались там селиться, но все попытки заканчивались плачевно. Те, кто жил в Дьяволовой пяди, либо исчезал как сквозь землю проваливался, либо умирал тяжелой, нехорошей смертью. Старожилы современного села помнили историю поселенцев, последними пытавшихся поселиться в одном из домов. Это была семейная пара с двумя дочерьми. Приехали они в годах 70-х неизвестно откуда и заняли один из домов. Что в точности произошло, никто не знал, только однажды мужчину нашли повешенным в сенях. А на следующую ночь в селе случился пожар – как раз в ту ночь, когда в доме находилось мертвое тело. Жена и двое детей сгорели заживо – вместе с покойником. Отчего возник пожар – никто так и не узнал. Жители поговаривали, что мужчина был сильный колдун. Местные верили, что душа его не успокоилась после смерти, а продолжает бродить неприкаянной, сея страшное зло. Больше в Дьяволовой пяди никто не пытался селиться. Все старались обходить это место стороной.

Дома превратились в черные руины. Так и стояли они странным знаком, и даже дети не решались играть в них.

Церковь же, обгоревшая коробка которой высилась в самом центре Дьяволовой пяди, сожгли раньше – в 1941 году. Когда вся территория Смоленска и прилегающих областей попали в зону оккупации, немцы появились и в деревне. Через некоторое время они собрали 300 жителей села (женщин, стариков и детей) в церкви, заложили дверь бревнами и подожгли. 300 человек сгорели заживо. Это была карательная операция, за помощь партизанам. Когда война закончилась, восстанавливать церковь никто не стал.

В 21 веке значительно уменьшилось количество жителей поселка, да и те, кто остался, были лишь люди среднего возраста да старики. Молодежь покидала глухие края, предпочитая лучшую долю подальше от родных лесов. Но те, кто оставался, свято верили в страшные рассказы, а потому не подходили к Дьяволовой пяди близко, особенно с наступлением темноты. Жилых домов поблизости не было, поэтому никто не увидел, как обогревшая коробка церкви осветилась изнутри.

Это было странное синевато-желтое пламя, возникшее в самом центре сожженных руин, и тут же обхватившее коробку фундамента по краям. Языки пламени, вспыхнувшие со всех сторон, лизали камни, и на поляне стало светло, как днем.

В тот же самый миг огонь вспыхнул в каждом брошенном доме, охватывая все руины. Пламя, взметнувшееся ввысь, заметили в деревне. Люди бросились к месту пожарища, пытаясь тащить ведра с водой. Но было поздно: вся Дьяволова пядь полыхала, как огромный факел. Потушить этот жар было уже невозможно. Вместо развалин осталось гигантское пепелище.

Старый священник медленно поднялся с кровати и стал одеваться в темноте, на ощупь.

– Что ты? Куда на ночь глядя? – приподнявшись с подушки, жена с ужасом смотрела на него.

Вспыхнул выключатель прикроватной лампы. В лучах тусклого света было видно, что священник выглядел ужасно: под его глазами пролегли огромные черные тени, а руки тряслись.

– Куда ты? Что случилось?

– я ненадолго. В церковь мне надо. Кое-что оставить…

– Утром оставишь! Куда на ночь глядя-то идти?

– утром будет поздно.

Да что ты, в самом деле? Что с тобой?

– Спи. Я быстро. Вернусь минут через двадцать, не волнуйся. Ты спи.

Все еще тревожась, женщина прилегла, но сон к ней не шел. Взгляд упал на часы, висящие возле кровати: было 20 минут одиннадцатого. Ночь.

В соседней комнате старый священник сел за сто, включил лампу. Прижал дрожащие руки к груди. Там, под рубашкой, было спрятано то, что могло разрушить весь мир. И теперь он один нес на себе ответственность за судьбу целого мира – непосильный, невыносимый груз. Это нельзя было держать в доме. Бандиты могли появиться вновь – с минуты на минуту. К тому же, это обретало силу: он посмотрел на черные ожоги, покрывающие его руки. Они могли повториться еще и еще. Из ящика стола он достал конверт, листок бумаги и стал писать письмо. Искалеченные пальцы быстро-быстро заскользили по листку бумаги, ручка оставляла следы словно сама по себе. Слова складывались в фразы – может, не слишком складные, но он очень спешил. Наконец письмо было написано. Оно получилось таким обрывистым и сумбурным, что явно не внушало доверия. Он чувствовал, что ему не поверят – но все-таки это был его единственный шанс. Он запечатал конверт, надписал адрес. Что ж, он сделал все, что мог, на большее все равно не оставалось времени…. Затем быстро вышел из дома.

Он задержался возле почты – и впервые вздохнул свободно, когда конверт упал в жестяной ящик и глухо ударился о дно. Письмо было в ящике, а, значит очень скоро оно отправится в дорогу, и тогда…. Затем повернул в другую сторону и заспешил к церкви.

Вот и темная громада церкви. Он открыл маленькую дверцу служебного входа, чтобы не идти через главный вход – мало ли кто мог увидеть. Церковь встретила его пугающей темной. Раньше даже эта темнота была для него спасительной, но теперь он чувствовал липкий, леденящий страх…. Казалось, тишина, застывшая внутри, способна его раздавить. Он спешил к аналою, продвигаясь на ощупь, с ужасом прислушиваясь к пугающим звукам, и оттого не заметил красноватого пламени, вдруг появившегося в лампадке возле одной из икон. Лампадка была за его спиной – он не мог ее видеть. Не мог видеть того, что красное пламя, возникшее из крошечного огонька, вдруг стало пугающе увеличиваться в размерах, взметнувшись к самой иконе.

Красный язык пламени охватывал застывшие лица святых. От жара огня с икон потекла краска, и стало казаться, что святые плачут кровавыми слезами. А может, так и было на самом деле: из глаз застывших древних святых текла не краска, а кровь.

Когда через 20 минут священник вышел из ризницы, пламени уже не было, зато кровавые слезы на иконе проступали все более отчетливо. Но в церкви было темно, и священник этого не увидел.

Дверь скрипнула, и жена священника подняла голову.

– Это ты? Ты уже вернулся?

– Все в порядке, спи спокойно.

Женщина на всякий случай включила лампу. То, что она увидела, ее успокоило. Руки у священника уже не тряслись.

 

2013 год, Восточная Европа

Это был ясный, отчетливый стук лошадиных копыт. Стук копыт по утрамбованной земляной дороге. Было отчетливо слышно, как цокают подковы. Потом – далекий скрип колес. Как будто повозка или карета.

– Вы слышите? – он говорил очень тихо, как будто боясь спугнуть звук, – слышите?!

– Повозка! – в голосе врача звучала неприкрытая радость, – по дороге едет повозка крестьян, запряженная лошадьми! Значит, поблизости дорога! Дорога с другой стороны леса!

Они побежали все разом – прямо на звук, не чувствуя под собой ног, расталкивая и обламывая на ходу ветки. И с каждым рывком вперед звук становился все четче, все сильней… так было до тех пор, пока они не выбежали на дорогу.

Это была довольно широкая, хорошо утрамбованная дорога прямо в лесу. И на ней не было никакой повозки. Все трое остановились, пристально вглядываясь вперед… Дорога расширялась к выходу из леса. Через несколько минут они оказались на высоком холме. А впереди…. Они остановились на месте, замерев как по команде перед открывшимся зрелищем. Он вдруг почувствовал себя так, как будто небо действительно опустилось на него и теперь пушистым облаком лежало на плечах. Или будто прямо с размаха шагнул в легенду.

Воздух был прозрачен, как горный хрусталь. Дорога спускалась с холма желтовато – серой лентой серпантина. Внизу, в долине, не так далеко от них, виднелись стены множества сооружений, словно налепленных друг на друга. В небо уходили острые шпили крыш. Все было таким ярким, как в лучшей компьютерной игре. Но желтизна камня отчетлива была видна только вверху, там, где соприкасалась с голубым. Все внизу (нижняя часть стен, окончание дороги и земли долины внизу холма) словно терялось в тумане. И оттого вся картина выглядела слишком нереально, не естественно.

– Что это? – прошептал врач.

Он честно покачал головой:

– Я не знаю….

Все трое, почти одновременно, начали спускаться с холма. С каждым движением их шаги становились все быстрее и быстрее. Но только до тех пор, пока они не увидели замок.

Замок. Он застыл, пораженный, сделав несколько шагов вперед. Это было видение из его сна. Он испытывал тот сокровенный страх момента, когда исполнение мечты предстает реальностью. Отправляя в поездку, он видел множество крепостей, но все они представлялись обычными музеями, бутафорскими сооружениями, не вызывавшими в душе никаких эмоций. Все они не были замками. Замок (свой замок, самый настоящий из всех) он увидел теперь. И остался стоять в страхе, пораженный в самое сердце.

В первые минуты этого безмолвного созерцания замок вдруг показался ему живым, как будто он действительно жил своей собственной жизнью. Замок, выжидая, смотрел на него, принимая решение: распахнуть двери или прогнать пришельцев. Ему вдруг стало страшно. К тому же, это был целый средневековый город с множеством самых разнообразных сооружений!

Он зажмурился, тряхнул головой, потом снова открыл глаза…. Все было бесполезным: яркие краски резали глаза еще острее. Замок стоял посреди степи, и все вокруг заливал такой ослепительный свет, что он испытывал почти физическую боль, не способный смириться с таким цветовым эффектом. Вспышки желтого, голубого, зеленого, белого, золота, меди, бронзы сливались и падали вниз, полыхая фантастическим, не реальным огнем, как будто замок специально для первого знакомства решил примерить праздничное убранство.

Когда глаза немного привыкли к этой фантасмагории света, он разглядел высокий шпиль церкви.

Солнечный луч упал на металлический шпиль, и, отразившись, стрельнул прямо в глаза, поразив такой сильной болью, что он вскрикнул. В тот же самый момент он почувствовал, как кто-то схватил его за плечо, а потом (когда вернулась способность видеть), он разглядел рядом врача.

– Что с тобой… чтостобойчтостобойчтостобойчтотобойчтостобойчтостобойчтостобой… – сливалось в единый, тупой речитатив, и вдруг захотелось хорошенько его встряхнуть, чтобы прекратить это славословие…

– Да все в порядке! Не надо кричать. Просто место красивое…

– У тебя было такое лицо, как будто ты сейчас потеряешь сознание! – сказал врач.

Он отстранился от него и прикрыл рукой глаза – от слепящего солнца.

– Никогда бы не подумал, что здесь есть такая красота! – прошептал москвич, – почему нас сюда не привезли? Почему нам все время показывали только старые серые развалины, заросшие мхом?

– Все очень красиво… но выглядит как-то нереально, – сказал врач, – слишком ярко для обыкновенного сельского пейзажа и слишком гладко, что ли… Искусственная картинка искусственного города…

– Это монастырь, – он вступил в разговор, опустив руку, стараясь не смотреть на шпиль, – видите высокий шпиль церкви?

– почему монастырь? Ты так сказал – почему? Ты здесь был? – даже при виде захватывающей красоты москвич не терял своей природной подозрительности.

– Нет, не был… Просто я… Разве я сказал так убежденно?

– Да, ты сказал! Почему именно монастырь? Тут в округе полно замков древних разорившихся графов-герцогов, которые в сто раз хуже этого! К тому же монастырь должен быть угрюмым и серым. Почему же ты так сказал?

– Я не знаю… – поймав подозрительный взгляд москвича, он испытал неприятное чувство, – я действительно не знаю! Просто мне так показалось. Скорей, это похоже на город, который разросся вокруг монастыря. Смотрите – ворота впереди деревянные, а не с решеткой… За стенами видны другие здания, их много. А какое поместье в средние века могло быть богатым настолько, чтобы выстроить целый город? Вот я и подумал о монастыре….

– Смотрите! – врач резко вытянул руку вперед, – смотрите прямо! Там что-то есть, на воротах! Похоже на крест, большой, только… Только он какой-то странный… немного… словно его кто-то перевернул.

– Перевернутый крест…. – он повторил эти слова про себя, но оказалось, что говорит вслух. И, прозвучав, они стали еще более тревожными.

– Это средневековый монастырь, – сказал врач, – мне уже приходилось видеть такие в Европе. В средние века именно монастыри представляли собой целый город потому, что были самыми богатыми землевладельцами. Вернее, весь город лепился к монастырю, и постепенно они превращались в одно целое. Даже местный хозяин (феодал или наместник) строил свой замок в черте города-монастыря, и очень часто – на монастырской земле. Я читал, что монастыри были богаче любого графа или герцога, или даже короля. Так средневековый монастырь становился маленьким городом. Церковь – в глубине, слева – хозяйственные постройки, справа – административные здания, дома, которые часто сдавались в наем горожанам. Кельи для монахов за церковью. И в середине обязательно – огромная площадь.

Москвич, сорвавшись с места, лихо бросился вниз по склону. Он бежал так быстро, что вскоре приблизился к воротам.

– Ворота закрыты! – заорал москвич, несколько раз стукнув кулаком в тяжелые деревянные створки, – они закрыты! Черт возьми, я подам на них в суд!

– На кого? На монахов? – в его голосу звучала ирония, и он не собирался ее скрывать.

– Заткнись! Все заткнитесь! – завопив, москвич с размаху двинул по воротам ногой. Он ударил ногу о кованное железо внизу и взвыл от боли. Ворота были сделаны из темного дерева и по бокам оббиты железом.

Он подошел совсем близко к стене, и прикоснулся рукой. Камень был на ощупь холодным. На воротах, на уровне человеческого роста, виднелась калитка с зарешеченным окошком, врезанная в массивное дерево. Все было заперто очень прочно. Ни щели. Ни признака живой души. Тишина была такой же плотной, как в лесу, только здесь она не пугала. Наоборот. Он вдруг почувствовал, что тишина может быть союзником.

– Там буквы наверху, – вновь раздался голос москвича, – прямо над воротами.

Витиеватая средневековая надпись венчала ворота. Буквы были на самом верху. Вырезанные в камне и раскрашенные краской какого-то странного черного оттенка, который постепенно переходил в золотой. Но позолота по краям потемнела от времени, и оттого буквы производили какое-то тревожное впечатление. Он вдруг почувствовал себя так, словно кто-то вдоль его позвоночника провел ледяным пальцем. Это было так неестественно и странно. Что могло быть в буквах? Сосредоточившись, он попытался внимательнее их разглядеть. Это был очень странный язык. Он никогда такого не видел. Не латинские, не романские, не славянские буквы, и даже не иероглифы. По форме они напоминали очертания человеческих фигур. И, если уж сравнивать грубо, ему пришло в голову, что каждая буква напоминает фигурку человека.

Он не хотел стоять рядом с воротами, словно именно они вызывали в его душе надсадную, щемящую тоску. И, повинуясь какому-то древнему инстинкту предчувствий, он медленно пошел вдоль стены, аккуратно ступая по густой траве, росшей в выбоинах. Он оцарапался до крови локтем об острый угол срезанного каменного выступа и тут же поскользнулся на каком-то растении, прислонился к стене.

Отверстие он увидел почти сразу, оно было совсем рядом. Очевидно, камень из кладки выпал сам, либо кто-то его выломал, но в том самом месте образовалось небольшое отверстие, вполне достаточное для того, чтобы заглянуть внутрь. Он нагнулся вниз, плотно припал к стене и заглянул…

Шум ударил прямо в лицо, шум множества голосов и ударов ног о серые плиты булыжной мостовой… Он вздрогнул, как от удара, припадая к камням – еще плотнее. Там, за камнями, жил настоящий город, и, замерев, затаив дыхание, он стал впитывать странное зрелище, вдруг открывшееся его глазам.

 

2009 год, Россия, Смоленская область

Женщина бежала по дороге, широко раскинув в стороны руки. Седые волосы копной развивались за спиной. Со стороны она напоминала ведьму. Из ее рта вырывалось прерывистое дыхание. Делая остановку, женщина поднимала руки вверх и кричала:

– Дьяволова пядь горит! Батюшки, горит!

Появление женщины не осталось без внимания. Несмотря на поздний час, из домов выходили люди, бурно обсуждая случившееся. А те, кто посмелей, со всех ног неслись к месту пожара. Для желающих увидеть все своими глазами была обеспечена тема для разговоров недели на две. Одна из соседок попыталась ее остановить:

– Чего кричишь-то?! Бежишь – куда?

– За священником! Нужно священника, да быстро! Пусти, побегу скорей!

И соседка ее пустила. Отстранилась с пониманием на лице. Желание позвать священника к месту пожарища не показалось ей странным. Возможно, каждый житель села знал: без нечистой силы не обошлось.

Женщина побежала дальше, оставляя тяжелые следы на снегу. Белые волосы развевались за ее спиной, как флаг.

Дом священника был на околице села, со стороны, противоположной Дьяволовой пяди. Время от времени женщина останавливалась, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. Женщина была старой, бежать по снегу ей было тяжело. Может, именно поэтому она не заметила темную тень на дороге, ясно видную на фоне белого снега. Это был подъезжающий автомобиль. Автомобиль с потушенными огнями, с городским номером, с темными стеклами. Такие не часто появлялись в их селе.

Во время одной из кратковременных передышек женщину и схватили. Сильные, злые руки подняли над землей, грубо зажали рот. Впереди уже виднелась крыша избы священника, за ней – тоненький шпиль деревенской церквушки. Оставалось сделать лишь несколько шагов. Женщину грубо встряхнули, и чужой мужской голос прошептал ей на ухо:

– Заткнись, сука! Куда ползешь?

Руку, больно сжавшую рот, расслабили, и тот же голос предупредил:

– Орать будешь – перережу горло и брошу подыхать тут на снегу! Ты меня поняла? Если поняла, кивни!

Обезумевшая от страха старуха кивнула. Ноги ее уже не держали, и, если б не бандиты, крепко схватившие ее, она рухнула бы прямо на снег.

– Теперь отвечай! Куда ты бежишь?

– К священнику…

– На кой хрен?

– Дьяволова пядь горит….

– Ну, это и так понятно! А священник зачем?

– Чтоб молитву прочитал.

– А молитва что, пожар потушит?

Старуха в ужасе мотнула головой. Кто-то из бандитов расхохотался.

– Ну, тьму таракань! Видали такое?

Хватка рук, державших женщину, несколько ослабла. Она подумала было, что ее отпустят, как тот же голос грубо приказал:

– Не ходить туда, сука! Не ходить! Ясно?

Женщина не успела ответить. Тяжелый удар, обрушившийся на нее, разом погрузил в черную бездну, где уже не было ничего, даже холодного снега, на который бросили ее труп.

Он проснулся от тишины и сел на постели, нервно хватая ртом воздух. Всю ночь ему снились адские звуки, а разбудила невероятная тишина. Он никогда не ощущал такой тишины. В ней было что-то жуткое. К тому же, священника не покидало странное чувство, что чьи-то глаза наблюдают за ним.

Но единственным глазом, видимым в темноте, был тоненький, алый огонек лампадки, зажженной под образами. Если раньше этот огонек вселял в него надежду и веру, то теперь он почувствовал страх. Адский страх, заложивший ноздри, уши. Как комья липкой, намокшей ваты. И не отодрать этот кокон, не убрать с головы…. Может, потому, что огонь лампадки стал более ярким, более красным и оттого – тревожным. Священнику казалось, что это воспаленный, налитый кровью глаз, пришедший из беспросветной, адской тьмы.

Было так страшно, что лечь обратно в кровать он не мог. Он тихонько встал, нашарив старенькие тапочки в темноте. Но даже звук ног, шаркающих по полу, прозвучал непривычно тихо. Так, словно был приглушен. Он испугался, что разбудит жену, но она не проснулась. Дыхание ее было мирным и ровным, как у глубоко спящего человека.

Он сделал несколько шагов по комнате, пока не приблизился к образам. Освященное лампадкой, выступало лицо святого. Оно строго, укоризненно смотрело словно сквозь него, в темноту.

Тогда он понял. Это – расплата. За ним пришли. И эта тишина – его последний час на земле. Расплата….. плата за всё. Священник тяжело рухнул на колени, обхватив голову руками. Но губы, дрожа, вместо привычной молитвы, шептали, как в бреду:

– Спаси меня, Господи…. Спаси меня, Господи…. Спаси слугу своего… Защити от адских легионов сатаны…

Потом он услышал звук. Это был скрежет по внешней стене дома, там, где было окно. Такой звук могло издать железо, какой-то тяжелый предмет, который двигали по стене, и это была реальность.

Священник замолчал, от ужаса дыша часто-часто. Звук повторился – но немного в отдалении, уже возле второго окна. Сомнений не было: возле дома кто-то находился. Там, за стеной, что-то происходило, но что именно – он не мог понять. Внезапно священник увидел в углу какой-то свет. Колени подогнулись, и, рухнув прямо на пол, он уставился на дрожащую тень, светлые очертания которой проступали все ярче и ярче, а потом….. задохнувшись от ужаса, священник вдруг увидел маленькую девочку лет 8-ми, в темном пальто, завязанную в пушистый, домотканый, шерстяной платок. Платок, закрывающий волосы, был перевязан на груди крест-накрест. Не мигая, девочка смотрела на него.

Лицо ее было абсолютно не знакомо. Он никогда прежде не видел этой девочки, никогда не встречал ее в селе. Но в то же время во всем ее облике было что-то знакомое, нечто неуловимое, но очень понятное….. Он вдруг вспомнил, что так одевали детей в 40-х годах. Он вспомнил, что именно так завязывала платок его мама, когда немцы окружили их село. Чтобы было теплей…. Вещей не было, и родители хоть как-то пытались уберечь детей от холода ледяной российской зимы, и от страшной судьбы.

Он понял внезапно. Откровение пришло яркой вспышкой. Он вдруг сказал, и голос глухо прозвучал в ночной тишине:

– Ты жила здесь.

Девочка кивнула. Ему показалось, что на ее лице проступило нечто вроде удовлетворения. Словно удовольствие оттого, что он угадал. Воодушевившись, он продолжил.

– Тебя сожгли в церкви… На окраине села… Немцы… В Дьяволовой пяди…..

Девочка кивнула во второй раз. Теперь удовольствие стало явным. Она была довольна, что он угадал. Жуткая догадка, осенившая его затем, пронзила все тело таким ужасом, что даже зубы его застучали:

– Зачем ты ко мне пришла? Зачем ты сюда пришла?!

Девочка не ответила. Лицо ее стало невероятно серьезным. Тело священника охватила ледяная дрожь.

Звук раздался в третий раз. Теперь он шел со стороны двери. Звук прозвучал громко, отчетливо, и ошибиться было невозможно. По двери его дома громко, с лязгом и грохотом, двигали какой-то металлический предмет.

Жена заворочалась, потом привстала с кровати:

– Что это такое? С кем ты разговариваешь?

Священник обернулся к углу, но там уже была прежняя темнота. Девочка исчезла.

С криком он вскочил на ноги, бросился к окну и попытался его распахнуть….. Окно было забито. Он заколотил кулаками по деревянным ставням, громко крича о том, что нужно было восстановить церковь, что в том проклятом месте, которое называли Дьяволова пядь, нужно было восстановить церковь…. Но кулаки его выбивали из дерева лишь пыль, а крики напугали жену еще больше. С плачем она вскочила с кровати, обхватила его руками, пытаясь успокоить…. Оттолкнув ее, он бросился к двери.

Дверь была забита тоже. Снаружи. Так крепко, что и не сдвинуть с места. Он догадался, что дверь забили каким-то металлом…. Бросился к другим окнам – все было бесполезно.

Их заперли. Выбраться из дома не было никакой возможности. Обессиленный, он прислонился к двери. По-бабьи обхватив щеки руками, его жена плакала громко, в голос…. Слезы ее действовали на него ужасающе. Он щелкнул выключателем – света в доме не было.

Стараясь собраться с мыслями, он подошел к жене, обнял ее, стараясь успокоить…Но она не успокаивалась, только причитала все громче и громче:

– Что это, Господи… Что это, Господи…

Потом он почувствовал запах. Он первый ощутил ужасающий запах гари, который проникал сквозь стены.

Дом горел. Жена закричала, бросилась к двери, стала биться всем телом….. Вырваться было невозможно. Запах усиливался. На оной из деревянных стен появились языки пламени.

Тогда, вскинув руки вверх, старый священник сорвал с груди крест, поднял его в верх….

– Господи, вручаю душу свою в твои руки… Не позволь попасть в сети зла…. Защити от зла, Господи, отче наш, во имя отца, сына, святого духа… Вручаю душу свою, господи… Изыди, сатана…

Крыша рухнула, погребая под обломками, в пламени, двух стариков…. Старый священник все еще продолжал сжимать в руке крест.

Его и опознали по кресту, вплавленному в почерневшую ладонь, когда на следующий день на обгорелых руинах дома священника работала следственная бригада, приехавшая из города.

К следователю, все еще продолжавшему бродить по пепелищу, как тень, даже после того, как уехали эксперты и увезли трупы, подошел председатель. За одни сутки председатель постарел на десять лет.

– Священника и его жену сожгли заживо, – следователь, не оборачиваясь, ответил на немой вопрос, – их заперли в доме. Окна и двери забили металлическими прутьями так, что они не смогли выйти. Как такое могло произойти? Почему никто не услышал? Почему соседи не выскочили на шум?

– Так ведь дом стоял на отшибе….

– Но рядом же были дома! А грохот должен был бы быть….

– Люди на пожар пошли. Вот никто и не услышал.

– Пожар?

– Ну, руины горели… У нас их называют дьяволова пядь….

– А, знаю. Проклятое место! Наслышан. Значит, обломки домов в Дьяволовой пяди подожгли, чтобы отвлечь жителей от убийства священника. И расчет был верным – все убежали на пожар. Священник с женой жили вдвоем?

– Вдвоем. Детей у них не было. Вернее, был сын, но он маленьким умер, когда ему пять лет было. От менингита. После этого иметь детей они уже не могли.

– А что вы знаете про эту женщину, которую рядом с домом священника нашли? Судя по всему, голову ей проломили одним из тех железных прутов, которыми забили окна и дверь.

– Богомолка она. Тихая, спокойная. В церкви все помогала. Жила одна. Дети в городе. Сын – в Смоленске живет с семьей, они к старухе часто приезжали. А дочь уехала в Москву и сгинула там, ни слуху, ни духу. Пропала без вести. Умерла, наверное.

– Судя по всему, старуху убили потому, что она увидела убийц. Зачем она шла к священнику?

– Бежала на пожар его позвать. Все село видело, как она к дому священника бежала.

– А зачем на пожаре священник?

– Как это зачем?! Молитву прочитать! Нечистое место все-таки…..

– А почему в Дьволовой пяди церковь не восстановили? И мемориала нет. Во время войны людей сожгли…

– Так здесь в каждом селе людей жгли! А некоторые села так с войны и не восстановили. Как фашисты их с земли стерли, так и не возродились. Ад здесь был. Каждое село пострадало. А мемориал мы хотели делать, город все обещал деньги дать…. Но так и не дали. И на церковь тоже… глухие у нас места. Молодежь по городам разъехалась, только старики и живут. Да еще эти, в лесах, старообрядцы.

– Старообрядцы… – задумчиво протянул следователь, – они ведь священника вашего не очень и любили?

– Нет, что вы! Не способны они вот так, зверски, убить… Люди тихие, спокойные, никого не трогают…

– Как знать, как знать. Ну что ж, пойдем в церковь. Посмотрите, что пропало.

– Я ведь церковь не очень знаю, – помялся председатель, – это вот священник больше…

– Ну, священник уже не посмотрит. А вам точно нелегко придется! По церкви как ураган прошел, все разгромили, уроды! Наверное, из-за икон священника и убили. Чтобы церковь ограбить, иконы забрать. И носит же таких поддонков земля! Вот честное слово, пожалеешь, что смертную казнь отменили! А священник не жаловался, что его из-за икон или церковного золота преследуют?

– Да не было там никакого золота! Бедная деревенская церквушка. Нет, ничего такого он мне не говорил. Да и не было там ничего ценного….

Так, мирно беседуя, следователь с председателем ушли с пепелища и медленно побрели по направлению к церкви.

 

2013 год, Восточная Европа

Широкий двор был вымощен серыми булыжниками, и там, на этом самом дворе, за пределами крепостных стен, бурлила кипучая жизнь. Лошади били копытами, привязанные возле домов к широким кольцам. Во дворе было много людей. Несколько монахов в черных, белых и коричневых рясах. Женщины в длинных юбках и грубых деревянных башмаках, с черными и серыми чепцами на головах, стирали в корытах белье, громко хохоча и переговариваясь между собой. Не молодые, полные, некрасивые. Одна – совсем беззубая старуха с темной бородавкой на носу. Какой-то мужчина в одежде крестьянина тащил корову. Корова упиралась и громко мычала, потешно вращая головой. Эти люди… Их одежда… Они выглядели так, словно перенеслись в средневековье. Как жители средневековья или персонажи костюмного фильма (если предположить, что это актеры и здесь просто снимают фильм).

Фильм. Это первым пришло в голову. Но, оглядев всю площадь более внимательно, он нигде не заметил ни камер, ни аппаратуры, ни людей в современной одежде (съемочной группы). Кроме того, эти люди, там, на маленькой площади, двигались и жили слишком естественно и привычно, не как персонажи, а как герои собственной жизни. Его сердце упало вниз. А потом… очень медленно, двигаясь плавно и грациозно, держась за руки, через площадь прошли женщина с девочкой. Те самые мать с дочкой из леса! Женщина была одета в грубые деревянные башмаки с налипшими комьями грязи, в темно-коричневую холщовую юбку с заплатами и серую блузу. Ее голова была повязана черным платком. Одной рукой она прижимала к бедру огромную плетенную корзину, полную до верха бельем, а другой крепко держала за руку девочку. Волосы девочки закрывал простой чепчик желтоватого цвета. На ногах были те же самые деревянные башмаки. В своей маленькой ручонке девочка держала куклу (ту самую куклу, которую он уже видел в лесу), прижимая ее к груди. В этой грубой одежде женщина напоминала служанку. Словно чувствуя его взгляд, женщина обернулась.

Она повернулась к нему, гордо повела плечом, взглянула прямо ему в глаза. И ему вдруг показалось, что она его видит. Это было необъяснимо, глупо и страшно, но, тем не менее, было так. Лицо женщины стало очень печальным. Красивые черты исказились страшным страданием. Она пошевелила губами, посылая ему слова, которые он не мог расслышать, сильней прижала к себе девочку и отвернулась. На какую-то долю секунды в ее глазах застыло просящее, умоляющее выражение. Потом они ушли. Девочка по-прежнему прижимала к груди свою куклу. Они дошли до угла ближайшего дома, и быстро скрылись за ним. Он больно ударился головой об острый выступ. Все вокруг заволокло темнотой, он лишь ощутил, как его руки взметнулись вверх, выпустив из ладоней шероховатую поверхность камня. Почувствовав, как на его лицо падают лучи солнца, открыл глаза.

Он увидел лицо врача (лицо выражало страшную, неприкрытую тревогу). Врач что-то делал с его лицом (потом пришло осознание того, что врач просто останавливает кровь из раны на виске платком).

– Перегрел свою умную голову на солнце! – ехидно, с неприязнью сказал москвич.

– Что… – губы плохо слушались, слова получались с трудом, но врач быстро его перебил:

– Все в порядке, ты просто поранился о камень. Ударился виском. Наверное, потерял сознание от удара и от солнца. Ты поранил висок, щеку и лоб. Но не сильно. К счастью, у меня есть аптечка. Кровь я уже остановил. Сейчас я заклею раны пластырем, и все будет хорошо.

– Там, внутри, полно людей! – он легко отвел его руку, – там город! Они все живут в средневековом городе! Поэтому ворота заперты!

– Где ты видел людей? – спросил москвич.

– Через щель в стене!

Москвич и врач странно переглянулись, и москвич усмехнулся – еще более неприязненно. Врач наклонился над ним (и он расслышал в его голосе какую-то странную нерешительность):

– Ты только успокойся, не волнуйся… в стене нет никакой щели… вообще никакой…

Резкий скрип прозвучал в тишине. Они обернулись, все трое, словно услышав команду. Уставились в одну точку. Очень медленно от дубовых ворот двигалась калитка, открываясь все шире и шире, так, чтобы смог войти человек. Словно подчиняясь руке невидимого хозяина, приглашающего войти внутрь.

– Похоже, тут действительно есть люди… – врач говорил тихо, но не успел договорить фразу, как москвич решительно бросился вперед. Он не понимал, что произошло дальше (вернее, понимал смутно, с трудом), когда, рванувшись, схватил москвича за руку, резко остановил, развернул к себе:

– Не смей! Остановись! Не надо туда ходить!

– Что? Ты, придурок! Ты ударился головой и….

Неожиданно врач принял его сторону:

– Подожди! Он прав. Прежде, чем входить, нужно узнать, что означает надпись над входом! Узнать прежде, чем туда лезть! Может, эти монахи не впускают посторонних!

– А кто тогда открыл нам калитку?

– Может, она случайно открылась? Мы на что-то нажали, и она открылась!

– Это единственное человеческое жилье в округе! Может, у них есть телефон! Не могут же эти монахи быть такими отсталыми! У них должен быть телефон! Я могу позвонить адвокату и он сразу же подаст в суд на этих уродов из туристической компании! И я не только верну назад свои деньги, но и получу страховку! И я не буду слушать двух идиотов, которые…

Дальше все было еще хуже. Он давно чувствовал багровый туман ярости, медленно подступавший к глазам. Он давно боялся, что не сможет себя контролировать… и вот, наконец, это произошло. Он резко выбросил руку вперед и схватил москвича. Подтянул к себе, разок встряхнул:

– Слушай, ты, урод…

Врач бросился между ними, схватил его за руки и почти повис на них:

– Успокойся! Отпусти его! Пожалуйста! Не надо так нервничать! Не надо – так! Можно спокойно обо всем поговорить!

Он толкнул москвича, отшвырнул его от себя. Москвич ударился о стену с глухим стуком и медленно осел вниз. На его глупом толстом лице застыл какой-то детский ужас. Этот ужас не приглушил его ярость, напротив.

– Хочешь идти – иди. Хочешь делать глупости – делай. Мне не нравится этот замок. Не нравится то, что я видел. Я не понимаю, что происходит. Только чувствую, что нам не следует входить в эту дверь. Но если ты не хочешь слушать никого, кроме себя – иди! Только потом – не жалуйся на последствия!

Москвич поднялся на ноги и уже входил в калитку, переступая порог. Врач бросился за ним следом. В воротах мелькнула лишь длинная тень. Он вошел последним, оглядываясь по сторонам и с сомнением качая головой.

Все трое миновали небольшую арку (проход в стене) и вышли на широкий двор, мощенный камнем (площадь города). Теперь вокруг царило полное запустение. Кое-где из каменных плит пробивалась трава. Он почувствовал легкое дуновение сзади, словно порыв ветра взъерошил волосы, прошелся по спине. А потом услышал звук. Звук, который с каждой секундой становился все сильней и сильней…. Стук лошадиных копыт. Громкий стук лошадиных копыт о каменные плиты.

Он обернулся, и в тот же самый момент отпрянул к стене, едва не сбитый с ног ворвавшейся под арку каретой. Он увидел морды огромных коней возле своего лица, почувствовал острый запах лошадиного пота, тяжелое сдавленное дыхание, увидел в реальности, как с конных губ, туго сдавленных поводьями, падают обильные хлопья пены… Шестерка белоснежных коней, удивительно красивых (как хлопья первого снега или чистый сахар, искрящийся под солнцем) везли карету. Сбруя лошадей была полностью черной, и оттого особенно разителен был контраст: черное на белоснежном фоне. Лошади яростно и стремительно рвались вперед. С губ падали тяжелые хлопья пены.

Он отпрянул назад, едва не попав под лошадиные копыта. Деревянные колеса черной кареты глухо застучали по каменным плитам площади. В тот же миг он вдруг понял, что не видит больше ничего: ни своих спутников, ни заброшенных зданий, ни мха, ни камней. Он видел только карету. Словно в этой черной точке сосредоточился особенный смысл.

Карета проехала площадь и остановилась слева, возле небольшого дома, двери которого были плотно закрыты. И в этот миг замерло все. Время замерло, застыло в воздухе твердым телом, и он застыл вместе с ним, испытывая непонятное, необъяснимое ощущение ужаса.

В раскрытых дверях церкви (церковь была прямо, самое высокое здание на площади) он вдруг увидел людей. В церкви было слишком много людей: они выглядывали в окна, в двери, толпились возле входа. Люди замерли в разных позах так же, как и он сам, и он увидел людей и на площади, застывших без движения. Карета остановилась, и мир вокруг замер. Отчетливо и ясно он видел лица, глаза людей, их нелепую, необъяснимую одежду. Он видел поднятые руки и наклоненные спины, видел головы, повернутые к свету или к другим людям и ноги, не успевшие ступить, губы, раскрытые для ответа и начавшие произносить слова, которые застыли на середине, волосы, которые разметал ветер, так и не успевшие опуститься на плечи, множество эмоций и выражений – нахмуренные брови, смеющиеся щеки, подбородок, двигающийся от жевательных движений, удивленные или опечаленные глаза. Люди стояли плечом к плечу – сплошная стена: мужчины, женщины, старики, дети, словно на улицы разом вышли все жители этого города… Он видел детей, которые держались за руки и детей, крепко уцепившихся за материнскую юбку, стариков, жалких и беспомощных, выглядящих так, словно их вытащили из постели, красивых полуодетых женщин с распущенными длинными волосами и мужчин в ночных сорочках, схвативших оружие… И вдруг с какой-то ужасающей реальностью (от которой его ужас стал еще глубже) он вдруг осознал, что ЭТО И БЫЛИ ВСЕ ЖИТЕЛИ ГОРОДА. Мертвые жители заброшенного мертвого города. Он ясно видел их перед собой.

Его взгляд упал на лицо пожилого крестьянина, стоящего совсем рядом. На уставшее лицо, натруженные руки с твердыми мозолями, покрытыми землей. На нем были короткие штаны из холста и порванная, грязная сорочка. Пучки седых волос торчали из ноздрей. Он видел его ясно и отчетливо, видел мельчайшую морщинку на грубом, некрасивом лице… А потом увидел, как на лице крестьянина исчезли глаза, и на их месте остались белые впадины, мертвые глазные яблоки….

И тогда он закричал.

 

2009 год, Россия, Москва

Казино арендовали на сутки. Стоимость аренды поражала воображение. Учитывая, что дневной оборот крупнейшего казино в центре Москвы составлял около миллиона долларов, можно было представить себе сумму аренды. Но с расходами не считался никто. В конце концов, юбилей в 45 лет бывает раз в жизни! А потому именинник решил отметить его с небывалым, русским, купеческим размахом. Требования его несколько удивили даже привыкшую ко всему администрацию казино.

Собственно, игра была ему ни к чему. Юбиляр сразу заявил, что игровые залы – просто так, одно из развлечений. Сам он игрой не увлекается и не понимает тех, кто помешан на подобном, но вдруг поиграть захочется кому-то из гостей….. Почему же не уважить, тем более, что мероприятие должно запомниться надолго.

Заказ концертной программы тоже был несколько странным. Вместо дорогостоящих эстрадных звезд и стриптизерок именинник пожелал нечто другое.

– Он хочет истинно русское веселье, разухабистое гулянье, как в прежние дни…. С шумом, плясками, цыганами, конечно, – так сформулировал пожелание представитель заказчика, гордо демонстрирующий везде, где только можно, внушительное удостоверение помощника депутата.

– С цыганами? В каком смысле? – моргнула администратор заведения.

– В самом прямом! Веселье до упаду! Чтоб водка лилась рекой, икру ели ложками, песни, пляски, шум коромыслом до утра, а лакеев мазать горчицей.

– Официантов? – снова моргнула администратор.

– Классику читать надо! Стыдно, в ваши-то годы! – пристыдил внушительный молодой человек, – лакеев! Переоденьте ваших официантов в лакеев, как при царском режиме, и будут их мазать горчицей!

– Зачем? – в третий раз моргнула администратор, как-то странно утратив привычную деловую невозмутимость.

– Что зачем?

– Офи…то есть этих… лакеев…горчицей мазать… зачем?

– Чтоб весело было! – бесстрастно пояснил молодой человек.

– А из звезд эстрады кого заказывать будем? – спросила деловая дама, в надежде вернуться в свою стихию.

– никого. Босс считает, что эти дуры совсем не умеют петь, а музыка у них дурацкая и действует на нервы.

– А…. – разочарованно протянула дама и сделала пометку в блокноте, – так кого заказывать-то? Цыганский ансамбль?

– Ну да, – милостиво согласился молодой человек, – цыганский ансамбль будет в самый раз, но только самый лучший! Из тех, что по заграницам ездят! И не вздумайте подсунуть какую-то шушеру! Босс живехонько разберется, что к чему!

– Нет-нет, что вы, что вы! – дама обиженно захлопала накрашенными ресницами, хотя у нее, конечно же, мелькнула обычная для делового человека мысль сэкономить на артистах. Авось не разберутся….. Но молодой человек выглядел как-то по-особому внушительно, и, моргнув в четвертый раз, дама с сожалением отказалась от своих планов.

– Хорошо. Значит, цыганский ансамбль, программа варьете…

– только без стриптиза, босс этого не любит, – перебил помощник депутата, – девочки и так будут заказаны, отдельно. А в программе должно быть что-то красивое, романтичное, в народном стиле….

– В цыганском? – спросила дама, демонстрируя полную деловую готовность ко всему. Но молодой человек готовности не оценил, подумал, что она издевается, и бросил на нее из-под очков взгляд, про который раньше говорили «как рублем подарил», – а теперь – «словно я сто долларов ему должен».

– И меню надо уточнить…. – вздохнула дама, покоряясь своей судьбе.

– Ну, меню мы уточним, – неожиданно бодро согласился молодой человек, – икры побольше, да водки, Ра всяких там расстегайчиков…

Дама раскрыла блокнот пошире и принялась записывать.

Казино в день мероприятия закрыли в 8 утра. Но еще до мероприятия весь персонал заведения только и делал, что обсуждал предстоящую гулянку в укромных местах.

– А кто, кто он такой? – нервно вопрошала молоденькая официантка, вцепившись обеими руками в коллегу постарше.

– Депутат. Очень крутой. – и, когда коллега назвала фамилию, молоденькая официантка аж присвистнула.

– А говорят, он не женат… – мечтательно пропищала она.

– ну, ты губу-то не раскатывай! – перебила коллега, умудренная обширным жизненным опытом, – нас туда и близко не подпустят! Вон охраны сколько привез! Мышь не проскочит!

И действительно, первыми к 8 утра в казино прибыли охранники – на двух плотно загруженных автобусах. Охранники (не меньше 100 человек) повыгоняли на улицу весь персонал и принялись обшаривать здание. Проверка помещения шла очень долго – в основном из-за его больших размеров. Прошло 4 часа, персонал (главным образом с кухни) стал нервничать, боясь не управиться к вечеру с подготовкой. Когда же всех запустили внутрь, то увидели, что здание напичкано видеокамерами – обычными, и какими-то особенными, установленными на скорую руку. Да и запускали персонал тоже особым образом: по одному, без сумок, мобильных телефонов и даже украшений, обыскивая почти до белья. Сразу становилось понятно: мероприятие ожидалось серьезное, а потому принимались повышенные меры безопасности. До начала мероприятия оставалось часа два, когда в кабинет одного особого, высокопоставленного гостя, близкого друга именинника, постучались.

Этот важный друг, еще не выходивший с работы, был занят очень важным делом: разговаривал по телефону с одним из министров по поводу охоты где-то в Брянских лесах, на которую они должны были отправиться в скором времени.

Услышав стук, он рявкнул:

– Чего еще? Я занят!

А, увидев входящего в кабинет начальника охраны, заметно рассердился. В сердцах брякнув телефонную трубку аппарата правительственной связи (он не терпел, когда подчиненные заставали его во время личных разговоров, пусть даже с высокопоставленными особами), он почти заорал:

– Какого черта?! Ни с чем не способны справиться, идиоты! Чего тебе?!

– Тут такое дело, босс… – начальник охраны помялся с ноги на ногу, как нашкодивший школьник, – неприятности с вашим подарком…

– Каким еще подарком?!

– Ну, тем, что вы сегодня везете на юбилей. Другу своему…. С подарком вашим неприятности…

– Вы что, потеряли?!

– Да ни в коем случае, босс! С книгой все в порядке. И с рукописью тоже, только…

– они в сейфе?

– В сейфе. Как вы и велели, только… вам бы лучше самому посмотреть!

– Ничего не понимаю! Какие еще неприятности? Можешь толком объяснить, ты, идиот?!

– Вам самому это увидеть надо! Без вас я ничего и не трогал!

Посмотрев повнимательней на чрезмерно серьезную физиономию начальника охраны, босс решился пойти. Они прошли по коридору и вскоре подошли к одному из кабинетов в личных апартаментах босса, за дверью которого в сейфе хранился приготовленный подарок. Уже подходя к тщательно запертой двери, босс вдруг поморщился:

– Что за гадостный запах?! Что тут горело?! Пакостью какой-то воняет….

Бросив на него странный взгляд, главный охранник ничего не сказал. Босс положил руку, чтобы открыть дверь, как вдруг охранник остановил его.

– Простите, босс…. Подождите… вы в бога верите?

– Что?!

– Ну, крестик носите? И всякое такое…

– Да ты совсем с ума сошел?!

– Помолились бы вы, прежде, чем зайти…..

Окинув его яростным взглядом, босс толкнул ручку двери и вошел внутрь.

Зрелище, открывшееся его глазам, действительно заставляло вспомнить о молитве…. Интерьер кабинета был полностью уничтожен огнем, и вместо комнаты теперь зияло черное пепелище. Кое-где в воздух еще поднимались струйки дыма. Сейфа в углу не было. Металл был разворочен взрывом, словно бы изнутри. Казалось, мощный заряд тротила разворотил изнутри стенки и крышу, оставив только искореженные обломки. Полки сейфа не пострадали. На одной из них лежала книга, предназначенная в подарок, и вложенный в нее рукописный пергамент. Книга не пострадала. Казалось, ее даже не тронул огонь. Но самым страшным в комнате было не это.

На полу, рядом с сейфом, лежали два черных, обгоревших трупа. Два человека, которых уничтожил огонь. Один труп, лежащий ближе к сейфу, был полностью сожжен, буквально дотла. На другом, лежащем чуть в отдалении, еще оставались лоскутки плоти, кровавое месиво обнаженных огнем вен и жил, и это было по-настоящему жуткое зрелище.

– Господи… Что здесь произошло? – босс в ужасе отшатнулся к дверям.

– никто не знает.

– Эти двое… Кто они?

– мои люди. Они по вашему приказу дежурили рядом с сейфом, охраняли ваш подарок.

– Может, они здесь курили? Взорвался какой-то газ…

– Они не курили. А газа на этом этаже даже не было. Отопление здесь электрическое.

– Ну, может, проводка вышла из строя…. И…

– С проводкой все в порядке. Я проверял.

– Ну… я не знаю даже…. Но с книгой все в порядке, правда? Она ведь не пострадала?

И, двигаясь боком вдоль стены, босс приблизился к сейфу и взял в руки книгу – кожаный переплет был холодным на ощупь. Начальник охраны бросил на него презрительный взгляд.

Пятясь, босс вернулся назад, к дверям.

– А что с дверью? – спросил босс.

– Дверь была заперта изнутри, я проверял. Когда услышал запах гари, я выбил замок. Вошел и увидел все это.

– А окно?

– Вы же видите, оно заперто.

Босс растерянно посмотрел на него.

– Но зачем? Зачем убили этих людей?

– Я не знаю. Но вы не видели самого главного. Посмотрите.

Рукой охранник указал на потолок. Но потолке, удивительно белом в комнате, где прошел такой сильный пожар, черным был ровно нарисован перевернутый крест. Черный перевернутый крест словно нависал над сожженной комнатой.

– Господи… – бос отшатнулся, – Это они сделали?

Начальник охраны бросил на него второй презрительный взгляд.

– Они бы не успели.

Внезапно взгляд босса упал на обложку книги, которую он держал в руках. Взгляд стал необычно заинтересованным – так, словно что-то для него прояснилось.

– Значит, так, – неожиданно решительно скомандовал он, – трупы убрать в подвал, в дверь вставить замок и снова тщательно запереть. Своим людям сказать, чтоб придержали языки, а любопытным говорить, что был небольшой пожар из-за непотушенного окурка. Все ясно? Выполняй!

И, крепко прижимая книгу к груди, босс нахмурился и почти бегом выскочил из комнаты.

 

2013 год, Восточная Европа

Впереди была церковь с перевернутым крестом. Двери церкви (массивные, с позолотой) были очень плотно закрыты. Здание слева (возле которого остановилась карета) представляло собой небольшой замок, типичной европейской архитектуры, характерной для средневековья. Этот замок выглядел менее мрачно, чем церковь. Остальные здания были менее значительны. Это были грубые постройки от 1 до 3 этажей, возле которых прямо на улице располагались хлев для скота или конюшня, и было ясно, что эти постройки занимались небогатыми горожанами, которые прислуживали монахам. Все двери и окна были наглухо закрыты. За несколькими зданиями виднелись узенькие улочки, поднимавшиеся вверх.

Он оторвался от созерцания и повернулся к своим спутникам:

– Начинает темнеть. Солнца больше нет.

Врач пожал плечами:

– Скоро вечер, поэтому….

– Какой вечер? Все часы показывают 10 утра с минутами! – вмешался москвич, – эти идиотские часы, которые вышли из строя… у всех…

Он посмотрел на свои, потом поднес к уху – послушать… И дольше, чем обычно, смотрел на циферблат.

– Они идут. Сейчас ровно половина шестого вечера. Часы пошли.

– Мне это не нравится! – громко сказал врач, – совсем не нравится! Сначала – странный приступ. Потом – не нормальная тишина. И эти закрытые окна выглядят как-то зловеще! И не может в середине маленькой страны быть заброшенный средневековый город…

– Не город, а музей! – поправил москвич, – и не заброшенный, а закрытый! Что тут ненормального? Что, все музеи должны быть как Диснейленд?

– Диснейленд не музей… – робко попытался врач.

– Какая разница! – москвича не так-то просто было сбить с толку.

– Все равно. Камни выглядят так, как будто они спят. И если их разбудить, то окажется, что это монстр, который моментально вцепится в горло.

Но город не был похож на монстра. Он выглядел не жутким, а печальным.

 

2009 год, история главного героя

«– Папа, а если я поставлю эти башенки по краям, замок будет настоящим?

– Наверное, будет. Разве бывают ненастоящие замки?

– Конечно! Вот если я поставлю много-много этих башенок здесь, а вот здесь – совсем ничего, он точно будет не настоящим! Знаешь, папа, я все время думаю… камни, наверное, могут говорить. Только они говорят очень тихо и медленно, поэтому их никто не слышит. Они обязательно должны говорить! Ведь среди них жило так много людей… и они слышали разные голоса… наверное, они научились.

– Но камни ведь не живые!

– Почему ты так думаешь? Потому, что они все время стоят на месте? Но это еще ничего не значит! Может, им просто не хочется уходить с этого места, потому, что оно принадлежит им… Это их место, навсегда. Ты понимаешь?

– Ты уже сделала уроки?

– А, успею! Уроки не главное! Главное – это понять, почему все думают, что камни молчат, когда они совсем не такие! Ты слышишь меня, папа?…».

 

2013 год, Восточная Европа

С громким шумом взлетела какая-то птица. В потайных складках стен притаилась густая, зловещая темнота.

Москвич, презрительно фыркнув, отвернулся. Он не видел ни темноты, ни камней, ни… Ни белых морд коней, с которых хлопьями падала пена, вниз… Глухой стук подков о камни мостовой… Видение возникло совсем рядом, снова… Как увеличенная картинка под микроскопом, которую видел прямо перед своим лицом.

– Я понял! Понял! – в странном состоянии нервного возбуждения он не понимал, что его крик, громкий истерический крик, звучит слишком громко и зловеще. Испуганные москвич с врачом резко обернулись, подбежали к нему…. Словно в густом, плотном тумане терялись тревожные глаза врача и ухмылка толстяка. Но он не видел их лиц, не видел их глаз. Он ничего не видел.

– Я понял! Понял, почему часы снова пошли! Это карета! Они пошли потому, что карета въехала в город! И сразу наступил вечер!

Непонимающие лицо спутников наконец проникли в его сознание сквозь туман. На какое-то мгновение он устыдился своей вспышки: они ведь ничего не видели и, следовательно, понять его не могли.

Он решительно пошел вперед, дергая одну запертую дверь за другой – впрочем, без особого результата.

– Здесь все выглядит так, словно нет никого уже много лет… – тихонько произнес врач, – я сомневаюсь, чтобы музей был таким…. Таким…..

– Заброшенным?

– Нет, другое слово! Реалистичным, что ли… Как будто здесь все по-настоящему! Грубое, без украшений… Видна даже грязь… Следы лошадиных подков… словно здесь была жизнь, а потом внезапно исчезла. В разгар белого дня. Что-то произошло – и жизнь прекратилась. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Что ты думаешь обо всем этом?

– Я не знаю, что и думать. Конечно, я читал, что существуют такие мертвые, заброшенные города, но мне никогда не приходилось их встречать. Мне страшно, и другого слова я не найду. Но в то же время мне кажется, что сейчас у нас есть только один выход. Открывать все двери, одну за другой, и куда-то войти.

– Что ж, будем открывать все двери, – он вздохнул.

Москвич был уже достаточно далеко от них.

– Этот…город выглядит очень древним, – продолжил врач, в полголоса, – век 14–15. Неужели все это могло сохраниться до наших дней? И он находится совсем близко к дороге, а его нет ни на одной из карт, ни в одном туристическом маршруте! Почему? Почему сюда не привозят туристов? Почему здесь нет экскурсий? Почему здесь нет ни одного магазина сувениров, в конце концов? Все эти типичные постройки готического средневековья вызвали бы просто бешенный интерес!

– Реставрация еще не закончена, и музей еще не открыт! – авторитетно заявил москвич.

– Если это музей, то кто его хозяин?

– Что ты ко мне прицепился? Откуда я знаю! – огрызнулся москвич.

Наконец все двери были проверены, и в растерянности они остановились возле церкви.

– Если мы нигде не найдем вход, – заметил он, чтобы разрядить атмосферу, – нам придется возвращаться обратно к автобусу.

– Точно! – обрадовался врач, – пойдем обратно! Мне почему-то не хочется оставаться здесь!

– Ну уж нет! Если я не найду открытую дверь, то одну из дверей я просто выломаю! – заявил москвич, – я не собираюсь идти через лес на ночь глядя и ночевать в лесу возле автобуса, который в любой момент может взорваться снова!

На это им нечего было ответить.

Солнце садилось. Начинало темнеть. На камни упали длинные тени. Все вокруг стало выглядеть еще мрачнее, чем прежде. И еще печальней. Впрочем, эту пронзительную печаль, разлитую в воздухе, наверняка чувствовал он один. Внезапно ему захотелось убежать. Развернуться, и, сломя голову, помчаться к выходу из замка. Это желание было таким острым, что он едва сдержал себя. Но, как оказалось впоследствии, такое странное чувство испытал не только он один.

– А что ты собираешься делать? – в голосе врача зазвенели какие-то непривычные тревога и злость, он никогда прежде так не говорил, – ты собираешься ночевать в месте, о котором ничего не знаешь? Ты хочешь провести ночь в городе, которого не существует ни на одной карте? Неужели ты не видишь, насколько все тут странно? А ведь в этом городе все постройки выглядят так, словно пару дней назад в них бурлила жизнь, а заперли их только сегодня утром! Кто их запер? Посмотри – на дверях церкви видна позолота, которая еще не успела потемнеть! Не успела потемнеть с 15 века до сегодняшнего дня? Ты не боишься, что те, кто прогнал жителей этого города так спешно, вернутся в него сегодня ночью?

Этот выпад попал в цель. Москвич заметно побледнел, и было видно, что он растерялся. Сумерки становились более плотными.

– Людям всегда свойственно бояться того, что они не могут объяснить! – робко попытался москвич.

– А ты можешь объяснить? – врач наступал на него почти с кулаками, – ты можешь?!

– Тише! Замолчите! – он выступил вперед, почти разнимая их, – там, за церковью, есть какой-то проход. Мы его раньше не заметили. Он не был виден с середины двора. Давайте посмотрим, что там такое.

Переулок примыкал к церкви вплотную и был настолько мал, что его трудно было заметить с самого начала. Впрочем, это был даже не переулок, а всего лишь крошечный средневековый тупик, загороженный от дневного света крышами двух домов. Крыши, соприкасаясь, нависали почти друг над другом. Со стороны церкви (если заглянуть в самое начало тупика) открывалась гладкая стена дома с узкими зарешеченными окошечками (в несколько этажей), плотно закрытых резными деревянными ставнями. А на другой стороне была дверь, единственная дверь, ясно вырисовывающаяся на фоне стены. Именно эта дверь сразу же приковала к себе их взгляды..

– Здесь мы действительно еще не смотрели…. – пробурчал врач вполголоса, но его никто не слышал. Они вошли внутрь, в тупик, и с более близкого расстояния стали видны ступеньки, ведущие к заветной двери, что-то вроде небольшого крыльца. Ступенек было несколько.

Он вошел последним. В тупике стояла та же зловещая, напряженная тишина, что и во всем городе. Но, кроме тишины, к необычным ощущениям прибавилось еще что-то. Это был запах. Неприятный запах гнили и плесени, горький и вязкий одновременно… но, стоило привыкнуть к нему, становилось понятно, что к запаху примешивалось что-то еще. Гарь. Самая настоящая гарь, как будто здесь что-то жгли. И в тупике это ощущение становилось особенно сильным. Он вдруг вспомнил что-то очень важное, действительно вспомнил! Ведь именно за церковью, в этом скрытом, неизвестном проходе исчезли женщина с девочкой! Он вспомнил, как они уходили. Вспомнил, как женщина оглядывалась назад. Вспомнил печальное и просящее выражение ее лица и слова, не успевшие слететь с губ… Слова, которые он не слышал.

Он остановился как вкопанный, растерянно уставившись на ступеньки. Возможно, они прошли здесь. И еще этот проклятый запах… Запах вызывал тошноту. Он хотел сказать о нем, но москвич с врачом уже поднимались по лестнице. Он пошел вперед, внимательно глядя себе под ноги.

На ступеньках лестницы что-то лежало, и именно оттуда шел ужасающий запах. Врач и москвич оставили предмет без внимания. Он подошел поближе. На ступеньках лежала детская кукла. Грубая деревянная кукла маленькой девочки! Та самая, которую он видел в руках ребенка. Дешевая кукла с грубым размалеванным лицом, волосами из пакли, торчащими во все стороны и в холщовом платье. Кукла была запелената в кусок белого холста (так, как может запеленать только маленькая девочка). Он уставился на куклу с немым ужасом, словно замерев. Потом протянул руки. И быстро (слишком быстро, словно боясь) схватил со ступенек.

– Посмотрите, что я нашел! Смотрите!

Когда он крикнул, они были уже возле двери, но еще не успели ее открыть. Лицо москвича стало гневным. Врач спустился на несколько ступенек назад. Его настолько удивило выражение их лиц, что он даже не удосужился опустить глаза сам, а когда опустил….. В его руке, вытянутой вперед, не было никакой детской куклы. В руке лежал обгорелый кусок дерева, обгоревший с обеих сторон, источавший ту самую страшную вонь, которая была так сильна даже в начале тупика-переулка. Простой кусок дерева, не успевший сгореть…. Просто почерневшая, обугленная деревяшка.

– Это что, карета? – брови москвича сдвинулись на переносице, – опять начинается припадок, а?

– Я нашел это на ступеньках лестницы, и… – его голос предательски дрогнул, что было (в принципе) плохим признаком для растерянных глаз его спутников.

– Мало ли какой мусор здесь валяется!

– Мне показалось… показалось, что… не знаю… мне показалось, что это важно.

Лицо врача в миг стало профессиональным, и он вдруг почувствовал смутный страх, как будто действительно стал его пациентом. Но несмотря на это, он не бросил деревяшку вниз, а заботливо спрятал кусок обугленного дерева себе в карман. Зачем? Он не мог это объяснить.

Скрип был пронзительный, и поражал, как удар. Скрип раздался вовремя, прервав нелепые слова всех троих, и прозвучал, как нельзя кстати. Дверь открылась. Дверь над лестницей медленно приоткрылась и, наконец, прекратила свое движение, оставив взору людей глубокую темную щель… Он усмехнулся про себя, подумав: наверняка лица всех троих выражают одно и то же – неприкрытый ужас.

 

2009 год, Россия, Москва

Самолет приземлился с точностью до секунды. В аэропорту их встречали. Весь основной состав группы отправили в уютный микроавтобус «Мерседес». Двое же основных солистов (муж и жена, представляющие всю «соль» ансамбля), в сопровождении ассистента продюсера направились к «лексусу» представительского класса. Идти до стоянки пришлось долго, прямо по заснеженным дорожкам рядом с терминалами, и женщина путалась в полах дорогой норковой шубы, шпильками сапог цепляясь за твердые куски льда.

Когда в зарубежной прессе писали о них, как о лучшем цыганском ансамбле мира, им не льстили. Те, кто видели их шоу (надо сказать, оснащенное самыми современными спецэффектами), говорили, что это нечто особенное – лучше и представить нельзя. Они пользовались огромной популярностью за рубежом, и большую часть времени проводили в Европе (особенно их полюбили Париж и Рим). Но в последние годы пали и другие континенты. В частности, они срочно вернулись из Лос-Анджелеса, прервав очень выгодные гастроли. Лос-Анджелес с его «зимней жарой» представлял очень большой контраст с холодной. Заснеженной Россией.

Несмотря на то, что ансамбль и назывался, и считался цыганским, выступали в нем не только цыгане. Там были русские, и евреи, и молдаване, и грузины, и в последнее время появились даже румыны и двое хорватов. Отбирались согласно вокальным и внешним данным. Но двое неизменных солистов (собственно, их и приходили смотреть, так как они держали все шоу), были чистокровными цыганами.

Это были православные цыгане. Все их родственники давным-давно прекратили кочевать. Они осели, построили дома, некоторые даже занялись бизнесом. Цыганского в них остались только традиции, характер, да артистичность (проявляющаяся не обязательно как способность к пению и пляскам). Так, старший брат солиста ансамбля, Николая, стал очень удачным бизнесменом, большинство самых выгодных сделок заключая с помощью своих невероятных актерских данных, о которых конкуренты его и предположить не могли.

Гастроли по Америке принесли ансамблю успех, мечтать о котором они не могли никогда. Это были не только деньги, но и мировое признание, и то огромное внутреннее удовлетворение, которое является настоящей наградой после очень тяжелой работы. И все это триумфальное турне было прервано, чтобы срочно вернуться в Россию всего на два дня.

На красивом лице женщины мужественно сражавшейся с сугробами, попадающимися на пути металлических шпилек, явно были написаны разочарование и злость. Ее муж, не обращая никакого внимания на недовольство жены, весь путь до «лексуса» трепался по мобильнику. Когда впереди уже показался серебристый автомобиль, женщина все-таки поскользнулась. Падая, она чудом уцепилась за руку мужа. Тот помог ей удержать равновесие, но она вырвалась с такой злостью, что было ясно: разговор по мобильнику нужно немедленно прекращать. Усаживаясь в машину, женщина защемила дверцей длинную полу шубы, и почти взвыла:

– Какого черта!…

Автомобиль осторожно двинулся по заснеженной дроге. Сразу за ним, чуть в отдалении, ехал «мерседес» с остальными артистами.

– Может, ты объяснишь, что происходит? – в голосе мужа прозвучало явное недовольство, – за всю дорогу ты не сказала ни одного слова! А теперь вот ведешь себя черти как! Чего ты злишься?

– Злюсь? – пара раскаленных от ярости черных глаз уставилась на него в упор, – а ты считаешь, что я должна веселиться?! Прервать такие гастроли ради того, чтобы выступать на дне рождения! Очень хорошо!

– Ты сумму гонорара видела? – вкрадчиво осведомился муж.

– Да плевать я хотела на эти деньги! Упасть так низко, чтобы выступать на дне рождения какого-то бандита! Как дешевая стриптизерка! Кто-то еще будет говорить про цыганскую гордость….

– Не бандита, а депутата.

– Это одно и то же!

Муж хмыкнул. Ассистент продюсера, бывший за рулем, тоже.

– И дорога такая утомительная! Я устала… это невыносимо!

– Нашла на что жаловаться! Предки твои кочевали не в Боингах и не в дорогих иномарках, а на повозках без всяких удобств!

– Ты еще напомни, что они не знали, что такое джакузи! Во-первых, это и твои предки тоже! А во-вторых, я не хочу туда ехать! Ясно тебе? Не хочу! Почему должны ехать именно мы? Мало других артистов? Взяли бы кого-то – и всё!

– Он заказал лучший цыганский ансамбль. Мы лучшие.

– И этот жирный кот. С которым мы подписали контракт, не смог отказаться от этого вонючего гонорара!

– Рада!

– Что Рада?! Я ему и в лицо всё это скажу!

Муж тяжело вздохнул. Он был достаточно рассудительным человеком. И критически оценивал любую ситуацию.

– Позволь тебе напомнить, Рада, – ядовито-елейным тоном начал он, – что ты не меньше нашего кота любишь деньги! Вспомним, сколько стоит твоя шубка? И одета на тебе, между прочим, не самодельная юбка из дешевенького ситца, а джинсы от Юдашкина за 3 тысячи евро! А твоя косметика, целый чемодан которой ты возишь за собой? Может, вспомним еще твои серьги? Особенно те, с розовыми бриллиантами, которые ты купила неделю назад у Картье? Все это стоит денег! Ты даже в четырехзвездочных отелях останавливаться отказываешься, если поблизости есть 5 звездочек! Все это стоит денег! А ты что думала? Хочешь, как твои предки, за гроши на базарах и вокзалах гадать? Хочешь, чтоб тебя менты гоняли, хочешь ходить в лохмотьях? Вперед! К этому ты всегда успеешь вернуться. Будешь в точности, как твои предки сто лет назад! Но если ты по-прежнему хочешь покупать себе такие серьги, жить в пятизвездочных отелях и носить одежду от Юдашкина, ты заткнешься, прекратишь выматывать душу мне и людям, и поедешь петь на этот чертов день рождения, чтоб он провалился!

На несколько минут в машине наступило молчание. Нахмурившись, женщина смотрела в окно. Прошло минут десять, когда она, наконец, обернулась. Лицо ее было невероятно бледно. Под глазами пролегли темные круги.

– Ладно, – сказала она, – я не хотела говорить, но теперь придется. У меня очень плохие предчувствия. Там, на этом дне рождения, случится что-то ужасное. Вообще уже происходит что-то ужасное. Я это чувствую.

– Что за глупости! – муж взорвался, – прекратишь ты наконец или нет? Ты не можешь ничего чувствовать! Просто ты не хочешь ехать, вот и выдумываешь всякие глупости!

– Это не так! Там будет плохо, очень плохо! И сны я видела! Нам не надо ехать туда! – в голосе женщины вдруг прозвучали элементы истерики, – у меня предчувствие! Пойми, наконец! Я видела…видела…

Муж пристально посмотрел на нее, обернувшись, чтобы выругать в очередной раз, и вдруг…замолчал. На него в упор смотрели черные глаза женщины, но что это были за глаза! Из глубины этих глаз смотрели на него далекие поколения всех его предков, исполненные великим даром мудрости и тайн, свойственных его народу. Народу, который обладал особыми знаниями… Самыми тайными – из всех…

– Мне казалось, ты давно прекратила гадать, – прошептал он. В глазах жены светился тот особый дар предвидения, который время от времени проявляется у всех, кто имеет цыганскую кровь.

– Что ты видела?

– глаз сатаны…. Я видела глаз сатаны… Он будет там… это страшный знак! Еще моя бабушка рассказывала…

В этот момент раздался страшный скрежет, звон разбитого стекла и удар. Водитель превысил скорость, не справился с управлением, «лексус» заскользил на покрытом льдом участке дороги и съехал с трассы, ударившись в дерево. Ветровое стекло было разбито вдребезги. Капот безнадежно испорчен. Но никто из пассажиров не пострадал. Только водитель отделался легкими порезами на руках и лице.

Сзади затормозил «Мерседес», оттуда с криками посыпались артисты. Николай помог Раде вылезти из разбитой машины. Поминутно сплевывая и ругаясь на чем свет стоит, водитель вылез сам. Рад внимательно посмотрела на мужа.

– Это знак.

Он согласно кивнул.

– Ты права.

Затем, обернувшись к остальным, зычно объявил:

– Мы возвращаемся в аэропорт. Выступление отменяется.

И, посмотрев на водителя в упор, сказал (с таким выражением, что тот не посмел возражать):

– Выступать на этом дне рождения мы не будем. Пусть вернет деньги. Комментариев не жди! Все, я сказал.

 

2013 год, Восточная Европа

– Значит, здесь все-таки кто-то есть… – сказал он, чтобы сбить это отвратительное молчание.

– Я не понимаю…. Ничего не понимаю… – забормотал москвич, и ему вдруг подумалось, что вне зависимости от характера и привычек ужас всех поражает одинаково.

– Но это невозможно! – откликнулся врач, – невозможно! Здесь никого нет! Никого! Мы же проверяли все двери!

– Значит, не все! – твердо сказал он.

– А вдруг кто-то услышал наши голоса и решил открыть? Может, сторож, – голос москвича по-прежнему дрожал, но он все-таки пытался взять себя в руки, и ему в голову пришло, что это (в принципе) достойно похвалы, – должно же быть какое-то реальное объяснение!

– Вопрос в другом – что мы будем делать? – сказал врач.

– Войдем и посмотрим! – твердо сказал он.

– Десять минут назад ты говорил совершенно другое!

– Я передумал.

– Почему? С чего вдруг передумал?

– Я никогда в своей жизни не бежал от раскрытой двери!

– Но и не входил в нее, верно?

Реплика москвича носила многозначительный характер, глаза неприятно косили в сторону, и всем своим поведением он пытался дать понять, что в его фразе содержится намного больше смысла, чем сказал….Он отвернулся к стене, чтобы не видеть так явно, как вокруг расцветают черные цветы подлости. Аромат которых вдруг заполонил все вокруг. Он не хотел, чтобы все это отражалось у него на лице, но в то же время знал, что ничего не сможет с этим поделать. Что это всегда будет отражаться на его лице… Всегда…. Как кровоточащий шрам. Как чудовищный рубец, из которого вечно будет сочиться кровь. И люди будут шарахаться в ужасе от одного его вида и он станет чем-то вроде зачумленного или прокаженного, изгоем, тем самым, каких так боится толпа. Ведь для того, чтобы вызвать ужас у толпы, не обязательно быть уродом. Иногда для этого достаточно обладать нечеловеческим горем. Горем, которое, как кошмарный асбестовый панцирь, накладывается на всю жизнь.

Он попытался взять себя в руки, но не смог. Мешали призраки. Единственное, что смог, просто прикрыть глаза на несколько секунд. Несколько секунд, похожих на кошмарный сон.

Москвич, конечно, испугался.

– Видишь, я не полный идиот! Я правильно сказал, верно? Я читал о тебе в газетах и сразу смекнул, кто ты такой! Так что нечего из себя строить самого умного, про тебя и так все ясно!

– Послушайте, я ничего не понимаю… – в их диалог (вернее, в односторонний монолог москвича – потому, что он за все это время так и не проронил ни слова) вмешался врач, – что он такое говорит? Что было написано в газетах?

Врач вопросительно повернулся к нему и он ответил:

– Это не важно.

– Да? – у москвича словно открылось второе дыхание (возможно, знание чужой тайны придало ему уверенности), – тебе, похоже, часто попадаются раскрытые двери! Только в этот раз ты войдешь первым!

– Хорошо, я войду, – он вытер со лба ледяной пот.

– Нет! – врач закричал неожиданно громко, – нет! Никто туда не пойдет! Это страшное место, отсюда нужно бежать!

– Я войду, – он решительно отстранил врача.

– Я больше не намерен стоять на месте и все это слушать! – неожиданно взвизгнул москвич, – Я могу сдвинуть с этой дороги вас обоих! И тебя тоже, кстати.

– Попробуй.

– Что? Ты сомневаешься?

– Сомневаюсь, – он усмехнулся, – знаешь, я мог бы убить тебя одним ударом, здесь и сейчас, все равно бы этого никто не увидел. Я мог бы сделать сейчас все, что угодно, особенно в этом месте, в котором в воздухе – зло. Но я этого не хочу. Я не хочу пачкать свои руки. Я вообще не хочу с тобой драться! Поэтому я буду делать все, как считаю нужным, не собираясь с тобой даже говорить.

– Ты, придурок! Ты давно стоишь у меня поперек горла, урод! Я устал от твоих выходок! Если хочешь получить по морде – сейчас получишь!

Он вдруг засмеялся. Он смеялся глухо, как будто каркал, и в этом странном смехе неожиданно для него самого зазвучала горечь. Поняв, что зашел слишком далеко, москвич смертельно перепугался, и очень хотел отступить, но только не знал, как. Он решил прийти ему на помощь:

– Ты плохо прочитал газеты. Или прочитал их не до конца.

– А что было в конце? – москвич заговорил совершенно другим тоном.

– Это не важно! Может, это глупость, но если дверь открылась прямо перед тобой, нельзя в нее не войти.

Быстро поднялся по ступенькам. Врач и москвич едва поспевали за ним. Врач тихонько тронул его за рукав куртки:

– Что ты имел в виду, сказав, что он не дочитал газеты до конца? Что было в конце?

– А ты знаешь, что было в начале?

– Нет, но… это не важно, правда?

– Не правда. Самое важное в начале всегда. А если в конце – это очень плохой сюжет. В конце было то, какая у меня профессия.

– И какая же?

Беседуя, они поднялись уже на несколько ступенек каменной винтовой лестницы, которую обнаружили сразу за дверью. Это была очень странная лестница, ступеньки которой были выдолблены прямо в стене. Лестница вилась спиралью вверх и расстояние между стенами было таким узким, что нельзя было даже развести руки. Каменные ступеньки были высокими, стертыми, с частыми выбоинами на краях. Воздух был спертый, полный плесени и сырости. Стены покрывал темно-зеленый мох, пробивающийся прямо сквозь каменную кладку. Кое-где из стен сочилась вода, и капли медленно падали вниз с равномерным, тяжелым звуком. Свет проникал снизу, из раскрытой двери, и оттого все вокруг казалось темным. Идти по высоким ступенькам было достаточно тяжело. Затруднительный подъем забирал много времени и сил.

– Когда-то у меня была школа.

– Школа? Частная школа? Ты учитель?

– Нет. Школа по восточным единоборствам. И много учеников. Я учил бою.

– Ты сказал – была?

– Была. Потом я ее закрыл.

– Почему?

– Какой смысл драться и владеть своим телом, если ты не можешь спасти жизнь? По сравнению с жизнью все это ничего не стоит. Я не смог спасти жизнь. И не одну жизнь. Именно это было в начале. Знаешь, если б даже он полез в драку, я все равно не смог бы его ударить.

– Не смог бы дать сдачи? Ударить в ответ?

– Я больше не буду давать сдачи. Никогда.

– Никогда? Ты говоришь серьезно?

– Говорят, искусство боя стоит жизни. Иногда ради этого искусства жертвуют целой судьбой и оно превращается в жизнь. Так вот, я решил эту жизнь убить. Я больше никогда не подниму руки для удара. Что бы ни произошло.

 

2009 год, история главного героя

«– Ты обещал повезти меня после школы в Мак-Дональдс, а сам не приехал!

– Малыш, ну извини! Я же маме звонил…

– При чем тут это? Ты обещал повезти в Мак-Дональдс меня!

– У меня были дела, работа. Важная встреча, которую я никак не мог перенести. Это по поводу нового зала – помнишь, я рассказывал? Тот человек был свободен только во второй половине дня…

– Работа, работа… вечно одно и то же! Ненавижу эту работу! Как будто ты живешь только ради нее!

– Малыш, ну что же делать… ты же знаешь, как я люблю свою работу, и…

– А меня ты совсем не любишь!

– Что за глупости!

– Не любишь! Если бы любил, бросил бы всю свою работу ради меня!

– Не говори глупости! Ты маленькая, и не все понимаешь.

Вот подрастешь – и поймешь!

– Не хочу я подрастать! Я хочу в Мак-Дональдс сейчас! С тобой!

– Малыш, я тебе обещаю: поедем точно! На следующей неделе у меня будет свободная минутка, и… Ну не сердись! А летом… летом мы вообще долго-долго будем вместе, когда поедем смотреть замки!

– Знаю я твое «поедем»! Опять будешь думать про работу и все время болтать по мобильнику, а на нас с мамой будешь плевать!

– Не надо так говорить! Мама понимает, как важна моя работа!

– Это ты сам ничего не понимаешь! Большой – а не понимаешь! Для тебя должна быть важной не работа, а я!

– Ты и так для меня на первом месте! Всегда!

– Ага, поэтому я сутками тебя не вижу! Ты обещаешь повезти меня в Мак-Дональдс после школы, а сам исчезаешь!

– Малыш, ну не сердись! Ну хочешь, завтра поедем? Конечно, если не подвернется никаких других дел… Знаешь, сколько Мак-Дональдсов будет у нас впереди? Ты еще устанешь от них, обещаю! Но сейчас – сейчас надо немного потерпеть. В конце концов, я не каждый день открываю свою школу, правда?».

 

2013 год, Восточная Европа

Капли падали вниз с тяжелым стуком, оседая на стертых ступеньках, мягко прячась в темный столетний мох. Врач легонько тронул его за рукав:

– Ты говоришь очень странные вещи! Я даже отказываюсь тебя понимать. Разве тот, кто занимался боевыми искусствами, не сохранил в себе это умение на всю жизнь? Хотя бы боевой дух? Дух воина?

– Сохранил. Именно это умение вместе с духом воина я должен убить. Уничтожить.

– Должен? Кому – должен?

– В первую очередь – себе.

– Но если на твоих глазах нападут на беззащитного человека… Если ты будешь видеть, что опасность угрожает кому-то из твоих близких…. Неужели ты не вступишься, чтобы защитить?

Он переступил через ступеньку, держась за стену. Только один раз легко поскользнулся в луже склизкой воды. Он не замечал, что молчание, разлитое в воздухе, вдруг стало тягостным. А может быть, злым… Капли падали вниз, создавая атмосферу печали. Возможно, врач почувствовал что-то, потому, что не решился повторить свой вопрос.

– У меня нет близких, – слова прозвучали глухо. Врач ничего не сказал.

Лестница закончилась внезапно, и в лицо ударил сноп света.

Широкая площадка (верхняя ступень лестницы) была очень короткой, и, переступив ее буквально через пару шагов, они оказались в огромном зале, сводчатые высокие окна в котором были распахнуты. В них вливались серые потоки света – еще не успело стемнеть. Зал был огромен, имел прямоугольную форму, и конец его вообще терялся в темноте. Ставень на окнах не было, точно так же, как и решеток, и это производило странное впечатление, еще более странное оттого, что кое-где в окнах не было даже стекол. Пол был выложен отполированными мраморными плитами, потемневшими от времени, и эти плиты гасили шаги. Несмотря на такие размеры зала, на высокий потолок, тонувший в переплетениях огромных мраморных колонн, в зале совершенно не было эха. Казалось, даже воздух был неподвижен, заполняя все пространство как плотное материальное тело. Зал был абсолютно пуст. Ни где было заметно ни единого признака присутствия человека. Кроме того, в зале не находилось никакой мебели – ни одного стула, ни стола, ни скамеек или кресел вдоль стен… ничего абсолютно, даже подсвечников на стенах. Они прошли несколько шагов вперед и остановились, изучая пол, потолок, проемы стен…. Несколько минут изучения не прошли даром: кое-что в зале действительно было. Картины. Кое-где в проемах между окнами висели картины, в самых темных и далеких участках стен.

Это были закопченные от времени, почерневшие полотна. На них совершенно не падал тусклый, вечерний свет из окон, поэтому изображение было невозможно разглядеть. Картины были в простых деревянных рамах (рамах из черного дерева), и от этого они казались еще темнее. Словно кто-то специально расположил их так, чтобы создать полную иллюзию отсутствия света, развесив в самых темных, плохо освещенных местах. И в то же время непонятные картины с неясным изображением словно наблюдали за теми, кто находится в зале. Оттого вошедшие боялись лишний раз пошевелиться. Тонкий лучик солнечного света неожиданно упал в серую пыль, осветив одну из картин. Он был тусклый, дрожащий. Свет производил впечатление призрака: убогий мираж в темноте.

Он пошел к стене, к той картине по центру, край которой был освещен солнцем. Подошел близко. И застыл.

Исступление. Он вдруг нашел в памяти то единственно верное слово. Тело бросило в жар, потом обдало ледяным холодом. Это был не просто кошмар. Ненависть, и ярость, и бешеные порывы страсти, сметающей все на своем пути, и одержимость дьяволом как идеей, и безумие потерянной души, разодранной в клочья сомнениями и отчаянием, черным и глухим проклятием пролитой крови, и…. исступление. Он видел его, оно протягивало свои чудовищные, раскаленные щупальца и умыкало в пучину, в бездну, пожирало заживо пламенем, заставляя душу, как окровавленную тряпку, трепетать на черном ветру страстей. В тот первый момент, когда он глянул на изображение, в голове вдруг ярко вспыхнуло что-то болезненное и страшное. В голову, объятую пламенем исступления, пришло только одно: ужас.

Лица, изображенные там, не были лицами. Так могло бы быть, если б человеческие лица изо всей силы прижать к стеклу. Тогда смялись бы все черты и осталось одно белое пятно. На картинах было слишком много белых пятен, но не они приковывали внимание, не они оставляли такое острое впечатление. Его оставляли глаза, безудержно распростертые в крике рты и руки, которые судорожно колотили по этому невидимому стеклу. Пытаясь вырваться без надежды. Без малейшего проблеска надежды и прекрасно знающие это – глаза. Он сразу понял, что эти белые пятна – не лица, а души. Запертые души. Запертые в каком-то страшном месте, из которого невозможно уйти. От них веяло таким первобытным ужасом, таким отчаянием, что он почувствовал, как зашевелились волосы на его голове. Скрюченные руки, судорожно сведенные, в истерике, пальцы колотили по стеклу, пытались протянуться к нему. Рты были похожи на черную дыру, издающую отчаянный смертный вопль, обреченный вопль ужаса, не способного проникнуть наружу. Он почувствовал мелкую дрожь в кончиках пальцев. Он знал множество разновидностей и видов страстей, но он никогда не видел страсти, приносящей столько страданий.

Внезапно ему показалось, что все лица (белые пятна) обернулись к нему. Обернулись, зашевелились. Потянулись чудовищными пальцами, колотя изо всех сил по невидимой, не преодолимой преграде. Так могли бы вырываться из могилы, из-под земли люди, которых похоронили живьем. С тем же исступлением пытающиеся разодрать деревянную крышку гроба голыми руками. Он хотел закричать, закрыть руками лицо, но не смог… Словно его держала какая-то невидимая сила. Он лишь издал горлом какой-то хриплый, горловой звук. Потом заметил краем глаза, что от страшного зрелища оба его спутника превратились в застывшие тени.

Край солнечного луча осветил и вторую картину. Не так хорошо, как первую, но все-таки достаточно, чтобы обернуться к ней. Сделав над собой колоссальное усилие, он повернул голову и увидел икону. Самую настоящую икону с бесплотными ликами святых. С одним только исключением: лицо Бога на всех было стерто. Это были иконы, древние иконы, изображавшие святых – но каких святых? Атрибуты древней религии – но какой религии? Лица изображенных на них людей поражали черными провалами глаз. Словно эти лица жили особенной, страшной жизнью. Иногда это были отдельные лица, иногда – группы людей в древних длинных одеждах. Но во всех картинах не было того единственного, что отличает иконы в церкви от других изображений или рисунков. В них не было умиротворенности, света, смирения, внутренней чистоты. Вместо святости и спокойствия на этих лицах было изображено безумное исступление, чудовищная пляска подвластной дьяволу души, бешеный блеск нарисованных глаз, верней любых слов характеризующий одержимость. Каждая из картин была в простой деревянной раме из темного (или почерневшего) дерева, без всяких украшений. Он оглянулся. Лицо врача выражало неприкрытый ужас. Лицо москвича было более живым. Может, потому, что москвич не умел принимать вещи близко к сердцу, он не был так сильно испуган.

– Там что-то есть! – рука врача застыла в воздухе, и, обернувшись к ним, он словно пытался найти защиту, – на каждой картине что-то написано. Посмотрите, в правом нижнем углу!

Это было правдой. На картинах присутствовало кое-что еще, кроме страшных изображений. Внизу каждой картины были письмена, как и те, что они видели на воротах, на входе. Буквы располагались столбиком, но не ровно, а наползая одна на другую – как маленькие ядовитые змейки.

– Не нравится мне все это! – он и не заметил, что говорит вслух. Действительно, буквы были странными и оставляли неприятное впечатление, даря ощущение необъяснимой тревоги.

– Дверь! Там еще дверь – напротив картин!

Он решительно шагнул вперед, через несколько секунд был возле двери, и не удивился, узнав, что дверь заперта. Усмехнувшись (какой быстрый переход от страха к спокойствию), спросил вполголоса:

– Что теперь?

Москвича не так легко было смутить:

– Я рад тому, что хоть что-то в этом зале стало явным! Дверь заперта, и это факт. Никакой дьявольщины, никаких загадок…

– Дьявольщины? Ты веришь в дьявола?

– Верю, конечно. Ты разве нет?

– А мне приходилось видеть дьявола… – врач уселся на пол и, посмотрев на него, он рассудил, что стоять столбом перед закрытой дверью в принципе глупо, и сел тоже.

– Приходилось? Где?

 

2009 год, рассказ врача

«Наверное, действительно лучше заговорить об этом, пока мы хоть как-то не откроем эту дверь. Дело в том, что я уже видел такие картины…. Как те картины, что на стенах. Это случилось очень-очень давно, и произошло там, где я родился – в небольшом поселке в Смоленской области, в России. Это был крошечный, Богом забытый поселок посреди густого, темного леса. Зимы в тех краях были суровые, с крепкими морозами и множеством снега, который так уютно поскрипывал под ногами по вечерам, когда на белый покров падал тусклый свет ламп из окошек. Было очень страшно ходить вечером, зимой, в темноте, в густом лесу, примыкающем вплотную к домам. Большинство жителей с наступлением темноты предпочитали запираться у себя. Но ко мне это не относилось. Ко мне и еще нескольким, самым отчаянным мальчишкам. Я был очень любопытным и подвижным ребенком. Мне шел десятый год. Отец мой умер, когда я был совсем маленьким, а мать день и ночь работала, чтобы прокормиться. Днем она работала в поле, а по ночам шила. Поэтому почти все время я был предоставлен самому себе. Наш домик был беднее всех остальных. Покосившиеся стены, прохудившаяся крыша да крыльцо, где провалились ступеньки. Сколько раз я перелетал через это крыльцо на ходу, вываливаясь из дома в поисках новых приключений. Вместе с компанией таких же сорванцов мы облазили все окрестности, и знали все вокруг как своих пять пальцев. В нашем поселке на самой окраине, возле реки, был заброшенный дом.

Окраина села в поселке пользовалась дурной славой. Когда-то там было много домов, но потом жители бросили их, и дома постепенно превратились в руины. Но один дом был более крепкий. И он сохранился в виде, вполне пригодном для жизни. Это был очень добротный, большой дом, который пустовал почти все время. Почему на окраине никто не живет – я не знал. От маленьких детей всегда скрывают страшную правду. Ходили какие-то разговоры о нечистой силе, но что это такое, я не понимал.

Однажды мы узнали, что кто-то купил этот дом, а вскоре в нем появились люди. Они отремонтировали его, добавили несколько пристроек с башенками (так, что строение уже не напоминало жилой дом, а стало похоже на какой-то храм). Новых жильцов почти никто не видел, они редко появлялись на улице, а окна дома почти всегда были закрыты плотными ставнями. Конечно, в поселке очень долго судачили о новых жильцах, но толком так ничего и не было известно. Я был предоставлен сам себе, поэтому мог гулять дольше, чем остальные мальчишки. За тем домом была тайная тропка, по которой мы убегали в лес. Об этой тропке никто не знал, но, когда в доме поселились люди, бегать в лес мы уже не могли. Детское любопытство – страшная вещь. А любопытство плюс масса свободного времени – уже оружие. Так я решил выяснить, кто эти люди, и зачем они приехали в наши края. И хотя бы однажды их увидеть. Их приезд был настолько таинственным, что никто даже не знал в точности, сколько человек их было. Впрочем, однажды в поселке о них пошел достаточно достоверный слух. Кто-то сказал председателю колхоза, что это молящиеся, которых преследуют в городе, поэтому они переселились в деревню. Молящиеся – значит, члены какой-то секты. И вот однажды мое бесконечное дежурство возле дома увенчалось успехом. Я увидел несколько человек.

Я видел двоих мужчин и двух женщин. Все четверо были в одежде одинакового черного цвета. Мужчины – в черных брюках и черных рубашках, а женщины – в длинных платьях, с платками на голове, которые полностью закрывали волосы. Мужчины были высокие, с белыми лицами, с длинными черными бородами. Женщины – худые, изможденные, с тонкими чертами лица, бескровными узкими губами. Они возвращались из поселка, вошли внутрь дома и больше не выходили. Не знаю, догадались ли они, что за их домом кто-то следил, а по поселку шли разные разговоры, или была какая-то иная причина, но со следующего дня в поселке стал постоянно появляться обитатель дома, который представлялся всем руководителем молитвенного собрания. Он появлялся так часто, что все в поселке скоро привыкли к его виду. У меня он вызывал просто панический ужас. Это был человек очень высокого роста и очень худой, в такой же черной одежде, как и остальные. Его лицо было очень выразительным, даже красивым и немного напоминало лицо Бога, каким его изображают на иконах. У него были длинные черные волосы и густая борода. Но глаза были все-таки самым поразительным в его внешности. Черные как смоль, немного навыкате, его глаза горели таким неистовым огнем, что каждый взгляд прожигал насквозь, буквально оставляя ожоги на коже. Казалось, он способен мгновенно прочитать каждую твою мысль. Его глаза просто выжигали душу, и почти всем в поселке было страшновато с ним разговаривать. Мирные жители деревни не очень-то привыкли к людям с таким неистовством. Каждый раз, когда он появлялся на улицах, все мальчишки прятались, а соседки у домов бурно перешептывались. Так очень скоро по всему поселку пошел слух. Что высокий бородач – колдун, и у него дурной глаз. Люди старались не попадаться ему на глаза, но его, казалось, это совершенно не смущало. У меня он вызывал и панику, и жгучее любопытство (то самое жгучее любопытство, которое все еще не было удовлетворено). И вот однажды ночью я решил посмотреть, чем они занимаются, прокравшись к их дому. Еще раньше я подсмотрел, что в одном из окон ставни прикрыты не полностью, есть маленькая щель. И вот, когда часы пробили одиннадцать ночи, я вылез из своей комнаты и помчался к тому дому. Щель в ставнях ярко светилась, и я жадно приник к ней.

Шесть человек (четверо мужчин, в том числе бородач, и две женщины, которых я уже видел), сидели за столом в круг, вытянув руки перед собой и гнусавыми голосами пели речитатив на непонятном языке. На столе горели свечи в двух подсвечниках – шесть абсолютно черных свечей. Было похоже, что они молятся, но я никогда не слышал такой странной молитвы. А на стене…. На той стене, что была мне видна, висели две картины. Это были точь-в-точь как те картины, которые мы видели здесь, сейчас. Я имею в виду не искаженные лица, а те, которые, как иконы. Я запомнил эти темные лица не христианских святых, эти странные иероглифы сбоку. Ребенком я мало что мог понять, но помню, какое страшное они произвели на меня впечатление. Мне было так страшно, что, не чувствуя под собой ног, я помчался назад, домой, влез в окно, зарылся с головой в одеяло и так, дрожа, без сна просидел до самого утра. Конечно, утром я никому не рассказал об этом. Но если вы думаете, что это конец моей истории, то глубоко ошибаетесь. Это только начало, присказка. Сказка ждет впереди. Я еще не знал, я даже не предполагал о том, с каким ужасом мне придется столкнуться. Но смутные предчувствия об этом ужасе появились в моей душе уже тогда, когда я увидел те картины на стенке. Итак, продолжение моей истории. Оно начинается с Любки.

В нашем поселке жила Любка. Это была очень красивая девчонка лет 20-ти. Любка одевалась по городскому, красила губы и когда-то жила в городе. Она производила убийственное впечатление на всех местных мальчишек – все поголовно были в нее влюблены. В поселке Любку не любили, и не только потому, что она не была местной (Любка жила в поселке у своей одинокой тетки, родители ее были из города, но умерли оба довольно давно). Местные сплетницы говорили про Любку, что она гулящая. Я еще не понимал, что означает это слово (да мы мало что вообще понимали), но мне казалось, что все остальные женщины просто завидуют ей. Уж очень она была хороша! В тот день я сбежал с последнего урока в лес. И в лесу, на поляне, я внезапно услышал голоса за кустом.

У меня было свое любимое место: валун в зарослях возле реки, место уединенное, потаенное, и я просиживал там часами, словно прятался от всех. Так вот: в тот день я сидел на своем валуне и смотрел в воду, когда услышал за спиной голоса в кустах. Нет, это было совсем не то, что вы подумали. Не любовная парочка, которая решила уединиться в лесу. Голоса напоминали плач. Всхлипы… Я прокрался и выглянул сквозь ветки. На поляне стояли Любка и высокий бородач, колдун. Любка горько плакала и прижимала к лицу платок. А бородач положил ей руки на плечи и все говорил, говорил без конца…. Мне показалось, что его голос похож на усыпляющее бормотание. Внезапно мне стало очень страшно. Почему? Я не смог бы объяснить. Картина была очень мирной, в ней не было ничего пугающего, но внезапно я почувствовал ужас, как в тот момент, когда увидел на стенах иконы… А, разглядев глаза колдуна, я вдруг получил реальное объяснение моему ужасу. Его глаза горели еще большим огнем, чем раньше. Мне даже показалось, что они стали красными. Жуткие, не человеческие глаза. Но Любка прижимала к лицу платок и глаз его не видела. Я прокрался еще ближе – так близко, что мог слышать их слова. Бородач сказал: «помни, другого выхода у тебя нет. Сегодня в полночь я зайду за тобой». А Любка, плача, ответила: «Все равно у меня нет и другой надежды». Он вложил что-то ей в руку (какой-то металлический предмет) и ушел. Любка тут же пошла в противоположную сторону. Полночь, сегодня ночью…. Несомненно, что-то должно было произойти! Я не знал, о чем плакала Любка, и что связывало ее с бородачом, но понял, что это что-то серьезное. И я принял решение: ночью побежать к дому Любки и посмотреть, что произойдет дальше.

Разумеется, я осуществил свое намерение. Вылез через окно и прибежал к ее дому далеко до полуночи. Я ждал достаточно долго, до тех пор, пока не увидел четверых мужчин в черном (в том числе и колдун), входивших в ее дом. Они вошли, побыли внутри несколько минут, и, наконец, вышли. Когда они вышли, с ними была Любка, и все выглядело так, как будто они выводят ее из дома. Двое держали ее крепко под руки, один шел сзади, а высокий бородач – впереди, указывая дорогу. Прижимаясь к домам, тайком я шел за ними. Внезапно из-за облака вышла луна. Я увидел, что руки Любки крепко связаны веревкой и эти двое действительно ее ведут. Когда ее завели в дом, я бросился к той щели в окне, через которую смотрел раньше, но щель была закрыта. Жуткий был момент! Я метался, как бешенный, под всеми окнами, бегал в ужасе вокруг дома, пока не нашел, наконец, крошечную щелочку в окне – рядом с тем, которое от меня закрыли. Теперь, наконец, я мог видеть всю комнату, видеть происходящее в ней.

Четверо мужчин стояли вокруг стола и пели странный речитатив, показавшийся мне тарабарским… На столе горели шесть черных свечей. А напротив стола две женщины помогали раздеваться Любке. Руки ее по-прежнему были связаны. Любка разделась догола. Одна из женщин принесла еще одну веревку и связала ей ноги. Вторая убрала свечи со стола. Четверо мужчин подняли Любку на руки и положили на стол, на спину. Ей на лицо положили черное перевернутое распятие, вымазанное чем-то красным. Теперь женщины, тоже встав в круг, пели вместе с мужчинами. Высокий бородач вынул из-под стола стеклянный сосуд, наполненный красным, вынул из него какую-то палочку и стал чертить на голом теле Любки непонятные красные знаки. Все запели еще громче. И вдруг… Вдруг прямо из Любкиного живота вспыхнул огонь! Это было страшное пламя желто-красного цвета, а внутри словно корчилась человеческая фигурка… Человек заживо горел в огне… Я упал на снег. Волосы на моей голове шевелились от ужаса. Скорченная фигурка в пламени словно стояла перед моими глазами, и я не мог избавиться от этого жуткого зрелища. Мне даже казалось, что я слышу страшный человеческий вопль… Я не помню, как добежал домой. Я очнулся у себя в комнате, под одеялом, куда я залез прямо в одежде, и так просидел до утра, стуча зубами от ужаса… Надо ли говорить, что с тех пор я прекратил свои ночные прогулки. Прекратил навсегда. А к проклятому дому не подходил даже близко. На следующий день я встретил Любку на улице, когда возвращался из школы. Она выглядела как обычно и приветливо помахала мне рукой. Я же шарахнулся от нее в сторону, и бегом помчался к своему дому.

А к вечеру этого дня умерла жена нашего председателя. Молодая женщина 38 лет умерла просто так, без особых причин. Она никогда не болела ничем серьезным, была полной, цветущей. Вечером, встав с дивана, упала замертво на пол. Ее тело увезти в город, но никто не мог определить причину смерти. Кажется, написали «сердечный приступ»… А ровно через месяц после смерти жены председатель женился на Любке. Любка к тому времени заметно располнела – она ждала ребенка. Я никому не рассказывал о том, что видел той ночью, и наотрез отказался следить за обитателями того дома вместе с другими мальчишками.

А еще через полгода произошла чудовищная трагедия. Любка родила ребенка от своего председателя, мальчика. Когда ее привезти из города (из роддома) домой, она взяла новорожденного на руки и вместе с ним утопилась в реке. Это произошло ночью. И в ту же самую ночь страшный дом на отшибе вспыхнул от неизвестной причины. Он горел до самого утра, полыхая ярким пламенем, и пожар никак не могли потушить. Утром на пепелище нашли один обгоревший труп. Чей это труп, никто не мог определить. Но по ночам бабки шепотом передавали друг другу, что это был труп колдуна – высокого бородача. Когда я вырос, я немного разобрался в этой истории. Хотя никому не рассказывал – ведь я давно уехал из поселка, а моя мать умерла много лет назад. Обитатели дома были членами какой-то сатанинской секты. Высокий бородач, скорей всего, действительно был колдуном. Любка гуляла с женатым председателем и забеременела от него. В те годы родить ребенка без мужа, да еще в деревне, было страшным позором. От такой женщины отвернулась бы вся деревня. Она стала бы изгоем. Положение Любки было отчаянным. Сделать аборт она наверняка опоздала. И тогда, вспомнив разговоры местных сплетниц, она обратилась за помощью к колдуну. Члены секты отслужили черную мессу и наслали смерть на жену председателя. Очевидно, та фигурка в пламени, которую я видел, символизировала жертву, которая была обречена. Взамен Любка пообещала им либо свою душу, либо своего младенца. Скорей всего, второе. Но, когда ребенок родился, она раскаялась в своем поступке и убила себя вместе с ребенком, чтобы его спасти. А дом вспыхнул оттого, что договор с дьяволом не был выполнен. Либо Бог принял ее жертву, раскаяние, и покарал сатанистов. А вспомнил я все это потому, что здесь на стенах висят точно такие же иконы, как я видел в том доме. Есть такие воспоминания, которые остаются с человеком на всю жизнь. И я точно знаю, где висят такие иконы. Они висят в храме сатаны.»

 

2013 год, Восточная Европа

– Ты хочешь сказать, что мы имеем дело с дьяволом? – он сказал это просто для того, чтобы что-то сказать. Рассказ врача показался ему занятной выдумкой, не больше, но говорить об этом было как-то неприлично.

– Возможно, – задумчиво протянул врач, – я одно не понимаю – как можете вы ничего не чувствовать? Разве вы не ощущаете, что здесь даже в воздухе есть зло?

– А он дьявола не боится! – заметил москвич, – может, он и есть сам дьявол! – и захохотал так, словно его шутка выглядела удачной. Он сделал вид, что не обращает внимания.

В этот момент раздался треск. Запертая дверь открылась. Распахнулась, как будто кто-то ее толкнул. Как по команде, они вскочили на ноги, и уставились в широкий проем раскрытой двери.

Комната, в которую они вошли, казалась совсем небольшой. Потолок был низкий. Два решетчатых окна были расположены близко друг к другу. На окнах не было ни занавесок, ни штор – ничего, кроме решеток (очень изящной формы). В комнате было светло от зажженных свечей на стенах, на столе, от камина, в котором ярко горели дрова. Стены комнаты снизу до потолка были оббиты темно-красным бархатом. На стенах не было ни портретов, ни икон – ничего, кроме канделябров. Возле левой стены (слева от двери и справа от двух окон) стояли три резных дубовых кровати без балдахинов, на некотором расстоянии друг от друга. Узкие кровати были застланы белоснежным бельем, в ногах каждой лежало темно-бардовое покрывало (под цвет стен). Но самым заметным предметом обстановки небольшой комнаты был массивный дубовый стол, стоящий возле стены под двумя окнами (а не по центру комнаты). Возле стола стояли три высоких резных стула из темного дерева, с длинными неудобными спинками. Стол был накрыт к ужину и полон еды. Все трое остановились просто в недоумении…. До них отчетливо доносился пряный, вкусный запах кушаний, аппетитно расставленных на столе.

В центре стоял изящный серебряный кувшин. Три высоких кубка (в тон к кувшину, той же работы) стояли возле каждого места. Рядом с кувшином возвышались два серебряных блюда. На одном была большая жареная птица (похожая на фазана), обложенная овощами, на другом – поджаренная рыба с зеленью. Дальше стояли блюда, полные больших сочных кусков жаренного мяса, миска с варенными яйцами, блюдо с колбасой домашнего приготовления, с окороком, миска с похлебкой или супом, над которой поднимался пар, миска с овощами, с сочными красными яблоками и темными сливами… Рядом с серебряными кубками лежали длинные деревянные ложки. И все. На столе не было ни тарелок, ни вилок, ни салфеток, ни стеклянной посуды. Только в блюдах с дичью и рыбой торчали тупые серебряные ножи. На одном из окон находились три странных сосуда. В них была налита какая-то жидкость. Кроме того, его поразила еще одна странная деталь: на столе не было скатерти. Сквозь обилие блюд отлично просматривались голые дубовые доски, ничем не прикрытая поверхность стола. Все это выглядело очень странно.

– Ничего ж себе! – москвич был первым, кто быстрее остальных пришел в себя, – похоже, нас тут ждут!

– Ждут? – он обернулся так резко, как будто от пистолетного выстрела, прозвучавшего в полной тишине. Его поразило полное несоответствие зрелища всей обстановки комнаты и того, какие именно нашел слова москвич.

– Да ждет хозяин этого музейного комплекса! Вернее, кто-то из работников. Представляю, сколько мы заплатим за все это удовольствие.

– Заплатим?!

– Конечно, заплатим! Надеюсь, никто из вас не думает, что все это бесплатно?

Он отошел от них, обогнул стол и подошел вплотную к окну, туда, где стояли три сосуда, заполненные прозрачной, бесцветной жидкостью до половины. Он коснулся жидкости пальцем, лизнул… И с огромным удивлением обнаружил, что это самая обыкновенная вода!

– Это что, тарелки с супом? – раздался где-то за спиной голос врача.

– Это не тарелки с супом. И это не музейный комплекс. И, уж конечно, не развлекательный аттракцион. Возможно, у нас неприятности. Нам нужно отсюда уходить! И чем скорее, тем лучше.

– Разве вы оба не понимаете? – москвич энергично расхаживал по комнате, – Это современный аттракцион для туристов. Здесь все задумано специально! Гости будто попадают в средневековье, их угощают, как в средневековом замке и развлекают, а потом выставляют приличный счет!

– Деньги… платить… в твоем лексиконе нет других слов?

– Есть! Я устал! И я собираюсь сесть за стол, нормально поесть, потом лечь спать и больше не слушать этот бред!

– Нет! Ты не сядешь за этот стол! И ты не будешь есть!

– Интересно, почему?

– Потому, что это нельзя делать! Мы не знаем, кто приготовил эту еду! Мы не знаем, что находится здесь! Мы вообще не знаем, куда мы попали! Разве ты не понимаешь, что все это ненормально? Посмотри только на то, как накрыт этот стол! На то, как выглядит эта еда! Как все тут выглядит! Происходит что-то непонятное, плохое, и прежде всего надо выяснить, что!

Но его слова бесполезно повисли в воздухе, падая на неблагодарную почву. Впрочем, он и сам толком не знал, почему так говорит. Только непонятное чувство тревоги – без объяснений. Но тревога в душе – не аргумент.

Очевидно, хорошо рассмотрев его лицо, врач принялся уговаривать:

– Ночью идти через незнакомый лес – мы заблудимся и просто не найдем автобус! Всю ночь будем блуждать одни, в темноте. Наверное, лучше остаться на ночь здесь. Уже темно. Можно спокойно переночевать здесь и поесть, а утром мы успеем отсюда выбраться. За одну ночь ничего не случится. Тем более, что здесь никого нет. А раз никого нет, нам не угрожает никакая опасность! Конечно же, мне хочется отсюда уйти, но я не хочу идти ночью через лес и ночевать там на земле. Он (жест в сторону москвича) прав. У нас нет другого выхода. Мы должны остаться!

Вскоре оба уже садились к столу. Кроме него. Он опустился на ближайшую кровать, закрыв лицо руками. И сидел так до сих пор, пока до него не донеслись слова:

– …..можно выпить, наверное…. Простая вода для питья…. – голос москвича.

– По-моему, просто тарелки для чего-то… Только не понятно, почему с водой…. Что это может быть?

– Сосуды для мытья рук! – неожиданно для себя сказал он, а затем поднял голову. Оба, оторвавшись от еды, с удивлением обернулись к нему.

– Сосуды… для чего? – москвич изо всех сил старался вести себя вежливо.

– Сосуды для мытья рук. В средневековье вилками не пользовались. Если это не аттракцион, значит, мы попали в прошлое! – и снова усмехнулся. Москвич приоткрыл губы, чтобы что-то сказать, но вовремя передумал.

– Садись за стол! – сказал врач.

– Нет. Я не сяду за этот стол и я не буду есть еду, которая неизвестно кем приготовлена! И потом, я не голоден…

У него действительно пропал аппетит. Не слушая его, врач и москвич жадно хватали с блюд огромные куски и запихивали себе в рот, давясь и чавкая, как голодные звери. Они вели себя так, как будто не ели ничего целую неделю, и его вдруг начало тошнить. Они наливали из кувшина темную жидкость (вино) и пили большими глотками, а кости от мяса швыряли на стол прямо перед собой, как тупые варвары, в миг потерявшие свою цивилизованную оболочку. Отвернувшись, он стал смотреть в камин, но чавканье, глотанье и жеванье долетали до него вовсю. Дрова в глубине камина вспыхнули и загорелись яркой вспышкой, и в комнате разом осветились все темные углы. Что-то быстро привлекло его внимание….. несколько минут он смотрел в сторону двери, а потом сказал:

– Эй, а кто закрыл дверь? Она заперта! Кто это сделал?

– Какая разница! Захлопнуло ветром! – громко чавкая, подал голос москвич.

Он встал, подошел к двери и дернул за ручку-кольцо. Дверь не просто была закрыта, она была заперта на замок.

– Да что ты нервничаешь! – беспечно заметил врач, – утром нас все равно откроют.

– Я просто поражаюсь…. – он начал говорить, и в тот же самый миг по комнате словно пролетел легкий вдох. Это был порыв ветра, настолько быстрый, что никто не успел его почувствовать, но все свечи разом потухли, оставив за собой только черный дым, витками поднимающийся к потолку.

Потом дым рассеялся. В комнате остался гореть только камин. Придя в себя от первого шока, он посмотрел более внимательно на своих спутников. Они были абсолютно спокойны, и, казалось, совсем отупели от еды.

– Я устал, и хочу спать! Тем более, что наши постели готовы. Давайте ляжем спать, а утром будем думать, как поступить дальше, – ленивым тоном заявил врач.

– Верно! – обрадовался москвич, – хоть одни разумные слова за весь вечер!

Потом он обернулся в его сторону:

– Можешь орать, размахивать кулаками и биться головой о стену! Я остаюсь.

С этими словами москвич влез в ту постель, которая находилась посередине, и от удовольствия мгновенно накрылся покрывалом с головой.

Врач направился к постели, которая находилась возле двери:

– С дверью все в порядке, я уверен.

Двое спутников уже улеглись, как ни в чем не бывало. Ему ничего не оставалось, кроме как подойти к единственной свободной кровати – ближней к камину.

– Ладно. Вместе пришли – вместе и уйдем. И будь что будет. В конце концов, я тоже устал.

Мягкие простыни манили своей безупречной чистотой и, скользнув под покрывало, он с удивлением обнаружил, что постель была необыкновенно мягкой и удобной. Дрова в камине, еще некоторое время назад горящие так ярко, стали догорать. По комнате разлилось приятное тепло.

Он услышал мерное дыхание засыпающих спутников. И закрыл глаза.

 

2009 год, история главного героя

Он видел гладь воды в бассейне, которая сверкала под летним солнцем. Сверкающую гладь, покрытую легкой рябью. И белый катер с широкой красной полосой.

– Папа, смотри! Он плывет! Сам плывет! Папа!

Он купил этот катер в Нью-Йорке, в одном из супермаркетов на Манхэтенне. Катер был огромен, и, когда он притащил его под мышкой в свой спортивный комплекс, у многих его спортсменов глаза полезли на лоб.

– Это для моей дочери! – улыбаясь, он словно пытался оправдываться, – она обожает такие механические штуки!

Один из его тренеров, старик-китаец, спросил:

– Сколько твоей дочери?

– Семь!

– Ну, через неделю разберет по частям!

– О нет, никогда! Маша, она… Она совсем не такая. Она так тщательно будет следовать инструкции, буква в букву, что… – старик-китаец рассмеялся по-доброму, так звонко, что он не выдержал, и вместе с ним рассмеялся сам!

Разве он мог рассказать в двух словах, какая у него дочь?! Какая она умная, сообразительная для своих лет, ласковая и добрая? Как она логически мыслит, как ставит в тупик взрослых своими умными высказываниями, что никто не может дать ее семи лет? Разве можно в двух словах рассказать, какая она? КАКАЯ… Он мог говорить о ней часами, и когда перед его глазами вставало ее светлое, красивое личико, у него на душе становилось светлей. У Маши были красивые темно-каштановые волосы и черные глаза, лучистые и огромные, на половину лица. Иногда в них светилась какая-то не детская серьезность, а иногда они были возвышенны, как будто она обдумывала что-то, недоступное человеческому пониманию и скрытое от всех остальных. А иногда она была самым обычным ребенком – веселым, шаловливым, любящим игры и проказы, и, подхватывая ее на руки, он подбрасывал ее в воздухе, а потом ловил, и она заливалась счастливым смехом, а он смеялся вместе с ней.

Когда он уставал или получал тяжелую травму, она нежно целовала его, прикладывала ручку ко лбу, делала вид, что кормит таблетками, и он знал, что она искренне хочет его вылечить. Ей больно точно так же, как больно ему, потому, что она часть его, самая лучшая часть. Очень часто по ночам он тихонько проходил мимо ее комнаты, и, останавливаясь на пороге, прислушивался к ее мирному, спящему дыханию, такому тихому, что все в его душе переворачивалось от огромной нежности и какого-то непонятного трогательного чувства…..Он чувствовало себя могущественным рыцарем, охраняющим ее сон, но в то же время чувствовал и то, что это она охраняет его, охраняет от окружающего зла, и что пока она так мирно и тихо спит в своей теплой кроватке, все в его жизни будет надежно и стабильно, все в мире будет хорошо… Конечно, очень часто она пользовалась его обожанием, но он готов был простить ей все, даже шалости и капризы. Так сильно он любил свою дочь. На самом деле он любил свою дочь так, как никто не мог ни вообразить, ни представить. В этом хрупком маленьком тельце заключалась его душа, сила и вся его жизнь.

Катер ровно плыл по серебряной поверхности воды, оставляя за собой ровную полосу. Маша, в зеленоватом купальнике, бегала за катером по краю бассейна:

– Папа, смотри! Он сам плывет! Катер сам плывет, папочка! Смотри, папа!

Ее мокрые после купания волосы торчали смешным, взъерошенным хохолком, а по смуглым плечам стекала вода. Заливаясь счастливым смехом, она звала его и махала ладонью с противоположного края бассейна, а маленькие пяточки оставляли на мраморной кромке влажные крохотные следы… Она звала его, смеялась, изо всех сил махая ладонью… Махала ему и звала… Звала за собой – в тот мир, где ее улыбка по-прежнему сияла маленьким солнцем. Только в страшных снах прошлое может возвращаться назад.

 

2013 год, Восточная Европа

Он очнулся, пришел в себя, открыл глаза, но не сразу смог понять, где находится. Комната была темна, дрова в камине почти догорели, вместо них остались лишь тлеющие красноватые угли. И, уставившись на эти угли, он вдруг вспомнил все – комнату, своих спутников, замок.

Сквозь темноту из окна долетал отчетливый стук лошадиных копыт.

Он открыл глаза и стал жадно вслушиваться в темноту. Он не ошибся. Действительно, лошадь. Не просто лошадь, а самая настоящая карета! И, вероятно, несколько лошадей. Было слышно, как колеса кареты дребезжат на неровных булыжниках мостовой. Карета ехала медленно, но без остановок. Очень скоро звук копыт затих где-то вдали. Вслед за этим послышались торопливые шаги человека. Тишина больше не казалась тишиной, она представлялась ему каким-то невесомым, неведомым миром. Где идет какая-то иная, совсем другая жизнь. Вскоре и шаги затихли вдали. Это было удивительно, особенно учитывая тот факт, что ощущение пустоты этого города, стало еще более весомым и объемным в темноте. Когда пустые строения города заволокло темнотой, принималось как должное, что здесь никого нет… И вот теперь… Ему даже показалось (хоть это и звучало абсурдно), что угли в камине стали немножко ярче и светлей.

В камине раздался треск. Он медленно повернул голову. С громким треском вспыхнула сухая ветка, и на мгновение осветились все темные углы в комнате. В тот же самый миг ему показалось, что перед очагом, на коленях стоит полусогнутая человеческая фигура. Вспышка погасла, комната вновь окуталась темнотой, но он больше не спал. Словно подхваченный непонятным вихрем, он откинулся на спину, подставляя ему лицо и руки, отдаваясь потокам воздуха, уносящего в царство грез. Но легкий сквозняк, разумеется, не был потоками воздуха, точно так же, как уносящие его видения не имели никакого отношения к царству грез.

Призрак. Краем уходящего сознания он четко понимал, что в ту секунду его посещает видение (точно такое же видение, как в лесу, как в щели крепостной стены, как в самом замке). Самое настоящее видение, пришедшее из какой-то пугающей бездны, не сон…. Но бездна почему-то не казалась ему пугающей. Реальность пугала больше. И, подчиняясь видению, он раскрыл глаза во всю ширь. Все отчетливей и отчетливей становилась человеческая фигура, и буквально на глазах менялись очертания комнаты. Камин исчез. Комната с бархатными стенами, с роскошным замковым убранством – тоже. Призрак пришел – рассказать.

