Помощь Цили. Свидание с призраком. Решение Тани. Тайна, которую рассказал доктор Петровский

— Да шоб уси мои зубы задохли! — Циля уперлась кулаками в бока и, задыхаясь от злости, принялась раскачиваться с самым грозным видом. — Холоймес! Чушь! Дрэк! Собачьи сопли на постном масле! Шоб усю жизнь подтираться котячьим хвостом! Быть за такое никак не может, шоб все мои селезенки лопнули! Помяни за мое слово: быть за такое никак не может!! Не может — и за все тут! Никогда! — казалось, этот поток никогда не иссякнет.

Таня лежала на диване, подогнув под себя ноги, и безжизненно смотрела на стенку напротив. В этом страшном положении отчаявшегося зародыша, который не желает появляться в этот отвратительный мир, она проводила уже третьи сутки. К концу этих третьих суток в квартире и появилась Циля, напуганная долгим отсутствием подруги, которая не только не заходила в гости, но и не появлялась в лавке на Привозе, а такого за все время, что была открыта лавка, еще не случалось.

Сначала Циля думала, что Таня так сильно увлек­лась своим Володей, что просто забыла про работу. Это было нормально, и Циля могла это понять. Она лучше всех остальных знала, что значит для Тани Володя и как он заменил для нее весь остальной мир. Саму Цилю пугала эта любовь, полная такой испепеляющей мощи, что по сравнению с ней даже огнедышащий вулкан мог показаться легоньким, тусклым огоньком.

Циля знала, какие страсти бушуют в душе подруги. И, хотя и не во всем это одобряла, но понять вполне могла. А потому не сильно и обеспокоилась.

Она знала об исчезновении Володи — ей об этом рассказала сама Таня. И сейчас Циля была твердо уверена, что Володя вернулся и что, отгородившись от всего остального мира, закрывшись в квартире, сутки напролет они празднуют его возвращение. Обладая своеобразным тактом, Циля не хотела мешать по­друге в такой ответственный момент.

Но когда соседка из Таниного дома сказала, что Володи по-прежнему нет, а Таня не выходит из квартиры третий день, Циля серьезно забеспокоилась.

Она сломя голову побежала к подруге. Произошло это только вечером, так как Циля встретила соседку, когда возвращалась с Привоза домой. Дверь квартиры Тани была открыта. А в квартире было темно. Таня неподвижно лежала на диване и показалась Циле совсем мертвой. Но она все-таки была жива.

Состояние ее было ужасно. Вот уже три дня она ничего не ела и пила только воду — полупустая кружка, где воды оставалось только на дне, стояла рядом с ней на полу. Лицо Тани осунулось, под глазами пролегли черные круги, и выглядела она полумертвой. Циля перепугалась не на шутку. Быстро сбегав к себе за молоком, она заставила Таню выпить его с медом, съесть немного хлеба. Через время Таня заснула.

Циля же осталась в ее квартире, твердо решив ухаживать за подругой. Проснувшись, Таня рассказала ей всё. Циля всплеснула руками и разразилась пространной речью. Окончательный ее вердикт был такой: сделать так Володя не мог, здесь что-то не то.

Но Таня только печально качала головой. Она была настолько обессилена, что даже не могла плакать. Но степень этого горя — с сухими глазами и черным лицом — была намного страшней, чем самые отчаянные и горькие слезы.

— Он сделал это... — качала головой Таня, — я узнала его почерк. Его не подделать. Он действительно написал это письмо.

— Не за так, — Циля прищурилась, — заставили, напугали. За сам себя не писал.

— Писал, — в голосе Тани звучала такая горечь, что у Цили разрывалось сердце, — он встречался с этой женщиной и раньше. До меня. И потом, он всегда ускользал. Уходил вот так, неожиданно, без всякого повода, без объяснений. Я знала, что рано или поздно он обязательно оставит меня. Так и произошло.

— Зачем жениться? — глаза Цили сверкали молниями — она ненавидела Володю, страшно жалела Таню, и глубокие эмоции своей страстной натуры просто не могла сдерживать. — Зачем то, зачем сё? Разговоры, жить вместе... А любовь? Какая за то была любовь! Он же без ума по тебе сходил! Совсем без ума! Глаза бараньи! А ты говоришь за какую-то ерунду! Не могла увести его та дохлая курица! Да ты засмотри за себя до зеркала! Лучше тебя никого просто нет!

— Он раньше с ней был... — настаивала Таня, — мне люди рассказали, что был давно.

