Он побежал, как ненормальный, не чувствуя под собой ног, судорожно глотая ртом воздух. Было уже темно. Он вбежал в лес, и побежал вперед, всем телом наталкиваясь на деревья, но не замечая боли. В лесу было совсем темно, и гнетуще тихо – он не слышал ничего, кроме собственного дыхания, напоминающего настоящую судорогу. Наконец глаза его привыкли к темноте, и он пошел медленней. Столкновений стало меньше. Теперь он шел аккуратно, держась руками за стволы. Это был совсем не тот приветливый зеленый лес с полянами, который он видел в первый раз рядом с мистическим замком. В этом темном лесу было что-то тревожное, злое, страшное, гнетущее душу не проходящей тоской. Успокоив дыхание, он стал слышать зловещие шорохи и звуки. Где-то далеко с громким криком взлетела ночная птица. Ветки хрустели под ногами, ломаясь. Темнота была густой и плотной, как материальное тело. Настолько плотной, что казалось: ее можно разрезать ножом.

Цепь беглых огней пробилась сквозь стену деревьев. В первый момент это стало абсолютной неожиданностью – он даже не поверил глазам. Но потом – потом огненные точки стали приобретать отчетливую форму, и, наконец, замерли неподвижно, застыли, отчетливо сияя в окружающей темноте. Набравшись мужества, он пошел на огни, с опаской прижимаясь к шершавым стволам деревьев. И наконец увидел то, что искал.

Впереди открывалась часть обширной поляны, ярко освещенной огненными факелами. Именно факелы он увидел в первый момент отчетливей всего. Сообразив, что их держат люди, он стрелой метнулся в плотные кусты, цепью окружавшие поляну. Не обращая внимания на колючки и острые ветки, больно царапающие кожу, затаился там. Вскоре, привыкнув к обстановке, сумел двигаться и пошел вперед, очень медленно и аккуратно пролезая в узком пространстве, и наконец нашел более просторное место, где можно было без опаски раздвинуть ветки кустарника и увидеть то, что было на поляне. Затаив дыхание, он выглянул. Его глазам открылась поляна огромных размеров (он никогда не думал, что такие пространства могут быть в лесу).

На поляне стоял круг людей в черных монашеских рясах с капюшонами, наброшенными на лица. Их было двенадцать, но одно место среди них было пустым. Это означало, что по-настоящему монахов должно было быть тринадцать, но одного среди них не хватало В руках они держали смоляные факелы, очень ярко горевшие и освещающие все вокруг. Люди стояли по краям поляны, почти рядом с кустами, стояли, словно специально освещая поляну. Из своего укрытия он мог без труда разглядеть грубую шерстяную материю темной монашеской рясы, от которой, к тому же, пахло пылью и потом. И – свиным салом. Запах был отвратительным – от него все время приходилось морщить нос. Но центральными фигурами поляны были вовсе не монахи с факелами. Совсем иные люди. Поляна была полна людьми. Это были молодые люди обоих полов, стоящие вплотную друг к другу. Особенностью их было то, что они были полностью обнажены. На них не было абсолютно никакой одежды, и свет факелов бегло играл на голых телах.

Он услышал звук – не очень громкий, вполголоса, но все-таки наполняющий поляну неким шумом. Монахи не только держали факелы, но и гнусавили какой-то речитатив. Мотив немного напоминал церковный (григорианский церковный песнопев), но звучал более зловеще, как-то мистически…. И странный язык, звучащий в нем, был не латынь. Заклинание (или молитва?) бубнилось на одной ноте, и от него вскоре начинала болеть голова (особенно, если тщательно вслушиваться в мелодию текста). Толпа голых людей словно находилась в трансе – они беспорядочно двигались под этот напев, не впопад размахивая руками. У ближайших к нему он разглядел странные остекленевшие глаза. Транс. Люди словно не видели друг друга, а бубнящий напев погружал их в транс все больше и больше, заставляя двигаться быстрей и быстрей.

В глубине поляны был сооружен некий помост (он даже не заметил его в начале, отвлеченный чудовищным видом собравшейся на поляне толпы). Это было деревянное возвышение, сколоченное из простых досок. С одной стороны на нем был установлен огромный перевернутый крест – очень темный, покрытый какой-то вязкой жидкостью (эту странную темную жидкость можно было разглядеть даже в свете факелов). С другой – деревянный столб, окруженный вязанками с хворостом, на верхушке которого был прикреплен маленький деревянный перевернутый крест. Эти сооружения производили просто жуткое впечатление – все его тело покрылось ледяным потом. Внезапно он понял, какой вязкой жидкостью был покрыт перевернутый крест. Это была еще свежая кровь.

Внезапно речитатив монахов оборвался на высокой пронзительной ноте, и голая толпа ответила истерическим криком. Из двенадцати монахов в центр поляны выступили двое, откинув назад капюшоны ряс. Это были высокий мужчина с лицом, плотно закрытым черной маской. И женщина в белом балахоне – с открытым лицом. Он мгновенно узнал эту женщину, и буквально задохнулся от ужаса…. Никаких сомнений не было: монстр из его кошмаров, двуликое чудовище, имеющее и человеческое, и звериное лицо…. Облик, сущность и человека, и зверя.