 

1413 год, Восточная Европа

Это был длинный мрачный зал с высокими сводами и рядом дощатых столов и скамеек, теряющихся в ночной темноте. Ярко пылающий очаг был в два раза больше обыкновенного камина. На полу перед очагом, на коленях стояла женщина, что-то помешивая длиной ложкой в маленькой кипящей кастрюльке, подвешенной к очагу. На столах, ближайших к очагу, грудой была свалена грязная посуда (целая куча мисок и пустых бутылок). Свечи на столах (вместо подсвечников вдетые прямо в плетенные бутылки) давно оплыли и погасли. Это был зал гостиницы или трактира. К вечеру заведение было закрыто.

Слева, на небольших дощатых полках, прикрепленных к стене, хранилась посуда, но этот самодельный шкаф большей частью оставался в тени. В глубине очага висел маленький котелок, черный от копоти и сажи, весь обхваченный пламенем. Из кастрюльки поднимался густой пар. Женщина стояла на коленях возле самого огня и время от времени помешивала содержимое. Рядом с ней, справа и слева, прямо на дощатом полу, были разложены кучки высохших листьев и свежих трав. Это была та самая женщина, которая гуляла в лесу с маленькой девочкой, и которая позже, с корзиной белья, прошла через двор замка. Вся ее поза выражала напряжение и серьезность, а застывшая спина говорила ясней любых слов о том, что занятие женщины было очень серьезным и требовало всего внимания. Ее длинные волосы были свободно распущены по спине, а на плечи наброшен черный платок. На ней была холщовая юбка, но теперь – с суконным черным корсетом, делавшим ее талию тонкой, а спину – прямой. Ноги женщины были босыми, а сброшенные башмаки стояли в углу за очагом. Оставив ложку на полу, женщина нагнулась и принялась растирать на маленькой дощечке какие-то травы, а затем бросила их в огонь. Над котелком поднялся зеленоватый дым, и, облегченно вздохнув, она села, откинула назад голову.

Низко наклонившись, женщина помешивала травы в котелке, вдыхая их запах. На мгновение задумалась, отвлеклась. Палец руки, быстро скользнув вниз по гладкому дереву ложки (полированной ее трудолюбивыми руками), упал вниз, в огонь, в яркий лепесток пламени, взметнувшийся над камнями очага. Закричав от боли, женщина выдернула из пламени руку. Боль была настолько сильна, что на глазах показались слезы. Там, где пламя коснулось обнаженной кожи, появилась кровавая рана. Кожа почернела и лопнула, из пальца стекала тоненькая струйка крови. Едва не визжа от боли, женщина принялась рыться в одной из кучек травы, разложенной на полу, и, найдя нужную, мгновенно обмотала ей рану. Кровь остановилась. Лицо женщины разгладилось. В этот момент она услышала нечто, нарушавшее тишину.

В глубине залы послышался звук. Это был стук палки о доски пола. Низенькая дверь открылась, пропустив старика лет восьмидесяти, который тяжело опирался на палку и шел с трудом. Старик был сгорблен, его руки дрожали, и он с трудом переставлял ноги. Костюм его поражал остатками былой роскоши, и, несмотря на то, что был стар, выглядел очень опрятно. Его палка представляла собой полированную трость из красного дерева, с искусно вырезанными узором. У старика были длинные, абсолютно белые волосы, свободно падающие ему на плечи, такие редкие, что сквозь них просвечивала голая желтоватая кожа черепа, заостренное морщинистое лицо и лучистые серые глаза, смотрящие пристально и с упрямством. Старик с огромным трудом прошаркал по полу, опираясь на свою трость и тяжело дыша. Несмотря на старость и болезнь, он старался держаться очень ровно. Старик остановился рядом с женщиной, которая в тот момент растирала на дощечке лепестки какого-то фиолетового цветка, и при его появлении сказала (не поворачивая голову):

– Сегодня холодная ночь. Зачем вы встали? Идите в постель!

– Твое снадобье, Катерина, подняло меня с постели! Это настоящее чудо! – голос старика дрожал.

– Хорошо. Сегодня перед сном я поставлю вам свинцовые примочки, как велел лекарь…

– Свинцовые примочки! – старик перебил ее громко и возмущенно, – черта с два! Этот костолом мечтает отправить меня в могилу! Все мечтают отправить меня на тот свет! (Старик сердито постучал палкой об пол). Не дождутся! (так же быстро, как исказилось гневом, лицо его внезапно смягчилось). И если б не ты, моя девочка, я давно был бы там, сто чертей!

Повернувшись, женщина улыбнулась. Ее лицо расцвело, смягчилось. В улыбке было столько нежности, что становилось ясным – она очень любит ворчливого старика.

– Все равно сегодня холодно. Вам лучше вернуться в постель.

– А будет еще холоднее… (Внезапно старик посмотрел на нее испытывающее, пристально, словно хотел что-то выпытать, но только не знал, как). Говорят, несколько часов назад в город прибыл посланник герцога.

– Я знаю.

Лицо женщины вновь застыло, стало серьезным. Нежность и ласковая улыбка исчезли без следа.

– Знаешь? Откуда?

– Я видела это.

– В своем зеркале? Ты настоящая ведьма, Катерина, настоящая ведьма… И я не удивлюсь, если тебя когда-то сожгут.

Женщина усмехнулась – жестко и зло:

– В таком случае я пойду на костер вместе с вами! Все-таки вы держали в своем доме ведьму целых пять лет!

– А, не обижайся на старого ворчуна, девочка! Скажи лучше – пять счастливых и светлых лет, дочь моя! Но я хотел тебя спросить, Катерина… думал спросить….

– Я догадываюсь, о чем. Вы хотите спросить меня, что я думаю о визите посланника герцога? Какие будут последствия, не так ли?

– Ты знаешь об этом?

– Простая служанка в доме богатого купца! Что я могу знать?

– Ты не простая служанка, Катерина! И ты это прекрасно знаешь! Ты почти моя дочь, и я отношусь к тебе, как к своей дочери, если б она у меня была! Но последствия…Я старик, Катерина, но у меня есть и деньги, и это заведение, которое мне давно пора закрыть и отправиться на покой…. Маленькие события влекут за собой большие следствия. В мире неспокойно. Может, настало время прихватить свои денежки и убираться из этого города? А может, это всего лишь капля дождя, крошечная тень во время грозы, которая пройдет стороной?

– Дождь не пройдет стороной! И гроза разразится не на соседнем поле.

– Ты знаешь, правда?

– Нет. Что я могу знать?

– Но ты ведь можешь узнать? В городе не спокойно. Посланец герцога не приезжает посреди ночи просто так! Я хочу, чтобы ты посмотрела…..

– В своем зеркале?

Женщина обернулась, и глаза ее злобно блеснули. В них бушевало такое пламя, что старик непроизвольно отпрянул назад. На его лице отразился ужас.

– Нет! (Пятясь, старик нелепо взмахнул руками), – нет! Конечно, нет!

Он стал креститься и бормотать молитву. Пламя в глазах женщины потухло и сменилось презрением. Наконец исчезло и презрение. Нагнувшись, она подняла с полу какую-то траву и, не измельчая, бросила ее в свое снадобье. Потом накрыла кастрюлю крышкой и встала с колен. Теперь она стояла в полный рост, возвышаясь над сгорбленным стариком, но фигура ее не выглядела угрожающе, напротив… Женщина нетерпеливо переступала с ноги на ногу, и теперь ее лицо выражало нерешительность, внутреннюю борьбу с собой, словно что-то очень хотела сказать, но не могла. Наконец она решилась заговорить и быстро сказала глухим голосом:

– Посланец герцога приехал не один. Следом за ним скачет полк хорошо вооруженных солдат. Они будут в городе с минуты на минуту.

Старик отшатнулся от нее:

– Солдаты?! Зачем?!

– В мире не спокойно! Вы сами это сказали. Тем более, вы знаете, кто претендует на эти земли. На наши земли.

– Знаю… – старик печально покачал головой, – старый епископ все не может успокоиться….

– Тем более теперь, когда племянник епископа – правая рука короля!

Вытащив из угла свои башмаки, женщина надела их и пошла к ближайшему столу собирать посуду. Старик с глубокой тревогой следил за ней:

– Но что нас ждет, Катерина? Что нас ждет?

– Вы беспокоитесь напрасно. Первый визит не страшен! Он пустой и бессмысленный, как холодный туман за окном. Но второй… Он приближается… Он приедет так, что его никто не увидит… никто не узнает о нем….

В комнате повисло зловещее молчание. Что-то столь тревожное было в воздухе, что старик вздрогнул всем телом. Внезапно женщина пошатнулась. Глаза ее расширились до ненормальных пределов, словно стали на половину лица, и от этого ее лицо приобрело страшное выражение (ангела, умирающего от боли). Огромные сверкающие глаза пламенели на обескровленном лице, и казалось, что этот огонь может воспламенить все вокруг. Заостренные черты словно расплылись белой маской под этим пламенем глаз, способным растопить и комнату, и дом, и темноту за окном. Женщина пошатнулась. Из ее рук с грохотом вывалилась посуда, покатилась по столу, на пол… Там, на полу, возле ее ног, застыли осколки разбитой глиняной миски, но женщина даже не нагнула голову вниз, чтобы посмотреть. Потом она стала падать. Она упала, как подкошенная, на колени, и ухватилась за край стола.

– Багровый туман… Я снова его вижу… – слова звучали отрывисто, глухо, словно женщина находилась в каком-то трансе, – огненное зарево над пропастью…. Над домами… Оно повсюду… Я снова его вижу… багровый туман….смерть приближается… Это огненный знак сатаны….

 

2009 год, Россия, Москва

Дверь была крепко заперта на ключ. Положив перед собой книгу, он уставился на богато инкрустированную золотом обложку. Роскошь, куда ни глянь… В кабинете было темно. Через два часа его ожидали в казино, на дне рождения. Его главным подарком должна была стать именно эта книга… Но все изменилось – за несколько минут.

Он задумчиво смотрел на фолиант, лежащий на его письменном столе. Свет зажигать не хотелось. Книга была оббита настоящей кожей, украшена золотой росписью. В богатом орнаменте сверкали драгоценные камни. Рубины. Это были именно рубины – он вдруг обратил внимание, что среди камней преобладает красный цвет. Золото и красные камни. Возможно, богатое оформление книги и привлекло похитителей в первую очередь, хотя… Нет. Он вдруг вспомнил, что книгу не похищали. Долгое время книга хранилась в секте старообрядцев, живущих где-то в глубинах дремучих лесов. Где – он и не помнил точно. Потом… Именно это «потом» и заставляло хмуриться, заставляло дрожать в темноте. Перевернутый крест, казалось, отсвечивал каким-то странным, синеватым свечением. Но, возможно, на него просто падал из окна свет зажженных уличных фонарей. Он вдруг вспомнил фразу о том, что дьявол любит золото. Что ж, если судить по этой книге – всё верно.

Он прикоснулся пальцами к переплету. Несмотря на пожар, кожа была прохладной. Он вдруг почувствовал странный запах… Запах этот ощущался особенно остро, и он вдруг удивился тому, что не обратил на него внимания раньше. К тому же, что-то явно случилось с отоплением – в комнате стало ужасно холодно. От холода даже пар пошел изо рта. И запах… такой сильный, словно источник его находился прямо на его столе. Он узнал этот запах.

Нахмурившись, открыл книгу, и первым, что увидел, вдруг стал длинный волос черного цвета, зажатый между страниц. Удивляясь, он взял его в руки. Волос явно принадлежал женщине – ни один мужчина не стал бы носить волосы такой длины. Судя по длине, волосы обладательницы должны были быть ниже бедер. Задумавшись о загадочной женщине, оставившей свой след на страницах древнего фолианта (кто она была? Старообрядка? Сектантка?), он не заметил, как тонкой шелковистой змеей волос вдруг обвился вокруг его пальцев, сдавил кожу, вдавливаясь еще и еще…..Он очнулся от боли, увидев, что волос туго обмотал пальцы его руки, и попытался его сбросить. Но не тут-то было! Извиваясь так, словно в нем теплилась жизнь, волос врезался в кожу сильнее. Вскоре показались первые капли крови. Он вскрикнул от ужаса, принялся отдирать волос другой рукой. На стол густо и обильно закапала кровь. Не долго думая, он схватил с письменного стола ножницы и резанул волос вместе со своей кожей. Боль от пореза была жуткой. Но этот метод принес свои плоды.

Перерезанный волос, извиваясь, упал на его стол, завертелся на месте, словно раненая змея, и вдруг… Исчез прямо на глазах. Если б не раны на руке, он мог бы подумать, что все это ему приснилось… Но он не успел прийти в себя, как вдруг с отчетливой, пугающей четкостью понял, что в комнате он – не один.

Холод усилился. Он вдруг почувствовал какой-то особенный, липкий страх, парализующий нервы и мышцы. Ужаса такой силы он не испытывал никогда. Даже попав в жуткую автомобильную аварию несколько лет назад, он не испытывал подобного ужаса в тот момент, когда прямо перед своим лицом увидел яркие фары КАМАЗа. Этот ужас был совершенно другим. И, подчиняясь ему, он обернулся назад. В правом углу за его спиной неподвижно застыла белая женская фигура.

Это была фигура женщины в длинном белом одеянии до пола. Длинные волосы женщины покрывали ее плечи. Он мог видеть тонкие черты лица и пустые провалы вместо глаз. Призрак, не двигаясь, молча стоял в углу, словно наблюдая за ним.

Он хотел застонать, но вместо стона с его губ сорвалось нечто вроде животного воя. Этот утробный вой напугал еще больше его самого. В пустых же глазницах призрака вдруг зажглись красные точки. Ему показалось, что это отблески пламени. Внезапно призрак поднял руки, протягивая их перед собой. Он ясно мог различить, что на одной из рук женщины нет пальцев. Но это было еще не все. Большой палец на другой ее руке вдруг стал быстро уменьшаться в размерах, а затем и вовсе исчез… Задыхаясь от ужаса, он принялся считать:

– Пять…шесть…

Ему показалось, что призрак кивнул головой. Больше он не помнил ничего, потому, что упал со стула и потерял сознание.

Очнулся он на полу. В комнате по-прежнему было темно. Как в лихорадке, вскочил на ноги, бросился к выключателю… Вскоре кабинет залил яркий электрический свет. Ничего пугающего в лучах этого света уже не было.

Книга по-прежнему лежала на столе. Переплет ее был закрыт. Он поднял руку, и задрожал от чудовищного страха, охватившего его с новой силой. На его руке не было ран. Вообще никаких… А ножницы на столе лежали точно так, как он бросил их, нанеся себе разрез. Задыхаясь от пережитого ужаса, он прошел в ванную, чтобы умыться ледяной водой. Рубашка его была безнадежно испорчена: всю насквозь пропитал пот. Умывшись, он вернулся за стол и вызвал начальника охраны. Но перед этим, посмотрев на часы, увидел, что был без сознания всего десять минут. Начальник охраны прямо с порога бодро зарапортовал:

– все ваши распоряжения выполняются! – но, увидев его лицо, перепугался: – Что с вами, босс? Вам плохо?

– Сердце что-то прихватило… – и он действительно не лгал.

– Может, врача позвать?

– Ничего. Скоро пройдет. Ты вот что… дверь за собой запри. Да садись сюда, поближе.

Начальник охраны сел, с недоумением глядя на босса. Такой тон был достаточной редкостью…

– Я хочу знать, где ты достал книгу… Я хочу знать всё..

– Да все так было, как вы говорили… – глаза главного охранника резво бегали по сторонам, словно пытаясь спрятаться в каком-то углу, – послал своих ребят по селам редкости искать… и в одном селе у старушки и купили… хранила книгу, значит…

Дальше все произошло быстро. Перегнувшись через стол, он схватил начальника охраны за горло обеими руками, резко притянул к себе и захрипел прямо ему в лицо:

– Я… тебя… задушу… если ты… не скажешь…задушу… прямо сейчас…говори…

– Босс… вы что…

– Я хочу знать всё. Все, что связано с этой книгой.

– Пустите…

– Учти, я убью… мне уже нечего терять…

Он отпустил руки. В глазах охранника был ужас. В испорченной рубашке, с безумными глазами, посиневшим лицом босс действительно напоминал сумасшедшего. Он никогда не видел его таким…

– Ладно! Все скажу! Да вы сами и не захотите слушать!

– Ты… скажи… – босс тяжело опустился в кресло. Руки его тряслись.

– В этой деревушке мои ребята иконы давно пасли, в местной церкви. Но священник там был несговорчивый, ни за что не хотел продать, еще и пугал, гнида… Знаете наш канал за рубежом? Иконы эти на вывоз хорошо бы пошли… Следил я за ним…. И вот однажды мой человек рассказал, что священник к старообрядцам ездил, и привез оттуда какую-то книгу. Ну, я и смекнул, что эта книга вам может подойти. Мои ребята со старым хрычом хотели только поговорить, мирно убедить его продать книгу, но он ни в какую. Упертый был, черт. Тогда я решил сделать следующее. Друг у меня есть, школьный. Он в Америку уехал еще в школе, с родителями. Серьезный стал мужик. Свой спортзал открыл. Бои без правил и все такое… Связался с крутым ребятами. Я к его услугам пару раз обращался, когда с нашим каналом за рубежом происходили всякие проблемы. Я вам тогда не хотел говорить… Он все быстро решал. У него и здесь свои люди есть. Я позвонил ему и попросил разобраться со священником. Заплатил – все как положено. Он лично обещал проследить. Прошло два дня и вот от него приходит человек и приносит мне книгу. А на следующее утро по всем новостям начинают говорить про священника, которого сожгли живьем. Не выдержал я, позвонил ему, говорю – что, мол, такое…. А он говорит: перестарались, мол, его ребята, хотели только припугнуть, а получился пожар… А книгу священник в церкви прятал, там они ее и нашли…

– О Господи…. – он обхватил голову руками, – сколько человек они убили?

– двоих… Нет, троих… там еще тетка одна на дороге попалась, из местных. Свидетельница…. Они и дали ей по голове. Тетка была старая, сразу копыта отбросила.

– Трое… И двое охранников… Пять… А шесть? Кто же шесть?

– Босс, что с вами? С вами все в порядке?

– Уходи! Убирайся отсюда! Вон!

Пятясь, начальник охраны покинул кабинет. Дрожащими руками босс принялся рыться в ящиках письменного стола, выбрасывая содержимое прямо на пол. Наконец он нашел… расправил на столе какую-то бумажку. Когда он прочитал, на его лице отразился ужас….

– Тринадцать жертв…. Должно быть тринадцать жертв…

Он бросился к двери – но дверь была заперта. Страшно закричав, он забарабанил по двери кулаками, но вместо деревянной поверхности двери руки его вдруг погрузились в сноп раскаленного пламени…. Огонь охватил живую плоть, быстро перемещаясь по всему телу… От боли он завопил. Осознание, что именно он был шестой жертвой, стало последним, что случилось с ним на земле.

Когда, взбудораженные истошными воплями, охранники взломали дверь кабинета, зачем-то запертую изнутри, их глазам предстало страшное зрелище. На ковре перед дверью лежал черный, полностью обугленный труп их босса. Во всей обстановке комнаты не было никаких признаков пожара. И никаких подсказок, откуда мог появиться огонь.

Книга по-прежнему лежала на столе. Начальник охраны медленно приблизился к столу, взял книгу в руки, и, перепуганный тем, чтобы никто не вспомнил, что именно он последним говорил с покойником, быстро сообразил:

– Надо отвезти подарок его другу, в казино… На день рождения… Сказать, что так, мол, и так, произошел несчастный случай. Поздравить. Он бы этого хотел.

 

1413 год, Восточная Европа

Над водами реки стлался рассветный туман. Сонный крестьянин вязал силки на водяных птиц, стоя по щиколотку в ледяной воде. Тишина была мирной. Поселок спал. Только в редких домах огоньки масляных ламп пробивались сквозь тьму. На рассвете вставали те, кто ухаживал за скотом.

Клочья тумана стелились по воде, поднимались над камышами как облака пара, и крестьянин подумал, что день будет холодным. Гром, раздавшийся вдали, со стороны дороги, идущей через лес, заставил крестьянина выпустить веревки из руки и насторожиться. Он подумал, что приближается гроза, но это странно: не было грозовых туч, к рассвету небо становилось светлым на горизонте. Гром усилился, вскоре его раскаты стали отчетливо слышны.

Выходя из леса, дорога спускалась к реке, делая крутой изгиб, затем шла прямо в поселок. Темное облако, увеличиваясь в размерах, появилось на дороге из леса. Именно оттуда шел странный звук…

Крестьянин увидел, как первый солнечный луч, выбившийся из-под облаков со стороны реки, осветил железную броню. Это был отряд вооруженных всадников, которые на полном скаку мчались к спящему поселку.

Бросив силки, крестьянин выбежал на дорогу, чтобы мчаться домой со всех ног. В одной из хижин мирно спали его жена, старуха-мать и трое детей. Но далеко убежать не успел… Один из первых всадников, поравнявшись с человеком, ударил мечом. Нелепо взмахнув руками, крестьянин рухнул в дорожную пыль с перерезанным горлом. Кровавый ручей, стекая вниз, смешался с рекой, окрашивая воды в багровый цвет…..Обнажив мечи, издавая воинственный клич, всадники ворвались в поселок.

Всадники с обнаженными мечами, в сверкающих тяжелых доспехах мчались вперед, и с губ коней падали хлопья пены, а из-под копыт во все стороны летели вывороченные комья земли. Всадники мчались, обнажая мечи на скаку, мчались туда, где уже виднелись крыши каменных, деревянных, глинобитных домов и хижин, бледные на рассвете. Сноп пламени ударил вверх, в еще темное небо, дома занялись сразу и истерический женский крик взвился в воздух и повис под небом, как оборванная нить. Пламя, крики, звон мечей…. Деревянный дом разваливался в огне, куски горящего дерева и металла летели в воздух.

Кровь капала вниз, прямо на руку всадника, со сверкающего клинка. Женщина с искаженным, залитым кровью лицом, темные волосы которой слиплись от крови, бежала по дороге, прижимая к груди мертвого младенца с окровавленной шейкой и остекленевшими глазами, в безнадежной попытке убежать, увернуться от разящих мечей… Очень скоро женщина упала под ударом меча, лошадь взметнулась на дыбы на фоне пламени, заполонившего все небо, на фоне черного столба дыма от пепелища, продолжающего тлеть. Багровая полоса тянулась по дороге из-под живой изгороди кустарника, и земля отказывалась впитывать темную кровь. Снопы пламени…Ржание коней… Треск горящих домов… И крики, безнадежные крики… кони и крики, звон железа и глухой звук мягкой человеческой плоти, падающей на землю…. Какофония ужаса, застывшего на фоне алеющего пламени, оранжево-багровых костров…. Остекленевшие глаза младенца и женский крик, переходящий в оборванный смертью хрип, минуя рыдание… И зажженный огонь, горящий во имя ненависти над землей…

Тень, упавшая на дорогу, тень бежавшего человека и огромная тень настигающего коня….. Женщина с распущенными волосами падала и бежала, бежала и падала, раздирая о комья земли разбитые ноги, до тех пор, пока темная тень не упала на ее след…. Всадник схватил женщину за волосы, запрокинул к небу голову…. Затем швырнул о землю, привязывая к седлу… За лицо, за руки, веревкой, крест-накрест, к седлу, и потащил по комьям земли, раздирая лицо, пустив коня на скаку… Потащил, оставляя на земле длинные кровавые пряди волос, вырванных под копытами коней.

В темном зале трактира женщина медленно приходила в себя.

– Это было сегодня утром. Солдаты уничтожили поселок. Потом и сюда придет смерть. Будет черная тень над прекрасной землей. Облака дыма и огня уничтожат все живое. Глаза людей утонут в озерах боли. А реки наполнятся слезами. Кровавые удобрения упадут на почву, на которую ступят страшные кони…. Всадники с кровавыми мечами вступят в кровавую битву. Их мечи скрестятся под плач детей, которых женщины будут уносить от беспощадной резни… Но унести не успеют… мертвые серые камни, на которые больше не ступит нога человека, поглотят кровавые реки не пролитой крови и станут черными. А в этом городе навсегда поселится смерть. Пустые дома с заколоченными ставнями… Запертые двери, которые никто не откроет… Топот коней, звон мечей, всадники смерти в огненно-красных плащах… Стоны умирающих…. Огненные снопы пламени, взметнувшиеся высоко в небо…. Так высоко, что они достанут до неба как крик нечеловеческой боли…. Они схватят женщин, свяжут, как преступниц против всего человеческого рода, и привяжут к седлам своих коней, чтобы протащить по мостовым, раздирая о молчащие камни красоту и молодость…. И женские волосы, длинные женские волосы прядями останутся на порогах домов, вырванные кровавыми руками….. Безжизненные мертвые пряди, как и эта безжизненная проклятая земля…. Все это я видела в своем зеркале… я видела… так будет….

Чтобы не упасть, женщина ухватилась за стол. Теперь полулежала на столе, опираясь о пол коленями. Старик, тяжело шаркая ногами по полу, тщетно пытался ухватить ее за плечи, поднять. Старческие глаза слезились от испуга, а скрюченные руки дрожали. Старик выглядел так, словно сам упадет. Старик тряс женщину за плечи и дрожащим голосом повторял:

– Катерина! Катерина!

Женщина по-прежнему полулежала на столе с помертвевшим лицом. Старик схватил со стола кувшин и вылил остатки вина ей на лицо. Женщина вздохнула, вздрогнув всем телом, потом приоткрыла глаза. Он поднес кувшин к ее губам:

– Выпей, дочь моя! Пей! К тебе вернутся силы.

Катерина жадно выпила несколько глотков, поднялась на ноги с трудом. К ее лицу медленно возвращались живые краски, а глаза потухли.

– Вам не следовало говорить мне о зеркале! Я смотрела в него несколько последних ночей. То, что я увидела в нем… Страшные силы природы пришли в движение….. Беда простирает крылья над городом, и от нее не спастись.

– Неужели все так плохо, Катерина?

– Но у нас еще есть время! К тому же зеркало, как и люди, может лгать.

– Я давно говорил, что лучше уехать из этого города! Он никогда мне не нравился!

Женщина все еще тяжело дышала, но было видно, что она полностью пришла в себя.

– Где Марта?

– Спит. Где еще быть ребенку в такой час?

– Негоже маленькой девочке находится в трактире! Среди пьяных и грубых мужиков! Тебе надо увезти отсюда дочь!

– Вы знаете, что это я и собираюсь сделать. Вот соберу достаточно денег, и…..

– Деньги, деньги – больше ты, противная девчонка, ни о чем не хочешь говорить! Завтра я начну ликвидировать свои дела здесь и мы уедем все вместе! Я дам тебе достаточно золота!

– Вы действительно этого хотите?

– Я хочу увезти отсюда тебя и девочку! Кроме вас двоих, у меня в целом мире никого нет! Если ты моя дочь, то она – внучка. И я всем сердцем привязался к этому чертенку! Я помогу тебе, Катерина, помогу во всем!

– Хорошо! Если так, то надо спешить….

– Твои предсказания никогда не врут, Катерина, и это знают все люди в городе. Твои слова никогда не обманывают, как и твои травы. И если ты уже видела беду…. Я старик, больной и немощный, я не обладаю твоим пророческим даром, но и я чувствую эту беду. Да и многие люди тоже. Сколько у нас времени?

– Я не знаю в точности, но думаю, еще неделя.

– За неделю я ликвидирую все дела здесь и мы уедем как можно скорее.

Старик закашлялся. Женщина ласково обняла старика за плечи.

– Вы устали, вы нервничали. Отправляйтесь в постель! Сейчас я принесу вам полную чашку своего свежего травяного отвара, и утром от вашей подагры не останется и следа!

На пороге старик вдруг остановился:

– Катерина! А зачем приехал посланник герцога?

– Он привез ему письмо.

 

1413 год, Восточная Европа

В небольшом зале расхаживал молодой офицер. Его костюм был весь в пыли. Красивое, с тонкими чертами лицо было напряжено, на нем словно застыла мрачная, трагическая печать серьезности. Офицер был красив. И, наверняка, сам не подозревал о своей красоте. Его атлетическая фигура была стройна, и, несмотря на невысокий рост, поражала скульптурными формами. Длинные черные волосы в нетерпеливом беспорядке падали на спину, за воротник. У офицера было честное, открытое лицо, изящный греческий нос и полные губы. Нервно расхаживая по комнате, он нетерпеливо ударял по мебели рукой (в перчатке из буйволовой кожи, шитой золотом). При этом пальцы руки были крепко сжаты в кулак. По манере держаться, по гордой осанке и немного надменному повороту головы в нем за сто шагов можно было признать дворянина. При чем дворянина, занимающего высокое положение при дворе (если уж не при королевском, то при дворе местного властителя, наместника земель, уж точно).

Комната, где расхаживал офицер, была небольшой, убранной роскошно. Потолок комнаты был богато инкрустирован золотом и перламутром (особенно резной плафон, с которого спускалась большая позолоченная люстра на множество свечей), и щедро расписан готическими фигурами олимпийских богов и богинь. Стены были оббиты голубым бархатом, сквозь который были пропущены золотые и серебряные нити. Мебели было немного, но та, что находилась в комнате, поражала своим изяществом. Это была мебель из красного дерева, резная, с позолотой – кресла, диваны, шкафы. Несколько столиков – серебряных с мрамором. На столиках – изящная золоченная посуда, вазы, полные фруктов. И, наконец, камин.

Обрамление камина представляло собой настоящее произведение искусства – скульптурную композицию, вырезанную из розового мрамора, на какой-то библейский сюжет. Расхаживая по комнате, офицер не удостоил убранство ее даже взглядом. Была ночь, и бархатные портьеры тщательно задернули над тремя высокими сводчатыми окнами.

Когда нетерпение офицера достигло своего апогея (походка по комнате почти напоминала бег, а постукивание по мебели рукой стало откровенно нервным), дверь отворилась, и в комнату быстро вошел низенький, очень полный человек лет 50-ти. При виде его офицер насторожился, подтянулся, лицо застыло, как маска, в глазах появился тревожный блеск, а вся фигура приняла надменную, высокомерную позу, из которой следовало, что он ничуть не ниже вошедшего по своему происхождению, хоть и менее богат. Когда толстяк остановился напротив (не обратившись к нему ни с единым словом), офицер вынул из отворота камзола письмо.

– От его святейшества лично в руки!

Лицо толстяка удивленно вытянулось:

– От его святейшества?! Но я думал, вы приехали от герцога…..

– Его высочество получил письмо от Папы, адресованное вам. Я привез это срочное письмо. А вот записка от его высочества.

Офицер достал второе письмо (размером меньше) и с учтивым поклоном протянул толстяку. Толстяк нахмурился – было видно, что он испуган, но правила приличия заставляют насильно взять себя в руки.

– Ответ требуется?

– Мне приказано дождаться вашего ответа и привезти его как можно скорей!

– Хорошо. Сейчас вас проведут в вашу комнату, За ночь я напишу ответ и вы сможете отправляться в путь.

– Его высочество просил вас поторопиться!

– Хорошо. Я напишу ответ как можно скорей.

Толстяк позвонил в колокольчик, и на пороге комнаты почти мгновенно появился слуга.

– Проводите господина офицера в его комнату.

Оставшись в комнате, толстяк задумчиво положил оба конверта на мраморный столик, и вытер со лба крупные капли пота.

Длинный коридор заканчивался винтовой лестницей. Посланец герцога быстро шел за слугой, почти не глядя под ноги, не замечая ни теней, пляшущих на стенах, ни коридора, по которому шел. Наконец слуга отворил низкую, оббитую железом дверь. Оказавшись в ярко освещенной комнате, офицер облегченно вздохнул. Поставив свечу на стол (хотя на столе уже стоял подсвечник с пятью зажженными свечами, и камин, затопленный давно, горел ярко и тепло, даря телу приятный уют), слуга низко поклонился:

– Прикажете подавать ужин?

– Я не буду ужинать! – отрезал офицер.

Поклонившись еще раз, слуга вышел, плотно затворив за собой двери. Офицер остался один. Теперь он мог рассмотреть комнату – конечно, не столь роскошную как то великолепное помещение, которое он покинул несколько минут назад.

Комната была небольшая, с единственным окном (без решетки), широкой кроватью со светлым пологом в глубине комнаты, столом возле стены. Убрана скромно, но добротно, и все необходимое в ней было. Но в то же время комната выглядела казенной и мрачной, как помещение, в котором долго никто не жил. Постояв некоторое время в центре и присмотревшись повнимательнее к окружающей обстановке, офицер подошел к столу и быстро задул все свечи, потом – распахнул настежь окно. В комнату, освещенную теперь только камином, ворвались потоки свежего воздуха, полного ночной прохладой, пряным запахом цветущих деревьев и трав, и терпким ароматом земли.

Ночь была грозовой. Издалека слышались раскаты грома, деревья глухо гудели от ветра, пригибаясь к земле. Окно (комната была на третьем этаже) выходило на широкую поляну за замком. Слева от поляны виднелись дома города, справа – сплошной лес. Темнота была непроницаемой, а ветер мрачно гудел над землей. Сильный удар грома чуть не расколол землю надвое, и от тяжелых раскатов жалобно застонали створки окна. Небо прорезала яркая молния, и на землю тяжело упали первые капли ливня. В тот самый момент, когда хлынул дождь, офицер легко вспрыгнул на подоконник и низко наклонился, разглядывая плющ, уходящий вниз по стене. Вся стена замка, на которую выходило окно, была увита многолетним плющом. Гром ударил еще раз, и офицер, перегнувшись через подоконник, ухватился за плющ и принялся спускаться по стене, ежесекундно рискуя свалиться вниз и свернуть себе шею. Мокрые листья и стебли скользили под руками, и спуск с такой ненадежной опорой был очень рискован, но офицер, тем не менее, упорно продолжал спускаться вниз. Он несколько раз поскользнулся и один раз чуть не сорвался, но каким-то чудом сумел удержаться на стене.

Наконец он благополучно спрыгнул на землю. Ливень теперь шел сплошной стеной, за которой ничего нельзя было разглядеть. За несколько секунд промокнув до нитки, офицер приложил руку ко рту, пронзительно свистнул несколько раз. Из-за стены дома показался конь, и, легко прыгнув в седло, посланец герцога на огромной скорости помчался в сторону леса. Конь вихрем пролетел по пустынным улицам спящего города, выбивая глухие удары из залитых водой каменных плит мостовой.

Промелькнули ворота крепости, остались за спиной часовые, спрятавшиеся от дождя в узкой будке караульной. По дороге, размокшей от ливня, выехал прямо в лес. Вскоре конь остановился возле небольшой поляны, где одиноко стояло мертвое дерево, ствол которого был расколот надвое давней молнией. Спешившись, офицер погладил коня, прошептал ему на ухо несколько ласковых слов и привязал под большой веткой, под которой вода попадала на коня меньше, заслонив от дождя своего друга, а сам продолжил мокнуть под дождем. Прислонившись к стволу, не обращая внимания на ледяные хлесткие струи, он напряженно уставился вдаль.

Вскоре появилась женщина, быстро бегущая через лес. Чтобы спрятаться от дождя, женщина куталась в темный плащ, и полы его, как крылья, развивались у нее за спиной. Всем телом подавшись вперед, он следил за ее движением. У женщины было решительное лицо, и несмотря на то, что шла сквозь тьму под проливным дождем, на нем не отражалось ни тени испуга. Казалось: ничто не может ее напугать. Конечно, ее лицо не было сосредоточено настолько, как в тот момент, когда она варила снадобье из лечебных трав над очагом, но все-таки в нем хранилась серьезность. Катерина (это была именно она) спешила вперед, вздрагивая при каждом ударе грома. Поравнявшись с расколотым деревом, не заметила офицера, который с нетерпением ждал ее приближения. Поэтому она закричала, когда выскочивший из-за дерева офицер резко развернул ее к себе, схватив за тонкие, мокрые от дождя плечи. Капюшон упал от толчка, полностью обнажив голову. Вспыхнув от радости, Катерина мгновенно расцвела под дождем.

Гром ударил с новой силой и мертвой дерево застонало, как от удара. Но ни Катерина, ни офицер не слышали этого. Их глаза слились мгновенно, прикованные друг к другу, и почти так же сразу стали – друг другом. И, казалось, оторвать их друг от друга, разъединить означало причинить чудовищную, кровавую боль. Так могли бы смотреть два диких зверя, готовых к прыжку, битве на смерть или к любви. Неистовство и отчаяние, заглушенная страсть и безудержная потеря, обладание не телами, но духом, поднимало их над землей. Он убрал руки с ее плеч, словно даря ей свободу, свой высший дар любви, зная эту истину: любить – значит, дарить свободу и крылья, а не отнимать. Оценив его дар, она прислонилась к дереву, не делая ни единой попытки уйти. Он следил за ней с такой неистовой внутренней мукой, с такой исступленной страстью, что на ее лице отразилась печаль.

– Катерина!

Голос ее прозвучал резко и зло:

– Оставьте меня в покое!

– Ты совсем не рада меня видеть?

– Нет!

– Это не правда! Ты опять мне лжешь! Сколько еще ты будешь прятаться? Зачем?

– Вы изменили свою службу? Шпионам платят больше? Намного больше? И сколько же заплатят за то, что мы встретились здесь, в лесу?

– Ты несправедлива! Мало того, ты просто не должна так говорить! Я приехал специально, чтобы..

– Я знаю, зачем ты приехал!

– Знаешь?

– Об этом знает даже последняя собака в деревне! Как правая рука этого ублюдка герцога, ты привез сюда специальное письмо папы, которое он не решился отправиться ни с кем другим! Как только я услышала, что в город на ночь глядя явился посланец герцога, я сразу поняла, кого он послал! А про письмо Папы я слышала и раньше!

– Откуда слышала?

– Это тебя не касается!

Внезапно рассвирепев офицер встряхнул ее с силой за плечи – несколько раз, так, что волосы за ее плечами заплясали какой-то неистовый танец, и гневно заорал:

– Откуда слышала?! Говори!

Она вырвалась с такой силой, которую нельзя было от нее ожидать. Их глаза скрестились, как две окровавленные шпаги в смертельном поединке. Гнев на лице офицера постепенно сменился отчаянием. Он принялся ее уговаривать – нежно, но с явно тревогой в голосе:

– Любимая, ты не понимаешь. Я приехал за тобой, чтобы увезти тебя и Марту. Увезти как можно скорей, завтра ночью. К утру мы обвенчаемся в ближайшей церкви, и никто не посмеет тронуть мою жену!

– Благородный господин согласен жениться на трактирной служанке?

– Немедленно прекрати! Ты же знаешь, что для меня значишь! Городу угрожает очень большая опасность. И я не могу оставить тебя здесь. Моя любовь – меньшее зло, чем то, что может случиться с тобой. Я люблю тебя больше жизни! Позволь мне просто быть рядом! Я знаю, я всего лишь бедный офицер, но я готов на все, чтобы ради тебя добиться большего! Пожалуйста, позволь мне увезти тебя отсюда! Другого выхода у нас нет.

Взяв ее руки в свои, он принялся покрывать их поцелуями. Молнии в ее глазах погасли, сменившись нежностью.

– Утром я должен отвезти герцогу ответ, но я могу вернуться за тобой следующей ночью и увезти тебя и Марту в безопасное место, туда, где никто не посмеет причинить тебе зло. Герцог любит моего покойного отца. Отец спас ему жизнь. И ради его памяти я могу рассчитывать на защиту.

– Ты преувеличиваешь эти черные тучи….

– Преувеличиваю?! Ладно. Я не хотел говорить, не хотел тебя пугать, но теперь расскажу. Солдаты оцепят город за одну ночь и останутся в нем до приезда папского легата. В письме…. Сейчас я скажу тебе то, о чем не знает никто. Меня казнили бы, если б узнали, что я собираюсь выдать тайну. Герцог доверяет мне. Так вот: епископ не смирился с потерей этих земель. Он представил королю бумаги о секте люцифериан, которые свили гнездо здесь, в лесах. Он сумел убедить короля в том, что население города погрязло в страшной ереси и представляет опасность и для короны, и для папского престола. Король разрешил епископу владеть этими землями, если он немедленно погасит очаг ереси. Епископу это и было нужно. Он знал, что открытый захват земель угрожает войной. Здесь достаточно сил, чтобы оказать сопротивление в мечом в руке, если это потребуется. Епископ не обладает военной мощью. Его силы малочисленны. Он решил победить город хитростью. Заручившись поддержкой папы и пообещав двадцать процентов дохода с новых земель каждый месяц, епископ вызвал специального папского легата, который приедет в город завтра утром и устроит в нем террор. Епископ от лица папы посылает в город инквизитора. Задача инквизитора – уничтожить ровно половину населения города, а вторую – поставить на колени и выбить из их головы любую мысль о сопротивлении. Когда все завершится, чтобы очистить грязную, бесовскую землю, зараженную ересью, король передаст эту землю во владение духовному лицу, то есть епископу. Тот для очистки совести построит монастырь и будет владеть землями по своему усмотрению. Епископ обладает страшной силой в данный момент потому, что его единственный племянник – последний фаворит короля.

– Но герцог? Зачем герцогу ввязываться в это грязное дело? Я так поняла, что герцог полностью поддерживает захватнические усилия епископа и даже оказывает ему силовую помощь – дает войска. Зачем?

– На самом деле все просто. Епископ обещал герцогу серебряный рудник в горах. Кроме того, епископ обещает закрыть глаза перед Папой и королем на внебрачную связь герцога с иудейкой Рахилью, связь, от которой родилось двое незаконных сыновей. Сплетни (честно говоря, это больше напоминает настоящую семью, чем законный брак герцога) дошли до ушей папы и короля и вызвали много толков. Король был в гневе…. Епископ пообещал герцогу оправдать его и перед Папой, и перед королем, что герцогу очень выгодно.

– А бургомистр, которому ты привез письмо?

– Я привез два письма. Одно – официальное извещение от папы о завтрашнем приезде инквизитора с требованием предоставить ему роскошные личные покои, казематы для работы Священного Судилища, а так же собрать все население города на торжественную мессу в честь приезда инквизитора, после которой тот обратится к населению с речью. И второе – не официальное, от герцога, в котором он предлагает бургомистру следующее. Либо он принимает сторону епископа и помогает во всем (то есть перебить большую часть населения города, а оставшихся запугать). В этом случае епископ оставляет его наместником. Либо (если начнет мешать работе инквизитора) он будет арестован как еретик вместе с семьей и дальнейшую его участь будет решать Священное судилище. К утру он должен дать мне ответ. В случае отрицательного ответа мне приказано арестовать его, заключить в крепость и самому встречать инквизитора. А в случае положительного я возвращаюсь обратно к герцогу, а бургомистр исполняет свои функции. Я уверен, что ответ будет положительным. У него нет выбора. Он не станет рисковать всей своей семьей и примет предложение епископа.

– И ты будешь спокойно участвовать в этой гнусности?!

– Выбора у меня нет! Герцог не знает, что меня волнуют две судьбы – твоя и Марты. Теперь ты видишь, какая беда приближается сюда?! Тебя могут арестовать и казнить как ведьму! Кто-то донесет, и ты погибнешь на костре вместе с Мартой! Ее не пощадят!

Она отвела глаза в сторону, и вся кровь отхлынула от лица. Он прочитал ее страх.

– Значит, ты согласна?

Женщина улыбнулась с огромной нежностью:

– Ты не спросишь, откуда я шла?

Он лукаво улыбнулся в ответ:

– А я знаю. Поэтому и ждал тебя здесь. Я слышал на постоялом дворе по дороге сюда, что старый колдун, живущий в лесу, тяжело заболел и ему становится все хуже и хуже. А уже здесь, когда был в замке, подслушал разговор служанок, что сын колдуна прямо ночью повел к нему знаменитую травницу Катерину, и она до сих пор не вернулась домой. Где находится пещера колдуна, я знаю (однажды сопровождал к нему герцога, тот хотел, чтобы колдун ему погадал. Но гадание вышло плохим, потому, что герцог был очень расстроен). Я знал, что обратно ты будешь идти через лес, и стал ждать тебя здесь.

Когда она позволила себя поцеловать, он спросил:

– Ты убежишь со мной завтра ночью?

– Да.

– Завтра в полночь, здесь, на этом самом месте, жди меня с девочкой. Я тайно вывезу вас из города. Утром мы обвенчаемся в ближайшей церкви. Ты обещаешь прийти?

– Да. Обещаю.

– И ты выйдешь за меня?

– Да.

– Мы будем очень счастливы, любовь моя! Очень счастливы!

Молния осветила расколотое дерево и счастливых влюбленных. Катерина обхватила руками его шею, спрятав голову на любимой груди. Вспышка молнии осветила маленькую серебряную точку. На груди Катерины блеснул небольшой медальон.

 

2009 год, история главного героя

Он остановил машину возле ангара. За ангаром, с другой стороны дороги, открывалось поле. До входа в ворота нужно было пройти совсем немного по бетонной дорожке, густо поросшей травой. Металлический ангар блестел. Несмотря на то, что краска не успела облезть, все вокруг дышало той особой атмосферой заброшенности, которую невозможно было спутать ни с чем. Здесь давно уже не ощущалось присутствия человека, но все как будто ждало. Ждало – именно его. Было особенно приятно так думать, тем более, что ничто не нарушало приятный покой его мыслей.

Стоило пройти вперед по бетонной дорожке несколько шагов, как в отдалении открывался кусочек хай-вэя с яркими дорожными знаками, и прямо над ними – свинцовое, тяжелое небо. Но даже это темное небо, этот пугающий своим бессмысленным размахом хай-вэй были его наградой, той истиной, настоящей наградой, к которой он шел столько лет. Шум машин и гудение электрических проводов не мешали ему. Он хотел насладиться своей наградой в одиночестве.

Раньше его наградой был сам бой. Когда под слепящий свет прожекторов он выходил на ринг под аккомпанемент воплей толпы, его жизнь неслась со скоростью ускорения на видеопленке. Пульс был в минуту – 250, и другой жизни он не знал. Это пьянящее ощущение, предвкушение новой победы пьянило его кровь почище любого наркотика.

Толпа, зрители, люди вокруг ринга, вся та свора прихлебателей и случайных людей, всегда окружающих чемпиона, думали, что он выходит на ринг, прекрасно умея себя сдержать и сохраняя ледяное спокойствие. Как они ошибались! Главным его недостатком было то, что он никогда не чувствовал ледяного спокойствия, необходимого для абсолютной победы. Бешенное биение пульсов и кипение крови часто уносили от него ту долгожданную, выстраданную победу. Может, из-за этого неумения сконцентрироваться, охладить себя в нужный момент, он так и не стал чемпионом. К тому же, он шел не на ринг, и это был не спорт. Он шел на бой. И каждый раз все, происходившее с ним, было настоящим боем.

Он не знал, как именно это произошло. Просто в какой-то определенный момент он почувствовал себя воином, сжимавшим сталь окровавленного клинка. Воином света, стоящим над всем миром. Свет отражался от стали его меча. Мысленно он заносил смертоносное оружие над головой и с обнаженной грудью рвался в самую гущу схватки, туда, где под жестокой сталью клинка крушились вены и кости. Он жадно пил воздух боя, впитывал всем своим существом. Бой дарил столько адреналина, что никогда больше он не мог жить другой жизнью. Любое другое существование было подобно тюрьме. Даже если е имели границ сковавшие его стены. И не важно, что бои по саньда проводились без оружия, и что никогда перед выходом на ринг он не сжимал в своей руке меч.

Он чувствовал себя так, словно был воином древних времен, свирепым и отважным, вставшим на смерть против враждебного мира.

Но, несмотря на то, что его главной наградой был сам бой, он сделал весьма посредственную спортивную карьеру. Может, этому способствовало то обстоятельство, что саньда не было так известно и популярно, как бокс. К тому же, на эти бои ставились не такие уж больше деньги. Он выигрывал и подавал надежды, но затем стал терпеть поражения – одно за другим. Возможно, по той причине, что так никогда и не смог овладеть настоящим спокойствием, техникой «холодной воды». К тому же, он не умел импровизировать, и, заучив в доскональности несколько удававшихся приемов, не знал точно, в какой момент нужно менять свою технику.

Он знал главное правило великого бойца: превращаться в «ледяную воду» перед боем Концентрировать такое спокойствие, в котором, как в ледяной воде, будут отражаться все приемы его противника, и тогда, угадывая их с полузнака, он получит возможность предугадывать. Некоторые достигали такого спокойствия духа с помощью медитации. Некоторые – с помощью природного таланта и долгих тренировок. Ему же не удавалось, он изо всех сил рвался вперед, не понимая простой истины: трава, стоптанная бешено скачущим конем, никогда не даст новых ростков и не укажет верной дороги. Позади останется лишь бескрайняя пустыня – и больше ничего. Разглядеть в ней путь – невозможно. Он жил боем, но был больше теоретиком, чем практиком. Талантливым стратегом, но не исполнителем. Позже он мучительно переживал свои ошибки, понимая их суть, но исправить все было уже поздно.

Цепь поражений прервала тяжелая травма спины, приковавшая его к постели на несколько месяцев. После этого он прекратил выступать и перешел на тренерскую работу. Он устроился тренером в один частный клуб, проводивший соревнования каждые выходные. Профессиональные бои в клубе были поставлены на поток. Выжившие спортсмены поднимались выше по карьерной лестнице, становились звездами и зарабатывали неплохие деньги. Но таких были единицы: невыносимо тяжело было драться каждые выходные с разными противниками, и так – месяц за месяцем.

Он по-прежнему жил боем, но, к его огромному удивлению, теперь его способности раскрылись больше, чем в тот момент, когда он сам выходил на ринг. Теперь он мог поставить бой, видел все ошибки со стороны, умел разработать для бойца нужную тактику, которая почти всегда приводила к победе. Тренируемые им ребята очень скоро пошли вверх, и стали лучшими в клубе.

Через некоторое время его перекупил другой, более крупный, клуб, и тут впервые ему стали платить так, как он того заслуживал. Это был элитный бойцовский клуб. Еженедельные соревнования исчезли, зато появились неофициальные бои в казино, на которых ставились огромные деньги. Бои проводились тайно, за закрытыми дверьми, и очень часто спортсмены возвращались с них серьезно травмированными. Некоторым даже приходилось навсегда оставить спорт. Теперь его задачей стало разработать универсальную практику, которая бы максимально предохранила от травм, но позволила бы добиться абсолютной победы. О есть смысл был таков: не давайся сам, калечь другого. Прошло время – и тактика была оценена по достоинству. Его спортсмены страдали меньше других (что экономило клубу расходы на их лечение), зато выигрывали больше всех остальных.

Именно тогда он решил открыть свой собственный клуб, в котором не станет использовать людей, как рабов, и где он сможет учить всех желающих созданному им искусству боя. Открыть клуб – прекрасная вещь, но для этого необходимы деньги. Денег у него не было. Он стал собирать, но к концу третьего месяца понял, что такими темпами ему удастся скопить нужную сумму лет через сорок.

Однажды в казино один из серьезных деловых людей (из тех самых, о которых всегда было принято говорить только шепотом)спросил его, не хочет ли он одолжить своих ребят для одного дела. За хорошую оплату, конечно. Нужно выбить долг кое из кого. Дело не серьезное, не опасное – так, припугнуть только. И он согласился.

С тех пор о дополнительном источнике его заработка знали не многие. И для него не было никакого значения, если кого-то их тех, кто имел дело в его ребятами, находили по утрам мертвым…. Он закрывал на это глаза так же, как закрывают их на плохую погоду, ворчливую соседку, злую собаку, гавкающую из чужого подъезда. У него была мечта: открыть свой клуб. А ради мечты (он знал) нужно жертвовать.

Потом был ночной звонок. Трубку взяла жена, и, щурясь заспанными глазами, удивленно сказала:

– Тебя. Международный. И говорят по-русски!

Это было удивительно (он постепенно отвык слышать русскую речь), и – приятно. Звонил его школьный друг, с которым он уже работал вместе. Он выполнял для него кое-какие тайные дела, всегда легкие и хорошо оплачиваемые. Чаще всего это была охрана каких-то тайных грузов. Реже – разборки с кем-то, выпадающим из общей, слаженной цепи. Но его друг никогда не звонил ему домой, тем более – ночью. Он всегда тщательно следил за разницей во времени. С первых же слов, по интонации он понял: что-то произошло. И действительно: друг вскоре перешел к делу.

– понимаешь, тут ситуация несколько необычная. Но ты единственный, к кому я могу обратиться. А гонорар будет огромным!

Когда друг назвал сумму гонорара, он чуть не упал с кровати. Этих денег было достаточно для открытия клуба, и даже хватало, чтобы обеспечить первый год работы, когда клуб еще не будет приносить прибыль. Путаясь и сбиваясь, друг рассказал суть дела. Его вместе со своими ребятами просили отправиться в Россию, в крошечную деревушку в Смоленской области и там отнять у священника некую старинную книгу. Получить книгу можно было любым способом: купить, отобрать, запугать и заставить отдать, украсть. После этого он должен отдать книгу определенному человеку, и задание считалось законченным. Деньги он получал сразу по возвращении домой. Задание было таким легким, а деньги – такими большими, что, не долго думая, он согласился.

Он выбрал троих ребят, говорящих по-русски – недавних эмигрантов и бывших боксеров. Его немного смущал этот выбор, так как с ними он еще ни разу ни работал. Но, думая, что, раз едет сам, то и сможет держать их под контролем, все-таки остановил свой выбор на них.

Но неприятности обрушились сразу. Старик-священник не хотел пугаться и вел себя так странно, что эта странность не укладывалась ни в какие рамки. К тому же, в России было очень холодно, и он простудился в первый же день. После первой встречи со священником ему стало совсем плохо: температура поднялась до 39, ломило все тело, его жутко лихорадило и знобило. Встать с постели он не мог.

– Да не волнуйтесь вы так, босс! – успокаивал его один из них, бывший боксер лет 30-ти, родом из Санкт-Петербурга, – сами справимся, все будет в ажуре. Выкрадем книжку. Старый хрыч ее в церкви прячет, мы подследили. Не волнуйтесь! Все будет хорошо.

Но хорошо не было. В ту ночь они вернулись только под утро, и пахло от них гарью…

– Сгорел священник. Дом его случайно занялся… как пить дать сгорел.

Черный ком льда поднялся вверх, парализовал его горло. Внезапно он почувствовал такой ужас, какого прежде не испытывал ни разу…

– как это произошло?

– Да случайно, босс. Мы не хотели… – боксер бросил ему на кровать массивный сверток, – а книжка – вот она.

Он не прикасался к книге до приезда нужного человека в гостиницу. Он даже не хотел видеть, как именно она выглядит. По дороге домой, в самолете, он не мог отделаться от этого чувства ужаса, от того, что люди, за которых он отвечает, повинны в таком ужасном убийстве… Да еще и убийстве священника…

Но дома, прямо на следующий день, ему принесли пакет. В этом пакете был гонорар за удачно проделанную работу.

Он постарался избавиться от тех, с кем ездил в Россию. Продал их в другой клуб. А на полученные деньги купил ангар бывшей фабрики – огромное помещение за городом, очень подходящее для его клуба. Ангар требовал переоборудования и ремонта, но это были уже мелочи. Когда, окрыленный исполнением своей мечты, он шел по бетонной, густо заросшей травой дорожке, его больше не тревожили те черные, ужасающие предчувствия, которые охватили душу его в ту страшную ночь перед рассветом, в далекой смоленской гостинице.

 

2013 год, Восточная Европа

Огонь в камине почти угас. Не было слышно дыхания его спутников. Казалось, они растворились в темноте.

Он пытался понять, что происходит в замке, но очень скоро увидел возле окна какую-то тень. Он приподнял голову и с усилием заморгал глазами. Тень не исчезала – наоборот, становилась все отчетливей и ясней.

Мозг оставался четким, точно фиксировал факт: он что-то видит возле окна. И это что-то приближается к нему, подходит все ближе и ближе. Призрак. Ужаса он не испытывал, только какую-то странную смесь облегчения и любопытства, словно его инстинкт самосохранения подсказывал, что он в полной безопасности. Тень увеличивалась в размерах, приближаясь к его кровати.

Это была фигура женщины в белом, и уже через несколько мгновений он увидел, что на ней было длинное платье или какая-то странная рубаха до пят, а может, и ряса монахини. Потом он увидел лицо женщины (вернее, молодой девушки). Она была невероятно красива, но эта красота не была обыкновенной человеческой красотой. Черты лица проступали слишком резко, и было в нем что-то злое. Девушка как две капли воды походила на исступленные лица с мистических икон, изображавших либо слуг дьявола, либо загадочных язычников. Слишком много красок было в ее лице, слишком много огня. В ее огромных глазах было откровенное исступление, а губы, казалось, вот-вот зайдутся в безудержном крике. Одержимость исказила все черты ее лица.

Древняя одержимость таинственных потусторонних сил… При взгляде на ее красоту хотелось замереть не от восхищения, а от ужаса. Она была нечеловеческим существом, но он ее не боялся. Он чувствовал, что по отношению к нему от призрака не исходит ни агрессии, ни опасности, ни тревоги.

Внезапно пришла странная мысль – о том, что девушку можно назвать ангелом с душой и лицом дьявола. Ангел дьявола…. И сам поразился точности этого сравнения! Она остановилась возле его кровати, почти вплотную к нему. Так близко, что он мог бы дотронуться до нее рукой – но только не смел. Что-то в глубине души подсказывало, что это ни в коем случае нельзя делать. Немного наклонив голову, она пристально вглядывалась в его лицо…. С непонятной жаждой, в которой он разглядел глубокую печаль. Потом сказала – тихо, но отчетливо (так отчетливо, что каждое ее слово словно отпечатывалось в его мозгу):

– Не надо меня бояться.

– Я не боюсь, – он поразился тому, что голос его не дрожал. На ее губах быстро появилось беглое подобие улыбки, и так же мгновенно исчезло.

– Ты должен слушать меня, если хочешь выйти отсюда.

– Выйти? Отсюда? Разве я не смогу?

– Нет. Без моей помощи – нет. Но я тебе помогу.

– Кто ты?

– Разве ты не узнаешь меня?

– Я тебя видел?

– Одно мгновение. Ты не узнаешь меня?

– Нет. Кто же ты?

– Та, кто станет твоей дорогой. А ты станешь моей. Я так долго искала тебя!

– Я стану твоей дорогой?

– И я пойду по ней – очень быстро. Так быстро, что никто не сможет меня догнать!

На лице девушки появилось отрешенное, почти мечтательное выражение…. И это почему-то вызвало у него тревогу.

– Ты живешь здесь? – услышав его вопрос, она вздрогнула (он слишком явно отвлек ее от приятных мыслей), и на какое-то мгновение ее лицо стало очень злым….

– Нет. Я жила здесь раньше.

– Где мы находимся? Что это такое?

– Разве ты не знаешь? Вы в монастыре!

– В монастыре?! Но это совсем не похоже на монастырь! Скорей на город…..

Девушка снисходительно улыбнулась:

– Ты ничего не понимаешь. В городах же существуют монастыри? Но времени становится все меньше и меньше….

– Почему? Времени – для чего?

– Час близится. Она любит этот час. Это ее время.

– Кто – она?

– Послушай меня, если хочешь выйти отсюда. Ты должен слушать очень внимательно. Время уходит. Я буду говорить быстро. Запомни: ты не должен бояться. Прежде всего – ты не должен бояться. Убей в себе страх. Смерть станет твоим другом. Смерть окажет тебе помощь. Ты не должен бояться ничего, и в первую очередь – своего друга смерть. Теперь слушай дальше. Ты должен встать очень тихо с кровати и подойти к левому окну. Ты должен двигаться бесшумно, сделать свое тело почти невесомым, как умеешь.

– Почему? Зачем?

– Прекрати задавать глупые вопросы! Ни времени, ни выбора у тебя нет! Ты должен слушаться меня, если хочешь выйти отсюда! Без меня ты не сможешь выйти! Не бойся ничего! Я не причиню тебе вреда. Подойди к левому окну. Под ним одна доска отстает от пола. Подними ее вверх и забери то, что найдешь под ней. Там будет сверток. Возьми его, спрячь на груди и возвращайся в свою постель. Теперь слушай дальше. Огонь в очаге погаснет, и ты не сможешь разглядеть то, что внутри. Да и времени у тебя уже не будет. Ни в коем случае не держи сверток в руках, когда пойдешь за ее посланцем, иначе вы трое погибнете сразу. Погибнете все. Когда придет миг спасения (а ты почувствуешь его, твое сердце подскажет, когда не будет слишком поздно), выхвати сверток правой рукой и направь, не разворачивая, ей в лицо. То, что находится внутри, подействует даже через холст, и спасет жизнь всем троим. Ты все понял? Тогда иди немедленно, не теряя ни минуты!

Девушка высоко подняла голову, сделала угрожающий жест и голос ее стал грозным:

– Вставай!

Двигаясь медленно (как в кошмаре) он поднялся с кровати и встал, подчиняясь повелительному голосу незнакомки. Сделал несколько шагов по направлению к левому окну, не глядя на девушку. Потом обернулся. Призрак исчез. Огонь в камине погас полностью, и он оказался в сплошной темноте. Он уверенно пошел вперед, двигаясь наугад. Вот и левое окно. Он увидел слабое, едва заметное свечение внизу. Оно шло прямо из-под досок пола. Опустившись на колени, он прикоснулся к дереву рукой. Половица была чуть теплой. С легким скрипом доска поддалась вверх. Он вытащил из образованного отверстия плоский холщовый сверток. Именно от него шло свечение – легкий синеватый свет пробивался из-под грубого холста. Хотел развернуть сверток, но, вспомнив слова девушки, отдернул руку. Быстро спрятав за пазуху, он бегом вернулся в постель и там застыл, натянув одеяло до подбородка. Его нервы были напряжены до предела. Спокойствие сменилось какой-то острой, напряженной тревогой.

Он хотел закрыть глаза, но не успел. В комнате вспыхнул ослепительно яркий свет.

 

2009 год, история главного героя

В день открытия его клуба выдался самый жаркий день в году. Уже в десять утра солнце палило нестерпимо. Стоило долго находиться под прямыми солнечными лучами, и на коже выступали жуткие ожоги, причиняя мучительную боль. Солнце полыхало над городом раскаленным огненным шаром. С восьми утра он сам вместе с ближайшими учениками натягивал над лужайкой полосатый тент, который должен был подарить спасение от жары.

Может, дело было в жаре, но презентация клуба прошла очень плохо. Из приглашенных газетчиков и телевизионщиков не приехал почти никто. Показательные выступления его учеников тоже прошли скверно, почти все из них позабывали формы и делали те самые грубые ошибки, исправить которые на тренировках ему удавалось с огромным трудом. Напитков и закусок не хватило. Что же касается речи, то из присутствующих его не слушал никто. Люди думали только о тени, ледяных напитках, кондиционерах и о том, как бы оказаться поближе к воде. Поэтому из всего оборудования спортзала присутствующим больше всего понравились душевые, а современные тренажеры и диски с пособиями новейших методик тренировок никто даже не заметил.

Дома, раздраженный неудачным открытием, он сорвал свою злость на дочери и жене, накричав на обеих абсолютно без повода. Но он даже не предполагал, что настоящие проблемы ждут его только потом. И что открытие его клуба не принесет ничего, кроме новых проблем….

Проблемы и волнения начались с первого дня. В мире спорта не любят конкуренции, и особенно ее не любят в мире криминального бизнеса. Что только не сваливалось ему на голову! От начавшихся финансовых проблем до хулиганов, посланных конкурентами, чтобы побить стекла. К тому же, вдруг выяснилось, что из теневого бизнеса никто и не собирается его отпускать. Ему потребовались невероятные усилия, чтобы хоть как-то вырваться.

Всего было так много, что он дневал и ночевал в клубе, возвращаясь домой только для того, чтобы поспать несколько часов, а затем умчаться прочь. Он почти забыл о том, что у него есть семья, и если думал когда-то о своей семье, то только о маленькой черноволосой девочке, его девочке, которая светила ему, как настоящее солнышко, только вот греться в лучах этого тепла он мог все реже и реже. Но, осознавая это и тоскую о своей дочке, у него было мало времени даже для того, чтобы предаться тоске.

Прошло полгода. Дела почти утряслись. Его клуб стал набирать обороты, а после того, как два его ученика добыли абсолютную победу на очень престижных турнирах, он поднялся просто на небывалую высоту. Клуб стал пользоваться популярностью, и к нему повалил поток новых учеников. Переложив административную работу на плечи своего заместителя, а финансовую – на бухгалтера, он смог заняться и тренировками и личным отбором новых учеников. С каждым днем их было все больше и больше.

Большинство из них были очень богаты и толсты. Они насмотрелись боевиков и возомнили себя нечто средним между Тайсоном и Джеки Чаном. Специально для таких «любителей кино» он организовал так называемые «группы здоровья» и нанял двух тренеров из своих же учеников. «Пациенты группы здоровья» платили больше, чем те, кто занимался для спортивных целей (те же, кто выступал в подпольных боях, к примеру, в казино, само получали не плохие деньги), но это их не смущало. Они упивались тщеславием – тем, что тренируются в престижном бойцовом клубе, а их деньги составляли неиссякаемый, обильный поток.

Когда в один из темных осенних вечеров в двери клуба вошел тот человек, он сразу понял – этот никак не относится к группе здоровья.

Было уже поздно, он собирался домой. Столкнувшись в дверях клуба с молодым мужчиной в кожаной куртке и черной вязаной шапке, он посторонился, пропуская его и собираясь пройти дальше, как тот вдруг обратился к нему:

– Мне именно с вами пришел поговорить.

Он удивился. Обычно никто из пришедших в клуб впервые не строил так свои фразы.

– Что ж, давайте поговорим, – и провел его в клуб, в маленький спортзал, где уже закончилась тренировка.

– Если вы хотите потренироваться, вы можете завтра с утра обратиться к менеджеру, и…

– Я буду говорить с вами.

Незнакомец снял куртку, бросив ее на подоконник, стащил шапку. Теперь он получил возможность более ясно его рассмотреть. Он был моложе, чем казался на первый взгляд. Ему было лет 25, максимум – 30. высокий, накачанный, с пронизывающими серыми глазами, он был абсолютно лыс. И по лицу его было видно: такая прическа – сознательное поведение.

Лицо его было смутно знакомым. И очень необычным – такие, как правило, любят в кино. Это было лицо древнего ангела – такое, как принято изображать на старинных иконах. Суровость и одновременно спокойствие, гармоничность черт и какая-то непонятная страстность, вызов – и в то же время необычное смирение. Он действительно напоминал карающего ангела с мечом (хотя в руках у него, конечно же, ничего не было).

– Я хочу тренироваться у вас.

– Вот как?

– Я принесу вашему клубу большие деньги.

– В каком смысле?

– Я выиграю все бои в казино и не только там.

Внезапно он стал догадываться…

– Вы – спортсмен, так? Кажется, боксер… Ваше имя…

Когда он назвал его имя, парень кивнул: просто невыразительный кивок – и все. А между тем он был очень известен. Говорили, что он подает огромные надежды и может стать настоящей звездой. В боксе у него было большое будущее. Зачем же вдруг он решился его прервать?

– Но почему вы пришли ко мне?

– Я ушел из бокса и буду тренироваться у вас. Вы – лучший. И вы – мой учитель.

– Учитель? – он совсем растерялся.

– Вы – мой учитель! Я знаю это точно. Мне сказал об этом голос… А он никогда не врет. Именно вы можете привести меня к совершенству, сделать настоящим мастером и показать искусство истинного боя. Он так сказал.

Польщенный этой бесхитростной лестью, он даже не удосужился уточнить насчет странного голоса, прорицающего такие вещи… Спросить, почему точно он ушел из бокса. Ни о чем подобном он не спросил. Парень говорил с такой убежденностью, что было понятно: его не переспорить. Он и не стал.

Потом он стал лучшим его учеником. Настоящей находкой для клуба и постоянным золотым дном. И начало этому было положено в тот самый осенний вечер, когда, посмотрев в странные глаза парня, он неожиданно повел его на середину зала, за собой. Несмотря на то, что он положил его в первом же двубое, парень показал столько мастерства, умения и таланта, что он понял: тренировать его станет настоящим наслаждением! Так и произошло. С первой же тренировки. После этого они стали неразлучны. Парень проводил в клубе больше времени, чем он сам. Он не знал, где он живет, с кем встречается, где работает и куда уходит после закрытия клуба, по вечерам. Несмотря на то, что его ученик был преданней любой собаки и буквально ходил за ним по пятам, он был очень неразговорчив и ничего не рассказывал о своей жизни. Не зная. Беден он или богат, он все равно старался, чтобы этот ученик зарабатывал на боях приличные суммы. И еще он твердо знал: загадочный ученик его боготворит. Он называл его не иначе, как «учитель», а однажды он случайно забыл в спортзале свой бумажник. Любопытство пересилило приличия, он открыл его, но не нашел ничего, кроме мелочи (хватило бы разве что на поезд в автобусе), да огромной фотографии, с любовью закатанной в ламинат.

Это была его фотография. Ученик носил с собой его портрет. Это и поразило, и тронуло одновременно. Парень никак не походил на гея. Скорей, ученик просто видел в нем бога, а это не могло не льстить…К тому же, с числом побед ученика финансы клуба явно пошли в гору. Финансовое положение стало необыкновенно стабильным: ученик и вправду принес золото в клуб, как обещал.

Словом, это была удивительная находка, и когда окружающие поздравляли его с таким удачным приобретением, каждый раз он хвалил себя сам – за свою необыкновенную проницательность. Он еще не знал о том, что никакой проницательности у него не было…. И что в тот холодный осенний вечер он встретился со своей судьбой потому, что карающий ангел – это ангел проклятия.

 

2013 год, Восточная Европа

Свет вспыхнул, словно кто-то нажал выключатель в комнате, но… Но в комнате ведь не было электричества! На кроватях зашевелились его спутники. Москвич проснулся первым.

– Какого черта…..

Лицо врача стало растерянным, он попытался что-то сказать, но не успел. Не успел потому, что вслед за светом в комнату пришел звук.

Звук был тонкий, отчетливый. Он вибрировал под потолком, отражаясь от окон, от стен. Звучало какое-то песнопение. Возможно, религиозный гимн, старинный речитатив. Звук накалял тревогу. Голоса пели уныло, растягивая неразборчивые слова на непонятном языке. Вскоре без труда можно было разгадать григорианский речитатив старинного церковного канона, но только звучащего не так, как в церкви. В голосах звучала страстность, одержимость, иступленная чувственность вместо кристаллического, прохладного спокойствия церковных гимнов, действующих так успокаивающе на грешную душу. В этом же песнопении звучала грешность животной человеческой породы, которой совсем не место в молитве.

Мелодия словно двигалась по кругу, усиливаясь с каждым витком. Язык действительно был незнаком. Теперь мелодия изменилась. Женщины, поющие речитатив (а это были именно женщины) в конце каждой музыкальной фразы истерически взвизгивали (наверняка это должно было что-то означать). Но это пугало еще больше. Теперь это было заклинание, а не молитва. Лица спутников выражали ужас.

Внезапно появился другой звук – он прозвучал ближе. Шаги. Еще мгновение, и дверь отворилась с легким скрипом. Они были готовы ко всему, но только не к тому, что произошло. На пороге появилась женщина-монахиня, самая обыкновенная пожилая женщина-монахиня, каких миллионы на улицах и какие достаточно обыденны для того, чтобы нагонять страх. Она была в черной рясе, с капюшоном, надвинутом на лицо. На ее груди сверкал массивный золотой крест с бриллиантами – перевернутый крест, точно такой же, как они видели на церкви в городе.

– Добро пожаловать! – голос женщины был глухой и низкий, но говорила она тихо.

– Какого черта…. – начал москвич, но женщина бесцеремонно перебила его, – вы воспользовались нашим гостеприимством, теперь настало время познакомиться с настоятельницей. Следуйте за мной. Мать Маргарита желает вас видеть.

– Посреди ночи?! Куда еще следовать?! – снова вступил москвич. Обыкновенная посетительница так его успокоила, что к нему почти вернулось воинственное настроение.

– Настоятельница желает вас видеть, – повторила женщина, – Всех троих.

– Неужели нельзя было подождать до утра? – вступил в разговор врач, но монахиня не удостоила его ответом.

– Мать Маргарита желает вас видеть, – повторила она в третий раз, – следуйте за мной.

Голоса звучали с такой же силой…. Монахиня сделала повелительный жест рукой. Ее властность действовала просто гипнотически – все трое поднялись с кроватей. Он вдруг почувствовал себя так, словно его телом владеет кто-то другой. Чтобы спастись от неприятного ощущения, прошептал про себя:

– Сверток… сверток…. – и сквозь куртку почувствовал его тепло.

Двигаясь вслед за монахиней, они переступили порог. Зал был освещен с яркостью. Свечи спускались гирляндами, образуя ветвистые восковые колонны, и он подумал, что подобное фантастическое зрелище не увидит уже никогда. Зал больше не производил заброшенное, унылое впечатление. Здесь были развешаны яркие картины, изображавшие пейзажи, животных, людей. С окон спускался бардовый бархат портьер, а на потолке был выбит богато инкрустированный золотом и перламутром плафон, с которого спускалась позолоченная люстра на тысячу свечей, и все свечи ярко сверкали.

В глубине зала они увидели что-то, напоминающее алтарь, с теми картинами странного содержания, которые так напугали их вначале. Посреди моря бардового и черного бархата сверкал огромный золотой, украшенный крупными рубинами перевернутый крест. Все это было очень ярко освещено черными свечами.

В центре зала, образуя круг, стояли монахини в белоснежных рясах, но одно место в круге оставалось пустым. Женщины пели, производя тот самый шум, который был слышен в их комнате. Закончив фразу, они все вместе взвизгивали, поднимая вверх руки и запрокидывая головы. Скрюченные пальцы рук, хищно нацеленные в потолок, представляли собой жутковатое зрелище. Ему вдруг показалось, что он находится в сумасшедшем доме.

Женщина, которая привела их, поспешила вернуться в круг, но не заняла свободное место. Наоборот, она будто с отвращением обошла его стороной. Они остановились в некотором отдалении, не понимая, что делать дальше. Все монахини были похожи друг на друга, теперь их уже нельзя было отличить, и та, что привела их, словно на глазах стала моложе и стройней. Он посчитал: двенадцать. Но если б на пустом месте тоже кто-то стоял, монахинь оказалось бы тринадцать.

Из круга вышла монахиня, и быстро пошла к ним. От всех остальных она отличалась только тем, что на ее груди не было золотого креста (как у остальных двенадцати монахинь). Очевидно, это была настоятельница.

– Вы пришли в мой дом именно в тот момент, когда случилась беда …. Одна из нас прекратила быть избранной, – голос у нее был молодой, звонкий, и такой чарующий, что просто завораживал, – вы приняли наши дары…. Вы ели нашу еду…. Значит, вы должны занять ее место. Вы должны стать одними из нас.

– Что? – попытался москвич. Врач в ужасе молчал.

Он понял, что именно это видел и знал всегда, в тот момент, когда отступив на несколько шагов, сжал руки в кулаки. Так просто: протянуть руки вперед, раскрыть их и вступить в темноту, где горечь поражений и утрат превращается в устойчивую, ничего не значащую прохладу. Нужно было только протянуть руки вперед, чтобы ответить на этот темный зов, который шел из самой глубины его существа. Всего лишь ответить. Принять темноту. И больше не помнить. Вступить в плоский купол забвения, где сотрутся воспоминания. Принять новый мир черного цвета. Но поступить именно так – он не мог… И твердо знал это.

– Наш Бог привел вас сюда. Он привел вас сюда ради его славы. Вы пришли, чтобы никогда не уйти. Вы будете служить ему так, как служим ему мы! Вы потеряете свое тело и мир призраков, к которому когда-то принадлежали! Вы станете посвященными плотью и кровью! Вы пришли к нашему Богу, чтобы служить нашему Богу! Вы не уйдете от него! Никогда!

Потом ее интонация стала мягче, почти просящей, и глядя прямо на него, она заговорила с ним одним:

– Пойдем со мной! Я подарю тебе то, что ты хочешь! Я сделаю все так, как ты хочешь, только пойдем со мной! Пойдем! Что мир призраков для тебя, мир, причинивший столько боли? Ты уже проклят им! Ты проклят кровью, которую пролил! Ты все равно будешь отдан аду. Ты совершил убийства. Ты пролил невинную кровь. Наш бог не даром привел тебя сюда. Он хочет, чтобы ты служил ему, хочет забрать твою оскверненную душу. Ты же проклят. Что тебе терять? Если хочешь, я заставлю этот мир заплатить за твою боль! Ты должен только согласиться и пойти со мной! Пойдем со мной!

И снова – гром, заполняющий зал:

– Вы пришли к нашему Богу, чтобы служить нашему Богу! Вы не уйдете от него никогда! Прокляты те, кто забрал мой покой, души их в ад увлеку за собой!

Монахини отбросили капюшоны, и он услышал громкий крик за спиной: его спутники кричали, пятясь назад. Монахини превратились в бесплотных теней. У фигур в белых одеяниях не было голов.

– Оставьте мир, к которому вы больше не будете принадлежать! Вы останетесь навсегда в монастыре истинного Бога!

Стены, пол, потолок – все зашаталось, раскачиваясь, он увидел летящие вниз камни, но продолжал стоять. Он слышал, как упали на пол двое его спутников, слышал крики ужаса за спиной, грохот падающих стен. Мир рушился, рассыпаясь на куски, исчезая на глазах.

– Вы вошли в наш дом и открыли наше убежище! Вы ели нашу пищу и спали на наших постелях! Вы не выйдете отсюда, вы станете одними из нас! Вы нужны нашему Богу! Я заставлю вас остаться здесь!

Огромная ладонь взметнулась ввысь, разрушая потолок. Из нее брызнул сноп синих молний, рассыпающихся по сторонам. Он кричал, обхватив руками лицо, пытаясь спастись от синего света, бьющего в пол, от молний, разящих словно с неба, от пламени, спасения от которого нет. Он почувствовал дым – горела его одежда. Внезапно фигура москвича отделилась от них. Поднявшись с пола, москвич вдруг бросился бежать вперед, широко вскидывая руки над головой, и что-то крича (только слов его никто не мог разобрать). Дальше все произошло быстро. Огромная тень (ладонь) взметнулась вперед, из нее вырвался целый сноп синих молний, которые все (как одна) попали прямиком в тело москвича. Упав на пол, он забился в конвульсиях, на губах выступила синеватая пена, потом он затих. Врач истерически закричал:

– Господи! Господи! Гос….

Громовой раскат потряс стены, воздух, сноп молний обрушил колонны, расколол пол. В голосе было такое безумие, такая сила, что раскалывались камни:

– Твой Бог тебя не защитит! Не смей произносить его имя в этом доме! Это кощунство!

Внезапно тонкая полоска белого света упала на расколотый камень. И неистовым желанием обожгло душу – желанием прогнать темноту. Вокруг по-прежнему был грохот, рушащиеся камни и темнота. Темнота, заполняющая исчезающий, уничтоженный мир, темнота, расплывающаяся плотным облаком над каждым строением, человеческим лицом, тенью….. Там стирались очертания домов и фигур, навсегда исчезал детский смех. Очень быстро, точеным движением он выхватил холщовый сверток и направил его прямо в простертую над залом, огромную ладонь. Сверток засветился белым пламенем, от него во все стороны пошли лучи. Потом был чудовищный удар грома, казалось, не сможет удержаться ничто. Он устоял. Лучи от свертка сконцентрировались в одной точке и ударили в фигуру, которая уменьшалась в размерах на глазах.

– А-а-а!!! – отчаянный вопль перешел в хрипение, и настоятельница исчезла, оставив вместо себя чудовищного монстра со слезающей кожей, жуткое творение из самых безумных снов. Монстр менял свои очертания на глазах, принимая обтекаемые формы из жутких ночных кошмаров. Он видел клубок змей, выползающих из мертвых, не видящих глаз. Кожу, слезающую с живого черепа, ледяное лицо призрака, который дышит за спиной в ночи, пламя, пожирающее разум и плоть, и, наконец, живую человеческую фигуру, с которой слезали куски кожи и слышал вопль нечеловеческой боли, от которой разум превратился в ледяной, застывший сосуд. Его руки не дрогнули ни на миг, направляя белый свет в чудовищное воплощение кошмара.

В воздухе раздалось жуткое шипение. Фигура монстра съежилась до крошечных размеров, потом лопнула в пламени, разлетаясь на невидимые куски. Троих людей подняло в воздух, потом резко швырнуло об пол. И вокруг разлилась темнота, в которой исчезло все: свет, зал, 13 монахинь, страшная фигура настоятельницы – монстра, и его слабость, такая же страшная и нелепая, как лопнувший монстр.

 

2013 год, Восточная Европа

Он пришел в себя, лежа на полу в темноте. Во рту остро ощущался привкус крови. Медленно пошевелившись (каждое движение отдавалось во всем теле острой болью) он провел рукой по губам и почувствовал тонкую струйку крови, стекающую вниз по подбородку. Руки и ноги были в порядке, он мог двигать ими. Потом нащупал в кармане брюк карманный фонарик (к счастью, не разбившийся при падении) и вскоре тоненький лучик прорезал окружающую темноту.

Его спутники лежали без движения. Врач дышал тяжело, с присвистом. Москвич выглядел, как мертвый. Вскоре врач открыл глаза, медленно сел. Он указал фонариком на москвича. Врач подполз к нему, перевернул. Тот лежал неподвижно и никак не реагировал на прикосновения. Он светил фонариком, пока врач проверял зрачки и пульс.

– Жив, – констатировал врач.

– Будет жить? – их голоса звучали глухо.

– Будет. Скоро придет в себя. Он в шоке. Выйдет из состояния шока и начнет скандалить по-прежнему.

– Что с ним?

– Не знаю… Мне сложно сейчас сказать…. Похоже… нет, это совершенно невероятно.

– Что невероятно?

– Похоже на шок от поражения электрическим током. Как будто кто-то его сильно стукнул мощным разрядом.

– Электрическим током?!

– Да. Я знаю, насколько невероятно это звучит, но… Но если бы в больницу ко мне привезли пациента в таком состоянии, я бы поставил этот диагноз. И даже настаивал бы на нем. Но в нашей ситуации…. Все это звучит как бред сумасшедшего, правда? Если бы я не видел все это собственными глазами…. Призраки с электричеством! Еще бы сказал – с лазерным оружием…

– Вовсе нет. Звучит нормально. Только… почему этот электрический разряд его не убил?

– Потому, что не было поражения всего тела и жизненоважных участков, например, сердца, почек, мозга…. И хотя заряд был большой мощности, но все же недостаточный для того, чтобы убить человека. Он будет жить. Хотя я бы советовал ему потом пройти обследование в больнице. Могут быть различные поражения… Но как ты это сделал?!

– Сделал – что?

– Прогнал этих…. Этих… которые… как ты их прогнал? Ты знал, что они на нас нападут? Каким образом у тебя оказался этот странный пакет?

– Я видел сон. И в этом сне мне было указано место, где я найду сверток, который спасет мне жизнь. И потом, я с самого начала говорил, что здесь происходят странные вещи. Я видел кое-что… Это было так странно… Я до сих пор не могу объяснить. Сначала женщину с девочкой в лесу, в странной одежде. Потом город, полный людей, каждый из которых жил своей жизнью. Странную черную карету. И вот, наконец, этот сон… Все это было очень странно…

– Но почему все это видел только ты? Только ты один из нас троих?

– Я не знаю! Я не могу ответить на этот вопрос! Я сам задавал его себе не один раз.

– А что там, внутри? Что в пакете?

– Не знаю. У меня не было времени в него заглянуть.

– Так давай заглянем сейчас!

Холщовый сверток по-прежнему был крепко зажат в его руке. Падая, он переложил его в левую руку. Теперь это был простой сверток грязной материи, в котором не было ничего сверхъестественного. Он был перевязан веревкой, в одном месте сильно потертой. От него исходил кисловатый запах старости: плесени, времени, пыли. Подсвечивая себе фонариком, он аккуратно развязал веревку.

На тряпице находились только две вещи. Первой была старинная рукопись на пергаменте. Он развернул очень ветхий свиток (стараясь поаккуратней прикасаться к страницам) – язык был абсолютно непонятен и не знаком, он никогда не видел такой. Но это был тот самый язык, которым была сделана надпись на воротах и подписи на картинах в зале. Характерные буквы-иероглифы нельзя было не узнать.

Вторым предметом был простой деревянный крест, достаточно большой по размеру, не перевернутый, а обыкновенной формы. Наверху креста (не на сочленении деревянных полосок, а просто наверху) был драгоценный камень ярко-синего цвета, похоже, крупный сапфир. Камень ярко и загадочно блеснул в свете электрического фонарика. Было ясно, что камень очень дорогой.

– Какой странный крест… – произнес задумчиво врач.

– Почему странный? – удивился он. В кресте он не заметил ничего необычного, наоборот, он был точно такой же формы, как и в обыкновенной церкви и это почему-то его успокоило.

– Самый обычный деревянный крест, из простого дерева, и вдруг такая драгоценность, без всякой оправы….Это дорогая вещь, и, похоже, старинная. Сейчас таких камней уже и не встретишь. Да этот сон подарил тебе настоящее сокровище!

– Да подожди о сокровищах! Меня больше беспокоит рукопись.

– А что в ней особенного? Обыкновенный монастырский манускрипт!

– Ты знаешь язык, которым она написана?

– Нет. Ну и что?

– И я не знаю. И наверняка – никто не знает! Ну и что? А то, что этот язык не похож на все остальные человеческие языки! Ты когда-нибудь видел такие буквы, хотя бы отдаленно?

– Нет, но я не знаток…

– И я тоже. Но я знаю достаточно, чтобы определить: этот язык уникален и не похож ни на что уже существующее. Я думаю, ценность этой рукописи намного больше, чем ценность сапфира. Если, конечно, камень действительно настоящий сапфир.

Внезапно их речь прервал тяжелый стон, и оба вздрогнули, а потом вздохнули – почти с облегчением. Стонал москвич.

– Он приходит в себя! – врач моментально бросился на звук, а он успел быстро завернуть рукопись и крест обратно в холст и спрятать за пазуху. Москвич открыл глаза.

– Что… что…. Что это было?! – голос его дрожал.

– Кошмар! – резко бросил он. Врач спросил:

– Что у тебя болит? У тебя хоть что-то болит?

– Ага! – поняв вопрос, радостно отозвался москвич, – болит, конечно! Затылок жутко болит! Стукнулся при падении.

Они переглянулись, и он прочитал в глазах врача облегчение. Состояние москвича явно было вне опасности.

– Нужно поскорее выбираться отсюда! – он не был намерен терять время на пустые разговоры.

И легко поднялся на ноги, давая пример другим. Освещая фонариком путь, быстро нашел дорогу к двери. Когда москвич с врачом добрались только до середины зала, он уже все понял.

Двери не было. Там, где была дверь, находилась сплошная стена.

 

2009 год, Россия, Москва

А в два часа началось то лихое, неистовое веселье, которое всегда характеризовало купеческую Русь. К потолку взлетали пробки от шампанского, с воплями, свистом, гиканьем, в безудержной пьяной удали гости заходились в безумной пляске. С песнями, танцами, криками носилась толпа цыган, и было так угарно, так разухабисто весело, как никогда еще не было в чопорном элитном казино.

Посреди всей этой беснующейся толпы скакал сам именинник. Он кричал больше всех, размахивал руками и плясал так, словно от этой пляски готов был отдать Богу душу. По его полному, раскрасневшемуся лицу градом валил пот, пиджак валялся прямо на полу, там же остался и галстук, а рубашка, расстегнутая на груди и выпущенная из-под ремня, как парус развевалась за его спиной. Вокруг же было столько шума и неразберихи, что видавший виды персонал казино (не занятый в зале) прятался в подсобных посещениях.

Гуляли по-русски. Бесшабашная, лихая русская удаль вырвалась наружу, и в этом размахе и раздолье как раз и были те черты., благодаря которым Россия стала великой страной. Людям, позабывшим обо всем, был не страшен сам черт, и, казалось, каждый из них в одиночку, голыми руками, схватится с целой монголо-татарской империей.

Столы ломились от икры, водки, осетрины, лососины, всевозможных грибных, мясных блюд. Еды было столько, что всем этим количеством можно было зараз накормить небольшое село. Впрочем, гости не обращали внимания на еду. Все из них были очень богатыми людьми, которые видели перед собой такое изобилие часто. В самый разгар лихой пляски прибыла новая партия гостей, и именинник, вырвавшись из круга плясовой, бросился встречать новоприбывших.

Несмотря на то, что внешность именинника располагала к себе (добродушный, открытый, настоящий рубаха-парень, который держится запросто со всеми и не чужд человеческим слабостям, отчего простой народ его просто обожал), было в глубине его глаз нечто такое, что могло срезать любую фамильярность, словно ножом. Стоило ему сверкнуть глазами из-под нависших бровей, как окружающие начинали бояться. Тогда из его глубин проскальзывало что-то настолько пугающее и дикое, что каждый чувствовал – лучше не выпускать это на поверхность. И вообще – лучше спрятаться подальше, если это вдруг вырвется на поверхность.

Облобызавшись с новоприбывшими, именинник особое внимание уделил одному из них – еще молодому, но очень перспективному министру, имевшему прочные и тайные связи в политических кругах.

После обычного обмена любезностями именинник, до конца верный своей роли рубахи-парня, потащил его за собою, плясать. Министр расстегнул пиджак. Из-под ворота рубашки сверкнул золотой крестик.

Именинник, сразу остановившись, бросил недобрый взгляд из-под нахмуренных бровей.

– Ты зачем это нацепил? Здесь не балаган!

– Не понял… – министр попытался обратить все в шутку.

– Снимай, говорю! В чужой монастырь со своим уставом не лезут! Не терплю я, брат, этого! Здесь тебе не церковь, чтоб глосса избирателей цеплять! Снимай!

– Да что вы, в самом деле… Застежка мелкая, мне и не справиться впопыхах, да еще в темноте.

– А ты сделай вот так!

Именинник быстро разорвал золотую цепочку прямо на его шее, и, стараясь не прикасаться к кресту, засунул все в карман пиджака. Невольные свидетели странной сцены охнули. Именинник, запрокинув голову, вдруг громко захохотал и бросился в толпу гостей, прихватив с собой какую-то цыганку из ансамбля.

Но танец не удался. На плечо именинника вдруг легла сухая, узкая ладонь старика, и, подчиняясь невольному знаку, он быстро вышел из зала. Тут же все веселье как бы сошло на нет, потухло, словно кто-то задул факел, и большинство гостей отправились наверх – в игорные залы, разбросанные по всему зданию.

Если бы кто-то увидел сцену, происходившую в маленьком кабинете рядом с залом, тот ни за что бы ни поверил своим глазам. Шумный, говорливый именинник на вытяжку стоял перед сухоньким стариком, к тому же ниже его на голову, и выглядел, как провинившийся школьник.

Внешность старика ничем не была примечательна. Он был очень стар – лет 80-85-ти, не меньше. Абсолютно белые волосы, узкое морщинистое лицо, полное отсутствие губ (такие узкие губы в природе представляли даже редкость) и острые, колючие глаза, словно сверлящие насквозь. Теперь в глазах застыло жутко злобное выражение. Одет старик был в потертый костюм еще советского пошива (совсем не уместный на гулянке миллионеров), но держался с военной выправкой. Худой, костлявый старик напоминал военного.

– Ты что делаешь, бестолочь… – старик говорил тихо, и голос его был сухим, каркающим, словно хрип. К тому же, он говорил с едва уловимым иностранным акцентом, – ты выдашь всех нас! Тупоголовое бревно! Как ты смеешь…

– Простите, я увлекся, – вся веселость и добродушие именинника исчезли без следа, а в глазах появилось такое же, как у старика, злобное выражение, – мне показалось, что я могу себе позволить…

– Ты ничего не можешь себе позволить! Пока – ты никто. Расхлябанная тряпка, и ничего больше. Без умения владеть собой невозможно построить сильную организацию! Я все время тебе это повторял! Умение лицемерить – удел сильного. А ты, бесхребетное ничтожество….

– Вы не должны так со мной говорить!

– Заткнись и слушай! Завтра история о том, как ты сорвал крест, попадет во все газеты и на все каналы. А сейчас ты подойдешь к тому человеку, извинишься и скажешь, что был пьян. И завтра же пошлешь ему новый золотой крестик.

– Я не стану этого делать!

– Станешь. Ты ничто. Книга бесполезна без меня, ты не знаешь всей правды о ней, а я знаю.

– Книги у меня еще нет.

– Уже есть. Иди к выходу. Там тебя дожидается один человек. С подарком….

– Мой друг!

– твой друг умер несколько часов назад как безмозглый идиот. Он полез к книге. И ты умрешь так же, если я не вмешаюсь в это… Иди! Книга ждет тебя. С ней ты станешь хозяином мира. Кое-кто не стал… Ты знаешь, кто. А ты станешь.

Тут произошло невероятное. Именинник вдруг бухнулся на колени перед стариком и быстро поцеловал ему руку.

– Спасибо, учитель! Простите меня!

– Иди, не теряй времени….

Прошло полчаса, когда именинник, сияя, вернулся в кабинет, прижимая к груди красивую бархатную коробку – по размеру старинной книги.

– Свершилось! Она здесь! Все то, к чему я так долго шел! Моя власть над миром!

Старик снисходительно потрепал его по щеке, но, несмотря на улыбку, из глаз его не исчезло злобное, хищное выражение.

– Учитель, все это нужно отпраздновать, и немедленно! Я приглашу своих самых близких друзей, позвольте! Я давно хотел вас с ними познакомить! Скажу, что из Германии приехал мой дядя. Пожалуйста, сегодня же мой день рождения! Прошу вас!

Улыбаясь, старик кивнул. Именинник бросился в зал. Появившиеся минут через десять официанты накрыли роскошный стол, внесли ведерки с лучшим французским шампанским. Вскоре появился именинник, и с ним шестеро друзей, в числе которых был и министр с крестиком.

Он представил старика своим дядей по материнской линии. Шампанское пенилось в бокалах, были произнесены первые тосты, как вдруг именинник, шагнув к двери, быстро захлопнул ее и повернул в замке ключ. В тот же самый момент старик выронил из рук бокал, который, упав на паркет, разлетелся на мелкие кусочки.

– Семеро…Без тебя здесь семеро…Заклинаю люцифером, что ты задумал?!

Усмехаясь, именинник смахнул со стола скатерть со всем содержимым. Среди грохота, шума разбитого стекла шестеро мужчин отпрянули от него… Только старик оставался на месте.

– Ты знаешь, – именинник вперил в старика невероятно тяжелый взгляд, – ты знаешь! Ты уже слышал это. Прокляты те, кто забрал мой покой, души их в ад увлеку за собой!

– Нет!!! – вопль, вырвавшийся из груди старика, был воистину страшен, – НЕТ!!! Ты не должен это делать! Еще рано! Ты нарушишь ритуал! Это принесет тебе ужасную беду! Ты не должен это делать!

– Ритуал состоится, но ты, старая тварь, его не увидишь!

Грохнув на стол коробку, именинник раскрыл ее и достал книгу. В тот же самый миг в комнате погас свет, а по стенам разлилось синее пламя. С воплями мужчины бросились к двери, замолотили кулаками, пытаясь выбить, но это было бесполезно. Фигура же именинника увеличилась в размерах. Его глаза вспыхнули ярко-красным пламенем. Комната наполнилась зловещими голосами-призраками. Словно в воздухе появились невидимые существа, несущие смерть. Лицо именинника исказилось от ярости. Он высоко поднял книгу над головой. По стенам, в синем пламени, заметались зловещие тенит. В тот же самый момент все люди, находившиеся в комнате (за исключением именинника) вспыхнули настоящим огнем. В том числе – и старик. Комната наполнилась жуткими воплями людей, горящих заживо. В воздухе повис тошнотворный запах гари и горелого мяса. Кожа уже слазила с черепа старика, когда, весь охваченный пламенем он шагнул к своему убийце…. Голос прохрипел:

– ты вызвал свою смерть… Когда….

Но договорить он не успел. Пламя разгоралось, пожирая плоть, и старик рухнул на пол. Вскоре в комнате осталось только 7 обугленных трупов.

Именинник вынул из кармана мобильный телефон и сказал жестким, сухим голосом:

– У меня непредвиденные обстоятельства. Захвати своих ребят и приберись в зеленом кабинете на первом этаже.

После этого аккуратно сложил книгу обратно в коробку. Вышел из комнаты, и запер ее за собою на ключ. Когда он вошел в зал, на его губах сияла счастливая, яркая, располагающая к себе улыбка.

 

2013 год, Восточная Европа

Фонариком он быстро прошелся по стене – двери нигде не было. Она исчезла. Он вернулся к своим спутникам – близким к самой настоящей истерике.

– Нужно думать – спокойно. Иначе мы все тут сойдем с ума. Поубиваем друг друга, – и, бросив на москвича пристальный взгляд, добавил, – Возможно, я убью тебя первым. У нас нет другого выхода, кроме как понять, что мы заперты здесь. Вернее, нас заперли. Мы должны думать о том, как отсюда выбраться! Надеюсь, хотя бы это понятно?

Потом усмехнулся. Темнота…. Что им знать о ней? И если их заперли вот так, в темноте, то какая разница, где быть запертым: в пустоте неизвестного замка или в центре современного мегаполиса с множеством машин, витрин, улиц, людей? Он распрямил плечи. Справился с болью, справится и с какими-то призраками. Подумаешь…

– И что теперь? – врач опустился на пол. С каждым мгновением луч фонарика становился все тоньше и тусклее. Потом свет погас.

– Если дверь открылась прямо перед вами, это еще не значит, что в нее нужно войти.

Врач спросил:

– Но ты вошел?

– Вошел. И, возможно, совершил ошибку.

– Как ты можешь знать?

– Никак. Я не узнаю об этом и не захочу узнавать.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Разве? По-моему, ответил подробно. Но если ты не понял….. Ты хотя бы знаешь, где мы находимся? Я – нет.

– Но в монастыре что-то случилось?

– Возможно, много веков назад. И с тех пор….Одно я знаю твердо: все это не случайно. Все это не просто так. И основная точка – рукопись. Именно от рукописи и стоит отталкиваться. Нам же остается только ждать утра. Что бы тут ни жило, в этом городе – монастыре, оно наверняка боится солнечного света.

Тонкая серебряная нота возникла из глубины темных сводов, разлилась в воздухе нежной трелью. Это был удивительный звук – звук, исполненный сияющей чистоты, какая только может существовать в детском голосе. Детский голос…. Тоненький голосок маленькой девочки пел рождественскую песенку о двух ангелах, прилетающих ночью к домику, где спит малыш, мечтающий о чудесах. Голос пел детскую песенку о мягком снеге, укутывающем теплой белой шубкой заснувшую землю, о елке, которую нарядили в гостиной, о двух ангелах, которые, сидя на карнизе окна, охраняют сон малыша, мирно спящего в своей уютной кроватке, обещая исполнить самое сокровенное из всех его желаний – волшебной ночью под Рождество.

Он застыл, сраженный странным явлением (детская песня в темноте), до тех пор, пока мелодия не впилась в его сердце (она была знакомой! Знакомой!), и в тот самый момент его сердце вздрогнуло, захлебнулось болью, как будто его ударили ножом.

«– …. И перестань действовать мне на нервы! Я объяснил достаточно понятно! Тебе уже давно пора стать взрослой девочкой, и понимать то, что тебе говорят! В каждом году будет елка, а я разве виноват, что важные переговоры, которых я ждал целый год, назначены именно на этот день!

– Но ты обещал! Ты же мне обещал! Ты обещал пойти со мной на елку!

– Да что же это такое, в конце концов! Я все тебе объяснил! Тебе давно пора понять, что твой отец очень занят, у него важный, серьезный бизнес, он работает, зарабатывает деньги, а не валяется на диване!

– Всех денег все равно не заработаешь!

– Кто тебе это сказал? Мама? Так вот ей скажи то же самое!

– Папа, но неужели нельзя отложить свои дела на два часа и пойти со мной на елку?

– Разве я виноват, что переговоры с этим клубом, и подписание контракта назначено именно на то время, когда у тебя елка? Разве я в этом виноват? Пойми ты: подписания этого договора я ждал целый год! Он открывает для нас такие возможности, что…А! Ты все равно ничего не поймешь! В конце концов, ты же поедешь с мамой!

– С мамой я хожу каждый год! Я хочу с тобой!

– Елка тоже бывает каждый год! Я пойду в следующем году обязательно!

– Но ты даже не послушаешь, как я буду петь!

– Дома мне споешь!

– Давай сейчас!

– Нет, лучше вечером. Сейчас мне надо сделать несколько очень важных звонков…».

Детский голос пел о снеге, падающем в ночь под Рождество, и о малыше, мирно спящем в уютной кроватке, и о двух ангелах под крышей дома, которые…. Он вскочил, чтобы бежать в темноту:

– Прости меня! Я иду! Я сейчас иду! Прости меня!

Он бросился вперед рывком… Какая-то тяжесть обхватила его руки, плечи, тяжесть, не дававшая сдвинуться с места, дышать… Он отчаянно боролся – до тех пор, пока его не повалили на пол, лицом вниз, и там он наконец пришел в себя: от незначительной боли в разбитой губе и от поражающей насмерть боли в сердце. Москвич и врач держали его, буквально повиснув на нем. Наконец они ослабили хватку и с облегчением вытерли пот…

– Оставьте меня… – он дернулся всем телом, затем сел, и в тот момент увидел то, что увидели его спутники. Песня исчезла. В темноте, впереди, откуда она шла, был светящийся синий квадрат, обрамленный, вместо рамы, горящим пламенем. В глубине билось искаженное злобой лицо чудовища, монстра (ужасающий истинный лик настоятельницы). Звериный оскал находился в глубине квадрата за толстым стеклом, и было ясно, что по какой-то причине он не может вырваться наружу. Существо словно запечатали пламенем, и оно бесилось от дьявольской злобы. Яркая вспышка – и все исчезло, в том числе и детская песня. Он опустился на пол, закрывая лицо руками.

– Это была ловушка, – врач осторожно прикоснулся к его плечу, – тебя хотели забрать!

Он молчал по-прежнему, закрывая лицо руками. Врач осторожно спросил:

– Это был голос твоей дочери, верно?

– Она пела эту песню. Она должна была петь ее на рождественской елке, зимой. Она так просила меня пойти с ней в тот день…. Я был занят делами, и не пошел. Не слышал, как она поет.

– Ничего страшного, в этом году точно пойдешь! – весело сказал врач, – особенно после такого напоминания!

– Не пойду, – голос его прозвучал тихо.

– Твоя дочь… Она осталась дома? Ты беспокоишься о ней? Думаешь, что она в опасности?

Он отнял руки от лица.

– Я никогда больше не пойду с ней на елку. И я никогда не услышу, как она поет. Моя дочь умерла несколько лет назад. Ей было девять.

– Прости, пожалуйста…. – неуклюже пробормотал врач, – прости… я не должен был…я…

А потом раздались шаги – возникшие из темноты. Все трое увидели белую тень – призрака, и, когда шаги приблизились, из темноты появилась фигура женщины в длинной белой одежде. Женщина как будто плыла над полом, двигаясь по направлению к ним и не касаясь ногами досок. Он узнал ее и облегченно вздохнул. Это была та самая женщина, которая разбудила его ночью, чтобы указать место, где спрятан таинственный сверток. Его спутники онемели от изумления, застыв, как живые статуи.

Призрак приплыл к противоположной стене. Женщина вытянула руку и, когда прикоснулась ладонью к камням, раздался громкий щелчок. Тут же они увидели дверь – самую настоящую дверь в стене, но только заколоченную досками, занавешенную большой ржавой цепью. Женщина протянула руку во второй раз – и цепь упала на пол с громкий лязгом. В тот же самый момент призрак исчез.

– Дверь! Она открыла дверь! Дверь! – завопил москвич.

Доски двери были гнилыми, но гвозди, державшие их, прочными. Они трудились достаточно долго – до тех пор, пока последний гвоздь не упал на пол. В высоких сводчатых окнах появились первые лучи рассвета.

Навалившись одновременно, они толкнули старинную дверь, из которой посыпалась труха. Быстро проскочив прямую деревянную лестницу, они оказались на высоком зеленом холме, с наслаждением вдыхая свежий утренний воздух. Они стояли на холме прямо за замком. С возвышения ясно просматривалась узкая лента дороги (той самой дороги через лес, по которой они пришли). Лес виднелся вдали сплошной темной полосой, но верхушки деревьев были чуть позолочены ясным утренним солнцем. День обещал быть ясным и солнечным: желтый диск солнца уже поднимался из-за леса и холмов.

Они находились с противоположной, тыловой стороны замка, далеко от ворот, которые были и не видны. Вскоре они шагали по дороге по направлению к лесу.

 

2013 год, Восточная Европа

– Послушайте… нужно решить, что мы будем говорить обо всем этом! – немного задыхаясь от быстрой ходьбы, сказал врач.

– Нужно молчать. Мы должны молчать. До тех пор, пока мы не выясним все, что произошло!

– А мы будем выяснять? – в голосе врача прозвучала ирония.

– А почему нет, если уж ситуация сложилась таким образом? – отреагировал москвич, – в конце концов просто любопытно узнать, что произошло в монастыре, куда делся город и каким образом все это касается нас!

– Что ж, я за то, чтобы раскрыть тайну! – сказал врач.

– Я и подавно! – он усмехнулся, – с этого момента тайна становится моей личной, если уж касается напрямую меня! И я не успокоюсь, пока ее не раскрою.

Вскоре лес стал реже и сквозь просветы в деревьях они увидели остов автобуса и фигурки бегающих людей. Возле места катастрофы почему-то было слишком много людей. Они вышли на поляну и почти сразу же наткнулись на женщину-экскурсовода, которая подбежала к ним с радостным криком:

– Ну наконец-то! Где вы пропадаете? Мы дозвонились! Все телефоны заработали! Сейчас за нами пришлют помощь! Они уже едут!

– Здесь всегда было так пустынно? – обратился он к ней.

– Да, действительно, – она согласилась, – здесь пустынная местность. Поблизости нет даже самой маленькой деревушки. Ближайшее жилье за много километров отсюда. А ведь странно, почему остается пустынной такая красивая земля! Здесь никогда не пытались даже что-то строить. Говорят, об этих краях ходит какая-то дурная слава, но что именно, я не знаю… Я слышала только, что это очень плохое место. Я никогда не слышала, чтобы в этих краях жили люди, а я вожу экскурсии по замкам уже много лет! Ой, смотрите – кажется, помощь! – и, прервав разговор, женщина побежала к автобусу и машинам (в их числе и машине скорой помощи), которые действительно двигались по направлению к ним между деревьев.

Машины подъехали практически одновременно, и вскоре все смешалось в столпотворении и шуме: туристические автобусы соседствовали с полицией, а телевидение – со скорой помощью. Раненого водителя погрузили на носилки и увезли на скорой – под щелчки и зажженные лампочки фото – и видеокамер. Он постарался спрятаться подальше от камер, и одним из первых пробрался в автобус, предназначенный для тех, кто не пострадал. Наконец шумная кавалькада двинулась в путь. Женщина экскурсовод скучала на переднем сидении возле окна. Он подсел к ней.

– Я хотел вас спросить. Мне рассказывали, что в этом лесу находятся развалины монастыря, построенного на месте древнего города. Говорили, что монастырь очень древний, построен много веков назад. Стены неплохо сохранились…

– Монастырь? Первый раз слышу! Ничего подобного здесь даже близко нет!

– А мне рассказывали, что это очень красивая постройка. Напоминает целый город, огороженный высокой стеной. Мне было бы интересно узнать, почему в него не возят туристов.

– Я не знаю, кто вам это рассказывал, но он ошибся. В этих краях никогда не было монастырей. Я ведь уже говорила вам, что эти земли всегда были пустыми. А знаете, мне очень интересно то, что вы мне рассказали. Дело в том, что в средние века действительно маленькие города строились вокруг монастыря и замка местного сеньора. Такие поселения стирали монастырские границы и полностью сливались с городом, с остальными домами. Получался так называемый монастырский город, в котором монахи жили открытой жизнью, а не в замкнутом пространстве. Но меня заинтересовал ваш рассказ потому, что подобные поселения не сохранились до наших дней в чистом виде. Постройки домов разрушились, и ради сохранения сомнительной исторической ценности их никто не стал бы восстанавливать. Реконструировали только замки и крепости как музейные комплексы. А городки, о которых вы мне рассказали, в таком виде сохранились только на страницах учебников истории, то есть в теории. Мне очень интересно, как вы сумели все это узнать? Вы увлекаетесь историей?

– Нет.

«– …..как ты сказала? Сзади было что, конюшня?

– Ну папа, подожди, не перебивай! Ты ничего не понимаешь! Какая конюшня? Смотри, я тебе нарисую! Вот я рисую много-много домиков, видишь?

– Какие домики? Мы же говорили о замке?

– Папа! Настоящий замок и был из множества домиков, только все они были внутри! Слушай: бедные люди, горожане, селились поближе к замку богатого феодала, сеньора этой земли. Рядом всегда была церковь. Все это обносилось высокой крепостной стеной, и так замок превращался в небольшой город! Очень часто церковь была совмещена с монастырем, и за церковью находились кельи монахов, дом, в котором они жили, и часто библиотека. Иногда замок феодала был намного меньше по размеру, чем монастырь вместе со всем пристройками. И часто главная власть принадлежала монахам, которые всем управляли и у них было много-много денег, поэтому замок и все дома города называли монастырем! Говорили монастырь – а на самом деле это был небольшой город с настоящим замком!

– Где ты все это вычитала? Из книг?

– Из книг, конечно! У меня их много, книг. Знаешь, среди них такие интересные… Я и не думала, что про замки можно так интересно писать. Ты мне подаришь еще книжки, папа? Папа!»…..

– К сожалению, не сохранилось ни одного подобного замка-города. Их невозможно сохранить. Во-первых, большая площадь, а во-вторых, слишком много построек, не представляющих никакой художественной ценности – к примеру, крестьянских хижин, постоялых дворов… Музейный комплекс служит определенной цели, это не только история, но и бизнес. Поэтому мы сохраняем историю так, чтобы она была интересна для туристов.

– А что происходило с такими городами потом?

– Их стирали с лица земли феодальные войны и междоусобные распри местных феодалов, каждый из которых хотел урвать кусок пожирнее, особенно за спиною соседа. А в этих краях был целый период восстаний, которые часто возглавлялись рыцари-крестоносцами, вернувшимися из святой земли. Часто причиной таких восстаний была религиозная рознь, но в основе всегда лежала алчность. Потом было нечто вроде крестового похода на секты катаров и люцифериан, которыми, по официальным церковным документам, были полны эти земли. Церковь уничтожала ересь и колдовство целыми городами и строила монастыри на их месте, чтобы очистить землю. Поэтому в наших краях так много монастырей. И так много уничтоженных городов. Но и монастыри гибли в этих войнах, так как они были укреплены и представляли собой нечто вроде вооруженной крепости. Часто монастырские замки использовали для настоящей обороны, и их осаждали, как города.

– Значит, церковь преследовала свои цели?

– Не всегда. Иногда это были просто фанатики, средневековые фанатики, чьи действия теперь нам трудно понять. Но тогда они могли быть оправданы.

– Оправданы?

– Церковь уничтожала своих врагов с мечом в руке. Тогда был век жестоких нравов. Ходили легенды о поклонниках дьявола, чья организация была довольно могущественна. Точно так же, как большинство порядочных людей поклонялись Богу, были и такие, которые поклонялись дьяволу, и ради своих черных месс убивали других людей.

– И поэтому уничтожали детей и женщин?

– Я думаю, вы преувеличиваете. Все эти ужасы про инквизицию довольно преувеличены современными любителями исторических сенсаций! Их просто выдумывают! В большинстве случаев всё это – просто ложь. Ничего страшного в работе инквизиции не было. Церковь должна была как-то защищаться.

– А кто на нее нападал?

– Многие! Очень многие! Кроме того, нужно понимать время, в которое они жили, их грубую психологию…..

– А почему вы считаете, что их психология была грубой?

– Ну… Они явно не думали, как мы сейчас в цивилизованном обществе! И не испытывали такие чувства (нежные, утонченные), как испытываем мы! Это были другие чувства (грубые, простые), другой разум и нам не понятные законы отношений между людьми, грубее и проще. И потом, средневековье так от нас далеко! Зачем думать и вспоминать о тех временах, тех людях? Я не думаю, что действительно происходили такие ужасы, как нам навязывают в современном информационном потоке.

– Но вы сами говорили, что церковь уничтожала целые города…

– Просто своих врагов. Поверьте, без вины никого не убили! Если кто-то и попал в руки инквизиции, значит, он это заслужил! Если поклонники дьявола убивали тех, кто служил церкви, должна же была церковь как-то защищаться!

– Понятно, – ему вдруг расхотелось продолжать разговор. Взгляды женщины показались ему настолько глупыми, что не могли вызвать ничего, кроме презрения. Но в то же время он понимал, что именно так думает большинство людей. Простые люди просто никогда не задумываются о том, что психология инквизиционных доносов, предательств и преступлений мало отличается от доносов, предательств и запугиваний в век компьютеров и мобильных телефонов. В современности никого не сжигают на кострах. Предпочитают «сжигать» – другим образом.

Вежливо кивнув женщине, он прошел через салон автобуса на свое место. Потом откинулся на удобную спинку и взглянул украдкой по сторонам. Салон выглядел мирно и безучастно: успокоенные пассажиры занимались своими делами. На него никто не обращал никакого внимания.

Он аккуратно достал из кармана куртки холщовый сверток и положил его себе на колени. Сверток пах плесенью, пылью, непонятным, сладковатым запахом древности, и выглядел совершенно обычно. Осторожно развернул бечевку, боясь, что холст может рассыпаться в его руках. Но холст был крепким, и ничего не рассыпалось. Даже рукопись в форме свертка – она выглядела древней, но прочной. Он отложил в сторону рукопись (все равно в загадочных иероглифах, он ничего не мог понять) и взял в руки крест (размером чуть больше ладони) – простой деревянный крест с вкрапленным прямо в дерево большим синим камнем. Камень был очень красив. Он загадочно сверкнул в тусклом свете пасмурного дня, оставив легкий синеватый отблеск на его ладони. Его грани и четкая форма указывали на то, что это был камень благородного происхождения, а не просто кусок стекла. Настоящая драгоценность! Возможно, чистый сапфир. Он никогда не видел настолько больших сапфиров, поэтому задумчиво уставился на него.

Камень манил, притягивал его взгляд – загадочный талисман из далекого прошлого…

 

1413 год, Восточная Европа

Маленькая девочка бежала по длинному, темному коридору. Девочка бежала быстро, задыхаясь, одной рукой отталкиваясь от стен, другой что-то крепко прижимая к груди.

– Мамочка! Мама! – крик ее, отраженный от стен, терялся в глубинах потолка.

Девочка держала в руках свою холщовую куклу с волосами из пакли. Рука куклы была отломана.

– Мама!

Девочка быстро забежала в одну из дверей, и дверь захлопнулась за ней с пронзительным скрипом. Это была большая комната с тремя окнами и сводчатым потолком, очень светлая, с широкой кроватью под коричневым балдахином. Комната была убрана достаточно хорошо, но по темным тонам мебели становилось понятно, что это гостиница.

Возле кровати стояла мать девочки, Катерина, складывая в стопку постельное белье. Катерина выглядела опрятно и строго: ее волосы были собраны в аккуратный белый чепец, а серое платье украшал белый передник. Женщина справлялась с обязанностями горничной очень ловко. Лицо ее было задумчивым, а мысли витали где-то далеко. Так далеко, что она не заметила и не услышала, как в комнату ворвалась ее дочь с громким криком.