— А, люди языком плещут, как тапочками до воздуху! — Циля махнула рукой. — Нашла за кого слушать! Люди брешут — все собаки обзавидуются! Как начнут разводить хипиш на ровном масле, так за мало ни до кого не покажется! Нашла до кого слушать! Брехня! Чушь! Холоймес!

— Я смирилась, Циля, — Таня покачала головой, — я знала, что так будет. Самое ужасное в том, что он действительно способен поступить так. Это на него похоже.

— Такой падлюка? — удивилась Циля. — И ты любила падлюку?

— А что, мало кто влюбляется в падлюк? — усмехнулась Таня. — Сплошь и рядом. И он не полный падлюка. Просто боится за все.

— За что? — не поняла Циля. — За тебя?

— Да. И за меня тоже. Но больше за себя. Что ко мне привык. Он ведь всегда исчезал, пытался меня бросить, а я его столько искала... — Таня горько вздохнула. — Было именно так.

— За что ты веришь? — возмутилась Циля. — Где ты веришь? Не мог он за так поступить! Не мог — и сделаем точку!

— Ты не понимаешь... — Таня покачала головой, — письмо это — правда. И эта правда убеждает меня больше всего.

Циля замолчала — спорить с Таней было бесполезно. Тем более, что та находилась в состоянии болезненного полусна, и Циля серьезно боялась, что подруга либо сойдет с ума, либо умрет.

У Тани были видения, приходящие к ней тенями даже солнечным днем. Иногда они были отчетливы и понятны, но часто — расплывчатое марево. Очертания фигур заполняли комнату — это были призраки из ее прошлого, и она умоляла их забрать ее с собой.

Но призраки были лишь тенями, которые при более пристальном взгляде исчезали, оставляя в душе ее страшное ощущение пепла, покрывшего серым, не пропускающим воздух слоем всю ее жизнь.

Однажды глубокой ночью, когда Циля мирно спала, Таня ясно и четко увидела темную человеческую фигуру, сидящую в кресле у окна. Сквозь темень она смогла разглядеть женщину в длинном платье, на плечи которой была накинута то ли мантилья, то ли длинная шаль.

— Бабушка? — воскликнула Таня, привстав на диване, обрадовавшись, что впервые за все это время к ней пришел призрак бабушки. — Бабушка, это ты?

Но тень отрицательно покачала головой. Внезапно в глазах Тани появились яркие отблески света, а душу покрыл удивительно теплый, умиротворяющий покой. Ее словно обнимали чьи-то невидимые руки, окутывая душу такой светлой любовью, что даже не желая Таня грелась в этом ощущении невероятного тепла. И вдруг показалось, что оно исцелит ее жестокие душевные раны. Таня знала, что призраки несут в себе ужас, тоску и леденящий кровь страх, и никогда не слышала о том, что их появление может сопровождаться такой радостью, такой теплой любовью. От добра и света, вдруг наполнившего ее душу, Таня буквально прозрела и все поняла.

Неожиданно для себя самой она вдруг встала с дивана и сделала шаг вперед, в темноту. И та не рассеялась, а обняла ее еще крепче. Облако прозрачной, совершенно необъяснимой любви, которой никогда не было в жизни Тани, ее не отпускало, а как будто прижимало к себе крепко и ласково, и ей было невероятно хорошо. И она вдруг поняла, что только один призрак мог нести в себе такой покой и свет, только одно видение способно было наполнить любовью и теплом ее душу.

— Мама? — неуверенно спросила Таня и сделала шаг вперед, в темноту. — Это ты, мама?

Темная фигура в кресле качнулась, как бы подтверждая ее слова. Это действительно был призрак ее матери, настоящей матери, которая в трудную, возможно, самую тяжелую минуту жизни Тани пришла поддержать и помочь. Она никогда не видела своей матери и ничего не знала о ней, бабушка — единственный родной человек — избегала говорить на эту тему.

В детстве маленькая Таня часто приставала к бабушке с вопросом, который задают все дети на свете: «Где моя мама? Скажи, где моя мама? Когда она придет за мной?»

Но бабушка всегда отвечала очень уклончиво. Таня чувствовала, что ей неприятны эти вопросы, и постепенно перестала их задавать. Бабушка ничего не рассказывала о Таниной матери, и девочка не знала ни ее имени, ни о том, жива ли она или давно умерла.

А со временем мысли о матери вытеснили совсем другие, взрослые проблемы. Однако в глубине души Таня никогда не переставала о ней думать. И вот теперь призрак ее матери пришел, чтобы поддержать в самый страшный момент жизни, чтобы, по всей видимости, сохранить ее жизнь.

