Фонариком он быстро прошелся по стене – двери нигде не было. Она исчезла. Он вернулся к своим спутникам – близким к самой настоящей истерике.

– Нужно думать – спокойно. Иначе мы все тут сойдем с ума. Поубиваем друг друга, – и, бросив на москвича пристальный взгляд, добавил, – Возможно, я убью тебя первым. У нас нет другого выхода, кроме как понять, что мы заперты здесь. Вернее, нас заперли. Мы должны думать о том, как отсюда выбраться! Надеюсь, хотя бы это понятно?

Потом усмехнулся. Темнота…. Что им знать о ней? И если их заперли вот так, в темноте, то какая разница, где быть запертым: в пустоте неизвестного замка или в центре современного мегаполиса с множеством машин, витрин, улиц, людей? Он распрямил плечи. Справился с болью, справится и с какими-то призраками. Подумаешь…

– И что теперь? – врач опустился на пол. С каждым мгновением луч фонарика становился все тоньше и тусклее. Потом свет погас.

– Если дверь открылась прямо перед вами, это еще не значит, что в нее нужно войти.

Врач спросил:

– Но ты вошел?

– Вошел. И, возможно, совершил ошибку.

– Как ты можешь знать?

– Никак. Я не узнаю об этом и не захочу узнавать.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Разве? По-моему, ответил подробно. Но если ты не понял….. Ты хотя бы знаешь, где мы находимся? Я – нет.

– Но в монастыре что-то случилось?

– Возможно, много веков назад. И с тех пор….Одно я знаю твердо: все это не случайно. Все это не просто так. И основная точка – рукопись. Именно от рукописи и стоит отталкиваться. Нам же остается только ждать утра. Что бы тут ни жило, в этом городе – монастыре, оно наверняка боится солнечного света.

Тонкая серебряная нота возникла из глубины темных сводов, разлилась в воздухе нежной трелью. Это был удивительный звук – звук, исполненный сияющей чистоты, какая только может существовать в детском голосе. Детский голос…. Тоненький голосок маленькой девочки пел рождественскую песенку о двух ангелах, прилетающих ночью к домику, где спит малыш, мечтающий о чудесах. Голос пел детскую песенку о мягком снеге, укутывающем теплой белой шубкой заснувшую землю, о елке, которую нарядили в гостиной, о двух ангелах, которые, сидя на карнизе окна, охраняют сон малыша, мирно спящего в своей уютной кроватке, обещая исполнить самое сокровенное из всех его желаний – волшебной ночью под Рождество.

Он застыл, сраженный странным явлением (детская песня в темноте), до тех пор, пока мелодия не впилась в его сердце (она была знакомой! Знакомой!), и в тот самый момент его сердце вздрогнуло, захлебнулось болью, как будто его ударили ножом.

«– …. И перестань действовать мне на нервы! Я объяснил достаточно понятно! Тебе уже давно пора стать взрослой девочкой, и понимать то, что тебе говорят! В каждом году будет елка, а я разве виноват, что важные переговоры, которых я ждал целый год, назначены именно на этот день!

– Но ты обещал! Ты же мне обещал! Ты обещал пойти со мной на елку!

– Да что же это такое, в конце концов! Я все тебе объяснил! Тебе давно пора понять, что твой отец очень занят, у него важный, серьезный бизнес, он работает, зарабатывает деньги, а не валяется на диване!

– Всех денег все равно не заработаешь!

– Кто тебе это сказал? Мама? Так вот ей скажи то же самое!

– Папа, но неужели нельзя отложить свои дела на два часа и пойти со мной на елку?

– Разве я виноват, что переговоры с этим клубом, и подписание контракта назначено именно на то время, когда у тебя елка? Разве я в этом виноват? Пойми ты: подписания этого договора я ждал целый год! Он открывает для нас такие возможности, что…А! Ты все равно ничего не поймешь! В конце концов, ты же поедешь с мамой!

– С мамой я хожу каждый год! Я хочу с тобой!

– Елка тоже бывает каждый год! Я пойду в следующем году обязательно!

– Но ты даже не послушаешь, как я буду петь!

– Дома мне споешь!

– Давай сейчас!

– Нет, лучше вечером. Сейчас мне надо сделать несколько очень важных звонков…».