Вздрогнув, Катерина невольно провела рукой по лицу. Потом растеряно улыбнулась, глядя на девочку:

– Что случилось, Марта?

– Моя кукла сломала ручку! Мама, вылечи куклу! Ей больно!

Улыбнувшись, она аккуратно взяла куклу из рук маленькой девочки и быстро вставила в пазы туловища оторванную руку, потом отряхнула на кукле рванное платье и вернула ребенку:

– Ну, вот. С ней все в порядке.

Девочка наклонила голову.

– А ручка у нее уже не болит?

– Наверное, нет. Но давай все-таки спросим у нее?

Немного наклонив голову и сменив серьезное напряженное выражение лица на ласковую полуулыбку, женщина поступила так, как поступало большинство матерей во всем мире: принялась говорить с куклой и тут же сочинять кукольные ответы, пытаясь занять свою маленькую дочь не затейливой веселой игрой. Девочка заливалась счастливым смехом и хлопала в ладоши. В сводчатое окно светило солнце, оставляя яркие отблески на сложенных простынях.

– Вот, видишь, ручка куклы уже не болит. Кукла говорит, что с удовольствием будет играть с тобой дальше! – женщина протянула игрушку девочке.

Девочка засмеялась:

– Мама, ты как маленькая! Кукла же деревянная! Она не умеет говорить!

– Правда? – женщина сделала вид, что расстроилась, – а мне показалось, что умеет!

– А ты не положишь на руку листочек?

– Какой листочек?

– Как ты делаешь с людьми! Когда у кого-то болит рука, ты кладешь листочки и перевязываешь тряпочкой, а потом рука уже не болит! Помнишь, как ты вылечила старика, который живет за амбаром? И жену пекаря, когда ее ногу раздуло, как у свиньи!

– А, понятно. Но видишь ли, в чем дело… Листочки и травки нужно класть на ранку только людям, когда им плохо и больно, когда они заболели, потому, что люди более слабые, чем куклы. А кукла сама справится, у нее уже прошла ручка и она мне сказала, что готова играть дальше.

– Мама, а что делают эти листочки? Они говорят ране, чтобы она больше не болела?

– Точно! Каждый листочек и травка обладают разной силой….

– А что такое сила?

Женщина опустилась на колени, чтобы быть вровень с ребенком.

– Сила – это способность помогать другим людям.

– Лечить ранку? Чтобы не было больно?

– Да, и не только лечить ранку, но и снижать жар, и лечить боли. Травки и листики умеют лечить разные болезни, и когда кому-то очень больно и плохо, я беру листик, который знает, как забрать эту боль, и он мне помогает.

– А откуда ты знаешь, какой листик надо взять?

– Меня научила моя мама, а ее научила ее мама, то есть твоя бабушка. А когда ты станешь немного постарше, я научу тебя!

– Правда? И я тоже буду знать все про листочки и травки?

– Конечно! Я научу тебя разговаривать с ними, и когда ты подойдешь к какому-то цветочку, он расскажет тебе обо всем, что умеет, и ты будешь знать, к какой ранке надо его приложить.

– Чтобы рана зажила?

– Чтобы рана зажила.

– А у тебя много таких листочков?

– Их много в лесу. Помнишь, когда мы гуляли с тобой в последний раз, я собирала листки с одного куста, который рос на поляне? Когда я заговорила с этим кустиком, он мне рассказал, что если приготовить из его листиков лекарство и дать дедушке, то оно поможет ему от болей в ногах и спине. И я собрала листочки, и приготовила лекарство, а потом….

– Потом дедушка смог ходить!

– Да. И ему стало легче. Его ноги перестали болеть так сильно, и он смог встать с постели.

– И ты научишь меня всему?

– Если захочешь, научу.

– Конечно, хочу! Я тоже хочу быть такая добрая, как ты, и всем помогать.

Улыбнувшись, женщина обняла, поцеловала девочку и встала с колен:

– Ну хорошо, малыш, иди! А мне надо работать. Только никому не рассказывай то, что я тебе говорила, ладно?

В голосе женщины промелькнула тревога, но девочка ее не заметила. Просто кивнула со взрослым видом и послушно сделала несколько шагов к двери. Но, остановившись, решительно вернулась к матери:

– Мама! Я хочу тебя спросить…..

– О чем спросить, Марта?

– Это правда, что мы скоро отсюда уедем?

– Почему ты так думаешь?

– Я слышала, как вы разговаривали с дедушкой несколько дней назад…. А сегодня ночью ты вернулась в комнату вся промокшая и стала собирать наши вещи. Ты думала, что я сплю, но я не спала. Я все видела… Почему ты так делала?

Женщина снова опустилась на пол перед девочкой, нервно вздохнув:

– Марта… милая моя… Послушай меня очень внимательно. То, что я скажу тебе, очень важно. Но сперва обещай, что ты никому не скажешь, даже дедушке. Ты обещаешь?

– Хорошо, я никому не скажу!

– Я хотела рассказать тебе позже… Но ладно – скажу теперь. Слушай. Мы должны уехать сегодня ночью. Не спрашивай, почему, куда – просто так нужно. Мы уедем вместе с одним очень хорошим человеком, который приедет за нами…

– А знаю, кто он! Это красивый офицер, которого ты любишь!

– Откуда ты про него знаешь?

– А дедушка говорил! Он говорил, что этот офицер очень хороший, и любит нас с тобой, и что я не должна тебе мешать и плохо себя вести. А я и не собиралась! У него красивая шляпа и добрые глаза! Мама, а если он нас любит, значит, он мой папа?

– Нет. Но он будет тебе, как папа. Он очень хороший человек.

– Он нас заберет?

– Да.

– И мы будем жить с ним?

– Да.

– А почему об этом нельзя рассказать дедушке?

– потому, что все это произойдет очень быстро.

– А куда мы поедем?

– В другой город. Очень большой. Тебе там понравится.

– И мы будем жить в замке?

– Нет. Но в очень хорошем доме.

– А дедушка к нам приедет?

– Обязательно! Чуть позже мы его заберем!

– Тогда ладно. Давай поедем. А то мне здесь не очень и нравится!

– Девочка моя, солнышко мое родное… – женщина обнимала ее, целовала изо всех сил, – спасибо тебе, солнышко мое, доченька…

Девочка лукаво и кокетливо наклонила голову набок.

– Мама, а можно мне посмотреть синее солнышко?

– Синее солнышко?

– Ну хотя бы подержать его в руках? Немножко?

Женщина встала, внимательно глядя на девочку. Лицо ее снова стало серьезным.

– Хорошо. Пойдем.

Взяв дочь за руку, она вывела ее из комнаты. Они быстро прошли по темному узкому коридору до конца и по винтовой лестнице поднялись наверх. Женщина толкнула низенькую дверь в стене, и они оказались в другой комнате, намного меньшей, чем предыдущая. Это была темноватая комната с одним окном, двумя деревянными кроватями и грубым, не красивым комодом. Комната находилась под крышей, в покатой крыше было единственное окно. Женщина, порывшись в комоде, достала резную деревянную шкатулку, закрытую на замочек. Сняв с шеи свой медальон, женщина вынула оттуда крошечный ключик и открыла замок. Она вынула из шкатулки большой синий камень, мгновенно засверкавший в ее руках и словно осветивший всю комнату. Это был тот самый камень, сапфир, который находился теперь в кресте (и его нельзя было не узнать). Камень был прекрасен! Он играл в свете дня всеми гранями и поражал великолепием, являвшим резкий контраст с убогой каморкой. Девочка восхищенно вздохнула, протягивая ладонь:

– Синее солнышко!

Действительно, камень был слишком красив и роскошен для бедной комнаты, и напоминал настоящее солнце. Женщина протянула камень ребенку. Зажав в ладошках, девочка рассматривала драгоценность со всех сторон. Женщина зажала детскую ладонь:

– Пускай синее солнышко теперь будет у тебя!

– Мама, правда? Ты серьезно?

– Конечно! Пусть это будет твое синее солнышко!

– Ты мне его даришь?

– Конечно, дарю. Этот камень очень дорог для меня. Мне подарил его очень дорогой человек, твой отец. И сейчас я дарю его тебе. Смотри, не потеряй!

– Ну что ты, мама! Ты правда его даришь мне?

– Правда.

– И я смогу положить его в свою коробку?

– Сможешь.

– Мама!!! – это был крик восторга, нечеловеческой радости. Визг настоящего детского счастья. Завизжав изо всех сил, девочка бросилась на шею матери, принялась бешено ее целовать….

Стук был глухой, очень далекий, но в комнату долетел отчетливо. Это в коридоре стучал палкой старик. Вскоре послышался и его голос:

– Катерина! Катерина! Скорей иди сюда! Катерина!

– Ну, все, – с глубоким вздохом женщина разжала руки девочки, – мне надо идти. Дедушка меня зовет. Иди играй со своим солнышком. И помни обо мне, ладно?

Они поцеловались в последний раз. Девочка на ходу обернулась:

– Мама, я тебя люблю! Я очень-очень тебя люблю, мамочка!

Она быстро побежала по коридору и ее волосы развевались за спиной.

 

2013 год, Восточная Европа

С балкона открывался потрясающий вид на старый город. Перед ним как на ладони открывалось целое море крыш. Разноцветные крыши были залиты дождем, который шел с утра, но это не портило впечатления, напротив. Залитый дождем город был фантастическим видением, экстравагантным цветком, выросшим на почве древних легенд и преданий. В нем каждый переулок превращался в запутанный роман, а переходы и площади – в неразгаданную тайну. Он любовался им с балкона, долго смотрел из окна, чувствуя себя отрешенно и от города, и от целого мира. И все-таки… все-таки одну из неразрешимых его загадок он был вынужден разгадать.

Администратор отеля очень расхваливал вид из номера, говоря о панораме красивого современного города с древней историей. Слова администратора были ему смешны. Древние истории….. Что может знать об одной из них этот администратор? Впрочем, а что может знать о них он сам? И в то же время гостиничный номер ему понравился. Это был обычный, стандартный номер большого отеля. Он видел сотню таких, и именно эта привычность действовали на него особенно успокаивающе. И он расслабился впервые, как вышел из автобуса. По крайней мере, теперь он мог думать.

Он открыл ноутбук и получил электронное письмо, которой с нетерпением ждал уже второй час. В пасмурной комнате ярко светился экран маленького компьютера.

«Дорогой друг, я очень рад, что ты нашелся! Надеюсь, твоя будущая статья получится (просто замечательно, что красота здешних мест, как ты пишешь, вдохновила тебя написать историческую статью. Кажется, в школе ты тоже увлекался историей). Единственный, кто может тебе помочь, это профессор Славский. Славский долгое время занимался археологией и собирал мистические легенды, связанные с местными замками. Он написал несколько крупных работ, которые вызвали переполох в научных кругах. Одни называют его гением, другие – шарлатаном. Но если есть человек, который знает самое невероятное о средневековье, то это профессор Славский. Он хороший человек, хоть и большой чудак. В настоящее время Славский преподает здесь в университете и работает в музее, готовит очередную книгу. Я с ним в хороших отношениях, так что можешь сослаться на меня. Но учти: если твоя история не покажется ему интересной (вернее, разговор о твоей статье), Славский просто не будет с тобой разговаривать. Указываю те телефоны, которые знаю. Жду от тебя очередной вести. Когда ты собираешься возвращаться? Пока!». Он выключил компьютер. Потом сказал в пустоту:

– Никогда.

Он смотрел на размытое дождем свое отражение в тусклом, залитом водой окне. Отражение напоминало расплывчатое пятно и словно удалялось от него – все дальше и дальше. По булыжникам тротуара в дождевые канавы стекали потоки воды, образуя длинные пенящиеся ручейки, в которых так любят играть дети, запуская бумажные кораблики во время дождя. Пенный, бурлящий поток, быстро спешащий по камням вниз…. Уносящий белый бумажный кораблик с желтоватой полоской на намокшем боку….

– Папа, смотри! Он плывет! Папа!

Маленькая девочка в потемневших от воды джинсах, с черными взъерошенными волосами быстро размахивала руками.

– Папа, он плывет! Посмотри! Папа!

Бумажный кораблик уплывал вниз в струях дождя, унося с собой детскую мечту. Маленькую мечту, умещающуюся, наверное, в кулачке … Мокрые волосы прилипли к разгоряченному лбу, и струи дождя, бесконечные струи дождя падали на худенькие детские плечи:

– Папа! Смотри! Он плывет! Плывет! Папа!

Белый кораблик действительно плыл в никуда. Он прижал лицо к стеклу, залитому дождевыми стрелами. Стрелы дождя катились вниз по стеклу, пересекая его лицо, как не пролитые, не возможные слезы. Он подавил в себе бешеное желание броситься вниз, и возможно, даже разбить голову о камни мостовой…. Вздрогнув, оторвался от окна. Дождь разогнал с улицы прохожих. На тротуаре исчезал пенящийся ручеек. Вокруг никого не было.

– Здравствуйте. Я хотел бы поговорить с профессором Славским.

Женский пожилой голос:

– Он сейчас работает в музее.

Медленно набрал номер музея.

– Профессор Славский? Я хотел бы встретиться с вами прямо сейчас, дело очень серьезное. Мне рекомендовал обратиться к вам мой русский друг, он занимался у вас… Да… Я понимаю, что вы очень заняты, но мой случай исключительный. Когда вы узнаете все подробности, вы не пожалеете, что потратили свое время. Нет, сказать по телефону я не могу. Нет. Это слишком серьезно. Я могу приехать прямо сейчас? И возьму с собой документ, который я хотел бы вам показать. Какой документ? Это вы узнаете при встрече.

Одев плащ и подняв воротник, он решительно вышел из номера. Остановил такси, сказал название музея. В машине было включено радио – пожилой водитель увлеченно его слушал. Модную песню прервали на середине:

– Мы передаем экстренный выпуск новостей. По-прежнему нет никаких подробностей о зверском ритуальном убийстве 48-летней….

Водитель протянул руку, чтобы переключить радио на другой канал, но он его остановил:

– Подождите!

– А, ничего интересного! Просто очередной придурок объявился, вот и все! Я уже слышал подробности час назад. Какую-то бабу нашли в своей квартире зарезанной… ничего не взяли. Ни денег, ни вещей. Голову ей отрезали, а на всем теле этот придурок вырезал ей кресты.

– Кресты?!

– На всем теле. Идиот, точно! Только сумасшедший мог такое сделать. Псих. А искать психа в огромном городе – как иголку в стоге сена! – водитель присвистнул.

Выпуск новостей продолжался.

– Прокурор города сообщил о том, что дело об этом страшном убийстве поставлено под особый контроль и в ближайшее время возможны новости. Подробности о расследовании мы будем сообщать постоянно…

По радио пошла длинная реклама – мебели, туристических путешествий….

– Что это за женщина?

– Обычная! – водитель радостно продолжил разговор, – жила одна. А имя я не запомнил. И кем работала – тоже. Помню только, в одном из выпусков новостей сказали, что вчера на рассвете она вернулась из командировки. Значит, ее работа была связана с разъездами, командировками. Я еще подумал – какой ужас: вернуться из поездки домой и напороться на психа в собственной квартире! Просто кошмар! Да, еще одна любопытная подробность: кота ее тоже убили.

– Как это?

– Ну, у нее был кот. Она жила вдвоем с котом. Кота нашли рядом с ее трупом. Ему тоже отрезали голову.

– Господи…

– Псих, точно!

Такси медленно катило по улицам города.

 

2013 год, Восточная Европа

Зал археологического музея был огромен, он подавлял своими размерами. Музей был уже закрыт, но его пропустили, когда он назвал охраннику свое имя и объяснил, что договорился о встрече с профессором Славским. Охранник ввел его в зал, где в глубине, возле стены, пожилой мужчина в синем халате копался в деревянном ящике, перебирая какие-то черепки. Профессор Славский был низкого роста и напоминал смешной подпрыгивающий шарик. Энергичный шарик с пышной седой шевелюрой и длинными седыми усами. У Славского были умные и проницательные глаза поблекшего серого цвета, и волевой подбородок.

– Значит, это вы мне звонили, – охранник ушел, оставив их наедине. Профессор говорил быстро-быстро, и голосок у него был тоненький, как у подростка, – а вы довольно наглый молодой человек! Но, если честно, мне даже понравилась ваша настойчивость. Встреч со мной таким образом добиваются не часто.

Он улыбнулся. Профессор вызывал симпатию. Улыбка произвела благоприятное впечатление, и профессор потеплел.

– А вы совсем не похожи на студента или научного работника! И на журналиста тоже не очень смахиваете….

– Я не журналист.

– Тогда кто вы такой? И что вам от меня нужно? Я мог бы заподозрить в вас бандита. На бандита вы похожи. Но что нужно бандиту от меня?

– Давайте пройдем в кабинет и вы не будете больше гадать!

– А чем вас не устраивает разговор здесь?

– Слишком большое пространство. Слишком темно. Легко можно подслушать. Здесь хорошее эхо.

– Может, вы секретный агент? Хм… у меня действительно есть здесь свой кабинет, но я не пускаю в него посторонних.

– Когда вы узнаете цель моего прихода, я прекращу быть для вас посторонним.

– Молодой человек, ваш друг был одним из самых лучших моих студентов и сотрудников. Его помощь на раскопках была просто бесценной. Если бы не он, я не стал бы даже разговаривать с вами, но… Но из уважения к нему я согласен вас выслушать. Подчеркиваю – только из уважения к вашему другу! Я слишком занят, но могу выкроить для вас пару минут!

– Этого будет достаточно.

Кабинет профессора был тесной клетушкой, заваленной огромным количеством бумаг, книг, журналов, папок, каких-то ваз, коробок с экспонатами и т. д. Среди этой груды едва был виден компьютер (вернее, только часть монитора – все остальное было завалено бумагами) и совсем не виднелся стол, на котором и лежало все вышеперечисленное. В кабинете профессора негде было даже сесть. Он старательно запер дверь. Потом вынул из холщового свертка рукопись и отдал Славскому.

– Что это такое?

– Древняя рукопись. Совершенно случайно мне в руки попал этот документ, написанный на непонятном языке. Так как с этой рукописью связаны определенные события в моей жизни, мне хотелось бы знать, о чем конкретно идет речь!

По мере того, как профессор изучал рукопись, лицо его менялось все больше и больше.

– Боже мой… Боже мой… Как вам в руки попало это сокровище?!

– Сокровище?

– Это же подлинный 15 век! И не подделка! Подделку я сразу узнаю. Запах… Чернила… Сорт бумаги… расплывчатые буквы, в некоторых местах… Документ подлинный, никаких сомнений – настоящий 15 век! Редкость! Огромная редкость! Я думал, что видел много древних манускриптов, но тут… Я никогда не видел ничего подобного… Никогда… Боже…

– Что это за язык?

– Я не могу сказать вам так сразу… У меня есть некоторые предположения… Этот язык еще большая редкость, чем пергамент. В современности он считается потерянным. И за всю жизнь я никогда не видел, чтобы целый документ был написан на этом языке. Люди, знающие его, всеми способами скрывали это знание, как проклятие. Да за одно упоминание вслух только о символе этого языка в средние века можно было лишиться жизни! Более того: если кто-то знал о нем, такого просто не оставили бы в живых… А тут целый документ, написанный им…Молодой человек, это открытие! Где вы взяли эту рукопись? Вы владелец?

– Да, я. Эту бумагу…. Мне отдала одна женщина. Вернее, подарила. Только вот цель… Зачем она это сделала, я и хотел бы понять.

– Как странно… Вы знаете эту женщину?

– Нет. Я видел ее впервые в жизни! А может, и не впервые, но я не могу вспомнить, видел ли я ее прежде, и где… У меня есть все основания подозревать, что она была монахиней.

– Монахиня?! Нет, это невозможно! Монахиня! Никак не возможно!

– Но почему? В монастырях часто хранятся древние манускрипты.

– Монастырь, в котором хранятся такие манускрипты, просто не может существовать! Если он существует, то это монастырь дьявола! Знаете ли вы, что это за язык? Это язык дьявола, так называемые дьяволовы письмена, которым пользовались члены еретической секты люцифериан в средневековье. Каждый символ этого языка в бестиарии, составленным одним из католических соборов, соответствует имени злого духа, демона, восставшего из ада. Вы что-нибудь слышали об инквизиции?

– Разумеется! То, что слышали все. В школе. Из книг и фильмов. О ведьмах, которых сжигали на кострах…

– Термин «инквизиция» произошел от латинского юридического термина, обозначающего «допрос, дознание». Ранее христианство страдало не только от римских императоров, боровшихся с христианством, но и от различных толкований священных текстов внутри самих христиан. Отражением одной из стадий этой борьбы был «Иерусалимский собор», упоминаемый в главе 15 Деяний Святых апостолов, на котором было четко определено отношение церкви к так называемым «ложным пастырям», то есть еретическим учениям. Начиная со второго века церковь получила право объявлять некоторых ученых богословов как еретиков. Именно тогда христианству стали противопоставлять ересь. Особый церковный трибунал «Инквизиция» был создан в 1215 году папой Иннокентием Третьим. Иннокентий Третий уполномочил двух монахов-доминиканцев объездить некоторые области в качестве папских легатов для искоренения ереси вальденсов, катаров, альбигойцев и люцифериан. Предписание обходиться с еретиками строже привело к началу жестоких Альбигойских войн. Именно тогда инквизиторские обязанности окончательно были переданы доминиканцам. Еретики были рассеяны, но это не означало их окончательного уничтожения. Просто они перешли, как говорят, в подполье. Они создали секретный язык и тайную организацию, члены которой рисковали собственной жизнью. Папа же объявил об окончательном создании Инквизиции на 4 Латеранском соборе. Инквизиция стала карательным органом, проводящим политику террора. Если охарактеризовать цели инквизиции в двух словах, то прежде всего она боролась с сомнениями. Сомнение считалось пороком для христианина, так как сомнение заставляет мыслить. Отрицание сомнения, отрицание собственного мнения и права на раздумье – именно это должен был утвердить трибунал «Священного судилища» (как стали официально именовать инквизицию). Доминиканцы называли себя «Псы господни» и носили эмблему с изображением собачьей головы на рясах. Позже к доминиканцам присоединились францисканцы. «Священный трибунал» стал могущественным, и часто единственным органом власти. Инквизиторы были наделены неограниченными правами (то есть стояли выше всех), иногда – даже выше местного правителя.

Одним из самых зверских инквизиторов был Конрад Марбургский, первый инквизитор Германии. Он подвергал своих жертв изощренным пыткам и добивался фантастических признаний в поклонении Люциферу. Поэтому в официальных протоколах допросов для легкости стали именовать сторонников многих сект «люциферианами», обобщив под этим словом множество различных еретических течений и толкований. Этот метод обвинения был заимствован у римских властей, которые точно так же обвиняли первых христиан. Подобные обвинения церкви были «классическими». Это были обвинения в служении Люциферу, отречении от католической веры, участие в сатанинской трапезе, поклонение кошке, оргиях, кровосмешении, половой распущенности, убийствах младенцев в ритуальных целях… Как видите, подходила любая глупость, лишь бы не касаться политических и экономических причин, по которым люди уходили от официальной церкви в секты. Под «люциферианами» объединяли катаров, спиритуалов, альбигойцев, полубратьев, вальденсов, ведьм, деятелей просвещения, писателей и….кошек. «Палач в сутане» (именно так прозвали Конрада Марбургского) закончил свою жизнь ужасным образом: в 1233 году его разорвала толпа, возмущенная зверствами, проводимыми им. Но употребление обобщения «люцифериане» пошло дальше, и стало использоваться и в других трибуналах. Поклонение дьяволу в этих обвинениях было просто нелепым предлогом. Большинство сект проповедовали одно и то же, но для представителей церкви это было намного хуже, чем дьявол. Они выступали за нищету, целомудрие, отказ от богатой одежды, от накопления продуктов и богатств, от беспрекословного подчинения авторитету, от неприкосновенности церковников и папы Римского, против накопления церковной собственности и права церкви владеть собственностью в виде материальных богатств и земли. Согласитесь – для богатой церкви это было похуже, чем оргии с кошками! Надеюсь, мы с вами еще вернемся к этому разговору, когда я переведу рукопись.

– А вы надеетесь ее перевести?

– Я не знаю этого языка. Но у меня есть словари… Различные источники… Я надеюсь перевести эту рукопись через неделю. Вы сможете на неделю оставить рукопись у меня?

– Без проблем! Я заплачу вам, сколько вы скажете!

– Молодой человек, моим гонораром будет ваш рассказ, и правдивый рассказ, обо всем, что с вами произошло! Я же вижу – вы что-то скрываете! Такая сумма вас устраивает?

– Вполне. Возможно, рассказать все вам будет правильно. Хотя я нарушу этим одно обещание… Но мне кажется, дело того стоит!

– Хорошо. Если мы с вами договорились, жду вас у себя через неделю!

Распрощавшись с профессором, он спустился по ступенькам археологического музея более уверено, чем вошел.

 

2009 год, Россия, Нижегородская область, село Белоцерковное

Пожарные части перегородили дорогу, ведущую к городу. Там же выстроились отряды милиции и подразделения МЧС. Машины, которые двигались в направлении села, разворачивали. Транзитным автолюбителям приходилось ехать в многокилометровый объезд, что не могло не вызывать недовольство. Тем же, кто ехал в поселок, приходилось останавливаться на обочине и ждать. Сколько продлится ожидание – никто не знал. Никто не мог ответить на этот вопрос толком. Въезд в село был закрыт.

Некоторые любопытные, из числа транзитных пассажиров, выйдя из машины прямиком в поле, подкрадывались к самой черте ограждения и там, дальше, видели бойцов спецназа в черных масках, выстроившихся в ожидании команды. Спецназовцы с закрытыми лицами, в полном боевом вооружении выглядели так устрашающе, что любопытные мчались назад к своим машинам и поскорей покидали неприятное место, оставляя после себя другим любопытным комментарии наподобие «террористов ловят», «наркотики нашли, огромную партию», «бандиты засели в подвале и отстреливаются». Ни один из этих комментариев не соответствовал истине. Впрочем, тревожная обстановка порождала множественные слухи. Все они были неприятны и даже опасны. Слухи особо усилились в тот момент, когда прямиком в поле приземлился военный вертолет и оттуда вышло самое высокое начальство – из Москвы. Заслоняя лицо от ледяного ветра, высокое начальство почти бежало по полю в окружении спецназовцев, и вскоре скрылось за заграждением из людей, образовавших почти живую изгородь – самый мощный заслон.

Пошел снег. Видимость на дорогах стала почти нулевой. Мороз усилился. Столичным журналистам, сбившимся в кучу возле одной из пожарных машин, ждать было особенно неуютно, и еще потому, что с сними обращались пренебрежительно, как с рядовыми репортерами районной газеты. К таком обращению столичные журналисты не привыкли.

Между тем на поле снова приземлился вертолет, из которого вышло начальство рангом пониже, но тоже из Москвы. Так же быстро, вместе со спецназовцами, начальство преодолело приличное расстояние и скрылось за живой изгородью.

– Секреты – как на войне! – пританцовывая на морозе, буркнул журналист одного из местных телеканалов. А между тем никогда еще сказанные в шутку слова не были более верны!

Место за околицей села, граничащее с лесом, взяли в настоящее оцепление. Именно там, на самой границе с лесом, был вход… в землянку, прикрытый поломанными ветками молодого ельника. Чуть в отдалении от входа в землянку стояли те, кто вел переговоры. Переговоры велись абсолютно безрезультатно уже пятый час.

– Когда начнется штурм? – поинтересовалось высокое начальство, весьма недовольным тоном. Начальство рангом пониже предпочитало отмалчиваться: высовываться с советами было не в его компетенции.

– Штурма не будет! – выступил вперед начальник местного подразделения МЧС, – всех надо бы отозвать!

– С какой стати? – рассердилось начальство уже из города.

– С той, что я не позволю, чтобы на наших глазах 379 человек, среди которых множество детей, спалили себя живьем! У них там 500 литров бензина. Почти полтонны! Достаточно, чтобы уничтожить весь поселок! И они не шутят!

– Что они требуют? – высокое начальство нахмурилось, – у них же есть требования?

– Да, есть, – председатель местного сельсовета чувствовал себя очень неловко, – они требуют, чтобы мы не мешали им сжечь себя живьем.

– Что за бред! – фыркнул начальник.

– Это вам – бред! – снова вступил в разговор пожилой МЧС-ник, – а им – жизненная философия! Они считают, что в мире снова появился Антихрист, что на земле наступает царство антихриста, и чтобы не пасть ему в руки, они собираются сжечь себя живьем очиститься в искупительном пламени – так, кажется, они говорят. Единственный способ уйти из мира – сжечь себя огнем. Есть у них и проповедник, провоцирующий такое вот массовое сожжение. Вместе с ними сидит.

– Как это произошло, – тон высокого начальства стал ледяным, – что в поселке они сумели вырыть землянку такого огромного размера, чтобы в ней поместилось 379 человек, да еще и натащить туда 500 литров бензина?! Ведь все это не произошло за один день! Где же были ваш глаза?! Почему никто не доложил?!

– так не знали мы… – председатель сельсовета нервно кашлянул, – они тайком землю копали… По ночам…. Мы и предположить не могли. Что такое произойдет!

– Что вы нас обвиняете, когда за последнее время это не первый случай? – вступил МЧС-ник, – вон под Тверью пару месяцев назад себя спалило 200 человек! 201 человек, если говорить точно! И в Кемеровской области 79 человек, месяц назад. Это какая-то массовая секта, к тому же давно существующая, если все у них так хорошо подготовлено. Почти как раскольники во времена Великого Петра. Те тоже себя сжигали живьем! Вам не нас надо обвинять, что мы не досмотрели, а у вас в ДУМе законы такие принимать, чтоб убрать всю эту сектантскую нечисть, которая смущает народ! А то лезут сюда все эти иностранные проповедники, которых из Европы давно повыгоняли, тащат народ в секты, а потом происходит вон такое!

На его слова никто не возразил – нечего было возразить. Поэтому все промолчали.

– Кто эти люди? – начальство тяжело вздохнуло.

– Жители из нашего поселка, и из соседнего тоже. В основном молодые люди. Много маленьких детей…

– Надо бы хоть детей спасти!

– Мы им предлагали детей выпустить, а они ни в какую! Дети, мол, первые попадут в рай. У нас этот проповедник в доме культуры выступал, с лекциями. Кто же мог предположить, что произойдет такое… К нему всегда много людей ходило… Мы радовались даже – вот, мол, люди, бесплатное развлечение…

– Доходились! – фыркнул МЧС-ник.

– Вот, слышите? – председатель тяжело вздохнул, – опять поют!

Из-под земли донеслось заунывное пение – похожее на латинскую молитву. Множество голосов пело один и тот же речитатив. Мелодия и звук голосов двигались по кругу, словно зомбируя… Все это напоминало какую-то черную медитацию.

– После того, как они повоют…..в смысле, попоют, – вздохнул председатель, – с ними можно будет немного поговорить!

Вскоре пение смолкло, и из отверстия ямы, закрытого ельником, послышался зычный голос:

– Покайтесь, грешники! Грядет царство Антихриста! Смрад и ужас наступит на всей земле! Покайтесь, пока не поздно! Искупите свои грехи в очистительном пламени! Очистите себя от скверны ради вечной жизни!

Ему слепо вторил громкий хор голосов. Высокий начальник, подойдя к краю ямы, представился, но это не произвело никакого впечатления.

– Изыди, сатана! Ты из армии слуг Антихриста! Не смей смущать божьих людей!

С сектантами снова вступили в переговоры – это было абсолютно бесполезно. Каждое слово, произнесенное сверху, тонуло в хоре возмущенных голосов. Вскоре к тем, кто вел переговоры, прибавились новые лица. В окружении спецназовцев появился священник из местной церкви. Присутствующие недоуменно переглянулись.

– Это я дал распоряжение привести священника, – сказал высокий начальник, – пока священник вступит в переговоры и будет их отвлекать, мы начнем подготовку к штурму.

– Не делайте этого! Все же погибнут! – почти простонал МЧС-ник, но его никто не послушал. Священник уже подошел к краю ямы… Он принялся говорить то, что говорят обычно в таких случаях, но его прервал громкий возмущенный голос:

– Не смей смущать умы избранных, жалкий пес, слуга сатаны! Еретик и враг истинной церкви! Мы жаждем присоединиться к сонму небесных великомучеников, а ты смеешь нам мешать? Да наступит царствие истинной веры! Да низвергнутся враги истины! Прокляты те, кто забрал мой покой, души их в ад увлеку за собой! Аминь!

По белоснежному покрову (снегопад уже успел покрыть белым саваном землю) двигались черные фигурки спецназовцев, начавших военную операцию.

– Души детей слишком малы. Чтобы разбираться в вопросах любой веры! Верните нам души детей! – почти молил священник.

– Дети первыми войдут в царство божие! Оставить их антихристу, чтобы он пополнил ими число своих легионов? Ни за что!

В этот момент раздался грохот – это спецназовцы взорвали пласт земли, намереваясь проникнуть внутрь землянки. В тот же самый момент изнутри раздался оглушительный крик:

– прокляты враги истинной веры! Прокляты!

И раздался взрыв. Из отверстия в земле вырвался огненный столб пламени, отбросив в сторону стоявших рядом людей – навзничь, лицом в снег…. После этого послышались жуткие вопли, а из под земли повалил черный дым, и все вокруг заполнил ужасающий запах гари…

В тот же самый момент земля стала рушиться под ногами людей. И те из них, кто не успел убежать, рухнули прямо в разверстую под ногами огненную яму, в пламя, в котором со страшными воплями горели человеческие фигуры…

Когда пожарные подоспели к месту катастрофы, было уже поздно. В жарком пламени уже не было живых. Жар был настолько силен, что человеческие останки превращались в пепел. И священнику, и начальству удалось спастись. Погибли только сектанты и спецназовцы, которых послали на операцию, заранее обреченную на провал. В огне погибли 403 человека – что было просто невиданной катастрофой. Все они сгорели заживо.

 

2013 год, Восточная Европа

В вестибюле гостиницы при его появлении двое мужчин поднялись с кресел. В этот час в гостинице, кроме тех двоих, больше никого не было. Молодой листал какие-то журналы. Пожилой сидел, засунув руки в карманы, с не проницаемым лицом. Как только он сделал несколько шагов, оба встали со своих мест и демонстративно пошли следом за ним.

Они вошли в лифт и стали за его спиной. Он изо всех сил старался держаться спокойно, и его рука не дрожала, когда он нажал кнопку нужного этажа. Молодой был в кожаной куртке и потертых джинсах, и здорово смахивал на бандита. Пожилой выглядел как военный в отставке.

Он вставил в замок свой электронный ключ, дверь щелкнула. Молодой, стоящий возле его правого плеча, быстро протянул руку вперед и изо всех сил толкнул дверь номера, чтобы открыть ее нараспашку… Он не выдержал:

– В чем дело? Что происходит?

Легко отстранив его, молодой первым шагнул в комнату. Пожилой вошел следом.

– Полиция! – пожилой сунул почти под нос полицейский жетон, – Виза есть?

– Разумеется! – он старался говорить ледяным тоном, и пока у него неплохо получалось, – вы именно за этим сюда пришли?

– Долго будете в стране?

– Сколько сочту нужным! А в чем, собственно, дело?

– Где ты был прошлой ночью?

– Здесь, в гостинице. Зачем вы задаете мне эти вопросы?

– Прошлую ночь ты провел один? Один или подцепил дешевую шлюху в баре?

– Что это за бред? С чего вдруг я должен вам отвечать?

– Знаешь имя Виола Браун?

– Нет. Разве я должен его знать?

Презрительно скривившись, пожилой бросил на стол несколько фотографий. Он увидел труп женщины в засохшей луже крови, все ее голое тело было изрезано крестами. Точно так же было изрезано и лицо, поэтому он не мог различить ее черт.

– Здесь же нельзя разглядеть лицо! Я должен ее знать?

– Да, лицо не разглядеть! – пожилой пристально посмотрел и он невольно поежился от его взгляда. Достав из кармана пальто еще одну фотографию, пожилой бросил ее на стол:

– А так?

– Конечно, я ее знаю. Это экскурсовод на туристическом маршруте. Я был на экскурсии, которую она вела. По замкам.

– Это ведь была не совсем обычная экскурсия, верно? Мы расспрашиваем всех, кто был в том автобусе! И в первую очередь тех, кто кажется особенно подозрительным!

– Значит, я особенно подозрительный?

– Мы получили справку из полиции твоей страны. Еще вчера. Ты уже проходил по делу об убийстве. Зачем ты приехал сюда?

– Отдохнуть!

– Или избавиться от неприятностей? От неприятностей с полицией? Из-за убийства.

Колоссальным усилием воли он постарался взять себя в руки.

– Это не так! В вашу страну я приехал по туристической путевке. Отдохнуть.

– Что произошло на экскурсии?

– Катастрофа автобуса. Автобус перевернулся и упал с дороги. Водитель получил тяжелые травмы. Больше никто не пострадал.

– И ты провел ночь в лесу?

– В лесу. Вместе со всеми остальными.

– Никто не видел тебя со всеми остальными пассажирами. Тебя и еще двоих. А где была Виола Браун?

– Не знаю! Я ее не видел.

– Под утро куда-то ушла. Ушла в лес. Возможно, она хотела с кем-то встретиться в лесу….

– Откуда я могу об этом знать?

– У меня есть показания, что ты последний, кто с ней беседовал по дороге в город. Вы говорили достаточно долго, и она была очень взволнована.

– Я не заметил, чтобы она была взволнована. Я расспрашивал о замках.

– С чего вдруг ты так заинтересовался замками?

– Я всегда интересовался историей. Потому и приехал сюда.

– Виола Браун была убита в своей собственной квартире вчера утром. Сразу после того, как она вернулась с той злополучной экскурсии. Была убита, как только вошла в свою квартиру. Возможно, убийца ждал ее там. Ее зарезали. После смерти на всем теле вырезали кресты. А голову отрезали. Ее отрезанная голова лежала рядом с телом. Ты видел на фотографии. Точно так же отрезали голову ее коту. Труп кота лежал рядом. Ты знал ее адрес?

– А с чего вдруг я должен был его знать? Мы только немного поговорили.

Полицейский смотрел на него мрачно. Он начал терять терпение.

– Вы меня подозреваете? Но это же глупо! С чего вдруг мне ее убивать?

– У вас есть крест?

– Что?! – переход его поразил.

– В автобусе у вас был крест. Украшенный синим камнем. Свидетели его описали.

– Он и сейчас у меня есть. Ну и что? Это сувенир, который я купил в лавке в одном из замков! Или о своих покупках я должен отчитываться в полиции? Между прочим, миллионы людей имеют кресты разных видов и размеров! Большие, маленькие, на груди, на стенах комнат! Ну и что с того? Мне захотелось иметь большой деревянный крест, украшенный самоцветом, и я его купил! Что дальше? Продемонстрировать все, что я купил в вашей стране или вы оставите меня в покое? Или придумаете, что я кого-то убил этим крестом? – он чувствовал, что держится с вызовом, но ему было на это плевать.

Пожилой полицейский презрительно пожал плечами:

– А мы и так будем знать все, что ты купишь. И что украдешь или найдешь – тоже. Мы все время будем следить за тобой.

В последних его словах была угроза, и угроза, явно предназначенная для того, чтобы он ее осознал. Оба направились к выходу. Громко захлопнули за собой дверь.

Обессиленный, он упал в кресло и прошептал:

– О Господи…

Внезапно снова открылась дверь. На пороге опять появились полицейские.

– Я совсем забыл, – с порога заявил пожилой, – сообщи мне адреса двух своих застенчивых приятелей! Тех самых, с которыми ты ночевал в лесу. Я хочу знать их адреса!

– Но я не знаю их адреса!

– Тогда что ты о них знаешь?

– Ничего! Я понятия не имею, кого вы имеете в виду!

– Мы уже проверили их. Один из них из России. У тебя что, с ним какие-то грязные дела здесь?

– Если вы проверили их, зачем спрашиваете меня? В автобусе было очень много пассажиров! Я не знаю, о ком вы говорите. В лесу я ночевал один. Я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Ладно, – пожилой смотрел на него тяжелым взглядом, – я вижу, этот разговор бесполезен. Мы еще спросим тебя о них. Не думай, что ты от нас спрячешься!

 

2013 год, Восточная Европа

Он стал в проеме двери, глядя им вслед. Он хотел убедиться, что в этот раз полицейские уйдут – окончательно. Совсем. Их появление вернуло из памяти самые тяжелые страницы его жизни. Возвращать которые ни при каких обстоятельствах он не хотел.

Лениво переговариваясь, полицейские шли к лифту.

– Скоро, когда Европа станет единой империей, – говорил пожилой, – страшно даже представить, сколько швали хлынет сюда!

– А не пускать сюда эту шушеру! – поддакивал молодой, – пусть у себя сидят, герои полицейских историй!

Все это говорилось явно для его слуха. Он сделал вид, что не слышит. Полицейские уехали в лифте. Он надеялся, что надолго. Коридор стал пустым. К его счастью, из дверей соседних номеров не высунулись любопытные, привлеченные появлением полиции.

Он хотел было уйти обратно в номер, как вдруг его внимание привлек странный звук. Как будто что-то прошуршало в воздухе, рядом с его лицом. Инстинктивно он отпрянул назад, и в тот же самый момент длинный плоский нож, просвистев в воздухе, вонзился в косяк двери, пригвоздив полоску на рукаве свитера, и легко задев его руку. Он почувствовал легкую боль от пореза. Осторожно, двумя пальцами, вынул нож.

Нож был очень странной формы. Он никогда не вдел таких. Внешне он был похож на индийский кинжал. Лезвие, странно плоское, было заострено с обеих сторон, а закругленная рукоятка сделала из простого дерева.

Он отступил на шаг назад, медленно двигая дверь. Второй нож вонзился в стену почти рядом с его головой. Это была стена его номера, там, где он только стоял – не хватило лишь сантиметра. Ему вдруг стало страшно. Два ножа – ничего хорошего… Его пытались убить.

Он стал медленно отступать, как щитом отгораживаясь дверью от пустынного коридора. Третий нож, просвистев, ударил с другой стороны. Резанув кожу на его руке, сжавшей ручку двери, он упал на пол. Порез быстро набух кровью. Этот был более глубок. Кровь закапала на пол. Самым неприятным было то, что преследователи находились уже с другой стороны. Возможно, их было несколько. Он прыгнул в коридор номера, захлопнул дверь, и в тот же самый момент нож вонзился в дверь с внутренней стороны. Нож явно бросили из его комнаты.

Только этого не доставало! Убийцы находились внутри. Ему ничего не осталось, как широко распахнув дверь, прыгнуть в коридор, прижимаясь к стене напротив. Прокатившись по полу, он прижался к стене напротив входа в номер, чувствуя себя так, словно находится на войне. Дверь в номер захлопнулась. В тот же самый момент он почувствовал, что в коридоре он уже не один.

Возле окна в конце коридора стояла человеческая фигура в длинном, до полу, черном плаще, низко опущенный капюшон которого тщательно скрывал голову. Скрестив руки на груди, фигура наблюдала за ним. Кто это, мужчина или женщина, определить было невозможно.

Но появление фигуры было не единственным, что он увидел. Со стороны лестницы появился его преследователь – высокий черноволосый парень, к левой руке которого была привязана целая связка ножей. Как две капли воды похожих на те, что уже вонзились в стены и двери. У парня были черные вьющиеся волосы, смуглое лицо явно не европейского (но и не арабского) типа, и безумные глаза наркомана. Он был в простых джинсах и черной футболке. Ноги его были босы. Он крался по коридору осторожно, как кошка, прислушиваясь к каждому звуку… И, не успел сделать и нескольких шагов, как его увидел.

Зрачки парня расширились еще больше. Отвратительно улыбаясь, он вынул еще один нож и показал знаком, что в этот раз станет целиться прямо ему в горло.

Он попытался вспомнить слова подходящей молитвы. Из этого ничего не вышло. Последние слова молитвы он слышал еще в детстве. Перед его глазами вдруг отчетливо, выплыв из тумана, в котором проходила его жизнь, встало лицо дочери. Он улыбнулся от радости. Значит, они увидятся очень скоро… Это неплохо. Все равно ему было незачем жить.

Дальше все произошло очень быстро. Он увидел сверкнувшее в воздухе лезвие летящего ножа. Увидел жажду крови в безумных зрачках ухмыляющегося убийцы. Фигура в черном вдруг подняла руку. Он увидел молнию синеватого цвета, ударившую прямо в летящий нож. Нож разлетелся прямо в воздухе – на крошечные кусочки. После этого раздался выстрел.

Нелепо взмахнув руками (как клоун в цирке, приветствующий публику), парень упал на ковер. В его лбу появилось ровное черное отверстие, из которого на ковер потянулась тонкую струйка алой крови. Парень был мертв.

Онемев от ужаса, он застыл, несколько секунд тупо глядя на труп. Когда очнулся, черной фигуры в коридоре уже не было.

Он бросился к окну. Рядом находилась полуоткрытая дверь, ведущая к служебной лестнице. Недолго думая, он распахнул ее и бросился по лестнице вниз. Ему повезло: после первого же пролета он увидел край мелькнувшего черного плаща. Перегнувшись через перила, он крикнул:

– Подождите! Постойте!

Ему вдруг показалось, что край плаща на мгновение застыл. Нагнувшись еще ниже, он закричал, насколько хватало сил:

– Зачем вы меня спасли?! Зачем?!

Дальнее эхо ударилось о стены. Ответа на его крик не последовало. Он снова бросился вниз, и в этот раз отчетливо увидел фигуру, бегущую по ступенькам. Его заметили. Человек в черном плаще немного повернул голову и остановился. В тот же самый момент нога его, попав на что-то скользкое, подвернулась, и, потеряв равновесие, он тяжело скатился по ступенькам и ударился головой о стену. Все внутри вспыхнуло ослепляющее-яркими красками, и на какое-то мгновение он увидел морщинистую руку старика, прижавшуюся к стене из грубого, тесаного камня. Все это было слишком быстро. Потом огни в голове усилились, причиняя нестерпимую боль.

И, растянувшись на ступеньках во весь рост, он потерял сознание.

 

1413 год, Восточная Европа

День клонился к закату. Солнце садилось в реку, освещая темный лес, подступающий вплотную к воде, длинную дорогу. Уходящую далеко, кусты возле берега.

Тонкие лучи солнца освещали воду до самого дна. Это было умиротворенной картиной – до тех пор, пока… Возле самого берега, там, где дорога, закругляясь, спускалась к воде, тянулся долгий след. Издали его можно было принять за темную веревку, конец которой утопили в реке. Но это было не совсем так. В прозрачной воде расплывалось красное пятно, постепенно становясь розоватым. Тяжелые капли падали в свежесть реки. Темный след был кровавым ручьем, и человеческая кровь окрашивала воду возле берега в багровый оттенок. Оттого казалось, что над лесом поднимается кровавый закат.

По дороге, ведущей из поселка к лесу, шел ребенок. Это был мальчик лет 12-ти. Его широко распахнутые глаза не видели ничего вокруг. Именно он оставлял кровавый след, впадающий в реку. Шел он медленно и тяжело, спотыкаясь на каждом шагу.

Впереди шумел лес. Темная громада деревьев казалась живым телом. Мальчик шел к нему из последних сил. Это был странный лес. Во всей округе больше не было слышно пения птиц, а позади, там, где должен был находиться поселок, поднимались в небо черные круги дыма. Вот дорога завернула, делая последний поворот перед лесом. Мальчик пошатнулся, споткнувшись о лошадиный след, тяжело отпечатавшийся в глинистой земле. Поворачивая вместе с дорогой, он повернулся спиной…

Спины у него не было. Сзади белели лишь обнаженные белые кости позвонков, да кровоточило синее, вспухшее месиво из обнаженных жил. Кто-то вырезал со спины его мясо и кожу, оставив рану, не возможную для глаз людей… До леса оставалось несколько шагов, когда мальчик упал лицом в землю, судорожно вытянув вперед руки. По телу его прошла легкая судорога, и он застыл. Скрюченные пальцы глубоко впились в глинистую землю. Кровавые струи потекли вниз, к водам реки, окрашивая воду возле берега в плотный багровый цвет…

Черные кони били копытами землю. С воспаленных губ падали хлопья пены. Черные всадники окружили пещеру, уходящую вглубь небольшого холма. Несмотря на мощных коней, во всадниках можно было признать наемников из ополчения. Не умея держаться в седле и плохо владея оружием настоящих солдат, они были годны только задавить врагов своим численным превосходством. Среди наемников было несколько профессиональных солдат. Они держались поодаль, ближе к рыцарю-крестоносцу, на доспехах которого можно было разглядеть герб святой земли. Это означало, что рыцарь побывал во множестве военных походов.

– Мы возьмем их. Милорд, – к рыцарю подъехал старый солдат, все лицо которого было покрыто шрамами.

– Да уж… – усмехнулся рыцарь, – я вижу.

– Милорд, эти крестьяне годны только на то, чтобы поджечь несколько домов, да справиться с горсткой поселенцев без всякого оружия! Прикажете отогнать их в сторону?

– Мне не нужно крови. Ее и так уже было достаточно! Все, что мне нужно – просто выкурить отсюда лесного колдуна с приспешниками, да отвезти их в цепях в город. Они нужны живыми.

– Но, милорд, эти поклонники дьявола…

– У меня есть четкий приказ! Их нужно захватить живыми, чтобы отдать их на суд во славу Божию!

– А если они покалечат наших людей – как тогда?

– Ты же сам сказал: это горстка тупых крестьян! Наберем новых.

– Но если начнется схватка, люди не удержатся, почувствовав вкус крови. Да и кто разберет, кто там, в этой пещере, лесной колдун.

– Ну, его ты узнаешь сразу! Это старый горбун, с уродливым, кривым лицом. К тому же, он абсолютно дефективен – нормально даже не разговаривает!

– А правду говорят, милорд, что этот самый лесной колдун когда-то плохо погадал нашему герцогу?

– Ты знаешь, что за такие речи отрезают язык?

– Простите. Прикажете послать отряд?

– Ну что ж… – рыцарь усмехнулся, – попробуй.

Вход в пещеру был огражден камнями. Но едва первая группа всадников приблизилась к ограждению, как из-за камней вскинулись остро отточенные копья, протыкая животы коням. Ошалев от боли, животные вставали на дыбы, сбрасывая своих всадников, которые, падая на землю, тут же погибали под копытами разъяренных коней. Те, кто засел за камнями, метнули копья вперед…. Все смешалось в едином хаосе: вопли раненных и умирающих, хрипы коней…. Через некоторое время все было кончено.

– Милорд, мы можем положить так всех людей, но не добьемся цели, – солдат вновь подъехал к рыцарю, который откровенно смеялся над происшедшем.

– И без тебя знаю! – рыцарь махнул на него рукой, – ну что ж, попробуем по-другому. Что больше всего боятся выродки сатаны? Огня! Мы выкурим их из пещеры огнем. А вот когда они выползут наружу, тогда мы и возьмем их голыми руками.

Солдат отдал приказ. И группа всадников, отделившись от остальных, помчалась по направлению к лесу. Через некоторое время они вернулись, нагруженные охапками хвороста и соломы. Вторая группа всадников, спешившись, окружила холм, неподалеку от входа в пещеру. Они принялись рыть отверстия в земле.

– Когда они поймут, что начался пожар, им не останется ничего, кроме как выползти на землю, – пояснил рыцарь.

– А если они уйдут вглубь пещеры?

– Никакой пещеры там нет! Так, маленькое углубление в земле, и это тупик. Пещера не уходит в глубину.

– Откуда вы знаете?

– Я знаю, – рыцарь снова усмехнулся, – я вырос в этих краях.

Прошло меньше часа, когда лазы внутрь пещеры были прорыты. Солдаты стали опускать туда тлеющие охапки хвороста – своеобразные дымовые шашки. Так же дымящиеся костры разложили по бокам от входа в пещеру, заслонив их щитами так, чтобы дым шел внутрь.

По команде рыцаря солдаты и наемники, спешившись, окружили выход из пещеры, сжимая в руках обнаженные мечи. Дымовая завеса стала совсем плотной, когда показались люди. Завязалась кровавая схватка. Исход ее был предрешен с самого начала – закончилась она очень быстро. Несколько трупов, потушенные костры, кровавая рукопашная, навсегда оставившая в лесу не только осажденных, но и наемников – и солдаты уже вязали в цепи всех, кого захватили в пещере лесного колдуна.

В основном это были молодые мужчины, но среди них попадались и женщины, прижимавшие к себе плачущих детей. Детей быстро оторвали от них и наравне со взрослыми заковали в тяжелые цепи.

Увидев, что чуть в отдалении происходит небольшая потасовка, рыцарь направил туда своего коня. Наемники избивали лесного колдуна – старого, беспомощного горбуна, лежавшего на земле и пытающегося укрыть голову от ударов. При виде начальника солдаты прекратили его бить.

– Что здесь происходит? – рявкнул рыцарь, и на лице его явно было написано желание расправиться по-настоящему с кем-то из неумелых тупиц, только подводивших его в последнее время. Наемники поняли. Они прекрасно понимали, что один рыцарь-крестоносец запросто может уложить 15 человек.

– Он проклял нас, ваша милость, – выступил вперед самый храбрый, – лопотал что-то про то, что дьявол уже на земле, и всякую чушь. Ну, мы и решили его маленько проучить.

Резким рывком рыцарь поднял колдуна на ноги. Тот вращал по сторонам бессмысленными глазами.

– Вот, опять лопочет, – сказал наемник, – хотите, я вам переведу?

– Не надо, – оборвал его рыцарь, – и без тебя понимаю.

– Первый…. Первый раз придет дьявол… – бормотал лесной колдун, – первый раз потомок сатаны установит царство зла…. И второй раз придет… так до третьего раза… когда уже никто не остановит черных всадников с пылающими глазами, вихрем прошедших по городам…

– Чушь какая-то! – не выдержал наемник, и, заметив, что лицо рыцаря вдруг стало очень напряженным, добавил, – зря вы его слушаете!

– Смотри! – рыцарь указал на гнойные язвы, покрывающие руки колдуна, – он болен. И вот и повязки – валяются на земле, из беленного полотна. Кто-то его лечил. Вот бы узнать, кто, да потащить на костер вместе с ним… Чтоб не повадно было лечить сатанинские отродья…

Колдун испуганно замолчал. На его лице отразился ужас.

– Гляди-ка, он понимает! – рыцарь ударил его кулаком, – а ну говори, кто тебя лечил! Не скажешь?

Колдун отрицательно замотал головой и для убедительности зажал руками рот.

– Ну, да ладно, – остыл рыцарь, – наденьте-ка на него цепь и привяжите к моему седлу. Все равно рано или поздно узнаем. Потащим его в город! А заодно и всех остальных.

 

1413 год, Восточная Европа

По длинному темному коридору тяжело брел дряхлый старик с длинными белыми волосами. Он двигался с трудом, одной рукой крепко держась за стену, а другой постукивая суковатой палкой, на которую уверенно опирался. Выбившись из сил, старик остановился, задыхаясь, и принялся стучать палкой по стене, громко крича хриплым голосом:

– Катерина! Катерина!

В глубине коридора стукнула дверь. Послышались быстрые шаги, и вскоре Катерина подхватила старика. Лицо ее выглядело недовольным, а брови были нахмурены.

– Зачем вы встали? – голос ее прозвучал слишком резко, – вы же знаете, что вам нельзя вставать! С постели не подниматься, пока я не принесу новую порцию отвара! Теперь вам может стать намного хуже!

– Катерина, дочка моя… – старик дышал тяжело, – ух, как тяжело идти… на площади читают указ бургомистра….

– Ну и что?

– Всем велено собраться в церкви!

– В церкви… – глухо повторив, женщина отшатнулась. Лицо ее стало белым, как мел, а в глазах появился ужас.

– Всему населению велено немедленно собраться в церкви. Всем – и богатым, и бедным. Кто не явится, того схватят стражники, и приведут в церковь насильно.

– Но зачем? Для чего?

– В город прибыл специальный посланец Святого Папы, и прямо с дороги он будет служить мессу по случаю своего прибытия. А потом произнесет речь – обращение к населению города.

– По его следам скачут солдаты… – голос женщины прозвучал тревожно и глухо, – солдаты, окружающие город… Уничтожившие деревню… Они будут уничтожать все вокруг…

– О чем ты говоришь, Катерина? Какие солдаты?

– Так, ни о чем! – женщина нервно повела плечами, – я не пойду в церковь!

– Ты сумасшедшая! Ты сошла с ума, женщина! – старик в ужасе замахал на нее руками, – хочешь, чтобы солдаты приволокли тебя за волосы? Ты не можешь поступить так с Мартой и со мной, больным стариком! Вспомни, что говорят о тебе в этом городе!

– Говорят, что я ведьма, – зло сказала женщина, – ну и пусть говорят!

– Ты должна идти! Перед отъездом отсюда нам не нужны неприятности!

– Да, действительно, – женщина мгновенно смягчилась, вспомнив что-то, – перед отъездом… Возможно, он состоится даже раньше… намного раньше. Хорошо, я пойду в церковь вместе с вами! Но пока мне нужно кое-что сделать! Спускайтесь вниз. Я скоро приду.

И бегом помчалась по коридору. Так же быстро поднялась по маленькой винтовой лестнице в конце и забежала в крохотную комнатку под самой крышей, с одним-единственным окном. Там, за окном, была привязана большая клетка с белыми почтовыми голубями. Катерина подтянула клетку к себе и достала одного голубя. Сняла свой медальон и туго повязала голубю на шею, потом проверила узелок. Ласково прошептав что-то на непонятном языке, она поцеловала голубя и подбросила в воздух:

– Лети! Лети скорей, милый!

Взмахнув крыльями, голубь скрылся в лесу. Катерина вернула клетку на место и помчалась обратно, вниз. Сжавшись, старик стоял возле входной двери, по которой кто-то громыхал кулаком, и чудовищной силы удары разносились на весь дом. Женщина и старик тревожно переглянулись.

– Не волнуйтесь. Я открою. В церковь мы пойдем вместе. Я помогу вам идти.

Старик заметно успокоился от ее слов. Бросив на ходу несколько слов пожилой служанке, робко жавшейся в дверях, Катерина распахнула входную дверь.

И едва не упала на усатого толстяка в военной одежде, который колотил в дверь. Одной рукой держа на привязи свою лошадь, другой он бухал кулаком в дубовую дверь трактира, а вокруг уже собралась толпа зевак. Это был офицер средних лет, в форме из личной охраны бургомистра, толстый, неповоротливый, грубый, с тупым лицом, на котором слишком ясно были отпечатаны все его пороки.

– Что надо? – грубо крикнула Катерина, – зачем этот грохот? Трактир сегодня закрыт!

– Всем велено собраться в церкви немедленно! Указ бургомистра! – заорал в ответ офицер.

– Мы слышали указ!

– Если слышали, что ты тут делаешь? А ну немедленно выметайся из дома!

– Потише, ты, пьяница! И так переполошил весь дом! Наверняка по дороге собирался в трактир заглянуть! – Катерина приняла воинственную позу.

– Мне не трактир нужен, а ты, ведьма! Потащить тебя на божий суд!

– Ведьма?! – Катерина уперлась руками в бока, – я ведьма?! А когда ты не смог ублажить служанку молочника, кто ко мне за снадобьем приходил?!

Громовой хохот зевак был ответом на ее слова. Люди хохотали, хлопая себя по бокам, наслаждаясь таким представлением. Лицо офицера стало пунцовым. Сжав кулаки, он заорал изо всех сил:

– Договоришься, ведьма! Получишь свое!

– Тогда я возьму тебя с собой! – Катерина явно потешалась, – скажу, что мы вместе с тобой напились на пиру у дьявола!

Хохот стал громче. Пунцовый офицер вскочил на лошадь и на огромной скорости умчался вперед, едва не передавив зевак. Катерина (весело смеясь) крикнула в толпу:

– Ну будет вам! Все! Посмеялись – и хватит!

Потом захлопнула дверь, все еще смеясь. Но, взглянув на старика, прекратила смеяться. Его лицо было страшным:

– Ты не осторожна, дочь моя! Слишком неосторожна! Нельзя так говорить!

– Ничего, обойдется! – голос ее прозвучал бодро, – всегда ведь обходилось!

Старик печально покачал головой, что-то пробормотав себе под нос. Катерина ласково обняла его за плечи:

– Пойдем. Нам пора идти. Опирайтесь о меня.

Так они переступили порог. Обернувшись к дому, Катерина спросила:

– А где Марта?

Служанка ответила, стоя на пороге:

– Она играет на заднем дворе с другими детьми.

– Скажи ей, что мы пошли в церковь. Пусть пообедает и ложится спать. Надеюсь, что мы скоро придем!

– Скажу-скажу, не беспокойся.

Катерина улыбнулась служанке. Потом отвернулась. Вместе со стариком они медленно пошли по улице, сливаясь с потоком идущих в церковь людей.

 

2013 год, Восточная Европа

Очнувшись от темноты, сев на лестнице, он в первую очередь вспомнил о ножах. О том, как летели ножи из комнаты его собственного номера. И воспоминание об этом удерживалось в памяти четче всего.

Как ни странно, боли не было. Он довольно легко смог подняться на ноги. Потом медленно пошел по лестнице, вверх. Тут вдруг в памяти мелькнуло что-то странное. Какая-то иллюзия – стариковская рука, прижавшаяся к стене из тесаных камней. Но это было так непонятно, так быстро, что через несколько ступенек полностью об этом забыл.

В коридоре никого не было. У него возникло странное ощущение – как будто это был сон. Но вдруг… Нет, ничего более конкретного он не смог бы объяснить. Просто узкая полоска кирпичного ковра возле двери его номера была несколько сдвинута. А дверь – почти закрыта, хотя он прекрасно помнил, что распахнул ее настежь. В голове ярким пламенем зажегся пугающий сигнал тревоги – и он бы ни за что не смог его погасить.

Коридор был пуст. Что оставалось делать? У него оставалось последнее: просто смело взглянуть в лицо судьбы. Ему вдруг показалось, что со своею судьбой он ведет какой-то странный, необъяснимый танец. И если их пара выиграет в этом диком марафоне, им достанется совсем не призовой кубок. Тот, кто выиграет, получит смерть. Что ж, это было не так плохо… И, не думая больше об иллюзиях, он распахнул дверь.

Но в номере никого не было. От долгих тренировок у него возникло некое потустороннее чувство, позволяющее ощущать опасность спиной. Такое чувство бывает у людей, привыкших ходить по краю: у бандитов, идущих на дело, у сидящих в засаде бойцов. Это словно фильтр, позволяющий мгновенно определить опасность. Теперь его фильтр молчал. Это означало, что в спину не полетит нож – хотя бы в ближайшие минуты его жизни.

Двигаясь бесшумно и аккуратно (это свойство тоже было выработано долгими тренировками), он осмотрел гостиную, спальню, крошечную ванную, туалет, даже стенные шкафы. Он не нашел ничего особенного, как вдруг…

Как вдруг в шкафу в глаза ему бросился его собственный чемодан, из которого высовывался край футболки, которую он специально положил на самое дно, не собираясь надевать. И вот теперь эта вещь нахально высовывалась из полуоткрытого чемодана. Стоило ему открыть крышку, как в глаза бросило то, что в его вещах рылись. Не просто рылись – перепортили почти все. Вещи с подкладкой (к примеру, брюки и пиджака) были изрезаны на куски. Было ясно: под подкладкой что-то искали. Точно так же вспороли матерчатую подкладку чемодана. Он бросился ко второй сумке, бывшей в стенном шкафу, в коридоре. Там произошло то же самое. Кто-то намерено перепортил его вещи – но не просто так… Цель была самая простая и примитивная: обыск.

Теперь в глаза попали и другие мелочи: небрежно застеленная постель. Беспорядок в ванной… У туфель оказались отломаны каблуки. Итак, обыск. Причем достаточно профессиональный. Только вот – зачем?

Он сел на кровать, обхватив голову руками. Чье это дело? Полиции? Или тех, кто бросал ножи? Но если это полиция, что они искали? Наркотики? Вряд ли… Их интересовало другое. Он не стали бы осматривать такие мелкие предметы, как каблуки. Рукопись в каблуках не спрячешь. Крест – тем более. Значит, те, кто искали, не совсем конкретно представляли себе, что они должны найти. Да, здесь было о чем подумать.

Но вдруг, к огромному своему удивлению, он почувствовал, как мысли его словно сбиваются, путаются, исчезают, словно сами собой… В голове появилась пугающая тяжесть. Виски налились свинцом. Он поднял голову… Угол комнаты словно заволокло черной тенью. И из этой тени на него сверкнули разъяренные красные глаза. Это были не человеческие глаза. Словно раскаленные до красна камни, они пылали такой невыносимой, острой ненавистью и злобой, что от ужаса вся его спина налилась льдом. В позвоночник словно вонзили ледяные иглы. Ощущение было таким, что в первые минуты он не мог даже дышать. Он действительно почувствовал страшную духоту. Горло сдавило спазмой, воздуха не хватало.

Красные глаза были совсем близко. Он вскочил с кровати – и вдруг отшатнулся: всю комнату заполонила темнота. А из темноты, словно замыкаясь в какой-то сатанинский круг, пылали красные глаза дьяволов…Их становилось все больше и больше. Ощущение ненависти, исходящей от них, словно убивало его душу. Двигаясь на ощупь, он пробрался к выходу.

В гостиной упал на колени, прямо на пол. Но, падая, он увидел, что на полу, рядом с диваном, дышится и сгорает кучка какой-то травы сероватого цвета. От травы идет черный дым.

Ускользающим сознанием он понял, что это какое-то сатанинское зелье, дьявольское снадобье, вызывающее такие страшные галлюцинации… мысль скользнула в его сознании. Оставив нечеткий. Пугающий отпечаток. После которого он провалился в давящую темноту.

 

1413 год, Восточная Европа

Деревья в лесу стояли плотной стеной. Солнце поднялось высоко в небе, бросая на листву яркий золотистый отблеск. Над деревьями (отчетливо выделяясь на их темном фоне) летел белый почтовый голубь.

По дороге на коричневой лошади быстро скакал всадник. Облако пыли поднималось из-под копыт. Железные подковы впивались в мягкий грунт дороги. Всадник был закутан в серый дорожный плащ, но шляпы на нем не было. Его длинные черные волосы лихо развевались на ветру. Ножны меча задевали бок лошади, но всадник этого не замечал. Это был офицер – возлюбленный Катерины. Всадник загонял лошадь – из последних сил, и животное уже начинало хрипеть. Белый голубь летел следом. Внезапно голубь появился прямо перед мордой лошади, пытаясь сесть ей на голову. Перепуганная лошадь мгновенно взвилась на дыбы, едва не сбросив наездника, который чудом удержался в седле. Но офицер был хорошим наездником, прошел суровую военную школу. Он удержался в седле, и вскоре подчинил животное своей воле уверенной железной рукой. Лошадь перестала дрожать всем телом, только время от времени издавала какой-то болезненный хрип. Офицер протянул руку и голубь сел к нему на ладонь. Свободной рукой всадник погладил голубя, улыбнулся:

– Красавец! Ты от нее? Что ты мне принес?

Пальцы офицера нащупали что-то твердое на шее голубя. С лица мгновенно исчезла улыбка.

– Что это такое? Что там у тебя, а?

Он размотал цепочку и достал медальон. Медальон Катерины, знакомый до боли… Медальон, бывший на той груди, которую так недавно он целовал…..Офицер вздрогнул, прошептал:

– Господи……

Лес таинственно хранил присущую ему тишину. Все в лесу было так же, но для офицера он стал теперь совершенно другим. Словно предчувствие близкой, страшной беды окрасило деревья в траурный черный цвет. Перед глазами офицера на какое-то мгновение появилось лицо возлюбленной – гордое и бледное, в ореоле разметавшихся по плечам волос. Но вместо нежности в его сердце впилась острая игла невыносимой боли – он твердо знал, что с его любимой случилась беда. И страшная тень этой беды словно покрывалом укутывает знакомые черты отчаянием и страхом….

Офицер подбросил голубя в воздух. Взмахнув крыльями, голубь быстро полетел обратно, домой. Офицер резко развернул лошадь и погнал обратно так быстро, что искры буквально посыпались из-под копыт. Лошадь и всадник, слившись воедино, промелькнули над лесом, как огромная темная туча… Вскоре стук копыт затих вдали.

 

2013 год, Восточная Европа

Телефонный звонок застал его врасплох. Звонили по гостиничному телефону.

– Нам срочно нужно встретиться и поговорить! – он узнал голос врача и ясно слышал уличный шум. Врач звонил с одной из центральных улиц.

– Как ты меня нашел?

– Мне сказали, в какой ты гостинице. Полиция! Они уже были у тебя?

– Были. Возможно, за мной следят.

– Они и так знают, что мы знакомы. Но постарайся сделать так, чтобы они не обнаружили, куда ты идешь. Через полчаса в кафе возле центральной площади… (назвал, какой именно).

– Я знаю это кафе. Хорошо, постараюсь незаметно прийти.

Положив трубку, он задумчиво достал крест… Синий камень сверкнул мерцающим блеском. Он прошептал:

– Синее солнышко…. – и спрятал крест обратно в карман.

Врач сидел за столиком маленького кафе, заметно нервничая и оглядываясь по сторонам. Когда он спокойно сел рядом, врач выдохнул с облегчением.

– Что произошло? – спросил он врача.

– Полицейские спрашивали о рукописи и о кресте! Скажи, эти рукопись и крест действительно существуют? Пожалуйста! Ты можешь полностью доверять мне! Скажи!

Он задумчиво изучал лицо врача. Оно не было похоже на лицо предателя. Скорей, слишком доверчивого, наивного мальчишки, случайно попавшего во взрослый мир. Он и сам был один, давно один в чужом, враждебном мире. С тайной, начинавшей его тяготить. Что предпринять, если его станут гнать как бешеного зверя? Кроме того, этот мальчишка внушал ему какое-то доверие. К тому же, они и так достаточно пережили вместе, мальчишка и он. Почему не рискнуть? Он еще раз внимательно посмотрел в его глаза. Может быть, ему даже пригодиться этот неожиданный друг…

– Я нашел их в замке. Вернее, я не находил. Мне отдала женщина. Та самая, которая открыла в стене дверь. Ты сам ее видел. Призрак. Она сказала, где лежит сверток. Я никому не говорил об этом. Ты уверен, что они из полиции?

– Они показали мне жетоны. Эти жетоны очень похожи на настоящие. Их двое: молодой, похож на гангстера, и пожилой, смахивающий на отставного военного.

– Это они. Они были у меня в гостинице. Спрашивали об убийстве.

– Ты прочитал рукопись?

– Прочитать ее невозможно. Она написана на языке, который не существует. На языке, который никто не смог бы прочитать. Есть один знакомый специалист….. Он изучает древние языки. Если он не сможет – никто не сможет. Но результат будет известен только через время…

– А эта женщина… ты ее больше не видел?

– Нет. Она не приходила ко мне ни разу с тех пор.

– Знаешь, я все время думаю, зачем мы там оказались? И почему из всего автобуса замок выбрал только нас троих? И почему часы показывали одно и то же время? А телефоны, которые не работали? Почему все это произошло?

– Я не знаю. Очевидно, здесь есть какая-то тайна.

Оба замолчали одновременно. Потом врач посмотрел на часы:

– Я опаздываю – мне пора в больницу. У меня сегодня дежурство. Я не скажу им ни слова, если они снова придут. Позвони мне, если вдруг появится что-то новое. Мы ведь союзники, правда?

– Хорошо. Я позвоню.

После ухода врача он подошел к телефонной кабине и набрал номер:

– Профессор Славский? Вы перевели мою рукопись?

В голосе профессора звучало нетерпение, которое невозможно скрыть:

– Немедленно приезжайте в археологический музей! И ничего не говорите по телефону! Приезжайте немедленно! Прямо сейчас!

 

2009 год, Россия, Москва

Окна депутатского кабинета выходили на Тверскую. Но от дневного шума мегаполиса кабинет надежно защищала современная звукоизоляция, а так же плотные шторы, задернутые наглухо – несмотря на то, что было два часа дня.

Казалось, здесь остановилось время. На позолоченном столе из мореного дуба тлел тусклый фитилек свечи. Огарок черной свечи, установленной в плоской чаше из белого китайского фарфора, бросал рассеянный свет.

В кожаном кресле, опираясь обеими руками о стол, сидел человек, неотрывно смотревший на огонь. Мало кто узнал бы в нем недавнего именинника, шумно празднующего свой юбилей в казино. Черты его лица заострились, приобрели жестокую решимость, острые глаза из-под нахмуренных бровей горели нехорошим огнем. Не отрываясь, он смотрел на тонкий язычок пламени, словно хотел вобрать его в себя.

У порога раздалось робкое покашливание. Там стоял, вот уже десять минут не решаясь войти в кабинет, помощник депутата – тот самый солидный молодой человек в золотых очках, который уверенно распоряжался в казино насчет солидного банкета.

– Ну, войди… – не отрываясь от огня, скомандовал начальник, и молодой человек робко приблизился к столу.

– Прикажете зажечь свет? – робко произнес депутатский помощник. В тоне его, так же, как во внешности, было что-то очень лакейское.

– Вечно ты пристаешь с какими-то глупостями! – рассердился человек, сидящий за столом, – какой другой свет нужен, если есть огонь? Огонь – основа всего сущего! Соль и смысл земли! Он готовит пищу, согревает теплом и уничтожает лживую человеческую плоть, посмевшую восстать против своего создателя! Он очищает пламенем веры тех, кто пытается оскорблять то, что не понимает. Очистительное пламя – вот основа жизни! Людей все время нужно очищать от скверны, заползающей в их гнилые души! Кто еще справится с великой миссией, как не огонь?

И, видя, что помощник почтительно молчит, повторил:

– Огонь – основа всего сущего.

– Философ… – помощник робко кашлянул – кашель его происходил явно от страха, – был какой-то древний философ, который считал, что огонь – основа всему….

Начальник бросил на него косой взгляд, чуть наклонив голову, и посоветовал даже ласково:

– Заткнись, а?

Помощник сжался от страха еще больше. Даже кашель прекратился – вместе с речью. Начальник понял это, поэтому изменил тон:

– Ладно. С чем пожаловал?

– Так это… Как с начальником охраны быть? Друга вашего….покойного?

– Он допрошен?

– Допрошен. Ребята над ним поработали. Клянется, что не знает, кто его шефа убил!

– Работаю с идиотами! При чем тут это? Кто еще знает о книге?

– Ну, старообрядцы… И тот американец, что священника сжег.

– Американца к черту, он далеко! Все равно он ничего не понял. А старообрядцев придется сжечь.

– как это? – растерялся молодой человек.

– как, как…тупица! Очистительным пламенем! Пошлешь одного из наших учителей. Он все и устроит.

– Понятно. А….кого послать?

– Нет, точно тупица! Да уж не того, кто в других местах наследил! Думать головой надо, а не другим местом! Да, кстати. Насчет других мест. Еще раз узнаю, что со срамными девками по ночным кабакам валандаешься – пойдешь на костер!

– Простите…. Больше не будет такого!

– Простите! Не будет! Мы стоим за чистоту, вот и блюди чистоту, как положено! Тебе ясно?

– Но…

– Учти: сомнение – от врага. Если ты сомневаешься – значит, ты враг нашей веры. А раз так – ты мой личный враг.

– Я все понял! А как с начальником быть?

– Никто не должен знать о книге! Ясно тебе? Никто! Начальника придется казнить. Он где у вас содержится?

– На базе, за городом.

– Вот и хорошо. Казнить завтра на рассвете.

– Показательно?

– Нет, показательный процесс ни к чему. Показательно мы казним того взяточника, которого взяли с поличным в мэрии городка… Название не помню. Народ будет рад. А этого – на рассвете, и потише. Хворосту побольше добавьте, чтоб лучше горел. Пепел – в реку. Все, как положено. Не мне вас учить! И перед смертью – отпущение грехов, непременно. Днем доложишь.

– Будет сделано!

– Что еще?

– Смотр войскам!

– Рановато. Сколько собрали добровольцев?

– Одну тысячу восемьсот семьдесят девять человек!

– Мало! Очень мало. Плохо работаете. Значит, так: добровольцев разместить на базе, выдать обмундирование и привести к присяге – но не полностью, а только взять присяжную расписку. Наберете людей до двух тысяч – я и посмотрю! Сам и проведу церемонию посвящения. А пока – рано. Работайте! Да, и учения проводите. Все время проводите учения!

– Будет сделано! – молодой человек вытянулся в струнку. На его лице не дрогнул ни один мускул.

– Убирайся вон! – начальник вновь облокотился на руки и уставился на огонь, – и дверь закрой, чтоб сквозняка не было. Нет, подожди!

Молодой человек замер в дверях.

– Что с заводом?

– бунтуют.

– До сих пор? Какие меры принимались?

– Были вызваны учителя – двое. Проведена основная работа. Создан комитет контроля по чистоте…

– Работу контроля – усилить. Если через неделю бунт не будет подавлен, руководство комитета взять под Священный трибунал! Довести до их сведения.

– Слушаюсь!

– Теперь убирайся!

Кабинет опустел. Человек вновь уставился в пламя. Именно поэтому он не заметил, что в углу была более плотная тень. В черной густоте угадывались очертания человеческой фигуры.

Это была женщина в длинном белом одеянии. Скрестив на груди руки, она молча смотрела на сидящего человека. Между тем тот принялся что-то бормотать. Он раскачивался из стороны в сторону издавая утробные звуки. Свечка пламени стала расти на глазах. Увеличившись, пламя расползлось по всей чаше, вышло за ее пределы и расползлось по столу. Но человек, казалось, не замечал этого. Он не заметил даже того, как постепенно пламя охватило всю комнату. Огненный сполох метнулся в угол, и фигура женщины исчезла. Раскачиваясь, человек вскинул руки вверх:

– Да придет твое огненное царство! Веди меня в геену огненную истинной веры! Веди меня!

Пламя не касалось его, образуя между ним и пространством непроницаемый круг. Постепенно пламя приобрело кровавый оттенок. Запах гари отсутствовал.

В роскошно обставленной депутатской приемной секретарша с увлечением играла на компьютере. В креслах приема у депутата (до назначенного времени приема оставался ровно один час) ожидали редкие, пришедшие заранее посетители.

 

2013 год, Восточная Европа

Залы с экспозициями были полны народу. В глубине Славский беседовал с какими-то людьми. Увидев его, Славский приложил палец ко рту, явно показывая молчать. Наконец собеседники начали прощаться. Профессор громко обернулся к нему:

– Вы из телефонной компании? Идемте, я покажу вам аппарат в моем кабинете, который давно не работает!

С этими словами профессор демонстративно увлек его за собой. По дороге прошептал:

– Как вы вошли в музей? Вы называли мое имя?

Он пожал плечами:

– Просто купил входной билет! А что случилось?

– Тише! Молчите! Потом. Поговорим обо всем потом.

Славский вывел его из демонстрационных залов, провел по коридорам, открыл бессчетное количество дверей, провел наверх по винтовой лестнице… Наконец он завел его в темное помещение под крышей, без окон, заваленное множеством старых экспонатов, шкафов, сундуков. Уверенно лавируя между этой массы старых вещей, профессор завел его в маленький огороженный закуток под самой крышей. Дернул за длинный шнур. Зажглась яркая лампочка, освещая стул, стоящий возле трех сундуков, заваленных старинными рукописями и различными предметами (среди них он разглядел африканские маски, бронзовые подсвечники, шкатулки со сломанными замками).

– Где мы находимся?

– На чердаке. Это единственное место, где можно спокойно поговорить. И где никто нас не подслушает.

– Что происходит?

– У меня были из полиции. И не только из полиции. Полицейские расспрашивали о вас. Знаю ли я вас, получал ли какие-то вещи. Я сказал, что никогда не слышал вашего имени, и что вы никогда ко мне не приходили. Как я понял, полицейские искали какую-то рукопись.

– Почему же вы меня не выдали? А вдруг рукопись краденная?

– Подождите! Об этом позже. Позже. А второй визит… Это было три дня назад. Однажды вечером я вернулся домой….Знаете, меня трудно испугать, но то, что я испытал…

Голос профессора таинственно понизился, рождая гнетущее чувство тревоги. По мере того, как он слушал рассказ, все происходящее словно реально представало перед ним – так, как будто он видел все своими глазами. Профессор продолжал говорить…..

 

Рассказ профессора Славского

Однажды вечером я вернулся домой. Было поздно, два часа ночи. У моего коллеги был юбилей, мы отмечали его в одном из лучших ресторанов города. Я немного выпил. Возле ворот дома отпустил такси. Моя жена в тот день была больна, поэтому предпочла остаться дома. Я возвращался один. Я знал, что в доме все спят. Каково же было мое удивление, когда, остановившись возле дверей, чтобы найти ключ, я увидел в окне моего собственного кабинета свет!

Я живу в старинном трехэтажном особняке. Моя квартира занимает весь третий этаж. Окна соседей на первом и втором этажах были темны. Но в двух окнах слева на третьем ярко горел свет! Это были окна моего кабинета. Не чувствуя под собой ног, с замирающим сердцем я влетел по лестнице. Дверь моей квартиры была приоткрыта, словно ждала меня. Я ворвался и закричал:

– Магда! (так зовут мою жену) Магда!

Мне никто не ответил. Ноги сами понесли меня в кабинет. В кресле напротив моего письменного стола я увидел человеческую фигуру. Человек сидел в кресле. То, что это был живой, реальный человек, а не призрак, я понял в первую же минуту. Не знаю, почему понял. Наверное, было заметно…. При виде меня он обернулся, и я смог хорошо рассмотреть. На нем был черный плащ с большим капюшоном, полностью скрывавший лицо. Плащ был такой длинный, что падал до пола и складками полностью закрывал ноги. Руки незнакомца лежали на подлокотниках кресла. Это были длинные, худые руки (я мог видеть только кисти), с высохшими узкими пальцами. Не молодого человека. Не пожилого. Старика. Это были настоящие руки старика. На безымянном пальце правой руки сверкал огромный золотой перстень в форме христианского креста. Все это я сумел разглядеть очень быстро, за долю секунды. Нервы мои были в таком напряжении, что я начал кричать:

– Кто вы? Что вы сделали с моей женой?!

– Вам никто не причинит вреда! – произнес старческий, хриплый, мужской голос, твердый и уверенный. В этом голосе звучали сильные, властные ноты. Мне показалось, что он говорил с легким иностранным акцентом.

– Где Магда?! – снова закричал я, – что вы сделали с моей женой?!

– С вашей женой все в полном порядке! – сказал старик, – она спокойно спит в своей комнате.

– Как вы оказались в моей квартире?

– Нам нужно поговорить.

– Кто вы такой?

– Это не важно. Я – тот, кого вам следует выслушать.

– Тогда откройте свое лицо! – сказал я, – я не могу говорить с человеком, не видя его лица!

– Нет. Вам незачем на меня смотреть. Мне нужна рукопись.

– Что? – обомлел я.

– Древняя рукопись, которую совсем недавно отдал вам незнакомец. Эта рукопись – обитель зла и само зло. Вы обязаны отдать ее мне.

– Почему обязан?

– Потому, что я тот, кто должен ее уничтожить!

От страшных слов незнакомца мороз прошел по моей коже! Уничтожить?! Уничтожить бесценное открытие науки?! Ценный исторический документ? Такую находку? Это было выше моих сил. Я готов был драться до последнего за этот клочок старого пергамента.

– Нет у меня никакой рукописи! – закричал я, – нет, и никогда не было! В любом случае я не позволю вам ничего уничтожать! Убирайтесь из моей квартиры, иначе я вызову полицию!

– Вы не сможете вызвать полицию, – спокойно произнес старик и пошевелил пальцами. При этом перстень его злобно блеснул в свете ламп. Я бросился к телефону на столе, схватил трубку… Телефон не работал. Выхватил из кармана мобильный – мобильный не работал тоже. Сплошное молчание. Я замер от ужаса, не двигаясь, почти не дыша. При виде этой застывшей фигуры во мне поднимался какой-то первобытный, инстинктивный ужас, что-то настолько жуткое, что я чувствовал, как волосы шевелятся на моей голове.

– Ты должен отдать рукопись! – голос незнакомца показался мне громовым, – эта рукопись – зло! Она пробудилась к жизни злом! Я тот, кто должен ее уничтожить! Иначе будет поздно….

– Нет! – закричал я, – нет! Никогда! Кто бы ты ни был, убирайся!

– Третье зло…. Его приход совершится неожиданно, и станет большой бедой… Падут ворота империй… Черные всадники огнем и мечом уничтожат землю… Никто не успеет спастись. Мрак ада и реки крови покроют головы тех, кто позволил свершиться проклятию! Ты пожалеешь, если не отдашь ее мне! На пороге – самая страшная из трагедий! Ты пожалеешь, что ее допустил!

Голос его звучал так, что в жилах моих застыла кровь… Я чувствовал такой давящий ужас, что не мог пошевелиться… Что-то очень страшное, черное, ужасающе реальное неожиданно ворвалось в мою привычную жизнь, и леденящее дыхание этого ужаса заставляло меня замереть на месте.

– Ты пожалеешь! – прошипел голос, – пожалеешь…..

Это было больше, чем я мог выдержать. Внезапно в моих глазах потемнело, и я потерял сознание. Я очнулся, лежа на полу в своем кабинете. В кресле никого уже не было, а в окна пробивался рассвет. Я посмотрел на часы – было пять утра. Кресло напротив письменного стола было подвинуто так, как я поставил его накануне. Я поднялся на ноги. Несмотря на все происшедшее, чувствовал себя не так плохо. Схватил телефон – он работал, как будто ничего не произошло. Тогда я бросился в спальню. Магда спокойно спала. Я разбудил ее, перепугал невнятным рассказом. Сначала она испугалась, потом успокоилась (всю ночь она спокойно проспала, ничего не видя, не слыша, не чувствуя), потом – рассердилась, сказав, что я слишком много выпил на банкете. Вот, собственно, и все. Утром я схватил рукопись (я хранил ее в сейфе, в спальне) и отнес сюда, где спрятал в тайнике. Всю дорогу до музея меня преследовало какое-то смутное, необъяснимое ощущение ужаса… Как будто я не пережил его полностью, и пережить его мне еще предстоит.

 

2013 год, Восточная Европа

Отогнув одну доску от стены, Славский вынул оттуда металлическую шкатулку с навесным замком, отпер, поставил на стул. В шкатулке находилась рукопись.

– Вы должны мне рассказать, как эта вещь попала к вам!

– Совершенно случайно. Я и еще двое людей набрели в лесу на монастырь, которого не существует, ночевали в постелях, которых никогда не было в реальности, потом я встретил женщину – призрака и она подарила мне рукопись, а после этого я и двое моих спутников до рассвета сражались с монстрами – озверевшими призраками монахинь, пока моя знакомая из потустороннего мира не открыла мне дверь в стене! Ну, как? Достаточно для сумасшедшего дома?

– Вполне! И если бы не рукопись, которая реально существует…. Я бы решил, что вы меня разыгрываете.

– Где вы нашли этот не существующий монастырь?

– В лесу. На дороге, по которой возят экскурсии по замкам.

– Я знаю этот маршрут. В той местности бушевали долгие междоусобные войны. Может, здесь (профессор указал на рукопись) мы найдем ответы на все вопросы?

– Вы перевели рукопись?

– К сожалению, только часть. Это не полностью язык катаров. Это шедевр филологической хитрости, настоящее сплетение языков. Вначале я растерялся. Слова не существовали ни в одном языке. Каждое слово написано разными буквами. Но потом я понял, что это – головоломка. Автор рукописи хитро запутывал следы. Комбинировал слово буквами из разных языков, используя за основу язык катаров. Здесь переплетены арамейский, латынь, греческий, иврит, арабский, катарский и почти забытый язык некоторых палестинских племен. Чтобы перевести только оно слово, я потратил три дня, полностью забросив все свои дела. Впрочем, впоследствии работа пошла быстрее. В результате я перевел несколько первых фраз, когда на следующей странице меня ждал огромный сюрприз! Вы видели эту рукопись полностью?

– Нет. Не успел посмотреть.

– Тогда смотрите! – профессор вынул рукопись, открыл вторую страницу и показал ровный текст, написанный одинаковыми буквами, в форме диалога.

– Вы знаете этот язык?

– Нет. Впервые вижу.

– Это латынь. Самая обыкновенная латынь!

– А диалог?

– Это не диалог, а протокол допроса! Да, молодой человек, это настоящий протокол допроса инквизиционного трибунала! Когда я прочитал это, я был просто в шоке! Откуда автор рукописи могла взять такие документы?

– Могла?!

– Да. Автор – женщина. Но давайте обо всем по порядку. Еще только одно слово отступления: в рукописи представлены 2 протокола допроса, и оба – латынью. А потом текст снова превращается в головоломку. Это абсолютно уникальный документ! Равного ему во всей исторической науке просто не существует. Эта находка – сенсация, которая невероятно обогатит научный мир! Документ относится к 15 веку. Автор – монахиня монастыря бенедиктинок строгого устава по имени (здесь она приводит свое имя в миру, а монашеское, новое имя даже не упоминает – что, если честно, выглядит очень странно. Как правило, монахини, получающие при крещении новое, монастырское имя, прежним, мирским, никогда больше не пользовались. Здесь же все наоборот) по имени Марта Бреус. Как я понял, это была молодая девушка (она сама пишет о себе, что молода телом) лет 20 – 23-х. Судя по четкости ее почерка, в монастыре она занималась составлением летописей, перепиской манускриптов, монастырскими книгами и другими рукописными работами в библиотечных архивах. Сделаю отступление: все знания этой необычной монахини – огромная редкость! Протоколы допросов она просто не могла получить в свои руки! Бенедиктинцы не участвовали в допросах. Тем более – женщины-монахини. Как она их получила – загадка, но подлинность не вызывает сомнений. Еще одна загадка – астрологические и оккультные знаки, которые есть в рукописи, и знаки, обозначающие названия разных трав. Когда-то я составлял средневековый знахарский травник и изучал тайные обозначения различных трав, которыми пользовались средневековые знахари. Они обозначали в своих записках травы особыми символами, чтобы не попасть в руки инквизиции. В общем, здесь все – сплошная загадка. Но продолжу дальше. Итак, Марта Бреус. Одни из первых строк такие: «Я, Марта Бреус, сердцем и умом молода по меркам людей, удостоверяю: тот, кто получит эту рукопись от меня, будет чист сердцем. Спустя долгое время…..». Дальше так: «я завещаю письмена тому, кто принес жертву в пламени. Соприкоснувшийся с огнем сможет мне помочь. Я найду его, и он будет чист сердцем. Крещенный огнем поймет мою боль».

(Читая странное мистическое послание, профессор водил пальцем по строкам рукописи).

«Я, Марта Бреус, находясь в здравом уме и светлой памяти, тенью отправляясь к земле проклятий и слез на вечное в ней заточение, оставляю документ как тяжесть грехов моих тому, кто, как и я, крещен огнем. Тринадцать проклятых душ заперты в доме печали (обители скорби), и нет ни благословения им на этой земле, нет и спасения. Каменные стены нашей тюрьмы – лишь искупление за тяжесть утраченной веры. И камни жгут плечи и ступни наши, как огонь. Я – одна из тринадцати, обладающая могуществом. И сила моя станет завещанием – месть». Это все, что я пока перевел. Итак, она вполне ясно дает понять, что оставит эту рукопись избранному, кто, как и она, был связан с огнем. И ясно пишет о том, что владелец рукописи получит от нее завещание – месть. Так же она дает понять о том, что проклятых монахинь – тринадцать, и все они обладают особым могуществом… Это наталкивает на определенные, не хорошие мысли… Позвольте пока о догадке моей не говорить вам… Я хотел бы еще проверить… Я надеюсь, что ответы на все вопросы найдутся дальше, в рукописи. Какой страшный и красивый язык…..

Профессор замолчал. Он слушал, буквально глотая каждое слово.

– Мой рассказ многое объясняет для вас, не так ли?

– Да, многое, – ответил, стиснув зубы – ему ни о чем не хотелось говорить, – я даже не предполагал….. Значит, вы считаете, что женщина-призрак, которая отдала мне эту рукопись, была монахиня по имени Марта Бреус? Вернее, призрак Марты Бреус?

– Как это ни абсурдно звучит с точки зрения науки, но… да.

– Откуда вы знаете, что протоколы допросов – подлинники?

– Я показывал специалистам по инквизиции. А часть пергамента сдал на химический анализ. Сомнений нет – пергамент произведен в 15 веке. А специалисты, которые занимаются этим периодом истории (я имею в виду инквизицию) подтвердили их подлинность без всяких сомнений. Итак, хотите знать перевод этих документов «Священного трибунала»? Тогда слушайте!

Славский открыл нужную часть рукописи.

«Протокол допроса еретика Конрада Мала, обвиняемого в кощунственном отношении к Святой матери-церкви, проведенный инквизитором отцом Карлосом Винсенте, назначенным согласно булле Святого Папы в данные земли. Обвиняемый Конрад Мал, булочник, 56 лет. Основание для ареста: разговор о погоде в присутствии многих свидетелей (жаловался на плохую погоду – оскорбление могущества и воли Господа). Донос соседа: высказывал еретические суждения о земном происхождении священнослужителей (подлинные слова «такие же люди, как и мы»). Донос священника местного прихода – заснул во время воскресной проповеди, в церкви.»

 

1413 год, Восточная Европа

Большое темное помещение было освещено факелами на стенах и горящим камином. Узкие окна под потолком были густо забраны решетками. Похоже, это был раньше винный погреб.

Возле стены с окнами виднелась приоткрытая дверь в ярко освещенное помещение. Одно из самых главных подземелий инквизиции…. Камера пыток. Сквозь щель двери в ярком пламени факелов различались чудовищные орудия пытки: дыба, испанские сапоги, клещи и другие приспособления, жуткое предназначение которых с первого взгляда никак не понять…На многих из них еще не успели высохнуть следы крови… В проеме двери застыл полный человек в одежде придворного. Его расплывшаяся фигура дрожала, а в глазах стоял ужас. Это был врач. Обязанностью врача было следить, чтобы жизнь пытаемого длилась как можно дольше, чтобы жертва не успела испустить дух, не успев ничего сказать.

Напротив камина (а, значит, наискосок от двери) была видна огромная двухстворчатая, оббитая полосками железа дверь с круглыми ручками. Выход. Заветная дверь, которая так редко выпускала тех, кто попал внутрь. Рядом с камином стоял длинный дубовый стол с двумя подсвечниками по краям и золотым распятием в центре. В середине (в центре стола) сидел инквизитор (отец Карлос Винсенте). Он был в белоснежной рясе, ниспадающей пышными складками. На груди – большое деревянное распятие, на белом широком поясе – эмблема с изображением собачьей головы (оскаленной собачьей пасти), руки перебирали деревянные четки. В коротко остриженных черных волосах – тонзура.

Инквизитором был молодой (лет 35–36) человек, довольно красивый, с белым лицом, на котором ярко горели черные глаза. Узкие губы твердо сжаты, резкие скулы говорили о жестокости и непреклонности характера. Это был решительный, упрямый человек. Его пристальный взгляд пронизывал насквозь. Глаза напоминали окровавленные кинжалы. Именно такой человек мог руководить страшным церковным трибуналом.

В зале был представлен весь трибунал. По правую руку от инквизитора сидел епископ (в обычном облачении фиолетового цвета). Это был пожилой (лет 70) человек с добродушным лицом. По левую руку от инквизитора и сбоку от стола, неудобно умостившись на узких стульях, сидели два монаха – доминиканца в белых рясах (у обоих на поясах – эмблемы собачьей головы). Это были квалификаторы, эксперты – юристы, в руках они держали перья и листки бумаги. Один вел протокол допроса, другой по ходу дела формировал обвинение. Рядом с квалификаторами, возле стола, так же на стуле, сидел нотариус. Это был монах в рясе францисканского ордена. Перед ним лежал огромный том гражданского кодекса. Том был закрыт. По идее, нотариус мог в него заглянуть, если что-то не ясно и нужны разъяснения, но, как правило, это было простой формальностью, и заглядывать в него не приходилось никогда. Перпендикулярно столу, напротив камина стояло кресло прокурора (прокурором был монах францисканского ордена). За инквизиторским столом, возле стены, на простой деревянной скамье сидели три молодых монаха-доминиканца в белых рясах. Они исполняли роль понятых. У них были жестокие, отрешенные лица религиозных фанатиков.

Все вместе они составляли основной аппарат судилища инквизиции. Стража находилась снаружи, по другую сторону двери. Им было запрещено находиться в зале для допросов.

Посередине комнаты, напротив стола, стоял обвиняемый. Это был мужчина лет 56-ти, пожилой, коренастый, низкорослый, в бедной одежде крестьянина. Его редкие волосы были всклокочены, круглое глуповатое лицо выражало не поддельный ужас, глаза бегали по сторонам, беспомощно перебегая с одного лица на другое. Трясущимися руками он мял свою старую шапку из куска кроличьего меха. В обычных условиях это был глуповатый, жизнерадостный, бодрый, добродушный, любящий покушать человек. Более неподходящего типа для духовных еретических размышлений нельзя и вообразить! Он был арестован недавно, сразу приведен на допрос, и еще не осознавал полностью, какая беда стряслась с ним.

Голос инквизитора, равнодушный и спокойный, звучал со скрытой силой:

– Вас обвиняют в том, что вы еретик, что вы веруете и ведете себя не согласно с учением и верой нашей святой матери-церкви…

Глаза обвиняемого раскрылись чересчур широко, а губы стали трястись:

– Ваша светлость…. Да никогда я так себя не вел! Я всегда молился… святой церкви… – быстро-быстро осенил себя крестным знамением (а получилось, что обмахивает себя шапкой).

– Вас обвиняют в том, что вы еретик. Виновны ли вы в ереси?

– Нет! Матерь божья! Нет! Я невиновен! Я никогда не исповедовал другой веры, кроме истинной христианской!

– Эти хитрости я знаю, – улыбнулся инквизитор, – сын мой, оставьте свой страх. Давайте поговорим по душам о том, во что вы верите!

– Всем сердцем верю нашей матери-церкви! – перебил его обвиняемый.

– Вы думаете, что христианин должен веровать в то, во что верует члены вашей секты. Но так мы только потеряем время, и я ничем не смогу вам помочь. А я хочу вам помочь. Вас привели сюда только для этого. Мое сердце болит за вас. Уповая на милосердие Бога, вы ничего не должны бояться! Успокойтесь и скажите прямо: веруете ли вы в Бога-отца, Бога-сына и бога-духа святого?

– Верую!

– Веруете ли вы в Иисуса Христа, родившегося от девы Марии, страдавшего, воскресшего и взошедшего на небеса?

– Верую! Верую! Верую!

– Вы верите, что я верю, но я вас спрашиваю не об этом, а о том, верите ли вы сами этому или верите в то, во что должны верить члены вашей секты?

– Ваша светлость… – обвиняемый чуть не плакал, глаза его слезились от страха.

Внезапно он упал на колени, и протянул в молящем жесте руки с шапкой к инквизитору:

– Святой отец… Я человек простой…. Не образованный…. Я не могу понять, что вы мне говорите… ничего я не понимаю… я простой человек… темный…грамоте не обучен… всю жизнь работал… хлеб белый пеку… вкусный… булки детишкам… я грамоте не обучен… умные вещи понять не могу… ничего плохого в жизни не сделал, Богом клянусь! Отпустите меня! Я всегда в Бога веровал и верить буду! – по лицу его потекли слезы, – я не понимаю ничего… не образованный я… если вы хотите перетолковать все мои слова по-своему, а не понимать их просто и ясно, то я не знаю, как еще говорить… Я человек темный, красиво говорить не умею…

– Тогда говорите просто, не виляя в стороны!

– Так я говорю так, ваша светлость! Отец святой! Я и говорю просто…

– Поклянитесь от всего сердца, что вы не еретик!

– Клянусь! От всего сердца клянусь! – неистово закрестился.

– Если вы дали эту клятву, чтобы избежать костра, то ваша клятва меня не удовлетворит. То, что я имею против вас, не позволит мне спасти вас от костра. Вы не избавитесь от смерти.

Обвиняемый издал сдавленный крик. Инквизитор доверительно наклонился вперед:

– Но я все же могу спасти вас от смерти. Если вы признаетесь в тех словах, которые произносили, оскорбляя могущество Господа…

– Никогда их не произносил! Никогда!

– Разве вы не произнесли, что сильный дождь с ветром – это очень плохо и что в сырую погоду кости больше болят?

– Ну…. Я говорил так… но…

– Разве дождь не есть выражение воли господа?! И, назвав дождь плохим, разве не оскорбили вы волю Бога?

– Не оскорблял! Не оскорблял! – обвиняемый зарыдал и начал биться лбом о пол.

– Кто еще разделяет эту ложную истину? Кто еще слышал из ваших уст о ней?

– Да много людей слышали….

– Ваша жена, к примеру?

– Нет! Жены моей там не было!

– Ложью вы делаете еще один шаг к костру! А я хочу вам помочь. Почему же вы не помогаете мне?

– Но я не понимаю, что должен сделать!

– Когда вас вели сюда, вы знали, за что?

– Богом клянусь, нет!

– Каким Богом вы клянетесь?

– Тем, в которого верую! В Бога Святой церкви!

– То есть богом той еретической секты, которая свила страшное гнездо порока в этих землях! Не замешивали ли вы в хлеб козлиного молока?

– Нет… – обвиняемый в явном замешательстве от быстрого и странного перехода.

– Не добавляли ли вы в белую пшеницу червивые отруби?

– Нет.

– Не наливали ли в постный день молока коту, который живет в вашей кухне?

– Да кот постоянно пьет молоко!

– Божий дар вы скармливаете богопротивной твари! Неужели вы и теперь будете утверждать, что не оскорбляли воли Господа?

– Нет! О Господи! Нет! Не оскорблял никогда! Я не знаю, как поклясться и что сказать, чтобы вы мне поверили!

– Вы уже признались в нескольких мелких грехах. Признайтесь и в остальном.

– Но мне не в чем признаваться!

– Не покупал ли ваш хлеб кто-то из тех, кто живет в лесу, в пещерах?

– Вы имеете в виду старого лесного колдуна и его сыновей?

– А, так все-таки вы имели отношения с колдуном!

– Никогда! Я с ним даже не встречался!

– Кто покупал в вашей лавке хлеб?

– Множество разных людей…..

– В их числе могли быть и пособники колдуна?

– Я не помню, кто заходил в мою лавку…..

– Видите, вы сами признались еще в одном мерзком грехе: в том, что имели дело с колдуном, со слугой дьявола. Почему бы вам не признаться во всем остальном и не сохранить наше время?

– Но я никогда не делал ничего плохого!

Инквизитор грозно поднялся во весь рост:

– Мы, Божьей милостью инквизитор, внимательно изучив все материалы дела, возбужденного против вас и видя, что вы путаетесь в своих ответах и показаниях, и что имеются достаточные доказательства вашей вины, желая услышать правду из ваших собственных уст и с тем, чтобы больше не уставали уши ваших судей, постановляем, заявляем и решаем завтрашнего дня в девятом часу утра применить к вам пытку.

Испустив крик ужаса, обвиняемый потерял сознание…

 

2013 год, Восточная Европа

Славский перестал читать, и на чердаке воцарилась тишина. Отдышавшись от долгого чтения, профессор снова склонился над желтоватыми листками пергамента.

– На этом протокол допроса заканчивается. – тяжело вздохнул Славский, – протокола допроса под пыткой нет. Как правило, он должен был быть – протоколы велись постоянно. Но, может, Марта Бреус просто не сумела его найти или не имела к нему доступа. Внизу истории судьбы этого булочника, одного из многочисленных жертв инквизиции, есть небольшая приписка, сделанная рукой Марты Бреус, тоже на латыни. Смотрите, вот она. Я вам переведу. «И отец инквизитор Карлос Винсенте, действуя от имени и по поручению церкви, благословил душу еретика и отпустил его на волю летом данного года – так, как освобождал все свои жертвы…».

– Булочника отпустили?! – он не сумел скрыть свое удивление.

– Нет, – профессор печально покачал головой, – эта приписка означает, что булочника сожгли на костре.

– Но….

– На языке инквизиции «отпустить на волю» означало смертный приговор – сожжение на костре. Церковь «умывала руки» от судьбы жертвы, которая не желала раскаиваться, объявляла, что бог больше не защищает ее, и передавала обвиняемого в руки светской власти, которая и приводила в исполнение смертный приговор. Таким образом инквизиция «отпускала на волю» злодейскую душу…Этой лицемерной формулировкой церковь демонстрировала, что не проливает кровь, а наоборот, проявляет к еретику милосердие, сострадание и любовь, отправляя на «мягкую», бескровную казнь…. На смерть без капли крови. В этой приписке Марта Бреус намекает, что инквизитор Карлос Винсенте «отпустил на волю» все свои жертвы… Это означает, что тех, кто попал к нему в когти, он отправлял на костер. Похоже, мы имеем дело с очень жестоким инквизитором. Настоящим садистом и фанатиком. Впрочем, другие инквизиторами не становились. Священный трибунал умело подбирал свои кадры. Как правило, инквизиторами становились в возрасте от 30 до 40 лет. Это были энергичные, коварные, жестокие, тщеславные и жадные до мирских благ фанатики и карьеристы, очень склонные к садизму. Так как их власть была неограниченна (они стояли выше всех – выше епископа, короля, наместника, за исключением, конечно, Папы), они превращались в еще более страшных чудовищ, чем были в начале. Зная эту особенность (то, что такая должность сильно портит характер) обязанности инквизитора были не пожизненными, а временными, на определенный срок – например, на 5 лет. После этого инквизиторы становились епископами и помогали тем, кто пришел на их место.

– Вам что-то говорит это имя – Карлос Винсенте?

– Нет. Инквизиторов было много. В каждом городе или провинции – свой. История сохранила лишь имена самых жестоких – к примеру, таких, как Томас де Торквемада, Бернар Ги, Конрад Марбургский…. Среди этой армии вполне мог быть и отец Карлос Винсенте.

– Она часто упоминает это имя?

– Да. Это имя инквизитора, который вел все допросы. Создается впечатление, что она специально изучала все его дела. Но давайте перейдем ко второму протоколу. Он более любопытен, чем предыдущий. Это протокол допроса после того, как к обвиняемой была применена пытка.

«Из протокола допроса 68-летней Урсулы Браун, вдовы солдата, обвиненной в ведовстве соседкой после ссоры. Допрос был проведен инквизитором этих земель отцом Карлосом Винсенте. Основания для ареста: обвинение соседкой Урсулы Браун в том, что та напускала туманы и бури, и страшные морозы, от которых на полях замерзал урожай, и лишила молока коров обвинительницы из зависти». Дальше рукой Марты Бреус снова сделана приписка: «Обвиняемая Урсула Браун была арестована среди белого дня в собственном дворе и отправлена в помещение для допросов. После первого допроса обвиняемая категорически, в резких и грубых выражениях отрицала свою вину. По решению инквизитора к ней была применена легкая пытка. После легкой пытки обвиняемая отрицала свою вину полностью в тех же категорических и резких выражениях. К ней была применена боле сложная пытка (второй степени сложности), после которой обвиняемая потеряла сознание, а, приведенная в чувство, так же принялась все отрицать. Тогда по решению инквизитора отца Карлоса обвиняемая была подвергнута бесчеловечным (самым сложным и жестоким) пыткам и, по свидетельству врача, частично потеряла рассудок. После третьих пыток дала необходимые показания. Было все это так…..»

 

1413 год, Восточная Европа

Комната была тесной, с низким закопченным потолком, совсем без окон. Внутри стоял терпкий, густой запах крови. Чудовищные орудия пытки (груда искореженного, зубчатого, острого железа, заляпанного темной и еще свежей кровью) громоздились почти друг на друге и занимали весь центр комнаты. Рядом с открытой дверью (в зал, где заседал суд) стоял огромный чан с водой. Палачом был бритый верзила огромного роста, с бычьей шеей и тупыми невыразительными глазами (мутными стеклами, привыкшими ко всему). Одет был в кожаные короткие штаны и кожаный передник прямо на голое тело – обычная одежда палача. Он стоял в центре, скрестив на груди руки. В комнате было слишком много людей.

Рядом с палачом стоял врач. Он был в гражданском костюме. Руки его тряслись, губы словно свело судорогой, а по лицу из-под парика обильно лился пот. Но не от жары (хотя вся комната ярко освещалась зажженными факелами), а от ужаса.

Главной фигурой комнаты (подавляющей все остальные, в том числе и жертву, и ее палача) – был инквизитор, отец Карлос. Он возвышался над присутствующими гордым видом и белоснежным одеянием с эмблемой собачьей головы – так на поле боя над рядами солдат возвышается полководец в генеральском мундире. За его спиной нерешительно жались к дверям два монаха (нотариус и прокурор). Два квалификатора сидели здесь же – на длинной скамье возле стены. У них на коленях лежали деревянные доски, а к поясу были пристегнуты чернильницы. Три свидетеля (монахи-доминиканцы в неизменных белых рясах) стояли в дверях с застывшими лицами. Это были суровые лица фанатиков, не способных к человеческим чувствам. Один из них крепко сжал в руках горящую длинную свечу зеленого цвета.

Обвиняемая находилась возле стены, наискосок от двери. Она стояла на коленях, опираясь спиной о скамью с кожаным покрытием, заляпанным кровью (это сооружение было не скамьей, а еще одним орудием пытки). Это была старуха с расплывшейся фигурой и лицом, изборожденным уродливыми морщинами. Ее длинные седые волосы стелились по полу липкими алыми прядями. Волосы промокли насквозь и почти заскорузли от крови. На ней были остатки длинной белой рубахи. Разорванная рубаха обнажала избитое тело и уродливую старческую грудь, а там, где остатки ткани прилипли к телу, их покрывали расплывшиеся багровые пятна. Зрелище вызывало страх и острую жалость. Руки старухи безжизненно лежали на полу ладонями вверх. На пальцах не было ногтей. Ногти были вырваны.

Несмотря на покрытое кровью лицо, глаза старухи были необыкновенно ясны. Они смотрели прямо перед собой со странным, необъяснимым выражением. Губы тряслись, и при каждом вдохе (видно, что дыхание давалось ей с огромным трудом) на губах показывалась кровавая пена. Время от времени старуха запрокидывала голову, и тогда лицо ее искажала безумная гримаса. От боли и страха женщина потеряла рассудок. Она складывала руки так, словно качает дитя, а губы ее кривились страшной, безумной улыбкой… При этом дрожащим, нежным голосом она тихонько пыталась напевать колыбельную. Глаза ее, устремленные в невидимый мир, пугали всех, кроме тупого палача и фанатичного инквизитора. Приступ длился пару минут, затем проходил. Тогда голова ее вновь падала вниз, а руки беспомощно стелились по полу.

Инквизитор грозно возвышался над своей раздавленной жертвой.

– Обвиняемая Урсула Браун, признаешься ли ты в том, что лишала коров молока?

– Я не пью молоко! – неожиданно женщина заговорила ясным и твердым голосом. Но это было единственной вспышкой силы… После этих слов лицо старой женщины исказила судорога боли, и из горла вырывается истерический крик, – Да! Да! Да! Пропадут пусть эти коровы! Ненавижу коров!

В ненормальных глазах был ужас.

– Напускала ли ты туман на окрестные земли?

– Да! Туман! И еще солнце! Все напускала!

– Сколько с твоим участием напущено бурь, туманов, морозов, снегопадов?

Перестав понимать, она вновь стала качать невидимого ребенка, тихим голосом напевая бессмысленные слова колыбельной….. Голос инквизитора излучал спокойствие.

– Ты признаешься в этих темных делах?

Обвиняемая принялась петь громче. Еле заметным кивком головы инквизитор заставил подойти палача. Увидев его фигуру, женщина испустила крик ужаса. От этого крика пришла себя.

– Да, признаюсь! Признаюсь! Признаюсь!

По второму знаку инквизитора палач вернулся на свое место.

– Сколько бурь, морозов, туманов, снегопадов?

– Много! Я не умею считать!

– Как обстоит дело насчет союза с нечистым?

– Сорок лет распутничала с ним! Сорок лет!

– Демон был один или их было много?

– Множество! Не сосчитать! Не увидеть! Все небо покрыто ими! Дьяволы! Дьяволы!

– Отрекалась ли ты от Бога и в каких словах?

– Он забрал моего ребенка! Моего мальчика! Будь проклят! Проклят!

– Сколько малых детей съедено при твоем участии?

Женщина разразилась истерическим хохотом:

– !7! Нет, 20! И всех прижила с множеством чертей! Чертики пляшут на крыше – бух-бух, бум-бум! Чертики! Дождь из чертиков! – хохот, – на крыше пляшут чертики в железных башмаках!

– Как ты их готовила – варила или жарила?

Глаза ее закатились….. Женщина упала на пол ничком, потеряв сознание. Палач вылил ей на лицо ковш ледяной воды. Врач трясся от ужаса. Старуха очнулась:

– Я погубила смертью 240 человек и столько же хотела бы погубить!

– Как ты их погубила?

– Всех сварила! И отпустила на луну! Старых и молодых! Всех! И еще четырех козлят! Четыре маленьких козленка паслись на лужочке с молодым пастушком… пастушком…

– Как ты поднимала бурю и снегопады? С помощью детского сала?

– 17 в хороводе на траве мало… 25 в самый раз, – снова раздался хохот.

– Для мази необходимо сало мертвых или живых детей?

– Я пила их кровь! Я съела их сердце! Я съела их мясо! Я забрала их глаза!

– Сколько рожениц ты извела?

– Больше сотни! Все они проходили мимо и собирали цветы в саду!

– Как ты добывала уродов, которых подкладывала в колыбели вместо настоящих младенцев?

– Выкапывала их в огороде! Они росли в моем огороде! После дождя!

Снова принялась жутко трясти головой.

– Можешь ли ты превратить коровье молоко в кровь?

Но вместо ответа, тряхнув прядями слипшихся кровавых волос, старуха снова запела. В ее рту не хватало многих зубов, а на месте выбитых (очевидно, выбили в застенках) зияли разверстые кровавые раны. Вместе со слюной из ее рта вылетали брызги свежей крови и оседали на полу. Немного успокоившись, женщина прекратила петь. В ее глазах (застекленевших в страшном, ничего не понимающем выражении сумасшедшей) заблестели слезы. Постепенно тихий голос сорвался на громкое рыдание:

– Мой мальчик умер 40 лет назад… Мой маленький мальчик… Он был таким добрым, таким красивым… Я не хотела бы увидеть его здесь… Что вы хотите от меня? Что вам надо? Уничтожьте меня, вырвите, как дерево, из земли! Я 40 лет распутничала с чертями! Я извела и уничтожила сотни людей! Сварила их живьем в своем котле! Я много раз поднимала бури и снегопады, вызывала туманы и лютый мороз, устраивала пожары! Я хотела бы спалить весь этот город дотла! Спалить, чтобы не осталось от него даже стен! Даже горстки пепла! Будьте вы прокляты! Прокляты…..

Голова ее бессильно свесилась на грудь, на губах обильно выступила кровавая пена. Женщина замолчала. Все одновременно посмотрели на врача. Тот быстро приблизился к ней, пощупал пульс на шее, посмотрел зрачки.

– Обвиняемая лишилась сознания, но она жива, – голос врача дрожал так сильно, что с трудом можно было разобрать слова, – продолжать допрос сегодня невозможно. Следует отложить на несколько дней.

Инквизитор повернулся и тяжелой поступью вышел из комнаты. Все подобострастно поспешили следом за ним. Подойдя к обвиняемой, палач грубо пнул ее в плечо. Тело женщины упало вниз, лицом на пол, и осталось лежать так – в неудобной позе, с опавшими вдоль тела руками.