Не сдержавшись, Таня снова сделала несколько шагов по комнате. В тот же самый момент фигура перестала быть четкой, а потом совсем исчезла, оставив после себя только это ощущение умиротворения и любви, которые стали для Тани настоящим исцелением.

На следующее утро она встала с дивана, оделась, нормально позавтракала. Циля просто не поверила своим глазам.

— Все изменилось, — Таня не стала рассказывать Циле о призраке — это было слишком личным, слишком потаенным, — я буду жить, и я забуду этого урода... Я вычеркну его из своей жизни и памяти и займусь тем, о чем мечтала всегда. Теперь у меня появилась цель.

— Какая цель? — перепугалась Циля, которая никак не могла объяснить эти перемены в подруге.

— Я хочу узнать, кто мои настоящие родители, — твердо сказала Таня, — я хочу найти своих настоящих родителей. Я мечтала об этом всегда. И если они умерли, я хочу знать, где похоронены, как их звали и почему они никогда не пытались меня найти. У каждого человека есть родители — те, которые родили его на свет. Я хочу найти своих.

Циля смотрела на подругу во все глаза — она вернулась к жизни, теперь это была прежняя, энергичная, решительная Таня, и у Цили немного отлегло от сердца. Таня выглядела так, как выглядела всегда, словно не было этих страшных дней. И с огромной радостью и облегчением Циля поняла, что подруга твердо решила жить.

Но с чего начать? Что может стать отправной точкой, моментом, с которого начнется правда? Следующее утро возрождения к жизни задало Тане именно этот вопрос, тем более, что она решила не откладывать свои поиски в долгий ящик.

Таня попыталась вспомнить, что слышала когда-то от бабушки о своем прошлом. Четких воспоминаний не было. Вещей бабушки не сохранилось. Тем более все, что удалось сберечь — письма бабушки, какие-то старинные бумаги, воспоминания, дорогие ее сердцу, — осталось в доме на Елисаветинской улице, и где сгорело при пожаре. Таня корила себя за то, что толком ничего не просмотрела. Но прикосновение к вещам бабушки причиняло ей тогда такую мучительную боль, что она так и не смогла через себя переступить.

Может, и было в этих старых бумагах что-то, касающееся происхождения Тани и ее рождения, но теперь это все потеряно полностью, и от следа, даже если он и был, не осталось совсем ничего.

Оставалось думать, вспоминать — и здесь был тупик. Однако Таня не впала в отчаяние — она была твердо намерена держаться своего пути. Нужно было сделать лишь первый шаг.

И разгадка пришла — буквально на следующий день, неожиданно, как всегда бывает в жизни. Таня вдруг ясно и отчетливо вспомнила очень важный момент. Когда во дворе Еврейской больницы с телеги сгружали обгоревшую в пожаре бабушку, думая, что она мертва, ее пытались положить на землю. Но она издала тихий стон, и тогда ее переложили на больничные носилки и занесли в приемное отделение больницы. Потом появился доктор Петровский, который осматривал пострадавших на пожаре. Он откинул мешковину с обгоревшего лица бабушки, в которую она была завернута, и вдруг переменился в лице. А затем скомандовал быстро нести ее в операционную. Таня вспомнила лицо доктора, оно стало совсем другим — таким, словно он вдруг увидел что-то неожиданно страшное... А проходя мимо Тани, ласково погладил ее по голове и сказал: «Не плачь, девочка, мы спасем твою бабушку!» Бабушку! По обгоревшему лицу пострадавшей в пожаре нельзя было определить ее возраст, только общие черты, по которым можно было узнать. Откуда же он знал, что Таня плачет именно о бабушке, а не о матери, не о сестре? Тогда Таня просто не обратила внимания на этот момент. Но теперь ответ напрашивался сам собой.

Выходило, что доктор Петровский знал ее бабушку. Получалось именно так, не иначе.

Таня задумалась: это могло быть или реальной зацепкой, или просто плодом ее фантазии. Воспоминание было отчетливым и четким. И потом, доктор Петровский всегда помогал ей: давал бесплатно лекарства для бабушки, даже пытался устроить Таню на работу в больницу. Он искренне хотел помочь. Конечно, все это могло быть от простой доброты — доктор Петровский был исключительной, редкой доброты человеком. Ну а если он действительно знал ее бабушку раньше, до пожара?

В любом случае, это было лучше, чем ничего, с этого можно было попробовать. И Таня решила отправиться в Еврейскую больницу.

В кабинете доктора Петровского все было по-прежнему, словно не прошло всех этих ужасных лет, щедро политых кровью и посыпанных пеплом. Тане повезло: доктор заметил ее в коридоре и сразу к ней подошел.