Глаза женщины горели красным огнем. Она приветствовала толпу громким звериным криком, и толпа ответила таким же рычанием. Так как женщину он уже узнал, то принялся изучать ее спутника. Но скоро понял, что ничего не сможет разглядеть – маска была слишком плотной. Это был коренастый мужчина высокого роста. И все. Лицо и фигура были тщательно скрыты. Даже руки были в черных перчатках. На балахоне болтался золотой перевернутый крест на простом кожаном шнурке. На поляну он ступил следом за женщиной, из чего следовало, что центральная роль принадлежит ей.

Женщина держала в руках что-то, завернутое в тряпку. Оказавшись в центре поляны, женщина отбросила тряпку. Он разглядел младенца (голенького мальчика, не старше 6 месяцев), извивавшегося в ее руках. Младенец истерически орал. Но вопли толпы заглушили его крики. Эти двое что-то крикнули в толпу (словно произнесли какое-то заклинание) и быстро пошли к деревянному помосту. Поднявшись на него, стали рядом с перепачканным кровью крестом.

Мужчина поднял руки вверх и принялся что-то быстро говорить на непонятном языке. Некоторые слова повторялись толпой. Голос его несколько раз срывался, один раз он забыл текст, и женщине пришлось ему подсказать. Из этого он сделал вывод, что подобные речи мужчине приходится произносить нечасто, либо у него не было достаточного количества репетиций. Но толпа ничего не замечала, хотя женщина и бросала на него злобные взгляды. Очевидно, речь была какой-то молитвой (или заклинанием?). Наконец он замолчал.

Монахи с факелами расступились, пропуская на поляну процессию, при виде которой он едва сдержал крик. Несколько монахов вели его друга, врача. Он был обнажен, и по всему телу обмотан колючей проволокой, от чего все его тело превратилось в кровавую рану. Рот заткнут черной тряпкой, чтобы он не мог кричать. Глаза были расширены от ужаса, кровь сочилась из ран. Куски кожи, содранные проволокой, висели лохмотьями. Он едва сдержал крик. Он инстинктивно дернулся всем телом вперед, но…. Но людей на поляне было слишком много. Так много… Он ничего бы не сделал – один. От безысходности, от горя несколько раз ударил себя кулаком по лицу. Это было единственным, что он мог сделать. Монахи подняли врача на помост. Там они напялили на его тело поверх колючей проволоки белый балахон и веревками привязали к деревянному столбу. После этого монахи ушли с помоста.

Женщина сделала знак мужчине, и тот поспешно спустился вниз, в толпу. Женщина высоко, над толпой, подняла младенца. В ее руке что-то блеснуло – длинный нож, который она выхватила из-за пояса. Высоко подняв руку с ножом над толпой, она с размаху вонзила его в тельце ребенка. Брызнул фонтан крови. Ребенок замолчал. Она поднесла трупик к белому балахону врача, чтобы забрызгать кровью. Вскоре белое одеяние покрылось кровавыми разводами. Женщина бросила труп на хворост. Высоко подняла руку верх и принялась что-то кричать. Повторять одну и ту же фразу. Повторяя ее, толпа громко скандировала следом за ней. Голоса истерически воплем поднимались вверх, усиливаясь почти до невозможного предела… Это было ужасно. Он почувствовал, как волосы поднимаются, шевелятся на его голове.

Когда крик достиг своей критической, самой высокой ноты, из рук женщины вспыхнуло пламя. Ее руки разом превратились в два горящих факела, в настоящее пламя, бешено полыхающее яркими сполохами…. Она бросила пламя в хворост, которым был окружен столб. Хворост вспыхнул со всех сторон. Он увидел, как в пламени извивается фигура его друга. Толпа с воплями отшатнулась назад, от костра… Огонь разгорался все ярче, ярче… На него пахнуло жутким запахом паленого мяса…. Вскоре загорелся и деревянный помост… Женщина стояла в пламени, в жутком, бушующем пламени. Огонь ее не касался. Это было зрелищем фантастическим, невозможным, необъяснимым, но тем не менее было именно так.

Беспощадный огонь пожирал искалеченное тело его друга. Голые люди разразились жуткими воплями и стали теснить монахов в попытке разбежаться, сбежать в лес. Многие из них вышли из транса, их лица были искажены ужасом. Было понятно, что еще немного – и кто-то наткнется на него в кустах. Он сделал несколько шагов назад. Потом – побежал среди черных деревьев. Он бежал долго, не зная куда. Не различая дороги, боль от ударов о деревья принимая спасением. Он бежал, захлебываясь, задыхаясь криком, который разрывал ему горло. Потом ударился о какое-то дерево лицом и упал на колени. Закрыв лицо руками, он зарыдал – глухо, без слез. По его щеке одиноко скатилась слеза и оставила жгучий след (как от серной кислоты). Снова поднявшись, побрел, не разбирая дороги – и шел так до тех пор, пока, споткнувшись, не полетел в беззвучную темноту…