 

2013 год, Восточная Европа

Профессор Славский перевернул последнюю страницу рукописи, и замолчал. Он быстро встряхнул головой, пытаясь отогнать от себя чудовищную картину.

– Протокол этого допроса заканчивается на том, что обвиняемая потеряла сознание от пыток. Продолжения нет. Насколько я понимаю, продолжения не было и в жизни. Инквизитор услышал достаточно. От нее услышали то, что хотели.

– Невозможно поверить, чтобы человек в здравом рассудке мог такое наговорить… А, главное, поверить в подобное!

– Она не была в здравом рассудке. Ведь Марта Бреус ясно написала, что от пыток, от боли она потеряла рассудок, помешалась. Сошла с ума. Каждое из ее слов – бред сумасшедшей, это ясно и не врачу. И эта трагедия (истязания больной старой женщины) внушает ужас и глубокую жалость.

– Я не верю, что это могло происходить на самом деле! Разве те, кто ее допрашивал, не видели, что от пыток она сошла с ума?

– А вот это им было все равно. У мужчины, попавшего в руки инквизиции, еще были шансы спастись. У женщины – нет. Ни одного шанса. За всю историю существования инквизиции ни одна женщина не спаслась от костра. Женщина, попавшая в инквизиционные застенки, знала, что ее ждет только одно из двух: смерть от пыток или костер. Третьего не существовало. Впрочем, если женщина вела себя хорошо, то есть подтверждала все обвинения, давала такие нелепые показания, обвиняла всех знакомых, и побольше, то к ней, по решению инквизитора, могли проявить особую милость: задушить перед костром и не сжигать заживо.

– Это ужасно.

– Да, это ужасно. Известны случаи, когда мужчины сами убивали своих жен, дочерей, матерей, сестер, если знали, что им грозит преследование инквизиции. Убивали, чтобы спасти любимого человека от страданий и выдавали инквизитору труп. Внизу рукой Марты Бреус есть приписка о том, что обвиняемую Урсулу Браун «отпустили на волю» летом в присутствии большого числа народу. Сожгли живьем на площади.

Между ними повисло тяжелое молчание.

– Вы не смотрели другие документы по инквизиции за этот период в архиве? Не выясняли, что это за отец Карлос Винсенте? Откуда он взялся?

– А вот это как раз то, что я попрошу сделать вас, молодой человек. Я попрошу вас пойти в архив и посмотреть все, что вы найдете об инквизиторе Карлосе Винсенте, а потом рассказать мне. Я уже выписал вам специальный пропуск (порывшись в карманах, профессор протянул ему какую-то бумагу). К сожалению, я сам не могу это сделать. У меня нет времени. Я слишком занят работой, лекциями, книгой. А у вас, молодой человек, это единственное дело – выяснить все, что только возможно, об отце Карлосе, о том, как он был связан с Мартой Бреус (а я не сомневаюсь, что такая связь существует), и с вашей историей. Я чувствую, что ключ ко всему, главный ключ хранится именно в этой загадке древности. И отец Карлос – одно из главных действующих лиц. Марта Бреус не даром упоминает его так часто. Итак, вот первое, что следует делать. Разгадка не в современности, а в том периоде жизни Карлоса Винсенте, когда на этих землях он исполнял обязанности инквизитора, и вот здесь (профессор хлопнул рукой по рукописи). Вы занимайтесь поисками, а я тем временем попытаюсь поскорее перевести оставшуюся часть. Да, и еще. Знайте: с этого момента у вас есть союзник!

Он не мог скрыть свой скептицизм:

– Откуда вы знаете, что я не украл эту рукопись? Откуда вы знаете, что можете мне доверять?

– Я знаю это по двум признакам, – не растерялся Славский, – Во-первых, я читал хотя бы часть рукописи. Вы помните, что было написано в самом начале? Тот, в чьи руки попадет рукопись, будет чист сердцем. Может быть, вы не поверите моему суеверию, но если дух решает отдать кому-то такой драгоценный и важный предмет, то выбирает этого человека по определенным признакам. И я считаю, что один из этих признаков – чистота сердца. Вы получили такой важный документ потому, что сердцем чисты. А во-вторых… Я знаю, кто вы. Я узнал все о вас. И об истории вашей семьи.

– Замолчите! – он отшатнулся так, будто Славский его ударил.

– Я не хочу ничего плохого, и тем более не хочу причинить вам боль! Просто я узнал, и… И подумал, что ваша трагедия – одна из причин, по которой….

По которой…. Прислонившись к стене чердака, он прикрыл глаза рукой.

 

2009 год. История главного героя

Пенистая полоса возле кромки бассейна… Дождь…

– Папа! Смотри! Он плывет! Смотри! Папа!

Он плывет. Навсегда.

Взмах ресниц и легкий запах мускуса… Облако изысканных духов любимой женщины, наполняющих радостью… Прядь волос, упавшая на ее плечо… Изящный поворот головы, и в глазах – бесконечное море, в темных и немного усталых, и оттого – пряных и теплых, море, сбивающее с ног, от которого хотелось кричать, только кричать… Протянуть руку, чтобы ощутить реальность существующего тела… Он прожил столько лет, не зная единственно верного определения любви, чтобы потом, впоследствии, совершить открытие… Единственное определение любви: это протянуть руку и легонько коснуться любимого человека. Просто прикоснуться кончиками пальцев. И никогда, никогда, никогда не знать собственной руки, безнадежно улетающей в пустоту…

Он ревновал ее даже к тени, и когда она смеялась над его страхами, становился мрачнее тучи, тихо ненавидя ее за это. Ненавидя за всплеск жизни и за то теплое чувство, возникающее с ней рядом, без которого уже не мог обойтись. Иногда у них бывали скандалы. Иногда она вспыхивала, как пороховая бочка, с неистовым темпераментом высказывая все, что накопилось на сердце, и он в свою очередь говорил ей горькие, ранящие слова, пытаясь поразить глубоко, поранить, задеть ее несокрушимую смелость, а потом – заключить в кольцо своих рук и целовать лицо, целовать ее губы, пряные и терпкие от пролитых слез. Позже, много позже он готов был видеть ее с любым мужчиной. Изменяющей, смеющейся, чужой – с первым, третьим, седьмым…. Он готов был на все, только бы это определение единственной любви еще оставалось в силе. И он мог бы протянуть руку – и легко прикоснуться к ее коже рукой. Он пошел бы на все. Он был бы способен на все. Он отдал бы последний клочок собственной кожи… Именно тогда, когда его рука, мечтающая прикоснуться к ней, улетала в пустоту…И приходила ясность, опасней любого яда: всегда. Теперь – так будет всегда.

Он был слеп, как новорожденный котенок, и мог прожить так, слепым, не понимая ничего и никогда не прозрев. Он считал печалью и разочарованием каждую ссору с ней. Он считал измену трагедией и думал, что иногда быт тоже разрушает любовь, и что мелочи заедают жизнь, и что в любви существуют и разочарования, и разногласия, и препятствия, и даже бывает период, когда любовь, заканчиваясь, перерастает в привычку.… Он верил в весь этот вздор слепого новорожденного котенка, не понимая ничего о том, что измена или разочарование – даже не причина для смеха, настолько они ничтожны! Все эти мелкие, детские сопли – страстишки, нелепые, жалкие, куцые, как хвост бродячего пса, все умещалось в его кулаке и отправлялось к черту, когда он познал единственное определение счастья – увидеть, прикоснуться рукой. И вслед за этим – черную бездну, пространство, дыру в воздухе…. Любая измена или ссора – жужжащая, мелкая нелепость по сравнению с комнатой, в которую она не войдет. Он понимал, что она не войдет, и сам не хотел входить, пытаясь закрыть глаза и навсегда исчезнуть из жизни. Но жизнь жестоко брала за горло и вырывала душу, заставляя смотреть и смотреть, убивать себя – и снова смотреть.

Это было впервые, когда в его тесной квартирке (он намеренно старался выбрать похуже и потемней) отключили свет. Он зажег свечу, а потом поднес ее к коже. Он смотрел, как горела кожа его руки, наслаждаясь нестерпимой болью, до тех пор, пока не потекла кровь… Потом свет включили, и он увидел страшный ожог, покрывающий его левую руку. Черную кожу, голое мясо, кровь, текущую из расплавленных жил, страшный смрад горящей заживо человеческой плоти, чудовищная пульсация боли, настолько нестерпимой, что хотелось выть, как бешенный зверь…. Он с трудом поднялся и вышел из квартиры. Находясь на грани настоящего болевого шока, он почти не мог идти. Дежурная врач в больнице чуть не упала в обморок:

– Как же это могло произойти?! Что случилось?!

– Случайно поднес руку к конфорке горящей плиты…..

После того, как жуткую рану обработали и наложили повязку, он вышел на улицу, прислонился к какому-то дереву и страшно заплакал. И слезы эти напоминали ему потоки серной кислоты, настолько были болезненны и жгли кожу…. Он плакал впервые – с тех пор, плакал так, как будто у него еще было сердце. Люди на улице принимали его за пьяного и шарахались в стороны, ускоряя шаг, а рана продолжала нестерпимо болеть…..

В тот день он гнал машину по ужасной дороге за городом, и настроение у него было веселым. Легкий летний ветерок шевелил листву деревьев, он глубоко вдыхал ароматный и свежий воздух, ворвавшийся в открытое окно. Они возвращались домой. Было воскресенье. Все трое чувствовали себя превосходно, и в этот замечательный воскресный день ушла напряженность, чувствующаяся между ними в последнее время (тягостная, натянутая напряженность, возникшая из-за нерешенный финансовых проблем). День был так хорош, что в глубине его души не оставалось сомнений: все, абсолютно все можно решить, любые проблемы – ерунда, главное – у них есть прекрасный дом и они все трое – вместе.

Он чувствовал огромный заряд бодрости, и мельчайшие детали оставались в его памяти, отпечатываясь в ней – навсегда. Он помнил в подробностях, как выглядели они в тот день – его жена и дочь, его семья, близкие, единственные люди на свете. Мари была в своих неизменных темно-синих джинсах (из которых не вылазила сутками), малиновой футболке и легких бежевых босоножках, плетенных из соломки. В руках она сжимала плюшевого мишку темного коричневого оттенка: с виду – игрушка, на самом деле – рюкзачок. Его жена была в короткой юбке желтоватого оттенка, весьма открывавшей ее прекрасные стройные ноги, и майке-топе белого цвета, спереди украшенной жемчугом. Белые открытые босоножки на высоком каблуке и белая сумка дополняли наряд. Ее красивые темные волосы свободно падали на плечи, рассыпались по спине (в этот раз она не стала их закалывать) и блестели на солнце. На ее красивом живом лице было минимум косметики, но коричневые блестящие губы манили, а глаза были необыкновенно выразительны. Ему очень нравилось, как она выглядит, и хотелось смотреть на нее – еще и еще.

Поэтому он почувствовал что-то вроде разочарования, когда их путешествие закончилось, и они подъехали к белой ограде их дома. Его жена вышла из машины первой и уверенно поднялась на крыльцо. На мгновение он залюбовался ее грациозной походкой. Мари быстро выпрыгнула из машины, побежала следом за ней:

– Мама! Подожди! Я пойду с тобой, пока папа поставит в гараж машину! Мама!

Ему не хотелось сразу идти в дом, поэтому он воспользовался предлогом, чтобы еще немного постоять на воздухе, пусть даже возле машины. Поднявшись на крыльцо, его жена обернулась в полуоборота. Ее глаза скользнули по маленькой фигурке дочери с обожанием и невероятной любовью. Засмеявшись, она протянула руку, позвала ее за собой. Девочка вприпрыжку поднялась по ступенькам и быстро вложила в руку матери свою маленькую ладошку. Так они и вошли в дом, держась за руки…

Потом раздался взрыв. В первый момент он не понял, что это такое…. Словно небо раскололось, и оттуда вырвался огнедышащий сноп пламени, сметающий все на своем пути. Стена дома обломками камней взлетела в воздух и он увидел две охваченные пламенем фигуры – жены и дочери, горящих заживо…. Услышал их страшный крик. Он бросился туда, где бушевало пламя, уничтожив его жизнь, но был сбит с ног крупным осколком камня…. Поднявшись на колени, он видел, как они горят, чувствовал сладковатый запах паленного мяса… Потом закричал…. Он кричал и бил себя по лицу, кричал и рвал волосы, кричал, разрывая губы до крови, пока два живых факела не становились все меньше и меньше, чернея на глазах… От горящего дома отлетали куска, падая рядом с ним… По дороге бежали какие-то люди… Он вдавил свое лицо в гравий дорожки, и все время кричал…. Кричал, не слыша собственного крика… Все страшней и страшней погружаясь в чудовищную тишину…

 

2013 год, Восточная Европа

Продолжение истории главного героя

Откуда-то издалека до него донесся голос Славского:

– На входе в археологический музей расположены видеокамеры. Они записывают на диск всех посетителей музея. Эту новую систему безопасности поставили после того, как произошло несколько краж. Я взял запись за тот день, когда вы пришли ко мне в первый раз. Ваше лицо было снято очень четко. Я сделал фотографию и попросил одного из своих приятелей (он работает в частном охранном агентстве) узнать по этой фотографии, кто вы такой. Знакомый выполнил мою просьбу. Я получил всю информацию о вас и о том, как погибла ваша семья. Ваша жена и девятилетняя дочь погибли в огне в момент взрыва. Они сгорели заживо, их нельзя было спасти. Потом вас арестовали по подозрению в убийстве своей семьи. Так вы оказались в тюрьме…..

Соленая кровь, плотно покрывающая коркой его губы… И слепящая лампа(как пламя) – в глаза. Их было трое, и с первого же допроса они вошли в кабинет следователя. Он сидел на стуле, и его руки были прочно связаны, прикручены веревкой к спинке стула. Следователь, сидя верхом на столе, что-то кричал гневным и очень громким голосом. А те двое били его по очереди – до тех пор, пока не исчезло лицо. На гладком полированном боку стола отражалось его лицо, превращенное ударами кулаков в бесформенный кровавый блин….. Он почти не чувствовал боли. Вернее, чувствовал, но только не в избитом теле и не в уничтоженном лице.

– Вас обвиняли в том… – сквозь кошмар прошлого монотонно звучал голос Славского, – что женщина с девочкой первыми вошли в дом, а вы остались стоять возле машины и смотрели на них. Ваши показания, что вы хотели отвезти машину в гараж, оставили без внимания. Вас обвиняли в том, что вы знали о бомбе во входной двери (кстати, не единственной – весь вход в дом был заминирован, но основная бомба срабатывала при повороте ключа в замке). Вас обвиняли в том, что вы намеренно отстали на большое расстояние от жены и дочери, зная, что бомба сработает при первом повороте ключа. Вообщем, в том, что вы убили свою семью ради получения страховки и денег жены. В тюрьме вы тяжело заболели…

Славский ошибался, и эта невольная ошибка вызвала на его губах горькую усмешку. Славский ошибался. «В тюрьме вы тяжело заболели»… На самом деле он – умер. Он умер в тот самый момент, когда, уткнувшись в гравий лицом, вдруг почувствовал тошнотворный смрад паленого мяса и боль такой силы, как будто он сам горел… Горел долго и мучительно…. Только вот не сгорал.

Белая стена… 24 часа, целые сутки. Только белая стена и боль в руках и ногах. Кожаными ремнями его руки и ноги крепко пристегнули к специальным стержням в кровати (в кровати для психов). Он видел только белую стену и уголок бронированной двери с зарешеченным окошечком – но предпочитал туда не смотреть. Четыре раза в сутки дверь открывалась, пропуская санитара со шприцом в руке. Санитар делал внутривенную инъекцию, от которой у него все время стекленели глаза… Он находился в полусне, и на фоне той боли, которую он испытывал, это было даже приятно. На смену отчаянию пришла заторможенность. Полный ступор… Он даже не хотел из него выходить….

– Когда вы прекратили отвечать на вопросы, разговаривать, спать и впали в состояние кататонии, вас перевели в психиатрическую лечебницу. Никто не сомневался в том, что вы уже никогда не выйдете из этого состояния, а, значит, никогда не выйдете из психиатрической больницы… Но однажды здоровье (вернее, рассудок) стало возвращаться к вам… Произошло чудо или помогла терапия – сейчас уже и не скажешь… – продолжал Славский.

Чуда не было. Просто когда руки и ноги болели особенно сильно, Мари легонько присела на его кровать… Он видел ее лицо так ясно, что мгновенно вышел из ступора… Нагнувшись, она погладила его по щеке. Он даже слышал свежий запах яблок от ее волос – яблок, которые она так любила. И видел печальную улыбку, сразу состарившую ее лицо. Он знал, что она печальна из-за него. Из-за того, что он прекратил бороться. Его дочь смотрела на него с нежностью и глубокой печалью, и ему вдруг показалось что она намного старше его… В ней была та глубокая мудрость, которая поражает порой сильней, чем удар грома… И столько любви, что он мгновенно вспомнил, что означает дышать… Он протянул к ней руки, но она легко отстранила его, и он понял, что эта печаль – из-за того, что вот так, по глупому, он прикован к кровати, что он не сделал ни единого шанса выжить ради памяти о ней… И в печали о нем содержалось нечто вроде мягкого, но трогающего за самую душу укора… Он понял это – и сразу открыл глаза. Потом его дочь исчезла. Дверь дрогнула – вошел санитар со шприцом. Он твердо решил встать, и сказал ему:

– Развяжите мне руки и ноги! Все равно я никуда не убегу!

Перепуганный (не так часто кататоник заговаривает с медперсоналом) санитар побежал за врачом. Так он вернулся в жизнь. И постепенно рассудок его вернулся. А когда он стал нормальным, пришла нестерпимая боль. Порой он горько сожалел о том времени, когда был в другом мире. Сумасшедшие не страдают. У них милосердные законы – они не ощущают боль.

– Когда вы находились в психиатрической больнице, – Славский продолжал препарировать его жизнь, – ваш адвокат за большие деньги нанял лучших частных детективов и выяснил, что бомбу в дом подложил один из учеников вашей школы. Кстати, один из ваших любимых учеников. Психически больной человек. С тяжелейшими психическими патологиями. Вы даже не догадывались об этом. Принимая его в школу, вам не пришло в голову спросить у него справку о психическом здоровье. А между тем этот человек большую часть жизни провел в сумасшедшем доме. И занятие восточными единоборствами только усугубило его болезнь. Он стал слышать странные настойчивые голоса…. Когда вашего ученика арестовали, он сидел на полу в своей квартире, в голой комнате, со стен которой ободрал обои, и разрисовывал углем иероглифами, знаками великого предела эти голые стены. Большую часть надписей он сделал своей кровью…. Он сидел на полу, а рядом с ним была куча фотографий, которые он изрезал на мелкие куски. Это были фотографии с вашим изображением. Тайком он фотографировал вас на каждой тренировке. Закончив писать, он стал резать бумагу, а, разрезав всю бумагу (весь пол вокруг был усыпан обрезками), он перешел к своей руке, стал по-живому резать свою руку, не обращая внимания на текущую кровь. Так его и нашли. Когда в комнату ворвались, он этого не увидел, все продолжая резать свою руку…. Минуя тюрьму, его увезли в сумасшедший дом, где он больше никогда не пришел в нормальное состояние. Он слышал голоса, приказывающие ему убить семью учителя и освободить его душу, чтобы учителя (подобие Будды) ничто больше не привязывало к земле. Возможно, у него были гомосексуальные наклонности, и он был немного в вас влюблен. В его квартире нашли самодельные приспособления и взрывчатку, и фотографии вашей жены с отрезанной головой. Обрывки бумаги, на которых он писал, что учитель, посвятивший себя великой цели, не должен уподобляться обыкновенным людям и иметь семью, привязывающую его к земле. И что его миссия – избавить вас от этой ошибки (в смысле, от семьи), и наставить на истинный путь. То, что бомбой он может убить и вас, ему в голову не приходило. Сумасшедшие непоследовательны и не умеют мыслить логически. Выяснив, что жена возвращается с работы раньше вас, он решил, что именно она и откроет дверь. Так и произошло. Он заложил бомбу в пятницу вечером, не зная, что с работы вы оба не вернетесь домой, а всей семьей поедете на юбилей к одному из знакомых, где и заночуете две ночи…. Когда ваше психическое здоровье нормализовалось, вас выпустили из лечебницы, сняв все обвинения. Тюрьма закончилась. Началась травля. На вас набросились все бульварные газеты, прямо и косвенно обвиняя в гибели собственной семьи. Газеты писали, что руками своего сумасшедшего ученика вы намеренно избавились от семьи с тем, чтобы продать все имущество, прибавить деньги от бизнеса жены и открыть свой монастырь, в котором вы будете главным учителем и настоятелем, чем-то вроде современного Будды. Что вы решили изменить бизнес и создать тоталитарную секту с вашими идеями. Что умея манипулировать психикой других людей, вы подстрекали ученика к роли убийцы, планируя избавиться от семьи, не пощадив даже собственного ребенка. Простите, что я повторяю это, но говорить – значит, все говорить. Они писали, что ваша жена, никогда не занимавшаяся восточными единоборствами, возражала против идеи открыть монастырь (или новый ваш центр), не видела в вас учителя и не соглашалась давать деньги. Более того: категорически возражала против продажи даже части совместного имущества для этой цели. Именно поэтому у вас был стимул расправиться с ней. Газеты вопили еще долго. После выхода из тюрьмы и больницы вы закрыли свою школу и навсегда прекратили заниматься тем, чем вы занимались почти всю свою жизнь. Вы дали клятву никогда не заниматься боевыми искусствами. На деньги, вырученные от продажи школы и всего остального имущества (а вы распродали абсолютно все) вы купили маленькую и тесную однокомнатную квартирку и жили, ни с кем не общаясь, в полном одиночестве, на остальные деньги. Многие считали вас убийцей. Вы никого не пытались разубеждать. Спустя два года вы приехали сюда, в туристическое путешествие. Как всегда, один. Видите, я знаю о вас почти все.

– Да, действительно, знаете, – он с трудом произнес первые слова. Говорить было тяжело, но Славский явно ждал от него каких-то слов.

– Можно спросить, почему вы приехали сюда?

– Из-за моей дочери. Она увлекалась историей. Средневековыми замками. Я все обещал повезти ее в путешествие и показать настоящие замки, но не успел.

Славский знал историю его семьи. Но он не знал – всё. Он подумал о нелепых переплетениях человеческих судеб и о том, как часто в кошмарных снах видел перед собой лицо убийцы..

Он сам сделал ошибку. Это было его ошибкой. Славский знал много, но не знал главного: страшную вину его в гибели близких людей. Мысли о том, что ему следовало сделать один звонок, только один звонок. Чтобы узнать правду, калечили его разум ржавой пилой, причиняя мучительную боль. И муки, испытываемые им, были такими же страшными, как муки человека, заживо сжигаемого на костре.

А правда была проста. Тот ученик был бывшим боксером, успевшим сделать себе имя. Нужно было выяснить причину, по которой он ушел из бокса. Выяснить эту причину – только и всего…

Причина была в том, что от ударов в голову (тяжелых и частых) его мозг был поражен настолько, что у него развилась психическая болезнь. Его были вынуждены поместить в психиатрическую клинику из-за повышенной агрессивности, невозможности себя контролировать и неадекватности восприятия. В клинике состояние ухудшилось настолько, что вместо курса лечения провел в ней долгие годы. О занятиях боевыми искусствами и речи быть не могло. В конце концов он сбежал. И тогда…

Его, конечно, искали. Но не особенно тщательно. Руководство клиники просто махнуло на него рукой, посчитав, что долгие годы реабилитационного курса что-нибудь да дадут.

И они дали – страшное ухудшение состояния, в котором он вернулся в мир, чтобы навсегда сломать его жизнь.

– Простите меня! – Славский явно чувствовал себя неуютно. Ему захотелось грубо выругаться (какое право этот чужой человек имел лезть в его душу?!), но не посмел. И не потому, что думал о чувствах Славского. А потому, что от Славского зависел перевод рукописи. Он должен был узнать то, что в конце. Именно поэтому он решил вернуть разговор в нужное русло:

– Вы считаете, что я был выбран для получения этой рукописи потому, что принес жертву в огне?

– Да. Я считаю, что это одна из главных причин.

– Моя семья действительно погибла в огне, но какое отношение к такой жуткой смерти могла иметь средневековая монахиня Марта Бреус?

– Марта Бреус хоть и была монахиней, но жила во времена инквизиции. Инквизиция казнила свои жертвы в огне. Будучи монахиней, она должна была видеть не мало сожжений. А возможно, ее что-то связывает с огнем… Какая-то давняя история… Что-то или кто-то… Чтобы узнать это, следует перевести рукопись до конца. Я займусь этим. А вы займитесь отцом Карлосом. Вот, возьмите, – профессор протянул листок бумаги с записями, – я записал предполагаемый период, за который вам следует смотреть. Я надеюсь, что вместе мы найдем правду. И поймем, что хотела сообщить средневековая монахиня с мирским именем Марта Бреус, а так же кем на самом деле она была.

 

2009 год, Ближний Восток, Израиль, город Меггидо

Первыми дым увидели жители арабской части города. Впрочем, ничего страшного он не предвещал. В нескольких кварталах от того места, где поднимался дым над узкими крышами старого города, был военный блокпост, а потому и выстрелы, и теракты направлялись именно туда. Жители города так привыкли к огню и дыму, что перестали его воспринимать.

Город Меггидо находился в западной части Иезреельской долины. Но он не был известен так широко, как его древнее название, пришедшее со дня сотворения мира. По древнееврейски Меггидо звучало как Армагеддон.

Древний город стал ключом к вратам, ведущим на север. Преграждая путь из Египта в Месопотамию. В древности стены крепости (Меггидо насчитывал 6 тысяч лет) выдержали множество кровавых битв и осад. Под желтыми камнями крепости пролилось столько крови, а на земле полегло столько людей, что местные жители стали слепо верить в предания о том, что в скудную песчаную почву превратилась настоящая кровь. Может, именно по этой причине город стал пользоваться дурной славой. Меггидо связывали с антихристом, а древние пророчества утверждали, что именно в Армагеддоне пройдет последняя битва на земле. Многие знаменитые полководцы, имена которых вошли в Библию, нашли свой конец под стенами крепости Меггидо.

А некоторые ортодоксальные секты утверждали, что именно в этих краях была написана большая часть Библии. Так, под стенами города погибли иудейские цари Ахазия и Иосия, и археологи до сегодняшнего дня искали следы из захоронений.

Ретивые археологи раскопали развалины конюшен царя Соломона и сараев с колесницами царя Ахава. Так же усиленно искались следы древних пророчеств, связывающих с Меггидо многие откровения Нового завета. В Новом завете прямо указывалось, что именно в Меггидо произойдет последний бой на земле, который разрушит все живое. Армагеддон всегда символизировал ужасные события в судьбе человечества. «Битва в оный великий день Бога Вседержителя» – так указывалось в Библии, и большинство туристов, попадая в Меггидо, всегда вспоминали эту строчку.

На самом деле в городе не было ничего особенного. Город царя Соломона представлял собой лабиринт узких, почти средневековых улочек и руин. Сохранились даже остатки поилок и привязей для лошадей – там, где их велел соорудить знаменитый царь Ахав. Больше – ничего особенного. На севере была расположена арабская деревня, совсем рядом с городом – кибуц. Город делился на две части: еврейскую и несколько арабских кварталов.

Никаких упоминаний об Антихристе в Меггидо обнаружено не было. Но, как и все остальные израильские города, Меггидо так же жил в постоянном страхе не прекращающихся терактов и военного огня. Война была одинаково страшна и для арабов, и для евреев, и уносила множество человеческих жизней и с той, и с другой стороны.

Маленький черноглазый мальчик, лет 3-х, остановившись на пороге глинобитного дома, заметил тонкую струйку дыма, поднимавшегося над крышами вверх. Смеясь, он указал на нее матери, появившейся на пороге дома. Ему показалось, что дым похож на человеческую фигуру, которая забавно поднимает руки вверх. К сожалению, он был слишком мал и плохо говорил.

Но мать не разделила его восторга. Так же заметив дым, бедная женщина с ужасом подхватила ребенка на руки и поспешила скрыться в доме, словно это жалкое убежище было способно защитить ее от ужасов войны.

На блокпосте тоже заметили дым. В этот момент там стоял микроавтобус с иностранными журналистами, которые отправлялись дальше, проездом решив осмотреть знаменитый Армагеддон. Несколько военных отправились посмотреть, что происходит. Вслед за ними увязались двое журналистов.

Но оснований для паники не было никакой. В узкой части старого города горел какой-то заброшенный деревянный сарай, рядом с которым уже толпились любопытные. Сарай догорал. На земле осталась лишь тлеющая горстка пепла, из которой вверх поднимались последние клубы дыма. Жертв не было. Быстро затушив остатки пожара с помощью военной техники, разогнали толпу. На обратном пути один из журналистов, немного знающих арабский язык, спросил:

– Почему они говорили о дурном месте? Что имелось в виду?

– А, местные сплетни! – военный терпеть не мог откровенничать с такими вот любопытствующими зеваками, но им было приказано любезно встретить журналистов, поэтому он старался сдерживаться изо всех сил, – когда-то на этом месте была старая мечеть, которая тоже сгорела.

– С людьми? – с надеждой услышать сенсацию вступил журналист.

– Нет, конечно, – подчеркнул военный.

– А что было там до мечети?

– Ходили слухи, что там была какая-то святыня древних христиан. Но после того, как эта часть города стала арабской, христианские святыни заменили мусульманские.

– А что именно за святыня?

– ну, откуда мне знать! – рассердился военный, но потом быстро взял себя в руки, – я здесь всего третий год служу. Знаю еще не все.

Но дотошный журналист не успокоился (он был довольно настырным типом), и в те часы, когда остальная часть группы была на экскурсии, он отправился в арабский квартал. На месте пожара никого не было. Он задумчиво расхаживал вокруг пепелища, когда вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, он увидел, что за ним наблюдает старик с длинной белой бородой, и в такой же чалме.

– Вы пришли из-за пророчества? – по-английски спросил старик. На родном языке беседовать было легче, и журналист буквально засыпал старика вопросами, но на все из них старик лишь отрицательно кивал головой. Наконец он сказал о том, что именно эта часть города связана с каким-то древним пророчеством у христиан.

– Антихрист? Вы это имеете в виду? – глаза журналиста загорелись.

– Возможно. Но, скорей всего, это связано с храмом, который был здесь давно. Говорят. Что на этом месте была построена одна из конюшен царя Соломона, которую позже отдали под христианский храм. И паломники этого храма оберегали тайну о страшной книге, которая, если ею воспользоваться, принесет в мир страшное зло. Ну есть, например, Библия, которая несет добро. А есть Антибиблия, книга, которая несет зло. И это была именно такая книга.

– Антибиблия? Что же произошло?

– Ну, я не знаю, как точно она называется… Просто я назвал так, чтобы объяснить вам смысл. Потом храм уничтожили сарацины, а рыцари, охраняющие храм, забрали книгу с собой в Европу. Вот, собственно, и всё. В пророчестве говорилось о том, что книга обладает огромным могуществом, и тот, кто получит ее, захватит всю власть над миром. Немыслимую власть…

– И книга может сохраниться до сих пор?

– Что вы! – старик рассмеялся, – все это легенда. Детские сказки, если хотите. Неужели можно принимать все это всерьез?

– Но вы ведь знаете об этом?

– Легенду знают все старожилы в нашем квартале. Помнится, мне рассказывал об этом в детстве отец…

старик повернулся, давая понять, что разговор закончен. Журналист не стал его задерживать. Когда старик ушел, он тщательно сфотографировал это место с остатками пепелища. Потом вдруг что-то показалось ему странным, и, сорвавшись с места, он побежал в узкий квартал, где догнал медленно бредущего старика.

– Подождите! Но кто поджег это место?! Кто поджег остатки сарая?

– Никто, – усмехнулся старик, – загорелось само. Так произошло впервые за множество лет. По преданию, дым над останками храма появляется тогда, когда книга оказывается в чьих-то злых руках, и действует, уничтожая все земное.

– А когда дым появлялся раньше? Когда? В каком году?

– Отец говорил, что это было в 1939 году.

Старик пошел дальше по узкому переулку, а журналист направился к выходу. Он быстро шел через квартал и не заметил толстую веревку, упавшую с небольшой вывески скобяной лавки. Рядом с лавкой были ступеньки. Когда веревка была на уровне его лица, он вдруг поскользнулся. Веревка упала на шею, туго затянувшись в петлю. Напрасно он пытался освободиться от смертельной удавки. Словно ожив, веревка обвилась вокруг горла, стала давить… Тело в последний раз дернулось в агонии и застыло. Из раскрытой сумки выпала фотокамера, и, ударившись о ступеньки, вместе с объективом разлетелась на мелкие куски.

Старик остановился. Когда журналист испустил последний хрип, старик обернулся в ту сторону…. Одежда его стала темнеть. Белый цвет исчезал на глазах, превращаясь в насыщенный черный… Вместо человеческих глаз появились раскаленные красные точки, пылающие алым пламенем… Превратившись в фигуру женщины в традиционной арабской одежде черного цвета, существо опустило горящие глаза вниз и продолжило свой путь в противоположную сторону, к выходу из узкого переулка….

 

2013 год, Восточная Европа

Зал старинной библиотеки поражал прохладой и тишиной. Вступив под готические своды, он словно погрузился в прошлое. Все поражало здесь, все дарило полет воображения и новые феерические образы: и древние фантастические химеры, прячущиеся в витых сводах, и арочные проемы галерей, и сумеречный свет, проникающий сквозь выложенные цветной мозаикой сводчатые окна, и оттого рассеивающийся на множество разноцветных лучей… Это был либо забытый храм, либо сердитый, высокомерный замок, так и не смирившийся с присутствием под своими застывшими сводами пришельцев-чужаков.

Он вступил под сводчатые стены со странным чувством. Древний, загадочный мир столетней архитектуры словно приоткрыл ему свою тайну, и в душе вдруг возникло забытое чувство о том, что вот тут-то и откроется ему новый, непонятный мир… Настолько фантастичный, что он никогда не сможет вернуться к прежнему. Несколько человек, сидящих за столами, не обратили на него внимания. Погруженный в свои мысли, он решительно пошел к регистраторскому столу.

Пожилая женщина в очках окинула его неприязненным взглядом, инстинктивно почуяв в нем иностранца. В ее лице ярко отражалась вся та ненависть к ищущим развлечений иностранцам, которые посмели вторгнуться в древние готические стены, в святая святых… Она смотрела на него, как на назойливую муху, и этот взгляд вызывал в нем ответное неприязненное чувство, и оттого он стал держаться немного вызывающе. Она швырнула обратно заполненный бланк:

– Книги нет!

– Что значит – нет? Вы уверены?

– Это книги сейчас нет! Я не могу ошибиться!

– А я говорю, что есть, и вы сейчас же дадите мне эту книгу! Вы что, не прочитали бланк заказа?

– Нет, почему же! Прочитала! Профессор Славский звонил мне лично. Особенная честь! – ее глаза ехидно сверкнули под толстыми стеклами очков, – но я отдала эту книгу раньше, чем он позвонил.

Он мог бы поклясться на чем угодно, что книга была выдана позже, и она врет, но спорить было бессмысленно.

– А вторая книга?

– Вторая есть. Сейчас я могу ее вам выдать. Но на два часа, не больше!

– А первая выдана тоже на несколько часов? Может, мне имеет смысл подождать?

– О, вы не дождетесь! Книга выдана на руки по специальному разрешению из университета, и мы не знаем, сколько ее будут держать! Книгу, между прочим, взяли для научной работы, а не для развлечений!

– Мне она тоже нужна не для развлечения!

– Как знать! В последние годы все помешались на мистике, а книга, которую вы спрашиваете, содержит особый мистический смысл. В ней собраны описание и классификация духов, составленная инквизиторами за период их деятельности. Подобную книгу читают либо для серьезной научной работы, либо преследуя темный, злой умысел.

– И кто же ее взял?

– Мы не даем сведений о своих посетителях! Но я запишу вам номер телефона, и через неделю вы сможете сюда позвонить.

Он получил свободную книгу на руки и медленно направился к одному из столов в глубине, подальше от неприветливой регистраторши. Толстый том пах плесенью и пылью, но теплую кожу древнего фолианта приятно было держать в руках. Он успел открыть только первую страницу, когда голос, раздавшийся прямо над ухом, оторвал его от книги. Но еще раньше он почувствовал пряный, необычный запах духов. Очень странных духов – с нотками горящей древесины, перебивавших абсолютно все.

– Надеюсь, я не сильно вас расстроила?

Девушка стояла, опираясь о его столик, кокетливо прислонившись бедром, и по ее акценту он понял, что она иностранка, скорей всего, американка. Она была похожа на американскую туристку. Ей было не больше 25, но первым в глаза бросался не возраст, а та особенная, броская и манящая красота, заставляющая оборачиваться вслед даже самых серьезных мужчин. Он не был исключением. Внешность девушки поражала, и на какую-то долю секунды он почувствовал себя так, будто его ударили под дых. Он давно уже не смотрел на женщин. Старательно избегал смотреть. В первое время после трагедии вид молодой, живой женщины вызывал у него просто физическую боль. Он ненавидел женщин за то, что они смеются, говорят, дышат, словом – живут. Потом это чувство притупилось, но он все равно избегал физического контакта, не чувствуя в этом никакой необходимости. Боль словно выжгла в его душе все чувства и в свою очередь заполнила душу. Ни на что другое уже не хватало места.

Лицо девушки, стоящей перед ним, поражало, как и фигура. У нее были длинные волосы рыжевато-золотистого оттенка, легкими кудрявыми прядями падающие за спину. Яркие изумрудные глаза, чувственные, ярко-алые губы, безупречный нос. Фигура была безупречной. Большая налитая грудь, худощавые бедра, длинные стройные ноги, руки изящной формы. На ней была короткая юбка алого цвета, черная майка-топ (довольно откровенно обрисовывающая грудь) и черные босоножки на шпильке, делающие ноги еще длиннее. Ее одежда совсем не подходила для строгого сумеречного зала – скорей для улицы, ярко освещенной солнцем. В руке она держала большую, немного мешковатую сумку из черного брезента. Увидев, что он повернул голову, девушка улыбнулась. Ее яркие глаза быстро сверкнули, и ему вдруг почудилось в глубине них что-то хищное, алчное, что-то, словно прячущееся под маской…. Но ощущение было настолько быстрым, что он не мог его объяснить….

– Простите? Разве мы знакомы?

– Нет. Но я надеюсь с вами познакомиться! – засмеявшись, девушка уселась к нему за столик, оперлась локтями и уставилась ему в лицо, – меня очень интересует, кто еще читает такие скучные старинные книги!

– Кто еще?

– Я слышала весь ваш разговор с библиотекарем. Книгу, которую вы ищите, взяла я.

– Вот как?

– Это моя тема, научная работа, над которой я работаю уже не один год. Я сотрудник университета и пишу серьезную историческую работу. А что пишите вы? Подождите, не отвечайте! Я постараюсь сама угадать! В университете вы не работаете, в другом вузе, скорей всего, тоже. На сотрудника музея (книжного червя) вы не похожи. Тогда… может быть, вы писатель?

– Нет. Я не писатель.

– Тогда журналист? Или телевизионщик?

– Нет.

– Тогда кто вы такой?

– Просто человек.

– Но для чего вам нужна именно эта книга?

– Я увлекаюсь историей. Один мой друг посоветовал мне ее прочитать.

– Как интересно! Первый раз в жизни встречаю человека, который занимается историей не за деньги, а для души! Вы очень интересный человек! – в ее голосе звучало откровенное кокетство, было видно, что она намеренно старается его завлечь, и он не мог не признаться себе в глубине души, что это даже льстит его самолюбию (а почему нет?), – а как зовут вашего друга? Может, я его знаю?

– Вряд ли.

– Он иностранец, как и вы?

– Откуда вы знаете, что я иностранец?

– Вы говорите с акцентом.

– Вы проницательны.

– Это моя работа. Нужно быть очень проницательной, если копаешься в старье. Впрочем, я шучу.

Я обожаю свою работу. Нет ничего интереснее! Словно оживший детектив! Ведь в переводе инквизиция означает следствие. Вас ведь именно это интересует? Кстати, книга, которая лежит у вас на столе, гораздо хуже, чем та, о которой мы говорим. Первую книгу (вашу) я никому не посоветовала бы прочитать. Она очень глупая.

– Неужели?

– Конечно! Вы ведь не думаете, что инквизиция действительно занималась только тем, что боролась с ведьмами и еретиками?

– А чем же она занималась?

– Инквизиция была политической организацией. И, кстати сказать, хорошо организованной, очень умелой. У нее были ценные сотрудники. Например, Конрад Марбургский – очень примечательная личность. Вас не интересует Конрад Марбургский?

– Нет.

– Зря. Его история очень интересна… И поучительна. Есть еще Карлос Винсенте.

– Вот как?

– Вас ведь именно его фигура интересует, не так ли? В этой книге, которая сейчас у меня, написано о нем все. Он был хитрым, жестоким, умным человеком, научился играть на людских душах. Но, в отличие от Конрада Марбургского, он был неудачником, и не умел добиваться результата. Если вы увлекаетесь историей именно этой земли, вы обязательно должны все о нем узнать! Отец Карлос и был историей. В моей работе много глав будет посвящено лично ему. Я мола бы рассказать вам много интересного… – она приблизилась к нему почти вплотную, и словно случайно положила на его руку свою. Он слишком много знал, долго жил и достаточно видел, чтобы поверить в эту случайность… Ее прикосновение жгло, словно сквозь его кожу пропустили электрический ток. Ее глаза были развратны, без дна, без границ, они притягивали, как магнит или раскаленное пламя, и против своей воли он почувствовал, как его притягивает к ней….

– Это было бы неплохо!

– Тогда давайте сделаем так: я приглашу вас к себе и разрешу посмотреть книгу в моей квартире, а сама дополню рассказ… – в ее глазах появилось какое-то довольство… Ее зрачки расширились, как у сытой (просто обожравшейся) кошки, и, заслоняя возбуждение, в мозгу ярким красным сигналом загорелся страх. Он даже попытался ему подчиниться:

– Я не уверен…..

– О, не волнуйтесь! У меня нет страшного ревнивого мужа, и нет никаких других проблем! Да я и не хочу их иметь. Я живу недалеко отсюда в маленькой квартирке, и всегда рада друзьям! Кстати, я иностранка, как и вы. Живу в этой стране не долго.

– Откуда вы знаете, друг я вам или нет?

– Я надеюсь, мы станем близкими друзьями, – она бросила на него особый многообещающий взгляд, и он просто задохнулся от предвкушения, не оставившего никакого места страху… – вы заинтересовали меня сразу же. Редкость встретить человека, который увлекается тем же, что и ты. В восемь вечера вы свободны?

– Да.

– Тогда я напишу вам адрес… Нарисую, как пройти…

Она достала из сумочки блокнот, и что-то быстро начертила на отрывном листке, потом отдала ему.

– Но я не знаю вашего имени! – на листке бумаги была только схема и номер дома.

– Я скажу вам его при второй нашей встрече. Мое имя узнает лишь избранный! – и, бодро вскинув голову (от чего ее волосы рассыпались шелковой волной по спине), быстро пошла прочь, постукивая каблучками.

Он спрятал листок с адресом в карман.

От книги по-прежнему пахло плесенью и пылью, и этот запах древности его притягивал. Он начал читать…..

 

1413 год, Восточная Европа

Огонь в камине мягко лизал сухие дрова. Зал был огромный, с позолоченным потолком, мраморными колонами, изящной мебелью. В кресле, оббитом золотой парчой, в самом центре зала, восседал инквизитор Карлос Винсенте. Опираясь локтями о мраморный столик, он рассматривал свои длинные тонкие пальцы, унизанные драгоценными перстнями. В огромные окна с разноцветным венецианским стеклом струилась глубокая ночь. Чуть поодаль от инквизитора, на простой деревянной скамье, съежившись, сидел щупленький монах в коричневой рясе францисканца. На коленях монах держал специальную дощечку для письма. Чернильница была прикреплена к его поясу, он старательно водил по бумаге остро отточенным гусиным пером. Сумрак залы, мягкий свет камина показался бы даже уютным, если б не застывшее, высокомерное лицо инквизитора, напрочь уничтожающее любую мысль о земном уюте… Карлос Винсенте диктовал монаху письмо, и монах, старательно выполняя приказ своего «командира», даже вспотел от напряжения.

Голос инквизитора звучал монотонно и ровно:

– Странные вещи происходили на землях поселка по свидетельству очевидцев. Так без всяких причин умирал скот, на землю наступали густые туманы и бури, из своих колыбелей исчезали маленькие дети, а женщины, подсыпая что-то своим мужьям, чтобы те крепко спали, уходили по ночам. Один крестьянин добровольно явился к инквизитору… – Карлос Винсенте запнулся. Возможно, вспомнил окровавленное тело, падающее на каменный пол подземелья под ударами палача – залитое кровью лицо, выпученные глаза, рот, искаженный, распяленный в нестерпимой муке, и черные брызги крови, вылетающие изо рта, пока кричал, все время кричал… Но безмятежность лица инквизитора не могли поколебать такие воспоминания. Оторвавшись них, Карлос Винсенте продолжал так же монотонно и ровно:

– Один крестьянин добровольно явился к инквизитору и показал следующее…. Разумеется, по доброй воле! Он не стал есть ужин, приготовленный женой, но притворился спящим, как обычно. Ночью он увидел, как его жена встает с постели, одевается и уходит из дома. Он пошел следом за ней и увидел, как супруга взбирается на гору, на которой собираются демоны и происходит дьявольский шабаш. Голые ведьмы летали на метле и целовали в зад большого черного кота, а потом плевали на землю и отрекались от Господа. Все это крестьянин подтвердил добровольно. Подчеркни! Местным священником подтверждены факты. Мною, инквизитором Карлосом Винсенте, установлено, что до приезда в эти земли представителя Священного судилища, и крестьянин, и местный священник были мертвы. Их убили дьяволопоклонники, не позволив дать более полные показания. Начатое мною, инквизитором Священного судилища, расследование подтвердило присутствие страшной ереси дьяволопоклонников люцифериан в этих местах. Принятые меры вернут поселок в лоно Святой матери церкви, уничтожая ересь и присутствие Сатаны без пагубного следа. Сим удостоверяю – инквизитор Священного судилища, отец Карлос Винсенте… Дальше – места для подписей епископа, бургомистра…

Инквизитор запнулся, потом приказал:

– Привести бургомистра! Немедленно!

Встрепенувшись, монах помчался выполнять приказание, и через несколько секунд в зал уже входил бургомистр. С большим трудом в нем можно было узнать того полного жизнерадостного человека, которому офицер, возлюбленный Катерины, когда-то вручал письмо. Теперь это был глубокий старик. Он истощал, и кожа даже на лице висела, как потерявшие вид и цвет лохмотья. Седые волосы свисали неопрятными прядями сзади, а руки тряслись. Серые губы дрожали, как листья на ветру, а глаза бегали по сторонам, полные ужаса. На эту сломленную фигуру было страшно смотреть.

– Вы звали меня, святой отец?

– Да, звал, сын мой.

Отец Карлос был намного моложе бургомистра, обращение «сын» звучало издевательски, но никто из них, в том числе и монах (невольный свидетель страшной сцены) этого не заметил.

– Да, звал, сын мой. Здесь нужна ваша подпись.

Монах протянул бургомистру бумагу. Лицо старика затряслось:

– Я не могу…. Не могу это подписать….

– А почему? – в голосе инквизитора звучало неприкрытое издевательство.

– Но это… это ужасно… я… никогда не видел….

– Конечно. Вы не можете видеть. Для этого есть я.

– А поселок? – бургомистр внезапно осмелел – это было последней вспышкой отчаяния, – вы сравняли с землей поселок, уничтожили мой город! А люди…..

– Кого вы называете людьми? Слуг дьявола?

– Нет…я… – смелость иссякла, от нее не осталось теперь даже следа.

– Поселок был центром слуг дьявола. Они совратили и ваш город. Я вернул эти земли господу Богу. Ради этого я и приехал сюда. Впрочем, вы меня уже утомляете! Это глупый, бессмысленный разговор! Подписывайте!

Молча глядя на бумагу, бургомистр трясся всем телом. Но перо, предложенное монахом, не взял.

– Подписывайте! Немедленно подписывайте! Чего вы ждете?

– Я не могу… не могу… я… должен подумать…..

– Времени уже нет! Подписывайте сейчас!

– Я не могу… нет….

– Впрочем, мне все равно – ваша подпись, без вашей подписи… мне абсолютно все равно… Стража!

Дверь распахнулась, тяжелое бряцанье доспехов заглушило приглушенный всхлип старика… Карлос Винсенте сделал незначительный жест рукой. Стражники схватили бургомистра. Из горла старика вырвался страшный крик:

– Пощадите, святой отец! Пощадите!

Но инквизитор уже отвернулся к окну, не обращая никакого внимания на происходящее… Бургомистра поволокли по полу, и выволокли в двери, которые вновь захлопнулись – с тяжелым стуком. Отец Карлос и монах вновь остались наедине.

Вдоволь налюбовавшись блеском своих драгоценных перстней, Карлос Винсенте пожал плечами:

– Он мне никогда не нравился! Слизняк. Садись и пиши дальше.

Подобрав с пола дощечку, монах вновь приступил к письму. В голосе инквизитора появилась уже привычная диктующая монотонность:

– Черное зло сатаны не пощадило даже высшие круги городской власти, свив гнездо зла в семье бургомистра – городского головы… Бургомистр отдал душу сатане, не раскаявшись… (сменив тон на явную угрозу, отец Карлос блеснул глазами на монаха). Думается мне, он уже отдал Богу душу! Без покаяния! Ты меня понял? Выполнить немедленно!

Поклонившись, монах устремился к выходу из зала.

 

2013 год, Восточная Европа

Захлопнув книгу, он положил ее на стол библиотекарши и быстро вышел из зала.

В будке телефона – автомата напротив мрачного и величественного здания библиотеки было слишком тесно.

– Я хотел бы поговорить с профессором Славским.

– Его нет! – в женском голосе, буквально выплюнувшем в ответ эти слова, было столько злости, что он опешил.

– Когда он будет?

– Какая вам разница?

– Поймите, это очень важно! Мне очень нужно поговорить с ним!

– Оставьте, наконец, его в покое! Я прекрасно знаю, кто вы такой! Наглый авантюрист без чести, без совести! От вас сплошные неприятности! Мало того, что к нам постоянно является полиция, так из-за вашей ворованной рукописи мой муж почти не ночует дома! Разбирайтесь со своими проблемами сами и прекратите его во что-то впутывать! Это вы виноваты, а не он! Я так и сказала им!

– Кому вы сказали?

– Полиции! И людям, которые приходили после них – из благотворительной организации в монастыре…

– В монастыре?

– Конечно! Это же были монахи! И вообще, я подсмотрела в записной книжке мужа ваш телефон и адрес и дала им! Пусть они за вами охотятся, а не за нами! Не за моим мужем!

– Зачем вы это сделали?

– Я все сделала правильно! Хватит впутывать моего мужа в неприятности! Он такой добрый, никому не может отказать! Вы украли эту рукопись, притащили ее незаконно в страну… Почему у моего мужа должны быть неприятности из-за ваших афер?

– Откуда вы знаете, что я привез рукопись незаконно? С чего вы взяли, что рукопись ворованная?

– А разве нет? Мне сказали монахи! Они мне все рассказали! Что рукопись у вас незаконно, вы ее украли и должны вернуть!

– Вы рассказали профессору то, что вы сделали?

– Еще нет, но обязательно расскажу, можете не сомневаться! Я его сегодня еще не видела! Из-за вас я его теперь совсем не вижу!

– Когда к вам приходили эти люди?

– Сегодня утром! И я сказала им, что…..

Он бросил трубку. Настроение сразу стало мрачным. Он чувствовал себя так, словно попал на другую планету, и медленно брел вниз по улице, смотря на огни реклам, ярко сверкающие в близкой, наступающей темноте.

Дом, в котором жила девушка, был четырехэтажным, старинным, и таким мрачным, что ему стало не по себе. Он остановился перед входом и сверил адрес, вытащив из кармана бумажку. Сомнений не было: действительно, тот самый дом. Лестница была застелена потертой ковровой дорожкой. Дом хоть и выглядел солидно, но внутри был не так богат. На 4 этаже дорожка была еще более потертой и грязной. Пахло пылью, затхлостью, будто в коридоре никто никогда не убирал. На площадку выходило 3 двери. Номер нужной был написан мелом, без таблички, а кнопка звонка держалась на каких-то проволочных соплях.

Он нажал кнопку звонка. Где-то в глубине раздалось противное дребезжание. Никакого ответа. Нажал еще раз…. Дверь стала медленно приоткрываться. Он отступил на шаг назад. Он увидел темноватую переднюю, куда выходило несколько стеклянных дверей. За одной из дверей горел яркий свет. Не думая, что делает, медленно пошел вперед. Он услышал тихую, надсадную музыку религиозного содержания. Как будто магнитофон без конца проигрывал один и тот же диск… Он толкнул дверь и вступил в большую комнату, залитую ярким светом большой люстры. И тут же споткнулся о тело мужчины, который был мертв. Труп лежал на спине, широко раскинув в стороны руки и ноги. Он почти наступил на тело, сильно его толкнул. Отрезанная голова покатилась прочь с гулким, ужасающим стуком… И от нестерпимого ужаса (превратившего в лед все его тело) словно зашевелились волосы на голове.

Нечеловеческим усилием воли заставил себя оставаться на месте. Потом медленно взглянул на труп. Это был мужчина лет 45-ти. Из одежды на нем были только старые домашние брюки серого цвета. В глаза бросались голый торс и босые ноги. Мужчина лежал прямо возле входа, и поза его выглядела очень неестественно: было понятно, что кто-то искусственно так его положил. Голова, покатившись, остановилась возле кожаного дивана, лицом вниз. С удивлением он увидел на затылке белую марлевую повязку – голова была перебинтована, мужчина был травмирован, и, очевидно, давно. Но не отрезанная голова, не срез шеи вызывали больший ужас. Ужас вызывало все тело, кожа, на которой были вырезаны перевернутые кресты. Вся его кожа была изрезана перевернутыми крестами… Это выглядело так, как будто несчастный попал в какую-то адскую машину, оставившую на нем свои чудовищные следы… Он с трудом подавил тошноту. Но, несмотря на отрезанную голову и жуткий вид трупа, на ковре под телом совсем не было крови. Значит, убийство произошло не в этом месте. Кто-то перенес тело к двери и намерено так положил.

Оторвавшись от жуткого разглядывания и все еще не двигаясь с места, он принялся рассматривать комнату. Но вид комнаты тоже не вызывал приятных ощущений. Религиозная мелодия лилась из магнитофона в стенном шкафу. А на всех четырех стенах, прямо на желтых обоях чем-то красным (засохшей кровью?) были нарисованы кресты Х, из которых вниз сочились капли-подтеки, отчего надписи превратились во что-то необозримое… Очевидно, кресты рисовали свежей кровью, и эта свежая кровь потекла. Жуткое зрелище наполняло комнату еще большим ужасом.

Отчетливый звук полицейской сирены раздался почти за спиной. Он услышал его всеми обостренными чувствами, и ощущение было таким, как будто в него выстрелили. Внизу хлопнула тяжелая дверь. Он услышал топот тяжелых ног, бегущих по лестнице. Сердце неистово заколотилось в груди… Он не успел даже двинуться с места, когда в комнату ворвались полицейские:

– Ты! Стоять!

Ударом автомата в спину его отшвырнули к стене, заломили руки и, расставив ноги на ширину плеч, принялись обыскивать, осыпая ударами. Полицейских было много. Он слышал их голоса, перекликающиеся из разных концов квартиры, слышал, как кто-то громко крикнул:

– Здесь больше никого нет!

Рывком его развернули лицом в комнату, и тогда он увидел тех двоих, что были у него в гостинице. Лицо пожилого кривила ехидная улыбка.

– Вот так сюрприз! Заезжий псих собственной персоной! Что, не успел сбежать?

– Я не собирался бежать.

Его голос прозвучал достаточно твердо (для данных обстоятельств) и даже в лицо полицейскому он смотрел решительно и зло. Пожилой, порывшись в его карманах, достал документы, внимательно прочитал, спрятал у себя:

– Что ты здесь делал?

На этот вопрос он предпочел промолчать. Пожилой злобно рявкнул:

– Что ты здесь делал?!

– Я не обязан отвечать!

– Нет, ублюдок, обязан! Тебя взяли с трупом на руках, и если я спрашиваю, что ты тут делал, ты будешь мне отвечать!

Размахнувшись, ударил его по лицу. Из разбитой губы закапала кровь. Он не сдвинулся с места, даже не попытался уклониться или как-то ответить на удар. Просто стоял и молча смотрел, а кровь из разбитой губы скатывалась по подбородку и текла вниз… В глазах пожилого мелькнуло что-то, похожее на удивление. Мелькнуло и так же быстро исчезло. Он сделал еле заметный знак двоим подчиненным. Те схватили за руки и подтащили к трупу. Пожилой медленно шел за ними. Над трупом (еще не спрятанным в черный мешок) колдовали эксперты.

– Ты его знаешь? – голос пожилого звучал ровно.

– Я не могу увидеть его лицо, – он постарался говорить так же.

– Покажите ему… (не сдержавшись, хмыкнул) лицо!

Один из экспертов поднес к нему совсем близко – уже упакованное в белый пластиковый пакет…. Голова. Черты, искаженные ужасом… Изрезанная крестами кожа. Несмотря на ужас, он внимательно смотрел и смотрел.

– Ты его знаешь?

– Знаю… – с трудом облизал пересохшие губы.

– Кто это?

– Водитель туристического автобуса. Того самого, который потерпел аварию в лесу. Я был в числе пассажиров.

– Что ты делал в его квартире?

– Я не знал, что это его квартира!

– А чья?

– Молодой женщины-сотрудницы университета. Она американка.

Кивком головы пожилой полицейский велел его отпустить. «Стражники» быстро оставили его в покое и отошли в сторону. Теперь он спокойно стоял рядом со своим мучителем.

– И зачем ты шел в квартиру к этой женщине?

– За книгой.

Запрокинув голову, пожилой грубо захохотал.

– Ублюдок! Другим будешь лапшу на уши вешать! Что за баба? Уличная проститутка?

– Послушайте, я не знаю, чья это квартира! Когда я сюда вошел, этот человек был уже мертв!

– Слушай, ты, придурок! Думаешь, я поверю, что ты пришел, чтобы встретиться с какой-то иностранкой в квартире больного мужика после аварии, который не выползал из постели? Видишь, как он одет? Кто-то вытащил его из постели, в спальне отрезал голову, а затем положил сюда! В спальне лужа крови. И ты держишь меня за последнего идиота? Зачем ты отрезал ему голову? Зачем вырезал на теле эти дурацкие кресты? Зачем нарисовал кровью кресты на стенах?

– Я не делал всего этого! Я его не убивал!

– И ты думаешь, я в это поверю?

– Нет. Я думаю, вы в это не поверите.

– Правильно! – удовлетворенно кивнул головой, – тогда давай говорить разумно! Что ты делал в его квартире? Ты давно следил за ним?

Он подумал, что это конец, потом оглянулся и понял, что не совсем. Отступил на несколько шагов назад…

– Ладно, слушайте. Я все расскажу.

Пожилой расслабился, и на его лице появилось выражение хищного удовлетворения… Изогнувшись всем телом, в акробатическом прыжке (о котором давно умудрился забыть) он вылетел прямо в окно, разбив стекло и осыпав себя фонтаном колючих брызг. За спиной все смешалось: истерические вопли пожилого «стреляйте в него! Стреляйте, ублюдки!», грохот выстрелов, шум переворачиваемой мебели, автоматные очереди…. Выпрыгнув в окно, он повис на водосточной трубе, потом с кошачьей ловкостью вскарабкался на крышу, помчался изо всех сил, перепрыгнул на соседнюю… Еще и еще… спрыгнул в какой-то маленький внутренний дворик – и понял, что избавился от преследований. Отряхнул куртку, брюки, вытер с лица кровь. Выйдя на улицу, быстро остановил такси.

Огромные больничные корпуса выглядели безжизненными и пустыми. Но это было не так. В них бурлила жизнь. Именно поэтому его появление прошло незамеченным. Вызвав в приемном покое своего знакомого врача, он уселся в кресло и стал ждать. Мимо, не обращая на него никакого внимания, сновали люди. Он расслабился – вытянул ноги и прислонился к стене…

 

1413 год, Восточная Европа

По узкой улочке шли под руку Катерина и старик. Шли медленно – намного медленнее, чем все остальные жители городка, спешащие в одном направлении. Бедняки бежали вприпрыжку. Богачи шли степенно, раскланиваясь друг с другом и не обращая внимания на бедняков. Старика постоянно приветствовали степенные горожане. Причем мужчины пожирали Катерину взглядами, а женщины недовольно морщились и провожали злыми глазами, с ненавистью шепчась за ее спиной. Старика остановил булочник, стоящий на улице рядом со своей пекарней:

– Наконец-то, любезный Корнелиус, какая-то власть появится и в наших местах! Говорят, новый правитель обещает снять большую часть налогов….

– Как бы эта новая власть на встала всем поперек горла! – злобно буркнул старик и продолжил свой путь. Булочник недоуменно уставился ему вслед.

Серый шпиль церкви устремился высоко в небо. Огромный каменный собор подавлял все вокруг. Кроме этой серой, монолитной стены ничего не было видно – ни узких переулков, ни людей, ни домов… Колокольный звон разливался в воздухе – но не тоненькой серебряной нотой, радующей душу. Это был тяжелый, мрачный, словно каменный звон, будто разом зазвонили сотни погребальных колоколов, уничтожая все земное. Этот звон порождал мучительную тревогу, заставлял людей спешить, сбиваясь с ног. Но иллюзия была обманчивой: избавиться – не было возможности, и с каждым приближением к собору звон становился все сильней и сильней. И вскоре они уже составляли одно целое: мрачный звон и непробиваемый монолит серой глыбы собора.

С приближением к церкви шаги Катерины становились все тяжелей, а лицо – все более мрачным. Людской поток вливался в распахнутые двери. Чуть поодаль белоснежные могучие лошади выбивали искры из камней мостовой. Катерина застыла на месте, словно пораженная громом. Ее глаза не отрывались от черной кареты, стоявшей рядом с собором, в которую была запряжена шестерка белоснежных коней. Не отрываясь и почти не мигая, Катерина смотрела так, словно от этого зрелища зависела вся ее жизнь. Занавески кареты были плотно задернуты. Дверца прищемила тяжелую золотую бахрому. Лошади громко фыркали и выбивали копытами искры. Из разгоряченных ноздрей шел пар. Толпа людей налетела сзади. Кто-то сильно толкнул Катерину. Вздрогнув, она очнулась. Толпа спешащих к мессе прихожан увлекла Катерину и старика в раскрытые двери собора.

Внутри церковь производила еще более мрачное впечатление, чем снаружи. Сводчатый потолок был настолько высок, что терялся в темноте. Церковь была убрана просто и строго: деревянные скамьи из темного дерева, грубые деревянные распятия, иконы в темных тонах, чаши из тесаного камня для святой воды. В этой строгой простоте было что-то зловещее. Атмосфера собора подавляла, убивая напрочь любую жизнь.

Люди рассаживались на деревянных скамьях, стараясь говорить шепотом и двигаться как можно тише. Старик, решительно лавируя в толпе, направился к скамьям впереди. В церкви у него было свое место, как у многих богатых горожан. Катерина медленно шла следом за ним, стараясь избегать чужих взглядов (вернее, упорно делать вид, что их не замечает). И наконец как подкошенная рухнула на скамью. Внезапный порыв ветра ворвался в открытые окна и загасил несколько свечей. Волосы Катерины выбились из-под косынки, но она этого не заметила. Резкий грохот прошел по всей церкви, заставив людей подскочить со своих мест. Так громко захлопывали все окна и двери. Потом наступила тишина. И сквозь эту тишину тяжелое бряцанье железа вдруг наполнило воздух, а сквозь цветное стекло витражей было видно, как огромное здание собора окружают солдаты в металлических доспехах, ярко мерцающих на солнце, и, окружая, смыкают свои ряды. По толпе пронесся тихий вздох, исполненный ужаса. Солдаты, окружающие церковь – это было неслыханно! И страшно. Горожане шепотом стали передавать ужасающие подробности об уничтоженном поселке в лесу.

Бургомистр, епископ, знатные сеньоры брели через всю церковь и усаживались впереди. Но не успела толпа насладиться зрелищем знати, как на кафедру, энергично размахивая руками, вбежала фигура в белоснежной одежде с длинными полами, развевающимися на ветру. Словно на церковную кафедру опустилась невиданная, экзотическая птица.

Это был молодой человек высокого роста с черными гладкими волосами, ярко-горящими глазами и красивым лицом. Он был в белоснежной рясе, на груди сверкал массивный золотой крест, густо усыпанный бриллиантами, на поясе выделялась золотая голова собаки с оскаленной пастью. От исступленного огня его глаз лед пробегал по спине…. Слишком много было в нем беспощадности и…какой-то мрачной иронии. Иронии, пугающей намного больше, чем откровенная жестокость.

– Покайтесь, грешники! – зычный, хорошо поставленный, громкий голос разнесся по церкви, разом перекрыв абсолютно все и мгновенно заставив всю толпу замереть – замереть на одном дыхании.

– Покайтесь, грешники! Призываю вас своим появлением – покайтесь! Господь прислал меня сюда, чтобы я призвал вас к ответу! Вас, прислужников ада, детей скверны, аггелов сатаны – и вот я здесь!

Звук, как будто разом вздохнул каждый человек, пронесся по толпе. Вздох ужаса, удивления и тревоги. Не выдержав напряжения, повисшего в воздухе, многие женщины закрыли лицо руками. Сделав паузу, человек обвел толпу своими горящими глазами. От взгляда этих глаз многих (особенно сидящих вблизи) стала пробирать нервная дрожь. Внезапно его тяжелый взгляд, сделав по толпе круг, уперся в мрачное, застывшее лицо Катерины.

Он смотрел на нее мрачно и тяжело, не отводя горящих глаз. Он смотрел так, словно пытался приколоть ее к деревянной скамье. Ровно и спокойно, не дрогнув ни одним мускулом, Катерина встретила его взгляд. Смело глядя прямо ему в глаза, даже не попытавшись отвести в сторону. По его лицу проскользнула мимолетная тень. Очевидно, встретить человека (тем более – женщину) не опускающую глаза перед ним, ему доводилось нечасто. Быстрая молния сменила тень-молния какого-то скрытого, извращенного удовлетворения (как будто столь открытое неподчинение обрадовало его до глубины души). И уже через секунду его лицо стало прежним. Старик быстро-быстро забормотал про себя молитву. Человек с кафедры продолжал говорить. Его голос опустился дол мрачного шепота (и шепот этот потрясал сильнее, чем крик):

– Дьявол…. Дьявол с желтыми глазами, горящими огнем ада… запах серы и ненависти…… дьявол….. Дьявол! Я вижу его! (голос возрос почти до крика, и этот переход пугал). Я чувствую его запах! Он здесь! Он изворотлив и хитер! Дьявол пробрался в святую обитель душами вашими, полными скверны и лжи, чтобы проклясть вас, детей Бога! Я вижу среди вас его лицо!

То толпе пронесся крик – особенно когда человек простер дрожащую руку вперед. Некоторые женщины зарыдали. Большинство мужчин крестились и шептали молитвы.

Человек принялся шагать по кафедре, размахивая руками, и вновь перешел на приглушенный тон….

– Желтые глаза дьявола….. Я встретил их здесь… При моем появлении дрогнула земля, и насторожился враг святой церкви! Враг узнал, что я пришел для борьбы с ним. Здесь, в святой обители Господа, в острове мира и света я увидал желтые глаза дьявола, и это было знамением о том, какой скверной полнятся ваши сердца, сколько в них грязи и мерзости, и лжи, и лицемерия, ибо враг рода человеческого лицемерен и лжив! Грешники, застывшие в самом страшном грехе! Грешники, погрязшие в распутстве дьяволовой мерзости и неверии, бойтесь гнева Господа, ибо я поразил слугу сатаны в святой обители Господа, и так же поражу вас! (тут его голос поднялся до громовых высот и словно покрыл всех людей, находящихся в церкви). Трепещите, враги Господа! Я поразил слугу сатаны своим мечом и огненным мечом поражу вас! Смерть Сатане! Смерть слугам его! Смерть!

Нагнувшись, он поднял что-то двумя руками, и, размахнувшись, бросил на пол, в проход между скамьями. Во все стороны брызнули капли свежей крови. По толпе пронесся ужасный вопль, и люди, сидящие на скамьях близко к проходу, вскочили со своих мест. Кто-то из женщин свалился в обморок. Порыв ужаса, промчавшийся по толпе, был страшен….. Человек бросил в проход труп кота с отрезанной головой. Это был толстый и добродушный рыжий кот, живший при церкви, которого знали все жители города, безвредное, ласковое существо, спавшее в ризнице местного священника. Катерина была единственной, кто остался сидеть на месте, только лицо ее (и без того белое) побледнело еще больше.

Человек стал посередине кафедры и простер обе руки над толпой в величественном красивом жесте. Голос его был по-прежнему громок:

– Возлюбленные дети мои! Дети мои, сядьте и успокойтесь! Я не враг вам! Я приехал, чтобы спасти вас! Чтобы защитить души ваши от мерзости дьявола и вернуть заблудших овец в лоно святой церкви! Я приехал из любви к вам! Из той любви, жить в повелевает Господь! Я люблю вас, дети мои! Я люблю вас как брат, как отец! Сядьте и успокойтесь!

В голосе его звучали такая сила и убежденность, что люди послушались, как стадо овец. Монах (быстро появившись ниоткуда) убрал окровавленный труп кота – завернул в холщовый мешок и унес, а второй монах засыпал песком следы крови в проходе, затем покропил все вокруг святой водой и удалился так же быстро, на ходу прочитав какую-то молитву. Человек на кафедре прекратил жестикулировать и заговорил громким, но ровным, спокойным и серьезным голосом.

– Я – отец Карлос Винсенте, инквизитор, посланный святым папой Римским в ваши земли. До Святого Отца дошел слух о том, что в ваших местах прорастают бурные всходы ереси и дьявольских служений. Я, инквизитор отец Карлос, послан в ваши земли, чтобы очистить эти места от скверны дьявола и вернуть души несчастных заблудившихся рабов божьих в лоно Святой матери-церкви, вернуть без лишней жестокости и крови, думая только об их бессмертной и великой душе. Любимые дети мои, я верю, что большинство из вас чисты перед Господом и зерна скверны не проникли в святилища ваших божьих душ. Но тем, кто сбился с пути истинного, кто отвернулся от лица Святой истинной церкви, справедливой и милосердной, я помогу забыть свой грех, очиститься и получить искупление и прощение. Я, инквизитор, обладаю высшей властью, полученной от Священного трибунала, владею правом отпускать грехи и дарить прощение тем, кто искренне раскаялся в своих заблуждениях и ереси. И наделен властью с корнем вырывать непокорные ростки колдовства и ереси, позорящие святое милосердие нашей матери церкви, и отвращать от таких нераскаявшихся, подлых преступников милостивое Господне лицо. Ибо высшая справедливость в руках Господа, а я – ничтожное орудие его кары. Гнусные отступники, проклятые предатели, смрадные негодяи, хуже, чем убийцы – те грешники, которые не приемлют высшую божественную доброту, отказываются покаяться в тяжких грехах и помочь очиститься своим знакомым и близким. Именно к ним я буду суров и беспощаден, как велит гнев Господень. Но вы, возлюбленные дети мои, чисты сердцем и душой, вы, преданные слуги церкви, всегда можете рассчитывать на мои милости и божественную справедливость. Как же заслужить эту милость, любимые дети мои? Как же верно послужить Господу? И я отвечу вам, потому, что именно для этого я сюда и пришел. Вы можете вскрыть зерна позорной скверны, уничтожить падаль дьявола в зародыше, рассказав о тех, кто преступил божественные законы и отступил, плюнув в лицо Священной матери-церкви. С сегодняшнего дня каждый из вас, дети мои, может обратиться ко мне за советом и помощью. Но точно так же совет и помощь я жду от вас. Вы можете рассказать мне то, что не рассказывали никому, поделиться своими страхами, сомнениями и подозрениями в отношении кого-либо, потому, что даже мелкие бытовые подозрения служат великому делу Господа. Я прошу и повелеваю, дети мои, рассказывать обо всех своих подозрениях в отношении страшных преступников, обо всех, кого вы подозреваете в самых страшных грехах – колдовстве, ереси и ведовстве! Рассказывая об этом мне, вы говорите об этом самому господу и служите его делу. Я, Карлос Винсенте, полномочный инквизитор этих земель, требую, молю и повелеваю: в течении 10 дней, начиная с этого дня, каждый, кто знает о колдовстве, ведьмах и еретиках либо подозревает кого-либо без каких-то доказательств в колдовстве, ведовстве и ереси, обязан сообщить мне, инквизитору, об этих преступниках. Тот, кто знал о существовании грешников, но не донес мне, становится преступником сам в глазах Святой церкви и будет осужден вместе с колдунами и еретиками без всяких исключений.

Каждый из вас обязан явиться ко мне в течении 10 дней и донести на своих знакомых и близких, подозревая занятия ведовством или служение ереси. Тот, кто откликнется на мой призыв, получит большую награду: индульгенцию и полную неприкосновенность для любого инквизиционного суда сроком на 3 года, даже в том случае, если кто-то обвинит вас в ереси. А если вы сможете выдать Святой инквизиции больше, чем 30 еретиков, за короткий срок, вы станете официальным родственником инквизиции, получив полную неприкосновенность любого инквизиционного суда и сияющее господне благословение. Тот, кто откликнется на мой призыв, может быть спокоен: имя верного слуги церкви никогда не станет известно обвиняемому, чтобы следствие было беспристрастным и между обвинителем и обвиняемым не возникло вражды. Чтобы показать равенство и справедливость святой церкви, равными правами будет обладать каждый из вас: и беднейший крестьянин, и знатный господин. Так бедный всегда сможет высказать свои подозрения в отношении богача: перед Святой церковью все равны.

Признаки, по которым можно отличить еретика, колдуна и ведьму, от честного слуги церкви, очень просты. Тот, кто отказывается от святого таинства исповеди, или пренебрежительно отзывается в разговоре о Господе, или любой другой признак, который внушает подозрение вам самим. Этот любой признак может даже не быть связан с церковью или нашей святой религией. В отношении ведьмы и колдуна дело обстоит еще проще, чем в отношении еретика: знание трав, падеж скота, бесплодный огород или дерево, дурной взгляд, туман, лужа на дороге, зеленые глаза, бородавка.

Физический недостаток, глупая ухмылка или грубое слово, умное выражение лица, и все остальное, что покажется подозрительным вам самим. Обвинения я буду принимать двух видов. Первые: это конкретные обвинения с доказательствами. Но берегитесь: тот, кто взялся обвинять, но не сможет предоставить реальные доказательства, будет обвинен и осужден сам. Вторые – это подозрения. Здесь не требуется никаких конкретных доказательств. Вам достаточно прийти ко мне, и сказать: «я подозреваю, что такой-то колдун и еретик, а такая-то – ведьма», и этого будет достаточно. Дабы не возникло лишних проблем, лучше обвиняйте (высказывайте свои подозрения) только так. Инквизиция сама займется сбором доказательств. Помните: лучшее оружие – это ваш страх перед Святой инквизицией. И еще помните: перед лицом церкви все равны! Не может быть никаких исключений. Я выслушаю подозрения против маленьких детей, беременных женщин, глубоких старух, больных, богачей и калек. Я выслушаю и дам делу ход, если родители станут обвинять своих детей, а дети – родителей, мужья – жен, а жены – мужей, если брат обвинит сестру, а сестра – брата. Все имеют равные права! Все равны! Все имеют величие перед лицом церкви и все должны прийти сюда, в церковь, где я буду находиться с рассвета и до обеда, в первой половине дня, чтобы высказать свои подозрения. Чтобы показать вам беспристрастность и справедливость инквизиционного суда, будут введены новые правила: отныне каждый священник станет докладывать суду об исповедях своих прихожан, а каждый прихожанин имеет право обвинить священника. Только так мы сможем победить дьявола и выстоять в этой борьбе под знаменем Господа! Пусть Господь поможет нам и очистит вашу землю, вернув ее в лоно святой матери-церкви!

 

2013 год, Восточная Европа

Кто-то сильно толкнул в плечо. Он открыл глаза. Перед ним стоял врач, его приятель. Он почти не дал ему времени прийти в себя, дернул за плечо:

– Идем! Быстрее! Ни одного слова!

Ему не оставалось ничего другого, как повиноваться, и вскоре они скрылись в длинном коридоре больницы.

Когда они миновали уже третий коридор, он не выдержал:

– Что происходит?!

– Десять минут назад сюда звонили из полиции. Тебе просто повезло, что сегодня дежурю именно я. Чтобы заработать, я беру все ночные смены…

Они пересекли четвертый коридор, врач отворил дверь и затолкнул его в маленькое помещение. Это была крошечная комнатушка без окон, освещенная лампой дневного света. Там стоял письменный стол со старым компьютером и диван. В комнатушке негде было повернуться.

– Здесь мы можем поговорить. Садись. Это мой кабинет. Здесь тебя никто не найдет – пока. Но утром я постараюсь тебя вывезти.

– Куда? – он почти без сил плюхнулся на диван.

– В надежное место. За город. Тебе нельзя больше оставаться здесь. Все стало слишком серьезным. Кстати, почему тебя преследует полиция?

– Из-за убийства, в котором меня обвиняют.

– И кого ты убил?

– Никого. Просто я оказался в одной квартире с трупом на руках. Полиция решила, что я виновен. Труп водителя автобуса, который был ранен. Его убили в своей постели. Кто-то отрезал ему голову. В точности так, как той женщине, экскурсоводу.

– Похоже, кто-то намеренно хочет от тебя избавиться. Именно поэтому ситуация становится опасной. Кто-то хочет, чтобы ты вышел из игры.

В кармане врача запищал мобильник.

– Меня вызывают. Кого-то привезли в приемный покой. Будь пока здесь. Не вздумай никуда выходить. Как только все закончится, я вернусь.

– Ладно. Лягу спать. Это единственное, что можно теперь сделать.

Он лег на диван, уютно вытянулся, но сон не шел. В глубине коридора замерли чьи-то шаги. Он прикрыл глаза. Возможно, он пролежал бы так очень долго, если б не случайный порыв воздуха. Сквозняк сквозь плотно закрытые двери. Многолетняя привычка к напряжению обострила все его нервы, заставив насторожиться – как зверь перед прыжком. В этот момент вспыхнул свет – яркий свет, он залил комнату, стал объемным и плотным. И он увидел то, что давно хотел увидеть.

Их было трое, но в дверь они не вошли. Они проникли сквозь стену, и остановились за пределами двери в комнате, молча и спокойно глядя на него. Люди с одинаковыми лицами. Часть сознания фиксировала мелочи. Их было трое – трое молодых мужчин высокого роста, темноволосых, одетых в черную одежду (что-то вроде короткого черного плаща до пояса и черных брюк). И самая главная деталь, приводящая рассудочную часть его мозга прямо в отчаяние: у всех троих были одинаковые лица! Глаза отказывались воспринимать эту деталь, но все-таки факт оставался фактом: лица всех троих были абсолютно одинаковы. В их блестящих глазах было выражение холодной, расчетливой жестокости, от которой он почувствовал себя так, словно кто-то провел вдоль его позвоночника ледяным пальцем.

Все трое заговорили одновременно:

– Ты должен отдать то, что тебе не принадлежит. Верни это.

Он медленно поднялся с дивана и прислонился к стене, с позором чувствуя, что у него подгибаются колени.

– Ты должен отдать то, что тебе не принадлежит! Ты должен отдать нам. Пока не поздно.

С его стороны снова была тишина.

– Тогда мы сами возьмем это!

Потом они налетели, как вихрь. И если б не многолетняя привычка к бою, он никогда не сумел бы отразить их удары. Он и не собирался защищаться, просто поднял вверх руки, стремясь отвести в сторону обрушившийся на него вихрь боли. Ему удалось. Потом удары усилились. Было невозможно только блокировать нападение, не защищаясь, не нанося ударов… Вскоре его лицо покрылось кровью, он чувствовал ее соленый вкус на губах. Глаза заволокла прозрачная пелена – знак того, что он скоро потеряет сознание. Возможно, в глубине души он и хотел его потерять.

Дверь распахнулась, влетел врач. К его чести, мгновенно оценил ситуацию и сделал самое лучшее из всего, что только мог сделать: схватил тяжелый электрочайник и изо всех сил опустил на голову ближайшему нападавшему. Удар был страшной силы и мог убить наповал – но не убил. Человек в черном лишь пошатнулся. Тем не менее в избиении возникла пауза, которой он мгновенно воспользовался (снова – по старой привычке). Он схватил врача за руку и потащил за собой в коридор. Преимущество быстроты было не долгим: за ними мгновенно возникла погоня. К счастью, врач знал помещение больницы, в отличие от преследователей. Вскоре они оказались в подвале, где захлопнули на тяжелый висячий замок плотную дверь из металлической сетки. Преследователи ударились о металл. Но вместо того, чтобы попробовать проникнуть за пределы решетки (как они сделали с дверью), они исчезли. Он увидел, как неестественно расширились глаза врача, и мысленно поздравил себя с тем, что на фоне такого странного явления не потерял самообладания.

Привалившись к решетке спинами, оба опустились на пол. Нервное напряжение врача выразилось в том, что он заорал – гневно, истерически.

– Ты, придурок! Ты что, совсем с ума сошел?! Почему ты стоял как истукан?! Почему ты не дрался?!

Он ответил очень спокойно:

– Я не буду драться.

– Они бы убили тебя, идиот! Ты весь в крови!

– Кровь – ничто. Самое страшное может быть и без крови.

– О Господи, да ты просто помешанный идиот! Ты просто…

– Может быть. Все сказал? А теперь успокойся! Где мы?

– В подвале. Здесь прачечная, – судя по голосу, врач уже полностью пришел в себя.

– Как отсюда выбраться?

– В глубине есть служебный вход. Но я не могу уйти! Полиция сразу схватится, когда узнает о моем исчезновении! Им будет понятно, что я тебе помогал, и они станут искать меня вместе с тобой! Тогда и ты не сможешь исчезнуть из города. Я не могу бежать…

– Я тоже. Видишь ли, я должен встретиться с человеком, который переводил рукопись, и до конца узнать перевод. Это очень важно.

– Но это невозможно! Тебя схватят!

– Может быть. Даже наверняка. Но это единственный способ узнать, что происходит. И кто нападает на нас. Кто хочет свалить на меня эти убийства. Одни и те же это люди, или нет. Кроме того, я должен узнать, что хочет мне сказать Марта Бреус. Почему я выбран для такой странной миссии и в чем эта миссия заключается. Вообщем, слишком много вопросов! И ответы на них находятся в этой рукописи. В той самой рукописи, которую ищут эти странные люди.

– Что же теперь?

– Я думаю, стоит вернуться к тебе в кабинет. Они больше не придут. В этом я почему-то уверен.

В кабинете врача почти ничего не осталось от происшедшего, кроме разбитого чайника, валявшегося на полу. Он опустился на диван и спрятал лицо в сомкнутые ладони:

– Один раз у меня уже было такое чувство ужаса и безнадежного отчаяния. Когда погибла моя семья. Мне казалось, что я заблудился в темноте, что я лишился разом человеческих чувств и брожу в замкнутом круге без малейшего просвета. Это было такое страшное чувство… Я никогда не смог бы пережить его вновь. Но вот теперь, мне кажется, в глубине души возникает что-то похожее… Это меня пугает. Мне страшно. Я не боюсь в этом признаться. И мне все равно, поймешь ты меня или нет. Я гоню прочь свой страх, но все не могу прогнать! Лучше бы эти твари меня убили! Я вышел бы наконец из этого проклятого замкнутого круга! Но мне снова не повезло….

Врач молчал. Он не знал, что сказать, и понимал, что самым верным будет простое молчание. Тишину прервал мобильник. Врач поднялся:

– Мне надо идти.

– Иди. Я никуда отсюда не денусь.

Когда врач вернулся, он все еще находился в полудреме. Увидев, что он открыл глаза, врач облегченно вздохнул:

– Ну слава Богу! Я уже решил, что ты умер!

Он хмыкнул, занимая вертикальное положение.

– Не дождешься! Я тут подумал кое о чем…Эти люди ведут себя странно (если это люди). Их действия не согласованы между собой. Как будто действуют две разные группы. Мне кажется….

Но он не успел договорить. Его прервал громкий звук его мобильника. Голос профессора Славского был таким возбужденным, что отзвуки просто вибрировали в комнате.

– Я только что перевел рукопись! Только что поставил последнюю точку! Это неслыханно! Угрожает огромная опасность… Теперь я все понял… Это – третий раз! Немедленно приезжайте ко мне. Времени у нас совсем нет! Его остается все меньше и меньше! Третий раз уничтожит всё! Я перевел рукопись до конца! До самого конца, понимаете? Теперь мне все ясно! Эта женщина – не монахиня! Содержание рукописи просто невероятно! Вы не можете представить себе масштабы этой опасности…Я в таком потрясении, что…

– Что такого в этой проклятой рукописи, если за ней охотится столько людей, по дороге убивая друг друга? – он перебил его достаточно бесцеремонно – но дело стоило того.

– Немедленно приезжайте! Если это не остановить, произойдет страшная трагедия! Третий раз – это конец! Все сходится… Тринадцать апостолов… Третий переход… Это кошмар… И этот кошмар постепенно становится реальностью… Надо успеть остановить…Я все расскажу! Должен рассказать! Не теряйте времени! Приезжайте прямо сейчас ко мне домой!

– За мной охотится полиция!

– Я знаю. Но вы должны как-то пробраться! Иначе произойдет беда, размер которой вы не можете себе и вообразить! Вы никогда не простите себе, если остановитесь на полпути! Времени нет! Вы должны все бросить и немедленно ехать! Как можно быстрее! – Славский назвал свой адрес и бросил трубку.

Врач прекрасно слышал весь разговор.

– Что происходит?! Ты поедешь?

– Должен. Я ничего не понял, но другого выхода у меня нет!

– Тогда я поеду с тобой!

– Тебя выгонят с работы!

– Ну и пусть! Все равно меня не сегодня-завтра арестуют!

– С чего ты взял?

– Дежурная медсестра в приемном покое, которая в меня влюблена, тайно сообщила, что полчаса назад сюда, в больницу, звонили из полиции. Полицейские наводили обо мне справки. Я сразу понял, что это означает! Поэтому я еду с тобой. Они не могут до тебя добраться, поэтому решили приняться за меня.

– Тогда нам следует выбираться из больницы как можно быстрей!

В конце коридора они вылезли в окно (разумеется, предварительно переодевшись) и по пожарной лестнице спустились во двор. Вскочили в какую-то машину, оставленную без присмотра возле больницы. Врач лихо соединил проводки, чтобы завелся мотор. Он был очень удивлен:

– Где ты этому научился?!

– Ошибки молодости! – врач засмеялся так, как будто его чрезмерно забавляло все происшедшее, – научил один школьный друг. Теперь он сидит в тюрьме.

Врач остановил машину за два квартала до дома профессора.

– Я буду стоять здесь, на улице. Если увижу что-то подозрительное, спрячусь.

– Нет. Тебе лучше избавиться от машины и спрятаться прямо сейчас. Возле вокзала есть небольшое кафе, оно открыто всю ночь. Встретимся там часа через два. Не следует тебе маячить в этом районе, перед домом! Это может оказаться опасным.

– Возможно, ты прав. Боже мой, я не верю, что все это происходит за одну ночь!

– Я тоже.

 

2009 год, Россия, Московская область

Проезд в единственные ворота завода преграждала ржавая цепь. Ее установили две недели назад, еще до начала забастовки. Длинная, ржавая, с тяжелыми, массивными кольцами, цепь висела мертвым грузом на воротах, так, что в них не мог проехать ни один автомобиль. Звенья цепи скрепили замком, а ключ – выбросили.

После начала забастовки все подъезды к заводу посыпали гвоздями и битым стеклом – из опасений, что прямо к воротам привезут группу захвата, но главным все-таки была цепь. Она была символом. Фотография ее появилась во всех центральных газетах. И ей прощали всё – даже непрезентабельный вид и унылое ночное поскрипывание, раздающееся по ночам, когда ветер раскачивал ворота, навевающее тоску и мешающее бастующим спать. Впрочем, основная часть демонстрантов к ночи расходились по домам, а оставшиеся запирались в главном корпусе завода и спали прямо в холле, на матрасах, оставляя караулить два-три человека.

Все ворота, заграждения и заборы были завешаны самодельными транспарантами и плакатами, наивно написанными от руки. «Не дадим продать завод!». «Руки прочь от родного завода!». «Не позволим оставить людей на улице!». «Продажа завода – сокращение рабочих мест!». «Не дадим выгнать себя на улицу!». «Вы лишаете людей куска хлеба!». «руки прочь от завода!».

И напрасно представители нового собственника выбивались из сил, разрывая голосовые связки на множестве митингов, говоря о том, что рабочие места не только не будут сокращаться, но их увеличат втрое – люди не хотели верить. Наученные горьким опытом, люди не желали верить никому и ничему, после того, как перед их глазами наглядно появился пример соседнего городка.

В соседнем городке несколько месяцев назад продали фабрику. Новый хозяин долго и нудно обещал вложить средства в развитие производства, улучшить условия труда, поднять зарплату, взять больше рабочих… Люди успокоились. После этого всех рабочих рассчитали, корпуса фабрики снесли, а на этом месте стали строить гостиничный комплекс и развлекательный центр. И гостиница, и центр заработали очень скоро – к ужасу и позору местных жителей, в пространство жизни которых быстро вторглись дорогие иномарки из города, ездящие абсолютно без правил, и пьяные компании бандитов, орущие и галдящие до утра.

Теперь собирались продать очень крупный завод, жизнь на котором, правда, едва теплилась, но все-таки люди работали и зарплату платили, а для крошечного городка это было уже кое-что.

Новому собственнику очень приглянулась мысль скупить такую значительную собственность совсем по дешевке. Для этой цели было нанято нынешнее руководство, которое методически и планово принялось разорять завод. Когда зарплата уменьшилась до минимума, производство упало до нуля, а сам завод был в буквальном смысле доведен до ручки, его выставили на продажу. Никто не употреблял таких громких слов, как «рейдерская атака». Но, тем не менее, все обстояло именно так.

Никто не знал о том, кто хочет купить завод (или, вернее, почти купил его, потому, что для завершения продажи оставались какие-то мелочи). Поговаривали, что новый собственник очень крупный депутат, связан с серьезной политикой, а потому не хочет себя афишировать. Еще ходили слухи, что вместо завода будут секретные производства спецслужб. Фабрики для производства оружия. Подпольная медицинская клиника, где будут ставить запрещенные опыты на людях по омоложению… Страшными слухами полнилась земля, из них мало что было правдой, и факт заключался в одном: кое-кто решительно настроился приобрести завод любым способом, не останавливаясь на средствах…

Время от времени появлялись какие-то подозрительные личности, которые пытались то ли завести, то ли вывезти аппаратуру. Уяснив, что борьба предстоит серьезная, коллектив завода решил начать забастовку. Забаррикадировать завод так. Чтобы никто не посмел в него войти, и бить во все колокола, чтобы вмешались вышестоящие органы и запретили захват завода.

Бастующие отбили несколько бандитских атак и даже атаку спецподразделения частного охранного агентства «Центурион». После чего удивленное руководство агентства в срочном порядке пригласило на работу всех мужчин, участвующих в обороне. Рабочие обещали подумать, а частные охранники исчезли и больше не появлялись. Зато появились журналисты. Они начали шум. О мужестве рабочих, оборонявших завод, стали писать центральные газеты, их показывали по всем телеканалам, и наконец даже сами бастующие поверили, что завод – отобьют. Особенно, когда приехавший из Москвы очень высокий начальник пообещал разобраться в ситуации и приостановить процесс приватизации. Люди немного успокоились, и даже немного ослабили оборону, разрешив части людей расходиться домой по ночам.

Но все-таки 25 человек сидели в холле главного корпуса, на матрасах, приготовленных заранее, и прислушивались к унылому стону цепи, раскачиваемой порывами ветра.

– Невыносимые звуки… – пожилой мужчина привстал, облокотившись на локоть, – так вот и думаешь, может, это мы всё зря…. Кто знает, как оно было бы лучше…

– Ну да, сделают тебе лучше! Дождешься! – фыркнул его сосед. Спать в ту ночь не хотелось никому, и большинство людей либо переговаривались приглушенными голосами, либо прислушивались к ночным звукам.

– Как твой сын?

– приезжает через месяц. На несколько дней. Потом опять туда.

Сын соседа работал в Греции – собирал апельсины. Это считалось хорошей работой, и те, кто не работал на заводе, или в соседних городках, или в Москве, уезжали за рубеж.

– Сын этого ублюдка, небось, в Греции апельсины не собирает… – фыркнул пожилой мужчина.

– Какого ублюдка?

– Того, кто загнал нас сюда!

Его сосед ничего не ответил. Все было ясно и так, без слов… Внезапно пожилой мужчина резко повернул голову:

– Кто здесь курит?! (и, повысив голос, крикнул) Эй, вы! Кто здесь курит?! Разве вы не знаете, что здесь нельзя курить?!

И действительно: в воздухе вдруг отчетливо почувствовался горьковатый запах древесного дыма… Который ничуть не напоминал табак или запах обыкновенных сигарет…

С криком вскочила на ноги какая-то женщина, и после ее крика большинство людей в холле увидели то, что заставило ее закричать. Холл наполнял прозрачный, голубоватый дым, который стелился по полу. И кое-где сквозь этот дым виднелись оранжевые языки пламени.

Крики стали громче. Все 25 человек отчетливо увидели пожар. В холле не было ни огнетушителей, ни ведер, ни воды… Даже туалет с водой находился достаточно далеко. Несмотря на это, несколько человек бросились в ведущий к туалету коридор. Но, не успели они сделать и нескольких шагов, как вдруг прямо перед ними выросла огненная стена… Пламя было таким высоким, вокруг все полыхало таким жутким жаром, что никто бы не смог пройти сквозь него.

После этого началась паника. Большинство людей бросились к двери – но дверь оказалась заперта. Люди пытались разбить окна стеклянного холла, чтобы хоть как-то выбраться наружу, но стекла не бились. Происходило что-то невообразимое. В местах, ведущих к выходу из холла, начал рушиться потолок. Людей намеренно отрезало от выхода. Они оказались заперты в смертельной огненной ловушке. С криками, с отчаянными воплями обезумевших от ужаса существ, люди пытались вырваться из замкнутого, адского круга. Чудовищного круга, который был все ближе и ближе.

Давно рассвело, а завод продолжал гореть. Пожар увидели на рассвете – огромный факел на месте всех корпусов, взметнувшихся в серое небо. Самым большим факелом стал главный корпус. В нем уже не осталось живых.

Чтобы могла проехать пожарная машина, нужно было сбить цепь. Чтобы сделать это, пришлось выкорчевать из земли ворота. Но все равно – много времени уже было потеряно. И что могли сделать даже несколько пожарных машин против того страшного костра, в который превратился завод?

В узкой комнате своей квартиры местный священник встал с постели и подошел к окну. Что-то заставило его это сделать, словно какая-то неведомая сила подняла на ноги. Он распахнул окно. Но первым увидел не дым, который уже стелился по земле над всем городком. В небе для него было другое зрелище – зрелище, заставившее его замереть на месте… Небо было беловато-серым, с розоватыми прожилками облаков, предвещающих ветреную погоду. Кое-где сквозь облака пробивались первые лучи солнца. Но это было не всё: прямо напротив солнца он увидел ярко-горящую звезду… Священник увлекался астрономией и сразу понял, что это была утренняя звезда – та самая исчезающая последней из всех ночных звезд, при первых лучах солнца. Та, которую еще называют лживой звездой…. Она не погасла. Она не скрылась, наоборот, стала намного ярче, приобрела зловеще-красный оттенок. Ее красные лучи, напоминающие темную венозную кровь, уже пробивались из-под облаков… Это зрелище было жутким: на небе словно появились два солнца. Причем одно из них явно пыталось затмить другое. И лучи его отливали красным…

Священник задрожал. Он увлекался астрономией и вдруг вспомнил древний текст еще со времен Римской империи, перевод которого прочитал давно, в одном монастыре… В том монастыре еще был подземный ход, спрятанный под рекой…. «Когда утренняя звезда попытается затмить дневное солнце… Когда на землю упадут красные как кровь лучи… Тогда погаснет великое светило и мир окутает вечная тьма перед приходом…приходом…».

Мысли как отрезало. Дальше он не мог вспомнить. Он и не пытался. Упав на колени, священник стал молиться. Когда же, поднявшись, он снова взглянул в окно…. Он больше не видел двух солнц. Все скрывала густая пелена темного дыма. Это горел завод, но священник об этом не знал. Ему показалось, что мир накрыло тьмой. И, дрожа от ужаса и отвращения, он окончательно вспомнил древний текст.

«Когда утренняя звезда попытается затмить дневное солнце… Когда на землю упадут красные как кровь лучи… Тогда погаснет великое светило и мир окутает вечная тьма перед приходом зверя, который принесет с собой ужас и смерть»….. Зверь. Придет зверь. Но это было еще не всё. В памяти священника четко выплыло другое воспоминание. Люцифер в переводе с иврита означает «сын зари», прекрасная утренняя звезда. Люцифер – гелель бен шамар. Римляне называли Люцифера прекрасной утренней звездой – лживой звездой….

Быстро одевшись, священник побежал вниз. Он был так возбужден, что бежал вперед, не глядя по сторонам. Именно поэтому, перебегая улицу, он не заметил старенький автобус, выруливший из-за поворота. Автобус не успел затормозить. От глухого удара содрогнулись стекла в соседнем доме. Полы рясы взметнулись вверх. Тело священника, перевернувшись в воздухе, упало прямиком под колеса. Последним, что он успел увидеть, был только край неба. Край неба, на котором все более яркие очертания приобретали две раскаленные точки, горящие из-под облаков.

 

2013 год, Восточная Европа

Рассвело. В свете ранних лучей солнца, только-только пробившихся из-за облаков, особняк, где жил Славский, напоминал благонравного старичка, чинно задремавшего в старомодном кресле. Стекла были темны. Утро потушило ночные огни, но еще не расцветило улицы, потому серый туман, уныло нависавший над городом, напоминал некую невесомость, в которой не различимым образом сходятся все грани, и где начало, где конец – невозможно понять.

Он помедлил некоторое мгновение, прежде чем нажал кнопку звонка внизу, на двери. Он поймал себя на том, что нервничает, и это было так непривычно, что сам удивился. Его состояние было похоже на состояние человека, ожидающего очень важного известия, известия, способного полностью изменить всю жизнь. Это было близко к истине: содержание рукописи должно было изменить его жизнь, он и не сомневался, что изменит.

Славский появился почти сразу же после звонка. Его вид полностью олицетворял собой приевшийся образ неряшливого профессора: грязноватые пижамные брюки, мятая рубашка, застегнутая наискосок, шлепанцы, одетые неправильно (правый – на левой ноге, и наоборот), волосы всклокочены, очки с массивными золотыми дужками и толстыми стеклами (для чтения) запотели. К тому же, он был невероятно возбужден: кожа на лице пошла красными пятнами, он постоянно жестикулировал невпопад, глаза горели не здоровым блеском, а при каждом слове на собеседника брызгал фонтан слюны, что было весьма неприятно. Рассеянный и нервный профессор тут же увлек его в тесноватую кабину лифта:

– Я не спал всю ночь, и не терял времени! Как только закончил перевод и все понял, позвонил одному человеку… Этот человек может быть нам очень полезен. Можно сказать, это биограф отца Карлоса, того инквизитора, о котором сказано в рукописи! Вы знали, что конец своей жизни отец Карлос Винсенте провел почти в тюрьме? Он был отстранен от должности и сослан в Н-ский замок, где в заточении прожил до конца жизни. Сейчас в Н-ском замке (теперь это музей-заповедник) хранится большая часть его архивов. Перед смертью он вел что-то вроде дневника, в котором писал обо всех своих черных делах. Он писал, что прекратил спать потому, что каждую ночь его обступают души замученных им и сожженных заживо по его приказу. Интересно, правда? Ну вот мы и пришли.

Профессор проводил его вдоль мрачноватого коридора квартиры и остановился возле одной из дверей:

– Пока этот человек читает кое-какие документы, у меня есть минут десять. А потом, когда он уйдет, мы поговорим более подробно. Если вы не возражаете, подождите здесь, пока этот человек уйдет. Мы уже заканчиваем наш разговор. Он не любит, когда кто-то его видит, поэтому я не могу вас пригласить в кабинет. Дело в том, что он выносит служебные бумаги из тайников Н-ского замка… Это очень ценные бумаги. Если кто-то узнает, у него могут быть крупные неприятности. Поэтому подождите в гостиной, пока мы не закончим. Я все вам потом расскажу! Вы не возражаете?

– Я не возражаю. Но ваша жена наверняка не будет рада меня видеть.

– Магда уехала в другой город к родственникам. Ее не будет дома еще долго. Днем приходит прислуга, а вечером и ночью я в квартире один. Так что не беспокойтесь.

Гостиная выглядела точно так же, как сам профессор. В жизни не видел более неряшливой комнаты! Шторы на окнах, небрежно закрытые наполовину, пропускали тусклый свет, освещающий самый настоящий переполох. Пропустив его вперед, Славский зажег хрустальную люстру – но от нее было мало толку, в ней не горело много лампочек, а те, что горели, не давали почти никакого света. На журнальном столике возле дивана окурки из пепельницы давно высыпались на зеркальную поверхность. Груда окурков валялась вперемешку с пустыми стаканами, бутылками и грязной посудой. Покрывало на диване было измято. В камине, таком грязном и разбитом, словно в него швыряли сапогами, валялись груды пищевого мусора – он разглядел пластиковые коробки из-под китайской еды и пустое ведерко из-под ванильного мороженого. Очевидно, камин в данной гостиной превратили во вместительную мусорницу, полностью забыв о первоначальном назначении. На полу, на протертом ковре валялись подушки. Кресла были забиты вещами, сваленными в кучу. Книги из шкафа беспорядочно громоздились на полу и подоконниках. Телевизор был погребен под грудой газет. Абажур торшера возле дивана был чудовищно сдвинут в сторону. Большая китайская напольная ваза валялась на полу, как пластмассовая бутылка. При виде всего этого он с сомнением покачал головой. Ничуть не смущаясь, Славский стряхнул с дивана газеты и предложил ему садится. Затем швырнул в сторону какой-то свитер, и уселся сам.

– У меня мало времени, поэтому постараюсь говорить кратко. В историю инквизитора Карлоса Винсенте вплетена история еще одного человека. Это Конрад Марбургский, инквизитор 12 века. В нашей истории – возможно, первое действующее лицо.

– Что вы имеете в виду?

– Конрад Марбургский, похоже, самым первым имел дело в той тайной, с которой вы столкнулись сейчас. Вполне возможно, он видел и рукопись. И саму книгу.

– Книгу? Какую еще книгу?

– В вашей рукописи она описывается достаточно подробно. И вам придется ее найти. Это очень важная книга. Рукопись – всего лишь подробная инструкция к поиску.

– Я не понимаю… Как можно искать то, что не знаешь?

– Вы узнаете. Всему свое время. Архивы Карлоса Винсенте находятся в Н-ском замке, как я уже говорил – там, где он был узником. Вам придется отправиться туда. Но первоначально большая часть его архивов принадлежала Конраду Марбургскому. Все это было открыто еще 2 века назад. Я подозреваю, что бумаги Конрада Марбургского, его тайные записи, попала в руки Карлоса Винсенте, и он сумел их расшифровать.

– Вы можете рассказать подробнее, кто такой был этот Конрад Марбургский?

– Самый страшный инквизитор Германии. Он жил во 2 половине 12 века. Был проповедником крестовых походов и духовником рыцарей, вернувшихся с Востока. Он был религиозным фанатиком, изувером, садистом, но его мощная харизма позволяла воздействовать на людей. Вполне возможно, что один из рыцарей, бывших в крестовом походе на землях современного Израиля, нашел некую тайну, истинного значения которой он так и не понял, и передал ее своему духовнику. Так в руки Конрада Марбургского попали…впрочем, вы узнаете потом. Позже он бы назначен инквизитором и действовал на землях Германии. Он прославился своей изуверской жестокостью. Во время его допросов к людям применялись просто чудовищные пытки, и все его жертвы попадали на костер. Он уничтожал население поселков и городков, и с изуверской, немыслимой жестокостью расправлялся с женщинами. Одно имя его вызывало у людей иступленный ужас. Слухи о его жестокости дошли до руководства, и он был вызван на сейм в Майнце, где ему было сделано строгое внушение. Шел 1233 год. Но исправиться он не успел. Да и вряд ли исправился, если б судьба дала ему время. На дороге, в лесу, он попал в засаду, где был зверски убит несколькими рыцарями-крестоносцами. У рыцарей были все основания так поступить. Конрад Марбургский зверски замучил в своем застенке беременную жену одного из рыцарей, добрую и честную женщину, никому не сделавшую никакого зла… Это последнее злодеяние переполнило чашу терпения. Конрад Марбургский был убит, и очень долго в Германии невозможно было вернуть власть инквизиции. Так вот: страшнее, чем женщин, Конрад Марбургский преследовал катаров. Вы слышали о катарах?

– Только от вас. Больше – ничего.

– Катары выступали против существующей церкви. Называли Римскую церковь «синагогой сатаны». Из название произошло от греческого слова «катари» – «чистые». Катары верили, что существует два Бога: добрый Бог, сын которого Христос, и злой Бог – дьявол, сатана. Они отвергали крест, церковные таинства, храмы. Жили одной общиной, на собрании которой практиковали публичную исповедь. Они отвергали брак, половую жизнь, секс в любой форме. У них был строгий запрет на убийство животных, т. к. верили в переселение душ. Они соблюдали строгий, часто жестокий пост, аскетизм, давали обет безбрачия и непротивления злу. Длительные посты приводили к истощению и анемии, поэтому бледный цвет лица для инквизитора часто был доказательством причастности человека к ереси. Катары не считали самоубийство грехом. Они приветствовали мучительную смерть. Поэтому упорствовали на допросах, добиваясь, чтобы их сожгли на костре, либо бросались в костер сами. Часто для ухода из жизни практиковали голодание, вскрытие вен, прием в пищу толченного стекла. Веронский собор 1184 года официально отлучил от церкви всех катаров, и призвал к беспощадной борьбе с ними. Против катаров послали войско крестоносцев: 20 тысяч всадников и 200 тысяч пеших наемников. Войско крестоносцев почти разорило Европу. Брались в осаду крепости, уничтожались поселки, города вместе со всем населением. К 15 веку катаров истребили почти полностью. Вместе с ними истребили все их трактаты, книги, рукописи и любые упоминания их языка. За одно упоминание о языке катаров, за одно слово, одну букву на нем человек отправлялся на костер, даже если он раскаялся. Люцифериане были идейными последователями катаров. Так же, как у катаров, у них было два Бога: Бог и сатана. Они считали, что сатана несправедливо изгнан с неба. И что однажды наступит день, когда сатана вернется на небо и восстановит справедливость, а потомок его будет править царством зла на земле.

– Антихрист? Потомок – Антихрист?

– Разумеется. Если сын Бога – Христос, то потомок дьявола – Антихрист.

– Сын дьявола? Вы это хотите сказать?

– Нет, – внезапно он поймал какое-то странное выражение в глазах Славского, и ему стало не по себе, – совсем не это. Вы скоро поймете. Я рассказал вам все это для того. Чтобы вы поняли: у автора рукописи были все основания воспользоваться для записи языком катаров и впоследствии – люцифериан, ведь речь изначально шла о сатане, дьяволе. Что ж, время прошло, мне уже пора. Скоро я вернусь, и вы узнаете всё. Дождитесь.

С этими словами Славский поспешно вскочил с дивана и быстро вышел из комнаты. Ему показалось, что слишком быстро…

 

2009 год, Россия, Московская область

В пожаре обвинили бастующих. И, едва на месте заводских корпусов погасли тлеющие развалины, к месту события оперативно прибыла высокая комиссия из Москвы.

Надо сказать, что забастовка немедленно прекратилась. Во-первых, завода уже не было, и не из-за чего было бастовать. А во-вторых, люди были так потрясены и ошеломлены, что у них больше ни на что не хватало эмоций. Каждый, кто отправился домой вечером, слишком живо себе представлял, что мог быть на месте тех, в заводском корпусе, и что только судьбоносная случайность спасла его от того, чтобы сгореть заживо. А, значит, от ужасной мучительной смерти.

Снова появились телеканалы и центральные газеты, в количестве, даже большем, чем раньше. Теперь о трагедии с заводом не вопил только ленивый!

О смерти священника написали лишь несколько строк на последней странице местной газеты, набранных мелким шрифтом – крошечный такой некролог. В заметке было скупо написано, что священник местной церкви погиб в дорожно-транспортном происшествии. Еще была панихида по усопшему – в старенькой местной церквушке, на которую собралось человек десять? В основном, старушки-богомолки, прижившиеся при храме, да кое-кто из местных прихожан. Старушки тихо плакали, будто скулили, вытирая старческие слезы краем платочков. Священник был очень хорошим человеком.

Молодая женщина привела на панихиду маленького мальчика лет 4-х. Благодаря священнику мальчик появился на свет: ровно 4,5 года назад этот священник уговорил женщину не делать аборт. Она послушалась. Родила без отца, а через два года после рождения сына очень удачно вышла замуж за богатого бизнесмена. С тех пор она стала рьяной прихожанкой местной церкви, жертвуя много денег на ее содержание. Женщина плакала в сторонке, закрывая лицо: ей не хотелось. Чтобы горе ее видели посторонние. Она не смотрела по сторонам. Женщина вспоминала, каким хорошим человеком был старый священник…. Вспоминала его тихий, вкрадчивый голос: «…дети, зверски убитые в утробе матери – кровавая жертва, принесенная на алтарь легионов сатаны… Нет греха страшней, чем убивать человека. Рождение ребенка – от Бога, кровь убиенного младенца – жертва для сатаны. И когда ты раздумываешь над судьбой божьего подарка, знай: красный глаз дьявола внимательно следит за тобой и ждет, когда ты отвергнешь дар Бога, и человеческой кровью укрепишь его, дьявола, власть…».

Поэтому женщина не видела ничего, что происходило вокруг. В горьковатом дыме ладана чудилась ей светлая душа погибшего священника, утешительным светом витающая рядом с ней.

На выходе из церкви мальчик настойчиво потянул ее за рукав:

– Мама! Мама! Посмотри! У той тети глаза красные!

– У какой еще тети?

– А что висит на стене!

Мальчик указывал на старинную икону Божьей матери, висевшую в самом темном углу. В церкви был полумрак, поэтому лик иконы был скрыт в темноте.

– У тети глаза красные! И она плачет!

– Что за глупости! О чем ты говоришь?

– Она заплакала, когда мы внутри были, я видел! Красными точками! Вот, посмотри, у нее на щеках! Мама, это кровь?

– Не болтай ерунды! Ничего видеть ты не можешь! Здесь темно, ничего не разглядеть. Икона старая, ее просто засидели мухи. И все, никакой крови. Не болтай глупости! Насмотрелся всякой дряни по телевизору… Вот и выдумываешь!

Раздраженная болтовней ребенка, раздавшейся совершенно не кстати (все еще расстроенная, женщина не хотела, чтобы ее слезы разглядели на улице), она решительно потащила его к выходу из церкви.

Когда пожар был полностью затушен и следственная комиссия прекратила работу (а надо сказать, работа была произведена за самый короткий срок), на площади перед заводом начали подготовку к митингу, на который должен был приехать самый популярный в этих краях политический деятель. Простой, доступный, общительный, он пользовался небывалой популярностью в народе. В этот тяжелый момент он хотел показать, что приезжает полностью разделить горе людей. Конечно, все это было талантливым пиаром, но для людей это не имело никакого значения. Они верили ему, и каждое выступление собирало тысячные толпы.

Поэтому местные власти ожидали, что на митинг соберется большая половина населения городка, а это около 50 тысяч человек.

Чтобы избежать давки и ненужного движения машин, площадь тщательно перегородили, а транспорт направили на соседние улицы. От политика поступило распоряжение обеспечить бесплатные напитки и бутерброды (он раздавал все это на каждом митинге), и в правой части площади расположили фургоны, в которые всю ночь накануне подвозили сотни тысяч бутылок с пивом, газировкой и запечатанные гамбургеры. На такие вещи политик никогда не скупился.

На рассвете прибыла его личная охрана. Молодые парни в коричнево-черной форме (партия политика имела свою собственную форму и «форменные» цвета), улыбаясь с самым доброжелательным видом, тщательно проверили каждый закоулок площади, используя специальную военную аппаратуру для обнаружения бомб и металлоискатели. Не обошли вниманием и фургоны с едой. Затем, убедившись, что все в порядке, стали устанавливать сцену с аппаратурой для выступления политика (к личной аппаратуре имели доступ только доверенные люди). Когда все было установлено (а было уже после полудня), к площади прибыли еще три автобуса с парнями в черно-коричневой форме, которые оцепили всю площадь. Охрану таких митингов политик доверял только своим людям, не используя ни милицию, ни местных дружинников. Именно благодаря тому, что митинг всегда охраняли отряды его штурмовой личной охраны, на них никогда не было ни давки, ни неприятных происшествий, инцидентов. Не было ни обиженных, ни травмированных, и всем хватало бесплатной еды.

Штурмовики-охранники заняли свои места. К трем часам начал собираться народ, а к половине четвертого площадь была заполнена так, что яблоку негде было упасть. Митинг был назначен на 4 часа дня.

Все знали: политик не опаздывает. И ровно в 4 появились самые обычные «Жигули» синего цвета, из которых вышел народный любимец. Его отличительной маркой было то, что он никогда не ездил на дорогих иномарках – только на самых дешевых отечественного производства. Площадь разразилась бешеными овациями: так, словно к ним прибыла рок-звезда.

Народного любимца действительно приветствовали, как рок-звезду. Называли его только по имени. В уменьшительно-ласкательной форме, и не было на площади человека, который не считал бы его в тот момент «своим парнем» и лучшим другом. Все это немного напоминало массовую истерию. Без всякой охраны он поднялся на сцену и стал говорить.

С первых же слов толпа всецело была на его стороне. Он сообщил долгожданную новость: земля на месте уничтоженного завода будет принадлежать народу, на ней построят новый промышленный комбинат, на котором работу получат все те, кто работал на старом заводе, и даже еще больше людей.

Просто и доступно он рассказал, как произошел пожар. Невольной причиной стали сами рабочие, забаррикадировавшиеся внутри здания. В помещении произошла утечка газа. Но, так как доступ в здание был перекрыт, рабочие газовой службы не смогли обнаружить утечку и исправить поломку. Из-за утечки газа и произошел взрыв. Все это было сказано так красиво и просто, что не было человека на площади, который не понял бы причину взрыва.

После этого он говорил еще долго, и наконец перешел к главной части митинга – наказанию виновных. Голос его вдруг загремел на толпой, наполняя сердца людей каким-то трепетным ужасом.

– …отлученные от сердца народа и предавшие истинную веру в справедливость. Пусть знают: карающий меч божьего наказания настигнет их в любой точке земли! Все равны перед лицом божьего гнева – нет ни богатых, ни бедных, ни чиновников, ни простых людей. Предавшие истинную веру людей – будут покараны! Предавшие справедливость – будут покараны! Нет наказания больше, чем сила огня! Нет власти больше, чем власть огня! Огонь станет вечным очищением! Огонь – наша великая сила! Пусть проклятые отступники получают по заслугам!