— Таня! Как я рад вас видеть! Прямо не поверил своим глазам! Надеюсь, вы не больны? — В его голосе прозвучало участие, словно он искренне интересовался ее жизнью. Тане сразу стало теплей на душе.

— Нет, все в порядке, спасибо. Мне переговорить с вами нужно, доктор... — Голос Тани дрогнул, — по очень важному делу.

— Хорошо, — он окинул ее внимательным взглядом, — идемте в кабинет. Но у меня сейчас два пациента, я не могу их оставить. Вы сможете подождать меня?

— Подожду, сколько скажете.

— Вопрос, как я понимаю, конфиденциальный?

— Да, — Таня потупила глаза, — именно так.

Доктор усадил ее в своем кабинете и ушел. Таня снова задумалась о прошлом. Ей было странно находиться здесь. Воспоминания нахлынули, окутав плотным облаком прошлого. Подумать только: ей было совсем не много лет, но какая же пестрая, бесшабашная, страшная и невероятная была ее жизнь!

Перед глазами Тани вдруг ясно, отчетливо снова встало любимое лицо бабушки — еще один призрак из прошлого. Но бабушка не осуждала ее — наоборот, с любовью улыбалась ей.

Петровский вернулся через час, застав Таню так же неподвижно сидящей на одном месте. Лицо ее было таким белым, что он тут же налил ей стакан воды.

— Вам плохо? Что-то случилось? Вы попали в беду?

— Нет, — Таня вскинула на него удивленные глаза, — со мной все хорошо. Я по другому вопросу... Мне очень трудно начать.

— Ну, хорошо, давайте я начну. Как вы жили все это время? — Доктор сел напротив, не сводя с Тани внимательных глаз. Она отметила, что он постарел, осунулся, волосы и борода стали совсем белыми, но в чертах его лица по-прежнему было благородство, а в глазах — доброта. — Так чем вы занимались?

— Разным, — улыбнулась Таня. — Я была воровкой.

— Я догадывался об этом, — кивнул доктор, — все думал, что не надо было отпускать вас, когда вы пришли ко мне за снотворным. Вы ведь использовали его для воровства, да?

— Да, — кивнула она. — А еще я возглавляла банду и сама была в банде Японца. Потом открыла лавку на Привозе. И наконец встретила свою любовь, а затем умудрилась все потерять.

— Это не страшно, — вздохнул доктор, — вы еще очень молоды. Ничего нельзя потерять безвозвратно. Жизнь всегда дает второй шанс.

— Я пришла не по этому поводу... — запнулась Таня, а потом без обиняков выпалила: — Скажите, доктор, вы знали мою бабушку Наталью Алмазову раньше, до пожара? Вы были знакомы с ней до того, как она...

— Да, знал, — прервал ее доктор Петровский и нахмурился: — зачем это вам?

— Тогда, может... — запнулась Таня. — Вы знаете, откуда у бабушки появилась я? Ведь я была ей не родная, правда?

— Не родная по крови, — уточнил доктор Петровский, все так же хмурясь, — зачем теперь ворошить прошлое? К чему это вам, Таня?

— Я хочу найти свою семью. Я хочу узнать, кто мои родители. Я хочу понять, кто я и откуда, и почему никто никогда не пытался меня найти, — на одном дыхании выпалила она, чувствуя, как с плеч ее скатывается огромная тяжесть, и грудь расправляется, и становится легче дышать.

Доктор Петровский встал и тщательно запер дверь на замок. Таня не поверила своим глазам, когда он повернул в замке ключ.

— Я ждал этого разговора, — он снова сел напротив Тани, и лицо его стало невероятно серьезным. — Я все время ждал, когда вы ко мне придете. Рано или поздно.

— Почему? — почти шепотом спросила она.

— Наталья Алмазова предупреждала меня об этом — перед смертью. И даже попросила рассказать правду... Беда в том, что я не так много могу вам рассказать...

— Откуда я появилась у бабушки? — снова выпалила Таня, выстреливая слова, как очереди из пулемета.

— Отсюда, из Еврейской больницы... — улыбнулся доктор Петровский, — а отдал вас бабушке я.

— Вы? — Глаза Тани полезли на лоб.

— И совершил этим уголовное преступление — подлог документов. Впрочем, я не жалею ни о чем.

— Пожалуйста, доктор, — Таня молитвенно сложила руки на груди, — пожалуйста, расскажите мне все, что знаете!

— Я знаю не так много... — Петровский печально покачал головой и начал свой рассказ.