Детский голос пел о снеге, падающем в ночь под Рождество, и о малыше, мирно спящем в уютной кроватке, и о двух ангелах под крышей дома, которые…. Он вскочил, чтобы бежать в темноту:

– Прости меня! Я иду! Я сейчас иду! Прости меня!

Он бросился вперед рывком… Какая-то тяжесть обхватила его руки, плечи, тяжесть, не дававшая сдвинуться с места, дышать… Он отчаянно боролся – до тех пор, пока его не повалили на пол, лицом вниз, и там он наконец пришел в себя: от незначительной боли в разбитой губе и от поражающей насмерть боли в сердце. Москвич и врач держали его, буквально повиснув на нем. Наконец они ослабили хватку и с облегчением вытерли пот…

– Оставьте меня… – он дернулся всем телом, затем сел, и в тот момент увидел то, что увидели его спутники. Песня исчезла. В темноте, впереди, откуда она шла, был светящийся синий квадрат, обрамленный, вместо рамы, горящим пламенем. В глубине билось искаженное злобой лицо чудовища, монстра (ужасающий истинный лик настоятельницы). Звериный оскал находился в глубине квадрата за толстым стеклом, и было ясно, что по какой-то причине он не может вырваться наружу. Существо словно запечатали пламенем, и оно бесилось от дьявольской злобы. Яркая вспышка – и все исчезло, в том числе и детская песня. Он опустился на пол, закрывая лицо руками.

– Это была ловушка, – врач осторожно прикоснулся к его плечу, – тебя хотели забрать!

Он молчал по-прежнему, закрывая лицо руками. Врач осторожно спросил:

– Это был голос твоей дочери, верно?

– Она пела эту песню. Она должна была петь ее на рождественской елке, зимой. Она так просила меня пойти с ней в тот день…. Я был занят делами, и не пошел. Не слышал, как она поет.

– Ничего страшного, в этом году точно пойдешь! – весело сказал врач, – особенно после такого напоминания!

– Не пойду, – голос его прозвучал тихо.

– Твоя дочь… Она осталась дома? Ты беспокоишься о ней? Думаешь, что она в опасности?

Он отнял руки от лица.

– Я никогда больше не пойду с ней на елку. И я никогда не услышу, как она поет. Моя дочь умерла несколько лет назад. Ей было девять.

– Прости, пожалуйста…. – неуклюже пробормотал врач, – прости… я не должен был…я…

А потом раздались шаги – возникшие из темноты. Все трое увидели белую тень – призрака, и, когда шаги приблизились, из темноты появилась фигура женщины в длинной белой одежде. Женщина как будто плыла над полом, двигаясь по направлению к ним и не касаясь ногами досок. Он узнал ее и облегченно вздохнул. Это была та самая женщина, которая разбудила его ночью, чтобы указать место, где спрятан таинственный сверток. Его спутники онемели от изумления, застыв, как живые статуи.

Призрак приплыл к противоположной стене. Женщина вытянула руку и, когда прикоснулась ладонью к камням, раздался громкий щелчок. Тут же они увидели дверь – самую настоящую дверь в стене, но только заколоченную досками, занавешенную большой ржавой цепью. Женщина протянула руку во второй раз – и цепь упала на пол с громкий лязгом. В тот же самый момент призрак исчез.

– Дверь! Она открыла дверь! Дверь! – завопил москвич.

Доски двери были гнилыми, но гвозди, державшие их, прочными. Они трудились достаточно долго – до тех пор, пока последний гвоздь не упал на пол. В высоких сводчатых окнах появились первые лучи рассвета.

Навалившись одновременно, они толкнули старинную дверь, из которой посыпалась труха. Быстро проскочив прямую деревянную лестницу, они оказались на высоком зеленом холме, с наслаждением вдыхая свежий утренний воздух. Они стояли на холме прямо за замком. С возвышения ясно просматривалась узкая лента дороги (той самой дороги через лес, по которой они пришли). Лес виднелся вдали сплошной темной полосой, но верхушки деревьев были чуть позолочены ясным утренним солнцем. День обещал быть ясным и солнечным: желтый диск солнца уже поднимался из-за леса и холмов.

Они находились с противоположной, тыловой стороны замка, далеко от ворот, которые были и не видны. Вскоре они шагали по дороге по направлению к лесу.