Дальше на небольшое возвышение над сценой, к огромному восторгу толпы, охранники вытащили два соломенных чучела, на которые были приклеены фотографии. Первым был местный чиновник, давший разрешение на приватизацию завода. Вторым – последний собственник завода, которого почти все так же знали в лицо.

Соломенные чучела цепями прикрутили к двум деревянным столбам. Вокруг них разложили охапки с хворостом. Двое охранников в черных масках (исполняющие обязанности «палачей») щедро обрызгали их какой-то прозрачной жидкостью. Прыгнув на помост, энергично жестикулируя и продолжая свою пламенную речь о том, что кара обязательно настигнет всех, что никто не уйдет от кары, что все будут равны, политик выхватил из рук одного из помощников факел, горящий ярким пламенем.

Уже стемнело, и в темноте огонь напоминал какой-то диковинный цветок. Толпа завопила. Охваченные эмоциями, люди давно перестали себя контролировать. Люди вскидывали руки вверх, что-то скандировали, и, появись в тот миг в толпе реальные, физические прототипы соломенных чучел, печальная бы их ожидала судьба.

– …высшая кара – за справедливость! Да падет на их головы ад! Да настигнет их высшая кара, которую получит любой, преступающий законы справедливости!

Толпа взвыла. Он взмахнул факелом и поджег столбы. Оба костра вспыхнули ослепительно ярко. Огненные сполохи пламени рвались в темное небо. Вокруг запахло паленой соломой и бензином. Толпа продолжала выть.

Костры догорали, когда под веселую музыку маршей охранники, строго следя за порядком, стали раздавать бесплатную еду и напитки. Раздав автографы тем, кто стоял в первых рядах, и немного попозировав перед камерами, политик сел в машину и уехал. На площади включили веселую танцевальную музыку.

Было уже совсем темно, когда к оставшемуся целым заводскому корпусу, стоявшему в некотором отдалении от места пожарища, подъехал небольшой кортеж. Из темного Мерседеса представительского класса вышел политик в сопровождении своего неизменного помощника – молодого человека в очках. В отдалении виднелись несколько охранников. Политик и молодой человек остановились перед темным корпусом.

– Когда будет завезено оборудование?

– Завтра утром, как вы велели, – заискивающе произнес молодой человек, – все будет установлено, и первая партия оружия будет готова через неделю.

– отлично, отлично! – политик был в хорошем настроении, – сегодня все вообще прошло замечательно!

– Как всегда! – скромно поддакнул молодой человек.

– Да, каждому из этих двух «сожженных» идиотов утром переведешь деньги. По десять тысяч долларов. Это милостыня.

– Они не возьмут.

– А мне-то что! Они не верили, что я получу этот завод, вернее, и землю, и завод даром. Так и произошло.

– Вы великий человек, босс.

– Да. Еще не все понимают мое величие. Но скоро узнают.

– Вы правда будете восстанавливать новый завод, босс?

– Я ведь новый хозяин, правда? Сделаю то, что захочу… посмотрим, посмотрим. Может, и восстановлю. Почему нет? Только мой завод будет приносить прибыль! Не сомневайся, я сумею это сделать.

– Не сомневаюсь, босс.

– И правильно, себе дороже. Ну, поехали.

Развернувшись, он бросил последний взгляд на темнеющие окна уцелевшего корпуса. Затем зло усмехнулся и пошел прочь.

Церковь, где была панихида по священнику, давно закрыли. Поэтому никто не видел, как икона Божьей матери, глаза которой стали кровоточить, упала со стены на пол, где раскололась – на несколько мелких частей…

 

2013 год, Восточная Европа

Чтобы время пошло быстрей, он вытащил из диванной груды автомобильный журнал и принялся его листать, разглядывая машины. Потом посмотрел на часы. Профессор отсутствовал уже 25 минут. В доме стояла полная тишина – громких часов в этой неряшливой комнате не было. Он вернулся к журналу, но интерес уже пропал. Глянцевитые куски ничего не значащей бумаги не увлекали, а раздражали.

Прошло еще десять минут. Он встал, сделал несколько шагов, споткнулся о хлам и снова вернулся на свое место. Еще 10…. Чтобы успокоиться от растущей тревоги и раздражения, встал и принялся ходить по комнате. Тишина давила на мозги, как плотное покрывало. Он подошел к окну, пытаясь заглянуть в узкое пространство между шторами, и вздрогнул, услышав тихий скрип открывающейся двери….

Первым, что он ощутил, было чувство леденящей тревоги, возникшее на уровне подсознания. Возможно, это была не тревога, а страх…. Он не смог бы точно сказать. Это было первым. Затем он увидел ее. Она входила в комнату так, словно это было в порядке вещей, словно так и должно было быть, и кроме нее никто не мог появиться на этом пороге.

Ее пленительные волосы были рассыпаны по плечам, и выглядела она еще более прекрасной, чем в зале библиотеки. Но поразила его не столько эта ослепительная красота, сколько то, как она вошла…. Поразило так, что у него перехватило горло…. Воздух застыл внутри, как неприятный, терпкий комок…. Она была обнажена! Она была абсолютно голой и белое тело, как мрамор, сверкало в воздухе. Ее манящее тело было совершенным, и в то же время – абсолютно живым. В мягких изгибах ее соблазнительной плоти была сама жизнь, и он видел ее волны. Это было цунами, тайфун, ураган – мягкая, шероховатая плоть женщины, мерцающей в тусклом свете утра, женщины, манящей к себе, с совершенным телом, от которого разом ушел весь воздух…. Она медленно входила в комнату, плавно, как корабль, плывя к нему, протягивая вперед руки:

– Иди ко мне! – с каждым шагом приближаясь все ближе и ближе. Он почувствовал, как дрожат его руки, и отступил инстинктивно назад…. Впился ногтями в подоконник….

– Иди ко мне! – ее соблазнительная поза звала его, ждала только его, не понимая, почему он не идет…. Ее глаза сверкали, как драгоценные камни. Наконец она подошла вплотную, он почувствовал раскаленный жар ее тела, увидел мягкую шероховатость ее груди…. Подняв руку, она легко погладила его по лицу…. Он шагнул к ней от кратковременной потери сознания, от безумия, с которым уже не мог совладать…. Шагнул в манящую бездну ее соблазнительного тела, чтобы ощутить раскаленный жар ее объятий….

Она обняла его. Это были сильные объятия… Что-то железным обручем прижало его руки к бокам… Но вместо лица красавицы, вместо поцелуя оглушающей страсти он видел чудовищное лицо монстра, а в разрезах глаз – черную, пугающую бездну, и ощутил зловонное дыхание мрачных, чудовищных глубин, полных демонами из самых страшных кругов ада….

Тогда он оттолкнул ее, отбросил от себя прочь… Лицо ее стало черным – пугающее лицо жестокого демона. Она рассмеялась. В смехе этом не было ничего человеческого.

– Ты мой. Ты давно принадлежишь мне.

Он замер. Застыл словно от ледяного ветра, вдруг сковавшего смертельным холодом все тело и мысли.

– Ты уже стал моим… Ты сделал все, чтобы стать моим… теперь тебе нужно только ко мне вернуться…

– Нет! – крик вырвался из него словно против его воли, – Это неправда!

– Тогда смотри…

Вместо комнаты он вдруг увидел снег, на который падали отблески пламени… Услышал истерический женский крик… И хриплый голос, шепчущий молитву, в которой уже не было смысла. Он почувствовал вкус жара на губах и туман в голове, какой бывает только от высокой температуры. Увидел нелепые обои в цветочек в провинциальной гостинице… Темное пятно копоти на стене… Запах гари, который преследовал его по ночам с того злополучного дня. Он понял. Убийство священника… Гибель священника, в которой он был повинен так, словно подпалил его дом своими собственными руками.

– НЕТ!!! – вопль вырвался из него из самой темной, пугающей глубины, о которой он даже не представлял раньше, – нет, я не буду твоим! Нет! Ты не тронешь мою душу!

Демон смеялся. Возможно, потому, что у него давным-давно не было души. И тогда, сам не понимая, зачем, он принялся шептать про себя молитву. Может быть, ту самую молитву, которую читал погибший священник в страшный миг своей смерти.

В тот же миг его руки пронзило невыносимой болью, и он увидел, что пальцы его касаются зажженного пламени. Лицо монстра с окровавленными клыками и оскаленной гнилостной пасть сменил костер. Пламя вспыхнуло неистовым взрывом, яркой вспышкой чудовищной силы, мгновенно опалив его лицо, руки и волосы. Ударной силой горячего воздуха от костра он был отброшен назад, в стену, но пламя все равно палило его кожу, и некуда было отступать.

Потом он почувствовал сладкий, тошнотворный запах, и в пламени появилась фигура. Это была фигура женщины, цепями прикованная к столбу в бушующем круге огня. Пламя пожирало ее лицо, тело, уже спалив одежду. Он видел, как пряди волос слазили с черепа, а глаза вытекали из глазниц. Как струилась кровь из обожженных огнем жил. Всем своим телом он чувствовал невыносимую муку женщины, еще живой, и каждой капле своей крови – каждую каплю ее крови….

Боль била ему в мозг, в уши, в сердце, как набат, пришедший из преисподней. Женщина заживо корчилась в огне, а раскаленные цепи, расплавленный металл вплавлялся в ее страдающую плоть, причиняя муки, которых не заслуживает ни одно живое существо ни на этом, ни на том свете. Но вдруг сквозь фон этого кошмара он разглядел что-то другое…..

Он увидел длинную вереницу фигур в белом, капюшоны у которых были надвинуты на лицо. Увидел пояса с эмблемой собачьей головы, оскаленную пасть бронзовой собаки на белом поясе. Монахи… Монахи-доминиканцы. Они пели, их лица монотонно двигались в такт тягучей мелодии… И на какое-то мгновение этот монотонный речитатив полностью заглушил крик женщины.

Жар палил его кожу, причиняя настоящую боль. Он жмурился изо всех сил, пытаясь не видеть корчащуюся в огне фигуру… Но темнота не пришла: внезапно он увидел яркую вспышку, постепенно обретающую реальные очертания все четче и четче… И от этой четкости ему вдруг стало страшней, чем от фигуры в огне. Он увидел, как детская кукла (уже знакомая ему детская кукла, дешевая игрушка с волосами из пакли в холщовом платьице) падает с чердачного окна вниз, на булыжники мостовой… И, упав, остается лежать на камнях…. Лежать, нелепо раскинув поломанные руки…. Монахи исчезли, огонь исчез, и с оглушительной силой он услышал незнакомый голос ребенка, напевающего нескладную песенку. Слова отчетливо отдавались в его голове, и каждое слово почему-то отдавалось нестерпимой болью:

– Светлые на нее облака, светлая и синяя река… вместе будем мы с тобой всегда… милая мамочка и я… милая мамочка и я….

После этого он увидел яркую вспышку света. В этом вспышке исчез демон. Ускользающим сознанием он вдруг почувствовал, что демон не исчез не случайно… Боится… Неужели эта вспышка был потусторонний страх темного существа? Он не знал. Странный голос, зазвучавший неизвестно откуда, прогнал монстра. Он увидел это, прежде чем потерять сознание. Потом пришла темнота.

Он очнулся, лежа на спине, все продолжая закрывать лицо руками. Потом отнял их – с огромным трудом. В комнате ничего не изменилось, все было, как прежде. Его руки и рукава рубашки были покрыты сажей. Внезапно он почувствовал сильную боль в щеке, провел пальцами – на пальцах осталась кровь. Поднявшись, он посмотрел в окно, увидел отражение: в том месте на его щеке, где прикоснулись пальцы женщины, зияли три воспаленные, кровоточащие раны.

Он выбежал в коридор и остановился, прислонившись к стене, чтобы перевести дух. В коридоре было светло. Сквозь большой световой плафон в потолке попадали лучи дневного света. Отдышавшись, он огляделся: в коридор выходило множество дверей, но все они были закрыты (в том числе и входная, прочно запертая на замок). За его спиной, в оставленной им гостиной (превратившейся на несколько минут в ад) была полная тишина. Казалось, весь дом вымер, и от этого ощущения мурашки бегали по коже. В тишине всегда существовала опасность. Он знал это лучше, чем кто-нибудь другой. За какой из дверей скрылся Славский? Он сделал несколько шагов вперед, и вдруг остановился, как вкопанный. Бежевый ковер на полу пересекала красноватая струйка, быстро бегущая из-под одной закрытой двери. Она текла по ковру, пересекала узкий коридор и образовывала лужицу у противоположной стены. Мутное озеро темно-багрового цвета. Ему все стало ясно. Кровь. Он ударил плечом в дверь. Дверь открылась. Он попал в кабинет Славского.

Профессор Славский лежал посередине комнаты на полу, на спине, широко раскинув руки в сторону, ноги держа неестественно прямо. Напряженность его позы чем-то напоминала позу на кресте. Головы у Славского не было. Труп был обезглавлен.

Стол (огромный, дубовый, массивный стол кабинета) стоял напротив двери и занимал почти все пространство между двумя окнами. Голова профессора стояла посередине этого стола. Глаза были открыты и выражали неописуемый ужас. Крови было так много, что казалось – весь пол комнаты залит кровью. Именно ее остатки вытекали за дверь. На теле (на руках, голове, туловище, лбу) были вырезаны перевернутые кресты. Из-за этого Славского было почти не узнать – казалось, все тело покрывает какая-то жуткая татуировка багрового цвета. На одном подоконнике стояли 13 черных свечей. Самая большая свеча возвышалась в центре над остальными. Все свечи были зажжены, горели ровно и от них к потолку поднимались тонкие струйки коптящего дыма.

С трудом преодолев отвращение, он подошел к письменному столу. Разумеется, никакой рукописи на столе не было. Бумаги на столе Славского были разложены очень аккуратно (что было резким контрастом по сравнению с неряшливой гостиной). Видно было, что к своей работе Славский относился серьезно. На его столе было много разных бумаг. Только рукописи среди них не было. Он узнал бы свою рукопись из тысячи, возможно, даже из миллиона, не спутал бы ни с чем…. Но путать не пришлось – на столе ее не было. Рукопись исчезла. Не соображая, что делает(оставлял свои пальцы везде, где только можно) принялся рыться в ящиках стола. Бессмысленно. Рукописи не было.

В одном из ящиков стола он нашел маленький туристический проспект Н-ского замка. Перелистав его, решил забрать с собой. Потом вышел в коридор. Окно кухни выходило на задний дворик, где здание соприкасалось с другими домами. Хотя бы в этом ему повезло…. Он вылез в окно, взобрался на крышу и перепрыгнул на соседнюю с ловкостью кошки (хотя на самом деле не чувствовал своих ног). Крышами выбрался на другую улицу. Его никто не заметил.

 

2013 год, Восточная Европа

Площадь перед вокзалом была большой и шумной. Его одежда была в полном беспорядке – разорвана, грязна. Волосы были всклокочены, на щеке – рана. Щека распухла, рана продолжала кровоточить, и кровь стекала на воротник куртки. Прохожие шарахались от него, и он обрадовался тому, что на площади не оказалось полиции.

Кафе было маленьким и убогим. Врач сидел за столиком в углу. Перед ним высилась большая кружка пива и миска, полная маленьких горячих пирожков. Он жадно поедал пирожки, запивая их пивом, но, увидев его, мгновенно бросил это занятие:

– Наконец! Что с тобой?

– Заплати по счету, и быстро уходим!

Врач положил деньги на столик и он вытащил его из кафе. Пробежав площадь, они остановились в каком-то глухом переулке.

– Что произошло? У тебя такой жуткий вид… Куда мы идем?

– Нам нужно как можно скорей выбраться из города! Профессор мертв. Рукопись исчезла. Его убил тот же, кто убил женщину и водителя автобуса. Рукопись забрал убийца.

– Куда мы поедем?

– В Н.! Там хранятся личные архивы отца Карлоса. К тому же, этот замок слишком долго был его тюрьмой. Он достаточно важен. Я думаю, там мы сможем обнаружить что-то новое.

– Здесь поблизости живет один мой приятель. Мы можем зайти к нему и привезти тебя в человеческий вид.

– Ты уверен, что пока ты будешь приводить меня в человеческий вид, он не побежит в полицию за своими 30 серебряниками?

– В таком случае мы уйдем быстрее, чем он вернется!

Они долго звонили в дверь какого-то убогого домика на первом этаже. Никто не открывал. Врач сообщил:

– Не беда, я знаю, где ключ…

Он порылся под ковриком возле входной двери. Вскоре они оказались в тесной квартирке, заставленной всевозможной мебелью.

– Неужели он живет здесь? – он ходил по комнате, рассматривая разные вещи (иногда среди них попадались очень интересные – к примеру, чучело ящерицы или модель парусника из глины).

– Нет, конечно. Это что-то вроде творческой лаборатории – он художник. Он большой оригинал и у него много разных квартир во всех концах города. Подожди, здесь записка (он сорвал какой-то листок со старинного шкафа). Так…. Уехал на две недели… Приеду в лучшем настроении, чем уехал… Нам повезло больше, чем я думал! Теперь нас никто не увидит. Мы можем целый день находиться здесь, а ночью выбраться из города. Поедем на попутных машинах. Или постараемся сесть в поезд. Теперь сиди спокойно, я займусь твоими ранами.

Он мучительно терпел все неприятные врачебные процедуры и, наконец, все было закончено. Врач с удовлетворением захлопнул аптечку.

– Теперь ты похож на человека. И в рану больше не попадет инфекция.

– Нам придется выйти за продуктами.

– Ты останешься здесь. Я пойду один.

Он устроился на старом диване, нашел какую-то книжку и рассеянно принялся читать с середины, не понимая ни слова из того, что прочел.

Когда дверь громко хлопнула, он так перепугался, что мгновенно вскочил с дивана. И действительно, было от чего перепугаться: в комнату ворвался врач, но совсем не в том состоянии, в котором из нее выходил! Его лицо было перекошено, изо рта вырывались клубы пара, глаза бешено блуждали по сторонам, а руки дрожали. Он выглядел так, как будто лицом к лицу встретил собственную смерть…. Вдобавок ко всему, он почти не мог говорить. С силой встряхнув за плечи, усадил. Налил стакан воды. Зубы выбивали нервную дрожь о толстые стеклянные грани. Через некоторое время врач смог начать говорить.

РАССКАЗ ВРАЧА.

«Я спокойно шел по центральной улице, направляясь к супермаркету поблизости, и глазел по сторонам. Людей на улице было достаточно много, но на меня никто не обращал внимания. Впереди виднелась уже вывеска магазина, и я прибавил шаг… Именно тогда появилась старуха. Выскочила наперерез из какого-то переулка и бросилась прямо навстречу. Старуха выглядела совсем древней (не меньше 80-ти), в рванной, перепачканной грязью одежде, без зубов, с всклокоченными седыми волосами, длинные пряди которых беспорядочно свисали, еще больше усиливая сходство с отвратительной, растрепанной ведьмой. У нее было морщинистое лицо цвета печеного яблока и маленькие красноватые глазки совсем без ресниц. Она была более, чем страшной – просто пугающей, и это впечатление страха еще более усиливалось вблизи.

Очевидно, это была городская сумасшедшая, одна из тех, которых так много на улицах всех больших городов. Старуха двигалась, словно приплясывая, энергично жестикулировала руками и не сводила с меня своих красных воспаленных глаз, от которых по коже бежали просто ледяные мурашки! Испустив истошный крик, она вцепилась в меня обеими руками. Ее иссохшие пальцы были похожи на птичьи когти, и держали очень цепко. Старуха истерически завопила:

– Это он! Посмотри, что он со мной сделал! Сам сатана! Сатана! А-а-а-а…….

Перепугавшись до полусмерти, я попытался врываться. Но не тут-то было! Все попытки отцепить страшные руки закончились неудачей. На нас уже стали оборачиваться.

– Он жег меня огнем, чтобы забрать мою душу! Он заставил меня идти сквозь огонь! А-а-а-а…. Я знаю тебя! Ты, это ты виноват в этом! Ты идешь туда, куда идет он! Ты видишь то, что видит он! А-а-а….. Но она спасет меня от страха смерти!

Изо рта бил фонтан зловонной слюны, а сумасшедшие глаза вылезли из орбит. Кое-кто из любопытных остановился поблизости поглядеть, но большинство все-таки продолжало спешить дальше, намеренно ускоряя шаг:

– Зачем ты идешь с ним?! – вопила старуха, – зачем ты хочешь увидеть то, что увидел он? Уходи! Оставь нас в покое! Беги от него! Разве ты не видишь, что он проклят? Он проклят! Проклят! Он хочет зажечь огни снова! Огонь! Огонь! Много огня! Ты сгоришь в нем!

Наконец мне удалось отцепить руки старухи. Я отшатнулся назад, ударился спиной о стеклянную витрину какого-то магазина и закричал, схватив себя руками за волосы… Когда я оторвал руки от лица, никакой старухи поблизости не было. Она исчезла, словно провалилась сквозь землю. От нее не осталось и следа. Вокруг собралась толпа. Прозвучало слово «полиция». Растолкав всех вокруг, я бросился бежать прочь и бежал до самого дома, даже не переводя дыхание.»

– Ну и что? – рассказ врача оставил его равнодушным, – подумаешь, сумасшедшая старуха! Чего тут пугаться?

– Ты не понимаешь… Она ведь сама набросилась на меня и говорила такие страшные вещи… Я часто видел это в своих снах…

– В каких снах? – врач выглядел таким несчастным и перепуганным, что он поневоле взял серьезный тон, – что именно ты видел во сне?

– Костер. Как будто я горю в этом костре. И вокруг какая-то дикая, воющая толпа. Они воют, кричат… Это такой ужас… Словами не передать… И старуха словно говорила об этом… Она кричала, что меня сожгут в огне. Сожгут… совсем как в моем сне.

Он сжал его руками за плечи, встряхнул:

– Успокойся! Прекрати! Немедленно успокойся! Ты должен быть сильнее. Намного сильнее. Мы вступили на тяжелую дорогу. В борьбу, исход которой не известен. Я не знаю, за что и ради чего мы боремся, но кто-то очень хочет, чтобы мы не дошли до конца. Разве ты еще не понял, что нас просто пугают? Тебя напугали, как маленького ребенка, а ты уже готов сложить лапки! Я знаю, что ты не трус. Мне очень нужна твоя помощь. А если эти черные силы взялись уже за тебя, значит, мы движемся в правильном направлении.

Врач успокоился. На его лице появилось подобие живой улыбки, а плечи расслабились. Он прошел через всю комнату и с размаху плюхнулся на диван:

– Мы остались без еды!

– Это еще не самое страшное, правда?

– Если так, то я хотел бы рассказать тебе одну историю. Время все равно есть.

– Какую историю?

– Садись!

Заинтригованный, он сел на журнальный столик.

 

2009 год, Восточная Европа, рассказ врача

«Был 2009 год. Я впервые приехал в эту страну устраиваться на работу. Я прошел собеседование в больнице, и на следующей неделе должен был приступить к работе. А пока у меня оставалось свободное время, и я решил осмотреть город.

Я как сейчас помню тот день – полный тепла и солнечного света. Прекрасный день с прозрачным воздухом и неповторимым ароматом ранней весны. Это был день, в который после сумеречной, долгой зимы оживает все вокруг, и нахлынувшие чувства, эмоции, желания, фрагменты предвкушения счастья заставляют просто парить над землей, возносясь словно на крыльях – все выше и выше. Я гулял с утра до самого вечера. Фруктовые деревья были в цвету, и удивительный белый цвет был повсюду, а на ветках пробивались первые почки. Яркое, ослепительное, теплое солнце согревало город своими щедрыми лучами, и в этом сиянии город казался словно игрушечным, изваянным из драгоценных камней и оттого словно способный поместиться в моем кармане.

Я наслаждался воздухом и теплом. Душа моя согревалась под целительным воздействием этих лучей, и, наверное, я был счастлив. Все вокруг казалось мне прекрасным. Распахнув пальто, я медленно шел по улицам, и улыбался этому чарующему городу, его узким улочкам, старинным особнякам и дворцам, застывшей музыке камня. В таком приподнятом состоянии духа я свернул с центральной улицы и углубился в лабиринты узких улочек старого города. Мне навстречу попадались низкие двухэтажные домики, бедные лавочки, особняки с тихими садиками – все чистенькое, аккуратное, красивое, хоть и немного строгое.

Постепенно я свернул в какой-то маленький, почти незаметный переулок, в котором не было ни души. Кроме того, в переулке была удивительная тишина – настолько поражающая в самом сердце огромного современного города, что я остановился прислушаться. Так, прислушиваясь, я смотрел по сторонам, и увидел шпиль церкви. Это была совсем крошечная церквушка, белый игрушечный домик, окруженный уютным зеленым палисадником и узорчатой чугунной оградой. Было что-то деревенское в этом маленьком кусочке городского пейзажа. Сама церковь вблизи показалась мне уютным обиталищем добродушного сельского священника – все было таким белым, аккуратным и спокойным, что я даже заглянул за ограду, чтобы рассмотреть за церковью домик священника, но ничего не увидел.

Внезапно я заметил, что церковь служит концом переулка, тупиком, и находится как бы в стороне от остальных зданий. Но самым удивительным было то, что и выбеленная дверь церкви, и чугунная калитка были закрыты. Это показалось мне любопытным. Я специально подошел к калитке, подергал несколько раз. Закрыто. Дальше… Честно говоря, я не понимаю, почему поступил именно так… Сейчас мне было бы очень трудно его объяснить, но тогда все казалось вполне логичным. Словом, я перемахнул через решетку и прыгнул в садик. Вокруг по-прежнему никого не было. Дверь церкви была заперта так же прочно, как и калитка. Внезапно мне жутко захотелось попасть внутрь! Это было просто испепеляющее желание! Я чувствовал себя так, словно умру, если не попаду внутрь! Попасть туда вдруг стало смыслом всей моей жизни, и ноги сами понесли меня направо, за угол, где я увидел раскрытое наполовину окно. Я открыл окно полностью и без труда пролез внутрь церкви.

Это был маленький католический храм, в котором было достаточно темно. Потом глаза привыкли к полумраку, и я различил длинные ряды деревянных скамеек. Убранство храма показалось мне бедным и строгим. Никакой позолоты, никаких икон и расписных потолков – лишь простой камень и деревянные кресты. Когда глаза привыкли к темноте и я стал видеть так же хорошо, как на улице, я пошел вперед, к алтарю. Я различал суровые лица каменных святых. Мне показалось (невероятно глупая мысль!), что они смотрят на меня словно с укором. А возле алтаря, в глубине…. Возле алтаря кто-то был. Я различил черную человеческую фигуру, стоящую перед алтарем на коленях. Наверное, священник. Меня прошиб холодный пот. Я представил себе выражение лица этого священника…. Может быть, он даже вызовет полицию. Но что же делать… Поздно теперь отступать. Придумаю что-то, объясню, в крайнем случае – заплачу штраф. Раз уж начал – следует идти до конца. И я продолжил медленно идти вперед, к застывшей человеческой фигуре.

Когда я подошел совсем близко, на расстояние вытянутой руки, человек обернулся. И я застыл на месте, как пораженный громом. Это был ребенок! Маленькая девочка лет 7, максимум – 9 лет! Ребенок. Девочка во взрослом монашеском одеянии, в настоящей одежде взрослой монахини. Она стояла на коленях, сложив руки в молитвенной позе, но, увидев меня, быстро опустила их вниз. Полы черного одеяния стелились за ней, как длинный шлейф. Черный капюшон упал с головы, и по плечам рассыпались длинные золотистые волосы. Это был удивительно красивый ребенок! Боже мой, я никогда не видел такой красоты! Девочка казалась сошедшей с какой-то средневековой картины. Ее розовые щечки были как у фарфоровой куклы, а глаза казались совсем темными и бездонными. Взрослое одеяние монахини казалось грубой, жестокой шуткой.

Девочка поднялась на ноги и стояла теперь прямо напротив меня. Ряса была слишком велика и тоненькая фигурка казалась замотанной в нее, как в покрывало. Мне показалось невероятно жестоким замуровывать эту живую детскую красоту в черное платье монахини! Словно заживо похоронить в склепе. Внезапно мне захотелось подхватить ее на руки и вынуть, вырвать из этого черного балахона! Мне казалось это единственно разумным поступком, но… но я не смог. В ее облике было что-то очень серьезное. Сначала я даже не понял, что, но потом… Это были ее глаза. Огромные глаза, похожие на темные озера, в которых светилась невероятная взрослость и печаль. Это были совсем не детские глаза. Это были глаза взрослой женщины, к тому же, много повидавшей на своем веку. Так смотрят дети, пережившие какую-то очень страшную войну. Дети, резко переставшие быть детьми на протяжении суток или одной ночи.

Мы стояли и смотрели друг на друга достаточно долго, как вдруг девочка улыбнулась. Ее улыбка засияла на личике, как маленькое солнышко, и внезапно она сказала:

– Это ты! Наконец-то ты пришел!

Я растерялся. Так растерялся, что не смог сказать ни одного слова. Девочка сделала шаг по направлению ко мне:

– Это ты! Ты пришел! Я так долго тебя ждала… так долго…

Внезапно девочка запнулась, и по ее лицу промелькнула мимолетная тень.

– Нет. Это не ты. Я снова ошиблась… – и вдруг пронзительно завизжала, подняв над головой маленькие кулачки, потрясая ими в порыве дикой (совсем не детской) злобы:

– Нет! Нет! Нет!

То, что произошло дальше…. Я никому не рассказывал об этом… И не рассказал бы никогда, если б не эти обстоятельства. Фигура девочки стала расти прямо у меня на глазах, поднимаясь к потолку… Ее глаза засветились красным на белом лице. Теперь это были глаза жестокого, кровожадного демона. Я почувствовал, как от ужаса дыбом встают на моей голове волосы. Потом она резко выбросила руки вперед и на меня вырвался страшный сноп пламени, сметающий все на своем пути… Ее глаза засветились красным, теперь это были пылающие глаза самого дьявола… Скамейки передо мной загорелись… Я бросился бежать, прижался к стене. Она бросала в меня пламя снова и снова, с такой неистовой ненавистью и яростью, от которых стыла кровь в жилах… Все вокруг горело. Огонь распространялся очень быстро. Становилось тяжело дышать. Из глаз потекли едкие слезы. Огонь был на стенах, на полу… Какая-то икона загорелась с оглушительным треском и словно взорвалась, выбросив горящий обломок прямо на мою руку. Я взвыл от нестерпимой боли. И в тот момент до меня донесся оглушительный голос, полный сатанинской злобы (а я уже не видел ее фигуры, совсем не различал из-за дыма и огня):

– Нет! Это не он снова! Не он!!!

Вдруг я увидел, как в пламени появилась какая-то фигура. Это была фигура человека, корчившегося в огне. Я видел, как огонь уничтожает тело, волосы, как льется кровь, слышал, как лопается кожа, обнажая кости, как вздувшийся нарыв…. Фигура корчилась от нестерпимой муки…. В какой-то момент мне показалось, что это фигура взрослой женщины… Женщины с длинными волосами… Я закричал от ужаса и бросился бежать.

Я не помню, куда бежал. Помню только, что с треском и грохотом вывалился в какое-то окно. По рукам текла кровь. Снова перелез через решетку. Отбежав на достаточное расстояние от церкви, я остановился, тяжело дыша. Мне показалось, что пожар в церкви привлечет много народу, что хотя бы кто-то откроет окна. Но в переулке по-прежнему была тишина. Не было никого. И ни одно окно не открылось. Я остановился в недоумении. Обернулся. Церковь целой и невредимой возвышалась за мной. Сначала я замер, не веря своим глазам. У меня было стойкое ощущение, что я уже сошел с ума. Но потом… Потом я решил вернуться. Не знаю, откуда взял силы, но я вернулся туда. В церкви не было никакого пожара. Даже то окно, через которое я выпрыгнул, не было разбито, а на моих руках и лице не было никакой крови.

– Хотите осмотреть церковь?

Пожилой священник с добродушным лицом (точь-в-точь такой, каким я представлял его раньше) стоял возле открытой калитки. А двери церкви были открыты настежь. И было видно, что внутри горят свечи, множество свечей. Я отчетливо вспомнил, что, когда я вошел в церковь в первый раз (когда там была девочка), ни одна свеча ни горела.

– Что это за церковь?

– Церковь Всех Святых. Вы иностранец?

– Да.

– И не католик?

– Нет.

– Тогда вы можете зайти внутрь и осмотреть, как музей. У нас есть очень древние иконы. Пожалуйста, входите!

Я собрал в кулак все свое мужество – и вошел. В этот раз все показалось мне совершенно другим. Не таким, как прежде. Горели свечи. И убранство внутри было более богатым и современным.

Внезапно я почувствовал сильную боль в руке. Украдкой взглянув на ладонь, я увидел, что там – большой ожог. Перевернутый крест. Точно такой, как мы видели в том страшном призрачном замке. Я подошел к алтарю, слушая бормотание священника. Тот с удовольствием рассказывал историю своей церкви. Наверное, я оставил у него ужасное впечатление о себе конкретно и об иностранцах в целом…. В тот момент, когда я подошел к алтарю… Как только подошел, я почти пулей вылетел вон. Мне показалось… Наверное, это прозвучит глупо, нелепо, но… Если уж говорить, то говорить до конца…. Там, возле алтаря, лежала одна вещь. В том самом месте, где девочка стояла на коленях. Только ты не подумай, что я сошел с ума! Но мне показалось… Показалось, что это детская кукла!

 

2009 год, Восточная Европа, рассказ врача

«Теперь я должен продолжить свой рассказ. Я рассказал только первую часть, но есть еще и вторая. Она не менее важная, чем предыдущая. Ровно через месяц после происшествия в церкви у меня было ночное дежурство в больнице. Та ночь выдалась бурной. Где-то за городом произошла крупная дорожная катастрофа. Столкнулись автобус, полный пассажиров, и железнодорожный состав. Жертв была масса. Многие погибли на месте. Мы просто сбились с ног, принимая бесконечный поток раненных, многие из которых умирали у нас на столе. Это была чудовищная, страшная авария. Таких выпадает немного за всю практику. Я провел на ногах почти всю ночь, в огромном напряжении. Операция следовала за операцией. К счастью, многих мне удалось спасти. Было пять часов утра, когда закончилась последняя операция. Только в начале шестого я смог зайти к себе в кабинет, чтобы прилечь. Но только я успел выпить немного сока, как в кабинет заглянула дежурная медсестра.

– Доктор, там… там…. Привезли еще одного…. – лицо девушки выглядело очень испуганным, непривычно испуганным, и это привлекло мое внимание. Это было странно. Профессиональная медсестра со стажем, она видела в лицо и любые ужасы, и смерть. Она должна была привыкнуть к любому зрелищу ран и смерти за все время своей работы. Что же могло так ее испугать?

– По-прежнему катастрофа? – спросил я, в надежде потянуть время и посидеть лишние три минуты (а может, заодно и пролить свет на выражение ее лица).

– Нет. Это… – девушка запнулась, – это неудавшийся самоубийца, кажется…. Доктор, вам лучше самому пойти посмотреть! Я никогда такого не видела! Никогда!

И быстро выбежала, хлопнув дверью. Делать нечего – нужно было идти. Я оставил свой сок и нехотя пошел в приемный покой. Я шел медленно. В коридоре, возле стеклянной двери приемного покоя я увидел двух врачей из соседнего отделения. Перешептываясь, они смотрели сквозь стекло, не решаясь входить. У обоих были вытянутые, побледневшие лица, и выглядели они тоже странно. Я вошел в дверь. Но меня чуть не сбила с ног молоденькая медсестра из соседнего отделения. Девушка бежала прочь из приемного покоя, одной рукой сжимая маленький золотой крестик на груди, а другой – неистово крестясь.

Моим глазам открылось страшное зрелище. На каталке лежал абсолютно голый человек. В первый момент было невозможно определить его возраст. Мне показалось, что кожи у него вообще нет. Все лицо и тело представляло собой страшное кровавое месиво, на котором неестественно ярко светились белки глаз, выпученных от невыносимой боли. А вместо губ… Я увидел только белые зубы посреди черепа. На его лице не было губ. Губы были срезаны полностью, обнажая всю челюсть. Это был настоящий кошмар. Вздрогнув, я взял себя в руки и подошел осматривать тело.

Это был молодой мужчина, явно моложе сорока. Его темные волосы слиплись от крови. От болевого шока он был без сознания. Я сомневался, протянет ли он хотя бы 10 минут. Первое впечатление было ошибочным. Кожа была, но… Но все его тело и лицо были изрезаны крестами и очень глубокими точками, как будто в него вкалывали длинные иглы. Именно поэтому создавалось такое впечатление, что кожи у него нет. А ноги… За всю свою практику я впервые видел такие раны. Обе его ноги были раздроблены почти до колена, причем в мелкое крошево были превращены кожа, кости. От пальцев, от формы ноги не осталось даже следа. У меня создалось впечатление, что они были раскрошены каким-то специальным приспособлением из дерева и железа, сдавливающим ногу и ломающим кость на мелкие кусочки.

Такие раны нельзя получить от несчастного случая, даже от самой страшной автомобильной катастрофы. Такие раны наносят только специально, но я очень сомневался в том, что эти повреждения человек может нанести себе сам. Я ввел ему обычные обезболивающие, дезинфекционные средства. Велел медсестру обработать кожу, поставил капельницу с физраствором, ввел антибиотик. Я знал, что все бесполезно. Этого человека нельзя было спасти. Обернулся к санитару:

– Кто его привез?

– Скорая помощь. Его подобрали на улице.

– Где именно?

– Я не знаю. Кажется, возле какого-то заброшенного дома в бандитском районе.

– А почему решили, что это самоубийство?

– А это дежурная медсестра так решила. Она почему-то страшно перепугалась.

– Этот человек – не самоубийца. Нужно поставить в известность полицию. При нем нашли какие-то документы? Может, вещи?

– Ничего. Он был абсолютно голый. И лежал на земле. Кстати, полиция уже в курсе. Скорую помощь вызвала полиция. А полицию вызвал прохожий, который проходил по той улице.

– Ну и где полицейские?

– Уже уехали. Это полиция велела дежурной в приемном покое записать как неудавшееся самоубийство.

– ЧТО?!

– Они настояли на этом. Та и записала, чтоб не связываться. Кто захочет связываться с полицией? Может, у них были веские причины. На словах они что-то говорили, что это может быть очередное ограбление или бандитская разборка. Они уехали, оставив одного полицейского, чтобы тот проверил, как напишет медсестра про самоубийство. Та написала, и полицейский уехал.

Я не успел расспросить дальше про этот абсурд (просто не укладывающийся у меня в голове). В этот момент раздался какой-то звук. Я обернулся и увидел, что пациент пришел в себя и пытается что-то сказать. Я быстро подошел к нему, а санитар, воспользовавшись этим, пулей вылетел из палаты.

– Она… она… – голос его звучал так тихо, что я с трудом различал слова.

– Кто она? – я попытался поддержать его голову.

– Третье пришествие! Последнее царство! Она здесь! Она отомстит за меня … (дальше пошел поток каких-то слов на непонятном языке, я не понимал, что он говорит и что это за язык).

– Кто вы? Как ваше имя? Имя?

Но он продолжал бормотать на том же самом языке, не обращая на меня никакого внимания.

– Кто это сделал?

Мужчина вдруг заговорил совершенно нормально:

– Орден. В городе вновь появился великий инквизитор. Я пытался от него спастись, чтобы он не отправил меня на костер, но не смог. Меня пытали «испанскими сапогами», с меня заживо сдирали кожу, но я ничего не сказал!

Я полностью потерял дар речи. Ну представляешь себе, вдруг услышать такое? Вроде бы ты готов ко всему, и вдруг оказывается, что существуют вещи, которые ты никак не можешь переварить… Первое, что я смог пробормотать, было:

– Кто появился?

– Отец Карлос Винсенте. Карлос… Винсенте…

– Это он сделал с вами такое?

– Орден! Орден! Орден!

Из ран стала течь кровь. Он захрипел, захлебываясь. Резким движением вырвал из вены капельницу. Руки его поднялись вверх и стали дрожать, пальцы скрючились…. Я перепугался, начал пытаться опустить его руки вниз… И в тот момент в комнате вдруг зазвучал молодой, красивый, женский голос. Голос женщины, удивительной силы и красоты. В этом голосе звучала такая нежность и страсть, что можно было совершенно потерять голову, и, бросив все, пойти за этим голосом на край земли. Голос зачаровывал, проникал в каждую клетку мозга, в душу. Я никогда не слышал подобного пения! Мелодия плавно лилась тонкой серебряной нотой, и, казалось, прекраснее просто ничего не может быть!

Истерически завизжав, медсестра выскочила из палаты. Я остался один. Между тем мелодия усилилась, зазвучала громче. Я узнал в этой мелодии напев известного церковного гимна, переделанный на популярный лад. Странная смесь для палаты интенсивной терапии, в которой находится умирающий!

Вдруг рука человека дернулась к стене и прямо на ней, кровью, принялась выводить дрожащие буквы. Он начертил эти буквы кровью из ран, которые были на кончиках его пальцев. DOMINI CANES. Закончив писать последнюю букву, умирающий издал предсмертный хрип и уже через секунду был мертв. Пение прекратилось – так, как будто его никогда и не было. Я так и не понял, кто это пел: то ли он, то ли этот прекрасный голос исходил прямо из его тела…. Я подошел поближе к стене. Надпись была сделана достаточно ясно и четко: DOMINI CANES. Я врач и понимаю латынь. Означало это: собаки господа. Что могло это означать? Собаки господа… Его правая рука была откинута в сторону, и внезапно я обратил внимание на тыльную сторону его ладони. Было достаточно ясно видно сквозь кровь. На его ладони была ясная черная татуировка. Перевернутый крест. Точно как ожог на моей ладони. Точно как символ, который мы видели в том дьявольском монастыре. Тело увезти в морг. Больше пациентов не привозили. Утром, к концу моего дежурства, я зашел в ту самую комнату. Никакой надписи на стене не было. Я спросил медсестру, кто стер надпись. Она посмотрела на меня очень странно, а потом сказала, что никакую надпись никто не стирал. Надписи вообще не было. Кроме меня, ее никто больше не видел.

Тот случай не шел у меня из головы. Я был так заинтригован, что несколько ночей не мог спать. И больше, чем кошмар ран, меня мучило одно обстоятельство. Ты даже не сообразишь вначале, какое. Больше всего меня мучили странные действия полиции. Почему полиция поступила так странно? Зачем вмешались, заставив написать нелепый вердикт о неудавшемся самоубийстве? И почему дежурная медсестра в приемном покое, отвечающая за оформление документов, так беспрепятственно послушалась их? Все это я не мог объяснить. На следующий день я отправился в приемный покой, чтобы посмотреть карточку этого пациента. Но….меня встретила совсем другая сотрудница. Медсестра, работающая на этом месте прошлой ночью, ушла в долгий отпуск, и никто не знал, когда она вернется и вернется ли вообще… А новая отказалась показать мне карточку и даже обещала пожаловаться главврачу, если я не оставлю ее в покое. Уговорить ее было невозможно. Мне показалось даже, что она чего-то боится. Еще через несколько дней я тайком влез в компьютерную сеть больницы, и попытался найти следы этого человека в компьютере. Их не было. В ту ночь в больнице не значился поступившим пациент с таким ранениями, не значился и приезд полиции. Никаких следов. Данные о нем либо уничтожили, либо намеренно не вносили в компьютер. Скорей – второе. Так я и не смог ничего выяснить. Что же касается полиции, то по этому поводу в больнице никто больше не появлялся. Поняв, что мои попытки выяснить что-то в этом направлении обречены на неудачу, я переключился на другое. Я прекрасно помнил надпись, и имя, которое произнес этот человек.

Отец Карлос Винсенте. Священник? Какое отношение к этому кошмару мог иметь священник? Может, покойный был его прихожанином? Я терялся в догадках. Я даже полистал адресный справочник. Во всем городе человек с таким именем (Карлос Винсенте) не значился. Чтобы попытаться хоть как-то разобраться в своих мыслях, в один из своих выходных дней я гулял по городу. Просто так, без цели, я бродил по улицам, пока не забрел в небольшой переулок. Там был маленький антикварный магазин. Очень уютный, с полосатым тентом над входом, в старинном стиле, приятно отличающийся от современных супермаркетов из стекла и металла. Я подошел к витрине, чтобы полюбоваться красивыми вазами, как вдруг… На небольшой подставке был выставлен старинный массивный фолиант, обтянутый кожей с золотым тиснением и украшенный камнями. На обложке был изображен перевернутый крест (тот самый крест, который я узнал бы из тысячи!). Итак, я вошел в магазин. За прилавком стоял пожилой мужчина благообразного вида. Я спросил о книге, выставленной в витрине.

– Молодой человек интересуется историей? Эта книга была найдена при раскопках Н-ского замка. Ее написал Великий инквизитор этих земель, отец Карлос Винсенте, еще в 15 веке. Это трактат о какой-то секте, секте огня, с которой он боролся всю жизнь. Перевернутый крест означает символ этой дьявольской секты.

Я замер от изумления:

– Как, вы сказали, его имя?

– Отец Карлос Винсенте. Инквизитор 15 века.

– Я вижу, вы хорошо знаете историю. Может быть, вы мне поможете?

– Что именно вас интересует?

– Что означает словосочетание Domini canes, собаки Господа?

– Карлос Винсенте и был такой собакой Господа! Это означает доминиканский орден, доминиканских монахов. Доминиканцы были инквизиторами, и поставляли кадры инквизиторов. Они именовали себя псы Господни, и на рясах носили эмблему собачьей головы.

Я спросил, сколько стоит книга. Стоила она целое состояние! Таких денег у меня, конечно же, не было. Я вышел из магазина и побрел прочь в еще большей задумчивости, чем раньше. Ряд таких странных событий не мог быть простым стечением обстоятельств. Я думал постоянно: на работе, дома, ночью, утром, днем… И вот в один прекрасный день я переступил порог самой крупной в городе библиотеки, расположенной в старинном дворце.

Пожилая библиотекарь сразу поняла, что я хочу.

– Вы увлекаетесь историей? Вас особенно интересует период инквизиции? Об отце Карлосе Винсенте вы сможете прочитать только в одной книге. Это имя давно стало легендой в наших краях. Вы слышали о том, что этот инквизитор сжег целый город? Целый город стер с лица земли во время «огненного» процесса катаров! С катарами усиленно боролся Конрад Марбургский, а Карлос Винсенте продолжил его дело. На руинах города выстроил монастырь, который пользовался очень дурной славой. Знаете, как называли этот монастырь? Монастырь дьявола! Говорили, что в том монастыре поселился сам дьявол – потому, что святое аббатство построили на костях. А что может быть лучше для дьявола, чем такое место? Ведь в городе Карлос Винсенте уничтожил всех женщин от младенцев до старух, и ровно половину мужчин! Оставшиеся разбрелись, кто куда по свету, и прокляли эту землю. Монастырь, построенный на крови, добра не приносит! Он и существовал недолго. В этих краях бушевали междоусобные войны, и армия крестоносцев стерла его с лица земли. Но до сих пор в тех землях никто не живет, а коренные жители шепотом передают рассказы и легенды о страшном монастыре дьявола, в котором вместо настоящих монахинь жили слуги сатаны. Страшные рассказы, честное слово! А Карлос Винсенте после этого печально закончил свою жизнь. Он был лишен сана священника и заточен инквизицией в монастырь, где и умер при загадочных обстоятельствах. Никто не знает, как и отчего он умер, до сих пор.

– Вы знаете такие подробности?

– Я читала эту книгу. Там собраны в основном легенды, но очень увлекательно, честное слово! Но, к сожалению, сейчас я не могу выдать ее вам. Книга на руках. Я выдала ее по специальному университетскому разрешению. Книга необходима для какой-то научной работы.

– Кто же ее взял?

– Женщина. Иностранка. Она американка, кажется, работает в нашем университете. Но вы не расстраивайтесь. Она обещала вернуть книгу через несколько дней. Если вы подойдете в конце недели, вы сможете ее получить. А пока прочтите вот это!

Я взял предложенные ею книги и сел за столик в глубине, все еще недоумевая, зачем я это делаю. Открыв первые страницы, я погрузился в достаточно увлекательное чтение. Так прошло минут 15. Потом я почувствовал запах странных духов. Вот, фраза получилась глупой, но что же делать, если так все на самом деле и было! Я почувствовал запах – настолько сильный и странный, что на него просто невозможно было не обратить внимание! В первый момент мне показалось, словно что-то горит – я отчетливо почувствовал запах гари. Потом к горелому примешался сладковатый аромат, очень странный, но невероятно приятный… Ничего более приятного я в своей жизни не ощущал! Потом в нем возникли нотки горечи – хвойные, пряные, как лес после дождя, и еще запах земли. Я поднял голову. Рядом со мной стояла девушка. И в первую секунду лицо ее было в тени. Но вот она выступила из тени, и я ее увидел… Сказать, что девушка была красива, значило ничего не сказать. Она была более, чем красива, она была настолько необычна, что… А! Все равно я не мастер описывать словами! Ее красота была каким-то дьявольским наваждением и поражала в самое сердце, как удар ножа. У нее были длинные золотистые волосы, изумрудные глаза, в которых проскальзывало что-то хищное, звериное – но это совсем ее не портило. Наклонив голову, она улыбалась, глядя на меня, и на какое-то мгновение от этой улыбки я просто потерял дар речи!

– Вы искали это? – она указала на что-то впереди себя, на столе, и с огромным удивлением я заметил, что перед ней лежит старинная книга в кожаном переплете – обложкой вниз. Проследив за моим взглядом, девушка перевернула книгу, и я увидел тот же самый знак – перевернутый крест. Это был точно такой же крест, на желтоватой обложке выделенный черной краской.

– Вы позволите посмотреть? – мое сердце забилось сильнее.

– Не торопитесь! – девушка с улыбкой спрятала книгу за спину, быстро схватив ее со стола, – я не позволяю посторонним разглядывать то, что так для меня ценно!

– Эта книга для вас – ценность?

– Конечно! Ведь это моя научная работа в вашей стране! И не только в стране! Во всем мире! А вы? Почему вы интересуетесь этой книгой?

– Меня интересует инквизитор Карлос Винсенте, – эти слова вырвались помимо моей воли, но девушку, похоже, они не удивили.

– Почему?

– Не знаю…

– А конкретнее?

Это начинало походить на допрос, и я растерялся. Видя мое смущение, девушка звонко рассмеялась:

– Не хотите отвечать – храните свои тайны, я их знаю и так! Вы ученый?

– Врач.

– Врач! – внезапно запрокинув голову, она расхохоталась, и этот смех прозвучал просто жутко в окружающей нас тишине, – врач? Как забавно! О нет!..

– Что здесь смешного? – обиделся я.

– Ничего! Простите. Я не должна была смеяться, но…. Но не сдержалась. Вы, врачи, так сильно вредите тем, кто отвечает за жизненный путь некоторых… Впрочем, это не важно. Так что вы хотите знать?

– Я хотел бы прочитать эту книгу.

– Возможно, вы ее прочитаете. Вы живете здесь?

– Работаю.

– А ваша семья?

– У меня нет семьи.

– Нет семьи?! – брови девушки поползли вверх, а лицо внезапно стало раздраженным, растерянным, злым… Я поразился – что могло так ее расстроить? То, что я не женат? Но это же было нелепо! – Нет семьи? Как это – нет семьи? Как странно! Такого просто не может быть! Вы верите в дьявола?

– Я врач.

– А в Антихриста? Вы слышали о том, что когда-то наступит царство зла на земле?

– Не наступит. Я врач, и привык реально смотреть на жизнь.

– Ну и что? Одно другому не мешает!

– Тогда – не верю.

– Отца Карлоса Винсенте убили демоны. Те самые демоны, за которыми он охотился всю свою жизнь. Смешно, правда? Кстати, в книге этого нет. Ну, мне пора! – явно мною разочарованная (хотя я и не понимал, почему) девушка собралась уходить. Не понимая, зачем, я выпалил первое, что пришло мне в голову:

– Как называются ваши духи?

– Ну, это вам знать ни к чему, раз это не ваша проблема!

Пораженный таким странным ответом, я онемел, не зная, что тут можно сказать. Сделав уже несколько шагов по направлению к выходу, девушка вдруг резко развернулась и сказала вещь, которая окончательно повергла меня в шок:

– Встретимся позже, если вы обзаведетесь семьей, а потом ее потеряете! Тогда в вас будет хоть какой-то смысл!

И быстро исчезла. Книга, которой я интересовался, так и не попала мне в руки. Но я вычитал о судьбе Карлоса Винсенте из других книг. Рассказ библиотекарши оказался очень точным. На месте массовых казней был построен монастырь, и заселен монахинями, среди которых были даже маленькие девочки, бывшие жительницы уничтоженного города. После процесса, получившего название «огненный», и после окончания постройки монастыря отец Карлос Винсенте был разжалован церковью, лишен должности инквизитора и отдан под церковный (инквизиционный) трибунал. Инквизиция признала его раскаяние. Он был пожизненно заточен в бенедиктинский монастырь, в котором теперь находится Н-ский замок. Он должен был постоянно находиться в своей келье.

Бенедиктинцы отвечали за летописи, собрание библиотек, за рукописи редких книг. Они сами писали и издавали книги. В монастыре выше физического ставился умственный труд. Отец Карлос стал вести летописи и занялся написанием книг. Это был один из многих бенедиктинских монастырей, который по всей Европе было свыше 15 тысяч. Однажды отца Карлоса нашли мертвым в своей келье. Он был явно задушен (черное лицо и распухшее горло указывали на это). Убийцу так и не нашли. Самым странным из всех фактов был тот, что келья Карлоса Винсенте была заперта изнутри! Чтобы проникнуть внутрь, монахам пришлось взломать дверь. Это так и осталось неразгаданной загадкой… Тайной, внушившей мистический ужас. Пошли слухи, что отца Карлоса убили демоны. В летописях монастыря так и записали: отец Карлос Винсенте был убит демонами. Для суеверных средневековых монахов это было вполне достоверным объяснением. К тому же, в последние годы он часто говорил, что главному злу удалось избежать его огня, что нужно было уничтожить еще больше слуг дьявола…. И дальше – в том же роде.

Бывший инквизитор испытывал просто патологическую ненависть к женщинам и детям. При виде ребенка он впадал в транс: падал без сознания с пеной на губах. Некоторые принимали это за угрызения совести – ведь в бытность свою инквизитором Карлос Винсенте уничтожил немало детей. Это все, что я смог прочитать о нем.

 

2013 год, Восточная Европа

Они вышли на узкий деревенский перрон, точно зная, что пути назад нет, и окунулись в прохладный и терпкий воздух. И несмотря на всю мрачность мысли (назад пути действительно нет), ощутили огромный прилив бодрости. И чего-то неуловимого, светлого – похожего на настоящую радость.

Лавина прохладного воздуха накрыла с головой, вернув душе давно утраченное ощущение прозрачности. Он вдохнул полной грудью пряный запах – полный пьянящего аромата листвы, фруктовых садов, свежескошенной травы и пряной земли. Такого воздуха в городе просто не существует. Он смотрел на крошечные, игрушечные домики, раскинувшиеся под высоким холмом (вокзал располагался на самой высокой точке этого холма, поселок был возле подножья), на яркие пятна зелени садов, на сельскую дорогу, ведущую вниз, мощенную желтым камнем, смотрел на тонкую вибрацию воздуха, нависающего пеленой над домиками и садами, как будто живого – под удивительно ясным небом. Конечно, сравнение о том, что воздух может быть живым, было немного глупо, но что поделаешь, если в тот момент ему казалось именно так. Поезд давно ушел, оставив их наедине с сельским пейзажем, а он все стоял и стоял наверху, боясь разрушить это единение с природой, потерять этот день, уходящий от него навсегда в быстром мелькании мгновений и часов. Наконец, очнувшись, он принялся осматриваться по сторонам, и сразу заметил плотную серую точку огромной каменной стены, мрачной глыбой нависавшей над живописным поселком.

Н-ская крепость. Твердыня. Замок с несокрушимым кольцом высоких каменных стен, с рвами, бойницами, страшными подземельями и подземными ходами, с узким лабиринтом запутанных средневековых легенд, мрачными откровениями мертвецов и стонами боли и страха, пропитавшими насквозь тяжелые стены. Н-ский замок. Неприступная цитадель. И, несмотря на то, что стены замка виднелись не так уж четко, что большую часть пейзажа все-таки занимали домики и фруктовые сады, чувствовалось сразу же, что эта серая точка была центральной, что именно вокруг нее теплилась любая жизнь, и замок, полный мрачных легенд, подавляет всё вокруг. Он тяжело вздохнул полной грудью опьяняющий воздух и сделал знак врачу спускаться вниз.

Они медленно пошли по дороге, по старинке вымощенной желтым стершимся камнем. Он обратил внимание, что врач так же не может оторвать глаз от серых стен. Увидев его взгляд, врач вздрогнул всем телом:

– Мрачное зрелище. Похоже на настоящую тюрьму! Я чувствую себя совсем плохо в этом проклятом месте.

– Ты еще не видел замок вблизи.

– Я очень сомневаюсь, что вблизи он мне понравится больше.

Гостиница на окраине поселка оказалась таким же игрушечным сельским домиком, как и все остальные. Все вокруг дышало покоем и миром: казалось, в этом спящем краю ничто не может происходить. Хозяйка (полная пожилая женщина) встретила их очень радушно, и сама лично провела в комнату:

– Это самая удобная комната, господа. В окно прекрасно видно замок. Самое интересное, что есть в наших краях.

Получив щедрую плату, хозяйка отвесила огромное (для ее пышной фигуры) количество поклонов и испарилась. Не обращая внимания ни на что, он подошел к окну и раздвинул тяжелые плюшевые занавески.

Замок был совсем рядом. Так близко, что казалось – к нему можно прикоснуться рукой. Было видно шероховатости, выщерблины стен, мох, поросший у подножия каменной твердыни. Прекрасно было видно угловую башню, и от ее неприступного мрачного вида по коже шел неприятный холодок. Замок был слишком близко, поэтому в комнате стоял сумрак. И все-таки это была милая, уютная комнатка в деревенском стиле – с плетенными ковриками, затейливыми деревянными картинками на стенах, обоями в розовые цветочки и соломенными креслами.

Он услышал какой-то шорох за спиной, и, обернувшись, увидел, что врач роется в огромной пачке газет. Если он смотрел только на замок и был занят этим, то врач был занят газетами, которых оказалось так много, что они заняли всю кровать. Мрачно посмотрев на него, врач заявил:

– Об убийстве профессора Славского трубят все.

Он мрачно усмехнулся:

– Когда ты успел все это купить?

– Тебя ищут. Между прочим, твоя фотография красуется на первой полосе почти в каждой газете!

– Посмотри, как все мирно! Здесь не читают газет.

Врач бросил неприязненный взгляд на замок:

– Особенно замок мирный и приветливый! Да от него просто несет тюрьмой! Тюрьмой с сумасшедшими монахами, религиозным бредом и их кострами.

– Монахи этого замка не зажигали костры. А тюрьмой он стал только для Карлоса Винсенте, самого сумасшедшего монаха из всех!

– Что-то слабо в это верится! И что мы будем делать теперь?

– Искать архивы. Те материалы, которые не вошли в книгу. Материалы раскопок и личный архив Карлоса Винсенте.

– Ты думаешь, тебя допустят к этому архиву?

– Нет, но нужно попытаться. У меня есть письмо от профессора Славского.

– По этому письму тебя мгновенно отправят в полицию.

– Тогда я что-нибудь придумаю.

Они прошли сквозь тяжелую, мрачную арку главных ворот замка (много метров под нависающими камнями – под ними было невозможно даже дышать) и, смешавшись с группой туристов, вошли во двор. На подворье мгновенно почувствовали себя лучше. Современная туристическая индустрия развернулась во всем своем великолепии! Пестрые, аляповатые киоски сувениров с рекламами «колы», «пепси», пива и прочей дребедени, маленькие кафешки под яркими разноцветными зонтиками, магазинчики сувениров, которые буквально лепились друг на друге, многочисленные киоски для продажи билетов в замок и заказа экскурсий, и такие же многочисленные пестрые очереди туристов, говорящих почти на всех языках. Они купили билеты и оказались внутри серой громадины замка.

Это была военная крепость, выстоявшая не в одном сражении, не в одной смертельной схватке, первоначально – военная крепость и только потом монастырь. Впрочем, от монастыря бенедиктинцев не осталось практически ничего – военная сущность выступала так явно наружу, что видно было лишь неприступные стены цитадели да угрожающие оскалы бойниц. По подвесному мосту они прошли второй вход и оказались на широком подворье, вымощенном стершимися плитами серого камня, плитами, от которых невозможно было оторвать глаз – так были стары. Замок внутри выглядел не так мрачно, как снаружи. Внутри представлял собой маленький город, где были свои проходы, улицы, переулки. Множество каменных пристроек, деревянных домиков, «замков» меньшего размера и постоялых дворов. Церковь была закрыта, и туристов в нее не водили. На шпиле церкви не было никаких перевернутых крестов.

Экскурсионные группы двигались в строго заданных маршрутах. Стоять столбом посреди двора было нельзя. Они пошли направо, в конце одной из экскурсий, но скоро свернули в переулок, заканчивающийся каким-то тупиком. Возле самой крепостной стены в переулке пристроился каменный домик с надписью «дом оружейника». Табличка «на реставрации» перекрывала в него доступ. Больше ничего примечательного в тупике не было.

– Ты знаешь точно, где содержали Карлоса Винсенте? – поинтересовался врач.

– Нет. Но собираюсь это узнать.

Врач задумался:

– В одной из келий монастыря. Или в подземелье.

– Если здесь реставрация, мы не попадем внутрь. Но у меня есть идея получше.

– Какая?

– Видишь современное здание впереди? Это наверняка администрация музея! Я собираюсь начать там свои расспросы. Представлюсь приезжим археологом.

– Тебя арестуют!

– Вот увидишь – о фотографиях в газетах они даже не подумают! В любом случае, придется рисковать.

Вскоре они оказались перед вполне современным двухэтажным домом с надписью «Дирекция музея. Посторонним вход запрещен».

 

1227 год, Восточная Европа

Длинные тени от двух факелов падали на каменные плиты пола. В воздухе стоял тяжелый запах прогорклого свиного сала и крови. Ради экономии паклю факелов пропитывали дешевым свиным салом, которое горело не так ярко, но все же достаточно долго, распространяя вокруг чудовищно зловонный чад.

Каменные плиты подземелья были стерты сотнями ног несчастных узников, нашедших свой конец в страшном каменном мешке. Подземелье находилось глубоко под крепостью, и оттого из стен сочились капли влаги – не высыхающая подземная сырость. В выщерблинах пола, особенно ближе к стене, скапливалась кровь. Застыв, вязкие болотца крови становились почти черными… длинный кровавый след (совсем свежий след) тянулся к стене – туда, где приковывали узников.

Звякнули колодки. Цепь двинулась по полу, издавая неприятный, глухой звук. Стукнула дверь. В темнице послышалась тяжелая поступь инквизитора.

Человеческое существо, закованное колодки, подняло вверх глаза, сохраняющие странную ясность. На самом деле в истерзанном, избитом существе не было ничего человеческого – ничего, кроме глаз.

Шея узника была вставлена в отверстие между двумя деревянными плитами – тяжелый прямоугольный воротник колодки. Там, где дерево касалось шеи, были небольшие шипы, недостаточные для того, чтобы наступила смерть, но достаточные, чтобы причинять несчастному невообразимые муки. Кожа шеи, в тех местах, где колодки соприкасались с телом, была разорвана, стерта, оттого из тела постоянно сочилась кровь.

Руки узника были вздернуты вверх за спиной, и туго стянуты железными цепями, вкованными в стену. Кисти рук были сдавлены узкими кольцами, впившимися в кожу до кровавых ран. Оттого, что руки были подвешены в таком положении, тело было полусогнуто вниз, и неудобная, непривычная поза должна была сама по себе причинять значительные муки. В пытках инквизиции все было продумано до мелочей.

Босые ноги так же были скованы цепями, концы которых были вкованы в стену. На ногах узника не было пальцев, а сами ноги были заметно переломаны сразу в нескольких местах. Кое-где кости выступали наружу, прорвав кожу.

Тело узника представляло собой сплошную кровавую рану. К несчастному применили все пытки, которые только могло изобрести болезненно – жестокое воображение. С большинства участков тела кожа была содрана – содрана живьем, и смотреть на них было невозможно. Только нечеловеческое усилие воли, только последний проблеск сознания удерживал жизнь в этом истерзанном теле, претерпевшем еще при жизни самые немыслимые, жестокие муки. Кожа была содрана и с лица, и единственным из человеческого облика оставались глаза – необычайно светлые глаза человека, наделенного высшей силой духа.

Инквизитор, худой монах средних лет, скинул с головы капюшон рясы. На лице фанатика, истощенном аскетизмом и строгими постами, неестественно блестели глаза, а ноздри жадно трепетали, вдыхая запах еще свежей крови.

– Зачем ты пришел? – вместо слов из горла узника вырвался судорожный хрип, в котором все же можно было различить отчетливые звуки. Инквизитор прекрасно его понимал.

– Я пришел сказать, что больше тебе не брат, – в голосе инквизитора прозвучала необычайная сила, – но, несмотря на это, я пришел проявить к тебе милосердие, если ты мне скажешь, кто еще знает о книге.

– Ты никогда не был мне братом… – несмотря на нечеловеческие муки, узник все же не опускал перед ним глаз, – даже там, в арабских песках, глотая пыль пустыни. Ты всегда посылал других на смерть. Других, но не себя.

– Я посылал тебя, и таких, как ты, в священный поход! Гроб Господень требовал освобождения! А вместо этого вы вверглись в смрадную бездну сатаны…

– душа твоя – и есть самая смрадная бездна, Конрад Марбургский! Помяни мое слово!

– Я готов проявить милосердие от лица церкви, если ты скажешь мне то. Что я хочу знать. Ты умрешь до костра. Несколько слов – и твои муки закончатся.

– Я предпочитаю мои муки твоему милосердию!

– Упрямая душа! Сколько еще ты будешь демонстрировать гордыню? Ведь книга в моих руках!

– Благодаря безволию одного из братьев, который выдал меня, хранителя тайны, в твои руки, считая тебя подобием Бога.

– Для тебя я сейчас и есть Бог.

– Что ты сделал со священной книгой?

– Ты правда хочешь это узнать?

– Эта книга должна стать самой большой тайной, сохраненной в глубинах храма… Священной тайной…

– Что ты называешь священной? Дьяволову мерзость? Преступный плод ваших адских оргий? Гнусную реликвию, покрытую нечистотами?

– Тогда уничтожь! Уничтожь эту книгу, сотри ее с лица земли! Не призывай проклятие, ибо падет оно на твою голову! Сладкое обольщение погубит все живое, а тебе принесет смерть! Уничтожь ее, не открывая, если ты действительно думаешь о Боге!

– Я предпочту уничтожить тебя.

Внезапно в глазах узника сверкнуло нечто, напоминающее страх. Цепи звякнули на полу, выдавая судорожное движение его тела.

– Ты открыл книгу…Ты уже открыл ее… первым… Ты вызвал зло… Нет…

– Кто будет меня учить? – неожиданно инквизитор рассмеялся, и в смехе этом было больше наводящего ужас, чем в откровенных угрозах, – кто будет стыдить меня? Бывший рыцарь, предавший знамя креста ради дьявольских образов? Проклятый содомит, позор на лице человечьего рода? Поклонник сатаны с ослиной головой, поклонявшийся смрадной голове Бафомета? Разве не достойно быть Богом, чтобы стирать с лица земли таких, как ты? Семя проклятия, я пролью на твою голову очистительный огонь, освобождая мир от твоего смрадного зловония!

– Думая служить Богу, ты уничтожишь его. Заклинаю тебя, Конрад, во имя нашего былого братства, уничтожь книгу! Сделай это, пока не поздно!

– Кто еще знает о ней?

– Только я. Я был хранителем книги. Именно поэтому я должен тебя предостеречь. Ты погубишь множество невинных жизней, если не одумаешься! Уничтожь проклятую книгу!

– Уничтожать жизни ради благой цели божьего дела – что может быть лучше? Мне нравится причинять боль. Ты умрешь на костре, а я буду смотреть, как ты станешь корчиться и выть, когда очищающее пламя станет пожирать твои кровавые раны.

– Я не боюсь смерти. Я боюсь жизни, которую ты устроишь теперь…

– Я очищу эту жизнь, очищу ее огнем, и никто не помешает мне сделать это!

– Не верь тому, что написано в книге! Не верь! Имя сладким словам – ад!

– Ад? Ты еще не знаешь, что такое ад? Я прикажу вечером возобновить пытки. О, не бойся. Ты не умрешь. Ты испытаешь самые страшные муки, которые только возможны, но врач сохранит твою жизнь до костра. Я лично буду наблюдать за этим. Прощай, рыцарь.

Узник молчал. Развернувшись, инквизитор вышел из подземелья. Было слышно, как тяжелые шаги удалялись по коридору темницы.

Голова узника упала вниз. Еле слышно он прошептал:

– Пророчество исполнилось. Первая ступень – геена огня… Вторая – царство страха и смерти. Третья – манна золота. И ворота падут… и наступит царство тьмы, уничтожая живое… – рыцарь шептал что-то еще, но слов уже нельзя было разобрать. Со стен темницы глухо падали тяжелые капли.

 

2013 год, Восточная Европа

Оставив врача снаружи, он бодро вошел внутрь здания администрации. Пройдя по нескольким коридорам, обнаружил дверь с надписью «директор». Вошел в приемную, где секретарша быстро щелкала на компьютере, ударяя по клавишам длинными фиолетовыми ногтями.

– Мне нужно увидеть директора.

– Как вас представить?

– Археолог. Приехал по обмену опытом.

Окинув его равнодушным взглядом, секретарша вышла. И очень быстро вернулась, приглашая его входить. Директор, пожилая дама с тройным подбородком, железным лицом и костюмом, больше похожим на бронежилет, выглядела так, что становилось ясно: если Н-ский замок мог пасть в осаде, то дама-директор – нет. Более того, ее ледяной вид заморозил бы орды варваров, пытавшихся влезть на крепостные стены. Возможно, раньше он отступил бы сразу, но только не теперь. Теперь ее вид никак на него не подействовал. И не обращая внимания на волны льда, он все-таки вошел в кабинет, и даже аккуратно затворил за собой дверь. После краткого приветствия и четкой формулировки вопроса, ледяная корка, покрывавшая директрису, превратилась в айсберг:

– Но я не понимаю, почему вы решили обратиться сюда! Все сведения о раскопках, о частных архивах и найденных рукописях содержатся в столичном археологическом музее. К тому же, последние раскопки проводились 4 года назад. Обратитесь лучше в министерство.

– Я хотел бы узнать, кто принимал участие в раскопках.

– Сотрудники музея, университета, работники министерства, несколько иностранных специалистов.

– Я мог бы поговорить с кем-то из сотрудников музея?

– Конечно, нет! Вся информация о раскопках закрыта и разглашению не подлежит!

– Но я мог бы посмотреть список тех, кто участвовал в раскопках?

– У меня такого списка нет. Он находится у руководителя раскопок, а копия – в министерстве.

– Но архивы раскопок у вас есть?

– Послушайте, я не понимаю, что именно вы от меня хотите и зачем вы ко мне пришли! Даже если б у меня была подробная информация, я не разрешила бы вам ею воспользоваться. Сведения носят секретный характер. Обратитесь непосредственно в министерство, и если там посчитают нужным дать вам доступ, тогда я не буду препятствовать. Хотя лично я никакого доступа бы вам не дала! Кроме того, я не понимаю смысла ваших вопросов. С чем связана ваша научная работа?

– Архивы инквизитора этих земель Карлоса Винсенте, которые, возможно, он унаследовал от другого известного инквизитора – Конрада Марбургского.

– В жизни не слышала ничего более безграмотного! Никакой связи между двумя этими историческими личностями нет, и никогда не было! Я, конечно, понимаю, что сейчас развивают всякие новомодные теории, часто идущие вразрез со здравым смыслом, но я всегда была против искажения исторических фактов! И, уж конечно, разрешения для проведения подобной работы в моем музее я бы ни за что не дала!

В переводе на нормальный человеческий язык это означало: «убирайтесь из моего кабинета вон! Визит закончен».

Он вежливо кивнул и ушел прочь, на ходу сочиняя новый план. Но не успел его сочинить, как услышал оклик:

– Эй, подождите!

Секретарша с хитрыми глазками делала ему знаки. Он подошел ближе.

– Я слышала ваш разговор. Почему вы так интересуетесь этими раскопками? Вас интересует какой-то конкретный предмет?

– Вы о чем?

– Знаете, а вы не первый человек, который расспрашивает здесь про раскопки! Правда, те сразу спросили про архивы, да еще представились журналистами. Два молодых парня очень странного вида. Но они не были журналистами.

– Почему вы так думаете?

– Я позвонила потом в ту газету, и мне сказали, что таких сотрудников у них нет.

– Почему вы рассказываете мне об этом?

– Они интересовались архивами, найденными во время раскопок. Некоторыми рукописями. Они показались мне странными, и я ничего им не сказала… А вам – могу сказать!

– Что именно?

– Например, я могу дать вам список найденных предметов, в том числе рукописей, летописей и личных архивов. И список людей, которые участвовали в раскопках. Вас это интересует?

– Очень.

– Но, как вы понимаете, такая услуга будет не даром…

– Сколько?

– Пять тысяч американских долларов!

– Что?! Вы сошли с ума! Откуда я узнаю, что эта информация подлинная?

– Я гарантирую вам ее подлинность! Впрочем, как хотите. Но я не могу открыть сейф в кабинете директора за меньшую сумму!

– Кажется, я начинаю догадываться… И сколько стоит шифр от сейфа директора?

– Тысячу долларов!

– Пятьсот! И не долларом больше!

– Ладно. Но если вы попадетесь…

– Я немедленно вас выдам! Так что вы сами отключите сигнализацию. И заведете меня в кабинет.

– Хорошо. Приходите сюда к шести часам вечера. Директор обычно уходит в четыре. Я проведу вас к сейфу. И принесите с собой деньги!

Врач явно нервничал, расхаживая вдоль администрации. Он очень старался не обращать на себя лишнего внимания. Именно поэтому на него глазели изо всех окон. Взяв врача под руку, быстро увел в безопасный тупик.

– Ты долго. Я волновался. Думал уже, что ты в полиции!

– Ну, полиции придется подождать.

– Рассказывай быстрее!

Они пошли очень быстро, стараясь удалиться как можно дальше от административной части музея и основных маршрутов туристических групп, и вскоре им повезло. Рядом с закрытым постоялым двором они обнаружили некий дворик, спрятанный от посторонних глаз, и, легко перемахнув огораживающий деревянный забор, оказались внутри.

Выслушав его подробный рассказ, врач с сомнением покачал головой, и лицо у него стало тревожным.

– Ты уверен, что это безопасно?

– Нет. Но попробовать стоит!

– Я не понимаю… Почему ты решил, что Н-ский замок – разгадка? Почему ты ищешь здесь? Что ищешь?

– Н-ский замок – не только разгадка. Это – единственный ключ, который у нас есть. А, возможно, и вообще единственный. Вот послушай, я попробую все тебе объяснить. Представь себе, что существует некая группа людей, промышляющая контрабандой ценных предметов, сворованных на раскопках всяких древностей. Работают они следующим образом: вступают в контакт с кем-то, кто работает в руководстве того места, где будут производиться раскопки (или вообще в руководстве, связанном с местами всех раскопок, это я еще не выяснил). Тот кто-то направляет своего человека в составе научной группы на место раскопок – естественно, под видом научного работника, археолога или студента. Зная, что нужно искать, тот человек ищет драгоценные предметы и попросту ворует их, не занося в каталог найденных вещей. Если кто-то из состава группы заподозрит что-то неладное, руководство наверху быстро его прикроет. Потом он (или она) переправляет найденный предмет за границу, и остальные члены преступной группы сбывают предмет на черном рынке антиквариата за бешенные деньги. Схема налажена и действует очень точно. И вот однажды их человек находит некий предмет, который не может быть определен…. Это нечто неожиданное, непонятное. Он никогда с таким не связывался, а потому не может определить его стоимость. К примеру, это рукопись на непонятном языке, и книга в красивом переплете со странным содержимым. Книга вряд ли заинтересует его нанимателя, а вот рукопись – возможно. Может быть, в рукописи говорится о спрятанном кладе или сокровищах – кто знает. Поэтому рукопись он отдает, а вот книгу оставляет себе, решая сбыть ее самостоятельно и немного заработать. Книгу он тайком продает в антикварный магазин. А вот рукопись, отправленная нанимателю, становится причиной ряда очень странных событий. Каких именно, я еще не могу понять. Не знаю так же, рукопись ли это была, или что-то другое – к примеру, книга или какой-то мистический предмет для заклинания злых духов, или просто часть церковного инвентаря, может, какой-то священный сосуд, или что-то другое. Я знаю только, что книга, которую ты видел в антикварной лавке, связана с этим загадочным предметом и является его неотъемлемой частью. Одно не может существовать без другого. Вывод: если мы найдем, кто продал ворованную книгу в лавку, мы найдем и второй предмет, и, разумеется, выйдем на его хозяина. Дальше я рассуждал следующим образом: Н-ский замок – отправная точка всех происшедших событий. В Н-ский замок был сослан Карлос Винсенте, ключевая фигура всей истории, и в нем же был убит. Человек, который был у профессора Славского в момент убийства, принес тому документы, ворованные с раскопок в Н-ском замке. Славский сам признался мне, что этот человек поставляет ему документы тайком. Если он доставляет эти документы Славскому, значит, может и украсть что-то более ценное! И, наконец, самое главное: раскопки в Н-ском замке не закончены до сих пор (стоит только посмотреть на заграждающие таблички везде), хотя директор утверждает обратное! Значит, она лжет. Я не буду утверждать, что она причастна к пропажам (у меня нет доказательств), но она вполне может прикрывать кого-то из близкого окружения. Дальше следует интересный вывод: книга и загадочный предмет исчезли из Н-ского замка во время последних раскопок. Документы Славскому принесли сейчас. Значит, человек, который сейчас работает в Н-ском замке, был и на прошлых раскопках, и имел доступ к ценностям. Отсюда следует вывод: я должен получить список всех сотрудников и специалистов, которые работали на раскопках. Один из них и будет тот, кого я ищу – поставщик контрабандистов. А как его вычислить – у меня есть несколько идей. Пока еще рано говорить… Одна из них – попытаться разговорить секретаршу. За деньги она согласна продать своего директора, продав мне шифр сейчас. Возможно, за большие деньги расскажет что-то еще. Я сомневаюсь в том, что директор не знает о том, когда с раскопок вдруг пропадает ценный предмет и не заносится в каталог. Возможно, она получает процент от этой самой преступной группировки, потому и молчит.

– Ты раскрываешь страшные вещи.

– Совсем не страшные, а всем давно известные. Раскопки – это огромная прибыль, и всегда простор для преступной деятельности. А как, ты думаешь, постоянно пополняется черный рынок антиквариата? Про мародеров, расхищающих египетские гробницы, знает даже школьник. А сколько случаев, связанных с раскопками в знаменитых дворцах? В русском Кремле. В Турции, в Испании, даже в Ватикане! Так что ничего нового я не открыл. Просто воспользовался избитой схемой. Но в нашем случае произошел сбой. В игру вмешались силы, о которых никто не подозревал – особенно тот, кто приобрел свои ворованные признания и случайно выпустил дьявола….

– Почему случайно? Может, намеренно?

– Может, и намеренно. Может, хозяин знал заранее о существовании подобной книги и рукописи. И во что бы то ни стало хотел ее найти, именно поэтому послал на раскопки сюда своего человека. Может, у него даже была информация, что все это хранится именно здесь. Я не знаю. Вполне возможно, что книга и раньше появлялась на свет.

– А ты уверен, что секретарша не позвонит в полицию?

– Не позвонит. Она ведь хочет получить свои деньги. А если меня арестуют…. Вряд ли в полиции ей заплатят больше. Тебе придется вернуться в гостиницу и ждать меня. Я останусь здесь.

Направляясь к выходу (вернее, к деревянному заборчику, чтобы перепрыгнуть его и вернуться в мир), врач с сомнением покачал головой, наблюдая за ним с неприкрытой тревогой.

 

2013 год, Восточная Европа

Время шло медленно. Мыслей не было. Выстроив перед врачом четкую схему, он уже не мог о ней не думать. Он сидел и ждал, прикрыв глаза, тупо сидел и ждал – до бесконечности, наблюдая, как солнце уходит за горизонт, убирая тусклые свои лучи, а серые камни становятся – еще серей….

Ровно в шесть он поднялся по ступенькам административного здания музея. Двери были открыты, но холл – пуст. Он быстро прошел коридор, свернул в нужном направлении, зашел в приемную. Там никого не было.

– Эй! Здесь кто-нибудь есть?

В ответ – тишина. И в этой напряженной тишине (когда был обострен каждый нерв) он вдруг услышал надсадный скрип. Скрип приотворяющейся двери. Медленно приоткрывалась дверь кабинета директора. Он застыл. Теперь по напряженному позвоночнику блуждал уже не ледяной палец, а целая ладонь. С громким скрипом дверь приоткрылась еще больше. Затем – распахнулась совсем. Громко вздохнув, он пошел вперед.

Первым, что он увидел, были бумаги. Казалось, по директорскому кабинету пронесся бумажный вихрь. Мебель, стол, пол – все было усеяно бумагами. Об их происхождении рассказывали открытые настежь двери шкафов. В шелесте, с которым они опускались на пол, было что-то зловещее. Он пошел вперед, вздрагивая при каждом шаге от пугающего бумажного хруста. Потом остановился так резко, что чуть не упал лицом вперед. Не все бумаги были белыми. На некоторых из них была кровь. Он увидел обильные кровавые пятна еще до того, как подошел к столу. Но уже не сомневался в том, что там увидит.

Труп секретарши лежал на полу перед столом. Она лежала на спине, аккуратно и ровно вытянув ноги. Женщина была полностью обнажена, даже нижнего белья на ней не было, не говоря уже об одежде и обуви. Руки, как на кресте, были раскинуты по сторонам. Головы не было. Отрезанная голова стояла посредине стола – точь-в-точь, как голова профессора Славского. Глаза женщины были широко раскрыты, в них застыл ужас. Ужас был жутким, парализующим, что он никогда не видел ничего подобного. На всем теле женщины (точно так же, как и на голове – на щеках, лбу) были вырезаны перевернутые кресты. Своеобразные метки кошмара, которые он узнал бы даже посреди ночи…..

Женщину убили точно так же, как экскурсовода, водителя, Славского…. Кровь была свежая и еще не успела застыть. Содрогаясь, он посмотрел внимательней: тело несчастной словно плавало в кровавой подливке (так много было крови), а вот на столе, где стояла голова, не было почти никаких кровавых следов. Значит, голову отрезали на полу, поставив голову на стол уже потом… Зачем? Ритуальный жест маньяка? Или в комнате, в момент убийства, действительно происходил какой-то ритуал? Он почувствовал острые позывы тошноты, и отвернулся от тела. Потом пошел вокруг стола, стараясь зайти за него. Там, за столом, в стене, был сейф директора – тот самый сейф, к которому он так старательно пытался получить доступ! Дверцы сейфа были распахнуты: кто-то успел заглянуть внутрь раньше него. На полу под стеной, как и везде, были навалены бумажные листки. Опустившись на корточки, принялся рыться в них. Вскоре ему повезло: он держал в руках список фамилий – всех тех, кто был допущен к раскопкам. Он тщательно просмотрел их, спрятал в карман. На первый взгляд список не говорил ничего: разные люди, разные страны…. Скрип. Доски пола скрипнули. В комнате кто-то был. Он бросился вперед резким рывком – и лишь краем взгляда успел заметить фигуру в развевающемся черном балахоне, вылетевшую в двери. Значит, пока он смотрел на труп и искал список, убийца был в комнате! Находился почти рядом с ним! Он не успел осмыслить эту мысль до конца – потому, что ноги сами понесли его в погоню, за двери. И, не отдавая себе отчет в собственных поступках, он помчался вслед за черной фигурой убийцы…..

Он видел край черного балахона, развевающийся впереди. Выбежав из здания, они помчались к крепостному валу. Стена, серые камни высотой в десятки метров, башни бойниц. Убийца, почти не скрываясь, мчался вдоль стены. Вдруг черная фигура словно нагнулась и нырнула под стену. Подбежав к тому месту, он увидел камень, отброшенный в сторону, открывающий начало подземного хода. Он увидел темную дыру в земле, из которой пахло плесенью, и, не долго думая, бросился вниз.

Коридор, в который он упал, пролетев совсем немного (он упал, почти не ударившись и ничего не повредив, из чего сделал вывод, что расстояние было совсем небольшим) был высоким настолько, что он смог выпрямиться в полный рост. И не слишком узким – он шел, помогая себе руками, и вытянутые руки касались стены лишь кончиками пальцев. Камни стены были осклизлыми от сырости, кое-где пробивался мох. Некоторое время он шел вперед в полной темноте. Где-то гулко падали вниз капли воды. Вскоре глаза привыкли к темноте. И он пошел быстрее, даже не думая вернуться обратно.

Наконец впереди замаячила светлая точка, все увеличиваясь в размерах. Выход из туннеля. Он побежал. Выход из туннеля был похож на окно, прорезанное в камне. Он выпрыгнул из него, подтянувшись на руках. Упал в мягкую землю, в траву и встал на ноги, оглядываясь. Лес. Он находился в лесу. Рядом на земле лежала крышка люка, очевидно, закрывающая подземный ход. Крышка самого обычного люка, как будто туннель был канализацией. Убийцы и след простыл.

В лесу была странная, почти пугающая тишина. Среди деревьев, стоявших сплошной стеной, не было видно ни тропинки, ни дороги. И он пошел наугад, не понимая, куда идти, легко ступая по мягкой траве. Куда глаза глядят. Значит, прямо.

Было темно. Он блуждал в лесу долго – намного дольше, чем ждал сам. Небо, как черный бархат, покрывало его плечи. Небо. Звезды, крошечные алмазные осколки рассыпались по черному бархату, прорезав загадочные отверстия – мистические точки других миров. Миров, в которых его нет. Он брел по черному лесу с этим ощущением, что его – нет, и с каждым шагом запутывался в бархатном покрывале…. Сквозь алмазные точки кто-то словно наблюдал за ним. Кто – он не мог понять.

 

1233 год, Германия, окрестности Марбурга

Пепел казненных бросили в реку, и над городом повисло тяжелое молчание.

Костры догорели лишь к сумеркам, и, когда на месте столбов с казненными остались лишь кучки пепла да несколько тлеющих углей, площадь почти опустела. В этот раз люди расходились тихо, не было слышно громких разговоров да сальных шуток, которыми часто обменивались подвыпившие за день горожане. Не было и того оживления, которым всегда сопровождались массовые казни – любимые развлечения по выходным для горожан.

В городе было непривычно тихо, словно черная тень нависла над крепостными стенами, и даже монахи, убиравшие пепел жертв дневного аутодафе, ежились от непонятной тревоги, застывшей в воздухе. Так замирает мир перед жуткой грозой, а соцветья травы опускаются вниз в ожидании бури. Все (и горожане, и монахи) знали, что в тот день свершилась не совсем обычная казнь. Среди остальных жертв на костре сожгли беременную жену местного сеньора.

Люди молча расходились по домам, запирая за собой окна и двери. Запирались тщательно. Зная, что у инквизиции везде есть глаза и уши. Ужас такой силы витал над городом, что даже в доме, при запертых дверях, люди не решались говорить громко, а переговаривались только приглушенным шепотом. Каждый знал: любое неосторожное слово, сказанное вслух. Рано или поздно приведет на костер.

Толстая булочница, весь день наблюдавшая казнь на самой площади, захлопнула ставни, проверила засов на двери, затем зажгла свечу и боязливо покосилась в угол.

– А все-таки несправедливо это… – женщина не сдерживала слез, – хорошая она была женщина. Младшенького моего вылечила, когда он заболел. А во время чумы скольких своими руками выходила, и не вспомнить. Нет, подлость это… Подлость, я тебе говорю!

– Придержи язык, женщина! – муж булочницы, который не пошел смотреть казнь, боязливо перекрестился, оглядываясь по сторонам, – не твоего ума дело…

– Нет, моего! Моего, я тебе говорю! – женщина с силой грохнула на стол глиняный кувшин с молоком, уже не сдерживаясь от переполнявших ее чувств, – не дело это, так людей сжигать! Колдунов, ведьм – те заслужили своими дьявольскими делами, но бедная женщина… Да она как святая была, кого хочешь спроси! Никто от нее худого слова не слышал! Во время засухи она зерно раздавала прямо из подвалов замка! А скольких вылечила…

– Замолчи сейчас же! Накличешь на нас беду! Своими неосторожными словами добьешься, что отправишься на костер следом за ней!

– ну и пусть! А все равно я молчать не стану! Этот пес накликал на нас беду, на весь город, утопил всех в крови, в страхе… Мыслимое ли дело – сжигать такую женщину! Ты бы видел днем! Люди плакали, когда она на столбе молилась! А как она прикрывала руками живот, как просила пощадить не родившееся дитя! Зверь этот проклятый ничего не слышал! Что ему дети, если в глазах его сатанинских и без того горит адское пламя!

– Замолчи, дура! Сейчас же замолчи! – в страхе муж заметался по комнате, заглядывая во все углы и быстро крестясь, так, что руки его стали напоминать ветряную мельницу, – безголовая ты дура! Накличешь беду, точно тебе говорю!

– Зверь он… – не унималась женщина, – все на площади видели… Зверь, истязатель беременных женщин! От дьявола вера его, а не от Бога! Злость его идет от самого сатаны!

– А что рыцарь? Муж ее? Разве тоже там был?

– Он не вернулся еще из Майнца. Этим зверь и воспользовался – тем, что его нет. Приедет, сына ждет, а вместо сына… и подумать-то страшно! И всего через два месяца должна была родить!

Слезы полились из ее глаз и, чтобы успокоиться, булочница принялась разводить в очаге огонь. Услышав, что жена замолчала, муж облегченно вздохнул. Впрочем, страшный рассказ не оставил его равнодушным. Глядя на пламя очага, он печально качал головой.

Дом булочника был не единственным домом, где обсуждали страшное событие дня. В каждом из городских домов, шепотом, люди передавали друг другу ужасные подробности дневной казни. Смерть несчастной женщины была той последней каплей, которая переполнила чашу терпения, и теперь ничто не могло заставить людей молчать.

– Вот увидишь, постигнет его божья кара… – булочница плакала, грозя небу кулаком. И эти же слова повторялись в каждом доме – город роптал, и унять возмущение людей не мог даже страх перед инквизицией. Святость материнства была слишком сильна даже для этих невежественных, темных людей, и надругательство над этим (то, что на костре сожгли беременную женщину) казалось настоящим кощунством.

Откинувшись на спинку кареты, инквизитор Конрад Марбургский закрыл глаза. В голове настойчиво звучали все те неприятные слова, которые пришлось ему выслушать на сейме в Майнце. Все внутри кипело, и, изо всех сил стараясь сдерживать свой гнев, инквизитор только жестоко кусал губы, да сжимал пальцы. Темный лес по обеим сторонам дороги казался живым существом. Но, взбешенный неприятной поездкой, инквизитор не обращал на него никакого внимания.

Внушение, выговор… так они осмелились с ним говорить! Свора ничтожеств, они осмелились указывать ему, как вершить защиту истинной веры! Разве не они же еще несколько месяцев назад восхищались его твердой непреклонностью, его умением выжигать каленным железом, беспощадно и страшно, явных и тайных врагов веры? И что они вообще знают о вере, эти тупицы, возомнившие себя неким подобием богов? Знали бы они, что он – единственный, кому принадлежит высшее право… Он бы многое мог им рассказать! Разве они до сих пор не поняли того, что он – великий карающий меч наступления нового мира, мира, в котором не будет места сомневающимся и мягкотелым? Теперь, когда путь его служения определен, он не свернет с этого пути! Он еще сильнее увеличит свои усилия, и пусть убираются с его пути те, кому не по душе новый мир! А этот мир наступит (он это знает) очень скоро.

Он – знает. Запылает еще больше костров. Он зажжет их своей собственной рукой, и мир захлебнется от смрада сжигаемой гнили! Те, кто посмел выступить против него, станут удобрением для сильной почвы. Он затопит всех кровью, если понадобится, но не свернет с избранного пути! Пусть не думают, что их нелепые, блеющие упреки в жестокости вот так просто сойдут им с рук! Он удвоит, если надо – утроит свою жестокость! И когда все будет кончено, когда на его пути больше не будет жалких, блеющих, тупоголовых овец, он ускорит приход великой цели!

Эти мысли, как прохладная вода лесного родника, немного успокоили разгоряченный мозг. Он закрыл глаза, облегченно вздохнул. Листва деревьев шумела за окнами кареты, возвещая приближение бури.

Внезапно он стал прислушиваться к этому шуму, резко открыв глаза. Ему вдруг показалось, что карету окружают страшные призраки, тянущие к нему свои жуткие руки. Призраки сожженных… Страшные, сведенные судорогами боли пальцы тянутся к окнам кареты. Даже находясь внутри, он слышит запах гари, тлеющих дров, растопленного сала…. По его телу быстро прошла нервная дрожь. Нет, только не с ним! Призраки бессильны перед его духом! Он – повелитель высших сил, он может повелевать любыми призраками – сколько угодно! Ничто из темноты, плотно смыкающейся вокруг, не способно причинить ему вред!

Вдруг он почувствовал страшный толчок. Карету дернуло, он полетел на пол. Раздалось дикое ржанье лошади. Карета остановилась. Волосы на его голове поднялись дыбом. Тогда он закричал. Но это был лишь короткий, обрывистый крик… дверца кареты распахнулась. И он увидел спешившегося рыцаря в боевых доспехах. Лицо его было закрыто шлемом с опущенным забралом, а за спиной развевался белый плащ.

– Ты Конрад Марбургский, инквизитор этих земель?

Не дожидаясь ответа, рыцарь рывком вытянул его из кареты. Пряный воздух леса был полон запахами зелени, прелой земли, хвои, но инквизитору все время чудился запах гари. Несколько рыцарей окружили карету. Все они были в боевых доспехах.

Он разглядел на земле труп своего слуги, и одновременно кучера-тот лежал в перерезанным горлом. Рыцари выглядели угрожающе. Он увидел их обнаженные мечи.

– Прочь! – подняв вверх дрожащие руки, он попытался отстраниться от них, – прочь! Вы не посмеете меня тронуть! Я посланец высшего мира! Никто не вправе сразиться со мной!

– сразиться с тобой? Много чести, падаль! – сказал рыцарь, который вытащил его из кареты, – это ради своего высшего мира ты истязаешь людей? Сжигаешь на костре беременных женщин?

– Это – жертвы, принесенные на алтарь! Дети скверны, сомневающаяся гниль! Огнем и мечом я должен…

Внезапно он замолчал. Ветер усилился. В глубине леса ему вдруг почудились пристально наблюдавшее за ним, ярко-горящие красным глаза. Этот взгляд красных огнем парализовывал, уничтожал волю…А вслед за ним лес наполнился призраками, тенями сожженных людей, которые, смыкаясь, шли за ним, протягивая свои костлявые, изуродованные огнем руки, с кожей, покрытой кровавыми волдырями ожогов… Он отступил на шаг назад и тогда закричал:

– Нет! Нет, я служил тебе верой и правдой! Ты не посмеешь отдать меня им! Защиты! Защиты!

– У кого ты просишь защиты? – громовой голос рыцаря перекрывал шум ветра, – не будет тебе защиты! Вечно гори в аду! Та беременная женщина была моя жена!

Инквизитор испустил страшный крик. Взметнувшиеся мечи вонзились ему в грудь, ударяя еще и еще туда, где должно было биться сердце.

После убийства Конрада Марбургского (виновных в нем так и не нашли) земли германии долгое время оставались без инквизитора. Папа долго не решался восстановить на бунтующих землях ту политику террора и ужаса, которую установил один из самых жестоких инквизиторов, прозванных потомками кровавым…

 

1413 год, Восточная Европа

Всадники мчались на полном скаку. Лошади хрипели, загнанные в тягостной скачке. Плащи за плечами всадников развевались в воздухе, как сеть или крылья, как страшное облако где-то идущей войны. С мечей капала еще свежая кровь. На суровых лицах всадников были свежие шрамы. Комья земли, вывороченные сотней лошадиных копыт, взлетали в воздух. Отряд всадников мчался по лесной дороге.

В городе, в одном из домов, в маленькой комнатке под чердаком, в ночь накануне, женщина баюкала ребенка.

– Мамочка, звезды это блестящие камешки или капли воды?

– Спи, мое солнышко. Звезды такие же чистые, как твои сны. И так будет всегда, малыш, пока мама рядом.

Тонкий детский голос повторял слова колыбельной.

– Светлые на небе облака…. Светлая и синяя река… вместе будем мы с тобой всегда… милая мамочка и я… милая мамочка и я… милая мамочка и я…..

Громкий звук колокола, отбивающего тяжелые удары, заглушил детский голос. Гулкие, глухие удары были похожи на погребальный звон.

Утром отряд всадников приблизился к серым каменным стенам города и на полной скорости промчался под подвесным мостом.

В соборе инквизитор классическим жестом профессионального актера развел руки над толпой. Казалось, даже каменный собор содрогается от его криков:

– Пусть Господь поможет мне очистить вашу землю, вернув ее в лоно святой Матери-церкви!

Отряд всадников въехал в город под громогласный голос инквизитора. Люди внутри собора затаили дыхание – как один человек. Лицо Катерины стало еще белее, чем было. Растерянные глаза старика бегали по сторонам. Он словно не осознавал происходящее. Он понимал, что происходит что-то очень плохое, настолько плохое, что душу охватывает ужас, но что именно – все не решался понять до конца.

– Дьявол могущественен, но я знаю, как разрушить его планы!

Голос Карлоса Винсенте заполнял каменные недра собора полностью, не оставляя пустого места.

– Любые сомнения – от дьявола! Если вы сомневаетесь в чем-то, значит, дьявол прикоснулся к вашей душе и выбрал свою жертву. Карающий меч церкви стоит на страже. Карающий меч будет беспощадным, вырубая больные органы от тела святой церкви как сорняки! Я на страже, ведь Господь вложил в мои руки оружие! И я нанесу удар в тот момент, когда дьявол меньше всего ждет. Что бы вы ни делали – трепещите, ведь церковь будет знать все. Если вы высказывали богохульные мысли – берегитесь! Если вы говорили с пособниками дьявола, ведьмами, колдунами и еретиками – берегитесь! Если колдун или еретик просто прикоснулся к вам, споткнувшись на дороге или случайно – берегитесь! Карающий меч беспощадно отрубит больной член! Милосердный и справедливый господь послал меня очистить ваши души, и я их очищу!

Не успел последний отзвук громового голоса инквизитора исчезнуть в каменных недрах собора, как звук, заглушающий его, разросся, заполняя пространство над головами людей. Тягостный и громкий, непонятный и страшный – топот лошадиных копыт. И железо. Железо, несущее смерть, бьющееся о камень. Стук копыт и скрежет оружия. И вздохнув разом, как один, толпа людей обернулась, чтобы взглянуть в окна – на площадь перед церковью. Туда, откуда шел звук.

Отряд солдат въезжал на площадь, окружая все входы и выходы из собора плотным кольцом. Это были настоящие, закаленные в битвах солдаты в полных боевых доспехах, ветераны, чьи лица и тела были испещрены шрамами, прошедшие не один бой. Железо доспехов блестело в тусклых лучах солнца. Обнажив сверкающие клинки мечей, солдаты держали оружие наготове, с угрожающим видом, как будто не задумываясь, пустят его в ход. Никто не сомневался в том, что пустят…. Солдаты окружили город. Боевые ряды сомкнулись. Лошадиные копыта выбивали дробь по каменным плитам. Щиты всадников мелко дрожали в такт ударам копыт.

Маленькая девочка в каморке под чердаком укладывала спать куклу. Маленькая девочка в платье из грубого холста, с длинными золотистыми волосами, свободно распущенными за спиной. Кукольная кроватка была вырезана из цельного деревянного полена, вырезана грубо – кухонным ножом. Но маленькая девочка, заботливо застелив кроватку куском чистого холста, укладывала спать куклу. Кукла помещалась в кроватку плохо. Волосы из желтой пакли отказывались втиснуться в узкое пространство, не красивая голова куклы была непомерно большой. Но для маленькой девочки деревянная кукла, грубо размалеванная бесхитростными ярмарочными умельцами, была самой драгоценной вещью на свете! Она с огромной любовью приглаживала ей волосы из пакли, расправляла складки на порванном платьице, нежно укутывала в чистую холстинку, в кукольной кроватке заменявшую и одеяло, и простыню. Чтобы кукла успокоилась и легла спать, девочка с ней разговаривала:

– Ну, все. Теперь ты должна спать! Я твоя мама, и я знаю, что ты должна делать! Вот погоди, моя мамочка вернется из церкви, и обязательно испечет нам сладкий пирог! Что, хочешь кусочек? Ну еще бы! А я дам тебе пирога, только если ты будешь спать! Что? Ты хочешь, чтобы я спела тебе песенку? Ну, ладно. Спою еще раз, если ты просишь. Слушай.

Маленькая девочка кокетливо наклонила головку, и по тесной темноватой каморке разнесся мелодичный детский голосок:

– Светлые на небе облака… Светлая и синяя река… Вместе будем мы с тобой всегда… милая мамочка и я… Тебе нравится моя песенка? Это я сама ее сочинила! Мне очень нравится! Вместе будем мы с тобой всегда… милая мамочка и я….

По приказу командира, выехавшего на площадь вперед, солдаты спешились, смыкая ряды. Громкий звук бряцанья доспехов наполнил церковь. Конвой всадников окружил площадь плотным кольцом.

Став посередине кафедры, инквизитор Карлос Винсенте широко раскинул руки над толпой:

– Помните слова мои! Помните предупреждение святой матери церкви! Правосудие церкви не дремлет! Трепещите! Молитесь Господу нашему и очищайте свои души от зла! Ибо настанет день, когда я загляну в каждую душу! Идите с миром, дети мои! Милосердие Бога огромно! Идите с Господом, я буду молиться о вас!

Длинные рукава белой рясы трепетали за его спиной, как огромные крылья. Инквизитор быстро сбежал с кафедры, пробежал весь проход собора и буквально вылетел на площадь. Несколько монахов в белых рясах, стоящие в дверях, последовали за ним. Карлос Винсенте остановился в начале площади. Вокруг него мгновенно сомкнулось кольцо стражников. Люди, тревожно перешептываясь, начали подниматься со своих мест. Жители городка не могли прийти в себя, потрясенные драматизмом свалившихся на них событий. Люди говорили тихо, со страхом смотря друг на друга, и вжимали головы в плечи, словно опасаясь ударов. Незримая тень инквизитора продолжала витать над толпой. Женщины закрывали лица платками, напрасно пытаясь уберечься от чужих взглядов. Катерина была единственной женщиной, не попытавшейся прикрыться платком. Она так же не шептала про себя молитву – с судорожными всхлипываниями, так, чтобы слышали окружающие. Взяв под руку старика, она направилась к выходу – вместе со всей толпой. Лицо старика было мрачным. Сжав руку Катерины, он прошептал очень тихо, с опаской оглядываясь по сторонам:

– Ты должна уехать из города как можно быстрее!

– Сегодня ночью. Все уже решено.

Вздрогнув, старик хотел было задать вопрос, но на них уже обращали внимание. Сжав его руку, Катерина бросила одно только слово:

– Потом.

Зрелища, представшего людям на площади, не ожидал никто. Но сразу становилось понятно: именно ради этого площадь окружил отряд солдат. Из узкого переулка солдаты выталкивали арестованных инквизицией. Узников, уже закованных в цепи, волокли через всю площадь к замку – так, чтобы жители городка могли на них поглазеть. Сбившись в кучу, люди с ужасом смотрели на страшное зрелище несчастных, медленно волочащих свои разбитые ноги по камням площади, сквозь строй солдат. В основном это были женщины из окрестных деревень: избитые в кровь, растрепанные, с кровавыми лицами, в кандалах на руках и ногах, женщины с воплями протягивали скованные руки к толпе и что-то жалобно кричали, и толпа отвечала им громким воем, криками и такими же воплями, в которых можно было различить только одно: страх.

Солдаты гнали арестованных к замку, к подземной темнице, в прежнее время частенько стоявшей пустой…. В отдалении от толпы, но в центре площади, окруженный солдатами с мечами наголо, чтобы подчеркнуть свою власть, Карлос Винсенте наблюдал шествие арестованных, сложив руки на груди и даже не пытаясь скрыть удовлетворение, скользившее в ярком блеске его надменных черных глаз. Сжав руку старика так, что побелели костяшки пальцев, Катерина с глазами, расширенными от ужаса, наблюдала за арестованными. Ее лицо было абсолютно бескровно, и даже губы потеряли свой яркий цвет. По стечению обстоятельств Катерина и старик стояли в толпе первыми, сразу за спиною солдат… Катерина стояла за двумя солдатами, не способная оторвать глаз от страшного зрелища, от мельчайших подробностей кошмара, которые она могла наблюдать лучше других.

Маленькая девочка в каморке под чердаком продолжала укладывать в кроватку свою куклу. Маленькая девочка была очень расстроена – кукла ни за что не хотела спать!

– Ну почему ты такая непослушная? Песенку я тебе уже спела, что ты хочешь на этот раз? Ты хочешь, чтобы я показала тебе птичек? Моя мамочка всегда показывает мне птичек, ты права! Ладно, я покажу тебе их, но потом ты точно будешь спать!

Девочка взяла куклу на руки и, укачивая ее на ладонях, как в колыбельке, поднесла к окну. Это было крошечное окошко в крыше, без подоконника. Девочка аккуратно посадила куклу на карниз….

По толпе пронесся страшный вздох (он шел с начала толпы, от людей, стоявших совсем близко к переулку, из которого выталкивали узников инквизиции):

– Лесной колдун! Они арестовали лесного колдуна!

И действительно: позади растрепанных женщин появилась небольшая процессия, шедшая отдельно от остальных. Группа солдат волокла какого-то человека. Солдат было много: двое по бокам, сзади и спереди по одному… Это было жалкое существо, еще более жалкое оттого, что его тащили в цепях, словно бешенное и раненое животное, брошенное на потеху толпы. Это был горбун высокого роста, с уродливым старческим лицом, на котором росли пучки седых волос, с мясистым носом, украшенном бородавкой и косыми глазами. Седые волосы колдуна были спутаны и покрыты кровью. Руки и ноги опутали цепями в несколько слоев. Он был страшно избит: вся его спина представляла сплошное кровавое месиво, лохмотья одежды прилипли к кровавым ранам на груди, по лицу текла кровь, а волосы слиплись в комок. Пытаясь что-то сказать, он мычал, брызгая из распяленных губ комьями крови и слюны, и было видно, что он не соображает ничего: ни того, куда его волокут, ни того, что с ним сделали.

Толпа оживилась. Некоторые загоготали, показывая на горбуна. Появились издевательские выкрики.

– Лесной колдун! Получил свое, дурной урод? Больше не будешь пугать детей своей страшной рожей! Лесной колдун! Где твои сыновья? Они где? Рады тому, что с тобой сделают? Эй, что сделают с колдуном? Его сожгут? Колдуна сожгут! Туда дьяволу и дорога!

Горбун поравнялся с толпой людей, которые вышли из церкви. В его глазах была нечеловеческая боль, они блестели от слез и, казалось, мерцали каким-то странным светом. Горбун мычал – он не мог говорить. Так, мыча, он остановил свой взгляд на лице Катерины. Лицо Катерины оказалось слишком близко от него…. Страшно зарычав, горбун вдруг разорвал свои цепи и, растолкав стражников (которые посыпались на землю, как горох) вырвался из рук солдат и прямо в цепях бросился в толпу, к Катерине. Он схватил ее своими огромными лапами, и что-то мычал. Толпа издала вопль ужаса. Рядом с онемевшей от неожиданности Катериной тут же образовалось пустое место. Люди бросались врассыпную, перепуганные близостью колдуна… Солдаты пришли в себя и бросились на узника. Горбуна оттащили от Катерины, покрывая градом тяжелых ударов. Под ударами солдат горбун упал на землю, лицом вниз…

Маленькая девочка ласково улыбнулась своей кукле:

– Ну потерпи еще немного! Моя мамочка скоро придет. Я знаю, ты хочешь сладкий пирог. Потерпи. Мамочка спечет его, когда вернется из церкви.

Под градом ударов колдун хрипел на земле. Толпа расступилась перед Карлосом Винсенте, стремительно бежавшим к месту происшествия. Белые полы рясы развевались за спиной. Вытянув вперед руку с золотым перстнем, Карлос Винсенте закричал, указывая на Катерину:

– Арестуйте эту женщину!

И все застыло, все замерло на один-единственный миг. Все застыло: солдаты, узники, люди, камни площади, небо… И огромные глаза Катерины, неотрывно смотревшие в чужие (надменные и жестокие) глаза… Глаза палача.

– Арестуйте эту женщину!

Площадь покрылась тишиной мгновенно, как изморозью. Две танцующие фигурки (на лесной поляне, матери и дочери) покрыло прозрачным льдом прошлого…. Получив новый приказ, солдаты бросились к Катерине. Намеренно причиняя боль, грубо схватили за руки. Закричав, старик бросился к ним.

Голос Карлоса Винсенте звучал спокойно и ровно:

– Дьявол выдал свою сообщницу. Колдун прикоснулся к ней. Он передал ей своего дьявола! Женщина, к которой прикоснулся колдун, виновна, виновна!

С головы Катерины упал платок. Волосы свободно рассыпались по плечам.

– Нет!

Грубые руки солдат сжимали, как тиски. Из железных пальцев было не вырваться.

– Нет! НЕТ!!! – крик, вопль смертельно раненного в самое сердце зверя разнесся над толпой…. В ее обезумевшем крике растворилось все: и страх, и надежды, которым не суждено осуществиться, и поражение, нанесенное нелепой, предательской судьбой….

– Нет! – Катерина страшно кричала, вырываясь из рук солдат. Две фигурки исчезли, как легкая изморозь… Стерлись без следа… Растворились навсегда в ее крике.

– Нет! – чтобы прекратить этот крик, один из солдат кулаком ударил ее по губам.

Поскользнувшись (или просто потеряв равновесие) маленькая девочка под чердаком задела свою куклу рукой. Игрушка упала вниз. Кукла полетела из окна, перевернулась в воздухе, и, разбившись, осталась лежать внизу, на камнях. Маленькая девочка громко заплакала:

– Нет! Мамочка! Мама!

Крошечная деревянная кукла разбилась внизу и осталась лежать на камнях, как разбитое детство, уже законченное – навсегда.

 

1413 год, Восточная Европа

Бросившись в ноги к Карлосу Винсенте, старик схватил его за полы длинной рясы.

– Она невиновна! Святой отец, смилуйтесь! Это моя дочь! Она поклоняется святой матери церкви! Она невиновна! Смилуйтесь!

Не поворачивая надменной головы, не опуская ее вниз, Карлос Винсенте просто перешагнул через распростертую фигуру старика, пытавшегося удержать полы рясы из последних сил – как свою последнюю надежду. Один из стражников отпихнул старика ногой. Карлос Винсенте сделал повелительный жест – немой приказ увести арестованную в темницу замка. Грубо толкая женщину в спину, солдаты, быстро подчиняясь приказу, увели ее прочь. Закричав, старик попытался схватить стражников хотя бы за ноги… Все его попытки были смешны и бессмысленны. Проследив взглядом за стражниками (Катерина вместе с солдатами исчезли в стенах замка, исчезли с глаз прочь) Карлос Винсенте быстро пошел через площадь – по-прежнему в окружении стражи.

Палка старика отлетела при падении. Двигаясь с трудом, старик безнадежно пытался ухватить свою опору рукой. Один из солдат схватил палку быстрее. Другие солдаты грубо захохотали над неуклюжими попытками старика. Поднявший палку солдат размахнулся ею в воздухе, и изо всех сил опустил нехитрое оружие на голову старика. Старческий череп раскололся мгновенно, как гнилая тыква. Дернувшись только один раз, старик повалился лицом вниз. По всему его телу прошла предсмертная судорога, потом тело неподвижно застыло. Усмехнувшись, солдат бросил палку на камни площади. Палка упала, издав глухой стук костяным набалдашником, к которому пристала кровь и седые (совсем белые) волосы. Последние из узников исчезли за стенами замка. Выстроившись по приказу своего командира, солдаты покинули площадь. Потрясенные невольной трагедией зрители поспешили разбежаться по своим домам как можно быстрей. Площадь опустела, словно по волшебству. Поднявшийся ветер гнал по камням груды мусора. Вскоре на всей площади осталось только одно: мертвое, застывшее тело старика.

Взмыленная лошадь ворвалась на площадь сквозь центральные ворота, выбивая копытами искры из камней. Лошадь была загнана так сильно, что пала в самом начале площади, почти возле ворот. Всадник (опытный наездник) сумел избежать падения, спрыгнув еще до того, как несчастное загнанное животное завалилось на бок, громко хрипя. Молодой офицер (возлюбленный Катерины) страшным взглядом оглядел опустевшую площадь. Взгляд его уперся в распростертое тело старика. Бросившись к нему, перевернул на спину… И застыл. Потом, быстро перекрестившись, закрыл ему глаза. Лицо офицера стало совсем белым. Качнувшись, блеснул на его груди медальон….. Схватив медальон одной рукой, офицер вскочил на ноги и помчался по направлению к замку. Он бежал так быстро, как будто за спиной у него были настоящие крылья.

 

2013 год, Восточная Европа

Вскоре он увидел близкие огни, а еще через некоторое время вышел на центральную улицу поселка. Через десять минут он был возле гостиницы. Хозяйка отеля кокетливо подняли брови:

– Эй, мистер, минутку!

Он обернулся.

– А ваш друг ушел. Около часа назад. Он просил передать вам записку.

– Он ушел один?

– С женщиной!

– С женщиной?! – вздрогнув от страшных предчувствий, он невольно схватил ее за руки. Хозяйка высвободилась – с легкой улыбкой.

– Эй, потише! Чего вы так разволновались? Может, он ушел с вашей подружкой или женой? Вот что я вам скажу: кем бы она ни была, но она точно приехала сюда к нему. Прошла через холл так уверенно, будто знала, что он здесь остановился! Да не переживайте вы так! Найдете себе другую. И скучать вам не придется. Если хотите, могу составить компанию..

– В другой раз! Как выглядела эта женщина?

– Очень молодая. И такая красивая! Длинные вьющиеся волосы с рыжим оттенком. Огромные темные глаза. А фигура…. Просто модель!

– Вам показалось, что она манекенщица?

– Ну, я бы так не сказала. Конечно, она красива, как модель, но у нее слишком умные глаза! Определенно, это женщина с высоким положением, которая знает себе цену. И одета в роскошный костюм. А ваш друг шел за ней как привязанный! Уж простите за такие подробности, но глаз не мог оторвать. И словно голоса лишился. Что ж, его можно понять. Когда они показались в холле и поравнялись с моим столом, он вдруг сделал шаг в сторону и протянул мне листок бумаги. «передайте записку моему другу!» – сказал.

– А женщина?

– Она все время была рядом. И когда он протянул мне записку, она так улыбнулась… Ехидно, я бы сказала. И добавила (чарующим, просто колдовским каким-то голосом):» только не забудьте передать! Лично ему в руки». Ваш друг при этих ее словах странно как-то побледнел и отвел глаза в сторону. Вот я и подумала, что она ваша жена. Или любовница. Это так?