В тот год мануфактурная мастерская купца Аристида Сарзаки получила крупный заказ на изготовление постельного белья, полотенец и перевязочных материалов для Еврейской больницы, щедро оплачиваемый ее попечителями — высокими чиновниками города. Для уточнения деталей заказа и количества необходимых комплектов в больницу пришла швея, возглавлявшая мастерскую.

Это была высокая, статная и очень красивая дама в дорогом, элегантном, модном наряде. Она подъехала в роскошном экипаже, в ушах ее сверкали бриллианты. Злые языки поговаривали, что эта дама была любовницей Аристида Саркази, но в любом случае, он доверял ей во всем и она была его правой рукой. Даму звали Наталья Алмазова.

— Бабушка была любовницей Аристида Сарзаки? — охнула Таня.

— Я не знаю этого в точности, — доктор покачал головой, — но так поговаривали. Ваша бабушка была очень красива. Она занимала высокое положение, и у нее были деньги.

Он продолжал. Чтобы уточнить количество перевязочных материалов, даму из мастерской отправили к главному хирургу доктору Петровскому. Ей предложили подождать в кабинете, так как он осматривал поступившего пациента, но дама заявила, что у нее нет времени, и она сама его найдет. И нашла.

В длинной палате со множеством коек доктор Петровский склонился над тельцем ребенка, который неподвижно застыл на старом матрасе. Он был совсем маленький, не старше года, и почти не подавал признаков жизни.

Это была крохотная девочка с синим, застывшим лицом, на котором уже отчетливо проступила печать близкой смерти.

— Что с ней? — Голос дамы дрогнул, и доктор Петровский удивленно вскинул на нее глаза. — Она умрет?

— Скорей всего да, — его поразило выражение лица роскошной, богатой дамы — никогда в жизни он не смог бы предположить, что она заинтересуется умирающим ребенком.

— Бедные родители... — Дама сокрушенно покачала головой.

— Родителей у нее нет, — ответил доктор Петровский, — у нее нет даже имени.

— Откуда она у вас?

— Час назад принесли два рыбака. Сказали, на­шли на берегу. Откуда она там — неизвестно. Ночью был сильный шторм, потонуло много судов и прогулочных яхт. Может, она была на одном из них. Рыбаки сразу принесли ее к нам. Состояние очень тяжелое.

Дама все смотрела на девочку, а затем, выйдя уже из палаты, оплатила для ребенка самые дорогие лекарства. Это и была Наталья Алмазова. Она приходила навещать девочку каждый день. Со временем она рассказала доктору Петровскому о себе, о том, что в ее жизни произошла страшная трагедия: ее трехлетняя дочь Таня умерла от оспы, а муж сразу после этого ушел к другой женщине...

Девочка-найденыш, между тем, поправлялась, и Наталья Алмазова страстно привязалась к ней. После выздоровления ее должны были направить в приют, но Алмазова умоляла доктора помочь забрать девочку.

Петровскому тоже не хотелось, чтобы девочку отправили в приют. Ему было очень жаль и бедную женщину, для которой этот ребенок стал единственной радостью в жизни. В общем, попирая все законы, доктор обратился к своему пациенту — фальшивомонетчику из криминального мира, которого лечил от огнестрела и ничего не сообщил об этом в полицию. Тот обещал помочь и помог: бандит достал фальшивое свидетельство о рождении, выписанное на имя Татьяны Алмазовой, дочери модистки Натальи Алмазовой. Предъявив эти фальшивые документы, дама забрала ребенка...

— Так вы приняли имя покойной дочери Натальи и стали Таней Алмазовой, — вздохнул доктор. — Когда Наталья забрала вас, ей было больше 50-ти. Поэтому она стала для вас не матерью, а бабушкой. Я рад, что не ошибся, отдав ей ребенка.

— Значит, меня принесли рыбаки... — задумчиво произнесла Таня.

— Не рыбаки, контрабандисты, — поправил ее Петровский. — Они назвались рыбаками, но на самом деле это было не так, я понял сразу.

— Вы знаете, кто они? Как мне их найти?

— Один был в возрасте, его звали Седой. Второй — молодой, имени не знаю. Седой в свое время был известным контрабандистом.

— Они могли меня украсть?

— Нет, — Петровский покачал головой, — вы долго были в воде, успели наглотаться. Скорей всего, они рассказали правду.

— Вы что-то знаете о них?

— Про Седого слышал, что он и сейчас выходит в море, несмотря на возраст. Он живет в Рыбачьей балке за Фонтанским мысом. Во всяком случае, там стоят его лодки.