– Нет. Вы не слышали ее имени?

– Не слышала. Я бы запомнила. Такие столичные красавицы не часто появляются в наших краях.

Отвернувшись от любопытных глаз хозяйки, развернул маленький клочок бумаги. Нервным, сбивчивым почерком (тот, кто писал, явно спешил) было написано следующее: «я знаю, где рукопись. Сегодня я встретил человека, который обещал отвести меня туда, где она находится. Место это похоже на то, что мы видели прежде – не доходя до ворот, между автобусом и замком. Жди меня в гостинице до утра. Если утром я не вернусь, уезжай отсюда. Маргарита».

Он снова повернулся к хозяйке гостиницы:

– Вы уверены, что эту записку оставил мой друг?

– Да вы что! Конечно! Именно он оставил ее мне. Разве вы не узнаете его почерк?

Почерк… В том-то и дело, что почерка врача он не знал. Ничего не ответив, скомкал листок в руке и помчался по лестнице. Он чувствовал себя так, словно ступеньки жгут подошвы его ног.

Комната. Он толкнул дверь – и застыл на пороге (хотя мысленно был готов к тому, что там найдет). В комнате все было перевернуто так, словно в ней происходила страшная борьба. Борьба не на жизнь, а на смерть. Развороченные постели валялись под ногами. Окно было разбито. Занавески – разодраны на полосы и свалены на батареи. Стол буквально раздавлен, словно на него бросили человека спиной. Впечатление было самым гнетущим… Остолбенев от мрачных предчувствий, он застыл на пороге, пытаясь держать себя в руках. Дверь ванной была приоткрыта. Он бросился туда. В ванной был тот же разгром. Зеркало разбито, умывальник свернут в сторону, туалетные принадлежности раздавлены на полу. На белом кафеле над унитазом в глаза бросились ярко-красные буквы. Корявые, с подтеками… Надпись кровью. Он похолодел – кровью врача? Он подошел ближе, внимательно вглядываясь в единственное непонятное слово, написанное корявыми, большими буквами: UNOS. Что могло оно означать? Он не знал. В душу медленно заползал леденящий ужас, от которого путались мысли и тряслись руки. Врач исчез не по своей воле.

Женщина… Единственную женщину, способную вот так запросто увезти из номера, он хорошо знал. Только это была не женщина. Из памяти выплыла оскаленная пасть монстра, и он отшатнулся, вызвав чудовищное видение из памяти. Не женщина, какое-то сверхъестественное существо, подробностей о котором он пока не знал. Существо, в женском обличии называющее себя Маргаритой. Маргарита. Он хорошо запомнил теперь это имя. Руки тряслись, а в душе стоял леденящий ужас, от которого весь спектр его мыслей превратился в лед. Больше ничего интересного в номере не было. Он бросился вниз.

Хозяйка все еще была в холле. Он схватил ее, крепко встряхнул, уже не думая о приличиях. Взглянув на его лицо, она передумала возражать. На ее конторке схватил листок бумаги, ручку. Быстро написал нужное слово и сунул ей под нос:

– Что означает UNOS?

– Это чешский язык. Означает похищение.

Он отшатнулся так, как будто его ударили в лицо.

– Возле замка есть лес? Густой лес?

– Есть, но я не понимаю…

– Как туда пройти? Быстро!

– Налево по улице…. Все время налево.

 

2010 год, Россия, Московская область

Он выключил компьютер – бессмысленно было сидеть, тупо уставившись в одну точку экрана. Он просидел так не один час, замирая от ужаса, и тщательно прислушиваясь к звукам вечернего города за окном. Ужас, ледяной, парализующий ужас заковал все его тело и мозг в прочную, сковывающую броню. И он не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы справиться с такими оковами. Все было слишком неожиданно, слишком страшно. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что он – совсем не тот человек. Все это должно было случиться с каким-то искателем приключений, этаким мачо с пистолетом в кармане, героем боевика, как их любят «рисовать» в кино. Такой тип вполне был бы готов к ужасу этой истории. Поигрывая мускулами и смеясь в лицо опасности, знал бы, как поступить… Все это должно было случиться с другим человеком! Но только не с ним – провинциальным литературным редактором маленькой, даже не столичной газеты. С человеком, не выходившим из кабинета и так редко писавшим статьи.

Все началось в тот момент, когда главный редактор, его школьный друг и начальник по совместительству, предложил ему заработать на рекламе и написать материал о заводе, который когда-то сгорел. Вернее, этот завод когда-то сгорел, там еще погибли люди (был большой скандал, связанный с его приватизацией). Затем все утихло, новый владелец буквально за пару месяцев отремонтировал корпуса, поврежденные пожаром, и возобновил производство, обеспечив местных жителей множеством рабочих мест. И вот теперь руководство завода заказало рекламу в газете – к годовщине открытия возобновленного завода, несколько расширенных материалов, за которые очень хорошо платили, по высоким рекламным расценкам, что бывало нечасто.

– Вылезешь из своего кабинета, заработаешь денег, познакомишься с интересными людьми. Что может быть лучше? – сказал главный редактор, – к тому же, завод этот один депутат курирует, напишешь и о нем статейку. Не бесплатно, конечно, ты же знаешь.

Когда его приятель назвал фамилию депутата, отказаться он уже не смог. Это был его любимец, его кумир, самый честный и лучший (с его точки зрения) человек во всей политической верхушке. Он голосовал только за него и собирался голосовать снова, а заодно не пропускал ни одного митинга с его участием, даже в соседних регионах. Раз задание так совпало с его политическими пристрастиями, он уже не мог отказать. Он и не отказал. И тогда поехал на завод. Он немел, бледнел, потел, трясся железную руку своего кумира.

– Первым делом мы посетим заседание нашего «комитета по чистоте», так мы это называем, – широко, как с рекламного плаката, улыбался депутат.

– Комитете по чистоте? Что это такое? – несколько дивился он.

– О, мы следим за моральным обликом всех наших работников! Знаете старую мудрость: в здоровом теле здоровый дух? В советские времена были такие общественные суды, когда общественность строго осуждала аморальные поступки в коллективе – пьянство, например, или прогулы. У человека был сдерживающий фактор, он чего-то боялся. Жаль, что эта практика ушла в прошлое. И вот мы решили немного ее возобновить – в современном виде, понятно. Сейчас нет никаких сдерживающих факторов, а без них никак нельзя. Мы следим за чистотой наших рядов, за чистотой поступков, действий, мыслей. А те, кто повинен в злостных нарушениях, подвергаются моральной казни – осуждению коллектива или исключению из наших рядов. Впрочем, в первый раз мы всегда выносили предупреждение. Как правило, оно действует сразу… Пойдемте! Вы напишите обо всем этом в своей газете, и я уверен, уделите особое внимание заседанию комитета по чистоте.

Он выключил компьютер: раздражал даже приглушенный свет. Потом задернул плотные шторы на окнах. Сидеть в темноте было легче. Можно было не видеть, как руки дрожат…. Он даже специально снял очки, чтобы не видеть… Но помогло мало: все его тело по-прежнему сотрясала нервная дрожь, а рубашка на спине намокла от ледяного пота. Он ничего не мог поделать с собой.

Он никогда не испытывал такой ужас – ужас, не похожий вообще ни на что. Теперь он прекрасно понимал, что означает умереть от страха. Он был близок к порогу такой ужасной смерти. Не давала покоя мысль: зачем, зачем это случилось с ним? Отупение немного прошло в темноте, и вслед за первой мыслью пришла вторая. Что теперь делать? Куда сообщить? В милицию? В ФСБ? Его подниму на смех, да и… Если уж быть совсем честным, они не помогут. Силовые структуры здесь бессильны. Здесь нужен…священник.

Слово будто само по себе всплыло в памяти. Священник! Ну конечно же, священник! Нужно рассказать, нужно успеть сообщить… Он вдруг вспомнил старенького священника из храма по соседству, погибшего около года назад. Кажется, его сбила машина, или он попал под автобус. Он прекрасно его знал. Старик писал для воскресного выпуска газеты небольшие статьи – о милосердии, добре, любви, детях. Он был удивительно добрым, раздавал почти всю свою зарплату бедным и очень любил детей. Он отговорил их корректоршу Алю делать аборт, когда она решила избавиться от второго ребенка, решив. Что поднять двоих детей им с мужем будет не по силам. Аля послушалась, родила замечательную вторую дочку, теперь нахвалиться е может на нее, а ее фотографиями завешана вся корректорская. И еще он увлекался астрономией. Рассказывал так интересно про разные планеты. Вот с ним бы поговорить, но…

Но старик что-то говорил о монастыре. Древний монастырь на берегу реки, с подземным ходом, ведущим прямо к речному берегу. Когда-то у них зашел разговор о двух звездах, вернее, об утренней звезде, которая… И тогда священник рассказал об этом человеке. Он сам ездил к нему не раз. Тогда он еще записал на всякий случай название монастыря. Где-то оно должно быть.

Резко вскочив с места (так, словно его подробили), он принялся рыться в ящиках стола, пытаясь найти старый блокнот годичной давности. Священник – совсем другое дело. Ему, как на исповеди, можно сказать все. Например, ему можно сказать о том, что в секретных цехах завода производят оружие. Что «комитет по чистоте» – это нечто, напоминающее гестапо или инквизиционные трибуналы, и тот, кто попадает туда, никогда не возвращается назад. Даже страшно представить. Какие жуткие пытки терпят те несчастные, попавшие в подземелья…. И над всем этим, багровым, кровавым, жестоким и беспощадным облаком – только неумолимая смерть. Смерть никогда не сможет создать высший мир, как бы ни пытались представить. Смерть только уничтожит живой мир – без пощады, до самого конца.

Блокнота не было. Он проклял невыносимый беспорядок в своей холостяцкой квартире. Никогда ничего не найти… Только бумажки, старые вырезки – никому не нужный, пустой хлам, который когда-то казался таким важным. И вот теперь…. На глаза попался красочный, глянцевый проспект с рекламой завода. Он взял его в руки, прикасаясь осторожно, словно к гремучей змее. Проспект пугал… Он машинально перелистал глянцевые страницы. И вдруг с ужасающей четкостью перед ним встало то, что он увидел ….

Мрачные своды подземелья, освещенные горящими факелами. Везде – перевернутые кресты. Темные пятна засохшей венозной крови. Трупы несчастных, умерших от нечеловеческих пыток (с выпученными от адской боли глазами, без конечностей, с содранной заживо кожей), развешанные по стенам на крючьях и железных цепях…И – горящие, сумасшедшие глаза фанатиков в черном, скандирующих одно и то же, одно и то же… «Сохраним чистоту нашей веры! Уничтожим, зальем кровью… Искореним огнем! Огнем…». Сумасшедшие толпы фанатиков напоминали штурмовые отряды, готовые к бою. Страшнее этого он ничего не видел, никогда.

Закрыв лицо руками, он опустился на стул, и вдруг… Вдруг увидел блокнот, ради которого перерыл все ящики. Блокнот лежал на самом видном месте, среди стопки книг! Он схватил его, не веря в свою удачу. Нужная запись была на третьей странице. Там было не только название монастыря, но и схема, как проехать к нужному месту, подробное описание. Словно по мановению волшебной палочки-то, что как раз необходимо в данный момент! Отдернув штору, он выглянул в окно. Темнело.

Нужно отправляться немедленно, ночью. Нельзя терять ни секунды. Пока ни поздно, он должен рассказать. Наверняка за ним будут следить, если уже не следят, хотя прошло всего несколько часов с тех пор, как он тайком покинул территорию завода. Ему казалось, что он выбрался незамеченным через лаз в стене, но кто знает… Вдруг его видели – но все равно он вынужден рисковать. Времени нет. Нельзя спрятаться с таким знанием. Опасность слишком реальна! Времени нет… Он положил в карман деньги и паспорт, потянулся за курткой, как вдруг… Раздался звонок в дверь. Он вздрогнул от неожиданности. Звонок повторился, еще более настойчиво. Прокравшись в прихожую, выглянул в глазок. За дверью стояла…старушка лет 80-ти, в байковом халате и шлепанцах. Ее он не знал.

– Кто вы? Что вам нужно? – крикнул сквозь дверь.

– Да соседка я ваша, с нижнего этажа! Вы меня залили! Кран проверьте в ванной, у меня с потолка течет!

Он приоткрыл дверь. Старуха разразилась бранью, грозя кулаком. Он пообещал все исправить, захлопнул дверь. Принес же ее черт… Машинально заглянул в ванную. Никакой течи, так он и думал. Ничего не течет. Он вышел из ванной, как вдруг почувствовал странный жар во всем теле. Но сделал по инерции еще несколько шагов. Руки его вспыхнули ярким пламенем, и он закричал, увидев факелы вместо своих рук. Вслед за руками огонь охватил все его тело, переместился вниз. Потом он почувствовал боль…

Он кричал и кричал, превратившись в огромный костер, кричал от невыносимой боли, когда огонь заживо пожирал его плоть… Вскоре все было кончено, и на коврике в прихожей остался лежать только обугленный труп. Коврик не обгорел, на стенах и потолке квартиры не было никаких следов копоти. Нельзя было даже представить, что еще несколько минут назад в узкой прихожей квартиры бушевал жаркий огонь.

Старуха спустилась на один лестничный пролет вниз. Затем обернулась. Сморщенные ее губы искривила ехидная ухмылка. Вслед за этим она стала меняться. Буквально через несколько секунд на лестничной площадке вместо 80-летней старухи стоял молодой человек лет 30-ти, в строгом деловом костюме и черных очках, полностью скрывавших глаза. Он решительно вышел из подъезда и сел в джип, за рулем которого сидел мужчина в очках, в котором можно было бы опознать помощника известного политика, популярного в народе депутата…

Джип резко тронулся с места. На тонированном стекле автомобиля блеснул ярко-красный отблеск. Это молодой человек, севший в машину, случайно сдвинул с лица черные очки…

 

2013 год, Восточная Европа

Он побежал, как ненормальный, не чувствуя под собой ног, судорожно глотая ртом воздух. Было уже темно. Он вбежал в лес, и побежал вперед, всем телом наталкиваясь на деревья, но не замечая боли. В лесу было совсем темно, и гнетуще тихо – он не слышал ничего, кроме собственного дыхания, напоминающего настоящую судорогу. Наконец глаза его привыкли к темноте, и он пошел медленней. Столкновений стало меньше. Теперь он шел аккуратно, держась руками за стволы. Это был совсем не тот приветливый зеленый лес с полянами, который он видел в первый раз рядом с мистическим замком. В этом темном лесу было что-то тревожное, злое, страшное, гнетущее душу не проходящей тоской. Успокоив дыхание, он стал слышать зловещие шорохи и звуки. Где-то далеко с громким криком взлетела ночная птица. Ветки хрустели под ногами, ломаясь. Темнота была густой и плотной, как материальное тело. Настолько плотной, что казалось: ее можно разрезать ножом.

Цепь беглых огней пробилась сквозь стену деревьев. В первый момент это стало абсолютной неожиданностью – он даже не поверил глазам. Но потом – потом огненные точки стали приобретать отчетливую форму, и, наконец, замерли неподвижно, застыли, отчетливо сияя в окружающей темноте. Набравшись мужества, он пошел на огни, с опаской прижимаясь к шершавым стволам деревьев. И наконец увидел то, что искал.

Впереди открывалась часть обширной поляны, ярко освещенной огненными факелами. Именно факелы он увидел в первый момент отчетливей всего. Сообразив, что их держат люди, он стрелой метнулся в плотные кусты, цепью окружавшие поляну. Не обращая внимания на колючки и острые ветки, больно царапающие кожу, затаился там. Вскоре, привыкнув к обстановке, сумел двигаться и пошел вперед, очень медленно и аккуратно пролезая в узком пространстве, и наконец нашел более просторное место, где можно было без опаски раздвинуть ветки кустарника и увидеть то, что было на поляне. Затаив дыхание, он выглянул. Его глазам открылась поляна огромных размеров (он никогда не думал, что такие пространства могут быть в лесу).

На поляне стоял круг людей в черных монашеских рясах с капюшонами, наброшенными на лица. Их было двенадцать, но одно место среди них было пустым. Это означало, что по-настоящему монахов должно было быть тринадцать, но одного среди них не хватало В руках они держали смоляные факелы, очень ярко горевшие и освещающие все вокруг. Люди стояли по краям поляны, почти рядом с кустами, стояли, словно специально освещая поляну. Из своего укрытия он мог без труда разглядеть грубую шерстяную материю темной монашеской рясы, от которой, к тому же, пахло пылью и потом. И – свиным салом. Запах был отвратительным – от него все время приходилось морщить нос. Но центральными фигурами поляны были вовсе не монахи с факелами. Совсем иные люди. Поляна была полна людьми. Это были молодые люди обоих полов, стоящие вплотную друг к другу. Особенностью их было то, что они были полностью обнажены. На них не было абсолютно никакой одежды, и свет факелов бегло играл на голых телах.

Он услышал звук – не очень громкий, вполголоса, но все-таки наполняющий поляну неким шумом. Монахи не только держали факелы, но и гнусавили какой-то речитатив. Мотив немного напоминал церковный (григорианский церковный песнопев), но звучал более зловеще, как-то мистически…. И странный язык, звучащий в нем, был не латынь. Заклинание (или молитва?) бубнилось на одной ноте, и от него вскоре начинала болеть голова (особенно, если тщательно вслушиваться в мелодию текста). Толпа голых людей словно находилась в трансе – они беспорядочно двигались под этот напев, не впопад размахивая руками. У ближайших к нему он разглядел странные остекленевшие глаза. Транс. Люди словно не видели друг друга, а бубнящий напев погружал их в транс все больше и больше, заставляя двигаться быстрей и быстрей.

В глубине поляны был сооружен некий помост (он даже не заметил его в начале, отвлеченный чудовищным видом собравшейся на поляне толпы). Это было деревянное возвышение, сколоченное из простых досок. С одной стороны на нем был установлен огромный перевернутый крест – очень темный, покрытый какой-то вязкой жидкостью (эту странную темную жидкость можно было разглядеть даже в свете факелов). С другой – деревянный столб, окруженный вязанками с хворостом, на верхушке которого был прикреплен маленький деревянный перевернутый крест. Эти сооружения производили просто жуткое впечатление – все его тело покрылось ледяным потом. Внезапно он понял, какой вязкой жидкостью был покрыт перевернутый крест. Это была еще свежая кровь.

Внезапно речитатив монахов оборвался на высокой пронзительной ноте, и голая толпа ответила истерическим криком. Из двенадцати монахов в центр поляны выступили двое, откинув назад капюшоны ряс. Это были высокий мужчина с лицом, плотно закрытым черной маской. И женщина в белом балахоне – с открытым лицом. Он мгновенно узнал эту женщину, и буквально задохнулся от ужаса…. Никаких сомнений не было: монстр из его кошмаров, двуликое чудовище, имеющее и человеческое, и звериное лицо…. Облик, сущность и человека, и зверя.

Глаза женщины горели красным огнем. Она приветствовала толпу громким звериным криком, и толпа ответила таким же рычанием. Так как женщину он уже узнал, то принялся изучать ее спутника. Но скоро понял, что ничего не сможет разглядеть – маска была слишком плотной. Это был коренастый мужчина высокого роста. И все. Лицо и фигура были тщательно скрыты. Даже руки были в черных перчатках. На балахоне болтался золотой перевернутый крест на простом кожаном шнурке. На поляну он ступил следом за женщиной, из чего следовало, что центральная роль принадлежит ей.

Женщина держала в руках что-то, завернутое в тряпку. Оказавшись в центре поляны, женщина отбросила тряпку. Он разглядел младенца (голенького мальчика, не старше 6 месяцев), извивавшегося в ее руках. Младенец истерически орал. Но вопли толпы заглушили его крики. Эти двое что-то крикнули в толпу (словно произнесли какое-то заклинание) и быстро пошли к деревянному помосту. Поднявшись на него, стали рядом с перепачканным кровью крестом.

Мужчина поднял руки вверх и принялся что-то быстро говорить на непонятном языке. Некоторые слова повторялись толпой. Голос его несколько раз срывался, один раз он забыл текст, и женщине пришлось ему подсказать. Из этого он сделал вывод, что подобные речи мужчине приходится произносить нечасто, либо у него не было достаточного количества репетиций. Но толпа ничего не замечала, хотя женщина и бросала на него злобные взгляды. Очевидно, речь была какой-то молитвой (или заклинанием?). Наконец он замолчал.

Монахи с факелами расступились, пропуская на поляну процессию, при виде которой он едва сдержал крик. Несколько монахов вели его друга, врача. Он был обнажен, и по всему телу обмотан колючей проволокой, от чего все его тело превратилось в кровавую рану. Рот заткнут черной тряпкой, чтобы он не мог кричать. Глаза были расширены от ужаса, кровь сочилась из ран. Куски кожи, содранные проволокой, висели лохмотьями. Он едва сдержал крик. Он инстинктивно дернулся всем телом вперед, но…. Но людей на поляне было слишком много. Так много… Он ничего бы не сделал – один. От безысходности, от горя несколько раз ударил себя кулаком по лицу. Это было единственным, что он мог сделать. Монахи подняли врача на помост. Там они напялили на его тело поверх колючей проволоки белый балахон и веревками привязали к деревянному столбу. После этого монахи ушли с помоста.

Женщина сделала знак мужчине, и тот поспешно спустился вниз, в толпу. Женщина высоко, над толпой, подняла младенца. В ее руке что-то блеснуло – длинный нож, который она выхватила из-за пояса. Высоко подняв руку с ножом над толпой, она с размаху вонзила его в тельце ребенка. Брызнул фонтан крови. Ребенок замолчал. Она поднесла трупик к белому балахону врача, чтобы забрызгать кровью. Вскоре белое одеяние покрылось кровавыми разводами. Женщина бросила труп на хворост. Высоко подняла руку верх и принялась что-то кричать. Повторять одну и ту же фразу. Повторяя ее, толпа громко скандировала следом за ней. Голоса истерически воплем поднимались вверх, усиливаясь почти до невозможного предела… Это было ужасно. Он почувствовал, как волосы поднимаются, шевелятся на его голове.

Когда крик достиг своей критической, самой высокой ноты, из рук женщины вспыхнуло пламя. Ее руки разом превратились в два горящих факела, в настоящее пламя, бешено полыхающее яркими сполохами…. Она бросила пламя в хворост, которым был окружен столб. Хворост вспыхнул со всех сторон. Он увидел, как в пламени извивается фигура его друга. Толпа с воплями отшатнулась назад, от костра… Огонь разгорался все ярче, ярче… На него пахнуло жутким запахом паленого мяса…. Вскоре загорелся и деревянный помост… Женщина стояла в пламени, в жутком, бушующем пламени. Огонь ее не касался. Это было зрелищем фантастическим, невозможным, необъяснимым, но тем не менее было именно так.

Беспощадный огонь пожирал искалеченное тело его друга. Голые люди разразились жуткими воплями и стали теснить монахов в попытке разбежаться, сбежать в лес. Многие из них вышли из транса, их лица были искажены ужасом. Было понятно, что еще немного – и кто-то наткнется на него в кустах. Он сделал несколько шагов назад. Потом – побежал среди черных деревьев. Он бежал долго, не зная куда. Не различая дороги, боль от ударов о деревья принимая спасением. Он бежал, захлебываясь, задыхаясь криком, который разрывал ему горло. Потом ударился о какое-то дерево лицом и упал на колени. Закрыв лицо руками, он зарыдал – глухо, без слез. По его щеке одиноко скатилась слеза и оставила жгучий след (как от серной кислоты). Снова поднявшись, побрел, не разбирая дороги – и шел так до тех пор, пока, споткнувшись, не полетел в беззвучную темноту…

 

1413 год, Восточная Европа

Комната была круглой, из тесанного камня. Узкие окошечки под потолком выглядели, как окна бойниц. Башня. Это была настоящая башня, камни которой помнили многое. На стенах было несколько ярко горящих смоляных факелов в высоких подставках из темного металла… Потрескивая, факелы горели ярко, прекрасно освещая маленькое пространство вокруг. В комнате почти не было мебели, только возле стены, напротив входа, стоял маленький деревянный столик и одно кресло. На столике лежали принадлежности для письма: чистый кусок пергамента, придавленный тяжелой бронзовой чернильницей, несколько заостренных гусиных перьев. За столиком никто не сидел.

Но комната не была пустой. Возле одного из окошек (окна были темными, в башню давно заглядывала глубокая ночь), неподвижно застыв, стояла фигура в длинной белой рясе, и тревожно вглядывалась в темноту. Фигура человека выглядела напряженной – плечи сжаты, пальцы сведены в кулаки. Человек откинул белоснежный капюшон рясы на плечи, обнажив красивую черноволосую голову. В комнате стоял инквизитор Карлос Винсенте.

В коридоре башни раздался шум, и вскоре громоздкая дверь дрогнула, открываясь с тяжелым металлическим лязгом. Дверь пропустила рослого стражника с пикой, в полных доспехах, который быстро перешагнул порог и почтительно застыл у стены. Когда он занял свою позицию, второй стражник втолкнул в комнату Катерину. Она была одета точно так же, как при аресте, только кто-то сдернул с ее головы платок, и волосы беспрепятственно рассыпались по плечам. Одежда еще не была грязной, и даже не была рванной – сразу после ареста ее приволокли сюда, в башню, не успев измучить в переполненной грязной темнице. В зеленых глазах ее полыхал плохо сдерживаемый огонь, но лицо было неестественно белым, хотя на нем отчетливо читались и решимость, и воля. Руки и ноги Катерины были прочно скованны ржавой, тяжелой цепью.

Стражник грубо втащил женщину в комнату и оставил посередине. Обернувшись, Карлос Винсенте сделал быстрый знак. Дверь хлопнула. Стражники удалились, оставляя женщину и инквизитора наедине. Но еще до того, как они ушли, один из стражников снял с рук Катерины цепь. На белой коже женщины от тяжелых цепей остались багровые кровоподтеки. Катерина не сдвинулась с места, только, разгоняя кровь, чуть пошевелила руками. Их глаза встретились… Впрочем, это было совершенно не так, потому, что их глаза мгновенно притянулись друг к другу, пылая ненавистью, и уже не могли оторваться, или изменить направление взгляда. Ненависть была могучим магнитом, заставляющим не отрывать взгляд… Это было противоборство очень сильных натур, двух яростных зверей, встретившихся в смертельной схватке. Инквизитор подавлял все вокруг, но Катерина не опускала своих глаз. Противоборство решительных характеров, сильных и тревожных натур так сильно накаляло атмосферу в комнате, что казалось, будто воздух превратился в раскаленный огонь.

Смерть витала в воздухе, смерть сквозила в их ненависти, смерть незримо была между ними, стоя у каждого за спиной. Карлос Винсенте смотрел долго и пристально, стараясь запугать, уничтожить жестоким, высокомерным взглядом (сколько людей опускало глаза, унижено корчилось, не в силах выдержать этот профессиональный взгляд палача!). Но Катерина упорно не опускала глаз, и вся жестокость застенков разбивалась об ее волю. И оттого инквизитор вдруг занервничал, ощущая себя явно не в своей тарелке. Потом произошло невозможное – инквизитор первым отвел взгляд.

– Тебе не надо меня бояться!

– Я не боюсь, – голос Катерины был совершенно спокоен, даже не дрожал. Голос без слов говорил о том, что воля ее – как алмаз. Такую волю не сломаешь.

– Я не враг тебе, Катерина!

Услышав свое имя, удивленно приподняла брови:

– Если не враг, почему я здесь?

Карлос Винсенте улыбнулся. Очевидно, он понял, что женщина бросает ему вызов, и от этого настроение его поднялось.

– Тебя не удивляет, что я знаю твое имя, Катерина?

– Нет. Вы наверняка слышали обо мне.

– Да, ты права. Я действительно слышал о тебе. Очень много… – он сделал напряженную паузу.

Катерина молча ожидала его слов.

– Ты не удивлена тому, что ты здесь?

– Это случайность! Меня арестовали только потому, что ко мне бросился колдун!

– А до этого? Ты не ждала ареста? Или ждала?

Катерина предпочла промолчать. Инквизитор сделал несколько шагов и подошел к ней вплотную, совсем близко. Двумя пальцами взял за подбородок, приблизил к себе. Она отшатнулась. Улыбнувшись, он опустил руку.

– Я не причиню тебе зла. Наоборот. Можно сказать, что я твой друг. Я действительно хочу помочь тебе, Катерина. Искренне помочь. Если, конечно, ты поможешь себе сама.

Женщина продолжала молчать – ожидая, что последует дальше.

– Видишь, это не допрос. Я не вызвал тебя в зал для допросов. Мы просто разговариваем, и я надеюсь, что наш разговор будет напоминать спокойную беседу двух умных людей. Ты умная женщина, Катерина. Именно поэтому я не спрашиваю тебя ни о том, в чем тебя обвиняют, не спрашиваю, ведьма ли ты и служишь ли ты сатане. Большинство арестованных называют твое имя, как имя первой прислужницы Люцифера, но ведь мы с тобой не верим в эти сказки, правда? Ты не обыкновенная женщина, Катерина, и я буду говорить с тобой не так, как с остальными… Ты ведь догадывалась, что кто-то назовет твое имя? Но я не придаю значения глупым женским сплетням. Я просто хочу выяснить кое-что. Хочу выяснить одну вещь, которая беспокоит меня очень сильно. Я читаю это в твоих глазах… Ты ведь знаешь, что ты виновна и рано или поздно попала бы сюда? Не так ли?

– Я ни в чем не виновна!

– Конечно! Разумеется, ты не виновна! Виновные сюда не попадают! – засмеявшись, он стал ходить по комнате, внимательно глядя на нее.

– Почему ты не боишься, Катерина? Разве ты не знаешь, что для женщины приличен страх? Разве ты не слышала о том, что женщина должна жить в страхе? В вечном страхе гнева божьего? Ты веришь в Бога, Катерина?

– Я верю в Бога.

– В какого именно Бога?

– В единственно верного, Иисуса Христа. В того Бога, в которого верят все честные люди!

– А ты честная женщина? Или, может, оставим пока без ответа этот вопрос?

– Нет. Перед Богом я не совершала никаких грехов!

– Очень интересная точка зрения! Ты, действительно, не похожа на остальных женщин. Мне нравится это. Ты считаешь себя сильной?

Молчание. Карлос Винсенте остановился.

– Большинство жителей этого города считает тебя проклятой, бесстыдной ведьмой! У меня хранится столько доносов, что я мог бы арестовать раз десять, не меньше! Я мог бы арестовать тебя первой в этом городе, но я этого не сделал. Колдун просто ускорил события. Так распорядился господь. А как ты думаешь, Катерина, почему тебя считают ведьмой?

– Я не знаю.

– Неправда! Ты прекрасно знаешь. Может, дело в твоих травах? Катерина, задумчиво бродящая по темному лесу… Катерина, которая владеет жизнью и смертью. Катерина, знающая секреты любой травы. Я наслышан о твоем умении разговаривать с травами!

– Я никому не причинила вреда!

– А что же ты делала?

– Я лечила людей! Лечила теми травами, которые создал господь!

– Может, именно господь и открыл тебе их свойства? Ладно. Можешь не отвечать, если не хочешь. Ты действительно умеешь говорить с травами?

– Нет.

– Скажи, почему к тебе бросился колдун? Почему к тебе одной? Почему он выбрал тебя в толпе?

– Он не колдун! – дерзко вскинув голову, с вызовом, исполненным огромного мужества, Катерина уставилась прямо ему в глаза… Напрасно. Инквизитор встретил ее гордый взгляд, не моргнув глазом, – Он просто больной человек, который жил в лесу потому, что жестокие люди изгнали его из города! Да, я его знала. Его изгнали из-за уродства еще до моего приезда сюда. И я лечила его травами, пытаясь облегчить его страдания! Несчастный горбун в свой страшный час искал защиты у родного лица, не думая причинить мне вред!

– Страшный час? Чем же он был так страшен?

Катерина замолчала. Возможно, из последних остатков благоразумия. А может, просто не хотела отвечать.

– Может, страшен тем, что за свои преступления он должен был предстать перед судом Господа? И ответить за все зло, которое он причинил?

– Он не совершил никаких преступлений!

– Откуда ты можешь это знать? Или ты разделяла его веру?

– Я ничего не знаю о его вере!

– Видишь, значит, он верил не в Господа, верил не так, как ты и как должны верить все честные люди!

– Я этого не говорила! – фраза прозвучала слишком эмоционально, и в ее голосе отчетливо прозвучали первые нотки паники… Карлос Винсенте, отчетливо услышав ее страх, улыбнулся просто сияющей улыбкой!

– Не волнуйся, ты уже не причинишь ему вреда!

– Почему? Что с ним сделали?

– Церковь поступила с ним милосердно. Более милосердно, чем он заслуживал. Этим вечером его сожгли на костре.

От лица Катерины отхлынула вся кровь, а зрачки расширились.

– Тебя так волнует его судьба?

– Нет!

– Правильно! Тебя должна волновать только твоя собственная судьба. Ты не боишься ада, Катерина?

– Я не верю, что ад существует.

– Да, я знаю, что ты в это не веришь. Женщина твоего образа жизни может выжить, только не веря в ад.

– Я не понимаю…

– Ты честная женщина, Катерина? Твой ребенок – ребенок честной женщины?

Губы женщины страдальчески дрогнули. Упоминание о ребенке выбило почву из-под ее ног.

– У меня нет никакого ребенка!

– Не лги! Не смей лгать мне! – он приблизил свое лицо к ней и повысил голос, а глаза его засверкали, – ложью мы ничего не добьемся! И я не смогу тебе помочь. Итак, от кого у тебя дочь?

– Ее отец умер.

– Твой ребенок был освящен в церкви?

– Нет.

– А почему?

– Мой муж умер, и я не успела это сделать.

– Ты лжешь. Когда умер твой так называемый муж, дочери твоей было уже три года. А младенец не был окрещен по очень простой причине. Муж твой (который, кстати, не был настоящим тебе мужем, так как брак ваш не был освящен в святой церкви таинством венчания), потомок древнего рода крестоносцев, позор и горе своей семьи, был катаром и вальденцем. И сошлись вы с ним на проклятой горе – одной из тех, где исчадия ада, отбившиеся от церкви и погрязшие в распутстве и ереси, служили свои дьявольские тризны. Не думай, мне все известно о тебе. О том, от кого ты прижила дочь, и где жила до тех пор, пока войска не разогнали вашу дьявольскую секту. После разгрома вашего проклятого логова большинство членов твоей секты попало в руки инквизиции и закончило свои дни на костре. Тебе же удалось избежать этой участи. Прихватив своего незаконного выродка, ты спустилась с горы, спряталась в городе, а потом сумела втереться в доверие к богатому старику, который стал считать тебя чуть ли не своей дочерью. И никто не догадывался о том, что под личиной трактирной служанки скрывается преступница, еретичка и ведьма.

Карлос Винсенте замолчал, наблюдая, какой эффект произведут его слова. Но лицо женщины было абсолютно бесстрастным – казалось, произнесенные им слова были обращены к стене.

Инквизитор нахмурился, процедил сквозь зубы «проклятая фанатичка»… Женщина продолжала молчать.

– Я открою тебе, Катерина, один секрет. Я все равно арестовал бы тебя – рано или поздно. У моих солдат был приказ: задержать тебя при выходе из церкви, не дать добраться домой. Видишь, ты все равно была бы арестована, даже если б не вмешался колдун. Мне нужна была твоя жизнь, и теперь она в моих руках. Ты еще этого не осознаешь, но именно я могу обречь тебя на самую мучительную смерть…

– Я не боюсь смерти!

– Ты – нет. А твоя дочь?

Лицо женщины дрогнуло и потеряло свою невозмутимость. Инквизитор с удовлетворением улыбнулся: уязвимое место было найдено, удар попал в цель.

– Подумай, Катерина, подумай хорошенько. Каково невинному ребенку, заживо сжигаемому на костре? Как это мучительно больно, как непонятно и страшно…

– Что ты хочешь, изувер?!

– Я? Я хочу рассказать тебе одну историю. Ты когда-то слышала о Конраде Марбургском?

– Нет.

– Это был жестокий инквизитор, настоящий фанатик веры. Ради торжества справедливости он не щадил ни чужих, ни своих. Однажды в его руки попала очень ценная книга – он получил ее от одного рыцаря-крестоносца, который, в свою очередь, обнаружил ее в святой земле. Но Конрад Марбургский не успел воспользоваться тайным знанием. Прошло совсем мало времени, как, возвращаясь с сейма в Майнце он был убит в лесу несколькими рыцарями – за то, что жену одного из них он отправил на костер. Книга находилась с ним. Но рыцарь, убивший его, забрал эту книгу. С тех пор древняя реликвия хранилась в этой семье. До того времени, пока один своенравный потомок древнего рода крестоносцев не сбежал к катарам, прихватив с собой ценный документ. Когда же катар, владеющий книгой, отправился на тот свет, книгу прихватила его жена, которой удалось уйти от преследования инквизиции. И женой этой была ты…

– Все это не правда. Никакой книги у меня нет. Я даже не знаю, что это за книга.

– О, я вполне допускаю, что не знаешь – ты ведь безграмотна. Но некоторые из оставшихся членов секты, знающие о твоем прошлом, распустили языки. В застенках инквизиции умеют допрашивать. Так вот: я хочу эту книгу, и получу ее от тебя, чего бы мне это ни стоило! Советую это запомнить.

– Никакой книги у меня нет!

– Подумай, Катерина. Хорошенько подумай. У тебя будет для этого время. Или ты выдашь мне книгу по доброй воле, или…

– Никакой книги у меня нет.

– Ты в любом случае отсюда не выйдешь. Но остается твоя дочь.

– Неужели вы думаете, что я ничего не понимаю? Вы делаете все только для того, чтобы отправить меня на костер! Но вы не знаете одну вещь. Вы можете уничтожить меня физически, но вы никогда не заставите меня сломаться.

Сделав несколько шагов вперед, Карлос Винсенте приблизился к ней вплотную, пристально посмотрел в лицо:

– Если и существуют демоны, они должны быть точно такими, как… точно такими же, Катерина. С холодными решительными глазами. У тебя прекрасные глаза. Они обещают мужчинам наслаждение и счастье. Возможно, и я мог бы попасть в их плен. Возможно, и я мог бы любить тебя, Катерина. Если б не одна вещь – твоя сила. Выражение твоих глаз и то, как ты на меня смотришь… Ты бросаешь вызов моей власти. Ты словно несгибаемый символ того хаоса, бороться с которым с поклялся до конца жизни. Ты права – я ненавижу тебя и твою силу. Я никогда бы тебе не помог! Ненавижу то, что ты выжила, когда сто раз должна была умереть! Ненавижу твою непокорность, твою власть над мужчинами, ненавижу тот заряд жизни в твоей груди, который похож на родник. Я смотрел на твои глаза в церкви, похожие на беспокойное море, и думал о том, что я смогу уничтожить этот город, только если уничтожу тебя! Если покорю твою волю и ты уже не будешь смотреть на меня с таким выражением…. Как ты понимаешь, я больше никогда тебе это не скажу! И ты не услышишь подобного из моих уст. Но я хочу, чтобы ты знала и помнила только одно: только сейчас я сказал тебе правду!

Решительным шагом он пересек комнату, грохнул кулаком в дверь, крикнул:

– Стража!

Оббитая железом дверь угрожающе лягнула… На пороге появилось двое стражников:

– Увести арестованную!

Женщину снова заковали тяжелой цепью и повели к выходу. Но на пороге Катерина вдруг обернулась. Посмотрев на инквизитора, она усмехнулась и с размаху плюнула на пол. Выругавшись сквозь зубы, один из стражников толкнул ее в дверь. Дверь громко захлопнулась. Карлос Винсенте не отрывал глаз от стены, уставившись в одну точку с неподвижным, побледневшим лицом.

 

1413 год, Восточная Европа

Дверь из потемневшего дуба содрогалась под громовыми ударами. Узкая улочка опустела мгновенно, как только появился вооруженный отряд солдат. Ставни захлопнулись. Обитатели близлежащих домов дрожали за закрытыми ставнями. Лошади всадников гарцевали по камням узкой улочки, выбивая искры из камней подковами копыт.

Несколько всадников, спешившись, барабанили в дверь трактира. Зловеще бряцало оружие, ударяясь о камни… Дверь содрогалась от неистового грохота кулаков. В тишине удары звучали особенно грозно и звонко. Задохнувшись от ужаса, обитатели ближних домов боялись даже дышать. Окна трактира были темны. Старший из всадников (очевидно, командир маленького отряда) закричал громовым голосом:

– Открывай, проклятая пособница ведьмы! Открывай!

Дверь дрогнула, приоткрывшись на крохотную щель, но тут же распахнулась под мощными ударами. Группа солдат, оттолкнув с порога старуху служанку, быстро вошли в дом.

Перепуганная старуха жалась к стене. Ее седые волосы выбились из-под грязного чепца, морщинистое лицо дрожало, а красноватые глаза слезились, производя жалкое впечатление. От страха кровь отхлынула от ее лица, и побледневшая кожа цветом напоминала гнилое яблоко, которое слишком рано упало с дерева, так и не успев созреть. Пустой дом наполнился голосами солдат. Они рассыпались по огромному залу трактира, переворачивая столы и скамейки, из шкафов выбрасывая на пол жалкую кухонную утварь. Кое-кто из солдат даже разворошил очаг, в котором уже не горел огонь. Командир солдат грубо ударил старуху в плечо, отшвырнул к стене:

– Где ведьмино отродье?! Говори! Где отродье ведьмы, говори немедленно! А не то вслед за ведьмой отправишься на костер!

Дрожащее тело старухи напоминало желе, ударяясь о стену мелкой противной дрожью. Не упав на колени только потому, что солдат крепко держал ее за плечо, старуха вдруг завопила противным визгливым голосом:

– Господи спаси и помилуй! В доме нет никого, господин! Господи спаси, никого нет в доме!

– Где девчонка?! – размахнувшись, солдат ударил старуху по щеке, – отвечай, проклятая, где девчонка?

От удара на морщинистой щеке старухи расплылось кроваво-красное пятно. Она словно вся сникла, сжалась….

– Убежала. Девчонка убежала, мой господин! Я не видела, как она убежала! Здесь кроме меня никого нет!

Размахнувшись, солдат ударил старуху кулаком в лицо. Охнув, она грузно осела на пол и застыла неподвижно.

Несколько солдат поднимались по лестнице на чердак. Шаткая деревянная лестница ходила ходуном под их тяжелыми шагами. На чердаке было пыльно и сумрачно. Грудой были свалены старая мебель, кухонная утварь, отслужившие предметы. Громко ругаясь, солдаты разбрелись по чердаку. Один из них ударился боком о какой-то огромный сундук, стоявший прямо под крышей. Выругавшись, солдат с размаху ударил по крышке сундука… и застыл. Сундук не был пустым. Замерев на несколько минут, солдат откинул тяжелую кованную крышку.

Маленькая девочка, поджав ноги под подбородок, свернулась в груде какого-то тряпья, пытаясь вжаться в него всем детским телом. Золотистые волосы девочки были спутаны, а испуганное лицо (лицо маленькой Марты Бреус) перепачкано сажей. Вздрогнув всем телом, девочка подняла вверх запачканное, залитое слезами лицо. Не отрываясь, она смотрела на грубое, покрытое шрамами, обветренное лицо солдата. Несколько мгновений солдат безучастно смотрел на ребенка. Потом протянул руку вперед…..

Взмыленная лошадь мчалась по площади перед церковью, на ходу роняя хлопья кровавой пены. Возле самого входа в замок лошадь пала, издав предсмертный хрип, и грузно завалилась на бок. Если бы молодой офицер был наездником похуже, он оказался бы на камнях площади, придавленный страшной тяжестью, к огромному удовольствию собравшихся мигом зевак. Толпу зевак составляли чумазые, оборванные мальчишки, родители которых, крепко запершись в домах, шепотом обсуждали страшные события прошедшего дня. Но офицер успел соскочить с лошади еще до гибели благородного животного. Не обращая внимания на мальчишек, он вскочил на ступеньки крыльца, даже не отряхивая плащ, весь пропитавшийся дорожной пылью и лошадиным потом. Длинный меч приезжего с размаху ударялся о каменные ступеньки.

Приехавший офицер беспрепятственно миновал стражу на входе (бросив им лишь несколько коротких грозных слов) и вскоре очутился в огромном зале первого этажа, где, несмотря на теплый летний день, ярко горели несколько зажженных каминов. А начальник стражи зябко грел руки возле огня. Увидев офицера вновь, он нахмурился:

– Это вы?! Зачем вы вернулись? Какого черта? Разве вы не знаете, что… Уходите немедленно! Уходите как можно скорей!

– С моей невестой случилось несчастье. Я хотел бы узнать, что…

– Вашу невесту арестовала инквизиция. Сразу после утренней мессы. Уходите. Вы уже ничем не сможете ей помочь.

– Арестовали?! Этого не может быть! Это случайность, ошибка!

– Уходите же! Уходите отсюда, ради Бога, ради…

Не успев договорить, начальник охраны съежился, попятился назад и, не оглядываясь, быстро скрылся в боковых дверях, словно стараясь стать как можно меньше… Офицер обернулся. В зал входил человек в длинном белом одеянии, с золотым крестом на груди. Инквизитор Карлос Винсенте. Его улыбка сияла несказанным дружелюбием, он радостно распахнул руки навстречу офицеру:

– Господин офицер, как я рад видеть вас вновь! Вы решили вернуться? Я рад, очень рад! Ночью небезопасно путешествовать по местным дорогам. Говорят, в этих лесах полно разбойников! Вас сейчас же проведут в вашу комнату. Вам следует успокоиться и отдохнуть….

– Вы арестовали мою невесту Катерину Бреус! – офицер резко перебил инквизитора, – и я немедленно хочу узнать, что с ней! В чем ее обвиняют?

– Катерина Бреус ваша невеста? Какая жалость! Я об этом не знал! – лицо инквизитора просто сияло невероятным дружелюбием, расплываясь на глазах, – значит, из-за этой женщины вы вернулись сюда, не так ли? Не волнуйтесь, я все выясню! Я уверен, что это ошибка! Сегодня было арестовано так много людей. Катерина… Как, вы сказали, ее имя?

– Катерина Бреус.

– Да-да, я помню. Ее арестовали по ошибке, вместе с другими. Я уже собирался ее отпустить. Завтра утром.

– Я требую, чтобы вы освободили ее немедленно! Именем герцога! Эта женщина ни в чем не виновна, я могу поручиться за это!

– О, конечно, конечно! Не надо нервничать! Если вы просите…. Ради герцога… конечно, я отпущу ее немедленно! Передайте герцогу мои добрые пожелания. Скоро я буду иметь честь выразить ему свое почтение лично, – отступив на несколько шагов, Карлос Винсенте пропустил вперед высокого монаха в белой рясе, с бесстрастным лицом. Выйдя из-за спины инквизитора, как привидение, монах беззвучно стал рядом.

– Сейчас вас проведут к арестованной и вы сможете забрать эту женщину, если хотите. Отец Игнат вас проводит.

Монах кивнул.

– Прошу вас следовать за ним. Пожалуйста! – широко улыбнувшись, Карлос Винсенте красивым жестом указал на дверь. Офицер быстро вышел за монахом.

Коридор был длинный и темный. Редкие факелы на стенах не развеивали тьму. Было слышно, как где-то капает вода – тяжело и уныло, капля за каплей… Офицеру было не по себе, но он мужественно держал себя в руках. Наконец монах остановился перед низенькой дверью, почти не различимой в каменной кладке стены.

– Здесь, господин. Прошу.

Потом, отступив, сделал приглашающий жест рукой, первым пропуская вперед офицера. Офицер решительно толкнул дверь, сделал шаг вперед… Переступил низкий порог, едва не задев головой свод двери. Размахнувшись, монах толкнул его в спину – изо всех сил. Потеряв равновесие, офицер полетел вниз, в пропасть. Сначала – только крик, потом – глухой звук удара тела, которое бьется о камни…. Подождав, пока все стихло, монах старательно затворил дверь и бесшумно удалился по коридору.

 

1941 год, Россия, Смоленская область

До рассвета оставалось несколько часов, когда она осторожно выбралась из постели, аккуратно обвязав ноги кусочками меховой шкурки. Мех заглушал шаги, и можно было не опасаться, что ее услышат в доме. Спальню (узкую, темноватую комнату под чердаком) она делила с младшей сестрой. Другие дети спали рядом с комнатой родителей. Услышав, как она одевается, сестра открыла глаза.

– Ты опять?! – в голосе сестры был ужас.

Она только махнула рукой. В мире не существовало силы, способной удержать ее от таких вот ночных отлучек. Даже страх наказания улетучивался в тот момент, когда, осторожно открыв окно, она вдыхала пряный ночной воздух, полный хвои и прелой листвы (летом и весной), и мокрой, словно уставшей земли (зимой и осенью). Лес, раскинувшийся сразу за их поселком (оселок находился в глубине леса, и древние деревья удачно маскировали неказистые дома с темными крышами, которые словно прятались от людских взглядов), был ей знаком с самого детства, она родилась и выросла в этом лесу, и боялась его меньше, чем некоторых людей, живущих в одном с ней доме.

В первое время (когда она вдруг выросла настолько, что смогла уходить по ночам в лес) она страшно боялась, что ее поймают, и тогда наказание не ограничится еженедельной субботней поркой, к которой она успела уже привыкнуть. В поселке детей воспитывали жестоко. Каждую субботу их пороли розгами в молитвенном доме во искупление совершенных или будущих грехов, и было это обязательным – так же, как посты по пятницам и ежедневные многочасовые молитвы. Оттого дети умирали почти в каждой семье, не выдерживая мучительных избиений и голода. Но оставшиеся становились крепкими, и могли выживать в лесу, превращаясь сами в суровых и непреклонных мучителей, когда у них появлялись собственные семьи. Именно из-за этих избиений она долгое время не решалась уходить в лес, даже когда поняла, что сделать это достаточно просто. Она прекрасно помнила пример десятилетнего мальчишки, пытавшегося убежать из поселка. Его поймали в лесу и отвели в молитвенный дом, а затем били там каждый день в течении целой недели по многу часов, и не давали еды, пока он не умер под розгами. Она знала: нечто подобное ждет и ее, если взрослые поймают ее в лесу, и собственная семья с радостью отдаст ее на расправу как великую грешницу. Но страх перед болью от мучительных побоев был все-таки меньше, чем желание оказаться в лесу и вздохнуть полной грудью пьянящий воздух хоть временной, но – свободы. Ей повезло. Никто ее не поймал. С тех пор она стала выбираться по ночам все чаще и чаще. Сестра была единственным человеком, кто знал, что по ночам она уходит в лес. Но (она чувствовала это) сестра ни за что не выдаст ее – даже под страхом смерти.

Чаще всего она пробиралась к деревне. Рядом с их поселком, в нескольких километрах через лес, была советская деревня. Ее родители, так же, как и все остальные обитатели поселка, плевались и говорили, тайком крестясь, что в той деревне живут исчадия ада, выродки сатаны, нелюди, поклоняющиеся красному сатанинскому флагу, но ей всегда казалось, что это неправда. Люди там были совсем другие, они очень отличались от тех, кого она знала с детства. Женщины смеялись и не повязывали голову платком, а вместо длинных черных юбок носили разноцветные, пестрые платья. И мужчины там были совершенно другие, и дети… Однажды она слышала, как в деревне пели, и еще ей думалось, что детей, которые там живут, никто не бьет в церкви по субботам.

Это были совсем другие люди, другая жизнь. Она заглядывала в окна, пытаясь понять, как живут эти люди, и там, в одном из домов, впервые в жизни увидела игрушки, но не сразу поняла, что это такое. В ее жизни игрушек не было. Среди детей никто не играл. Как будто, рождаясь, она уже становились взрослыми.

Однажды, набравшись смелости, она спросила у старенькой бабушки, которая была к ней добрее всех, почему они так отличаются от тех, кто живут в советской деревне.

– Мы живем в старой вере, по старым законам, – сказала бабушка, – эта жизнь самая правильная из всех остальных.

Так впервые она узнала, что их зовут старообрядцами, и что они не общаются со всем остальным миром. И что дети в этом мире прощались с детством намного раньше, чем в том, другом. Девочки в 14–15 лет выходили замуж, парни женились в 17–18. Она знала: придет время, так будет и с ней, но какая-то часть в глубине противилась этому, заставляя бежать по ночам в поселок, чтобы хотя бы немного взглянуть на ту, другую жизнь, если уж не узнать ее совсем.

В ту ночь в деревню ее гнало не любопытство, а мучительное чувство тревоги. Вот уже несколько дней, как с деревней случилась беда. Всю деревню заняли страшные люди, говорящие на другом языке, в черной форме с черепами на рукавах. Они ездили на громких машинах и стреляли. Еще они брали с собой псов – но не добрых деревенских собак, привыкших жить вместе с людьми, а страшных, злых, словно вырвавшихся из ада – с их оскаленных клыков капала слюна, и они разрывали людей до смерти. Как-то ночью она едва спаслась от двух пьяных верзил, горланящих песню на непонятном языке, а на их черных фуражках были настоящие черепа. Так впервые она увидела вблизи черную эсесовскую форму.

Однажды посреди ночи всех, живущих в поселке, подбросило с постели от грома взрывов и оглушающей стрельбы. Вдалеке, за лесом, заревом горело пламя. В ту ночь никто больше не спал. А утром взрослые сказали, что началась война, и что советскую деревню захватили немцы. И что вся та деревня, а так же их лес, называются теперь оккупированной территорией. Еще взрослые говорили о том, что война эта должна пройти от них стороной, что они не принимают никакого участия в делах грязного мира, и что войны, ведущиеся в мире, погрязшем во грехе, никак не замутят чистого источника их истинной веры.

Она сбежала ночью в деревню и видела, как пылают дома, как лежат мертвые прямо на огородах, а людей выбрасывают на улицу из домов, дома же занимают чужие солдаты.

Утром в их поселке появились немцы: два высоких чина в черной форме и несколько автоматчиков с серебряными бляхами на груди, охраняющие этих высоких чинов. Немцы о чем-то говорили со старейшинами в молитвенном доме, а все население поселка (в том числе и дети), столпились на площади, молчаливо, застыв, ожидая новостей. Через несколько часов немцы уехали, а старейшины, как ни в чем не бывало, собрали всех на вечернюю молитву.

В ту ночь в деревню ее гнало мучительное чувство тревоги. Днем, через окно одной избы она подслушала, что партизаны (кто такие партизаны, она не знала), взорвали немецкий поезд, пустив весь эшелон под откос, и что по направлению к деревне уже выехали грузовики, полные немцев с автоматами, а местные жители называли их страшным непонятным словом – каратели.

Когда, пробираясь по знакомой тропке, она добралась до деревни, то увидела, что никто не спит, и что там происходит что-то, не похожее на все остальное… Немцы бегали по деревне, громко стуча сапогами. И будили людей в каждом доме, а затем, еще спящих, выгоняли на улицу. В деревне почти не было взрослых мужчин, только женщины с детьми, да старики. Мужчины (она слышала это) ушли на фронт. Подгоняя полуодетых людей прикладами автоматов, они гнали их к местной церкви, видневшейся на окраине поселка. Люди, застегивая одежду на ходу и сонно зевая, заходили в церковь. «На молитву» – подумалось ей.

Маленькая девочка лет 5-ти громко хныкала, теребя за рукав старенького пальто мать.

– Мама, мне холодно… холодно…

Не замедляя шаг, мать завязала потуже теплый пуховый платок, с нежностью закутывая головку девочки.

– Что поделать… Я завязала платок потеплей…потерпи…

– Спать хочу….

– Будешь спать – сразу, когда вернемся…

– А зачем, зачем нас туда ведут? Зачем нам идти?

– Не знаю, душа моя… Но мы не можем пока задавать им вопросов…

– Я спать хочу…

– Сядешь ко мне на ручки, и заснешь.

Солдаты гнали людей в церковь. Внезапно она увидела в окне большого каменного дома того офицера, который приезжал к ним в поселок. Она тихонько проскользнула к открытому окну. Это был, похоже, начальник бывших в деревне немцев. За дверью комнаты, где он был, стояли автоматчики, а солдаты, проходящие мимо окна, держались с ним подобострастно и со страхом.

Немец молился. Он стоял пред столом, на котором лежала старинная книга, и, воздевая руки вверх, повторял какой-то непонятный текст. Это был не немецкий язык, не латынь. Такого языка она никогда прежде не слышала. Лицо немца было страшным. Его выпученные глаза налились кровью, на губах выступила пена, а руки, воздетые вверх, затряслись. Ей стало страшно – но, несмотря на страх, она уже не могла сдвинуться с места. Немец перешел на латинскую молитву. Внезапно ей послышались знакомые слова. Она разобрала (хоть и с трудом) слова: «жертва…великая жертва…прими мою жертву…». Затем – вообще странные слова «утренняя звезда». Может, он имел в виду светлеющее небо.

Начало светать. Ей было пора возвращаться обратно. Но никакая сила не заставила бы ее сделать это. Внезапно немец захлопнул книгу (которая так и осталась лежать на столе) и быстро вышел из комнаты. Она побежала вперед, точно зная, что он идет к церкви.

Церковь была полна людей и окружена автоматчиками со всех сторон. Солдаты стояли вплотную друг к другу, непробиваемой, сплошной цепью. Она притаилась в густых кустах за оградой, чувствуя, как струится по спине ледяной пот. Предчувствие чего-то ужасного охватило ее с головы до пят, она чувствовала, что произойдет нечто ужасное, неотвратимое. Немец появился на пороге церкви. Был слышен детский плач. Немец что-то говорил – но слов она не могла разобрать, к тому же, говорил он очень тихим голосом. Затем вышел из церкви, махнул рукой. Солдаты плотно захлопнули двери, заложив их крепкими бревнами.

Изнутри послышались крики. Кто-то громко заколотил в дверь. Позади здания церкви послышался звон разбитого стекла, затем – автоматная очередь и истошный женский вопль, в котором не было ничего человеческого.

Несколько здоровенных немцев притащили канистры с бензином, и стали обливать со всех сторон здание церкви. Немец высоко поднял руку, затем опустил вниз… По его приказу солдаты огромными пылающими факелами с нескольких сторон подожгли церковь.

Она зажала рот руками, чтобы не закричать. Все ее тело билось, как в нервном припадке. Там были люди… И по приказу этого сумасшедшего офицера людей в церкви сжигали заживо. Старая церковь занялась сразу, превратившись в огромный пылающий костер. Все слилось в адскую какофонию: треск огня, звуки падающих бревен, истошные вопли людей, надрывный детский плач… А потом до нее донесся самый страшный в мире запах – запах горелого человеческого мяса…

Не выдержав, она помчалась прочь со всех ног. Сзади были слышны автоматные очереди: немцы расстреливали тех, кто пытался выбраться из пылающей церкви. Она добралась до дома, в котором видела офицера, залезла в раскрытое окно. Книга по-прежнему лежала на столе. Она схватила книгу, крепко прижала ее к груди и, выбравшись из дома, помчалась к лесу.

Когда она подошла к поселку, солнце стояло уже высоко. В поселке была паника. Мужчины прочесывали лес, мелькнуло зареванное лицо сестры. Ее искали. Она появилась на площади, вся покрытая сажей, крепко прижимая книгу к груди. По ее лицу текли слезы. Люди на площади замерли: было в ней что-то такое, что лишало дара речи. Что-то настолько страшное в лице и глазах, что мешало взрослым говорить. Ее схватили, чтобы потащить на расправу в молитвенный дом, когда один из старейшин поднял вверх руку, веля отпустить, а затем приказал ей следовать за собой. Когда они остались наедине, старейшина с дрожью в голосе спросил, где она взяла эту книгу. Она рассказала правду: то, что украла книгу у немца, и что жителей деревни заживо сожгли в церкви. Старейшина велел положить книгу на стол, а затем долго смотрел, избегая прикасаться руками.

– Ты избранная. Бог избрал тебя, чтобы хранить в тайне самое страшное из его сокровищ. Ты наделена страшной миссией: хранить эту книгу проклятия. Ты избранная. Твое место здесь. Но какой страшный удел…

С того дня ее никто больше не бил по субботам, а когда ей исполнилось 15, то вместо замужества она стала членом совета старейшин. Тогда она на всю жизнь запомнила завет старейшины, изменивший всю ее жизнь: хранить книгу, не показывать ее никому, не позволять прикасаться руками, а перед смертью отдать кому-то из того мира, который так далеко от них, лучше бы – священнику вражеской церкви. Книга должна уйти из поселка – она несет в себе проклятие.

Прошло много лет – до тех пор, пока из священных источников она не узнала, какое именно – проклятие…

 

2013 год, Восточная Европа

Он пришел в себя от боли в спине. Он лежал на спине, на чем-то твердом и жестком. Попытался раскрыть глаза. Под веки словно кто-то насыпал раскаленный песок.

В помещении был запах дыма – словно горело много свечей. Потом он действительно услышал их потрескивание. Он лежал на спине, на длинной деревянной скамье, и ноги его были вытянуты. Скамья находилась в круглой, достаточно большой комнате без окон, с земляными стенами. Он сел и огляделся. Вначале ему показалось, что круглая комната напоминает ему часовню. Потом он понял, что это было действительно так.

В глубине комнаты был алтарь с несколькими старинными иконами и деревянным крестом. В специальных подставках было множество зажженных свечей. Именно они распространяли приятный, разбудивший его запах ароматического дыма. Кроме свечей и лампад под иконами, в комнате не было другого освещения. Он находился в церкви, но церковь казалась какой-то странной… как будто часовня действительно была переносной, созданной быстро и в спешке. Внутри странной комнаты никого не было.

По инерции он быстро прощупал карман куртки: деревянный крест был на месте. Вынуть его он не успел. В глубине помещения отворилась дверь, и в комнату вошли семеро монахов – в белых рясах, с низко опущенными на глаза капюшонами. Он рассматривал их во все глаза. Но монахи, казалось, совершенно не замечали его присутствия. Они стали перед алтарем на колени и принялись молиться, что-то бубня вполголоса. Вскоре дверь скрипнула во второй раз, и в помещение вошел высокий старик в белой рясе, но без капюшона. Можно было разглядеть седые волосы и бороду, красивое печальное лицо. Старик подошел прямо к нему, остановился напротив скамьи и молитвенно сложил руки:

– Братья благодарят Господа за твое чудесное избавление, сын мой! – несмотря на эти слова, в тоне старика совсем не было дружелюбия, а глаза напоминали два острых осколка.

– Избавление? От чего? – он встал с легкостью, и остановился напротив старика, смотря на него настороженно, с опаской.

– От страшной опасности! – старик усмехнулся, – ты столкнулся с неподвластными тебе силами и чуть не погиб от них…

Монахи продолжали молиться, не обращая на их разговор никакого внимания.

– Где я нахожусь?

– Все мы в руках Господа!

– Где я? – в его голосе прозвучала угроза. Однако старик не ответил. Выражение его лица стало отсутствующим. Против своей воли он легко прикоснулся к карману куртки, где лежал крест. Старик это заметил.

– Тебе нечего бояться. Ты в безопасности. Этот крест – защита против зла, но мы не зло. Тебе следовало понять это с самого начала!

– Крест? Что вы знаете о кресте? – удивленный, опустил вниз руку. Старик низко наклонил голову.

– Мне жаль твоего друга. Очень жаль. Мы не успели ему помочь. Каждый день мы молимся об его душе…

– Что вы о нем знаете? Вы знаете, кто его убил?

– Мне жаль так же несчастного человека, к которому ты обратился для перевода дьявольской рукописи.

– Профессора Славского? Вы знаете и об этом?

– У него был шанс спасти свою жизнь, если бы он послушал нас и отдал дьявольские предметы, которые погубили его душу одним прикосновением к ним, но он не отдал. Он не захотел их отдать мне! Несчастный! Он не сумел отличить истинное зло….

– Вы убили профессора Славского? Ваши люди его убили?

– Нет. Мы пытались его спасти. Этого человека убили твои и наши враги. Враги, с которыми мы боремся.

– Кто вы такой?

– Пойдем. Настало время поговорить. Пойдем со мной. Не будем мешать молитве братьев.

Дверь была скрыта в стене так хитро, что ее невозможно было разглядеть среди кладки камней. Старик нажал в стене какую-то кнопку, и дверь просто сдвинулась в сторону (как в худших шпионских фильмах). Но изумление, охватившее его, было крошечной частью того изумления, которое обрушилось на него в коридоре! Дело в том, что следом за стариком он вышел в самый современный коридор! Современнейший из всех, которые только могут быть. Пластиковые панели. Люминесцентные лампы. Электрическая проводка. И даже несколько кадок с пальмами, оттенявшими тусклые сероватые обои (под мрамор). В конце коридор заканчивался лифтом – с современной панелью управления.

Старик никак не отреагировал на его явное изумление. В лифте нажал кнопку без указания этажа, и металлическая кабина ринулась вверх. Наверху они оказались в коридоре, похожем на коридор любой третьесортной гостиницы (только без окон и уже без пальм). Толкнув одну из дверей, старик завел его в кабинет, шикарно обставленный дорогой кожаной мебелью. И повелительным жестом приказал ему садиться. Это был кабинет преуспевающего банкира или богатого бизнесмена. С компьютером последней модели, огромным телевизором, множеством телефонов. Единственного, чего не было в комнате, это окон, но он уже стал к этому привыкать. Он опустился на мягкий кожаный диван. Старик занял кресло напротив. Между ними поблескивал стеклянный с позолотой столик. Пепельницы на столике не было. Вообще в кабинете царила потрясающая чистота. Казалось, в этой обстановке редко находятся люди. Было в ней что-то декоративное, что-то такое, в чем чувствовалась фальшивка (как, к примеру, в искусственных цветах).

– Ты удивлен, – голос старика звучал на удивление спокойно, – я вижу это по твоим глазам. Но ты не должен удивляться. С самого начала мы шли по твоим следам. Мы всегда появляемся тайно.

– Мы – это кто? Я не понимаю. Можно выражать яснее?

– Можно. Для этой цели тебя и привезли сюда. И еще для того, чтобы ты вернул крест. Вернул его в руки господа!

– В руки господа… – он усмехнулся патетической фразе старика, – но в чьи именно руки?

– Ордена! – слово прозвучало так внушительно, что становилось ясно: не время для насмешек, – в руки нашего ордена. В руки Святой инквизиции!

– Что это за бред? Или я попал в местное отделение сумасшедшего дома? Что вы говорите? Инквизиции давно не существует!

– Ты так думаешь? – старик усмехнулся.

– Инквизиция в 21 веке? Инквизиция вместе с компьютерами, Интернетом, мобильными телефонами, космическими полетами и спутниковой связью? Хорошая выдумка, только со мной она не пройдет! Вы можете говорить все, что угодно, но я считаю вас сумасшедшим! Что еще вы выдумаете? Костер с дистанционными управлением?

– Мне понятна твоя ирония, – старик кивнул головой, – мне понятно твое возмущение. Оно естественно. Любой человек на твоем месте повел бы себя так же. Но только мы открыли бы свою тайну далеко не каждому. Мы открыли ее тебе только потому, что другого выхода у нас нет. Что ты знаешь об инквизиции?

– То же, что знают все. Достаточно для того, чтобы знать – инквизиции больше не существует. Официально инквизиция прекратила свое существование в 60 – годах 20 века.

– В 1967 году, когда папа Павел Шестой переименовал Священную канцелярию (так именовалась инквизиция с 1908 года) в Священную конгрегацию Доктрины Веры. Официально этот орган существует и поныне, но только избранные знают о том, что тайная часть Ордена исполняет обязанности инквизиции – той самой, которая существовала и в 13, и в 15 веке…Трибунал Священного судилища исчез с лица земли, чтобы продолжить свое существование тайно, в подполье, в виде тайного ордена, по-прежнему выполняющего функции святой инквизиции. Только избранные знают о существовании ордена. Мы прячемся, нас невозможно найти. Но мы есть, как ты сам видишь.

– Для чего вы существуете? Для борьбы с ересью? И о какой ереси может идти речь в современном мире?

– Дьявол – отец любой ереси и любого зла. Мы боремся с дьяволом.

– И как же вы боретесь? Сжигаете на кострах еретиков?

– Это методы средневековой инквизиции, – старик снисходительно усмехнулся, – как ты правильно заметил, сейчас мы живем в 21 веке. Мы боремся другими, более современными методами. И если я тебе скажу, что мы боремся даже с помощью компьютерных программ, ты наверняка мне не поверишь. А между тем, это именно так. У нас работают и такие специалисты. Мы – инквизиция нового времени, и мы идем в ногу со временем. Но враги наши те же, что были всегда. Мы контролируем деятельность сект, дьявольское вмешательство в жизнь общества с помощью вызова демонов, мы боремся с ведовством, дьявольщиной любого рода, с теми, кто пытается подорвать разумное равновесие в обществе инакомыслием и всем тем, что подрывает основы нашей матери-церкви. Любая тема дьявола и демонологии в массовой культуре проходит наш тщательный контроль. И если где-то какая-то дьявольщина (в кино, музыке, книгах) пользуется популярностью, значит, мы одобрили ее появление, чтобы напомнить о существовании дьявола. Ведь отрицание дьявола, магии и демонологии – уже страшная ересь. Ты спросишь, как все это происходит? Этого я тебе не скажу! Скажу только, что вместо костров существуют финансовые кризисы, неприятности на рынке ценных бумаг, финансовые разорения для компаний, смерти от передозировки наркотиков, всевозможные несчастные случаи и автомобильные катастрофы, а так же крушения самолетов и гибель от стихий. Этих крошечных примеров расправ тебе достаточно? Как видишь, я говорю вполне серьезно. Инквизиция никогда не прекратит свое существование – по той простой причине, что половина людской души всегда тянется ко злу. А зло приобретает различные формы. Мы выступаем как тайные хранители древних знаний, способные защитить от зла. Именно поэтому ты здесь и находишься.

– Зачем? Зачем, если вы настолько всемогущи, вам я?

– Ты разве сомневаешься в нашем могуществе до сих пор? Тогда я приведу тебе еще один пример. Нам подчиняется любая власть, любая полиция, и с их помощью мы умело заметаем, уничтожаем свои следы. Твой приятель врач наверняка рассказывал тебе о странном пациенте, умершем страшной смертью в больнице, на его дежурстве? Неудавшееся самоубийство, как записали в полиции? Ты помнишь его рассказ? Так вот: пытки и раны были нашей работой, в наших тайных застенках. А вердикт о самоубийстве, вынесенный полицией так быстро и без всяких оснований, служит доказательством того, что и полиция может работать на нас. Наша власть никем не ограничена, напротив – мы способны подавить под себя любую власть! И если власть не работает с нами, она уже перестает быть властью.

– Допустим, вы убедили меня в своем существовании. Но вы не ответили на главный вопрос – зачем вам я?

– Чтобы вернуть крест в руки святой инквизиции и вернуть его добровольно! Ты даже представить себе не можешь то, что случайно попало тебе в руки.

– Это вы убили моего друга, врача?

– Глупый вопрос! Нет! Не говори чепухи! Твоего друга убила секта сатанистов, которые ожидают появления Антихриста. Они связывают с его приходом определенные надежды – не понимая, что приход Антихриста одновременно уничтожит живой мир и населяющих его людей. Эти психи были бы совершенно безвредны, если б не одно обстоятельство….

– Какое обстоятельство?

– Несколько лет назад из Н-ского замка были украдены архивы и рукописи инквизитора 15 века Карлоса Винсенте. В них он рассказывал о книге, которая совершенно случайно попала ему в руки – после того, как побывала в руках знаменитого инквизитора Конрада Марбургского и натворила страшных бед. Он описывал нечто очень важное… Тебе так сразу и не понять. Книга появлялась два раза за время существования мира… И каждый раз это грозило гибелью человечеству. У нас есть все основания полагать, что сейчас книга появляется в миру в третий раз, и если не уничтожит ее до той поры, когда тайное знание обретет страшную силу – мир погибнет, и ничто не сможет его спасти. По преданию, третье пришествие станет последним для истории человечества. В рукописи, случайно попавшей тебе в руки в том монастыре, содержится информация о том, как воспрепятствовать этому третьему пришествию. По преданию, зло можно уничтожить только одним способом: предметом, переданным кем-то из его учеников.

– Из учеников – кого? И о чьем третьем пришествии идет речь?!

– Все узнаешь в свое время.

– Я вас не понимаю.

– Еще не время посвящать тебя в тайну.

– Вы знаете, кто написал эту рукопись?

– Знаем. Женщина по имени Марта Бреус. Марта Бреус была отдана в бенедиктинский монастырь в детстве и провела в монастырю всю свою жизнь. Но монахини этого монастыря вместо служения Господу поклонялись дьяволу. Настоятельницей монастыря была некая мать Маргарита, и этот монастырь пользовался очень дурной славой. Марта Бреус стала правой рукой зла, черным апостолом, очень могущественным. Но монастырь был уничтожен – во время осады погибли все монахини, которых было 13.

– И вы считаете, что Марта Бреус решила уничтожить свою наставницу?

– Легенда гласит, что если дух кого-то из преданных учеников восстанет против черных сил, победит в себе зло и ступит на путь добра и раскаяния, третьего пришествия можно будет не допустить. Если же этого не произойдет…

– Но почему Марта решила ее уничтожить?

– Мы не знаем причину. Но, очевидно, причина была, и причина серьезная.

– Как девочка попала в монастырь дьявола?

– Скорей всего, ее отдали родители, бедные крестьяне. Бедные крестьянские семьи и городские бедняки часто отдавали своих детей в монастырь потому, что не могли их прокормить. Судьба Марты Бреус неразрывно связана с деятельностью в тех краях инквизитора Карлоса Винсенте. И в связи с этим есть одно очень странное обстоятельство. Я изучал его архивы, когда они еще существовали в замке. Так вот: отец Карлос был просто фанатичным служителем веры! Он не сомневался в правильности своего пути. В самом начале он писал о том, что почти одержал победу. Потом тон его рукописей резко меняется. В его словах начинает появляться раскаяние (что совершенно не свойственно инквизитору), он пишет о том, что допустил какую-то страшную ошибку, которая оказалась роковой. Его гнетет совершенный им поступок. Он мучается непонятными угрызениями совести, никак их не объясняя. И, в конце концов, пишет о том, что сам подарил победу дьяволу. И погиб инквизитор необъяснимым образом. В протоколе того времени написано, что его «убили демоны». Мы считаем, что обстоятельства роковой ошибки отца Карлоса как-то связаны с Мартой Бреус.

– Понятно. Вы хотите, чтобы я отдал свой крест вам. Но почему вы не можете сами его отнять? Почему вы не забрали его, когда я был без сознания?

– Мы не можем этого сделать. Крест сохранит свои свойства только в том случае, если он попадет в руки инквизиции чистым путем, то есть владелец предмета (в нашем случае – креста) отдаст его добровольно.

– Вы знаете, у кого находится рукопись сейчас?

– Она находится там же, где находится книга – самый страшный источник опасности. Рукопись в секте. Служители охотятся за тобой, пытаясь выкрасть крест. Ты не понимаешь, что сам, в одиночестве, не имеешь никакой защиты…

– Разве крест – не защита? Я думаю, вы лукавите! Вы знаете так же хорошо, как и я, о том, что, пока крест находится у меня, члены секты не могут причинить мне вред, и тем более – убить.

– Может быть, и так. Но это будет продолжаться лишь до тех пор, пока ты не совершить ошибку и не выпустишь крест из рук. И вот тогда ничто не помешает им расправиться с тобой, если у тебя не будет защиты.

– Я уже принял решение: я не отдам вам крест.

– Как хочешь, – лицо старика вытянулось, а глаза злобно блеснули, – в таком случае ты останешься здесь до тех пор, пока не передумаешь!

Он не успел осознать смысл этих слов. Старик нажал какую-то кнопку на столе, и он полетел в темноту. Вернее, провалился сквозь пол вместе с креслом. Именно мягкое кресло и смягчило удар, поэтому он не пострадал при падении. Как только кресло ударилось о что-то твердое, он вскочил на ноги. В потолке громко захлопнулся люк. Он принялся осматриваться, пытаясь отдышаться.

 

2010 год, Россия, Москва

– Благодарю за то, что вы согласились встретиться со мною лично. Я понимаю, насколько у вас напряженный график.

– Что вы, что вы! Я с удовольствием и всегда готов помогать правосудию – в любой стране мира! – лицо знаменитого политика широко расцветила известная на всю страну улыбка, вот уже второй год не сходящая с рекламных плакатов (правда, в первый, совсем неудачный, год для его политической карьеры эту улыбку мало кто знал).

Но человека, сидевшего перед политиком, эта рекламная улыбка тронула мало. Несмотря на то, что он весьма вежливо начал разговор, вежливого его лице, а особенно в выражении глаз не было ничего. Глаза его, как маленькие буравчики, пронизывали собеседника насквозь, и выражение их трудно было бы описать. Но самым первым, что бросалось в глаза, была все-таки недоброжелательность. Было ясно: человек, сидящий в комфортабельном кабинете политика в самом центре Москвы, не только не является его избирателем, но даже не уважает его как личность. Но политика (привыкшего иметь дело в множеством самых разных людей) это нисколько не смущало.

– Так чем я могу быть полезен Интерполу? – улыбка стала еще шире, – может, в ряды моих поклонников затесался кто-то из международных террористов?

От сотрудника Интерпола не укрылось, что он сказал «поклонников» – так, словно мнил себя кинозвездой… И действительно: большую часть времени этот политик вел себя как самая настоящая, разрекламированная кинозвезда.

– Поклонников? Скорей, фанатиков, насколько я успел познакомиться с вашей организацией.

– Что вы имеете в виду? – улыбка исчезла, вместо нее появилась чернеющая грозовая расселина.

– Только то, что сказал.

– Ко мне ходят много увлекающихся людей… – немного подумав, политик решил. Что ссориться все же не следует, – что поделаешь, если мои идеи находят широкую поддержку у разных слоев общества. Но, я вас уверяю, во всем этом нет ничего особенного… Я же не могу отвечать за психологические портреты всех тех, перед кем выступаю на площадях. Я – публичная личность, с этим связаны определенные трудности. Но мои друзья из политической партии – это надежные, умные люди, выступающие против всяких эксцессов и проявлений фанатизма, это известно всем. Мы не одобряем крайних действий. Наши идеи призывают, наоборот, только к законности, стабильности и порядку.

– Даже если один из ваших преданных последователей сжигает себя заживо?

– Что вы имеете в виду?

– О, всего лишь самоубийство журналиста одной провинциальной газеты, который писал о вас множество рекламных статей!

– Я глубоко скорблю об этом ужасном случае, – политик печально наклонил голову, – но, говорят, у него были личные неприятности… Печальная любовь, так сказать… Вы из-за этого случая пришли ко мне?

– Нет, совсем не по этому поводу. Просто так, вспомнилось к слову… Меня привело к вам совсем другое. Скажите, вы увлекаетесь историей?

– Как и всякий образованный человек – в меру своих сил и свободного времени.

– А оккультизмом?

– Нет, конечно! Я разумный цивилизованный человек. Но почему вы задаете мне такие странные вопросы?

– Скажите, вы слышали когда-то о монастыре дьявола?

– Монастырь дьявола? Что это такое? Очередной голливудский блокбастер? Или название компьютерной игры? А может, какой-то фантастический роман?

– Это всего лишь монастырь, древний монастырь в Восточной Европе, который был полностью разрушен примерно в 15 веке во время междоусобных феодальных войн.

– Вот как? В 15 веке? Очень интересно!

– Этот монастырь стерла с лица земли армия, состоящая из нескольких крестоносцев, воевавших еще в Святой земле, и многотысячных наемников из окрестных земель, под предлогом того, что монахини этого монастыря вместо Бога поклонялись сатане. Монастырь сожгли, не оставили от него ни камня на камне, а монахини погибли во время штурма – кто от огня, кто от меча… Но с тех пор земли, где был расположен этот монастырь, стали считаться проклятыми. Там ничего не растет, нет никакого человеческого жилья. Люди избегают селиться в этом месте. Вы не поверите, но при фантастических ценах на недвижимость, существующих в Европе, никто не решается строить, а тем более продавать там дома. Легенда живет до сих пор. Страшная легенда о дьяволе.

– Все это очень интересно и поучительно, но при чем тут я?

– Мы постепенно доберемся и до этого. Говорят, что во время штурма монастыря там были найдены некие документы – это, разумеется, старинные рукописи оккультного содержания. Смысл их вряд ли представляет ценность, но вот стоимость… В конце концов рукописи оказались в одном из цистерцианских монастырей в Испании. Вы когда-то слышали о цистерцианцах?

– Нет.

– Это старинный католический орден, предписывающий своим последователям обет полного молчания, длительные посты и изнурительные еженедельные бичевания плетью для умерщвления плоти. В современной Европе на сегодняшний день насчитывается около 15 тысяч монахов и монахинь этого ордена.

– Знаете, я очень занятой человек, мое время расписано по минутам, и я бы предпочел, чтобы вы перешли прямо к цели вашего визита. Уверяю вас, что в ряды моих последователей точно не входят монахи-цистерцианцы!

– Уверен, что нет.

– Тем более, что мы живем в православной стране, и…

– Скажите, вам что-то говорит имя Зильберт фон Геллер?

– Что?

– Вы когда-то слышали это имя?

– Он кто, немец? Теперь из Испании мы перебрались в Германию?

– В нацистскую Германию, примерно в 1933 год. Зильберт фон Геллер был многообещающим молодым человеком. Истинный ариец, отпрыск знатного рода рыцарей-крестоносцев, он стал одним из ярых сподвижников Гитлера и не мало способствовал приходу к власти нацистов. Но лучше всего он проявил себя в Испании, когда был отправлен на помощь Франко. К тому времени Зильберт фон Геллер стал одним из лидеров эсесовцев. Он носил черную форму СС, и отряды под его командованием помогали нацистам во главе с Франко сделать Испанию фашистской. После испанской операции он получил повышение в звании, личную благодарность от Гитлера и несколько железных крестов. Никто не сомневался, что вскоре фон Геллер станет одним из доверенных людей Гитлера, таких, к примеру, как Геббельс или Гиммлер. Но однажды карьера фон Геллера стремительно пошла вниз. Вместе с десятком эсесовцев он напал на цистерцианский монастырь, убил всех монахов и разграбил его дочиста. В числе украденных сокровищ были редкие документы из монастыря дьявола, которые хранились под особым католическим надзором. Дело было, конечно, не в том, что фон Геллер позволил себе такие действия в фашисткой стране (стране-союзнице Германии), и не в том, что он напал на монастырь 9 известно, как мало считались нацисты с религией). А в том, что он не поделился награбленными сокровищами с руководством рейха и лично с Гитлером, не отдал документы из монастыря дьявола, за которыми особо охотился Гитлер лично. Известно, что Гитлер мечтал заполучить эти документы, ведь он был помешан на оккультизме, демонологии и сатанизме, увлекался инквизицией, и что по принципу инквизиционных трибуналов даже устраивались пытки и допросы в концлагерях. На допросе фон Геллер врал, что не нашел в монастыре никаких оккультных документов. Ему вполне грозило закончить свои дни в концлагере, но каким-то образом фон Геллеру удалось вывернуться. Наверное, спасли прежние заслуги. Его даже не разжаловали из эсесовцев. Но в качестве наказания отправили на Восточный фронт. Так Зильберт фон Геллер оказался в России, в районе Смоленска. Зверства его на нашей земле ужасны, человеческому рассудку они просто не поддаются. В Смоленской области он сжигал целые деревни вместе с жителями. Всех жителей захваченной деревни он запирал в местной церкви, а затем сжигал живьем. О пытках, которые он применял во время допросов попавших в плен партизан, рассказывали ужасающие вещи. Он творил что-то страшное – например, жег жертву на медленном огне или сдирал кожу живьем. О нем говорили, как о дьяволе, пришедшем на землю – и действительно, трудно поверить, что человек способен на такое. Зверства фон Геллера на оккупированных территориях пришлись по вкусу в рейхе – он вновь получил личную благодарность от Гитлера (за жестокий контроль и уничтожение мирного населения), повышение в воинском звании, и был переброшен в Польшу. Там его следы теряются. Версий много. По одной. Его убили партизаны по дороге в Польшу. По другой, он был убит в Польше участниками местного сопротивления. По третьей, его убили советские войска, когда освобождали Польшу. По четвертой, он сбежал в Швейцарию. По пятой – в Чили. Словом, никто ничего не знал о судьбе Зильберта фон Геллера до последнего времени. Когда в небольшом городке в Баварии после войны появился скромный инженер Ганс Браун, освобожденный из концлагеря советскими войсками, никому и в голову не пришло ассоциировать бывшего узника концлагеря, почетного участника местного сопротивления, немецкого антифашиста с личностью эсесовского палача.

– Как вы сказали… это имя?!

– Ганс Браун. Он так и прожил бы в Баварии множество лет не узнанным. Когда однажды его опознал один человек. Тогда он был маленьким мальчиком из еврейского гетто, и на его глазах этот «почетный антифашист» сжег заживо много евреев, заперев их в деревянном складе. Мальчику чудом удалось спастись – его спрятали местные жители. Он вырос, стал взрослым мужчиной и гражданином Израиля, но проклятое лицо палача на всю жизнь осталось перед его глазами. И когда он приехал в Германию на экскурсию, то случайно встретил его в маленьком баварском городке. За Зильбертом фон Геллером охотились спецслужбы многих стран. Его собирались арестовать, как стало известно, что за день до ареста он выехал в Россию по персональному приглашению от благотворительного фонда, который курирует ваша партия и лично вы. Как выяснилось позже, в России он уже бывал множество раз. И вот я хочу вас спросить, где сейчас находится Ганс Браун, который на самом деле является нацистским палачом Зильбертом фон Геллером, если последний раз его видели на вашем дне рождения в казино в прошлом году.

Раскрасневшийся политик (с которого разом слетела вся его спесь) вытер дрожащей рукой потный лоб.

– Послушайте, но здесь какая-то ошибка! Ну и огорошили вы меня, нечего сказать… От вашего рассказа я прямо в себя прийти не могу!

– А не надо приходить в себя! Просто расскажите Интерполу, где находится нацистский преступник Зильберт фон Геллер, вот и всё!

– Но я не знал, что он нацистский преступник! Я много лет знал его как Ганса Брауна, почетного антифашиста, бывшего участника сопротивления, чуть ли не национального героя! Мне и в голову прийти не могло! Что вы, в самом деле! Да если бы я знал правду, я сам бы его задушил, своими собственными руками! Действительно, вот уже много лет благотворительный фонд от нашей партии помогает жертвам бывших фашистских концлагерей. Мы помогаем и ветеранам войны, и тем, кто был угнан на работу в Германию, всем этим людям из разных стран мира. Так же мы поддерживаем контакты с участниками Сопротивления из разных стран мира, и приглашаем их на почетные встречи с молодым поколением. Чтобы молодежь увидела настоящих героев, так сказать… Подобным образом мы вышли и на Ганса Брауна. Приглашали его несколько раз. Лично мне он показался очень симпатичным человеком. Последняя его поездка как раз совпала с моим днем рождения год назад, поэтому я его и пригласил. Но я был твердо уверен, что он вернулся обратно в Германию, об этом должны были позаботиться мои люди. Вот, собственно, и всё. Я и не думал о нем больше – все-таки год прошел, а это большой срок.

– На вечеринке в казино вы представляли его как своего родственника!

– Ну, чего только не наболтают подвыпившие люди! Конечно же, этого не было и не могло быть! Я никогда не говорил ничего подобного, и не мог это сделать. Во-первых, Ганс Браун не мой родственник, во-вторых, откуда у меня родственники в Германии? Их там никогда и не было! Все мои родственники из бывшей Орловской губернии. Даже подумать такую ерунду смешно!

– Вы знаете, где сейчас местонахождение Ганса Брауна?

– Нет, конечно! Если бы я знал, я бы вам сразу сказал, особенно теперь, после того, что вы мне рассказали!

– Вы можете спросить у своих людей?

– Обязательно! Да вы сами можете спросить у них! Поезжайте в благотворительный фонд – и вы увидите. Что было все так, как я вам рассказал. Наша документация в полном порядке.

– Значит, если вы узнаете что-либо…

– Я немедленно вам сообщу, можете не сомневаться!

– Очень хочется в это верить! – сотрудник Интерпола поднялся из-за стола. – укрывание нацистских преступников – тяжкий грех не только перед законом, но и перед человеческой совестью!

– О долге совести можете мне не говорить!

Окинув его тяжелым взглядом, сотрудник Интерпола вышел. Политик остался сидеть за столом.

 

2013 год, Восточная Европа

Тусклая лампочка под потолком облегчала осмотр. Он находился в узкой камере, напоминающей тюремную. Три стены были каменными. Камень был сырой, склизкий на ощупь, кое-где сквозь него пробивался мох. Четвертую стену образовала решетка – с пола до потолка, с узкой низенькой дверью, закрытой снаружи на висячий замок. На какое-то мгновение он почувствовал себя зверем в клетке.

В камере была кровать, вернее, железная койка без белья, застланная грубым серым одеялом. Ножки кровати были привинчены к полу. В противоположном от кровати углу были металлические умывальник и унитаз. Больше внутри ничего не было.

Ситуация оказалась просто нелепой! Более глупого положения он не мог себе и представить! Кресло торчало посреди камеры, как настоящий ком в горле. Он поймал себя на нелепой мысли, что обязательно расхохотался бы, если б все это произошло не с ним! Но – именно он находился в этой вонючей клетке, и в ситуации не было ничего смешного. Его даже пугала абсолютная ясность в голове. Он заметался по клетке, потеряв над собою контроль. Подлетел к решетке и принялся трясти ее, как бешенный:

– Эй, есть здесь кто-нибудь? Это вам с рук просто так не сойдет! Открывайте, ублюдки!

Ответом ему была абсолютная тишина. Потом уселся на железную койку и постарался взять себя в руки. Где-то в глубине монотонно капала вода.

Тайна… Значит, старик знает тайну, связанную со всеми этими событиями, но не собирается пока его в нее посвящать. Что ж, не настолько он глуп, чтобы не попробовать разобраться самостоятельно! Он подумал, что и сам сможет разгадать эту тайну (хотя бы постараться), если сложить воедино все факты.

Монастырь, уничтоженный в одной из феодальных междоусобиц, прозванный местными жителями «монастырем дьявола». Просто так подобные названия не раздают.

Огонь, и всё, связанное с огнем. Везде и во всем – огонь. В огне погибла его семья. Адское пламя… Но не просто пламя, а именно адское пламя – как знак. 12 монахинь и 13 место свободно. 12. Что-то, особо связанное с этими двумя цифрами: 12 и 13. 12-определенное число чего-то, что очень важно. И 13-тоже определенное число, что так же важно, но уже несет полностью другой, измененный смысл. Какое-то воспоминание вдруг кольнуло его в самое сердце. Его семья, его предки из России были очень религиозны, отмечали все религиозные праздники, христианские праздники… Он вдруг замер от ужаса, не в силах пошевелиться. Первое пришествие. Второе пришествие. Третье должно стать последним. Перед глазами вдруг выплыло четкое воспоминание: книга, раскрытая на столе старика-инквизитора. И та же самая книга на столе профессора Славского. Библия. Впрочем, на столе Славского он видел еще одну книгу… Он отчетливо помнил золотистый корешок обложки… «Толкование к откровению Иоанна Богослова. Книга комментариев.»

По его спине вдруг заструился ледяной пот. Нет, это не может быть правдой! Это слишком ужасно! Но ответ вдруг четко отпечатался в его голове, и он ничего поделать с собой не мог, даже несмотря на весь охвативший его ужас.

Христианская троица: Бог-отец, Бог-сын и святой дух. Святая вода, используемая в таинстве святого крещения. Адское пламя. 12. ровно – 12. И другое предположение (вернее, толкование, когда….). Нет! Нет, нет, это не может быть правдой…

Обхватив голову руками, он раскачивался из стороны в сторону. Ему хотелось плакать. Он никак не мог поверить в то, до чего додумался, но рассудком отчетливо понимал: к своему ужасу он почти разгадал эту тайну.

 

1413 год, Восточная Европа

В зале инквизиционного трибунала за широким и длинным столом сидел инквизитор Карлос Винсенте. Его лицо было сумрачно, и мрачное выражение еще больше подчеркивалось белоснежной рясой и ярким освещением. Он сидел в центре (во главе) стола, но и без этого местоположения было ясно, кому принадлежит власть. Его мрачный и гордый вид внушал благоговейный ужас практически всем, находящимся в комнате.

Перед инквизитором на столе (кроме дубового распятия и массивной Библии) стояла небольшая деревянная статуэтка на подставке. Это было изображение собачьей головы со зверски оскаленной пастью. На лбу собаки был крест. На подставке, внизу, надпись: DOMINI CANES (собаки Господа). Собачья голова означала, что допрос, происходящий в инквизиционном суде, официален. Монахи в белых рясах, чуть поодаль от стола, не уставали строчить длинные протоколы, положив на колени деревянные доски для письма. Вся «комиссия» инквизиционного трибунала была представлена в полном составе.

Здесь были 2 квалификатора, епископ, нотариус, трое понятых (два монаха-доминиканца в белом и один францисканец в коричневой рясе), прокурор, поправляющий на лбу тяжелый намокший парик. В углу сидел врач (из-под дорого пышного парика прямо по одутловатому лицу стекали капли пота). Руки его дрожали так сильно, что он был вынужден прятать их за спиной.

В глубине зала виднелась еще одна дверь, где огонь был еще более ярок, чем в зале. То, что находилось в той комнате, было чуть видно с любого места зала, но никто из присутствующих не осмеливался туда смотреть… Даже фанатичные монахи, чьи застывшие, каменные лица не выражали никаких эмоций, не осмеливались надолго задержать взгляд на двери, ведущей в комнату пыток. Что уж было говорить о мирянах! Таких, к примеру, как врач, дрожащий от ужаса, как осиновый лист. И дело было не в том, что он переживал за попавших в лапы инквизиции невиновных, или кого-то жалел. А в том, что инквизиция являла собой полную непредсказуемость, и на месте подсудимого мог в любой момент оказаться кто угодно, в том числе – и он сам.

В дверях комнаты пыток стоял палач, по которому сразу можно было определить его профессию. Здоровенный детина в коротких кожаных штанах и красном фартуке опирался плечом о дверь, и на его тупом, жестоком лице не отражалось никаких эмоций. Его лицо было так же невыразительно, как каменная кладка стены. Двери, ведущие из зала, были плотно закрыты, и время от времени сквозь них доносилось громкое бряцанье оружия. По правилам инквизиционного трибунала, стражникам было запрещено находиться на допросе, и стража стояла снаружи.

В центре зала (спиной к комнате пыток и палачу, и лицом к инквизитору) стояла Катерина. Ее руки были свободны, но на запястьях виднелись багровые кровоподтеки от тяжелых цепей. Босые ноги женщины были грязны, а в лице не было ни кровинки. Несмотря на страшную бледность, она держалась гордо и прямо. Допрос был в самом разгаре – два монаха, сидевшие по бокам от стола, не успевали строчить длинный протокол.

Голос Карлоса Винсенте звучал глухо и твердо:

– Значит, ты отрицаешь то, что имеешь отношение к мерзкой секте слуг дьявола?

– Отрицаю. Я ни в чем не виновна.

– Сознаешься ли ты в ведовстве?

– Нет! Я никогда не занималась ведовством.

– Но ты знаешь дикие верования секты слуг дьявола?

– Откуда же я могу знать их, раз сама к ним не отношусь?

Лицо Карлоса Винсенте налилось красным, и в гневе он стукнул рукой по столу (все присутствующие при этом подпрыгнули на своих стульях, а с врачом чуть не случился сердечный приступ).

– Отвечай на поставленный вопрос прямо, проклятая ведьма! Ты поклоняешься дьяволу?

– Я не ведьма! И я не поклоняюсь дьяволу! Я не служила дьяволу никогда!

– Но ты сознаешься в том, что занималась знахарством, этим богомерзким делом?

– Я никогда не занималась делом, противным Богу! Я лечила людей!

– Ты знаешь, что это дьявольское свойство?

– Нет. Если травы – от дьявола, то почему их создал господь?

– Как смеешь ты, безграмотная крестьянка, судить о творениях рук Господа?!

– Я говорю то, что думаю!

– Еще одно свойство ведьмы! Женщине не полагается думать!

– Кто же будет думать за меня?

– Господь!

Катерина усмехнулась. По рядам «судей» пронесся взволнованный шепот, а один из монахов, ведущих протокол, вдруг запнулся.

– Признаешь ли ты святой крест, Катерина?

– Признаю! Я поклоняюсь и служу Господу нашему Иисусу Христу. Богом клянусь, никогда не знала других служений!

– Почему ты упорствуешь, Катерина? Ты вела себя не так, как подобает смиренной женщине!

– В своей жизни я не сделала ничего дурного!

– Твой ребенок окрещен святой церковью?

Женщина промолчала – только лицо побледнело еще больше, а от губ совсем отхлынула кровь.

– Отвечай! Окрещена ли твоя дочь в церкви?

– Нет!

– Почему? Не потому ли, что она дочь Сатаны?

– Это неправда! Неправда! – голос женщины сорвался на крик, – Я просто не успела ее окрестить!

– С отцом твоей дочери ты была обвенчана в церкви?

– Нет.

– Ты совершила очень много грехов, несчастная женщина, но мы готовы тебя простить. Если ты упорствуешь, боясь смерти….

– Господь уже простил меня! А ваше людское прощение мне не нужно!

По рядам снова пронесся громкий шепот. Судьи явно были возмущены (или смущены?) ее смелостью.

– У тебя интересные суждения о Господе, Катерина!

– Я верю в Господа нашего всем сердцем!

– И в святой крест?

– И в святой крест!

Карлос Винсенте поднялся из-за стола и подошел к женщине. В его черных глазах горела насмешка. Глаза Катерины остановились с вызовом на его красивом лице, но потом – опустились с отчаяньем в пол. Он протянул ей золотое распятие, которое висело на его рясе:

– Если ты веришь в Господа нашего, Катерина, то поцелуй святой крест в знак своей искренности и добрых намерений. Поцелуй этот крест! – он поднес крест к ее лицу. Женщина отвернула голову. Но он снова настойчиво приблизил к ней крест.

– Поцелуй крест, Катерина! Поцелуй святое распятие!

– Нет! – Катерина крикнула слишком громко, и в этом крике прозвучало отчаянье…

– Нет? Почему же?

– Я не поцелую ваш крест! На нем – кровь.

На мгновение в зале разлилась тишина. Но потом – все присутствующие сорвались с мест с диким криком. Все смешалось: грохот перевернутых скамеек, истерические выкрики, возмущенные речитативы… Каждый старался поискуснее выслужиться перед инквизитором и поярче показать свой гнев. Лишь один-единственный человек среди этого хаоса оставался спокойным. Инквизитор Карлос Винсенте молча наблюдал за происходящим, скрестив на груди руки. На его губах блуждала довольная улыбка.

Даже Катерина, казалось, была испугана вызванным ею же самой взрывом. Отшатнувшись назад, она испуганно переступала с ноги на ногу, немного потеряв присутствие духа. Ее губы дрожали.

Судьи же неистовствовали, стараясь воплями обратить на себя внимание инквизитора (и так уверить в собственной благонадежности). Старания их были напрасны. В сторону судей Карлос Винсенте не смотрел. Не отрываясь, он пристально смотрел на Катерину.

Низко наклонившись к женщине, он вдруг быстро-быстро заговорил на языке катаров, воспользовавшись не стихающим шумом:

– Ты смелая женщина, Катерина. Ты не боишься ничего – ни боли, ни смерти. Ты знаешь, что я могу подвергнуть тебя страшным мучениям, и ты не боишься их. Я мог бы забить тебя до смерти плетьми – но какой в этом толк? Ты умрешь не раскаявшейся в своем упорстве. Ты умрешь от этих мук, но не отступишь никогда. Мне не нужны твои муки и твоя кровь. Я не хочу калечить твое тело и проливать потоки твоей крови. Я хочу вытравить из твоей души тот взгляд, которым ты на меня смотришь. Я хочу, чтобы добровольно, отдавая себе отчет, ты упала передо мной на колени молить о милосердии. Чтобы ты сознательно ползала на коленях у моих ног. Я хочу уничтожить твою гордую душу, заставить ее наполниться другими чувствами. Я хочу сломать тебя, бросить на колени вниз, с опущенной головой. Для этой цели не всегда нужна кровь. Бывают пытки и пострашнее….

– Ты слышишь меня, палач? Так вот, слушай очень внимательно! Этого не будет. Никогда! Ты никогда не заставишь меня ползать перед тобой на коленях, кровавых убийца! И ты не испугаешь меня своим жалким костром!

Ничего не ответив, Карлос Винсенте растянул свои губы в счастливой улыбке, на мгновение озарившей его мрачное, неприветливое лицо…

Их тихий разговор на запретном языке не слышал никто из присутствующих. Видя явное пренебрежение инквизитора, страсти стали стихать. Может, кто-то решил, что смиренное спокойствие перед лицом ведьмы приличествует больше, и именно это решил продемонстрировать инквизитор. Эта мысль, дошедшая даже до самых тупых, заставила крикунов замолчать. Быстрым шагом Карлос Винсенте вернулся на свое место. Он был лучшим из всех существующих в мире актеров, поэтому от сияющей, счастливой улыбки не осталось на его лице и следа. Напротив, оно вновь было мрачным, серьезным, полным надменной решимости и самодовольства, таким, какое лицо полагается человеку, привыкшему ломать людские судьбы в своем кулаке. Он не сел, оставшись возвышаться над всеми, и внушительный голос его был исполнен мрачной суровости:

– Мы, божьей милостью инквизитор Карлос Винсенте, внимательно изучив материалы дела, возбужденного против вас, Катерина Бреус, и видя, что вы упорствуете в своих заблуждениях и имея достаточные доказательства вашей вины, желая услышать правду из ваших собственных уст и с тем, чтобы больше не уставали уши ваших судей, постановляем, заявляем и решаем применить к вам пытку.

Катерина выслушала его слова с твердым, спокойным лицом. Два монаха поднялись из-за стола и подхватили узницу под руки. Монахи держали ее крепко, настойчиво подталкивая к помещению с открытой дверью. Пропуская их, палач посторонился в дверях.

 

2010 год, Россия, Москва

Сотрудник Интерпола давно покинул его кабинет, а он по-прежнему сидел за столом. Он сидел так уже много – много часов. Он больше не был известным политиком: перед его глазами были желтые камни древнего монастыря, поросшие лесом склоны холмов и дорога, уходящая далеко за горизонт… В лучах заходящего солнца ярко блестел шпиль перевернутого креста, установленного на церкви.

Монастырь был прямо перед ним – несмотря на то, что он не видел его никогда. Но, тем не менее, он всегда знал, чувствовал это место. Конечный (или начальный) пункт его цели. Место, где зародилось все.

Когда видение древних руин стало невыносимым (вот уже много часов он думал только об этом, об одном и том же), он встал и сделал то, что никогда бы не сделал в привычных обстоятельствах: распахнул шторы на окнах и включил яркий электрический свет. Все лампы, сколько их было в кабинете. Он думал, что при ярком электрическом свете мысли о древнем монастыре не станут его беспокоить, но так не произошло.

Его помощник отшатнулся, войдя в комнату – он никогда не видел своего начальника таким.

– Босс, у вас неприятности? Это связано с тем визитом?

– Неприятности? С чего ты взял?

– Но Интерпол..

– Ах, какие мелочи! Я давно был к этому готов. Разве это неприятности? То, что под меня копают, я знаю давным-давно. Они копают под меня лично и под все мои организации, собирают разный материал. Думаешь, случайно то, что он явился ровно через год после пропажи этого преступника? Конечно, не случайно. Он явился меня напугать. Дать понять, то мною занимаются, и занимаются серьезно. И не понимает, какая все это ерунда! Я давно уже знаю про их выходки. Мне никто не в силах причинить вред! За нас высшие силы. Неужели ты серьезно думаешь, что нелепый визит глуповатого молодчика, решившего немного заработать, может причинить мне хоть какой-то вред?

– Он поехал в благотворительный фонд и уже второй час сидит там!

– Ну и пусть сидит, дурачок! Вся наша документация в полном порядке.

– А на прошлой неделе он ездил на завод. Сразу после….после того журналиста.

– Да знаю я и об этом! Ну и что?

– Вы говорите об этом так спокойно?!

– Я же объяснил: нет того, что сможет меня напугать, а тем более – остановить.

– Но они копают серьезно, босс!

– Глупости, что они могут узнать?

– Вашего могущества боятся.

– Ну, до моего могущества еще далеко! Вот когда оно наступит по-настоящему…. В тот момент, когда взойдет великая утренняя звезда и воссияет свет истинной веры…

Молодой человек почтительно склонил голову, но босс вдруг резко оборвал свою мысль:

– Скажи мне лучше… Ты когда-то слышал о монастыре дьявола?

– О чем…простите?

– О монастыре дьявола!

– Наверное, нет. Я не знаю, что вы имеете в виду.

– Ты веришь в то, что когда-то мог существовать такой монастырь?

– Босс, простите, но это вещи, слишком сложные для моего понимая.

– Мне нравится твоя скромность! Ничего, ты узнаешь. Всему свое время. Я еще спрошу тебя об этом, так что будь готов. А пока иди. Оставь меня одного.

Помощник вышел, тщательно затворив за собой двери. Он выключил свет, закрыл окна и вновь уселся к столу. Прикрыл глаза… желтые блики солнца заплясали на стенах древнего монастыря. Внизу, под стенами, был слышен яростный шум битвы.

В тот момент, когда катапульты подогнали к стенам, большинство осаждающих поняли: замок пал. Мощные стенобитные орудия выглядели устрашающе. Крепкие каркасы из бревен, веревки, рычаги, приспособления для метания камней, и, конечно, снаряды – тяжелые обломки скалы. Вот уже больше трех суток каменные стены замка поливали дождем из огня. Осаждающие снова и снова решались на приступ, и каждый раз атаки были отбиты невидимыми защитниками, которые прятались за желтыми стенами. Замок представлял собой неприступную цитадель, и стены его (выше и крепче любых крепостных стен) способны были выдержать ни одну осаду.

Около трех тысяч осаждающих с ревом и гиканьем бросались на штурм, и каждый раз невидимые руки уничтожали длинные лестницы и осадные башни, отбрасывая их от стен. Крики раненых, стоны умирающих, яростные вопли фанатиков, лязг оружия, огненные стрелы, потоки свинца, льющегося на головы – все это сливалось в единый чудовищный вопль настоящего хаоса, имя которого беспощадно – смерть.

Кое-как согнав в кучу разрозненные отряды, состоящие из плохо вооруженных крестьян, рыцарь в блестящих доспехах с крестом, на вороном коне выехал перед строем.

– Во имя Господа, уничтожим монастырь дьявола! Сотрем с лица земли пристанище ведьм! Уничтожим храм сатаны! Во имя Господа!

Из глоток фанатиков вырвался звериный вопль, в котором с трудом можно было различить отдельные слова:

– Смерть проклятым ведьмам! Смерть им! Сотрем с лица земли храм сатаны, монастырь дьявола!

Вопль разносился над людским морем, усиливаясь ветром в тысячу раз. Сотни людей, потрясая оружием, бросились на штурм.

Первый залп катапульт проделал в стенах значительную брешь. Когда мощный грохот ознаменовал начало нового приступа, фонтаны желтой пыли, обломки огромных камней рухнули вниз, придавив не малое количество солдат. Жуткие вопли раздавленных потонули в грохоте падающих стен. Желтая пыль смешалась с потоками человеческой крови и так застыла на земле. Несколько залпов катапульт нанесли значительный урон крепости. Стены крепости, задрожав от своего основания, рухнули вниз. Со страшным воплем осаждающие ринулись в проломы стен. Завязалась кровавая рукопашная. Город за стенами замка вспыхнул огнем.

– Теперь ты видел… – вкрадчивый голос, раздавшийся почти за спиной, заставил его вздрогнуть.

Все исчезло: павший замок, кровь и огонь. Он снова был в своем кабинете, среди знакомых до мелочей стен, но все остальное вдруг стало другим. Он обернулся на голос.

– Теперь ты видел… ты знаешь правду… Монастырь дьявола погиб в огне.

В углу виднелась темная тень. Он не испытывал страха – наоборот, только необъяснимое, непонятное возбуждение.

– Кто ты? – голос его не дрожал.

– Я тот, кто послан, чтобы открыть тебе великую тайну. Ты знаешь, кто меня послал.

Он кивнул: он давно ожидал подобного и теперь понял – заслужил истинное право быть избранным.

– Я был в тот момент, когда монастырь дьявола пал… – продолжал голос, – я видел все своими глазами, я знал… Теперь это должен узнать ты. Ты заслужил правду. Ты заслужил это право – знать истину. Ты заслужил – знать.

– Значит, монастырь дьявола был уничтожен…

– Нет. Но разве это значило так уж много? Из века в век, в разных местах земли будут возникать подобные монастыри дьявола – из камней и людей. Что значит падение одного из них?

В комнате внезапно стало светлей (может, потому, что глаза его привыкли к темноте), и он разглядел фигуру рыцаря в черных доспехах, с черным забралом, опущенным на лицо. На черной фигуре рыцаря отражались тени от света дня, проникавшего сквозь узкие щелочки штор.

– Ты должен узнать, почему погиб монастырь. В подвалах монастыря хранилось несметное количество золота и редкие сокровища, привезенные из стран Востока. Все, кто пытался захватить эту землю, охотились за ними. Но сокровища не нашли. Они до сих пор хранятся в тайных подземельях исчезнувшего с лица земли монастыря, – вкрадчивый голос ласкал слух, – золото и сокровища ждут своего хозяина. Этим хозяином должен стать ты. Я послан, чтобы открыть тебе именно эту тайну. Найди следы древнего монастыря, забери клад и употреби на то, чтобы установить мое господство на земле. Если ты найдешь золото и клад, ты станешь самым могущественным человеком в мире. Ты приобретешь власть, которая не снилась никогда и никому. Возьми это золото, я дарю его тебе! Ты заработал это право своим служением. Ты же не хочешь, чтобы золото досталось кому-то еще, чтобы кто-то нашел его раньше тебя?

– Этого не может быть…

– Может. Даже монахини того монастыря не знали истинный размер клада. Кроме сокровищ из восточных стран там хранилось знаменитое золото инквизиции, награбленное монахами-инквизиторами во время процессов, отобранное в ходе следствий. Ты слышал о сокровищах инквизиции?

– Да, слышал.

– Они там. Именно за этим охотились те, кто уничтожил замок. Грехи монахинь были простым прикрытием. Но они ничего не нашли.

– Но как я узнаю, в каком месте находился монастырь?

– Ищи. Проверяй разные замки. Я скажу тебе название местности и город, рядом с которым он был расположен. А дальше тебя приведет судьба.

– Но как я поеду туда? Я известен, за мной будут следить.

– Нет ничего проще. Немного измени свою внешность и купи тур по замкам Европы. На одной из своих дорог ты встретишь то, что искал.

– Подожди! Я…

– Ты сомневаешься? Ты собираешься и дальше гнить в этом несправедливом мире жалким червем? Отбрось все сомнения и отправляйся на поиски! Ты должен привезти все, что найдешь.

– Хорошо! Я…

В углу больше никого не было. Черный рыцарь исчез, а в комнате по-прежнему было темно. Он вызвал своего помощника:

– Немедленно закажи тур по замкам Европы на одного человека. И учти: если проболтаешься – ты знаешь, что тебя ждет.

Но обстоятельства сложились так, что неприятности с Интерполом оказались гораздо серьезнее, чем он думал. И атака, в которой он едва не пропал, поведенная на него с четким, заранее подготовленным планом, вполне могла привезти его в тюрьму. Он едва не оказался в тюрьме, он бешено сражался за власть и за жизнь, и в тур смог выехать только спустя три года. Все три года, разгребая свои проблемы, он помнил о словах черного рыцаря, не забывая – ни на секунду.

И отправился в Европу сразу, как только смог. В тот момент наступил уже 2007 год…

 

1413 год, Восточная Европа

Яркие отблески пламени отражались на полу, на каменных стенах…. Яркие сполохи неистовствовали на страшных орудиях пыток, словно приближая мучительную смерть.

Комната была маленькой, тесной, забитой страшными снарядами для человеческой боли (многие из которых были просто не понятны по назначению, но очень страшны). Кое-где на полу подсыхали багровые пятна, успевшие загустеть, которые никто и не думал убирать. Кровь. В маленьком помещении было так тесно, что, когда в него набились люди (во главе с узницей и ее палачами), стало почти невозможно дышать. Огромный камин жарко пылал, подогревая жуткие орудия пыток, разложенные на длинной и уже раскаленной решетке. Палач в страшном арсенале из железа и смерти чувствовал себя как рыба в воде.

На белом лице несчастной женщины от жары и духоты выступили крупные капли пота. Скользнув взглядом по всевозможным приспособлениям для пыток из железа и кожи, она отвела глаза от них, уперлась в пол, но тут же жалобно заморгала, разглядев на полу багровые пятна застарелой крови. В жуткой комнате негде было спрятать взгляд. Скрестив руки на груди, палач спокойно ждал указаний инквизитора. Он знал, что пытки бывают трех видов: легкие, средние по тяжести, и нечеловеческие, особо мучительные, после которых жертва, как правило, признается в чем угодно, но уже не доживает до костра. Он, привыкший забивать людей до смерти и заживо сдирать кожу, видел и знал практически все в этой тесной комнате: и неистовые проклятия, и обмороки, и слезы, и мольбы, и как измученные болью, полумертвые обреченные наговаривали страшные доносы на самых близких людей. Женщину, которую привели к нему, видел впервые. Значит, пытки могли быть легкими или средними (по своему усмотрению инквизитор мог применить и то, и то). В легких видах мучений не было никакой изобретательности, от него мало что требовалось, поэтому он стоял со скучающим видом. Палач не смотрел на лицо своей жертвы. Все жертвы были для него на одно лицо.

Края белоснежной рясы Карлоса Винсенте касались грязной одежды Катерины. Скрестив молитвенно руки, он выдерживал классическую паузу, ожидая, что сам вид грозной комнаты пыток внушит узнице панический страх. Как правило, при виде орудий пыток большинство жертв испытывали нечеловеческий ужас. Но только не эта. На лице женщины не было ни паники, ни страха – совсем ничего. Увидев это, Карлос Винсенте грозно нахмурил брови:

– Упорствуешь ли ты в своих ответах перед лицом пытки, Катерина? Или готова сознаться в своих грехах?

– Мне не в чем признаваться! Я не виновна.

– Мы, инквизитор Карлос Винсенте, предупреждаем тебя, что к тебе будет применена пытка самой высшей степени тяжести. Страшная, нечеловеческая пытка третьей степени… (он сделал паузу, при этом у палача удивленно вытянулось лицо, а в глазах зажегся огонек интереса. Переходить сразу же к третьей степени пыток – в его практике мучителя и садиста это было впервые).

– Боишься ли ты страшных мучений, Катерина Бреус?

– Я не боюсь!

– Тогда я даю знак начать пытку!

Но знак рукой он сделал не палачу. Один из монахов быстро вышел. Было слышно, как звякнули железные двери. Два монаха, держащие с обеих сторон Катерину, сжали руки сильней. Через несколько минут монах вернулся, толкая кого-то перед собой…. Перед ним расступились. Монах держал ребенка. В глазах Марты был ужас, а на сжатых плотно губах застыл крик. Тело Катерины дернулось, словно через нее пропустили электрический ток.

– Марта!

Маленькая девочка дрожала от страха в своих рванных лохмотьях, даже не пытаясь вырваться из рук своего мучителя. В теле Катерины открылся источник силы – извиваясь, она изо всех сил пыталась вырваться из рук монахов. Все трое превратись в сплошной клубок. Монахи пустили в ход ногти, и скоро кровь из царапин полилась с рук Катерины, но женщина не чувствовала боли, отчаянно пытаясь вырваться и спасти дочь.

Увидев мать, девочка забилась худеньким телом, заплакала, закричала. Она кричала и плакала:

– Мамочка! Мама!

Но монах крепко держал ребенка в руках. Остановившись отдышаться, со страшным искаженным лицом Катерина крикнула (и от этого утробного голоса, шедшего, казалось, прямо из разбитого сердца) у многих мороз пошел по коже.

– Что ты собираешься с ней сделать, поддонок? Отпусти ее! Она же ребенок! Убей меня, не ее!

– Не ребенок, а дочь ведьмы! – голос Карлоса Винсенте звучал даже весело (он наслаждался произведенным эффектом) – проклятое семя!

– Отпусти! Не смей ее трогать! Не смей!

В комнате вновь зазвучал тайный катарский язык. Низко склонившись к искаженному лицу женщины, Карлос Винсенте тихо сказал:

– Вот твоя пытка, Катерина. Самая большая и страшная пытка, Катерина, не физические муки и не боль. Самая страшная пытка – видеть муки и боль того, кого ты больше всех любишь.

И, резко развернувшись, бросил палачу:

– Привязать девчонку к козлам!

В мгновение ока лохмотья были содраны с ребенка, и вскоре худенькое, дрожащее тельце было привязано к козлам, залитым кровью…

– Нет! – в голосе Катерины было столько боли, что, казалось, могут разрушиться стены, – Нет! Отпусти ее! Отпусти! НЕТ!!!

В голосе женщины уже не было ничего человеческого, а из выпученных глаз, казалось, еще совсем немного, и потечет кровь.

Знаком Карлос Винсенте указал палачу, и тот снял со стены особо страшную плеть, где между гибкими полосками кожи были вплетены куски металла, острые пластины, гвоздья… Один удар такой плети снимал с человеческого тела полоску кожи. Это было слишком страшное оружие пытки даже для взрослых людей…..

Детский голосок сорвался тоненькой нитью:

– Мамочка, мне страшно! Мне страшно, мама!

Сделав последний рывок в руках мучителей, Катерина дернулась так, словно тело ее содрогалось в судорогах. Палач замахнулся плетью… Но плеть не успела опуститься на плечи ребенка. Голос, разлившийся в воздухе, заставил всех замереть.

– Я отдам книгу! Я укажу место, где находится тайна! Я признаюсь во всем! Я признаюсь в том, что я ведьма! Я признаюсь во всем, только отпусти ее…

Карлос Винсенте сделала знак палачу, и тот опустил страшное орудие пытки. Словно боясь, что он передумает, несчастная женщина продолжала говорить:

– Я признаюсь в том, что я ведьма! Я ведьма! Я сварила и съела 400 младенцев… насылала порчу… я сварила их в медном котле…..И я отдам все, что ты хочешь…

Из ее горла вырвалось жуткое истерическое рыдание, и она замолчала. Карлос Винсенте повернулся к Катерине лицом:

– Ты отдаешь отчет в том, что ты сказала? Что ты сказала?

– Я признаюсь в том, что я ведьма! Во всем признаюсь! Только отпусти ее!

– Ты признаешься, Катерина? Признаешься добровольно? И подтвердишь эти слова потом?

– Да! Да! Да! Отпусти ее!

Ровным голосом инквизитор сказал:

– Отвяжи девчонку!

Палач моментально бросился выполнять приказ. На ребенка вновь накинули лохмотья. Девочка дрожала в чужих руках и тихонько скулила, а слезы все катились и катились по перепачканному грязью лицу…. А Катерина словно омертвела. Она выглядела так, словно умерла и существует за гранью жизни, как оживший мертвец. За несколько минут ее красивое обличие стало лицом мертвой женщины. И те, кто находился внутри, содрогнулись. Но она не смотрела уже ни на кого.

Карлос Винсенте сделал знак держащим ее монахам. Отпустив женщину, отошли в сторону. Женщина мягко опустилась на пол и осталась лежать лицом вниз.

– Ты просишь, чтобы я отпустил ее? А как надо просить? Как надо просить о милости, Катерина?

Медленно, двигаясь, словно во сне, она поднялась на ноги. По искаженному лицу женщины текли слезы. Несколько секунд она смотрела на инквизитора. Потом опустилась перед ним на колени, униженно наклонив голову вниз.

– Я прошу тебя о милости. Я признаюсь во всем. Только молю – во имя твоего Бога, в которого ты так веришь, отпусти мою дочь.

– Уведите девчонку обратно в тюрьму!

Вскоре Марта с держащим ее монахом исчезли за дверью, и было слышно, как в глубине зала за ними захлопнулся тяжелый засов.

Женщина по-прежнему стояла на коленях, низко наклонив голову.

– В каких именно грехах ты признаешься?

– Я ведьма. Я вступила в сделку с сатаной…. Продала ему свою душу… я… я насылала порчу… уничтожала урожай… я травила людей своими снадобьями из трав… я сварила в медном котле и съела 400 младенцев… а сало их брала для полетов…. – по лицу женщины текли слезы.

– Ты подпишешь свои показания и протокол?

– Мою дочь больше не приведут…сюда?

– Если ты подпишешь протокол, не приведут.

– Я подпишу.

Один из монахов протянул ей исписанный пергамент. Твердо и решительно Катерина поставила свою подпись.

Карлос Винсенте окинул всех присутствующих тяжелым, испытывающим взглядом:

– Теперь ведьма станет подробно рассказывать о совершении дьявольских ритуалов, и я должен остаться с нею наедине. Дальше общение с ведьмой опасно для непосвященных. Выйдите все и поручите эту работу слуге Господа!

Когда за последним из пришедших в комнату пыток захлопнулась дверь, Карлос Винсенте резко бросил женщине:

– Встань! – и пнул ее ногой.

Двигаясь, как во сне, женщина встала.

– Все, комедия окончена! Так я и думал! Ты просто дура, Катерина! Просто дура! А ведь я тебя предупреждал! Я давал тебе шанс спастись! Неужели ты думаешь, что этой нелепой чушью спасла свою дочь от костра?

– Что?! – глаза женщины неистово сверкнули, и даже инквизитора поразила эта вспышка.

– Твою дочь сожгут вместе с тобой.

– Нет! Нет! – она впилась руками в голову, выдирая пряди волос, – нет, господи….

– Бога для тебя больше нет! А сожгут ее вместе с тобой. Впрочем, есть один способ. Я постараюсь спасти твою дочь. Когда книга будет в моих руках. Говори!

– Третий камень наверху очага, слева, в зале трактира. Гладкий черный камень, затертый до блеска…

– Камень над очагом? Что ты говоришь?

– Там, в тайнике, книга, и еще зеркало. Это зеркало, в котором я могла видеть будущее. Именно так мне удалось вовремя уйти с горы, до того, как солдаты окружили всех… Именно так я спасалась множество раз. Только вот теперь не успела спастись.

– Это та самая книга, которую берегли в семье твоего мужа?

– Он говорил, что в этой книге проклятие, и тот, кто откроет ее, погубит весь мир. Он никогда не разрешал мне даже прикасаться к ней руками.

– Ты благородная женщина, Катерина. И я выполню свое обещание. После того, как я добуду книгу, я спасу твою дочь. Она не погибнет на костре, но будет до конца жизни молиться Господу. Во искупление твоих и моих грехов….Я могу отправить ее в монастырь, где она останется до конца жизни и никогда больше не выйдет за его пределы, если ты подпишешь свои показания на последнем третьем допросе и добровольно согласишься идти на костер. Добровольно – это значит ты взойдешь на костер сама, без принуждения, и сгоришь заживо. Тебя не задушат перед костром, как поступают со многими раскаявшимися. Ты будешь гореть заживо…. А на третьем допросе ты подпишешь бумагу о том, что вручаешь свою дочь в руки Господу, отдавая ее в монастырь во искупление твоих грехов… Ты умрешь мучительной смертью, но она будет жить! Что скажешь?

– Я согласна!

– Катерина, подумай! Тебя могут задушить перед костром, и ее тоже, и вы обе не будете страдать, умрете быстро и легко! Ты обрекаешь себя на мучительную казнь! А твоя дочь будет замурована в монастыре до конца своих дней!

– Это лучше, чем гореть на костре вместе со мной! Она будет жить, и это главное. Я согласна!

– Ты пойдешь добровольно на такую мучительную смерть?!

– Я пойду добровольно, если ты сохранишь ей жизнь!

– Когда ты подпишешь обязательство отдать ее в монастырь, я просто не смогу поступить иначе. К тому же, я даю тебе клятву, что твоя дочь будет жить. Я даю тебе клятву.

– Выполни свое обязательство, как я выполнила свое!

– Но костер, Катерина! Костер!

– Я не буду думать о нем! Моя дочь будет жить! Я пойду на костер, и моя дочь будет жить. А какой ценой – это не важно.

– Ты хорошо подумала? Ты не изменишь своего решения? И ты пойдешь на костер?

– Пойду. Я не изменю своего решения. Это мое последнее слово.

Карлос Винсенте вышел в зал, что-то сказал одному из монахов, и вскоре монах привел двух стражников:

– Уведите арестованную!

Катерина прошла через весь зал с гордо поднятой головой. И когда за ними захлопнулся тяжелый засов, Карлос Винсенте выбежал из комнаты пыток так, словно в этом каменном мешке ему не осталось воздуха.

 

2013 год, Восточная Европа

Тело лежало под одеялом, напоминая кокон. Очевидно, от холода человек накрылся одеялом с головой. Поза его (естественная поза зародыша) выглядела усталой, расслабленной – так, как выглядит поза человека, которого сморил сон.

Тихонько звякнула решетка, и в камеру упал луч света. Тонкий лучик от электрического фонарика, шарящий по стенам и потолку. На пороге стоял человек в черном. В одной руке человек держал жестяной поднос. На подносе стояла миска с дымящейся кашей, кувшин с водой, стакан, несколько кусков хлеба. Во второй руке был фонарик. Успокоившись увиденным (то, что жертва на месте и спит) страж откинул в решетке маленький столик, чтобы поставить на него поднос. Столик сорвался вниз с громким стуком. Звук был настолько силен, что мог бы разбудить и мертвого, но человек на кровати не пошевелился. Оставив поднос в покое, страж с неким недоумением уставился на него. Подобное спокойствие было слишком неестественным…

– Эй, я принес еду! Проснись!

Голос прозвучал нерешительно. Но ответом ему была полная тишина. Немного поразмыслив, тюремщик подошел к кровати и дернул за одеяло. Одеяло поползло вниз… На матрасе, свернутое, как очертания человеческого тела, лежало разодранное сидение от кожаного кресла. Но осознать увиденное невезучий страж не успел. В тот же самый момент сверху, прямо с потолка, на него прыгнула какая-то огромная тяжесть…. Шея дернулась в сторону, и тело грузно осело на пол… Быстро отпрыгнув от упавшего тела, он прислонился к стене, пытаясь перевести дух. Конечно, спрятаться под потолком, ногами упираясь в решетку и стену, было отличной идеей. Он понял, как можно спрятаться, в тот момент, когда взгляд его уперся в широкие перекладины решетки, за которые вполне можно было зацепить ногу.

Второй мыслью (вслед за этим) стало уложить сидение от кресла и накрыть одеялом – так, словно он спал. Все это было немного рискованно: стоило тюремщику поднять голову вверх, и он увидел бы его, притаившегося на стене как огромного паука. Но он рассчитывал, что его страж не станет смотреть наверх. Так и произошло. Он прыгнул, зацепив шею ногами… Захват, легкий удар…. Он рассчитал силу приема так, чтобы не убить, а лишить сознания, временно вывести из строя. Грудь стража, чуть вздымавшаяся под черной рубашкой, показывала точность его расчетов. Опустившись на колени, он стал быстро обшаривать карманы. Вскоре в его руках оказались ключи, электронный пропуск и бумажник, из которого торчали какие-то документы. Потом он переоделся во все черное и быстро выбежал в коридор.

Коридор был не длинный – он увидел две камеры (пустые) и огромную бронированную дверь, открывающуюся электронным ключом. Ключ тюремщика легко подошел. Вскоре он оказался в современном коридоре (подобный этому он видел, когда шел следом за стариком). Бронированная дверь снаружи была выкрашена под цвет стен коридора и разглядеть ее было практически невозможно. Впереди виднелся лифт. Он услышал знакомый гул и едва успел спрятаться в небольшой нише, когда лифт остановился. Из него вышли трое мужчин в одинаковой черной одежде (похоже, в этом здании все носили одинаковую форму) и скрылись за белой дверью напротив, открыв электронным ключом. Загудев, лифт поехал вниз. Подождав, пока коридор опустеет, он подошел к дверям лифта и раздвинул их, помогая себе перочинным ножом. Ухватившись за толстый трос, он прыгнул вниз, в шахту, и повис, упираясь ногами в стену. Двери, не сдерживаемые ничем, захлопнулись.

Лифт начал подниматься снова. Он прыгнул на крышу и, пригнувшись, поехал вверх. Миновав этажа четыре, он снова ухватился за трос и повис перед запертой дверью. В этот раз открыть автоматические створки было очень тяжело. Ему приходилось действовать только одной рукой. Времени оставалось в обрез. В любую минуту лифт снова мог двинуться. Одно неловкое движение, и он полетел бы в черную шахту, вниз…. Наконец дверцы дрогнули и поддались. Он тяжело пролез в отверстие, раздвигая дверь дальше уже собственным телом. Снова коридор и (нескончаемое везение в этот день!) пустой. Электронный ключ легко подошел к одной из белых дверей. Он вошел в пустую, скудно обставленную комнату (несколько столов, компьютер, стулья). Самым главным в комнате было окно. Самое настоящее окно, без решетки.

Находясь в темнице, он уже почти забыл, как выглядят окна. Каково же было его удивление, когда, высунувшись из окна, он увидел, что этаж, на котором он оказался, был всего лишь вторым! Значит, и темница, и все те этажи, которые он проехал на крыше лифта, находились под землей. Существование такого подземного города внушало мало оптимизма. Очевидно, эта организация (с которой ему не повезло иметь дело) действительно была серьезной…. Что ж, он прошел так много, что глупо было бы отступать!

Перед домом была ухоженная зеленая лужайка с красивыми головками розовых и красных цветов. Прыгать на нее явно не имело никакого смысла! Обзор из окна был незначителен. Перед домом могли быть люди, охрана – рисковать так было просто глупо! Действуя более незаметно, у него еще оставался шанс уйти. Он быстро вышел из комнаты. Лестница находилась посередине коридора – красивая, широкая, с резными деревянными перилами и мраморными ступенями. Он стал осторожно спускаться по ней. Спускаться пришлось не долго. Вскоре он оказался в огромном пустом холле, в котором снова (о везение!) не было ни души. А впереди была входная дверь – прямо на лужайку, на широкую, закруглявшуюся перед входом дорогу. На лужайке не было деревьев, и все просматривалось, как на ладони…. Но он подумал, что нужно рискнуть. Входная дверь (из дерева и стекла) была приоткрыта и состояла из двух дверей. Он миновал один проход, приоткрыл дверь второго… Возможно, через огромную дверь и ускользнуло его везение. А может, просто одному человеку не может столько везти в один и тот же день.

Он не увидел их отражения в стеклянных дверях. Возможно, потому, что просто не подумал об этом. Их было семеро, и все выглядели одинаково – в черном, стандартном виде, и шли тоже стандартно – шеренгой. Группа одинаковых молодых мужчин входила в двери, и они столкнулись почти одновременно, так, как бывает в самых неудачных минутах – лицом к лицу. Он увидел рядом со своим чужое лицо, и на мгновение остолбенел…. Он увидел, как темные глаза стоящего напротив сузились при виде чужака…. Потом раздался крик.

Язык, на котором кричал тот человек, он не понимал, просто подумал, что это могла быть латынь. Все начали кричать одновременно, метнулись к нему, догнали почти на крыльце, когда, растолкав двоих или троих, он все-таки вырвался наружу….. По зеленой открытой лужайке мчались к ним все увеличивающиеся в размерах черные точки (услышав крики, к ним бежали на подмогу).

Потом все произошло слишком быстро и неожиданно. Так быстро, что он не успел осознать. Он выбросил кулак вперед и ударил в чье-то лицо. Красные брызги… Хрип…. Он слышал, как треснула кость…. Клятва, данная себе, рухнула, как карточный домик, погребая его под обломками. Рухнула при виде крови. Он поражал насмерть баррикаду из чужих тел. Он двигался как стальной вихрь, по кругу. Он был одинок, бесконечно одинок – потерянный в отталкивающем его мире. Семь неподвижно лежащих тел на ступеньках…. За несколько слишком долгих минут… Семь тел и пустота, в которой он был одинок. Самое одинокое существо из всех, когда-либо живших на огромной земле.

Перепрыгивая через них, он бросился вперед, не различая дороги, двигаясь намного быстрей, чем те, кто пытался его догнать. Он отметил, что люди, бежавшие за ним по пятам, не пытались стрелять в него, и это был положительный момент. Пуля могла достать его наверняка. Но пули не было. И от этого ноги его словно преобразились в крылья.

Он обогнул здание, стараясь бежать не по прямой (зная, что прямые пути облегчают погоню). Вдруг впереди что-то блеснуло – крыши нескольких машин. За домом на асфальтированной площадке стояли машины, он бросился к первой же… Дальше удача вернулась, но он почти ее не заметил. Ключ торчал в замке зажигания, а дверцу он открыл, выбив стекло кулаком. Он немного порезал руку, но даже не увидел крови, текущей из мелких порезов. Еще мгновение – и он был за рулем. Он сорвался с места так, что по асфальту скрипнули шины. И вовремя: площадка с машинами была уже полна людей. На огромной скорости, не снижая оборотов, по зеленой лужайке он мчался к воротам, видневшимся впереди. Сзади были слышны крики (предостерегающие или угрожающие, он так и не понял). Потом он услышал выстрел. Кто-то все же не выдержал, и схватился за пистолет. Но пули уже не могли его догнать. Заднее стекло разбилось с грохотом, осыпав фонтаном осколков сидение сзади. Еще один выстрел: было слышно, как со скрежетом пуля ударилась о металлическую крышу машины. Он увеличил скорость, и на полной скорости протаранил запертые ворота, которые разлетелись от сильного удара. Его осыпало стеклом. Он почти утонул в этом жутком звуке: грохот удара, скрежет выворачиваемого металла, звон рассыпающегося стекла…. Главным было то, что ворота открыты, а сам он не пострадал. Он выехал на грунтовую дорогу и быстро помчался вперед. Дорога шла через лес. Погони за ним не было.

Он ехал достаточно долго. Грунтовка сменилась асфальтным покрытием, а дорога в лесу – современным скоростным шоссе. Сообразив, что ехать по шоссе в таком виде опасно, он быстро свернул на одну из боковых дорог. Но перед поворотом разглядел указатель: до столицы, в которую он возвращался (и из которой еле-еле сбежал всего несколько дней назад) было совсем близко. Он въехал в редкий пролесок и остановил машину. На его руках, на порезах лица запеклась кровь. Он вышел из машины, боясь смотреть на свои руки. Полной грудью вдохнул пряный, насыщенный ароматами земли и листвы воздух.

Спустя час он пешком вышел обратно на скоростное шоссе, бросив машину в лесу. С помощью аптечки в автомобиле ему удалось придать себе приличный вид. Он выглядел теперь совсем не плохо, только очень уставшим. Пройдя некоторое расстояние, он разглядел придорожную остановку автобуса и остался ждать. Рейсовый автобус подъехал через 15 минут, и, опустившись на мягкое сидение (в автобусе почти не было людей), удовлетворенно закрыл глаза.

 

1413 год, Восточная Европа

Из дверей подземелья шла страшная вонь. Двери раскрыли, и рука в металлических доспехах бросила в подземелье ребенка.

Маленькая девочка, Марта, всхлипывая, упала на пол. Тюрьма ее была темной и узкой. Стены каменой кладки сырого подземелья густо поросли мхом. Где-то под потолком жалко приютилось крошечное окошко, но оно было так густо забрано кованной решеткой, что почти не пропускало свет. У одной из стен была набросана охапка грязной соломы.

Жирная крыса с писком выскочила из соломы, и, тяжело проковыляв по всей камере, приседая на задние лапы, деловито, но не очень быстро, скрылась в большой дыре под полом. Но ребенок лежал на полу и видеть крысу не мог. Худенькие плечи девочки, кое-как прикрытые грязными лохмотьями, нервно вздрагивали. Наконец рыдания стали менее судорожными, и, приподнявшись с пола, девочка попыталась запахнуть лохмотья на груди. Дверь за ней давно закрыли, и в подземелье не проникал даже лучик света. Вскоре глаза девочки привыкли к темноте, и, сев на полу, она принялась осматриваться по сторонам. Разглядев, что в камере никого больше нет, девочка облегченно вздохнула.

Быстро вскочив на ноги, она бросилась к охапке соломы и принялась разрывать ее дрожащими руками. Один из камней пола заметно шатался, и девочка с легкостью его приподняла. Вскоре в ее руках оказался грязный холщовый сверток. Это был кусок грязного холста, в который был завернут небольшой по размеру предмет. Развернув тряпку, девочка аккуратно сложила тряпку на полу. В камере было слишком темно, но даже в темноте стало видно сияние… На дрожащей ладошке ребенка лежал синий камень-сапфир. Это было подаренное мамой «синее солнышко», самая значительная драгоценность из всех для детской души. Ценность камня определялась ни размером его, ни огранкой. Маленькая девочка и не знала о том, что этот камень был драгоценный сапфир. Для нее это было «синее солнышко», к которому прикасались руки ее мамы…. Солнышко, подаренное мамой….. И эту самую значимую, самую высшую в мире ценность нельзя было ни измерить, ни взвесить, ни оценить…..

По лицу Марты текли слезы, и «синее солнышко» дрожало в детских руках. Так, всхлипывая, девочка прижала кулачок с камнем к груди, к сердцу, и свернулась на соломе, поджимая босые ноги, дрожащие от холода, под себя, под рванные лохмотья, на которые налипла грязь.

В зале трактира было темно и пусто, и эта пустота усиливала ощущение полной заброшенности. Оставив стражу за порогом дома, инквизитор захлопнул за собой дверь.

После ареста Катерины и гибели владельца трактира – старика, соседи избегали закрытый дом так, словно в нем поселилась черная чума. Заброшенный, заколоченный дом производил жалкое, удручающее впечатление. Здесь еще сохранилась посуда, небрежно оставленная на столах, а скамьи были отодвинуты так, словно люди только-только вышли отсюда – но все равно надо всем этим запустением висел знак беды, который нельзя было спутать ни с чем. Оттого соседи с ужасом избегали даже тень дома.

В глубине зала был очаг, сложенный из огромных тесанных камней, занимающий полстены. В очаге давно не разжигали огонь, только кучка черной золы указывала на далекие признаки жизни. Слуги разбежались (первой возглавила бегство старая служанка, напуганная солдатами до полусмерти), сразу после того, как с обитателями дома случилась беда, и некому больше было разжигать огонь или готовить на очагу пищу. Рядом, у стены, валялась сваленная в кучу жалкая кухонная утварь. Глиняные миски и кувшины были разбиты, котелки погнулись.

Приблизившись вплотную к очагу, на деревянной полке сверху инквизитор разглядел засохшую горстку травы. Нахмурился, прошептав про себя «ведьмино зелье». В зале было так тихо, что даже дыхание человека казалось громом. Инквизитор вдруг почувствовал, как вдоль его спины медленно стекает ледяной пот. Он, видевший сотни смертей и человеческих мук, не был восприимчив к чужим страданиям и призракам. Но здесь, в этой пугающей тишине, он вдруг почувствовал себя так, словно чьи-то невидимые глаза наблюдают за ним, и во взгляде этом нет ничего дружественного.

Чтобы избавиться от наваждения, он быстро зашептал про себя молитву. Но чувство страха не исчезло – наоборот, умилилось. Теперь это был глубокий, всеобъемлющий страх, гнездившийся в самых глубинах его существа, и он поразился тому, что не замечал его раньше. Впервые в жизни он столкнулся с тем, что никак не мог объяснить, и ужас этого открытия словно парализовал волю. Он стал вспоминать, чтобы прийти в себя, чужие слова, вдруг зазвучавшие в его памяти с особенной четкостью. «Третий камень наверху очага слева, в зале трактира. Гладкий черный камень, затертый до блеска».

Он увидел его сразу: «этот камень действительно отличался от всех остальных, и он поразился тому, как не заметил его сразу. Затем протянул руку и с легкостью вынул камень из стены. Земляная труха и черная, словно вековая пыль посыпались на его дрожащие пальцы. «там, в тайнике, книга и еще зеркало. Это зеркало, в котором я могла видеть будущее. Так я спасалась множество раз. Только вот теперь не успела спастись».

В тайнике лежал черный сверток: нечто объемное, завернутое в черную шерстяную материю. И внезапно при взгляде на содержимое тайника тело его пронизала острая, болезненная, ледяная дрожь. Он понял мгновенно: вот она – настоящая причина его страха! Вот то, что внушало такой ужас, что заставило в разгар жаркого лета заледенеть от январского мороза. Обладание этой тайной способно нанести непоправимый вред его душе…. Более того – уничтожить его душу. Он быстро прочитал молитву, затем поцеловал висящий на груди крест. После этого зажег маленький огарок свечи, так же найденной на деревянной полке. Укрепил свечку на одном из столов и протянул руки к свертку. Ужас усилился, словно за его спиной были тысячи вражеских глаз и шипящих голосов, пришедших из самого ада. Руки задрожали так сильно, что он едва не уронил сверток, но, тем не менее, нашел в себе достаточно сил, чтобы донести до стола и развернуть тряпку. «Он говорил, что в этой книге проклятие, и тот, кто откроет ее, погубит весь мир. Он никогда не разрешал мне даже прикасаться к ней». Прикасаться руками…

Первым было зеркало – из полированного желтоватого метала. Странный предмет, он никогда не видел таких. Судя по всему, этому зеркалу была не одна сотня лет. Зеркало не внушало ему такой панический ужас, тем не менее, он отбросил его на стол с брезгливостью….

А затем… затем он увидел ЕЕ. В первый же момент ему оказалось, что книга является живым существом, существует своей собственной жизнью. В его голове разом зазвучали тысячи манящих голосов, заклинающих прочитать хотя бы первую страницу… Райское блаженство, и достижение мечты, и исполнение всех самых сокровенных желаний – всё, все было там внутри, и стоило только протянуть руку, чтобы…. Он вдруг понял, что именно это и почувствовал Конрад Марбургский (архивы которого он все время возил с собой), когда получил в свои руки древнюю, загадочную реликвию, привезенную одним из крестоносцев с Востока. И этому искушению он не смог противостоять. В то время как он…

Побледнев, дрожащей рукой он впился в крест на груди, вцепился в него изо всех сил, и совсем не удивился тому, что из-под его ногтей закапала кровь. Но, падая вниз, на переплет книги из какой-то необычайной кожи (он никогда не видел такую кожу, но мгновенно нашел ответ… Кожа была человеческой, именно поэтому выглядела так странно), капли его крови не оставляли следов, а впитывались внутрь, в книгу, словно книгу жадно втягивала в себя капли его крови. Манящие голоса зазвучали все настойчивей, все сильней…. Он ощущал почти физическую боль… «открой…. Открой…. Там все, к чему ты стремился… исполнение всех надежд… могущество… сила… и торжество истинной веры…». Боль во всем теле была невыносимой. Свеча на столе погасла, словно ее кто-то задул.

И тогда он вновь закрыл книгу черной материей, словно захлопнув ее от себя и от мира. Боль прошла. Голоса смолкли. С его рук исчезли все следы крови. Он выдержал. Он противостоял искушению, не открыл. Его вера оказалась сильней. Сняв с груди крест. Он положил его поверх книги. В тот же самый момент золотой крест вспыхнул огнем, плавясь прямо на его глазах. Жидкие струйки расплавленного металла потекли вниз, по столу, желтыми подтеками. Через несколько секунд все было кончено. На черной ткани не осталось ни следа от горящего пламени.

Перекрестившись, он произнес про себя страшный обет. Теперь он точно знал, как поступить с книгой. Бог открыл ему это в тот самый момент, когда подверг испытанию. Он сотрет этот город с лица земли, уничтожит до основания его и всех жителей, погрязших в распутстве и ереси за то, что они укрывали в нем, сами того не зная, такую жуткую тайну. В городе вспыхнут тысячи костров, в которых бесследно сгинут и люди, и дома… Так поступал его учитель (которому он всегда мечтал подражать) Конрад Марбургский.

А на руинах города он построит монастырь, в котором спрячет проклятую тайну, чтобы больше никогда она не попала в мир. В этот же монастырь он запрет маленькую девочку, дочь проклятой ведьмы Катерины, чтобы она молилась об искуплении грехов своей матери. День и ночь монахини монастыря станут молиться, сберегая проклятую книгу, замурованную в стенах монастыря. Молиться о том, чтобы больше ни одна человеческая рука не прикоснулась к этому исчадию ада. Именно так и следует поступить. И, приняв четкое решение, Карлос Винсенте схватил сверток, и твердой поступью направился к выходу из зала.

 

1413 год, Восточная Европа

Пламя факелов дрожало на каменных стенах. В этот раз зал был освещен еще более ярко, чем прежде. Увеличилось количество монахов и судей. А несколько стражников застыли возле двери – на последнем заседании инквизиционного трибунала. В центре возвышался инквизитор, отец Карлос. Всех присутствующих подавлял его торжествующий, грозный вид. В этот раз за центральным столом еще в три ряда были поставлены скамьи, на которых сидело много новых людей, ничего не значащих ни в процессе суда, ни в конечном результате – оглашении приговора потому, что окончательный приговор каждый из них заранее знал. Это был суд, грозный обвинительный суд без прощения, без снисхождения.

Катерина стояла на месте для обвиняемых, перед центральным столом. К разорванной одежде прилипла солома и грязь. Босые ноги были разбиты от ходьбы по ступенькам подземелий, на коже грязь смешалась с кровью, и было видно, что раны на ногах причиняют мучительную боль, от которой несчастной трудно стоять. Монотонный голос инквизитора звучал в полной тишине:

– …..и признаешься в служении дьяволу, ведовстве, порче и поругании имени Господа?

Зеленые глаза сверкнули и потухли, голос прозвучал глухо:

– Признаюсь.

– Подпиши, дочь моя.

Молоденький монах в белой рясе доминиканца быстро поднес пергамент обвиняемой. Руки Катерины были свободны от кандалов. Взяв перо (руки ее совсем не дрожали) она поставила внизу свою четкую подпись.

– Ты хочешь сказать что-то еще Суду Святой Инквизиции? – спросил Карлос Винсенте.

– Да, хочу. Я хочу вернуть в лоно Святой матери церкви дочь свою, Марту Бреус, которая по грехам моим не является моей дочерью. Я хочу отречься от нее и вернуть ее Господу на вечное заточение в женском монастыре во искупление моих грехов. Я хочу, чтобы дочь мою, Марту Бреус, не отвергли от Святой матери церкви, чтобы оказали ей последнюю милость и поместили в женский монастырь, где она будет молиться за искупление грехов моей падшей души. Чтобы подтвердить мою волю в этом решении, я согласна принять все положенные мне муки, добровольно соглашаясь на них без смягчения.

– Ты соглашаешься добровольно, без любого принуждения, взойти на костер и гореть на нем заживо до наступления смерти во искупление своих грехов?

– Я согласна добровольно, без любого принуждения взойти на костер и гореть на нем заживо до наступления смерти во искупление моих грехов.

– Да будет так! Суд Святой инквизиции окажет тебе последнюю милость. Подпиши этот документ.

Монашек поднес еще один документ, и точно так же руки Катерины не дрожали, а подпись вышла ровной и четкой. Подписанный документ монах почтительно положил на стол перед инквизитором. Взяв его в руки, Карлос Винсенте поднялся во весь рост:

– Инквизиция, действующая от имени и по поручению Святой матери церкви, отлучает тебя, Катерину Бреус, как ведьму, распутницу и еретичку от своего лона, проявляет к тебе милосердие и справедливость, и, чтобы способствовать искуплению твоих грехов, отпускает твою душу на волю. Умри с миром. Аминь.

Судьи поднялись, склонив головы. Инквизитор принялся читать заупокойную молитву на латыни. Все присутствующие торжественно повторяли за ним слова.

Хохот разорвал молитву неистовым взрывом. Хохотала Катерина, запрокинув голову вверх. Это был неистовый хохот, хохот, полный ярости и отчаяния, где кровавой раной кипели так и не пролитые слезы:

– Отпускает меня на волю?! Отпускает на волю?! Смотри, проклятый убийца!

Женщина сорвалась с места так быстро, что никто не успел даже среагировать. Схватив со стола суда глиняное распятие, украшенное позолотой, она изо всех сил запустила его в стену. Разлетевшись на мелкие кусочки, распятие упало на пол. В тот же самый момент стражники схватили женщину, заломив ей руки за спину, предварительно ударив ее по спине. Волосы вихрем развевались вокруг покрасневшего от боли лица. По рядам судей пронесся крик, полный ужаса.

Инквизитор, не закончив молитвы, бросил стражникам:

– Увести!

Катерину выволокли за дверь, словно мешок с песком. Врач стащил со лба промокший насквозь парик. Потом растеряно вытер париком взмокшую лысину. Его толстые красные руки не переставали дрожать. Боязливо покосившись на осколки распятия, тихо сказал своему соседу:

– Легче дрова колоть, чем вести дела об этих ужасных женщинах!

Его сосед, толстый член городского магистрата, пожилой, добродушный человек, совсем не привыкший к таким зрелищам, громко выдохнул:

– Воистину так!

 

2013 год, Восточная Европа

За окнами автобуса узкие улочки старинного города сливались в сплошную линию. Восходящее солнце золотило черепицу пологих крыш. Миновав новый район стандартных высотных коробок, автобус въехал в старый город.

Он вышел, не доезжая до конечной остановки на привокзальной площади. Отыскал небольшой переулок, в нем – тихое кафе. Он сел за столик в самом дальнем углу от входа, заказал горячий и обильный завтрак, и некоторое время потратил на то, чтобы обнаружить, следит ли кто-то за ним или нет. Но из редких посетителей кафе никто не обращал на него никакого внимания. К тому же, в помещении стоял приятный полумрак, скрывающий лицо.

После еды он развернул ту бумажку, которую с таким трудом нашел в Н-ском замке, в кабинете директора музея (о том, что произошло в кабинете, было неприятно вспоминать до сих пор). Это был список сотрудников, принимавших участие в раскопках в Н-ском замке несколько лет назад (на тех раскопках, которые интересовали его особенно – потому, что именно на них могли быть украдены важные документы). Он несколько раз внимательно пробежал список глазами. В нем было 13 фамилий, абсолютно ему незнакомых. Специалисты на раскопки приезжали из разных стран. Против каждой фамилии стояло название организации, представлявшей сотрудника. Были представлены: Британский музей (Лондон), Пражский университет (Прага), несколько человек из разных университетов и научных организаций Нью-Йорка, Московский университет (Москва), Сорбонна (Париж) и многие другие организации и научные общества, рангом помельче.

В скупом на комментарии тексте не было никаких подсказок, и, вздохнув, он сунул список обратно в карман. Разумеется, список был ценен, но для того, чтобы открылась его ценность, необходима была одна единственная подсказка, и он догадывался, где эту подсказку получить. Он должен узнать, кто воровал части архива Карлоса Винсенте, а затем продал их. Через этого человека он выйдет на главного заказчика, и так узнает, в какой стране мира его искать. Кто тот человек, который так хочет заполучить во владение самую страшную на земле тайну. Только такая схему: маленький воришка, исподтишка от хозяина стащивший какие-то книги в Н-ском замке, и выведет его на главного заказчика.

Антикварный магазин находился в тихом, комфортабельном районе центра, где были расположены лишь роскошные особняки. Это был элитный район, в котором вполне можно было предположить наличие большого спроса на предметы антиквариата. Только вот магазин совсем не выглядел так. Казалось, сюда этот жалкий магазинчик (похожий больше на дешевую лавчонку, чем на элитный салон) попал по ошибке, и на фоне величественных старинных особняков нелепо и неуместно смотрелся яркий бело-синий тент над входом, и громоздкая крикливая вывеска, где худосочная полуголая девица примеряла бриллиантовый браслет. В полуголой уродине можно было опознать кинозвезду, бывшую на пике популярности лет 10 назад, а в браслете – дешевую фальшивку.

Кроме узкой двери под вывеской и тентом, магазинчик располагал двумя огромными витринными окнами, в которые беспрепятственно можно было рассмотреть все «внутренности» магазина. И не думая прятаться, он остановился на противоположной стороне, прямо напротив витринного окна, и стал наблюдать. Судя по всему, внутри магазин был обставлен более, чем скромно. А продавец, который был за стойкой, и владелец магазина – одно и то же лицо.

Старик в потертом пиджаке, лысоватый, с узким хитрым лицом, пытался всучить бронзовую статуэтку богато одетому мужчине, похоже, туристу американцу. Старик жестикулировал изо всех сил и говорил без конца, и не было никаких сомнений в том, что жертва будет обработана по первому классу! Он не собирался входить в магазин до тех пор, пока хитрый старик не окажется один. Торг между тем продолжался, набирая обороты. Он, не задумываясь, поставил бы на старика. Так и произошло: вскоре американец уже отсчитывал деньги, купив не только бронзовую статуэтку, но и нефритовый подсвечник. Когда дверь за туристом закрылась, на хитрющем лице старика расплылась противная улыбка.

Подождав, когда американец ушел достаточно далеко, он вошел внутрь. При входе звенел колокольчик. Антиквар оторвался от созерцания каких-то безделушек, которые он перекладывал на оббитой бархатом витрине, пытаясь придать им товарный вид. Он подошел совсем близко к прилавку, еще раз бросив взгляд на витринные окна. Первый взгляд с улицы его не подвел: ни на первом, ни на втором окне никакой старинной книги не было. Там было все, что угодно – женские украшения, часы, вазы, подсвечники, оружие, но только не книга.

– Чем могу помочь? – антиквар подобострастно улыбнулся.

– Я интересуюсь редкими вещами… – сделав паузу, намеренно подчеркнул, – очень редкими!

– Тогда вы попали туда, куда нужно! Что именно вас интересует?

– Меня интересует старинная книга, которая была выставлена у вас в витрине еще некоторое время назад.

Он сам не ожидал, что его слова произведут такой эффект! Со старика мгновенно слетела улыбка, лицо исказилось до неузнаваемости – так быстро, словно все его черты были из каучука.

– Какая книга? – старик злобно прокаркал (как настоящая ворона, при этом хитрые его глазки так и шныряли по сторонам), – у меня редко продаются книги! Уходите!

– Так сразу и уходить? – он улыбнулся, – если вы не поняли меня, я уточню! Эта ценная книга – средневековый трактат, книга о верованиях некоторых средневековых сект.

Наклонившись низко над прилавком, он пристально посмотрел в глаза антиквару.

– А написал ее инквизитор по имени Карлос Винсенте. И эту книгу украли на раскопках в Н-ском замке!

Антиквар отшатнулся так, словно увидел змею.

– Вы что, из полиции?

– А я должен быть из полиции?

– Тогда кто вы такой?

– А как вы думаете?

– Не знаю и знать не хочу! Я ничего не хочу знать! Ни о каких книгах! Убирайтесь! Я не торгую ворованным предметами!

– Неужели?

– Убирайтесь немедленно! Если вы сейчас же не уберетесь, я вызову полицию!

Не переставая улыбаться, он перегнулся через прилавок. Там находился небольшой столик с телефоном. Вырвав телефон со всеми проводами, он протянул аппарат:

– Звони!

Антиквар побледнел, у него затряслись руки. Все так же продолжая улыбаться, он провел рукой по ближайшей полке над витриной и сбросил все предметы на пол. Грохот получился страшный. Взвизгнув, антиквар попытался броситься к углу комнаты (очевидно, там находилась кнопка срочного вызова полиции), но не успел. Одним махом перепрыгнув через прилавок, он рывком схватил антиквара за горло, бросил на прилавок спиной и прижал горло локтем:

– Оно движение – и ты труп! Говори, где книга!

– Ее…ее нет…. Книги здесь уже нет!

– Сам вижу, что нет! Где она?

– Книгу забрали несколько дней назад. Ее купила женщина. Иностранка.

– Как ее имя?

– Я не спрашивал у нее документы!

Он надавил на горло чуть сильней и антиквар завизжал:

– Она сказала, что ее зовут сестра Маргарита! Она монашка! Была в монашеской рясе. Она сказала, что покупает книгу для монастырской библиотеки, что это очень редкая и нужная им вещь! Она заплатила очень много, даже больше, чем я спрашивал. А название монастыря она не сказала.

– Как она выглядела? – он немного ослабил хватку.

– Молодая, очень красивая. Длинные золотисто-рыжие волосы, зеленые глаза. Я еще удивился: такая редкая красавица – и ушла в монастырь! Ряса черная. Сверху маленький золотой крестик странной формы. Как будто перевернут. Но она была не единственной, кто интересовался книгой! Дня за три до ее прихода позвонил мой приятель и сказал, что книга в моей витрине – ворованная, ее ищет полиция, и что я должен как можно скорее книгу убрать! Я убрал, и в тот же день ко мне явилась полиция. Они спрашивали, не продавал ли кто-то мне древних рукописей, креста с синим сапфиром и показывали фотографию… снимок…. – антиквар растеряно заморгал.

– Мою фотографию, я понял! Что дальше?

– Дальше… она ушли… я ничего не знал об этих вещах. Поэтому ничего не мог рассказать. Но когда ко мне явилась монашка и спросила именно эту книгу, я обрадовался: появился шанс избавиться от опасного предмета!

– Кто продал книгу?

– Один парень. Он сказал, что студент из России. Кажется, университет из Москвы. Ему срочно нужны были деньги. Я понял, что он наркоман. Он сказал, что достал книгу в Н-ском замке. Я сразу сообразил, что книга ворованная, и предложил ему очень мало. Но ему так нужны были деньги, что он схватился и за эту сумму. Он сказал, что у него есть еще предметы из Н-ского замка. Я записал его имя. Я не думал, что кто-то заинтересуется пропажей книги. Мне она показалась полной ерундой. К тому же, смесь разных языков, ничего нельзя понять. Ценной была только обложка. Натуральная кожа, драгоценные камни. Именно поэтому я и выставил ее в витрине. Визитка, на которой он записал свое имя, там, в столе.

Он рывком поднял его на ноги. Перепуганный антиквар был уже не опасен. Он подтолкнул его к столу за прилавком. Порывшись дрожащими руками в ящиках, он достал какую-то бумажку и протянул ему. Внимательно просмотрев начертанные каракули, он спрятал в карман.

– Он появлялся снова, этот студент?

– Нет. Больше ни разу. Я ничего о нем не слышал. Я…. Я не позвоню в полицию… не беспокойтесь…

– Можешь звонить! Мне-то что! – он пожал плечами и усмехнулся.

Убогий и явно дешевый отель располагался на задворках одного из приличных районов, и он долго кружил по городу, прежде чем его нашел. По виду это был настоящий притон для уличных проституток, наркоманов, уголовников, незаконных эмигрантов и всяких подозрительных личностей. Он усмехнулся: такие места обычно не показывают туристам! И если б не название, написанное на карточке, совпадающее с покосившейся, обшарпанной вывеской, он ни за что не поверил бы, что это нужный ему отель. Впрочем, вполне подходящее место для вороватого наркомана без визы, грабящего научные раскопки. Толкнув дверь, оказался в темном вонючем холле (в убогом отеле явно не работала канализация). За стойкой с ключами сидела неряшливая, грязная старуха в рванном халате, с всклокоченными волосами и комьями грязной ваты в правом ухе. Перед ней на стойке стояла начатая бутылка виски, лежала пачка дешевых сигарет. Он подошел к старухе и громко сказал:

– Я ищу Андрея из России.

– Не понимаю! – прошамкала старуха, не поворачивая головы.

Он протянул карточку антиквара. Бегло просмотрев ее (очевидно, такая карточка служила чем-то вроде пароля), старуха вернула обратно:

– Он уехал.

– Куда уехал?

Старуха умело сделала вид, что ничего не слышит. Он протянул ей деньги. Оживилась:

– Он уехал позавчера. Вернулся обратно в Россию. Но не потому, что у него виза закончилась. У него виза была просрочена еще три месяца назад. Я думаю, его искали… Он уехал так, как будто от кого-то бежал.

 

2013 год, Восточная Европа

В коридорах современного здания университета было очень много людей. Он потерялся в разношерстной толпе, слился с нею. Кафедра археологии была расположена в двух смежных комнатах, и, когда он вошел внутрь, там никого не было. Компьютеры были включены, работали. Несколько раз звонил телефон. Студенты приоткрывали дверь, и, поведя глазами, разочарованно исчезали в коридоре. Он прочитал абсолютно все списки, заметки, расписания, прикрепленные к стене. Потом подошел к ближайшему компьютеру и принялся щелкать, раскрывая разные папки.

– Что вы здесь делаете? – ледяной строгий голос застал его врасплох, и он растерянно застыл, словно нашкодивший мальчишка. В комнату входила высохшая дама лет 50, в потертом костюме и несуразно больших очках. Ее некрасивое лицо без грамма косметики было словно выточено из камня. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: перед ним – айсберг. А разве можно о чем-то разговаривать с айсбергом?

– Что вы здесь делаете?! – в повторном вопросе послышались визгливые нотки, и он с тревогой подумал о том, что дама склонна к истерии.

– Извините, пожалуйста. Я искал заведующего кафедрой, хотел поговорить. Здесь никого не было, и я….

– Что вы здесь делаете?!

– Я же объяснил! – он выпрямился, – мне нужен заведующий кафедрой. Я хотел с ним поговорить.

– О чем?

– Когда я могу его увидеть?

– Кто вы такой?

– Мне нужен заведующий! Больше я ни с кем не намерен говорить!

– Я заведую кафедрой археологии.

– Ах, вот как… Что ж, очень приятно. Я хотел узнать об одном иностранном сотруднике, который, возможно, проходил стажировку на вашей кафедре. Его имя…..

– Кто вы такой?!

Он протянул ей свой паспорт. Она пролистнула его и возвратила обратно с брезгливым выражением лица.

– Какое отношение имеете вы к университету?

– Никакого! Я ищу человека по имени….

– Вы не имеете права здесь находиться! Вход только для сотрудников! Немедленно убирайтесь, или я вызову полицию!

– Но я же не сделал ничего плохого! Что не так?

– Убирайтесь немедленно! Я сейчас же звоню в полицию!

– А зачем? Что я вам сделал? Только спросил? Вас что, нельзя ни о чем спросить?

Дама отступила на несколько шагов назад, и он вдруг понял. Это было как озарение, как яркая вспышка в сплошной темноте.

– Вы меня узнали! Не так ли? Кто показал вам мою фотографию? Кто?!

Рывком бросившись к стене, она нажала на какую-то кнопку, и по всему помещению разлился ужасающий звон, а кнопка замигала ярко-красным цветом. Он не сомневался, что сигнал сигнализации услышали не только все сотрудники и студенты, но и все, бывшие в ближайшем отделении полиции. Он оттолкнул ее от стены, уже опоздав.

– Вот черт!

Бегом бросился из комнаты. Двое полицейских уже бежали по коридору с пистолетами в руках. Он бросился к лестнице, проскочил один пролет….. Снизу тоже поднимались полицейские, он слышал их грузный топот. Трое появились на ступеньках лестничного пролета. Он бросился обратно, но поздно: его успели заметить. Двое полицейских, которых он видел раньше, были уже возле входа на лестницу. Не теряя времени, он бросился прямо на них. Ребром ладони быстро ударил оного в горло. Тот отлетел к стене, захлебываясь кровью. Быстрым ударом оглушил второго. Ненадолго. Упав, полицейский вскочил на ноги в тот момент, когда он разбил оконную раму коридорного кона ногой. И выстрелил. Пуля ударилась в стену. Он стал на карниз. Это был 8 этаж. Рядом поблескивала труба. Схватив скользкий ствол трубы, поехал вниз. Наклонившись, полицейский стрелял и стрелял. Пули разорвали трубы пополам. В тот же самый момент он прыгнул в окно, находящееся рядом. Это был рискованный, тяжелый прыжок, только чудом завершившийся благополучно. Он словно летел по воздуху, даже не осознавая, что именно происходит. Он ударился о какой-то пол, подняв фонтан стеклянных брызг. Он попал в переполненную аудиторию, где шла лекция. Студенты с криками повыскакивали со своих мест. Не теряя времени, он бросился в коридор… Разумеется, уже полный полицейских.

В этот момент в коридоре остановился лифт, из которого вышли люди. Он бросился в кабину, нажал кнопку нижнего этажа. Лифт несколько раз дернулся и неподвижно застыл. Он понял, что лифт специально отключен по распоряжению полиции. Он оказался в ловушке. Он мог выйти на любом этаже – но только прямиком в руки полиции. На потолке лифта была решетка. Поднявшись наверх, он схватился обеими руками. Напряженный рывок до рези в пальцах…. Еще….. и еще…. Наконец решетка сдвинулась в сторону, и он бросил ее на пол. Теперь он мог вылезти на крышу лифта. Но решетка не была сквозной. Прямо под решеткой оказалась мягкая пластиковая прокладка. Достав нож, он легко прорезал дыру, достаточную для того, чтобы прошло человеческое тело. Крыша. Длинная шахта. Трос, уходящий вверх. Он схватился за трос обеими руками и как по канату полез вверх.

Наконец – последний этаж, тупик. С помощью ножа раздвинул двери и вылез. Это была крыша, на которой не было никого. Наверняка полицейские еще не додумались, что он полезет на крышу. Да и зачем? Чтобы спрыгнуть с 12 этажа? 12 этажей, и никаких зданий поблизости. Только стальной трос у края, преграждающий последний шаг к бездне. Что ж, если так распорядилась судьба…. Возможно, это и есть выход. Ведь на этот раз он действительно в тупике. Внезапно ему отчаянно захотелось прыгнуть вниз! Раскинуть руки и оттолкнуться от крыши…. И лететь, нескончаемо лететь над землей – туда, где серебристый катер легко плывет по освещенной солнцем воде…. Потом его подхватят детские руки…..

Он стоял, и задумчиво вглядывался вниз, в бездну. За его спиной крыша постепенно наполнялась полицейскими. Напрасно он думал, что не подумают… Их было так много…. И, обернувшись, он увидел рядом с обычной полицейской формой черные силуэты спецформы, боевиков, вооруженных автоматами как на захват террористов…

– Брось оружие! Выходи с поднятыми руками! Ты окружен! – кто-то громко кричал в рупор. Он повернулся к ним:

– У меня нет оружия! – он решил оставить нож при себе на всякий случай, как последний шанс.

– Тогда подними руки вверх!

Не подняв рук, он отступил на несколько шагов назад, к крыше. Вот и все. Осталось сделать последний шаг. Это показалось настолько легким, что он улыбнулся! Даже более того – какое-то дикое желание сделать этот шаг тянуло его вниз….

Полицейские все поняли. Кто-то из начальства стал нервно переговариваться, потом ему закричали в рупор:

– Не двигаться! Стой на месте! Стой на месте!

Ногой он нащупал край крыши, в спину уперлась металлическая планка заграждения. Вот и все, осталось только перекинуться назад на руках….. Он положил руки на холодный металл, скользнул второй ногой по краю…. Но в этот самый момент что-то гибкое и очень твердое больно врезалось в живот, обвив его тело, и рвануло вниз… И он полетел вниз, но только не упал. Где-то на уровне седьмого этажа висел вертолет, из которого бросили веревку, своеобразное лассо, и стащившее его вниз. Пока он недоуменно кувыркался в воздухе, веревку втащили в вертолет. Он оказался лежащим на полу в узкой кабине, а вертолет стремительно взмыл вверх, оставляя далеко внизу и крышу, и полицию, и даже какую-то часть его самого.

Человек в черной одежде, с плоским непроницаемым лицом, помог ему освободиться от веревки, подняться и сесть в кресло. В вертолете было всего трое людей: пилот, мужчина рядом с ним (ни разу ни повернувшийся, так что он даже не видел его лица) и человек, поймавший его веревкой прямо на крыше. Все трое были одеты одинаково: в черной одежде, брюки и рубашки одинакового цвета. Только на пилоте поверх темной рубашки была спортивная куртка синего цвета.

– Кто вы такие?

На его вопрос никто не ответил. Все трое молчали, не обращая на него ни малейшего внимания.

– Мы были знакомы раньше? Я вас знаю? Почему вы меня спасли?

Он уже догадался об ответе – тишина.

– Куда вы меня везете? Можете хоть это сказать?

Наконец «человек с веревкой» вновь повернулся к нему.

– Вам не о чем беспокоится. Вы в полной безопасности, и летите к свои друзьям.

– К каким друзьям?

– Это вы узнаете очень скоро.

– Неизвестные друзья больше похожи на врагов.

– Вы предпочитаете оказаться в руках полиции? Если вы хотите, мы можем отвезти вас обратно!

После этих слов человек вновь отвернулся к окну и он понял, что на этот раз все разговоры закончены.

Вертолет пошел на снижение. Яркий изумрудный лоскут внизу стал приближаться все ближе и ближе. Вертолет мягко приземлился на широкую асфальтированную площадку – частный аэродром, и глазам сразу же (широко и со всех сторон) открылось обширное поместье. Он не знал, где именно оно расположено (мог только догадываться, что за городом), но и планировка, и расположение, и широкий обзор ясней любых слов говорили о том, что такое поместье (включая частный аэродром) может принадлежать только миллиардеру. Размеры огромного зеленого поля и виднеющегося вдалеке сада поражали. Но самым примечательным, конечно, был дом – двухэтажный, кремового оттенка, с башенками, балюстрадами, террасами, панорамными окнами. Казалось, что этот дом изготовлен из кружева. По крайней мере, он создавал именно такой вид.

Он знал, кто будет его ждать. Жаркие лучи солнца пропускали огромные панорамные окна. И когда он вошел в комнату (с новой, необычной твердостью внутри), солнечные лучи, скользнув по его лицу, остались яркими пятнами на ковре, словно заставляя удивляться тому, что в мире может быть солнце.

 

2013 год, Восточная Европа

Старик сидел в кожаном кресле.

– Кажется, в этот раз вам серьезно не повезло!

Он был в штатском темно-сером костюме, а не в рясе, но даже в таком виде был похож на библейского патриарха. На безымянном пальце левой руки блестело массивное золотое кольцо – перстень с эмблемой, изображавшей оскаленную собачью пасть.

– Я знал, что это вы, – он опустился в одно из кресел, стараясь, чтобы голос его звучал спокойно, – я так и знал, что меня везут к вам! Больше все равно не к кому….

– Правильно. Кто еще стал бы вас спасать? Хотите выпить что-нибудь?

– Нет. А вы неплохо устроились для монаха!

– Для инквизитора! А инквизиторы во все века жили не плохо.

– И где вы жжете свои костры? На заднем дворе? А дистанционное управление для них в соседней комнате?

– У вас серьезные неприятности с полицией! Очень серьезные. Вас обвиняют в тяжелых преступлениях – несколько предумышленных убийств с особой тяжестью. Хватит на несколько пожизненных!

– Вы не сказали мне ничего нового. Все это я знаю и без вас.

– Неужели? И вы знаете, кто вас подставил?

– Догадываюсь!

– Не совсем! Наши оппоненты постарались в подборе уличающих вас доказательств. Они все сделали очень красиво. Жаль, им не хватило опыта. И если б полиция ориентировалась только на те доказательства, которые оставили наши сумасшедшие сектанты, они не подняли бы такой шум и не начали бы настоящую охоту за вами! Нет, веские улики и факты они получили совсем из другого источника. Такие грамотные и веские факты, что их хватит, чтобы отправить вас в тюрьму навсегда. Как я уже сказал, тянет на несколько пожизненных. На этих фактах будет основываться обвинение. А передали их в полицию мы. Как я сказал раньше, до полной гармонии сектантам не хватило опыта. Вас не удивило, что полиция знает о существовании рукописи и креста? Я уже говорил, кажется, что у нас работают очень грамотные специалисты в разных областях….

– Зачем вам это нужно? Навесить на меня все эти убийства?

– Чтобы у вас не было выхода. Чтобы вы поняли, наконец, что полностью находитесь в наших руках. И еще чтобы вы согласились с нами сотрудничать если не по доброй воле, то из логических соображений. Надеюсь, вы понимаете, что у вас нет возможности покинуть эту страну? Мы единственные, кто может вас вывезти! Мы можем организовать вам беспрепятственный выезд в Россию, где, кажется, находится сейчас человек, который так сильно вас интересует!

– Вы следили за мной? С какого момента?

Священник улыбнулся – как будто разговаривал с ребенком:

– С того самого момента, когда вы подумали, что так удачно сбежали! На самом деле это мы разрешили вам сбежать, создав для этого все возможности. Неужели так трудно было догадаться, что везде, и в темнице тоже, установлены видеокамеры? Я рад, что вы так удачно вспомнили свое боевое прошлое! Кажется, вы давали себе зарок никогда не драться? Пример с вами доказывает, что человек слаб! Нужно только создать подходящие условия. Вы не теряли времени даром, и вышли на вора, который интересует и нас. Я могу рассказать все, что мы о нем знаем.

– Одну минутку! Я еще не дал согласия с вами сотрудничать!

– А ваше согласие никому и не нужно. У вас все равно нет выбора.

– Есть.

В глазах старика появилось что-то, напоминающее удивление и испуг, но он не понял причину их появления.

– У меня есть выбор. Вы ждете, что я передам вам крест для уничтожения этого… этого существа. Но я это не сделаю. Я уничтожу это существо сам.

– Зачем? Ради чего вам это нужно? Если вам так сильно надоело жить, почему вы не спрыгнули с крыши 12-этажного дома?

– Думайте, что хотите. Мне как-то все равно. Я ничего не собираюсь вам объяснять. Но и корчить из себя героя я тоже не буду. Мне плевать на вас, понимаете? И если я решил сделать это, то только для себя! Какая вам разница, почему? Не трудитесь лезть мне в душу! Все равно вы ничего не поймете, никогда. А если бы вы поняли, если бы вы были способны понять, вас бы здесь не было.

– Силы слишком неравны. Вас ждет только смерть! С вами играют. Но для серьезной игры у вас нет ни знаний, ни опыта, ни сил. У вас нет ни одного шанса. Вы умрете, и все будет напрасно.

– Я не умру. И я единственный, кто может его уничтожить.

– Глупости! Вы рассуждаете, как дурак! Вы ничего, абсолютно, не знаете! Зачем пытаться делать то, что вы не сможете сделать? Зачем вызываться что-то совершать, если не получится довести до конца? Вы не способны на это! Вы…

Старик явно нервничал. Он удивился тому, что так легко выбил его из колен.

– Марта Бреус так не думала! Она знала, что я единственный, кто может это сделать, именно поэтому она отдала крест, доверила его мне….

– Что за глупости! Марта Бреус дочь ведьмы, и сама ведьма! Кроме того, вы ничего не знаете о Марте Бреус!

– Кое-что знаю! Ее мать не была ведьмой! Вы знаете это не хуже меня! Катерина Бреус была арестована случайно и осуждена несправедливо. Она пошла на костер, чтобы спасти от смерти свою дочь! Если б она не согласилась на сожжение, девочку бы убили! Катерина пошла на смерть ради своей дочери!

– откуда вы знаете?

– Я понял очень многое. Впервые по-настоящему понял…Чем была смерть Катерины Бреус? Ради какой благой цели она умерла? Ради какого высшего спасения ее послали на эту смерть?

– Не нам с вами судить….

– А по-моему, это вы судите! Вы только и делаете, что судите. Судите, и не можете остановиться до сих пор!

– Катерина Бреус была осуждена церковным трибуналом по всем существующим в то время законам! Кроме того, смерть Катерины Бреус – всего лишь смерть одной обычной женщины, давно забытой, судьба которой никого абсолютно не волнует и не интересует. Всего одна смерть!

– Да, действительно. Красиво сказано! Не интересует, не волнует… Лучше и не скажешь: всего одна смерть.

– Ладно. Вижу, спорить дальше бессмысленно. Возможно, так будет даже лучше. Мы вывезем вас из страны. Вы поедете с группой монахов, которые совершают паломничество. Сейчас вас отвезут в гостиницу, где вы проведете два дня. Это время нужно, чтобы оформить все бумаги. Гостиница надежна. Можете даже немного пройтись по городу, только избегайте людных мест и старайтесь не попадаться на глаза полиции. Если вас арестуют, выехать из страны будет намного сложней.

– Хорошо. Я понял.

– Теперь та информация, которая вас интересует. Человек, укравший книгу, находится в данный момент в России. Несколько дней назад его видели в Москве, в ночном клубе «Акула». Это мелкий торговец наркотиками, несколько раз сидел в тюрьме. Известен под кличкой «Археолог». Он не сотрудник университета, никогда не был и никогда не имел к университетам никакого отношения. Кто-то специально купил ему научные документы, чтобы он попал на раскопки в Н-ский замок. Весной в Н-ском замке проводились крупные археологические раскопки. Это было странно (в смысле, значительная организация, их проведение), потому, что раскопки там проводятся постоянно и ничего нового уже нельзя найти. Там просто не осталось ничего интересного! Но на этих раскопках произошел несчастный случай. Британский ученый проводил исследования в подвалах замка, там, где находилась раньше тюрьма инквизиции. Произошел обвал. Тело засыпало землей, ученый погиб. Так звучала официальная версия. Но у нас есть информация, что Археолог убил англичанина. Он ударил его по голове, бросил в траншею, присыпал землей, а потом, выбив из шаткой стены несколько камней, устроил обвал. Но перед обвалом забрал сумку, в которую англичанин положил то, что нашел на раскопках в тот день. Исчезновение сумки никого не заинтересовало потому, что никто точно не знал, что именно нашел англичанин в тот день. Место, где работал англичанин, было бывшей кельей инквизитора Карлоса Винсенте. Значит, находка была связана с ним. Через некоторое время в антикварном магазине всплыла книга, написанная отцом Карлосом. Мы можем предположить следующее: кто-то заплатил Археологу, чтобы он украл на раскопках архивы Карлоса Винсенте. Но кроме основных архивов, англичанин нашел книгу. Она показалась Археологу бесполезной, и он продал ее антиквару.

– Вы знаете, кто тот человек, который оплатил услуги Археолога?

– Вы видели его в лицо.

– Я? Видел?

– На казни врача.

– Человек в черной маске? Это он? Боже… Но рядом с ним была женщина.

– Не женщина. Хотя в своей прошлый приход на землю многие считали ее святой монахиней, настоятельницей женского монастыря по имени Маргарита. Она была настоятельницей монастыря дьявола.

Священнику поднялся с кресла:

– Вам пора. Машина ждет возле входа. Вас отвезут в гостиницу. Вы получите деньги на расходы. Через два дня ровно в 9 утра наш человек привезет в гостиницу деньги, одежду и дальнейшие инструкции.

Дверь открылась. Человек в черном, стоящий на пороге, жестом пригласил его следовать за собой. Священник перекрестил его:

– Благослови тебя Господь, сын мой!

Он обернулся в дверях, бросил на старика внимательный взгляд.

– Я делаю это не для вас. И не потому, что хочу умереть. И мне глубоко плевать на победу добра во всем мире и на ваших демонов! Жаль, что эти демоны не могут уничтожить ваши гнилые души! Вы не поймете меня, но я все равно скажу. Я делаю это ради маленькой девочки. Маленькой девочки по имени Марта Бреус.

 

1413 год, Восточная Европа

Ярко-красные лепестки свежей розы были просунуты сквозь железную решетку балкона, и на темном цвете железа яркое пятно цветка пламенело, напоминая настоящую кровь. Женские руки (но не молодые, а зрелые, привыкшие к тяжелому физическому труду) крепили в кольцах металла цветок. На лепестках розы трепетали капли свежей росы так, будто цветок был только что сорван.

Средневековый город был необыкновенно оживлен – несмотря на ранее утро. Лучи раннего солнца уверенно ласкали поблекшую черепицу крыш. Но, несмотря на такой час, узкие улочки городка были полны народу, и в каждом доме были распахнуты окна. Каждый дом и балкон украшали, словно к огромному празднику, и почти рябило в глазах от обилия людей, пытавшихся придать своим часто неказистым жилищам праздничный вид.

Пожилая служанка, тяжело пыхтя, украшала розами решетки балкона. Большая корзина, полная только что срезанных и еще свежих цветов, стояла между ее тучных ног. Изворачиваясь с трудом, женщина просовывала цветы сквозь кольца балконной решетки. Когда балкон стал похож на цветочную клумбу, корзину с остатком цветов женщина подвесила прямо к стене. Закончив с розами, она быстро вошла в комнату и вынесла зеленые ветки, срезанные с деревьев и кустов, и уже сплетенные в длинную пушистую гирлянду. Подтянувшись на носках, женщина стала крепить зеленое украшение прямо к стене, привязывая непослушные концы веревкой прямо к периллам балкона.

На пороге соседнего дома две служанки выбивали тяжелое, шитое золотом и серебром парчовое покрывало. Когда их работа была закончена, еще две служанки потащили покрывало наверх, развешивать на балкон. Еще через дом две пожилых женщины укрепляли в окнах корзины с цветами. Окна первого этажа благоухали охапками белых лилий и разноцветных роз, а на втором (очевидно, все цветы в саду были уже оборваны) в плетенных корзинах яркое украшение составляли охапки полевых цветов (принесенных с ближайшего поля накануне вечером) и яркие пучки зелени – веток деревьев и кустов.

Серый каменный собор тоже украшали – впрочем, не так ярко и беспорядочно, как дома горожан. Несколько молчаливых монахов на ступеньках собора расставляли большие вазы со строгими белыми лилиями и розами, такими темными, что они казались черными. Молоденький монах в белой рясе в двух огромных разноцветных окнах крепил флаги из зеленого шелка. Каждый прохожий, быстро спешащий мимо собора по своим делам, при виде зеленых флагов замедлял шаг и неистово крестился, усиленно стараясь попасться на глаза хлопотливым монахам. Впрочем, старания горожан были большей частью напрасны: монахи усердно занимались своим делом (украшением собора) и по сторонам никто из них не глазел. Очевидно, праздник был очень большим и важным, если был украшен каждый дом в городе. Только вот лица самих жителей, несмотря на обилие украшений и цветов, почему-то оставались достаточно мрачными. В предвкушении праздника не улыбался никто – даже суетливый мальчишка, быстро тащивший через соборную площадь корзину роз и на ходу роняя на камень свежие яркие цветы….

Влага застыла на поросших темным мохом камнях, и в углах, куда не попадало тусклое пламя единственной свечи, копошились темные и жуткие тени. Камера тюрьмы была освещена тусклой свечой, вставленной в железный фонарь, подвешенный на стеной крюк. Камера была такой сырой, что охапка соломы в углу давно сгнила, превратившись в жидкую грязь. Очевидно, тюрьму выкопали так глубоко под землей, что сквозь толстые тюремные стены все равно проникали подземные грунтовые воды. Сырость и темнота были не единственными муками, приготовленными узникам, заточенным в этом жутком каменном мешке. Хуже сырости и темноты были муки отчаяния и неизвестности. Очень часто сквозь толщу стен проникали стоны и вопли. Впрочем, тут же заглушенные – не столько грохотом железных дверей, сколько особым кольцом отчаяния и отчуждения, в который, как в кокон, был заключен каждый из узников, и ощущение усиливалось тем, что мира вокруг больше не было, а невыносимые страдания и пустота представляли всю доступную реальность. В каменном мешке не существовало времени, дней, ничего, кроме невыносимых отчаяния и страха…. В подземельях этой мрачной тюрьмы было так ужасно и сыро, так пахло смертью, что не выживало ни одно живое существо… В этих подземельях не водились даже крысы.

Инквизитор Карлос Винсенте повесил фонарь на специально вдетый в стену крюк и остановился посереди камеры, не обращая внимания на брызги жидкой грязи, тут же замаравшие его белоснежную рясу до щиколоток.

Женщина стояла лицом к стене, спиной и к двери, и к вошедшему. Ее рванная одежда была невыносимо грязна, спутанные волосы висели за спиной грязными космами, а ноги распухли от воды и все время кровоточили. В узкой камере стоял сильный запах гнили и плесени. Женщина стояла лицом к стене, и не дрожащие руки ее были сжаты в кулаки.

Железная дверь распахнулась вновь, пропустив слугу, который тащил маленький столик, полный всевозможной еды. Тяжело дыша, морщась от ужаса и отвращения, слуга плюхнул тяжелый столик посередине (прямиком в зловонную жижу) и быстро выскочил прочь, на ходу нервно крестясь. Какой только еды не было на столе! Но аппетитные запахи пищи тут же потонули в мрачном каменном мешке. На столике возвышались поджаренные куриные грудки, и домашние колбасы, и пироги со всевозможными начинками, и жареное мясо, и большой кувшин, полный красного вина…. Инквизитор ждал реакции узницы, но она даже не повернула голову. Ее спина ни разу не дрогнула – ни при появлении людей в ее камере, ни при запахе еды, ни от того, как за слугой громко захлопнулась железная дверь. Узница вела себя так, словно в камере, кроме нее самой, больше никого не было.

– Катерина! – инквизитор был удивлен ее поведением, и даже немного растерян, – Катерина, я пришел к тебе в последний раз, чтобы принести утешение в твоих грехах.

Никакой реакции не было. Карлос Винсенте шагнул вперед.

– Завтра Святой праздник…. Завтра, в честь праздника, день твоей казни. Завтра ты предстанешь перед господом по приговору суда. У тебя остается всего одна ночь, чтобы покаяться в своих грехах и получить прощение церкви…..

Женщина не двигалась. Она вела себя так, словно вообще не слышала его слов. Карлос Винсенте гневно сжал кулаки, лицо его побагровело, а раскаты громового голоса гулко отразились от стен:

– Что ты хочешь доказать этим?! Что ты ведешь себя не так, как все остальные женщины? Так ты и есть не такая, как все! Те женщины, которых сожгут вместе с тобой завтра, получат корону мучениц, благословение божье, а ты проклятая ведьма, еретичка, и ты будешь гореть в аду! Гореть в аду так же, как на земле! И на земле будешь гореть долго и мучительно, и дьявол тебе не поможет!

Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание (и снова не дождаться никакой реакции со стороны узницы) и продолжил более спокойным тоном:

– Те, которых завтра сожгут вместе с тобой, воют, плачут и пытаются разбить головы о камень. Они боятся смерти, боятся костра. Они воют, и вой их слышен вдоль всех коридоров, и я не верю, что ты ничего не слышишь! Я не верю, что ты не боишься костра! И ни за что не поверю! Почему ты не кричишь, как они? Я все равно не поверю в твою силу! Передо мной можешь не притворяться! Ну же, вой! Кричи! Плачь! Кричи громко, бейся головой о стену! Может, в моем сердце что-то дрогнет, и я велю тебя задушить до того, как пламя начнет пожирать твое тело! Ну попытайся вымолить свое последнее прощение! Попытайся меня разжалобить, ты и так достаточно притворялась перед всеми!

Не повернулась, не дрогнула, ничего….. Карлос Винсенте заорал, в ярости потрясая кулаками над своей головой:

– Проклятая ведьма! Ты все равно не будешь сильнее меня! Я тебя уничтожил! Ты можешь молчать, можешь притворяться, но завтра, когда огонь будет пожирать твое тело, я все-таки услышу твои крики! Ты будешь орать и выть так же, как и все остальные! И ты пожалеешь, что не выла сейчас, не ползала у моих ног, пытаясь вымолить у меня легкую смерть! Все равно я сильнее тебя! Я уничтожил тебя! Уничтожил!!!

Бешенные вопли отражались от стен, вихрем пульсировали внутри каменного мешка. Легкий стук вдруг проник сквозь толстые стены камеры, проник как тень, и ощущение было таким, словно кто-то тихо стучит по дереву пальцем…. И, несмотря на то, что звук был очень далеким и тихим, его хватило на то, чтобы Карлос Винсенте замолчал. Он замолчал, словно подавившись собственным криком. Когда он заговорил снова, голос был уже тих и спокоен.

– Слышишь этот стук? На площади сооружают жаровню и ложи для знати. К завтрашнему утру весь город будет украшен флагами, коврами, гирляндами цветов. Аутодафе угодно Богу. Аутодафе – это праздник. Праздник обращения грешников, праздник отделения дьявольской гнили от праведников. Когда я шел к тебе, я ожидал застать тебя в слезах. Я даже захватил для тебя успокоительную микстуру. Но ты словно превратилась в каменную статую. Тем лучше. Хотя я этого и не ждал. Я все-таки оставлю микстуру на столе, вместе с той едой, что тебе принесли. Выпей. Свечу я тоже оставлю, чтобы ты не была в темноте. Я действительно хочу быть тебе другом… Я… я не хотел твоей смерти…..такой. И всегда буду молиться за тебя.

Раздвинув на столе блюда, Карлос Винсенте поставил маленький стеклянный пузырек, заполненный жидкостью ядовито-зеленого цвета. Женщина стояла по-прежнему, в той же позе. Инквизитор направился к двери. Но, как только он положил руку на железную дверь, раздался голос, заставивший его замереть на месте.

– Где моя дочь?

Карлос Винсенте обернулся резко – как от удара.

– Там, где я и обещал. У монахинь.

– В монастыре?

– Завтра ее переведут в монастырь.

– Она знает? Обо мне…знает?

Инквизитор молчал. Обернувшись, женщина смотрела на него. В ее лице не было ни кровинки, в нем скользило отчаяние, горечь, но не было ни тени страха, ни капельки слез. Это было совершенно неожиданное, не сломленное лицо… И, ожидая увидеть ее сломанной, инквизитор гневно нахмурил брови:

– Знает. Я сказал ей обо всем.

– Почему ее не отвезли в монастырь уже сегодня?

– Потому, что она должна видеть твою смерть.

– Зачем?

– Так положено. Присутствуют все. Все население города. Женщины и дети. Завтра святой праздник.

– Святой праздник! – женщина горько усмехнулась, – праздник святой смерти!

– Не богохульствуй, ведьма!

– Богохульствую не я, Карлос Винсенте. А ты!

– Вижу, тебя не исправишь. Тем лучше. Твоя смерть будет не напрасной. Я искореню мятежные семена ненависти и зла, порожденные дьяволом в твоей проклятой черной душе!

Женщина пристально посмотрела в его лицо:

– Я назначаю тебе, Карлос Винсенте, встречу перед лицом того Бога, чье имя ты так часто упоминаешь! Я назначаю тебе встречу перед лицом Бога, и перед ним ты будешь держать ответ!

Карлос Винсенте отшатнулся от нее, как от змеи. Приоткрыл рот, пытаясь что-то ответить, но ничего не сказал. Пятясь, он испуганно выскочил за дверь. Сорвавшись с места, женщина подбежала к столику, схватила со стола пузырек и изо всех сил запустила в стену. Стекло разлетелось на мелкие осколки. Женщина закрыла лицо руками.

Капли вечерней росы дрожали на лепестках розовых бутонов сияющими бриллиантами, рассыпающимися от прикосновений людских рук. Как прекрасны были бы эти цветы в людских руках! Как радовали бы глаза и душу! Но капли вздрагивали от громких ударов молотков, а сорванный бутон наспех засунули в балконную решетку.

К вечеру стук усилился. Казалось, даже воздух был наполнен им. Теперь это был уже не стук тоненьких молоточков, монотонно выводящих одну и ту же мелодию. Это был грохот, ураган, вихрь, оглушающая лавина звука, в которой смешалось практически все: лязг железа, грохот раскалываемых бревен, стук по камням мостовой… Сила звука была так велика, что вибрирующая лавина проникала сквозь каменные, толстые стены тюрьмы, и со всей мощью падала на дрожащие плечи женщины.

Площадь была завалена бревнами. Их было так много, что рабочим приходилось лавировать в узких проулках этого странного деревянного моря. Возле выхода на улицы (их было несколько: почти все улочки городка сходились на огромную, центральную площадь) скучала стража. Вооруженным стражникам было велено отгонять любопытных, мешающих работе плотников и других мастеровых. Стражу выставили из опасения, что рабочие не успеют закончить к утру. Казнь должна была состояться почти на рассвете. Множество рабочих быстро сколачивали нечто вроде большой ложи, а остальные тут же оббивали сидения бархатом и коврами. Перед ложей (которая росла с невероятной скоростью) третья группа рабочих сооружала широкий деревянный помост, на котором устанавливали огромный крест, и сбоку от него – широкие массивные кресла. Перед помостом прямо в кучу были свалены бревна, но это были не обычные бревна. Это были высокие и темные, гладко обтесанные, отполированные руками рабочих столбы – специально выточенные в столярной мастерской столбы для казни. Четвертая группа рабочих прямо на камни мостовой ставила деревянные основания, в которые потом должны были поставить столбы так, чтобы они оказались на некотором возвышении над толпой. Благодаря тому, что стража прогоняла зевак, рабочие трудились очень быстро.

Оживленная торговля развернулась на улочках, ведущих к площади. Бойкие мальчишки что-то усиленно продавали, мгновенно собирая вокруг себя толпу. Один из них (самый громкий и быстрый), взобравшись на выступ одного из домов, кричал, размахивая над головой ворохом тряпичных лоскутков:

– Покупайте места поближе к костру! В честь святого праздника! Покупайте места рядом с костром! Служите Господу! Лучшие места! В честь святого праздника! Покупайте и смотрите, как зажарят проклятую ведьму, травницу Катерину! Покупайте места!

Возле мальчишки была самая оживленная толпа, и вскоре его товар принялась буквально расхватывать группа крестьян в праздничных одеждах, специально приехавших в город посмотреть казнь. Неподалеку от них остановились двое богато одетых людей, но, несмотря на богатство одежд обоих, в одном можно было опознать знатного сеньора, а в другом – его оруженосца. Усмехнувшись, знатный сеньор сказал:

– Этот мошенник продает места для родственников инквизиции!

– Прикажете проучить нахала?

– Зачем же? Пусть чернь развлекается! Все равно кроме милиции Христа и родственников инквизиции к костру никто близко не подойдет!

– Казнь – событие для горожан.

– Событие, – и усмехнулся снова, – я передам герцогу, что в городе веселятся, а инквизитор действует справедливо и точно…..

– Вы останетесь посмотреть казнь?

– Зачем? Поспешу скорей к герцогу, доложить приятные известия о том, что в городе все спокойно и вмешиваться ему не следует. И еще ему будет приятно узнать, что поджарили травницу Катерину и лесного колдуна. Эта девка с наглыми зелеными глазами никогда ему не нравилась, а лесной колдун так плохо погадал ему в прошлый раз, что… Право же, для герцога это будет радостная новость!

Знатный сеньор устремился к выходу из узкой улочки, ничего не слыша, и оруженосец был вынужден последовать за ним. Две фигуры удалялись все дальше и дальше, под шум собравшихся на улицах, под громкий стук молотков.

 

1413 год, Восточная Европа

Колокольный звон разливался в прозрачном утреннем воздухе. Отражаясь от крыш, летел в небо. Звон пронзительный, чистый разливался над землей сияющим полотном, и в нем тонули все остальные звуки. Это был удивительно прекрасный день – день, когда солнечные лучи были словно сделаны из яркого стекла, а воздух был наполнен ароматом цветов и трав, и земли, и небесной лазури, и чем-то неуловимо прекрасным, таким, как запах надежды…. Это был день для счастья, любви, праздника, смеха…. Не для смерти. И словно в противовес надежде яркие зеленые флаги (символ лицемерия и смерти) гордо реяли на легком утреннем ветерке, словно покрывая весь город не пропускающим воздух полотном.

Толпы народа сбегали к площади по узким улочкам города. Именно к площади был направлен людской поток, такой широкий и плотный, что застревал в стенах домов, и такой обширный и пестрый, что в нем можно было свободно разглядеть представителей всех рас и пород, а хитрые приезжие из окрестных городков и деревень успели занять места еще с ночи, и теперь уже сидели прямо на земле, на лучших местах площади, либо (к огромному неудовольствию коренных горожан) бежали первыми в огромной толпе.

Кого здесь только не было! Мужчины в домотканых рубахах, захватившие из дома любое оружие, даже такое нелепое, как деревенский вертел, женщины в пышных юбках, принарядившиеся, как к празднику, в свеженакрахмаленных белоснежных чепцах, и украсившие волосы развевающимися разноцветными лентами, дети с деревянными игрушками и всевозможными лакомствами, часто завернутыми прямо в материнский подол, подростки в нелепых одеяниях и едва ковыляющие карапузы, на ходу сосущие сахарные пряники, старики в потертых бархатных камзолах, уродливые старухи, такие страшные, словно на землю спустился сам черт, богатые арендаторы, бродячие цыгане, всегда съезжавшиеся на большие скопления народа (будь то праздники, ярмарки или казни), чтобы беспрепятственно воровать и гадать, хитроватые служанки знатных дам в платьях из серого холста, конюхи из обширных господских конюшен, огромная армия слуг богатого феодала, поварята, не успевшие снять свой белый колпак – все представители и виды обширной людской породы стремились на площадь, жизнерадостно гомоня и толкая друг друга, и шум, безумолчный шум стоял над этой толпой.

Многие женщины, отправляясь на площадь со всем своим многочисленным семейством, тащили огромные корзины с едой, прижимая к своему животу, и тут и там, сплошь и рядом можно было увидеть мужчин, их супругов, тащивших плетенные бутыли с домашним вином, и, судя по красным щекам и неумолкающей говорливости, уже успевшие не раз к ним приложиться. Толком не понимая, куда идут, люди стекались на площадь, как на огромный пикник, да многие из них действительно представляли себе публичную казнь огромным праздничным пикником, даже лучшим – потому, что казнь подразумевала собой зрелище. Лица были разгорячены от предвкушения и выпитого спиртного. Хохот, гвалт стоял над толпой.

Город был разукрашен. В каждом доме, в каждом окне, на каждом балконе были охапки живых цветов, вывешенные ковры, парчовые, украшенные золотом ткани. Но самым главным украшением города были зеленые флаги, развешанные по всем улочкам, на всех домах очень обширно и многочисленно. Зеленый цвет подразумевал собой инквизицию, а зеленый флаг был ее символом. Площадь преобразилась до неузнаваемости – к утру рабочие успели закончить свою работу. Да и не могло быть иначе – работа для инквизиции подгоняла и заставляла усиленно стараться даже самого ленивого.

Чуть сбоку, правее от центра, стояла ложа для знати с креслами в три яруса. Три ряда кресел (один над другим) были оббиты красным бархатом с золотом, а над всей ложей был большой навес из золотой парчи. Ложу окружали стражники в доспехах, никого не подпуская даже близко. Ложа пустовала – знать всегда появлялась позже толпы. Рядом с ложей был деревянный помост, оббитый зеленым бархатом. Крест (большой, деревянный, без украшений) стоял в центре самодельного алтаря. По двум сторонам от алтаря были кресла, оббитые зеленым бархатом. Это были специальные места, предназначенные для инквизиции. И, хоть зеленый погост не окружали стражники, к этим местам из толпы никто не приближался – даже близко.

Столбы были в центре площади, на некотором отдалении от зеленого помоста и достаточно далеко от ложи. Теперь, установленные на точно предназначенные им места, столбы являли собой жуткое зрелище. Потемневшие, гладкие, обложенные вязанками хвороста, столбы чернели на деревянном возвышении, достаточно высоко над толпой. К каждому из них вела деревянная лестница. К гладкой поверхности столбов были прикованы кандалы – для рук и для ног. Столбы были высоко-высоко, намного выше ложи, они чернели, как страшные символы человеческого проклятия, порождая ненависть и страх, и никогда еще жаровня, разложенная инквизицией на площади, не была сделана с таким мастерством и с такой обреченностью. Пять столбов для казни были страшными символами. И многие, очень многие, попав на площадь, отводили от них глаза. Место жаровни было окружено двойным кольцом вооруженной стражи, и неспроста. Считалось, что хворост из костра, даже еще до того, как костер зажжен, приносит счастье, и, не будь стражи, костры растащили бы так, что на деревянных возвышениях не осталось бы ни одной хворостинки. Возле подножия деревянных лестниц находились прикрытые крышками ведра, от которых шел сильный запах жидкого свиного сала. В каждом ведре была длинная палка с паклей на конце. В центре, возле жаровен, стояли два горящих камина (треноги с плоскими чашами, в которых горел ровный огонь). До начала казни оставалось много часов, но площадь, забитая до основания, уже гудела, как растревоженный улей. Люди толкались, ругались, ели, пили, смеялись, старались захватить места получше, растолкав других. И над всем этим был колокольный звон, звон торжественных колоколов огромного собора, который, несмотря на цветы и флаги, имел зловещий и мрачный вид.

Карлос Винсенте почти бежал по длинному подземному коридору тюрьмы. В его мертвенно белых щеках не было ни кровинки, губы были крепко стиснуты. А руки сжаты в кулаки. Лицо выражало мрачную решимость, и, казалось, спокойное состояние духа, характерное для инквизитора, осталось далеко в прошлом. Карлос Винсенте нервничал, и очень сильно. И еще больше разнервничался, открывая одну из камер подземной тюрьмы.

Он распахнул дверь камеры и поморщился от ударившего в нос зловония. Свеча в фонаре догорела, и внутри ничего нельзя было рассмотреть. Но вот, наконец, глаза его привыкли к темноте. Он увидел темную фигуру женщины. Женщина стояла возле стены – точно так же, как прежде. Словно ничего не изменилось, и он никуда не выходил. Стол с едой стоял посередине, и было заметно, что к нему не прикасались. Нетронутая еда, неизменная поза…. Карлос Винсенте стал бледнее, чем был. Затем, резко бросившись вперед, схватил женщину за плечи, развернул, затряс изо всех сил….

– Ты не выпила то, что я принес! Почему?! ПОЧЕМУ?!

Оттолкнув его с искаженным лицом, Катерина отступила к стене. Хотела что-то сказать, но было поздно… Двери камеры с шумом распахнулись. Темноту уничтожил свет множества ярких зажженных свечей. Опустив руки, Карлос Винсенте быстро отшатнулся от Катерины. Маленькую, тесную камеру быстро заполнила целая процессия. Слуги занесли новый стол с едой. Среди вошедших был епископ (в свете свечей ярко блестели драгоценные камни его торжественного облачения), несколько доминиканских монахов, врач, две уродливых старухи (одна несла платье, другая – какие-то нелепые гребни и ленты). Снова – монахи. В руках одного из них было одеяние белого цвета. Епископ гордо выступил вперед:

– Обвиняемая, ты готова к встрече с Господом?

В ярком свете свечей было видно, как бледно, измученно ее лицо. Врач сделал несколько робких шагов вперед. Он попытался подойти к ней, но Катерина, гордо вскинув голову, остановила его на полпути властным и гневным взглядом. Побледнев, врач быстро спрятался за спину епископа и больше не делал попыток выйти вперед. Две старухи направились к женщине. Одна приподнимала ей волосы, другая прикладывала к ней платье. Старухи, двигаясь монотонно, действовали и смотрели с таким равнодушием, как будто они прикасались не к живому человеку, а обмывали труп. В камере появилась третья старуха и несколько слуг, несших чан с горячей водой. Обреченных на казнь было принято обмывать перед смертью. Над водой поднимался пар. Все это выглядело какой-то нелепой пародией. Дернувшись всем телом, женщина отступила к стене. Но прятаться было некуда, к ней уже тянулись руки. Она отбивалась молча от трех пар рук, лишь поскрипывая зубами от ярости. Ее изумрудные глаза метали молнии, лицо было искажено. Она расцарапала когтями щеку одной из старух. Царапины налились кровью, и старуха отскочила с громким визгом (не столько от боли, сколько от страха).

– Уберите их! – в голосе женщины, прозвучавшем неожиданно, как удар, было столько ярости и отчаяния, что отступил на несколько шагов даже епископ. Карлос Винсенте сделал старухам знак, и те быстро (и с явным облегчением) засеменили прочь. Епископ надулся, как индюк:

– Вы нарушаете правило! Обвиняемую в ведовстве положено возводить на костер в….

– Пошли все вон! – издав яростный крик, Катерина заглушила возможный ответ инквизитора, – все вон! Убирайтесь! Вон отсюда!

Обвиняемая, смертница, узница, заточенная в каменном мешке, выгоняла своих палачей, но в голосе ее было столько силы, что, казалось, содрогнулись даже стены тюрьмы. Надув губы, подобрав полы рясы, как полы юбки, епископ с гримасой возмущения быстро покинул камеру. Вслед за ним вышли и все остальные. Никто не посмел бы спорить с инквизитором, а инквизитор явно был на стороне осужденной. Выходя из камеры, врач робко обернулся:

– Может, дать осужденной успокоительную микстуру?

Катерина услышала его слова, и громко крикнула:

– Провались!

Врач выскочил из камеры с поспешностью, которая могла бы показаться даже смешной. Карлос Винсенте быстро шагнул к одному из монахов, и, прежде чем тот вышел из камеры, выхватил у него белое одеяние. Потом, размахнувшись, швырнул прямо в лицо Катерины. Ткань больно ударила женщину по лицу.

– Ты сама так хотела! Одень это!

Двигаясь медленно, как во сне, поверх грязного и рванного своего платья Катерина напялила на себя длинную белую рубаху без рукавов, на которой был нарисован косой алый крест в виде огромной буквы Х. Это было специальное одеяние для сожжения. Санбенито. Белая ткань выделялась ярким пятном среди каменных стен. Последняя точка. Конец надежды. Санбенито на груди означало обреченность. И, возможно, именно обреченность чувствовала Катерина в тот момент, когда изо всех сил плюнула в лицо Карлосу Винсенте.

Крик разнесся по толпе, как вихрь. Встрепенувшаяся толпа начала тесниться к площади. Где-то послышались крики: кто-то упал на землю и был затоптан. Стражники с трудом удерживали ограждение. Лишь один проход был свободен. Это был переулок, ведущий прямиком к замку, в подземельях которого временно устроили тюрьму инквизиции. Ложа для знати ожила – стражники пропускали вперед приглашенных. Это были красивые нарядные дамы, сверкающие драгоценными камнями и парчой. Знатные сеньоры в бархате ярких расцветок. Несколько военных чинов – их доспехи резко контрастировали с расцвеченными одеждами остальных. Знать рассиживалась с шумом, слепя простолюдинов золотом и пестротой своих одеяний. Стражники, стоящие совсем, щурили глаза.

Внизу, рядом с ложей, на огражденном стражей прямоугольнике площади появилась странная процессия. Казалось, этому шествию было не место на публичной казни, но… Пожилые монахини вели маленьких девочек в строгих одеждах монастырских воспитанниц. Это была школа для девочек, готовящихся в монахини, при каком-то женском монастыре. Воспитанницы готовились к тому, чтобы провести всю свою жизнь в какой-то обители. Впрочем, для многих девочек такой жизненный путь был совсем не плохим. Городские бедняки и самые нищие из крестьян за скромное вознаграждение от епископа отдавали своих дочерей в монастырские школы. Для многих девочек такой выход означал буквальное продолжение жизни: оставаясь с родителями, они рисковали умереть с голоду или от какой-то болезни. Голод и вечно бушующие эпидемии уносили жизнь каждого второго ребенка до 10 лет. Монахини же до конца дней были обеспечены и едой, и лечением. Их жизнь была намного лучше, чем существование в закопченной крестьянской лачуге под угрозой голодной смерти. Девочкам, воспитанницам монахинь, было от 5 до 12 лет. Строгие, тихие, с бледными лицами, они послушно выполняли все требования своих наставниц, и спокойно встали на предназначенные им места. Впереди полная пожилая монахиня прижимала к себе маленькую девочку, испуганно смотревшую вокруг широко раскрытыми глазами. Под серым покрывалом можно было рассмотреть золотые волосы и огромные глаза маленькой Марты Бреус.

Когда по толпе пронеслось лихорадочное движение, колокола замолчали. Площадь огласилась воплями:

– Идут! Идут! Это они! Идут!

До всех, находившихся на площади, донеслось громкое пение. Появилась процессия инквизиции. Они шли в строгом порядке, без малейшей давки и суеты. Первым шел инквизитор, отец Карлос Винсенте, в белоснежной рясе, с подобающим случаю скорбным лицом. Следом за ним шел весь персонал инквизиции, вся судейская коллегия, от врача до квалификаторов, включая монахов-свидетелей и епископа. После них шли обычные монахи-доминиканцы, в белоснежных рясах. После монахов шла небольшая процессия в свободных балахонах бело-серого цвета (не рясах). Лица у всех были закрыты зелеными масками, прикрепленными к зеленым капюшонам, полностью скрывавшим голову. Закрытые таким образом, они оставались недоступны для глаз толпы. Они несли в руках зажженные свечи из зеленого воска. Это были родственники инквизиции. Так их называли на официальном протокольном языке. Но на самом деле это были осведомители, грязные доносчики. Чтобы попасть в категорию родственников инквизиции, надо было сдать на смерть не меньше, чем 30 человек. Родственники специально закрывали лица. Если б это было иначе, если б их лица были открыты взорам толпы, никто из них не дожил бы до завтрашнего утра. Тайные, зашифрованные даже для своих близких, родственники имели одну привилегию. Являясь частью Священного судилища, они были неприкосновенны для любого инквизиционного суда.

После доносчиков шли местные монахи-бенедиктинцы, в черных рясах. Они несли зеленые флаги. Зеленый был официальным цветом инквизиции. Чтобы оградить себя от опасности, почти каждый из жителей городка старался либо одеться в зеленое, либо прикрепить к своей одежде зеленый бант, платок или повязку. Толпа была щедро расцвечена всеми оттенками зелени. Даже сама мысль о том, чтобы высказать неприязнь к зеленому цвету, внушала простым людям страх. Все монахи (и доминиканцы, и бенедиктинцы) пели молитву. Это была печальная заупокойная месса с полными торжественности латинскими речитативами. После местных монахов доминиканцы в белом вели осужденных: пятеро женщин, осужденных в то утро на смерть.

Три старухи явно сошли с ума. Монахи буквально волокли их по земле. От страха перед жуткой смертью старые женщины лишились рассудка. Они выли и вырывали седые волосы, царапали лица, смеялись и мяукали…. Зрелище было страшным. Стоящие поблизости поневоле отводили глаза. Четвертая женщина (средних лет), плакала, выла, причитала в голос. По ее лицу беспрестанно текли слезы. Глаза Катерины (пятой из них) были абсолютно сухи. Гордо подняв голову, она спокойно и ровно шла вперед, и по толпе пробежал гнусный шепот:” она-то настоящая ведьма!». Все женщины были облачены в санбенито, но только на голову Катерины одели бумажный колпак. Это был высокий остроконечный колпак, пародия на торжественное убранство епископа, разрисованный языками пламени и уродливыми чертями, испещренный ругательствами: «ведьма, погань, еретичка, мерзость». Так как Катерина единственная из всех находилась в сознании, единственная не высказывала признаков истерики или страха, руки ее были крепко связаны толстой веревкой перед собой. Гордо подняв голову, она шла посреди людского моря, и было ясно, что не различает ни лиц, ни слов.

В узниц, осужденных на смерть, было запрещено что-то бросать. Этот запрет был очень важен для «сотрудников» инквизиции, и введен с единственной целью: оградить служителей и монахов от травм. Камни, брошенные в узниц, могла попасть в кого-то из монахов и причинить травму, а гнилые овощи или дерьмо – запачкать торжественное облачение всего состава инквизиции, готовящегося к праздничному дню. К тому же, казнь всегда была строго организована, никаких отклонений от «протокола» не допускалось – что свидетельствовало о серьезности и мощной силе организаторов. Любой из толпы, бросивший что-либо в узника, подлежал немедленному аресту и инквизиционному суду. К тому же инквизиция всегда играла в демократию и заботливость, подчеркивая, что заботится не только о своих служителях, но и об узниках. Смертников полагалось возводить на костер неповрежденными, раны от пыток тщательно залечивались, а инквизиторы всюду подчеркивали, что они не проливают кровь.

Весь состав инквизиционного трибунала (во главе с инквизитором отцом Карлосом) заняли места на зеленом помосте. Узницы остались стоять на земле, перед самодельным алтарем. Карлос Винсенте, не присев, стоял напротив креста. Стражники построили в ряд арестованных. Каждой женщине (кроме Катерины) в том числе и сумасшедшим старухам, связали руки. Потом всем пятерым одели на шею веревочную петлю, а в связанные руки вставили по горящей зеленой свече. Монахи прекратили петь. На какое-то мгновение на площади воцарилась тишина.

Карлос Винсенте принялся читать приговор по длинному желтоватому пергаменту. Это был нудный, длинный текст, переполненный латинскими церковными терминами. Иногда чтение обвинительного приговора на казнях занимало несколько часов. Голос инквизитора звучал монотонно, но никто из находящихся на площади ни за что не посмел бы смежить глаза. Стража бдительно следила за всем. Осмелившегося на подобную дерзость ожидала участь пятерых узниц.

Катерина, легко поворачивая голову, смотрела по сторонам. Вернее, ее глаза блуждали по сторонам, рассчитывая увидеть что-то очень важное. Возможно, самое важное в ее последние мгновения на земле. Это были последние минуты ее жизни. Последние минуты без страха и без боли. Последние лучи утреннего солнца, упавшие на ее лицо. Последние глотки воздуха. Последний ветер, шевеливший ее волосы. Последний ясный и теплый день, всего лишь несколько последних минут…. Не замечая ничего, глаза ее блуждали по толпе, искали кого-то. Искали явно не лучи солнца. Не думая ни о чем подобном (что значили такие мелочи, как солнечный свет, по сравнению с ее болью) она все искала и искала, пытаясь найти…. Несгибаемая воля отражалась в ее взгляде, глаза отчаянно перебегали с лица на лицо….

Взгляд вдруг превратился в яркую вспышку…. Глаза стали огромны, как судорога боли, а лицо более сияющим и светлым, чем солнечный свет… Глаза Катерины уперлись в неподвижное, бледное лицо маленькой девочки, стоявшей совсем рядом, в нескольких шагах… Ребенка крепко держала за руку пожилая монахиня. По лицу девочки текли слезы. А кулачки были крепко прижаты к губам. Девочка старалась не закричать. Глаза Катерины впились в лицо дочери. Девочка дрожала всем телом, а расширенные зрачки отказывались воспринимать весь ужас происходящего.

Теперь для Катерины весь солнечный свет, весь воздух, весь мир заключались в лице ее дочери. В последние минуты жизни – даже больше, чем целый мир. Губы Катерины дрогнули, пытаясь сложиться в улыбку, но улыбка не получилась. Слишком много жалости было в ней, слишком много трагедии. Стоящий рядом стражник резко ударил Катерину по лицу, заставив повернуть голову к инквизитору. Девочка дрогнула всем телом, вскрикнула от этого удара…. Все заглушающий голос продолжал читать приговор:

«…..обвиняемая в ведовстве, демонологии, дьявольских кознях, наведении порчи, знании волшебной магии трав…. Святая церковь милостиво отпускает на волю душу заблудшей рабы божьей Катерины Бреус и передает ее в руки светской власти, дабы светская власть даровала ей мягкую, бескровную смерть…..».

Прошло не меньше двух часов, пока чтение пяти обвинительных приговоров было закончено. Катерина еще несколько раз пыталась повернуться к дочери, но каждый раз стоявший рядом с ней стражник бил ее по лицу. Монахи забрали у осужденных свечи, развязали руки, сняли с шеи веревочные петли и поспешно отошли в сторону. Три старухи тут же упали на землю и забились в конвульсиях. Стражники, подхватив узниц, поволокли их к столбам. Молоденький солдат попытался ухватить Катерину за руку, но женщина мягко отстранилась:

– Я пойду сама.

Стражник растеряно опустил руки. Это был совсем молоденький мальчик, и его колотила дрожь. Она пошла сама, спокойно и четко печатая шаги, без малейшего страха, без капли истерии. Бескровное лицо женщины стало спокойным и безмятежным. Катерина подошла к столбу, стоявшему посередине, и без поддержки, сама поднялась по деревянной лестнице. Без принуждения стала к столбу. Солдат постарше приковал ей руки и ноги. Руки оказались заведенными за спину. Это был старый солдат, закаленный в боях ветеран, близко и часто видевший смерть. Но его губы дрожали, и он старательно отводил глаза в сторону, стараясь не встретиться с глазами прикованной к столбу женщины. Потом, не выдержав, тихонько шепнул на местном диалекте:

– Прощай, дочка! … – и, испугавшись собственной вспышки сочувствия, быстро сошел вниз.

Толпа примолкла. Многие женщины тихонько плакали, стараясь всхлипывать незаметно. К подножью каждого столба подошел монах-доминиканец, и, обмакнув в ведро с салом палку с паклей на конце, щедро обрызгал прикованные фигуры. Женщина средних лет (шедшая четвертой) потеряла сознание. Растопленное свиное сало на лицах и белых санбенито оставило жирные брызги. Капли сала попали на лицо Катерины. Намокнув, прядь волос прилипла к щеке.

Катерина обернулась, снова встретившись глазами со своей дочерью. Девочка опустила кулаки вниз. Ее перекошенное лицо дрожало, слезы текли непрерывным потоком, а искаженный рот был словно парализован ужасом… Все ее тело дрожало в мелких судорогах. Пять монахов-доминиканцев, отделившись от остальных, быстро опустили в жаровни, ярко пышущие пламенем, палки с паклей. Потом передали факелы стражникам.

Весь состав инквизиции поднялся в полный рост. Монахи громко запели молитву. Карлос Винсенте поднял руку вверх. Прозрачная слеза, появившись из уголка глаза, медленно и печально скатилась по щеке Катерины. Это была единственная слеза. За ней не последовало остальных. Толпа замерла. Было слышно только дыхание очень многих людей, часто обрывающееся в судорожный хрип… Карлос Винсенте резко бросил вниз руку. В тот же самый момент монахи вылили ведра с салом на хворост, а стражники опустили факелы вниз, в хворост, поджигая сразу с нескольких сторон… Все пять костров зажглись одновременно. Разгораясь, дрова начали трещать. Черный густой дым клочьями повалил в небо. Раздались истошные вопли сжигаемых заживо женщин. Четверых. Катерина продолжала молчать. Не отрывая взгляда, не отворачивая головы, она смотрела на маленькую девочку, уходящую от нее далеко… Она смотрела и смотрела, впитывая каждый миг, не ощущая и не понимая боли….. Огненные языки пламени приближались к ее лицу.

Крик пронесся над толпой, крик, более страшный, чем смерть:

– Мамочка! Мама!

Увидев, что костер, на котором находится ее мать, начинает гореть, девочка испустила страшный крик и неистово забилась в руках монахини, которая испуганно пыталась прижать ребенка к себе.

– Мамочка! Мама! Мама!

Толпа замерла. Крик пронесся как выстрел, поражая многих, стоявших поблизости, наповал. Это был крик такой чудовищной силы, что человеческие души выворачивались наизнанку. Многие женщины откровенно плакали, плакали и крестились. Девочка кричала так громко, что крик ее, отражаясь от стен домов, накрыл всю площадь словно плотным покрывалом. В нем было столько горя и отчаяния, столько не понимания и чудовищной боли, что, казалось, сердце маленькой девочки разбивается на тысячу осколков прямо на каменных плитах мостовой. Весь состав инквизиции игнорировал крики. Никто из судей или из знати даже не повернул головы.

На ложе для знати возникло некоторое оживление. Вниз, к кострам, быстро спустились несколько дам и знатных дворян. Вскоре к ним присоединился епископ. Возле каждого костра лежал пучок хвороста. Символический пучок, оставленный для особой привилегии. Разделившись, эти люди подходили к кострам, брали хворост и подбрасывали прямо в огонь. Бросать хворост в костер было разрешено только для знати (чтобы не возникла давка и от драки желающих не погас огонь). Считалось, что дрова, брошенные в костер ведьмы или колдуна, гарантируют счастье….. Кроме того, это был прекрасный случай показать свою лояльность инквизиции.

Две шикарные дамы и богато одетый господин, весело переговариваясь и громко смеясь (не забывая при этом подносить к носу кружевные платочки, чтобы заглушить запах паленого мяса), подбрасывали пучки хвороста в костер Катерины….

– Мамочка! Мама!

Девочка билась в руках монахини, которая тщетно пыталась полами своей рясы заткнуть ей рот. Дым от костров черными клубами валил в небо, и был слышен лишь шум огня и треск… От пылающих костров быстро распространился нестерпимый запах паленого мяса, у многих вызывающий тошноту… Сквозь пламя уже нельзя было разглядеть ничего. Скрытые столпами огня, фигуры исчезли в пламени полностью… Каждый костер представлял собой огромный пылающий факел… Цветок отчаяния, сотканный из живого огня.

 

2013 год, Восточная Европа

К вечеру ветер усилился. Свинцовые тучи так заволокли небо, что оно казалось совсем черным. Ветер неистовствовал: бешено стучал в стекла, колотил ветвями деревьев о крыши домов, с дикой скоростью гнал мусор по мостовым, переворачивая скамейки и урны. Вслед за ветром страшный удар грома сотряс землю. Молния прорезала темноту. Тяжелые капли дождя громко ударили в окна, и ливень хлынул на камни мостовой. Началась гроза.

Он перевернулся на спину в кровати и открыл глаза. Щелкнул выключателем лампы, чтобы прогнать темноту. Взгляд его вдруг упал на часы, лежавшие на тумбочке возле кровати. Несмотря на то, что было около 7 вечера, часы показывали 9.10. Девять часов, десять минут утра… Точно так же было в лесу. Он замер, не понимая, что происходит. Изредка вспышки молнии озаряли комнату призрачным сиянием, и тогда все предметы, окутанные серебряной дымкой, казались декорациями из бессмысленного фантастического сна.

Казалось, под ударами грома сотрясается старинное здание отеля. С детства он не любил грозу. Это страшное явление природы отнимало знакомое ощущение безопасности, потому, что он не мог противопоставить этому свою силу. Он сел, подогнув колени и обхватив их руками. Комната словно увеличилась в размерах оттого, что в окно жестко хлестали непрерывные потоки воды. Шум навевал тоску, и снова, как в детстве, отнимал безопасность. Впрочем, он знал: больше покоя не будет. Никогда. И нигде. Это был страшный удар грома – возможно, самый страшный из всех, точно так же, как молния, последовавшая за ним, была самой яркой.

Внезапно отблеск молнии осветил комнатный угол, до того бывший в темноте. Там, в углу, он отчетливо и ясно увидел фигуру женщины. Это была молодая женщина в длинном белом одеянии, и он мгновенно ее узнал. И дело было даже не в том, что именно ее он видел в проклятом монастыре, когда, доверив рукопись и крест, она сделала его избранным. А в том, что, появившись вновь, она словно утверждала, скрепляя как печатью, его видения одним своим присутствием. Словно заново объясняя их.

Он сделал несколько шагов вперед, но женщина предостерегающе протянула руку, запрещая подходить к ней.

– Марта! – он снова шагнул вперед.

– В 9.10 утра сожгли на костре мою мать. Мою мать – Катерину Бреус. Она не была виновна. Ни в чем…

Внезапно он понял. Все открылось ему так отчетливо, что он даже перепугался своего озарения.

– Ты ищешь ее, Марта? Ты хочешь встретиться с ней, но не можешь попасть туда, где она тебя ждет?

Белая тень кивнула. Теперь он знал все. Знал о женщине, казенной без вины. И знал о проклятой душе, ушедшей навсегда к сатане, отвернувшись от Бога. Душе, способной проклясть Бога за смерть человека, в котором заключался весь мир…

Еще одна молния отчетливо осветила угол. Лицо Марты Бреус было печальным. Кивнув ему, она печально склонила поникшую голову, всем своим видом выражая лишь скорбь.

– Марта, теперь я все понял, я….

Мир потряс еще один удар грома. Молния ярко осветила угол, прежде потерянный в темноте. Угол был пуст. Женщина исчезла. В комнате больше никого не было.

Он ходил из угла в угол, словно задыхаясь. Находиться внутри было нестерпимо. Стены комнаты давили на него, и, не выдержав, он бросился прочь из комнаты, из гостиницы, смело шагнув под проливной ливень…

Вечерний город был залит дождем. Сквозь потоки воды люди расплывались, словно при взгляде через прозрачную стеклянную призму. Тонкие огоньки дрожащих витрин расплывались в лужах радужным сиянием, и, мелко дрожа, рассыпались в сером асфальте мостовых. Это был холодный, неприветливый город. Он шагал в толпе, и никто из попадавшихся на встречу людей не обращал на него никакого внимания. Яркие огни реклам отражались в каплях дождя. Дождь не проходил. Спешащие люди быстро перепрыгивали через лужи. Он, напротив, специально замедлял шаг. Он шел по улице, прямо вперед, от холода подняв воротник куртки. Зонтика у него не было, поэтому лицо и волосы быстро стали мокрыми от дождя. Он шел медленно, пристально вглядываясь в толпу…. Нет, он никого не искал. И ничего подобного просто не мог увидеть, но… Ощущение было навязчивым, как зубная боль. Ему все виделись каменные улицы небольшого средневекового города, и женщина с маленькой девочкой, нежно и крепко обнявшие друг друга. Ему казалось, что маленькая девочка с женщиной, счастливые оттого, что они вместе, вот так же когда-то могли идти под дождем.

Огромный универсальный магазин отбрасывал на асфальт сияющие потоки неона и звука. Звук шел из многих рекламных экранов, расположенных в панорамных окнах. Красочные ролики поражали своим качеством и яркостью, каждый из них напоминал маленький фильм. Возможно, в ясный безоблачный день перед витринами магазина собирались зрители. Но теперь, в дождь, люди проскакивали мимо, даже не глядя на витрины, поджимая ноги и плечи, на ходу ускоряя шаг. Он остановился как вкопанный перед огромным экраном.

Безусловно, это был красивый рекламный ролик, но он застыл перед ним, пораженный совсем не его красотой… Это была реклама духов. Очень красивая девушка в «зеленом костюме» (вместо купальника на ее груди и бедрах были намотаны зеленые листья различных растений) держала в руках листья и цветы и внимательно рассматривала их, буквально растирая между пальцев каждый листок. Потом в ее руках (после этих манипуляций) появился флакон духов и голос за кадром произнес «Рецепт колдуньи. Их делает самыми прекрасными знание волшебной магии трав». Именно эти слов заставили его замереть. Он вдруг услышал ясно, отчетливо, тягучий, растянутый голос, надсадно звучащий в ушах…. «обвиняемая в ведовстве, демонологии, дьявольских кознях, наведениях порчи, знании волшебной магии трав»… На экране огромный флакон духов обвивали зеленые травы. Внизу была надпись. Логотип известнейшей парфюмерной фирмы и название продукта – туалетная вода «Магия трав». Сверху экрана, на зрителей, на продукт, создавая прекрасный объемный эффект, падали листья…. Рекламный ролик быстро сменился другим. Теперь рекламировались какие-то спортивные автомобили новейших моделей… Струи ледяного дождя, как слезы, текли по щекам, по лицу…. Может быть, это были даже не струи… Горько усмехнувшись, одинокий в чужой толпе, снова пошел вниз. Удаляясь от реклам магазина все дальше и дальше. Дождь усилился. Слепящие огни улицы словно плясали над ним.

Огромный аэропорт современного города блестел стеклом и металлом. Тут и там вспыхивали яркие огни электронных табло. Аэропорт был похож на большой муравейник, и, как в настоящем муравейнике, в нем вовсю кипела жизнь. Пятеро монахов в длинных черных рясах с черными чемоданчиками в руках пересекали зал аэропорта, обращая на себя внимание полной несхожестью с остальной толпой пассажиров. Впрочем, остальные пассажиры даже старались уступить им дорогу, и явно толкали меньше, чем других. Монахи направлялись на посадку, к терминалам. Они держались строго вместе и совсем не разговаривали между собой.

Он охватил взглядом салон современного лайнера. Руки его дрожали. Он сжал их в кулаки, но все равно не смог унять дрожь. Он провел глазами по сторонам – вокруг была мирная и спокойная картина летящего самолета. Все было так тихо и так привычно, что дьявол и все связанное с ним казалось непонятной экзотикой, такой же, как китайские иероглифы…. Он в который раз подивился будничной беспечности людей. Один из его спутников-монахов дремал, второй – листал Библию. На него никто не смотрел. Вытерев пот со лба, он откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнул.

 

1413 год, Восточная Европа

К вечеру площадь казни осталась совершенно пустой. Огромная площадь превратилась в нечто, напоминающее огромный брошенный базар. Тут и там прямо на каменных плитах валялись груды мусора и разбитые бутылки, остатки увядших цветов и сгоревших свечей, деревянные распятия и даже стоптанные башмаки (вернее, один стоптанный башмак, гордо стоящий на плите мостовой как флагманский галлеон, севший на мель).

Последние любопытные (в основном, пьяницы, проспавшие самое интересно, то есть казнь, и протрезвевшие только к вечеру) медленно разбредались с площади, стараясь не попадаться на глаза стражникам, которые, уже освобожденные от караульной службы, как хищные голодные звери бродили в округе. Толстый пьяница в рванной крестьянской одежде, щедро залитой вином, зловонный, как пивная бочка, ковылял в сторону одного из переулков, почесывая бок, затекший от долгого лежания на камнях мостовой. После казни площадь возвращалась к нормальной жизни. Жители городка знали: за ночь цветы и остатки от костров уберут, и до конца следующей недели город вернется к нормальной жизни, если можно было назвать нормальным это ожидание, полное страха и отчаяния, под постоянным гнетом невидимого террора. До конца следующей недели потому, что в последнее время публичные казни стали таким частым явлением… И все знали, что в следующее воскресенье состоится следующее массовое сожжение (инквизиция устраивала сожжения в воскресные или праздничные дни).

Пять обугленных останков костров остались на камнях, как кровоточащие, воспаленные раны. Костры уже почти догорели, и только тоненькие струйки дыма поднимались вверх, в сумеречное небо, как последние следы тяжелых поступков людей. Жуткий запах паленого мяса выветрился, остался лишь едва уловимый запах гари – горящей древесины. На месте костров оставались груды пепла и обугленные останки деревянных столбов. Ночью специально обученные монахи-доминиканцы должны были собрать пепел и остатки гари, чтобы спустить все это в ближайшую реку (именно в воду полагалось опускать пепел сожженных колдунов или еретиков). Но приступить к своей тяжелой работе монахи должны были только ночью, а пока костры продолжали тлеть, оставляя на земле последние струйки дыма. Редкие прохожие, разбегавшиеся с площади, старались не подходить к остаткам костров даже близко. Впрочем, на площади, возле одного из костров, кое-кто был…..

Возле одного из костров (стоящего в середине) притаилась темная, маленькая фигурка, стоящая на коленях прямо на земле. Это была фигура ребенка. Маленькая девочка в строгом одеянии монастырской послушницы, но с золотистыми волосами, рассыпанными по плечам, стояла на коленях перед догоревшим костром, закрывая лицо руками. Очевидно, она сбежала из монастыря, а может, ей просто разрешили (вернее, не препятствовали исчезновению ребенка) уйти, зная, насколько это для нее важно… А может, монахини просто оставили одну на площади, договорившись между собой вернуться за ребенком потом. Впрочем, на левой щеке девочки виднелось большое красное пятно (след от тяжелого удара). Но удар по лицу наверняка казался ей мелочью по сравнению с возможностью прийти к догорающему костру.

Лицо ребенка распухло от слез, а тело неистово содрогалось мелкой, противной дрожью – не от холода, а от пережитых страданий. Страдания так отчетливо были видны на ее лице, что детского в нем не было практически ничего. Это было лицо маленького ребенка, который вдруг, за один день, стал взрослым, прожив целую жизнь взрослого или даже старого человека (а может, пережив больше, чем взрослый человек за всю жизнь), и оттого долго смотреть в это лицо было страшно. Впрочем, в него никто не смотрел. На маленькую девочку никто не обращал ни малейшего внимания. Ее хрупкая фигурка тонула в сумеречной тени на темных камнях. Если чей-то взгляд падал на ребенка, излишне глазастый прохожий спешил побыстрее проскочить мимо, и обязательно перекреститься на ходу.

Внезапно из одного переулка появилась фигура взрослого человека, быстро направляющаяся к самому центру площади. Это была женщина, молодая монахиня. Ее черный капюшон был приспущен на плечи и свободно открывал лицо. Это была женщина просто удивительной красоты! Ее вьющиеся рыжеватые волосы блестели дивным светом, а миндалевидные глаза были просто совершенством женской прелести и красоты. В ней словно отразилось очарование женщин всего мира….. Девочка еще не видела монахини. Пересекая площадь, женщина быстро шла прямо к ней. Всего несколько шагов, и проклятая монахиня остановилась рядом с ребенком. Ослепленная горем, маленькая Марта Бреус даже не видела, что рядом с ней кто-то стоит. Женщина, послушав всхлипывания девочки, улыбнулась. Потом медленно и ласково коснулась плеча ребенка рукой. Девочка подняла свое лицо, и прочитав во взгляде монахини что-то особенное, тут же перестала рыдать. Женщина снова улыбнулась:

– Я настоятельница монастыря, мать Маргарита. Пойдем со мной.

Глаза девочки расширились. Она еще дрожала всем телом, но рыдания куда-то ушли. Она вытерла от слез лицо маленькой ручкой, и внимательно вгляделась в женщину, стоящую перед ней.

– Пойдем со мной, дитя мое, – Маргарита наклонилась совсем низко и уставилась, словно гипнотизируя, прямо в ее глаза, – пойдем со мной. Я помогу тебе. Я так долго искала тебя… И теперь нашла…

Голос ее звучал чарующей мелодией. Она наклонилась вниз.

– Я помогу тебе сделать то, что ты так сильно хочешь. Я помогу тебе отомстить.

Маргарита протянула ей свою руку. Женщина и маленькая девочка пристально смотрели друг на друга. Это были взгляды двух взрослых серьезных женщин, анализирующих ситуацию так, как выгодно каждой из них. Потом на губах Марты Бреус появилась улыбка. Злая, торжествующая, демоническая улыбка взрослой женщины исказила ее лицо, разом уничтожив все хорошее и доброе, что было в душе ребенка, и саму детскую душу тоже. Девочка улыбнулась в ответ и решительно вложила детскую ладонь в руку Маргариты.

 

2013 год, Россия, Московская область

Закончив свою молитву, настоятель тяжело поднялся с колен. Он чувствовал себя так, словно над ним уже наступил день страшного суда. Его угнетали слишком тяжелые мысли.

Свершилось: мир вокруг погружался во тьму. Черные тучи сгустились и пророчество оказалось последней истиной. Предсказания сбывались: еще несколько дней назад он получил секретное послание из Ватикана, в котором не только сообщалось о неожиданном приезде гостей, но и кратко описывались факты, которые предшествовали их появлению. Одним из этих фактов было неизменное положение утренней звезды, известной под именем Люцифер. Со дня на день звезда набирала новую силу. Все указывало на то, что… И был только один, маленький факт, который совсем не указывался в перечне. Он надеялся, что этот человек мертв. Он из последних сил надеялся на то, что появление незваных и неприятных гостей означает: опасность прошла стороной, и этот человек мертв. Иначе… Он не мог даже думать о том, что будет, если – иначе…

Настоятель давно закончил молитву, поднявшись с колен, но, несмотря на это, в голове его все продолжали звучать тяжелые, печальные слова незримой мольбы к Богу с просьбой пронести мимо него чашу эту, а так же – о покаянии и прощении.

Никто не знал о том, что в монастыре существует подземный ход, ведущий к реке. Но двое из посвященных в назначенный час стояли в каменном подземелье. Двое монахов ежились от холода в каменном мешке – с реки шли сырость, особенно ледяная – в часы рассвета.

– Не нравится мне все это… – старый, полуслепой монах, самый старший из всех монахов, живших в монастыре (он провел в этих стенах всю жизнь, с детства), – что-то черное чудится вдали… Не стоило отворять запретные двери. И настоятель сам на себя не похож… Вот, послал нам в подземный ход, а лицо у самого стало, как у покойника. И ночью все мается, мается без конца… А запирая за нами дверь, вдруг быстро-быстро молитву зашептал… А знаешь, что за молитва?! Из заупокойной службы! Нет, нельзя отворять запретную дверь…

– Ну, полно! – монах более молодой, энергичный, доверенная правая рука настоятеля, переложил из руки в руку масляный фонарь (в подземном ходе электричеством не пользовались, фонарики же давали слишком яркий свет, а яркий свет, по преданию, мог потревожить загубленные, не нашедшие покоя души, обитавшие подземном ходе), – не ворчи, старик! Ничего в этом нет страшного! Ну подумаешь, подземный ход! Проведем через него разок этих людей – и что случится? Ничего! Так что не ворчи. Настоятель знает, что делает.

– Ничего он не знает! – старик затряс головой, – не стоило допускать сюда этих людей, открывать нашу тайну! К беде это! А ход лучше было совсем запечатать, я давно это говорил…

– да настоятель просто не хочет, чтобы видели их в нашем монастыре. Вот и попросил провести секретным ходом!

– Плохой это ход! Нечего делать в нем православным! Ведет он к реке, так? А много веков назад, еще до постройки монастыря, стоял тут, над рекой, постоялый двор. владел им бывший царский опричник по прозвищу Ванька – душегуб. Заманивал он к себе богатых путешественников на постой, ночью их убивал, а покойников обворовывал. Он и построил этот подземный ход, ведущий к реке, чтобы трупы в реку сбрасывать. До сих пор не ведано, сколько душ он загубил, и тел, не знавший вечного упокоения перетащил… говорят, он и в стены покойников замуровывал…

– Свят, свят, свят! – быстро закрестился молодой монах, – Ты, старик, тоску наводишь! Поговорил бы о чем другом…

– А когда народ Ваньку – душегуба разорвал на куски да двор постоялый поджег… – продолжал, словно не слыша, старик, – и решено было поставить в этих местах монастырь, батюшка-настоятель ход-то решил оставить, так, на всякий случай. Мало ли что, вдруг монахам пришлось бы бегством спасаться… Но ход закрыл, и знали о нем только самые верные. Когда же безбожники власть захватили, да позакрывали монастыри, а монахов отправили на Соловки, то устроили здесь тюрьму НКВД. И людей, пытками на допросах замученных, так же по ночам тайно таскали к реке, чтобы не знал никто… Страшное было время. Когда я сюда вернулся – а я еще до безбожников здесь был, то рассказал новому настоятелю о ходе… Да видно, на свою беду. Закрыть бы это проклятое место, запечатать, очистить святыми молитвами, так нет… Выставляем, как на поругание.

– Ну хватит, старик! Ты на меня такого страху нагнал, что и гостей не дождемся!

– Гостей! – презрительно хмыкнул старик, пропади они пропадом, нечистые!

– Да монахи они, такие же, как мы с тобой, только католики. И ничего в них нет особенного…

– Зачем понадобился им наш монастырь? Зачем смуту сеют в душе настоятеля? Зачем едут ночью сюда, тайком? Почему не приехать среди белого дня, на виду у всех, как добрые люди?

– А это, старик, не нашего ума дело! Нам велено их встретить здесь – значит, будем встречать.

Оба замолчали. Слышно было лишь, как потрескивал горящий фитиль в фонаре, да где-то вдалеке капала вода. Первым условный стук услышал старик. Нахмурился, не зная, говорить или нет, как молодой вдруг толкнул его в бок:

– Слышишь? Стучат!

Они открыли тяжелую, оббитую железом дверь. Ход выходил прямо к реке, но был немного вышел уровня воды. В лицо ударил запах сырости и тины. Дверь, ведущая в подземелье, была спрятана в глинистом косогоре. Открыв ее, монахи увидели лодку, дрейфующую на воде.

Молодой быстро поймал веревку, брошенную с лодки, и привязал к железному кольцу, находившемуся снаружи специально для этой цели. Затем бросил вниз нечто вроде деревянного трапа, по которому взобрался наверх один мужчина из лодки.

Одет он был в темный европейский костюм с иголочки, и, когда свет фонаря осветил его лицо. Двое монахов увидели, что это глубокий старик. У старика была белая окладистая борода и благообразная внешность библейского патриарха, внушающую доверие. Остальные трое (по-видимому, охрана) остались в лодке, на воде. Старик учтиво поклонился им:

– Благодарю за встречу, братья мои! – по-русски он говорил хорошо, но медленно и с знаменитым акцентом.

– Вы говорите по-русски, святой отец? – не удержался молодой (молодости свойственно любопытство).

– Говорю, брат мой. Я знаю 12 языков. В том числе и русский.

Старый монах ничего не сказал. Он хмурился, время от времени бросая на приезжего тяжелые, неприязненные взгляды.

Настоятель ждал их в своем кабинете, предназначенном для светских бесед и приема посетителей. Он заметно нервничал, расхаживая из угла в угол. После приветствий приезжий сказал:

– Вы знаете, зачем я здесь, брат мой?

– Знаю. Пришло время беды…

– Именно поэтому я хотел бы говорить с вами наедине. Дело слишком серьезно.

– От этих братьев у меня нет секретов. Вы можете смело говорить при них, – ответил настоятель и двое монахов поняли, что их оставляют в качестве свидетелей.

– Воля ваша… – приезжий нахмурился, – хотя лично я предпочел бы беседу наедине. Время мое ограничено. Ваше тоже.

– Как и время всех людей, живущих сейчас на земле.

– Вы приготовили письмо?

– Приготовил. Но отдавать его мне бы не хотелось…

– Вы понимаете, о чем идет речь?

– Разумеется! Я столько лет сталкивался с князем тьмы…

– Нам известна ваша слава мощного экзорциста. Мы ценим ваш опыт и знания. Именно потому, что вы призваны напрямую сталкиваться с сатаной, несчастный погибший священник адресовал письмо вам, мы прекрасно понимаем это. Но мы все служим общей цели. Вы посвящены так же, как посвящен я. Именно поэтому я в недоумении, как понимать вас, брат мой, – нахмурился приезжий.

– Автор письма обратился ко мне за помощью, так как вот уже много лет я божьей волей исполняю обязанности экзорциста. Он относился к моей религиозной концессии и думал, что я смогу ему помочь. Он был простым сельским священником в Смоленской области, и никогда не сталкивался с дьяволом. И он принял воистину мученическую смерть…

– Мы знаем подробности о его гибели. Мы знаем, кто его убил. А вам известно это?

– Не все. Имя мы получили от вас.

– Да, имя. Проклятое, поруганное имя. Как священник-экзорцист, уполномоченный святой церковью на борьбу с князем тьмы, вы должны это знать!

Настоятель почтительно наклонил голову, сохраняя молчание. Приезжий, с хмурым выражением на лице, продолжал говорить:

– Вы уже прекрасно поняли, что речь идет о библейском пророчестве. Задача нашего ордена – борьба с дьяволом и его потомком, это наша прямая задача. И это письмо – одно из доказательств, которое мы ищем. Зло, о котором идет речь в письме, нужно остановить, пока не поздно, иначе случится очень большая беда. Мир может погибнут. Грядет страшная эпоха – эпоха, о которой говорится в Библии. Ваш священник это понимал. К сожалению, у нас есть печальные сведения, что зло уже покинуло свое вековое убежище. В третьем пророчестве напрямую говорится о золотом пути, которое облегчит его дорогу. Золотая жертва принесена, наступила эпоха золота. Пророчество свершилось. Раскрыты адские врата. Повелитель огня будет вершить свою адскую жатву. Повелитель огня – потомок самого сатаны.

– Я понимаю вас, но…

– Мы должны объединить наши усилия в этой борьбе, позабыв о разногласиях и религиозных распрях. Я приехал не только для того, чтобы получить это письмо, но и для того, чтобы раскрыть вам истину. Истину о том, кто является потомком сатаны.

– Подождите! Приход Антихриста не возможен без пришествия 13 апостолов, которые станут сопровождать его так же, как 12 апостолов сопровождали Христа.

– 13 апостол найден.

– Что?!

– 12-ти апостолам приписывают авторство Библии, но секретные круги Ватикана считают, что был и 13 апостол – бывший ученик сатаны. 13 апостол, служивший сатане для того, чтобы способствовать приходу Антихриста, по преданию, отрекся от своей страшной веры и передал секретные знания о приходи и появлении Антицаря. Как вам известно, словно Антихрист имеет несколько толкований. В переводе с латыни оно означает «Антихристос», или «вместо Христа». Но есть и другой перевод – с арамейского: «вместо Бога на земле». В бестиарии, описанном Луккулусом Сильпийским в 9 веке н. э. одно из главных мест занимает описание так называемого «повелителя адского пламени», «повелителя огня», который является непосредственным детищем сатаны и способен будет прийти к власти, если найдет 13 проклятых душ, готовых служить ему до самого конца. И если 12 душ найти легко, то поиск 13-ой содержит самые большие сложности. Это самый сильный апостол, завершающий сатанинский цикл, и ради поиска этого апостола Антихрист свернет небо и землю. В послании о 13 апостоле вероятным кандидатом на 13 слугу Антихриста называли именно Луккулуса Сильписйского, так как он был связан с темными силами. Существует так же мнение, что свой знаменитый бестиарий он писал в соавторстве с самим сатаной, именно поэтому все его труды были запрещены католической церковью и безжалостно уничтожались Святой инквизицией. Еще одним вероятным кандидатом называют Блаженного Августина, в трудах которого содержится скрытый смысл. Он принимал свои послания с помощью видений и имел особый сексуальный опыт, что, как известно, является одним из правил проведения демонологических ритуалов посвящения. Так же именно благодаря учению Блаженного Августина, инквизиция стала применять к своим жертвам огненный способ казни, то есть геену огненную при жизни, сожжение на костре, что указывает прямо на связь с адским пламенем, а ведь именно сатане подчиняется ад и он непосредственно связан с огнем. Но скорей всего два этих известных имени лишь на мгновение прикоснулись к тайным силам, и никак не были связаны со служением для прихода Антихриста. Существует даже мнение (описанное, кстати, так же Луккулусом Сильпийским), что до 3 своего прихода Антихрист так и не найдет своего настоящего 13 апостола. 2 раза Антихрист будет пытаться прийти в мир и завоевать его, и оба раза станет терпеть поражение. Но в 3 раз его приход станет окончательным, и мир людей падет.

– И будет последняя битва. Я знаком с откровением Иоанна Богослова.

– У нас есть сведения, что Антихрист усиленно ищет 13 апостола, и мы уже знаем, кто этот человек.

– Раз вы знаете это… Надеюсь, этот человек мертв?

 

2013 год, Россия, Москва

Ночной клуб находился в районе, далеком от центра, в ответвленном переулке, который заканчивался тупиком. И сразу становилось ясно: это не клуб, а настоящий притон. Низкая дверь подвала была ярко разукрашена всевозможными красками (которые абсолютно не сочетались между собой). Вход в клуб был больше похож на погреб. Вокруг, прямо в переулке, валялись кучи мусора, гниющие отбросы, тряпье, на котором копошились бомжи. Отвратительное зрелище, но наркоманы, посещающие клуб-погреб, наверняка не обращали на это внимания.

Он распахнул дверь ногой. В лицо тут же ударил тухлый, гнилостный запах (полный паров спиртного, табака и наркоты). Впрочем, в этом притоне (наверняка туда впускали только своих) он сразу показался персоной нон-грата. К нему тут же с возмущенным, визгливым воплем бросился какой-то увешанный цепями, жирный тип. Не вслушиваясь в бессвязный лепет, он отшвырнул его одним ударом ноги. Тип врезался в стенку, упал и замолк. Обратив на этот эпизод не больше внимания, чем на раздавленное насекомое, он продолжил свой путь. Вниз вели ступеньки, на которых уже лежали обколотые дебилы, ничего не замечая вокруг. Переступая через них, как через груды мусора, он шел вниз. Наконец вошел в клуб.

Огромный зал был длинным, с низким потолком и очень плохо освещенным. Все освещение составляли утопленные в потолок красные лампы, от чего на всех лицах лежал какой-то зловещий отблеск. Публику составляли в основном подростки, все поголовно – наркоманы, хотя некоторые потягивали пиво. Все столики были заняты. На многих столиках громоздились груды неубранной посуды и мусора. Очевидно, официанты в этом притоне не убирали (либо официантов не было совсем). На низкой сцене в глубине зала бесновалась какая-то неизвестная музыкальная группа, которую никто (абсолютно) не слушал. Музыканты ничем не отличались от остальных посетителей: те же цепи, кожа, серьги в разных местах, волосы, разукрашенные в разные цвета, и т. д.

Остановившись в дверях, он внимательно осматривался по сторонам. В противоположном углу от сцены виднелась стойка бара. Он решительно пошел через весь зал, расталкивая всех, кто попадался ему на пути.

Толстый лысый бармен был увешан цепями прямо на голое тело до пояса, в ухе было пять серег, три серьги в носу, две – в губе… Он энергично смешивал коктейли, что-то напевая себе под нос. Возле стойки бара примостились человек пять, пили они в основном водку и пиво. Один парень был пьян настолько, что лежал лицом на столе. Без лишних слов он схватил бармена прямо за цепи, и, закрутив в жгут, подтащил прямо к себе через всю стойку, с которой жутким грохотом посыпались бокалы и бутылки.

– Я ищу Археолога, – голос его прозвучал достаточно твердо. Самым интересным было то, что никто абсолютно не обращал на них никакого внимания. Очевидно, подобные сцены здесь не были редкостью, и он выбрал правильную линию поведения и верный тон. Бармен попытался вырваться. Но делал он это как-то неуверенно и слабо – скорей для показа, чем на самом деле. Он затянул на его шее потуже цепь – и все попытки исчезли. Действительно, сопротивляться дальше просто не имело смысла. Он повторил:

– Я ищу Археолога.

– Левая дверь за баром.

Бармен полетел прямиком в витрину с бутылками, осыпав стойку битым стеклом. Какие-то девицы завизжали в глубине зала, да парочка наркоманов бросилась прямо из-под его ног. Как крысы. Ему вдруг захотелось раздавить их, как крыс, и он с огромным трудом подавил в себе это желание. Все его существо захватили ненависть и зло. И непонятная, не объяснимая, не свойственная прежде жестокость. В левую дверь он вошел очень просто – выбив дверь ногой.

Он попал в короткий коридор, в конце которого виднелся свет. Дверь была открыта нараспашку. Он шагнул в ярко освещенную комнату без окна, где были только диван и столик. Там устроилась целая компания: две девицы с разноцветными растрепанными волосами, похожие на проституток. Два подростка в цепях и третий – одетый дорого, стильно и даже прилично. На столике была представлена целая коллекция всевозможных наркотиков: таблетки, порошки, шприцы… Увидев его в дверях, девицы с визгом вскочили. Не обращая на них ни малейшего внимания, он сказал:

– Где Археолог?

Один из подростков попытался полезть в драку. Но он лишь поднял свою руку, лишь сотворил единственное неуловимое движение – и подросток отлетел на диван без сознания, весь в крови. Он за шею поднял подростка в приличной одежде (тот смешно повис в воздухе, дрыгая ногами) и прорычал:

– Я сказал – Археолог….

Трясущимися руками подросток указал на дверь в стене. Комната была большой: с окном, наглухо затянутым шторами, шикарной мебелью (широкая кровать, два кресла) и напоминала дорогой гостиничный номер. Такая комната вполне могла бы быть номером в хорошем отеле, но никак – задворками вонючего притона. В углу был телевизор, работающий на полную мощь. Тусклый торшер освещал угол рядом с кроватью.

В том углу, между окном и кроватью, стоял человек. Первое впечатление было таким, что этот человек умирает от страха. Именно страх, бешенный, животный ужас был в его дрожащей, судорожно сведенной фигуре, в искаженном лице. Это был высокий парень с длинными волосами русого цвета, худым наркоманским лицом, в джинсах и белой майке. В его трясущихся руках был пистолет. Увидев пистолет, он остановился на пороге. Нацеленный пистолет смотрел ему прямо в грудь. Он предупредительно поднял вверх руки и спокойно произнес:

– Опусти!

– Я не дам меня убить! Не дам! – голос дрожал, вибрировал, парень буквально погибал от страха, и в таком состоянии он был способен на любую крайность, и уж тем более на такую мелочь, как выстрел от паники. Именно паника яснее всего остального отражалась на его лице.

– Я не хочу тебя убивать! Даже не собирался! Мне нужно с тобой поговорить…..

– Ты все равно от них! Убирайся! Пошел вон, иначе я тебя застрелю!

– Я хочу тебе помочь!

– Это я уже слышал! Передай ему, что мне ничего от него не нужно! Убирайся, или я стреляю!

– Ну, успокойся! Прекрати! Я даже не знаю, о ком ты говоришь, кого так боишься…..

Парень трясся. Глаза его блуждали. Он решил рискнуть, и медленно пошел по направлению к нему. Парень истерически завизжал:

– Не подходи! Буду стрелять! – и чуть опустил край пистолета…. В тот же самый момент он ринулся вперед, как вихрь, одним движением выбил из руки парня пистолет и прижал его к стене…. Несколько раз изо всех сил ударил по лицу – пока парень не стал захлебываться кровью. Наконец прекратил бить, но хватку не ослабил.

– Кто ты такой? – всхлипнул Археолог.

– Вот ты мне и расскажешь! (встряхнул его) – так кто я?

– Он сказал, что ты мертв! Ты не мог выжить! Он сказал, что ты никогда не сможешь уехать из той страны! И еще он сказал, что тебя должны убить!

– Как видишь, я смог уехать. И пришел узнать подробней о том, что именно ты украл на раскопках в Н-ском замке.

– Какие раскопки? Я ничего не знаю!

Он снова ударил его по лицу и встряхнул:

– Значит, так: считаю до трех! Не ответишь – разобью голову о стену!

– Часть архивов! – истерически завизжал Археолог, – Рукопись, с перевернутыми крестами везде и со странными знаками на первой странице. Рукопись нашел один смешной англичанин. Опередил меня. Чтобы забрать ее, я убил англичанина. Ударил по голове, а тело бросил в разрытой траншее, так, будто на него упал кусок стены…. Внутри рукописи, в самой ее середине, было еще какое-то странное письмо. Коротенькое, на непонятном языке. И еще была книга! Я нашел ее под стеной! Он ничего не говорил мне ни о письме, ни о книге. И тогда я решил, что книгу можно забрать. Письмо – так, мелочь, муть какая-то средневековая, а книга ценная – кожа натуральная на обложке, драгоценные камни. К тому же, средневековый трактат по мистике, оккультизму… А сейчас все помешаны на мистике и оккультизме. Я забрал книгу и продал ее в антикварный магазин… Этот старый урод, антиквар, обманул меня с ценой. Но мне так нужны были деньги….

– А рукопись?

– Отдал ему. Как договаривались. И письмо приложил тоже. Письмо я бы все равно не смог продать. Он был очень доволен, заплатил даже больше, чем обещал.

– Почему же он хочет тебя убить? Почему ты прячешься? Почему ты в состоянии такого дикого ужаса, что готов пристрелить любого, кто войдет в комнату?

– Они охотятся за мной. Он… И она… Я чувствую рядом смерть! Я ее чувствую! – от него шли волны такого ужаса, худое тело пробирала такая сильная дрожь, что он машинально опустил руку вниз…

Впрочем, Археолог этого не заметил. Все равно он не стал бы вырываться. Его словно прорвало – он радовался не столько слушателю, сколько возможности говорить, и поэтому слова лились из него беспрерывным потоком:

– Я понятия не имел, что в этом письме…. Даже не думал, что оно важное. В аэропорту, от нечего делать, я сделал ксерокс письма, выпавшего из рукописи…. Просто так, на всякий случай. Я ждал самолет, было свободное время… К тому же, мне было интересно, за что он выложил такую сумму. А потом я отдал ксерокс письма своему приятелю, который учился в университете вместе со мной. Он изучает древние языки. Он перевел текст. Сказал, что это очень редкий документ. Язык какой-то средневековой секты. Название похоже на болезнь… как же оно… А! Вспомнил! Катары! Вообщем, в тот же самый вечер меня пытались убить. Его убийцы. Я узнал их в лицо. Не знаю, как ему стало известно о том, что я сделал, но… Но я понял, что обречен…. С тех пор я прячусь. Один мой друг владеет этим клубом. Он спрятал меня здесь. Я здесь уже долго, не выхожу на улицу… Но они придут за мной, рано или поздно! Опереди их! – внезапно он вцепился ему в руки скрюченными пальцами (настоящие когти) – опереди их! Это ведь ты тот, кого они боятся, правда? Это ведь ты? И о тебе шла речь в этом письме. Ты единственный, кто может их всех убить, поэтому они так тебя боятся, и…

– Давай перевод!

Он почти пополз по стене к тумбе, достал два листка бумаги… Археолог плюхнулся прямо на пол, и остался сидеть там, опираясь о край кровати.

– …. И будет власть вечна…. И придет воин с огненной силой и огненной болью, приведенный за руку раскаявшейся девой порока… и …с лица земли письмена, имя которым – смерть!

– Что это? Почему обрывки текста?

– Так было написано!

– Кто он такой? Ты ведь знаешь его, не так ли?

– Политик! Его портреты на каждом углу! Их много – тех, кто подчиняется ему….У него почти целая армия… Они собираются все время… Я видел…

– Ты знаешь, как часто они собираются? Знаешь, когда будет следующее собрание?

– Знаю. Через два дня. Я расскажу, как найти…

– Что еще ты знаешь?

– Еще про благотворительный фонд! Там внизу есть медицинский центр, а наверху – целых штаб, даже своя собственная телекомпания. Но он редко бывает в фонде. Я расскажу, где его легче всего застать… У меня есть проспект фонда… Вот… – Археолог вытащил из тумбочки какую-то брошюру.

– Ты знаешь, где происходят их собрания?

– Знаю… – Археолог криво улыбнулся, – в часовне на кладбище. В часовне похоронен ребенок, девочка. Там ангел на крыше, красивый. В этой заброшенной часовне есть потайной ход.

 

2013 год, Россия, Москва

Он потащил Археолога с собой, чтобы тот показал ему этого человека (Археолог и не думал сопротивляться). В такси они сидели рядом, на заднем сидении. Он был уверен, что Археолог не сбежит, но все-таки не собирался выпускать его из вида. Казалось, археолог успокоился: больше не всхлипывал и не дрожал. Он спросил его (понимая, что вопрос глупый):

– Ты хорошо знаешь его в лицо?

– Конечно! – археолог хмыкнул, – он же всегда платил мне за работу!

Он смотрел в окно машины на темные улицы, на огни куда-то спешащих машин…

– А женщина? Ты тоже ее знаешь?

Археолог вздрогнул всем телом и поспешно отодвинулся от него:

– Это не женщина! Оно…это оно хочет меня убить, я чувствую! Оно… оно появилось… Потом. После того, как я отдал ему рукопись. Это не женщина! – в его голосе зазвучала паника.

Почувствовав, что Археолог может впасть в истерику, больше не стал развивать эту тему.

Машина затормозила так резко, что обоих отбросило на спинку. Впереди, на улице (мостовой и проезжей части) было какое-то столпотворение: люди, машины, огни… Шофер обернулся:

– Дальше никак не проехать! В переулке слишком много машин.

– Здесь всегда такое движение?

– В первый раз вижу! – казалось, Археолог сам был удивлен, – это тихое, никому не известное место. К тому же, тут тупик, дальше проезда нет.

Весь переулок был запружен машинами, припаркованными вопреки всем правилам дорожного движения. Расплатившись с водителем, они вышли из машины. Археолог повел его вверх по улице. Идти было недалеко. Вскоре впереди показалась яркая вывеска ночного ресторана с пальмами, девушками в экзотических костюмах… Ресторан назывался «Оазис». Он был расположен на первом этаже двухэтажного здания, стоящего особняком. Возле входа в ресторан толпился народ. На перекрестке стоял регулировщик движения, отправляющий все машины в объезд. Перед входом в ресторан было самое настоящее полицейское заграждение. Стояли специальные машины с мигалками… Они остановились. Археолог сказал:

– Странно… очевидно, в ресторане что-то произошло. Обычно тут никого нет. Это не дорогой ресторан. Не известный….

– И человек, известный политик, глава целой секты, был завсегдатаем в таком месте?

– Там наверху заведение…. Только для своих, для постоянных клиентов. Экзотические девушки. Он туда ходил. Но об этом мало кто знает. В смысле, о проститутках….

– Похоже, в ресторане произошло что-то очень серьезное….

– Слушай… Я знаю ход наверх… идем, – Археолог схватил его за руку и быстро потащил в сторону.

Вскоре они оказались за домом, в узком закоулке, где стояли мусорные баки. Археолог толкнул какую-то дверь в стене. По узкой винтовой лестнице (в темноте идти по ней было просто небезопасно) поднялись на второй этаж. Они вышли в длинный коридор, куда выходили двери нескольких комнат, распахнутых настежь. Посреди коридора стояла полная негритянка лет 30, и держалась за стену. Негритянка была абсолютно пьяна. За ней была лестница, с которой отчетливо просматривался холл первого этажа.

– Эй, ты! Что произошло? – Археолог легонько толкнул женщину в плечо. Та раскрыла глаза.

– В туалете… Псих какой-то… Зарезал, как свинью.

– Кого зарезал?

– Молодого мужчину! Псих зарезал. Голову ему отрезали, а с тела сняли кожу.

– Что?!

– То, что слышал! Теперь все закроют! Это конец! В мужском туалете убили. Голову отрезали, а с тела сняли кожу. И разрезы на теле были. Как кресты….

– Ты его знала?

– Нет.

В этот момент внизу, на первом этаже, началось некое оживление. Они быстро прошли к лестнице, нагнулись над перилами. В холле первого этажа оказалась большая стеклянная дверь, ведущая в ресторан. Зал ресторана был абсолютно пуст. После убийства все здесь закрыли. В углу холла лежало что-то длинное и черное. Они быстро спустились по лестнице вниз. Негритянка давно прекратила обращать на них внимание. Внизу, в углу, в черном прорезиненном мешке лежало тело. Не долго думая, он наклонился над мешком и расстегнул змейку, чтобы рассмотреть лицо. Археолога снова подбросило. Он затрясся:

– Это он! Он….

Он едва не затрясся следом, но только не от страха. Хотя эмоции, накрывшие его с головой, в первый миг были достаточно сильны… Он видел мертвое, но очень знакомое лицо. Лицо москвича. Это был тот самый смешной и склочный москвич, побывавший с ним в замке! Тот самый, который так боялся всего! Казалось, он играл только одну роль – избалованного, богатого дурачка…. Никому бы и в голову не пришло….

Археолог быстро зашептал рядом:

– Это он. Политик. Глава секты. Тот, кто купил архивы. Его убили.

– Ты уверен? Точно он?

– Я не могу ошибиться!

– Эй, вы! – через весь холл к ним быстро шел мужчина в штатском, – кто вы такие? Что вы здесь делаете?

Зашатавшись, он заплетающимся языком принялся бормотать, изображая пьяного:

– Мы были наверху…. Услышали шум… спустились вниз… а что, нельзя?..

Услышав иностранную речь, мужчина расслабился (перед ним явно были посетители заведения). Археолог промямлил:

– Мы были на втором этаже….

– Как вы прошли?

– Я же сказал – мы были наверху…

– Документы! – рявкнул мужчина.

Дальше все произошло быстро. Взвизгнув, Археолог попытался броситься через холл….. Мужчина прыгнул на него, швырнул на пол, заломил руки…. Через маленькую рацию стал звать подмогу. Воспользовавшись суматохой, он быстро бросился обратно на лестницу, на второй этаж, и вскоре уже блуждал по винтовой лестнице. В одиночестве Археолог остался в руках местной полиции. Но, может, для него это было и к лучшему. По крайней мере. Появлялся реальный шанс сохранить свою никчемную жизнь.

Он тенью проскользнул мимо мусорных баков и со всего размаха уперся в глухую отвесную стену, уходящую высоко-высоко, в чернеющий провал неба. Это был тупик. Или почти что – тупик. Сзади – мусорные баки и служебный вход внутрь. Путь отрезан. Слева – глухой угол, где лишь темнота да крысиная возня. Прямо – стена. Глухая стена (можно сказать и глухой угол – он подумал, что не совсем верно, зато поэтично). Справа – узкий просвет выхода в переулок, в котором – тоже ничего хорошего: яркие отблески от мигалок машин местной полиции, которых было достаточно много (в своей стране убитый был важной фигурой). Другого выхода не было. Лезть по стенам не имело никакого смысла (в конце концов, он не вампир). Поэтому оставалось одно: рискнуть.

Вздохнув глубже, он засунул руки в карманы плаща и решительно направился вперед, в переулок, думая, сколько уже времени он рисковал так, ступая в полную неизвестность и отдавая себе в этом отчет. Он вышел на тротуар и завернул за угол, стараясь идти медленно, размеренным шагом, зная по опыту, что бегущий человек привлекает к себе внимание в первую очередь. Бегущий вызывает охотничий азарт: его всегда хочется преследовать. Но неожиданности караулили буквально за спиной: стоило ему сделать лишь несколько шагов, как рядом с ним затормозил огромный черный лимузин (чудом проехавший полицейское заграждение). Дверца распахнулась, наружу выглянуло знакомое лицо.

– Садись, – хмуро кивнул старик-инквизитор. Он быстро сел в машину.

– Я снова вытаскиваю тебя из неприятностей, заметь!

Он пожал плечами:

– Это ваши проблемы.

Инквизитор решил переменить тему:

– Археолог арестован. Возможно, на допросе он расскажет всю историю и назовет твое имя.

– Это уже не важно. Неужели вы действительно считаете, что ему кто-то поверит?

– Разумеется, нет. Просто решат, что обкололся наркотиками до предела. А вот хищения ценностей с раскопок добавит ему несколько лишних статей местного уголовного кодекса. Так что просидит он в тюрьме достаточно долго, и тем спасет свою никчемную жизнь.

Он поразился тому, что старик сказал почти созвучно его прежним мыслям:

– Ты успел поговорить с Археологом? И что ты выяснил? Где происходят собрания?

– На кладбище. В заброшенной часовне, в которой похоронен ребенок. Это девочка, на крыше – ангел с большими крыльями, старинный, очень красивый. Одеяние ангела длинное, белое…. Хотя допускаю, что от времени оно потемнело.

Машина остановилась. Инквизитор обернулся:

– Пойдем. Нам надо обо всем подробно поговорить. Я чувствую, что это последний наш разговор.

– Куда вы меня привезли?

– В нашу временную резиденцию.

Как всегда, резиденция располагалась в шикарном загородном особняке с большим тенистым садом. Он усмехнулся своей мысли: во все века инквизиция умела шикарно устраиваться! К тому же, к услугам нынешних инквизиторов были бессчетные сокровища прошлых веков, доставшиеся от предшественников. Сокровищам этим (тайне церкви) никто не знал ни числа, ни счета.

 

1415 год, Восточная Европа, Н-ский замок

Сгорбленный, измученный непосильными испытаниями глубокий старик мерил вдоль и поперек узкое пространство своей узкой тюрьмы бессмысленными, тревожными шагами. Камеры в подземельях Н-ского замка были расположены в подземельях, оттого внутри постоянно была сырость. Теперь никто не признал бы в этом сломленном старике инквизитора, уничтожившего целый город и ликвидировавшего задатки мятежа для того, чтобы тщательно расчистить путь для епископа к богатым землям.

Должность инквизитора не являлась пожизненной: доминиканский монах мог выполнять обязанности инквизитора лишь определенный период времени, после этого он шел на повышение, становился епископом какого-то богатого прихода, а его должность отдавали другому доминиканцу. Но вместо того, чтобы получить назначение епископа одной из областей, Карлос Винсенте угодил в лапы инквизиции.

Но инквизиция была к нему снисходительна. Приговор был мягкий. Его пожизненно заточили в бенедиктинский монастырь (Н-ский замок), где позволили заниматься своим любимым делом – вести летописи и писать книги. Камера привилегированного узника располагалась в верхней части подвала. Это была комнатка около 14 квадратных метров, с окном утопленным в стену прямо под потолком. Сквозь окошко можно было видеть часть монастырского двора, мощенного серыми плитами. В ясные солнечные дни окошко давало немного света.

Седой старик, закончив ходьбу, сел за небольшой столик и стал поскрипывать гусиным пером по пергаменту, близоруко щуря глаза. Изредка, отрываясь от рукописи, взгляд его, по-прежнему пристальный и ясный, блуждал по скудной меблировке комнаты, почти не задерживаясь на деталях. В комнате стояла низкая деревянная кровать, стол, небольшой шкаф с книгами религиозного содержания. Прямо над кроватью было простое, но массивное деревянное распятие, занимавшее почти полстены.

Внешность инквизитора значительно изменилась. Теперь у него были редкие волосы, морщинистое (словно коричневое печенное яблоко) лицо, скрюченная спина, изломанные, плохо сросшиеся пальцы (след от пыток инквизиции), на некоторых пальцах не хватало ногтей. У него не было правого глаза, а через все лицо и пустую глазницу тянулся страшный, уродливый багровый шрам. Единственное, что осталось в нем прежним, был взгляд – пристальный черный глаз, в котором по-прежнему хранились и неистовая ярость, и энергия.

Дверь в темницу открылась. На пороге появился молодой монах с подносом. Он поставил на пол еду, добавил две краюхи хлеба, сказал:

– Ужин!

Карлос Винсенте даже не повернул головы. Монах поспешно ретировался. Заточенный инквизитор пользовался в монастыре плохой славой. Одни говорили, что он колдун, который теперь служит церкви, другие – что он вернулся из проклятых земель, где был миссионером и там продал душу дьяволу, третьи знали, что он был инквизитором, и оттого не любили его еще больше (мирным бенедиктинцам были не по душе кровавые методы их собратьев доминиканцев). Словом, монахи избегали заходить к бывшему инквизитору (хотя это не возбранялось), и Карлос Винсенте проводил свои дни в полном одиночестве.

В келье-камере стояла полная тишина. Лишь тихонько поскрипывало гусиное перо по бумаге. Вдруг раздался странный звук. Отложив перо в сторону, Карлос Винсенте прислушался…. Ничего, тишина. Снова взял перо в руки. Звук повторился, отчетливый, ясный звук, напоминающий скрежет по камню. Инквизитор бросил перо:

– Кто здесь?!

Вместо ответа звук усилился. Руки его затряслись.

– Кто это?! Кто здесь?!

И тогда он увидел то, что видел каждую ночь: смутные образы, прорывающиеся из пелены сна, обреченные быть его проклятием, его мукой. Из камней, из потолка, из пола и стен появлялись полуобгоревшие, измученные фигуры. Разрывая камень, они являли отметины своих страданий на искаженных мукой, безумных от боли лицах. Страшные фигуры, полуобгоревшие трупы, бывшие прежде мужчинами, женщинами и детьми. Здесь были мужчины и женщины, старики и дети, калеки и молодые люди. Их изуродованные лица были опалены огнем, кожа свисала лохмотьями, кое-где под останками обугленной плоти были видны голые кости черепа, скелеты, изувеченные, изломанные от пыток кости рук и ног. Это полуобгоревшие призраки звенели цепями – ржавыми кандалами, сковавшими их руки и ноги у столбов. Вырываясь из камня, они протягивали свои руки вперед, приближаясь к Карлосу Винсенте. Это были страшные призраки тех, кого он замучил и сжег живьем. С перекошенным от ужаса лицом Карлос Винсенте прижался к стене. Из его рта вырвался страшный, чудовищный крик, напоминающий предсмертное хрипение….. Белые волосы инквизитора шевелились над головой. Призраки подходили все ближе и ближе…

Внезапно сноп белого, мертвенно-белого света пробился сквозь эту толпу. Отшатнувшись, призраки расступились. Из белого столпа появилась девушка – несколько странной, но ослепительной красоты: ее распущенные по плечам волосы свободно падали на длинное одеяние белого цвета. В этой девушке с дьявольски неистовыми глазами никто не узнал бы маленькую девочку Марту Бреус, плачущую у костра, а между тем это была именно она – теперь дьяволица, полная особенной силы. Взглянувший в ее лицо уже не смог бы оторвать взгляд, и, возможно, надолго застыл бы, попросту парализованный ужасом.

Это было лицо мстителя, пришедшего из ада, мстителя, которого никто не смог бы остановить. Для Карлоса Винсенте ее появление было намного страшнее, чем появление всех остальных призраков – уж он-то узнал ее с первого взгляда! И знал, зачем она пришла. Карлос Винсенте упал на колени. Вернее, от ужаса его ноги подкосились, и он просто рухнул на пол. Марта Бреус подошла совсем близко. Ее глаза вспыхнули и загорелись ярко-красным огнем. А волосы зашевелились, как живые змеи, и поднялись прямо над головой. Это было жуткой пародией на часть одеяния санбенито, на тот бумажный колпак, в котором сожгли ее мать. Призраки шевелились за ее спиной, сомкнувшись плотными рядами. Марта Бреус протянула вперед руки, и из кончиков ее пальцев вылетели сини молнии, настоящий живой огонь. Две струи синего пламени подняли Карлоса Винсенте вверх, высоко над полом. Марта Бреус подняла руки повыше. Теперь она сузила их и две струи пламени, обхватив шею, стали его душить. Под пламенем (перекрестившемся, как настоящие руки) горло съежилось, искривилось.

Карлос Винсенте корчился в агонии, лицо синело, а глаза вылазили из орбит…. Наконец все было закончено. Синий язык вывалился изо рта. Карлос Винсенте был задушен. Марта Бреус резко опустила вниз руки. Сини молнии исчезли и тело инквизитора с размаху шлепнулось о пол. Так нашел свой конец Карлос Винсенте, задушенный апостолом того дьявола, с которым боролся всю свою жизнь.

Призраки исчезли. В келье осталась одна Марта Бреус. Она подошла к трупу Карлоса Винсента, стала совсем близко и вдруг принялась уменьшаться на глазах. С лица исчезло выражение дьявольской ненависти, волосы налились густым золотом…. Она уменьшалась до размеров маленькой девочки, и вскоре стала тем самым ребенком, которым была прежде. Ребенком, не знающим, что на свете существует дьявол.

Она была маленькой девочкой, счастливо играющей со своей матерью, не знающей ничего, кроме нежности и материнской любви. Опустившись на колени, девочка вдруг что-то быстро вырвала из рук трупа. Какой-то предмет, который после смерти оказался у Карлоса Винсенте в руках. Это была кукла. Детская кукла в холщовом платье и с волосами из пакли. Платьице было грязным, а волосы – обгорели. Девочка бережно прижала куклу к груди. Потом, так и не вернувшись во взрослость, прошла обратно сквозь стену.

Утром в келье обнаружили труп Карлоса Винсенте, умершего от удушья. Как погиб бывший инквизитор, так никогда и не сумели определить. Долгое время мирный монастырь был охвачен настоящим ужасом….. А в монастырской летописи записали, что отца Карлоса Винсенте убили демоны. Неизвестный монах, сделавший эту таинственную запись по приказу настоятеля, не мог даже предположить, насколько близко к истине он подошел.

 

2013 год, Россия, Московская область

– Раз вы знаете это… Надеюсь, этот человек мертв?

Приезжий вдруг отвел глаза в сторону. Воспользовавшись паузой в его речи, настоятель быстро заговорил:

– Я не беспокоюсь о падении мира. Я не беспокоюсь о заблудших душах тех 12-ти, кто бесплотными тенями из века в век следуют за своим темным повелителем. Я не беспокоюсь о пропавших документах и свидетельствах, и о том, что третье пришествие Антихриста уже идет на земле. Я беспокоюсь об этом человеке! И если вы знаете, кто он, знаете о нем все, вы должны помешать тем, кто пытается забрать его душу. Он должен быть мертв.

Гробовое молчание, повисшее в комнате, застыло в воздухе как камень, подвешенный над головой каждого из присутствующих.

– Что вы молчите?! – не замечая того, настоятель в волнении повысил голос, – Что вы скрываете?! Этот человек мертв?!

– Этот человек… – приезжий вдруг закашлялся, старательно опуская глаза вниз, – он…

– Что с ним? Он мертв?

– Нет. К сожалению, нет. Мы выследили его. Напали на его след. Ему удалось бежать. Но во второй раз ему не удастся от нас ускользнуть. Мы схватим его со дня на день. И убьем его.

– Проклятие…. – лицо настоятеля стало белым, – я видел это… Я чувствовал это… в своих снах.

– Он ничего не знает. Он думает, что его миссия заключается в совершенно другом.

– В чем?

– В том, чтобы уничтожить появление огненного демона и не допустить третье пришествие Антихриста. Он на нашей стороне.

– Нет нашей стороне! Нет никакой нашей стороны! Он – ключ, который вот уже на протяжении веков является проклятием мира живых! И вы совершили эту страшную ошибку, дав в руки врагу такое оружие! Неужели вы не смогли убить его на месте, сразу, как бешенную собаку? Я бы, не колеблясь, убил!

– Мы найдем его. Мы не допустим появление 13 апостола. Мы вступаем в страшную, кровавую битву, в которой победителей не будет. Это самое главное, что должны помнить все. Теперь вы видите, насколько важно собрать все факты, все доказательства воедино, в одно целое. И как важно для нас получить это письмо. В нем говорится о многом…

– Я отдам его вам. Но те новые факты об Антихристе… Что именно вы хотели мне рассказать? Какую еще истину открыть?

– Вы, конечно, знаете все о святой троице.

– Конечно. Странно с вашей стороны говорить об этом мне. Или в ваших словах – издевка?

– Упаси Господь, брат мой! Я нисколько не сомневаюсь в вашей вере и в ваших глубоких знаниях. Речь зашла о святой троице только потому, что это – один из основных символов христианства. И точно такой символ дьявольской веры есть у сатаны.

– Что вы имеете в виду?

– Так же, как у Бога был сын Иисус Христос, который с помощью Бога-отца вознесся на небеса, создав основной символ христианства – Святую Троицу (Бог-отец, Бог-сын, Святой Дух), так и со стороны князя тьмы существует тройной символ могущества (сатана, детище его Антихрист, адское пламя). Ребенок сатаны – это повелитель пламени ада. Но так же, как символ сатанизма перевернутый крест, насмешка над Христом, так же и в остальных символах сатанизма все должно быть наоборот. Потомок сатаны – не сын, а дочь.

– Дочь?!

– Разумеется, не земная женщина, но дьявольское существо женского пола. Дочь сатаны, владеющая силой адского пламени, вооруженная легионами демонов огня, явится на землю вместо Христа и уничтожит мир в пламени. Война между светом и тьмой насчитывает множество веков, и если победит Антихрист, ребенок сатаны, мир погибнет в адском огне. Чтобы зашифровать истину, использовались разные символы. Так появился символ Вавилонской блудницы. У нас есть все основания полагать, что образы Вавилонской блудницы и Антихриста несут в себе один и тот же смысл. Антихрист появится в образе женщины, неся с собой кров, смерть, разврат, обман, неверие, ложь. И это существо уничтожит людей их собственной ненавистью, их собственными пороками.

– А откровение Иоанна Богослова?

– Там все написано достаточно подробно, не так ли? Нужно только применить правильные символы, и все станет на свои места.

– Но по преданию, Антихрист должен войти в Золотые ворота Иерусалима, и когда они падут, придет время последней битвы между светом и тьмой, и битва света будет проиграна.

– А кто вам сказал, что Золотые вороты Иерусалима не падут в огне? Иерусалим всегда в огне, на этой земле нет покоя. Огонь войны не гаснет в землях тех ни на минуту. А 13 апостолов подготовят появление Антихриста на земле.

– Женщина… Дочь сатаны… Никогда не слышал ничего подобного!

– И больше не услышите. Наша встреча – тайна. Это существо, кстати, не женщина земли, в нем нет ничего человеческого, только ужас и смерть. Многие заплатили жизнью за обладание этой тайной. Христианство оберегает ее на протяжении веков. Стоит этой тайне выплыть на поверхность. И мир рухнет в хаос. Но догадаться достаточно легко, ведь символы существует наоборот. Сын Божий Иисус Христос явился на свет в образе мужчины, рожденного земной женщиной. Значит, Антихрист, детище сатаны, появится на свет существом женского пола, которое не будет рождено земной женщиной. Оно появится в огне. Но до своего прихода к власти она наберет 13 слуг, из которых последний, 13-ый, станет самым сильным.

– Я не могу в это поверить! В письме священника речь шла о власти повелителя огня, демоне адского пламени…

– А кто, по вашему, повелевает пламенем ада? Антихрист.

– Это существо… Оно придет в мир?

– По нашим сведениям, она уже пришла. Сейчас ее цель – 13 апостол. По преданию, Антихрист появится в крепком политическом мире, управляемым под знаком золотого тельца. Но это не значит, что она будет из мира политики. Ведь любимое занятие дьявола – это лгать, сталкивать людей друг с другом, играть на их алчности, корысти, лжи, беспринципности, жестокости, приспособляемости, эгоизме. Сталкивать ложью и наблюдать. Как они сами уничтожат друг друга. Дьявол – всегда ложь, там, где дьявол, нет места никакой любви, потому, что любовь уничтожает дьявола. Дьявол процветает на том, что сейчас так принято в современном мире – например, на абортах, суррогатном материнстве, там, где женщины уничтожают в душе своей самое святое, поддаваясь адскому соблазну золота. Мир людей Антихристу абсолютно чужд, но тот мир, в котором отрицаются или уничтожаются человеческие чувства – это как раз ее мир. Вы знаете предание: будет 3 пришествия Антихриста, три попытки захватить мир живых, и две из них закончатся неудачей, а вот третья… В третий раз ничто не сможет уничтожить это существо, если оно наберет силу, и все людские идеалы погибнут. Мир людей закончит свое существование. Видите, я говорю совсем просто, без длинных цитат из религиозных текстов – для того, чтобы мыс вами еще раз уяснили всю опасность происходящего.

– То, что вы говорите, ужасно. Я уже пообещал, что отдам вам письмо. А вы пообещайте, что физически уничтожите 13 апостола.

– Мы будем стараться это сделать.

– Вам удалось установить, где находится книга?

– Удалось. И сама книга, и все разрозненные части рукописей, среди которых архивы инквизитора Карлоса Винсенте, украденные из Н-ского замка.

– Что ж, да свершится воля Божья! И пусть Господь пошлет вам успех на этом тернистом пути.

Приезжий почтительно склонил голову. Настоятель поднялся с места, давая понять, что встреча окончена. Приезжий обернулся в дверях.

– Имя ваше святится в веках, брат, как имя одного из воинов, поднявшихся против черного сонма полчищ дьявольских легионов.

Все четверо спустились в подземный ход.

– Что вы собираетесь делать? – спросил приезжий.

– Для начала мы проводим вас и убедимся, что вы благополучно покинули наши края. А дальше станем делать все то, что делали прежде.

– Благодарю за вашу заботу! Мы будем держать вас в курсе событий.

По дороге к реке все сохраняли тяжелое молчание. Сказано было слишком много – для того, чтобы в душах посвященных наступил покой. Приезжий был полностью погружен в свои мысли, а все трое, каждый по своему, обдумывали услышанное. Никому не давала покоя страшная тайна.

Наконец ход был пройден, и приезжий благополучно сел в ожидавшую его лодку. Закрывая наглухо дверь входа, все услышали плеск весел – лодка быстро двигалась вниз по реке.

– Страшно-то как! И охота людям нагнетать себе страсти… – начал было молодой монах, но настоятель строго перебил его:

– Молчи! Не тебе об этом рассуждать! – и в тоне его было нечто такое, что молодой не посмел возражать.

Масляный фонарь в руке старого монаха дрожал. Выписывая причудливые круги. Трое все дальше и дальше углублялись в глубину хода, в обратную сторону.

– Отец, кто же он был? Он кто? – не выдержал молодой.

– Священник. Великий Инквизитор.

– Великий….Кто?!

– Инквизитор, назначенный Ватиканом специальной буллой. Больше я ничего не могу сказать.

– Но разве инквизиция не была упразднена?

– Официально – была. Но неофициально… Она существует. Кто же будет сражаться со злом?

– Вы чувствуете какой-то странный запах? – внезапно перебил их старый монах, и в голосе его явственно прозвучала тревога, – пахнет как будто газом.

– А, плесень! Гниль, сырость старого подземелья. Тина с реки…., – настоятель беспечно кивнул головой.

Старый монах шел последним. Фонарь в его руке дрожал все сильней. Все трое завернули за угол подземного коридора.

– Нет, действ… – молодой монах закончить свою фразу не успел.

Взрыв, оглушительный взрыв, раздавшийся в подземелье, поднял вверх огромный сноп пламени. В грохоте падающих камней потонули вопли людей. Все трое были охвачены пламенем. Они горели живьем. Превращенные в огромные, жуткие факелы, скоро они упали, погребенные под грудой камней. Взрыв в подземелье был такой ужасающей силы, что обрушился не только крутой берег реки с илистым склоном (куда выходил ход), но и ушла под землю часть построек монастыря.

К полудню следующего дня спасатели, разгребающие завалы, после долгих работ извлекли на поверхность из-под груды обломков обугленные трупы людей – троих монахов, погибших в подземном ходу. По толпе испуганных обитателей монастыря, жавшихся в полуразрушенном дворе, прокатился вздох ужаса…

– Они сгорели заживо… Сгорели живьем… – монахи переговаривались трагическим шепотом, очень тихо, словно боялись произносить страшные слова вслух.

Комиссия, приехавшая из города, постановила, что в подземелье взорвались подземные газы, скопившиеся за долгое время от отсутствия вентиляции. Газы взорвались оттого, что монахи пользовались горящим масляным фонарем. Но большинство монахов знали, что это – не правда. В подземелье была отличная вентиляция: настоятель часто пользовался подземным ходом, даже проводил через него в монастырь секретных гостей. Еще долго монахи тайно обсуждали случившуюся трагедию, тяжело вздыхая и крестясь. Строились различные версии. Но никто точно не знал о том, что именно произошло.

 

2013 год, Россия, Москва

Воздух вечернего сада был полон насыщенным ароматом цветов. В тенистой беседке, увитой розами, было особенно свежо и прохладно. Неподалеку бил фонтан. Он не мог оторвать глаз от искрящихся струй воды, переливчатых в мягком свете наступающих сумерек.

Они прошли через сад и остановились в беседке, где инквизитор жестом предложил ему сесть на мраморную скамью. Он сел, сорвал розовый бутон и принялся зачем-то мять его в руках, вдыхая терпкий, приторный запах.

– Это наш последний разговор, – голос инквизитора звучал вкрадчиво и…торжественно.

– Вы не боитесь начинать его в саду, где могут оказаться посторонние уши?

– Нет, не боюсь. На охранные системы нашей резиденции затрачены миллионы долларов. Здесь, вокруг, самая совершенная техника. Посторонних здесь нет.

– А как насчет дьявола? – он был настроен на грубо-иронический лад, ему почему-то хотелось спорить.

– Дьявол – повсюду.

– Даже в вас?

– Даже во мне.

– Ваши слова звучат как кощунство.

В этот раз настала очередь инквизитора пожимать плечами.

– Вы сказали – последний разговор. Я его ждал. Я заслужил право знать истину.

– Это право заслуживает не каждый. Дается оно не легко.

Он достал из кармана холщовый сверток и развернул, показывая крест инквизитору. Несмотря на сумерки, синий сапфир хищно блеснул, как живой глаз.

– А она заслужила? Марта Бреус? Она называла этот камень «синим солнышком»-тогда, когда была еще веселой маленькой девочкой, а не проклятой монахиней, продавшей душу дьяволу. В детстве она вряд ли понимала, что это сапфир. Этот камень был ценным для нее потому, что это был дар любви. Он значил больше всех сокровищ мира потому, что это все, что осталось от ее мамы и от ее детства. В те годы, когда она еще не умела проклинать.

– Бог простил ее грешную душу. Простил ее проклятия и злобу. Настоящий Бог прощает всё. Потому он и Бог. В этом и есть величие. Простить тех, кто служит твоему врагу.

– И Марта встретится со своей матерью?

– Возможно, она уже встретилась. Бог ее простил.

– Откуда вы знаете?

– Ты ведь уже догадался, о чем идет речь?

– Давно. Я догадался в тот момент, когда вы заперли меня в темнице. Нет никакого огненного демона. Синий камень никого не способен уничтожать. А рукопись – просто история самой Марты Бреус. История ребенка, которого лишили детства, дальнейшей жизни, на глазах которого заживо сожгли мать. Никому не причинившую зла, добрую женщину, которая была всем для своей дочери. И когда ее не стало, свет в глазах Марты Бреус погас. Там, возле догорающего костра, она прокляла Бога. Чтобы отомстить. И она отомстила – так, как описывалось в откровении Иоанна Богослова и, наверняка, в тех частях Библии, которые до сих пор не явились на свет. Речь идет о пришествии Антихриста.

– Последнем пришествии. Ты прав. Догадаться было не так уж сложно.

– А Марта Бреус? Кем она была на самом деле?

– Ты слышал о 13-ти апостолах? Для того, чтобы Антихрист пришел в мир, его появлению должны предшествовать 13 апостолов. Они готовят мир к появлению зверя. Марта Бреус была 13 апостолом сатаны и она же помогла уничтожить Антихриста во время его первого пришествии. Марта Бреус стала роковой ошибкой инквизитора, знавшего о пророчестве, и она же помогла спасти мир от зла. Марта предала своего повелителя ради любви к матери, а для Антихриста немыслим путь любви. Он требует слепого повиновения – до конца. Все, что связано с любовью – от Бога. Дьявола побеждает любовь. Любовь Катерины, матери Марты, стала той силой, что способна уничтожить все происки сатаны. 13 апостол должен быть проклятой душой. Если в его жизни присутствуют хотя бы отголоски любви, даже бывшей когда-то, это нейтрализует власть сатаны.

Сейчас я попытаюсь рассказать тебе всю правду. По древнему пророчеству, три раза Антихрист будет пытаться прийти в мир живых (а цифра три связана с христианским символом Святой Троицы). Два раза приход Антихриста закончится неудачей, в третий же раз он может обернуться удачей. Три раза: первый – время слепого, беспощадного огня. Второй – эпоха страха и чумы, черной тучей закрывающей половину мира. Третий – время золотого тельца, когда блеск золота затмит от людей изображение Бога, когда даже служители истинной веры станут продаваться за золото сатаны. Итак, если рассказать проще, то три эти эпохи, указанные в пророчестве, это: инквизиция (беспощадный, слепой огонь), фашизм (чума, закрывшая половину мира), и наше время (диктатура крупного капитала, главенствующего над миром).

Дальше – книга. Книга, о которой шла речь – не рукопись о жизни Марты, не архивы Карлоса Винсенте, а самая настоящая Антибиблия, книга, написанная как предупреждение в те же времена, когда была создана Библия. Только писалась эта книга не от Бога, а от лица сатаны. Точно так же, как существует святая Библия, для тех, кто верит в дьявола, существует ее противоположность. Тот, кто откроет проклятую книгу, ускорит появление повелителя адского пламени, т. е. единственного потомка сатаны. Антибиблия была спрятана в Святой земле, где случайно попала в руки одного из крестоносцев, затем – в руки Конрада Марбургского, который стал предвестником первого пришествия Антихриста. Во второй раз книга появилась во времена фашизма: за ней долго охотился Гитлер, но она так и не попала в руки ему лично. В третий раз книга появилась сейчас: украденная у священника, который получил ее от человека, укравшего книгу в 41 году и уничтожившего этим второе появление Антихриста, и много лет прятавшего жуткую тайну.

В Антибиблии строго записаны три ступени прихода царства Антихриста. Первая: геена огненная, поглощающая живых (инквизиция), вторая – царства страха и смерти (фашизм), третья – манна золотого тельца (время олигархов, бесчестных политиков и всех тех, кому золото заменяет Бога).

В первом пришествии книгу открыл Конрад Марбургский. Во втором – немецкий офицер Зильберт фон Геллер. В третьем – богатый бизнесмен и бесчестный политик, который и привел тебя в монастырь дьявола. Как узнал о книге политик? О ней рассказал бывший фашист Зильберт фон Геллер. Старик (бывший гестаповец) знал все о свойствах книги, ведь однажды она уже была у него в руках. Книгу у него украла маленькая девочка из секты старообрядцев в Смоленских лесах. Сама еще не понимая этого, она сделала так из любви к людям. Девочка стала невольным свидетелем сожжения жителей деревни (людей сжег именно Зильберт фон Геллер), это причинило ей такую глубокую травму, что она невольно почувствовала все зло, которое исходит от книги. Она выкрала книгу, и стала ее тайным хранителем в своей секте – на множество лет. Старообрядцы каким-то образом знали об этой книге и стали хранить ее – всем поселком. Но перед смертью девочка (уже совсем старая женщина) решила отдать страшную тайну, беспокоясь о том, как бы книга не попала в злые руки. Она доверила книгу местному священнику. Тот вначале растерялся, не зная, что делать с ужасной тайной, свалившейся на него. Он вспомнил о настоятеле одного из монастырей, который был мощным экзорцистом. Священник написал ему подробное письмо, в котором рассказывал все и спрашивал совета, что делать.

Тем временем политик во всю вел поиски книги в лесах под Смоленском, так как Зильберт фон Геллер рассказал о пропаже книги именно в тех местах. Он вышел на след священника, нанял бандитов, которые убили его и доставили ему книгу. Книга сделала его очень могущественным, и однажды он попался в свою же ловушку. Дьявол обманул его, поведав лакомую сказку о тайных сокровищах в монастыре дьявола. Но где именно находится этот монастырь, он не сказал. Так он начал поиски в Н-ском замке, послав туда Археолога. А сам отправился в путешествие по другим замкам. Надо сказать, что все в истории с книгой было очень хорошо им организовано. Он даже вел поиски через своего друга – тот якобы пытался отыскать подарок на день его рождения (какой подарок он желает, он подробно рассказал другу, беззастенчиво принеся его в жертву убивающей силе книги).

В Европу же он отправился под чужим именем, и там познакомился с тобой. Это он тебя, а не ты его, привел в монастырь дьявола. Он был связан с темными силами – не ты. На самом деле это москвич должен был привезти рукопись Марты и крест, но призрак Марты снова опередил темные силы, выбрав именно тебя, и тем обрекая врача, третьего случайного посвященного, на смерть – потому, что каждый, знающий силу монастыря, должен умереть. Умер и москвич – он наказал сам себя, ведь дьяволу нельзя верить. Он не привез ни рукописи. Ни креста, и никто его не пощадил. Ты, кстати, должен был догадаться о том, что кроется под личиной политика – его дьявольскую сущность. Он ведь не скрывал своих «отношений» с дьяволом. Создал телеигру «делай первый миллиард» со слоганом «что может быть важнее, чем делать деньги?». А медицинский центр? Ведь души младенцев, убитых во время аборта, пополняют легионы сатаны. Недаром в последнее время церковь причисляет аборт к сонму самых страшных грехов.

Теперь я расскажу тебе об Антихристе. Ты сам поймешь, когда я только начну говорить. Смотри сам: Бог-отец, Бог-сын и Святой дух. Это Святая троица. Символ крещения – святая вода. 12 апостолов новой веры – ими написана Библия, это 12 верных учеников Христа. Дальше – адская противоположность. Сатана – отец, Антихрист… ты понимаешь?

– Это невозможно! Я никогда такого не слышал! Если противоположность, то… Это дочь.

– Совершенно верно. Антихрист – дочь сатаны. дьявольская тройня, это: сатана – отец, Антихрист – дочь и адское пламя. А в качестве символа крещения выступает огонь. Именно поэтому жертвы дьяволу чаще всего приносят в пламени. Антихрист – дочь сатаны, повелительница адского пламени, демон огня, злой дух, поддерживающий адский огонь. Именно потому, что демон огня – женщина, на костре чаще всего гибли именно женщины (ведь инквизиция была первым ее любимым изобретением). Антихрист ненавидит женщин, поэтому даже сегодня все те дьявольские грехи, в которых повинны женщины (аборты, убийства детей, культ суррогатной Матеи, одобряемый обществом, и т. д.) – это проделки Антихриста. Все это ускоряет третий приход.

Дьявол – противоположность Богу, а потому в мире Антихриста все должно быть наоборот. Огонь для слуг сатаны-то же самое, что святая вода для христиан. Крещение дьяволу проводится огнем, с помощью перевернутого креста-богохульства, насмешки над Богом. Огонь – не только благо. На нем не только готовят пищу, он еще уничтожает живую плоть. Огненную казнь, сожжение на костре, придумали слуги сатаны, шпионами затесавшиеся в ряды христиан. Сжигая невинных людей, они служили огненное крещение, огненную тризну дьяволу.

Катары и люцифериане, обладавшие тайными знаниями, догадывались об истинной сущности Антихриста. Кстати, дьявол искусно мистифицирует мир столько веков, заставляя думать, что его единственный потомок – сын.

Катары и люцифериане мало разбирались в тонкостях, так как в основном это были безграмотные крестьяне. Поэтому они считали всех женщин потомками дьявола, и боялись вступать с женщиной в половую связь. Они боялись того, что какая-то из них может оказаться Антихристом. Они не понимали главного: Антихрист – это не земная женщина, не человек. Это зверь, который рядится в шкуру человека (впрочем, у нее это пока плохо получалось). Антихрист – это самка зверя, способная зачать мир зла. Она не рождена земной женщиной, а появилась в аду, среди адского пламени, повелителем которого она является.

Антихрист – не человек, но, чтобы прийти к власти, ему нужны люди. 13 проклятых душ, которые сами отдадут себя, причем добровольно, в руки сатане. В первом пришествие 13 апостолом стала Марта Бреус. Во втором – Зильберт фон Геллер. В третьем…

– Москвич.

– Совершенно верно. Политик. Тот, кто вызвал к жизни страшную тень зверя. Я рассказал тебе почти все. Осталось совсем немного. Мы войдем в дом, где я дам тебе прочитать всю хронологию событий третьего пришествия Антихриста. И после этого ты поймешь, что ты, случайно посвященный в эту тайну призраком Марты Бреус, никогда не сможешь сразиться со зверем. К сожалению, эта битва – не для тебя.

 

2013 год, Россия, Москва

– Это библиотека?

Он загляделся на высокие стеллажи, полные всевозможных книг, уходящие под высокие своды потолка.

– Нечто вроде. Здесь собрана часть наших архивов, – в голосе инквизитора прозвучало тщеславие, которое он не дал себе труда скрыть, – это очень ценные книги и рукописи, собранные за множество веков. Здесь есть даже книги из секретной библиотеки Ярослава Мудрого – самой загадочной тайны из мира книг.

– Библиотека Ярослава Мудрого считается потерянной.

– Мы нашли часть ее, так же, как летописи других древнерусских князей.

– И вы, конечно, не собираетесь все это возвращать.

– Драгоценные книги принадлежат церкви. Страны, политики, золото – все это ничто. Книги – единственное, что имеет смысл. Когда-нибудь люди это поймут.

Инквизитор усадил его за стол, затем поставил перед ним современный ноутбук и открыл нужный файл.

– Здесь все, что касается материалов дела о третьем пришествии Антихриста. Это следует прочитать. Здесь ты найдешь не только то, что касается священника из Смоленской области, которого ты сжег заживо. Здесь так же история другого священника, впервые обратившего внимание на утреннюю звезду – звезду Люцифер, которая не исчезла с восходом солнца. Он сопоставил все символы и открыл то, что хранилось лишь в секретных службах Ватикана. Еще – история смерти одного провинциального журналиста, случайно приоткрывшего завесу над истинной сущностью знаменитого политика. Он так же, как и священник из Смоленских лесов, решил искать спасение у экзорциста в монастыре, но не успел. Этот экзорцист так же мертв. Очень жаль… Он сотрудничал с нами. Всегда существовала тайная связь между церквами различных концессий в борьбе с дьяволом, с исполнением пророчества об Антихристе. Он входил в эту организацию, и очень нам помогал. Ты прочитаешь здесь все это, а так же многое другое. А потом постараешься забыть как можно скорей.

– Забыть? Почему?

– Потому, что тебе совершенно не зачем думать об этом. Ты не посвященный. Ты стал избранным совершенно случайно. После того, как ты узнаешь всю правду, ты отдашь мне крест и поедешь домой. Билет на самолет уже заказан. Ты благополучно уедешь из страны, тебя никто не станет больше преследовать.

– А борьба с Антихристом? Разве не ради этого Марта выбрала меня?

– Нет, не ради этого. Ты ничего не сможешь сделать. Более того – ничего делать ты не должен. Выбор ее был случаен, и ничем не обоснован. На карту поставлено слишком многое. Вмешательство неопытного человека может привести все к трагедии. Вместо того, чтобы помочь, ты можешь все погубить. Ты должен уехать, и предоставить все нашей церкви. Слишком долго мы шли к этой последней борьбе. Слишком много убийств совершили, чтобы теперь отступать. Ты – помеха, и если ты вздумаешь мешать нам, мы, не задумываясь, эту помеху устраним.

– Вы убьете меня?

– Мы не остановимся перед убийством.

– Это странная комната…. Здесь нет окон.

– В этой комнате поддерживается специальный климат – контроль. Воздух может убить книги. Они слишком цены.

– А пожар?

– Если датчики обнаружат в воздухе посторонние примеси, автоматически откроется отверстие в потолке, через которое книги будут эвакуированы без промедления.

– Понятно. Значит, вы не выпустите меня из этой комнаты.

– Нет. Все зависит от твоего решения. Ты скажешь мне его после того, как все прочтешь. Если ты дашь мне слово больше не вмешиваться в вручишь мне крест, прямо отсюда ты будешь доставлен в аэропорт. Если же ты примешь другое решение….

Он посмотрел в холодное, решительное лицо инквизитора.

– Вы не собираетесь меня отпускать. Вы приняли решение меня убить. Вы лжете, все время. Я не выйду отсюда, так? Вы решили меня убить. Здесь мне придется ждать конец, так? В ваши планы не входит меня отпускать.

– Что ж… Так будет лучше для вас. Мне очень жаль, но ты действительно отсюда не выйдешь. Ты будешь заперт здесь до тех пор, пока не закончится кислород. А когда это произойдет, комната превратится в некое подобие сейфа. Ты просто задохнешься.

– Вы расчетливый, хитрый, жестокий палач.

– Виноваты ты сам. Тебе не следовало вмешиваться во все это. Я предупреждал тебя: тот, кто узнает правду о пророчестве – умрет. Мне жаль…

– Снова ложь. Вам ни капли ни жаль. Все это – просто игра слов. Вы собираетесь убить меня потому, что в архивах Карлоса Винсенте содержалось упоминание о великом воине. Этот воин – я.

Внезапно инквизитор побледнел, лицо его исказилось, и с силой, неожиданной для такого старческого тела, он схватил его за руку.

– Какой воин?! Что ты имеешь в виду?! Что ты можешь знать?!

– Из одной рукописи, найденной в Н-ском замке, выпало маленькое письмо – записка на языке катаров. Его никто не заметил – кроме Археолога, который решил перевести его чисто из спортивного интереса. Речь шла о мстителе, который придет в третий раз. О великом воине, справиться с которым будет невозможно – что-то вроде. Текст был достаточно обрывистый и запутанный, но главный смысл я уловил. Наверняка речь шла о воине, который уничтожит антихриста, так? И этот воин – я. Только мне под силу это сделать. Но вот вам – вам совсем не выгодно его уничтожать. Пока существует Антихрист, есть смысл и в вашем существовании, ведь вы живете ради него. А нет его – нет и вас, в вас отпадет весь смысл. Вот поэтому вы и решили убить меня, так как я представляю для вас угрозу! Вы молчите, зная, что я прав!

Инквизитор молчал, но лицо его стало страшным. Глаза метали молнии, на скулах выступили желваки.

– Пропади ты пропадом! – голос инквизитора дрожал, произнося непривычные для него слова проклятия, – отправляйся прочь, в ад!

Внезапно он резко взял себя в руки – перемена так же была страшной.

– Я прощаю тебе твои грехи и благословляю твою проклятую душу. Умри с миром. Аминь.

Потом наступила темнота. Все внезапно провалилось в темноту. Но так длилось очень недолго. Вскоре впереди забрезжила полоска света, а затем в комнате вновь появилось привычное освещение. Но только в этот раз в комнате уже не было никаких дверей. Инквизитора тоже не было. Он остался один. На столе тускло мерцал экран включенного ноутбука. Он был окружен высокими стеллажами с книгами – в комнате, полной бесценными сокровищами человеческой мудрости, которая должна была стать его могилой.

Внезапно внимание его привлек какой-то странный предмет. Предмет лежал возле одного из стеллажей слева. Он медленно пошел туда. Это была кукла, та самая деревянная кукла маленькой Марты Бреус, которую он уже видел прежде. Нагнувшись, он поднял ее, сжал в руках… На его губах появилась тень невольной улыбки, и он тихонько прошептал про себя:

– Ты права…. В куклы не играют в монастырях.

Чтение заняло у него меньше часа, и к концу этого часа он почувствовал, что в помещении становится труднее дышать. На лбу выступила испарина, стало темнеть в глазах. Кислорода становилось все меньше, и он понял, что казнь началась….

Отыскав на полках самые старые из книг, он разложил их на столе, вверх раскрытыми желтыми страницам. Затем медленно снял крышку с задней панели ноутбука. Чтобы выбить искру, потребовалось несколько проводов… Страницы вспыхнули желтоватым пламенем. Начался пожар. Вскоре запылали нижние полки стеллажей. Вверх поднялись черные клубы дыма. В потолке открылся люк, и стеллажи поплыли вверх. Уцепившись за полки (предварительно сбросив с них книги), он поднимался вместе с ними.

Вскоре он был на крыше – в том месте, куда эвакуировались стеллажи. Внизу пылали остатки драгоценной библиотеки… Он не стал ждать, пока поднимется паника. Перемещаясь пригнувшись, он добрался до противоположного конца длинной крыши, откуда был виден забор, ограждающий всю резиденцию. Быстрый прыжок – и он приземлился на крышу забора, а затем перекинулся вниз.

Через несколько минут он уже мчался сквозь лес, ограждавший сельскую дорогу, рассудив, что именно по дороге кинется погоня – в первую очередь. Ему повезло: вскоре показались высотные дома. А еще через время он стоял в переполненном, душном автобусе, рассудив, что никто не посмеет тронуть его с таким количеством людей, и ехал по направлению к городу.

Он остановился в небольшой привокзальной гостинице (возле одного из вокзалов), где никто не спрашивал у него документов. И, добравшись наконец-то до убогого, паршивенького номера без удобств, с плохо закрывающейся дверью, рухнул на кровать, чтобы на пару часов забыться тревожным, тяжелым, мучительным сном.

 

2013 год, Россия, Москва

Он остановился напротив высокого серого здания, вверх которого уходил в пустоту, и подумал (мысль мелькнула просто так, по привычке), что, должно быть, в фонде крутятся сумасшедшие деньги. Сколько стоит такое восьмиэтажное здание в центре Москвы (очень внушительное, хоть и старой постройки), было даже страшно предположить. И весь этот дом, все эти восемь этажей, которых почти касался низко нависающий над городом туман, принадлежали благотворительному фонду.

Он сверился со своей записью – адрес был верный. Все так и было, он пришел именно сюда. Он стоял, глядя на разноцветную светящуюся рекламу медицинского центра. На улице нечем было дышать из-за скопления людей и машин. Машин было столько, что, казалось, по мостовой течет какая-то особая разноцветная, металлическая река. Расплавленный металл разных цветов, примыкающих вплотную друг к другу. И над всем эти пламенели огромные буквы рекламы: «мы решим те проблемы, о которых вы боялись спросить».

Он вспомнил красочную брошюрку, которую рассматривал совсем недавно. С каким-то особым, внутренним отвращением он с трудом удерживал ее в руках. Как и все, связанное с миром этого благотворительного фонда, брошюрка выглядела аляповато и дорого. Яркие краски, дорогая бумага, миллионные тиражи, аляповатые слова…. Это была реклама медицинского центра, который занимал первые этажи благотворительного фонда (первые два этажа).

Реклама медицинского центра при фонде обещала быстро и качественно решить самые деликатные проблемы, о которых никто обычно не решался говорить вслух. Громоздкий текст громко вопил с глянцевых страниц о том, что они – одни из первых открыто решают проблемы такого рода. Самые интимные мировые проблемы….. Из рекламы следовало, что центр занимается решениями проблем пропущенных беременностей (т. е. абортами на любом сроке) и одним из самых тяжелых мировых вопросов – проблемой суррогатного материнства. Как он понял, в центре существовал целый «штат» женщин, готовых зачать ребенка по заказу, а затем его продать. Суррогатное материнство и аборты. «Без лицемерного ханжества и преступной морали запретов, цивилизованными методами с помощью современных научных средств, мы сделаем так, что ваша жизнь вновь станет счастливой, и из нее исчезнут проблемы, просто убивающие завтрашний день. Мы помогаем без лишних слов. Наша помощь реальна. Мы решим то, о чем вы боялись даже спросить».

Он с отвращением отбросил от себя этот кусок бумаги (ему вдруг показалось, что он пахнет мертвечиной, самым настоящим запахом смерти), он оделся и вышел на улицу. Он ошибся: медицинский центр занимал не два, а целых три этажа. А на месте парковки застыла вереница дорогих иномарок. Текст рекламы на светящемся бигборде был менее навязчивым, но отражал то же самое. Впрочем, из толпы прохожих, спешащих по улице, никто не поворачивал на него головы.

Через двадцать минут он сидел в кабинете главврача: мужчины лет 40-ка, больше похожего на солидного бизнесмена (к примеру, на главу нефтяной компании или президента швейцарского банка), чем на медика. Все произошло быстро потому, что он выглядел так, как было необходимо: солидный иностранец, впервые оказавшийся в таком неприятном положении.

Вот уже 10 минут главврач успокаивал его, уговаривая взять себя в руки и довериться ему полностью – как делали множество людей, в том числе и его соотечественники.

– Видите ли, наша проблема очень деликатна, – он актерски потупил глаза вниз, – мы с женой мечтаем о ребенке, но, к сожалению, жена не может иметь детей.

– Ну, для вас это наверняка не проблема. Вы молоды, можете встретить другую женщину, и…

– К сожалению, этот вариант полностью исключен. Моя жена наследница очень крупного состояния, и развод невозможен. Мы хотели бы получить ребенка другим способом. Я говорю о суррогатном материнстве.

– О, конечно, это именно та проблема, которую мы можем решить.

– Но есть определенная трудность. Мы хотели бы, чтобы внешне ребенок был похож на нас, на меня и жену. Определенный цвет волос, глаз… творческие, интеллектуальные способности…

– Это как раз и не должно вас беспокоить. У нас есть целый каталог, и вы сможете подобрать необходимый портрет будущего донора.

– Мне бы так же не хотелось, чтобы…донор была из низших социальных слоев. Ну, вы понимаете, о чем я…

– Что вы! Все наши женщины с высшим образованием, высоким интеллектуальным коэффициентом! Они занимают определенное положение в жизни, все абсолютно здоровы, имеют своих детей.

– Высшее образование?! Имеют своих детей?!

– Конечно. Все на высшем уровне.

– А… их семьи не станут возражать?

– Ну что вы! Семьи даже не узнают об этом. Обычно женщина говорит своей семье, к примеру, что на несколько месяцев отправляется в зарубежную командировку. У нас есть специальный пансионат за городом, в котором доноры живут все время, пока вынашивается беременность. А срок командировки для них зависит от состояния беременности и отношений в семье: некоторые уезжают в пансионат сразу после зачатия, а некоторые – на 3–4 месяце беременности. В пансионате они наблюдаются до родов, а затем возвращаются домой, когда все закончится.

– Должно быть, выбор доноров у вас небольшой.

– Наоборот, очень большой! От желающих нет отбоя! Взгляните сами!

Главврач протягивал ему толстенный альбом-книгу (не меньше 400 альбомных страниц).

– Что это? – от удивления его глаза чуть не полезли на лоб.

– Это первая часть нашего каталога. Всего таких частей три.

– Я…. Я должен подумать… – он едва сдержал себя в руках, – я вам перезвоню..

– О, пожалуйста! Никогда не следует торопиться.

Когда он выскочил на улицу, чувствуя себя так, словно еще 10 минут в этом аду, и он задохнется, его все еще преследовал навязчивый голос врача.

Он остановился на каком-то перекрестке, и несколько секунд простоял, закрыв руками лицо. Старенький священник, впервые увидевший звезду Люцифер…. Он узнал об этом священнике, прочитав в одной из книг инквизитора (вернее, прочитав его хронологию событий). Старенький священник отговаривал женщин делать аборты, рассказывая о том, что дети, уничтоженные во время абортов, пополняют легионы воинства сатаны.

«Проклятые души, уничтоженные ненавистью…. С момента смерти они проклинают тех, кто их убил, и отправляются туда, где их ненависть станет оружием, возможностью отомстить. Люди сами пополняют армию дьявола, а потому воинство сатаны, его легионы неисчислимы. Оно пополняется с каждым днем, готовясь к последней битве, к третьему пришествию Антихриста, когда рухнет земной мир. Аборт – это самое страшное преступление потому, что невинная душа вместо того, чтобы стать, если ей суждено, ангелом и идти к Богу, отправляется прямиком к дьяволу. Маленькие дети, умершие при родах или в детстве, даже если они не были крещены, становятся ангелами и Бог принимает их в свои объятия. Дети же, убитые во время абортов, лишены этого права, поэтому они отправляются прямиком к сатане».

Про суррогатное материнство он вообще не мог думать… Он вспоминал только то, что вычитал в древних книгах: больше всего на свете Антихристу и сатане ненавистна любовь, и особенно любовь матери к своему ребенку, ведь нет ничего более величественного и святого, чем любовь, возникающая между матерью и ее ребенком. Эта любовь одна способна убить дьявола. Когда же женщина предает самое святое и отталкивает от себя свое дитя как ненавистную раковую опухоль, Антихрист укрепляется в своем могуществе и приближает свое царство. Это именно то, что радует его душу – особенно, когда дитя продается за золото, ведь именно деньги, золото во все века было главным оружием дьявола. Выходит, мир неуклонно сам приближает царство дьявола к себе. Он вдруг подумал, что весь мир вокруг и есть монастырь дьявола – лицемерное место, где, сами того не ведая, люди служат молитвы сатане. Недаром у катаров, которые знали о грядущей опасности, существовала пословица: «дьявол обожает монастыри».

Он вспомнил пророчество о третьем пришествии: о золоте, о золотом тельце, когда золоту станут поклоняться больше, чем Богу, и рано или поздно вместо Бога останется только злато, вытеснившее все святые правила и имена. Золото вытеснит Бога, и Антихрист въедет в мир на золотом тельце. На золотом тельце, политом кровью, когда матери убивают и сами продают своих детей….

Антихрист – существо, носящее обличие женщины, но ненавидящее все, что связано со способностью женщины свято любить. А свято любит женщина только тогда, когда производит на свет ребенка….

Еще он помнил историю марты Бреус – историю 13, проклятого, апостола Антихриста. Марта Бреус прокляла Бога, чтобы отомстить за смерть матери, но именно любовь матери, сильная даже после своей смерти, сумела ее спасти. Это был второй и самый серьезный просчет существа, так стремящегося войти в живой мир, поправ все то, что делает его живым, в том числе и материнскую любовь.

Отдышавшись, он медленно пошел вниз, в никуда, вспоминая не только истории проклятий, которые наслушался за последние дни. В его памяти были все еще четко живы ночи, когда, приоткрыв скрипучую дверь детской, он на цыпочках заходил в теплоту маленькой спальни, прислушиваясь к бальзаму тихого дыхания своей спящей дочери, самому прекрасному звуку из всех. Этот звук дыхания ребенка, разметавшегося по кроватке во сне, делал его сильнее целого мира – самым сильным, счастливым, могущественным, великим… Ему был подвластен весь мир! Он был Ангелом. Ангелом, который, распрямив свои руки-крылья, медленно летит над спящей землей.

«Мы решим те проблемы…»….. Проблемы. Сердце, бьющееся в детской кроватке – проблемы…. Он шел вперед, не замечая людей, попадавшихся навстречу, как не замечал и своих слез, беспрерывным потоком струящихся по его обветренному лицу.

 

2013 год, часовня

Шоссе было мрачным. Возможно, эту мрачность ему придавал раскинувшийся по обеим сторонам дороги густой лес. Маленькая машина с зажженными фарами мчалась в одиночестве по ночному шоссе. С водителем ему повезло. Это был молодой, симпатичный парень со старым автомобилем и прекрасным английским. Очень разговорчивый, большой любитель поговорить. Парень трещал без умолку всю дорогу – но это не мешало, напротив. Это было большим плюсом – тем самым, по которому возле одного из центральных вокзалов он выбрал его. Болтовня отвлекала от мрачных мыслей, позволяла острей сосредоточиться на цели без ненужных сомнений и мешала надолго оставаться наедине с собой. На поезде к нужному месту, как только началось загородное шоссе, парень вдруг приуныл и стал отмалчиваться….

– Не хорошее место… – плюнул сквозь зубы в раскрытое окно, – паршивое…..

Он вспомнил фотографии, которые нашел в Интернете. Место было довольно известное, о нем было написано много. Нужная часовня находилась на сельском кладбище.

Местность за городом представляла собой бывшее село, на которое уже начали наползать новостройки-многоэтажки. Кладбище было старинное, его закрыли несколько лет назад и уже никого не хоронили. Но старые могилы остались.

Часовня была памятником дочери местного помещика, умершей в 8-летнем возрасте от брюшного тифа. В память дочери богатый помещик построил эту часовню в 1893 году. Чудом часовня простояла столько лет, пережила несколько войн. Среди местных жителей кладбище пользовалось очень дурной славой, его называют проклятым местом. Например, ночной сторож одного предприятия, цеха которого расположены поблизости, несколько раз видел группы людей в черной одежде, которые иногда появлялись на кладбище по ночам. Он без обиняков заявил, что это были сатанисты. Один раз он даже видел, как группа молодых людей сопровождала в часовню мужчину средних лет в длинном черном балахоне, на лбу которого кровью был нарисован перевернутый крест. В секте сатанистов знак перевернутого креста на лбу носят только те, кто занимает какую-то высокую должность (учитель, первый черный апостол учителя и т. д.). В местном отделении милиции знали, что на заброшенном кладбище собирается секта сатанистов. Но они считали сатанистов просто безвредными придурками, и не обращали на них особого внимания. Они были убеждены, что все это лишь подростковые глупости: легкие наркотики, пляски в голом виде под безумную музыку, секс, бормотание бессмысленной мистической чуши и т. д. Правда, на кладбище пару раз обнаруживали трупы подростков, одного даже с перерезанными венами, но местные полицейские были твердо уверены, что это либо передозировки, либо самоубийства в наркотическом дурмане.

Машина мчалась по ночному шоссе, далеко позади оставив сверкающие огнями многоэтажки современного мегаполиса.

– Почему паршивое?

– Местные жители верят, что кладбище проклято. Я знаю эти слухи, у меня тут тетка живет. Говорят, после смерти дочери богатый помещик (на территории его поместья и было расположено кладбище) проклял это место. С тех пор там разные гадости происходят, хотя кладбище закрыли давно. Странный вы человек, едете в такую жуть на ночь глядя. Ну, да дело-то не мое… Да совсем вот недавно очередная гадость случилась! Там жуткий пожар был. Рядом с кладбищем дачный поселок строят. Строители жили в вагончиках. Вообщем, загорелись вагончики и перекинулись на деревянные дачные дома. Несколько домом под чистую выгорело! А в одном семья целая погибла: муж, жена и четверо детей. Ночью это было, спали они. Так, в своих постелях и сгорели заживо. И рабочие, конечно, сгорели, которые из вагончика не успели выйти. Народа много погибло. Кошмар! По телевидению, по всем каналам показывали, газеты, радио – кого тут только не было! Жуткий такой пожар. Самый страшный за последние годы. Говорили, что поджег рабочий один, которого со стройки выгнали. Напился, решил отомстить и поджег. Но местные верят, что это с проклятого кладбища огонь пошел. Хотя чушь это, по-моему.

Наконец впереди показалась чугунная покосившаяся ограда. Машина резко затормозила.

– Все, приехали. Спаси Господи! Место какое жуткое… Вот высажу вас – и быстрей обратно, в город….

Он расплатился и вышел в ночь. Сверкнув фарами, машина умчалась на скорости не меньшей, чем 150 километров в час. Он вдохнул свежий ночной воздух, полный запахов хвои, и огляделся. Лес был сбоку. Вдалеке тревожно закричала какая-то ночная птица, и тут же смолкла. Он стоял перед оградой старого кладбища. Ворота были заперты на замок. Замок висел на тяжелой ржавой цепи. Он тронул цепь, потянул за конец…..Цепь снималась легко. Прямо с замком. Он бросил замок в кусты, и обмотал цепь вокруг руки. Теперь он чувствовал себя как-то спокойнее. Ворота поддались с резким жалобным скрипом. Шагнув вперед, он быстро пошел по земляной дорожке, густо поросшей сорняками и травой.

По обеим сторонам белели мраморные памятники, покосившиеся могильные кресты, вывороченные каменные глыбы очень старых могил… Из-за туч вышла луна, освещая серебристым щедрым светом пейзаж, казавшийся в этом мерцании призрачным. Он не знал, куда идти, поэтому шел прямо вперед, слушая, как хрустит под ногами трава, прислушиваясь к гулкому собачьему лаю, бывшему где-то очень далеко. Вдруг он увидел очертания какого-то памятника, возвышающегося над всеми остальными. Ускорил шаг. Вскоре он различил красивого ангела на крыше часовни, с крыльями за спиной и печальным лицом. Ангел почему-то показался ему похожим на маленькую Марту Бреус. Он остановился, внимательно разглядывая ржавую калитку, закрывавшую вход в часовню. Калитка была приоткрыта, словно ждала его.

Внутри часовни пахло плесенью. Было очень тесно, и, не натыкаясь на стены, можно было сделать лишь несколько шагов…. Посередине лежала расколотая могильная плита. Один край был немного сдвинут в сторону. Опустившись на колени, он прижал ухо к холодному мрамору. Ему вдруг почудился приглушенный шум. Но, возможно, это было просто иллюзией, призрачной галлюцинацией, навеянной фантастичностью окружающей его обстановки. Резко поднявшись, он принялся отодвигать в сторону плиту, прилагая большие физические усилия, волнуясь, хватит ли его силы…. Край плиты отодвинулся. Замерев, он вглядывался в лестницу, которая была перед ним. Лестницу прямо под могильной плитой, которая вела вниз. Сжав крепче цепь, он пошел по осклизлым ступенькам, осторожно держась за стены. Но на нижней ступеньке остановился.

До него отчетливо доносились приглушенные голоса. Он оказался в маленьком коридоре, заканчивающемся закрытой дверью. А на одной из стен, к огромному его удивлению, висела электрическая лампочка, и под ней – самый настоящий выключатель! Не раздумывая, щелкнул выключателем. Коридорчик и лестницу залил ослепительный свет. Впереди действительно была дверь – деревянная, но закрытая плотно. Он приблизился к ней. Голоса зазвучали все отчетливей, все сильней… Он легонько толкнул дверь рукой, и она чуть приоткрылась, пропуская полоску яркого света – ясное доказательство присутствия людей в подземелье.

Теперь, вблизи, он ясно различал голоса (вернее, то, что они пели) – он слышал (и не раз) и звуки, и мелодию. Все это было знакомо ему просто до жути. Он слышал и знал жутковатый напев: по мистическому, полному тревог и сомнений замку, по смерти лучшего друга и в те моменты, когда истинное зло (без прикрас, фальшивых масок и искусственных сомнений) смотрело прямо на него. Он знал это лицо – настоящее лицо зла.

Этот речитатив пугал. Теперь он знал, что эта жуткая песнь – тоже своего рода молитва. Молитва дьяволу, которого по праву можно было бы назвать богом зла. Он вдруг подумал о том, как неправильно люди думают о зле, ища в этом понятии какую-то пугающую абстракцию. Хотя на самом деле дьявол – это прежде всего два главных понятия, две вещи: ложь и не способность к любви. Он вдруг подумал о том, что вся история о монастыре дьявола с пугающей точностью укладывается в две этих вещи. Ложь, самообман, нелепая глупость тщеславных тупиц, решивших вызвать зло, ничего не зная об этом. И чудовищный эгоизм, переросший в полную не способность, и даже отторжение любви.

Там, где ложь, чаще всего гостит смерть. Он вздохнул и решительно толкнул дверь. Какая разница… Его путь был предрешен заранее. Только один.

Вначале ему показалось, что он снова оказался в церкви. Но впечатление было обманчивым потому, что везде возвышались перевернутые кресты. Это был огромный зал, полный ослепительного света. В нем горели не только зажженные черные свечи, но и на стенах – электрические фонари. Древние магические приспособления в виде черных свечей прекрасно уживались с современными электрическими лампами. В центре зала возвышался алтарь. На возвышении, затянутом черной материей, стоял огромный, позолоченный, перевернутый крест. На позолоте ясно были видны темно-бордовые подтеки. Для себя он просто констатировал факт, что это кровь. Стены были украшены теми же иконами, которые он уже видел в мистическом замке. Те же сумасшедшие глаза, дикие лица, перекошенные в крике рты.

В центре зала, перед алтарем, стояла достаточно большая группа людей. В основном, это были молодые мужчины в одинаковой черной одежде. Судя по их напряженным, застывшим позам, этим жутковатым речитативом они молились перед своим идолом. Они обернулись, когда он возник на пороге, и бесстрастно, ничего не выражающими глазами взглянули на него. Он же едва сдержал крик. У всех стоящих в этом зале людей были абсолютно одинаковые лица! За его спиной раздался громкий стук захлопывающейся двери, и он поневоле обернулся. Дверь исчезла. За ним была черная, гладкая, сплошная стена.

Он сделал решительный шаг вперед и несколько человек из этой группы пошли к нему. Но затем остановились. Потом все остальные отвернулись от алтаря. Грудь в том месте, где она соприкасалась с карманом его куртки, хранящим сверток с крестом, жгло как огнем. Магический предмет (крест с синим сапфиром) жил словно бы своей жизнью. Невольно прикоснувшись к куртке, он хотел почувствовать твердость дерева, но пальцы его нащупали что-то пористое, мягкое, словно крест налился невидимой силой и стал живым.

Он знал приказ, звучащий в их пораженном мозгу. На самом деле этот приказ мог быть только один: убить его, любой ценой – убить. Он усмехнулся, сжимая в руке цепь: это будет не так просто сделать! В тот же самый момент безликие привидения поднялись в воздух. Это было его вторым настоящим потрясением. Первым стало мгновение, когда у всех он разглядел одинаковые лица. И вот второе было теперь. Они поднялись на несколько сантиметров над полом и двигались теперь так, словно плавали в воздухе.

Движения были плавны и выразительны, но в то же время полны угрозы. И если б не угроза, он даже восхитился бы непонятной красотой происходящего, нереальной красотой тел, двигающихся в воздухе так, словно находились по-прежнему на полу. Они плыли как фигурки в компьютерной игре, и уже через мгновение он оказался в их плотном кругу. Они окружили кольцом, отрезав любые пути к отступлению.

Впрочем, он и не собирался отступать. Сзади второе кольцо выросло за первым: двойное кольцо оцепления, фигуры, стоящие друг за другом. Вдруг он почувствовал, как его грудь словно обожгло болью. Рана на груди заныла, запульсировала, словно наливаясь огнем. Инстинктивно он прикоснулся к груди: боль находилась на том самом месте, где в кармане куртки лежал сверток. Он сжал этот сверток, почувствовал пульсирующую ткань (теперь он ни за что не смог бы назвать это деревом!) креста и поднялся в воздух, не понимая, что происходит. Крест поднял его над землей. Теперь он был на том же самом уровне, что и они.

Глаза окружавших его засветились красным дьявольским огнем. Вспыхнули разом, как по команде. Он вдруг вспомнил давно забытые слова из прошлого: бой – это тоже искусство. Хороший бой сравним с настоящим искусством. Как картина. Как мелодия. Как танец. Он знал это раньше, знал – и теперь. И эта истина знания словно подарила ему новые силы. Бой может быть настоящим искусством, даже тот, имя которому – смерть.

Он прикрыл глаза, чувствуя, как его клетки заполняются льдом. Лед был залогом его настоящей победы. Ледяное спокойствие перед боем, и отражение мыслей, движений противника, словно в холодной воде озера, и благодаря этому – предугадать реакцию врага. Когда-то он думал, что бой – это ярость. Думал так, когда еще ничего не знал. Но только с опытом, с первой кровью болезненных поражений он понял, сто истинная ярость боя настоящего мастера – это лед в жилах. Бой пришел как откровение, пришел великим вдохновением и победой из прошлого. Словно груз его лет, полных тренировок и побед, вдруг превратился в живые существа и плечом к плечу стал за ним. Теперь он снова был холодной водой, отражая кольцо чужой ненависти, бессильное против его мощи. И, решительно взглянув в лицо смерти, взмахнул цепью.

Это был только один удар, но двое справа свалились вниз. Вторым ударом он расчистил себе пространство, поразив еще двоих. Следующему кольца цепи выбили глаза и с окровавленным лицом, превратившемся в маску уничтоженного чудовища, он стал падать вниз, захлебываясь истерическим воплем. И этот вопль, набухая и пульсируя, еще долго вибрировал прямо в его ушах. Его тело набрало скорость, словно в воздухе он терял весь свой вес. Он превратился в отчаянный вихрь, в смерч, сметающий все на своем пути, в ураган безудержной ярости, которую позволяло контролировать его ледяное спокойствие, и оттого эта ярость была намного сильней.

Цепь двигалась по кругу, сжившись с его рукой, став живым продолжением его тела….. И тогда головы его врагов скатились вниз на землю, а три лишенных головы тела неподвижно застыли внизу, на земле…. Он не помнил, как опустился обратно на землю. Просто ощутил, что стоит на земле. А потом – что-то липкое на руках и лице, что-то скользкое, вязкое под ногами. И посреди всего этого стоял он один. Только он.

После смерти их лица стали обыкновенными – индивидуальные, отличные друг от друга, настоящие лица людей. Большинство из них были мальчишками. Накачанные отчаянные мальчишки, и он ясно видел удивление, застывшее в их разных (по цвету и по форме) глазах. И капли крови в волосах – черных, русых, рыжеватых, каштановых локонах, коротких стрижках под ежик, цвет волос на которых было не различить. Так упав, они остались лежать, став совершенно нормальными после смерти, и горький ком, сжавший ему горло, был таким, что ему захотелось лежать среди них.

Он с трудом разжал одеревеневшую руку, и цепь с тихим звоном упала вниз, в подсыхающую лужу крови. Не соображая, что делает, он автоматически вытер со своего лица их кровь.

 

2013 год, часовня

– Папа!

Свет померк. Все вокруг погрузилось во тьму, словно вдруг, разом, погасли все свечи. Он застыл на месте, словно пригвожденный к земле, чувствуя себя так, словно ему предстоит самая мучительная из всех существующих казней, и уже не видел свежую кровь, медленно стекавшую вниз с его рук.

– Папа! Ты пришел за мной, папа!

От черного алтаря отделилась знакомая детская фигурка, и медленно двинулась вперед, протягивая руки к нему. Все его существо вдруг затопила страшная, разрывающая все радость… И, не понимая, что делает, он шагнул к ней.

– Папа, это я! Папа!

Она простила то, что он был жив. Жив все эти годы. Из его горла вырвалось хриплое, каркающее рыдание – словно из тела навсегда уходили остатки души. Все застыло вокруг: время, ощущения, мысли. И уже не казалась такой непроницаемой страшная, застывшая чернота.

– Подойди к ней. Что же ты, иди смелее.

Голос, раздавшийся следом, заставил его замереть. В этом голосе не было ничего человеческого, и он вдруг понял, что слышал его сотни, тысячи раз… Слышал в глубинах своей души – все чаще и чаще в последнее время.

– Она ждет тебя. Иди.

На него повеяло холодом, но это было не просто понижение температуры. От этого замогильного холода стыли кости и кровь, вены превращались в растянутые веревки, а от прошлого больше не было ничего. Ничего, кроме черных глубин бездны, вдруг раскинувшейся перед ним, и от того, чтобы вступить в эту ужасающую бездну, его отделял только один шаг.

– Ты прав. Она простила тебя. Она простила то, что ты жив. Иди. Она пришла за тобой.

Он хотел что-то сказать, но не смог. Слов не было, горло заледенело, и из него не мог вырваться ни один звук. По всему его телу прошла крупная дрожь – словно его заживо опускали в могилу.

– Не бойся, иди к ней. Я отдаю тебе ее. Бог отнял ее у тебя, я ее отдам. Отдам – почему, ты знаешь.

– Нет… – это было единственным, что он смог вытолкнуть из себя, и после этого дар речи вновь вернулся к нему, – нет… Моя дочь мертва.

– Я умею воскрешать мертвых.

– Ты мнишь себя Богом, но это не так.

– Разве? Я давным-давно Бог… Для тебя.

– Это не правда!

– Бог отнял ее у тебя, я ее отдам.

– Изыди, сатана! В тебе нет ничего от Бога! Изыди прочь!

Серебристый катер медленно плыл по воде, где бумажные кораблики кружились в дождевых водоворотах, запущенные руками его дочери…. Отблеск вновь вспыхнувших свечей отразился на ее ярком платье – там, где она по-прежнему протягивала руки к нему.

Он зарыдал, обхватив голову руками, и эти рыдания навсегда вырвали его сердце, а поток раскаленной жидкости, хлынувшей из его глаз, смыл с рук еще теплую кровь… Детская фигура исчезла. Теперь от черного алтаря отделилась фигура женщины, закутанная в длинное, плотное покрывало темного цвета. Оторвав от головы руки. Он увидел, что у фигуры не было лица. Там, где должно было находиться лицо, был только темный провал, в котором, как живые, мелькали раскалено – красные, зловещие точки.

– Изыди, сатана! – из его горла вырвалось хриплое рычание, – изыди прочь!

– Ты давным-давно принадлежишь мне.

– Ты не боишься, что я уничтожу тебя? Сотру с лица земли?

Он услышал ее горький издевательский хохот. И вокруг все исчезло. Он вновь был в темном зале монастыря. Теперь (он это знал) – монастыря дьявола. Он слышал зловещий речитатив, видел руки. В адской ярости вскинутые вверх… Проклятые души монахинь, и одно место свободно. Тринадцатое место.

Внезапная догадка, острая и болезненная, как удар ножа, вдруг пронзила все его существо. Он испытал приступ такой боли, словно его резали по-живому. 12 постоянных мест… 12 учеников Христа. 12 проклятых душ, проклявших Бога и 13 место свободно…. Свободно.

Вцепившись в волосы. Он закричал так страшно, как не кричал даже в тот момент, когда на его глазах заживо горела дочь.

– Нет! Господи, нет! Нет, только не это!

Ему хотелось убить себя этим криком, вырвать свою душу, разорвать пополам…. В этом крике не было ничего человеческого.

– Нет! Только не это! Я проклят! Проклят…

И, перекрывая этот безумный вой, в глубине его души зазвучал знакомый голос:

– Ты прав. Это место твое.

Он упал на колени, лицом в пол, пытаясь спрятаться, вдавиться в каменные, холодные плиты…

– Тринадцатый апостол! Я – тринадцатый апостол….

– Займи свое место.

– Нет! Никогда!

– Ты все равно его займешь. А я верну твою дочь.

– Но почему? – он поднял голову вверх, пытаясь вглядеться пристальней в стоящее перед ним существо, но очертания темной фигуры все равно были размыты, – почему я?

– Ты избран. Ты проклял Бога. Ты был приведен в мой монастырь, чтобы занять свое место. Ты. Больше никто.

– Я не хочу…

– От тебя зависит не много. С самого момента появления потомка сатаны в аду его сопровождают 12 проклятых душ, неизменных с самого первого его появления. Они неизменны, они не меняются. Но 13-ый каждый раз появляется заново, и это должен быть новый человек.

– Марта Бреус, Зильберт фон Геллер и…

– Ты. В этот раз был избран ты. Ты ведь не знал обо всем этом, правда? Ты ничего не знал. Правду вечно скрывали в веках, называя меня разными бессмысленными именами – Вавилонская блудница, Лилит, демон огня, приписывали всякие бессмысленные числа… Но правда совершенно другая. И я избираю тебя как душу, проклявшую Бога, и не имеющую путей к отступлению.

– Это не правда. У меня есть выбор.

– Его нет. Даже если ты окажешься занять полагающееся тебе место, ты отправишься в ад за все те грехи, которые совершил. А мне придется потратиться еще некоторое время на поиск другого человека, но я найду нужного – рано или поздно. А ты – ты все равно уже принадлежишь мне.

– Не принадлежу. Этого не будет.

– Даже если ты откажешься, это абсолютно ничего не изменит.

– Но крест Марты Бреус…

– Взгляни на него – сейчас.

Дрожащими руками он достал крест и…выронил на пол. Крест был перевернут. Крест изменил свою форму, превратившись в нечто совершенно другое.

– Крест – это символ. Которым Марта Бреус передала тебе полномочия власти 13 апостола. Марта выбрала тебя вместо себя, так как твои близкие несправедливо погибли в огне, как и ее мать. Она подумала, что ты захочешь отомстить. Карлос Винсенте сделал то, чего не удалось Конраду Марбургскому – он дал мне 13 апостола, Марту Бреус. Ошибка Карлоса Винсенте, в которой он раскаивался до конца жизни, заключалась в том, что он убил невиновную Катерину и тем отдал мне Марту, со всей своей силой проклявшую Бога. Вторым стал Зильберт фон Геллер, проклявший Бога не из-за пережитой трагедии, а сам по себе, в силу огромной порочности своей души. Тот, кто был с тобой в замке, тоже хотел стать 13 апостолом. Но в его мелкой душонке не было ничего, кроме трусости и корысти – проклятие его не имело силы, он никогда и не принадлежал Богу – так, как когда-то принадлежал ты. Он не был мне нужен – разве что для того, чтобы найти тебя. Мне нужен ты.

– Но инквизитор…

– Инквизитор пытался отобрать у тебя крест Марты Бреус потому, что боялся: ты станешь 13 апостолом и пророчество о последнем, третьем пришествии Антихриста, окончательно свершится. Он все знал. Он лгал тебе с самого начала. Инквизиция охотилась за тобой и убивала всех на твоем пути не для того, чтобы отобрать рукопись, способную уничтожить мой приход, а для того, чтобы ты никогда не прочитал эту рукопись и не узнал, что ты избран быть 13 апостолом. Тебя пытались убить. Но уничтожить избранного дьяволом очень сложно. Так как должен быть вечный противовес добра и зла. Ты – тот, кто сделает выбор. Ты или уничтожишь себя, или станешь 13 апостолом и свершишь третье пришествие. Это единственный выбор, который у тебя есть. Ты жалеешь этот мир? Не стоит этого делать. В нем давным-давно живу я. Меня ждут миллионы людей – те, кто приблизил мое появление. Золото заменило им Бога. Когда Бог уходит, появляюсь я.

– Эпоха золотого тельца, предсказанная в пророчестве…

– Совершенно верно. Золото – это то, на чем всегда будет держаться моя власть. Люди забывают самую главную и самую мудрую истину. Когда золота мало, оно служит тебе. Когда золота много, ты служишь ему и становишься его рабом. Подумай. Я предлагаю тебе бессмертие. А цена этого бессмертия не должна тебя волновать.

Его дочь по-прежнему протягивала к нему руки. Что могло быть проще – протянуть руки в ответ. Он вдруг почувствовал необычайную легкость… Как будто бы вспомнил всё. Так обыкновенно бывает перед смертью.

Перед ним вдруг вспыхнул сноп пламени, в котором корчились человеческие фигуры. Он видел голое мясо, с которого слезла кожа, и сквозь опаленные лохмотья кожи кое-где виднелось белое мясо… Сноп пламени полыхнул рядом с его лицом, обдав нестерпимым жаром… В глубине огня он видел лицо монстра, вечное, как мир – лицо злости, ярости и лжи… Сгусток ненависти ко всему живому, воплощение непереносимой злобы…

Он вдруг ясно понял, что это конец. Эта ярость, этот огонь были таким же древним, как мир, может, еще древнее. И, собрав все свои силы, он вдруг вступил в этот огонь, став одной из фигур, извивающихся от нестерпимой боли в огне… По его обгоревшему черепу потекла кровь… Пламя пожирало его заживо, нанося все новые и новые раны, но он уже не чувствовал боли… Он чувствовал приближение спасительной темноты, которая уносила с собой боль.

Он лежал на спине, наслаждаясь прикосновением мягкой зеленой травы. Боли не было – он чувствовал лишь необычайную легкость. Он видел себя красивым, сильным, молодым, полным счастья, искристого здоровья, просто ненадолго прилегшим отдохнуть в лоно мягкой изумрудной травы.

Он видел яркие лучи солнца в ослепительно голубом небе. Солнце словно разрасталось в размерах, заливая ослепительным, ярким, светлым сиянием все вокруг. Он увидел маленькую точку, приближавшуюся все ближе и ближе. Его девочка, широко раскинув в стороны руки, бежала к нему, заливаясь счастливым смехом:

– Папочка! Папочка! П-А-П-А!…

Он поднялся с травы легко. Без всяких усилий, забыв о своем обожженном, израненном теле, и, подхватив ее на руки (она крепко обняла его за шею) так же радостно и легко вместе с ней вступил в ослепительный солнечный свет.

 

Эпилог

 

В темной комнатушке под чердаком маленькая девочка укладывала спать свою куклу – деревянную куклу грубой ярмарочной работы в порванном холщовом платье. Кукла ни за что не хотела спать. Девочка пеленала ее в кусок простыни, расчесывала волосы из пакли, сердилась и обещала не дать сладкого пирога…

Кукла не слушалась. Тогда, вздохнув по-взрослому, маленькая девочка запела ей песенку. Она пела об облаках на синем небе, о реке, и еще о том, что с ней всегда будет ее милая мамочка, она всегда-всегда будет рядом… Это была самая обычная детская песенка, которую могла бы сочинить любая маленькая девочка, на любом языке.

Напевая, девочка усадила куклу на раскрытое окно.

– Я разрешу тебе немного посидеть и посмотреть птичек, пока не придет моя мама. Она испечет нам сладкий пирог. И если ты ляжешь спать и будешь меня слушаться, я дам тебе большой-пребольшой кусок пирога!

Девочка усадила куклу на карниз, поправила ей платье. Но… одно неловкое движение – и кукла полетела вниз, прямо на камни мостовой.

Женщина, уже собравшаяся входить в дом, увидела падающую из окна куклу. Ей удалось быстро подхватить ее в воздухе. Из дома выбежала маленькая девочка и бросилась матери на шею. Женщина крепко обняла девочку и закружилась вместе с ней, заливаясь счастливым смехом, изо всех сил прижимая ребенка к своей груди…Опустив дочь на землю, мать протянула ей целую, не пострадавшую куклу. Сжав игрушку, как самую большую драгоценность, вместе с матерью девочка вошла в дом.

 

Ближний Восток, Иерусалим

Группа туристов остановилась перед очередным памятником архитектуры. Экскурсовод заученным, профессиональным жестом указала на стену рукой:

– В этой стене замурованы, спрятаны Золотые ворота Иерусалима – те самые, сквозь которые в город вошел Христос. Толпа встречала его радостными криками, бросая под ноги пальмовые ветви, но лицо Мессии было печальным. Он уже знал, что эта самая толпа, которая с таким восторгом приветствует его, вскоре потребует его смерть. Золотые ворота были замурованы по приказу одного из римских императоров, исповедавшего христианство. По легенде, именно сквозь них должен пройти Антихрист, когда явится на землю, чтобы развязать с миром живых последнюю битву и установить царство зла на земле. По преданию, Антихрист должен пройти сквозь те самые ворота так же, как это сделал Христос. Конечно, приветственные крики не обязательны. Ну, и для того, чтобы никто не мог пройти под воротами, их замуровали в стену. Таким образом император пытался предотвратить самую страшную опасность, нависшую над человечеством. Но, как мы знаем из той же легенды, Антихрист не может появиться на земле просто так. Этому должен способствовать целый ряд соответствующих обстоятельств, которые…

Сигнал воздушной тревоги резко прервал ее слова. Этот ужасающий звук, звук тревоги, войны, смерти, прорезал небо Израиля все чаще и чаще, неся на измученную войной землю бесконечную беду.

– В убежище! Быстрее! – вздрогнув, экскурсовод велела туристам бежать за ней.

Убежище было рядом. Металлический бункер возвышался в двух шагах, как уродливый прыщ на лице земли. К нему со всех ног уже бежали люди, застигнутые поблизости страшным предупреждением об опасности.

Сирена выла так, словно до конца света оставались считанные секунды, и для людей, даже живущих в Израиле много лет, не было ничего страшней этого звука. Во всех районах города, на всех улицах высились бетонные или металлические бункеры убежищ от ракетных обстрелов, и жители страны знали: как только раздается сигнал тревоги, надо бежать к ближайшему из них. Бежать даже в том случае, если сигнал звучит далеко: маленькие ракеты, которыми обстреливали страну, обладали особой коварностью, и куда упадет такая ракета, не мог предугадать никто.

Группа туристов вслед за экскурсоводом помчалась вперед, к убежищу. Только одна из туристок чуть отстала от остальных. Это была молодая рыжеволосая девушка в комбинезоне цвета хаки. До убежища ей оставалось лишь несколько шагов, когда начался обстрел.

Ракета врезалась в стену соседнего дома, вырвав фонтан каменной крошки, пыли, осколков деревянных рам. Стал слышен ужасающий звук разрушения. Но вместо того, чтобы побыстрее бежать к убежищу, девушка вдруг развернулась и уверенно пошла назад. Дальше никто не мог сказать, что именно произошло. Все случилось слишком быстро. Некоторые очевидцы потом утверждали, что были две специально запущенные ракеты, а другие говорили. Что три…. Впрочем, врали и те, и другие – никто ничего и заметить не мог, слишком быстро все произошло. Видели только, как стена с Золотыми воротами была взорвана изнутри. Как все вокруг закрыла желто-белая лавина каменной пыли, и осколки камня падали на землю, как дождь. Не успевшую спрятаться девушку осыпало пылью и осколками, но она даже не обратила на это внимания…

В стене образовался пролом, по форме напоминающий арку ворот. Экскурсовод ахнула:

– Это… Это Золотые ворота! Остатки Золотых ворот!

Девушка в комбинезоне быстро пошла к стене. За ее спиной продолжался ракетный обстрел, но ракеты били теперь где-то в отдалении. Стал слышен звук военной техники: военные на бронированных БТР-ах спешили к месту обстрела. Ни на что не обращая внимания, даже не пытаясь смахнуть пыль с волос и одежды, девушка уверенно шла вперед. Вскоре она поравнялась во взорванной террористами стеной и, не замедляя шаг, вошла в искусственный пролом… Двигаясь уверенно и спокойно, она вошла в Золотые ворота Иерусалима.

 

Восточная Европа

Каменный собор, мрачной громадой возвышавшийся над площадью небольшого городка, отбрасывал обширную тень. Серая тень накрывала ровно половину города непроницаемым, плотным покрывалом. Казалось, в тени прячутся сотни напряженных, пристально караулящих глаз. Глаз, слепнувших от солнца, счастья, любви, как хищные совы. Тень скрывала глаза хищников, подстерегающих свою жертву. Глаза сверкали на узких равнодушных лицах, скрытых черными капюшонами.

В тени крестов притаилась беда.