В Израиле есть свои Молдаванки и Пересыпи, есть и свой Бабель. Правда, начинающий, но и немало уже успевший на ниве "Одесских рассказов", которые у него называются "Яффские картинки".

Есть много сходства между классиком, отмеченным печатью гениальности, и скромным автором газеты "Маарив" Менахемом Талми, не догадывающимся, по-видимому, об истинных размерах отпущенного ему таланта. Это сходство видно прежде всего в жадном интересе к жизни на всех ее срезах.

Подобно "Одесским рассказам" появляющиеся в "Маариве" каждую пятницу "Яффские картинки" построены на коротком анекдоте. Иногда не самой высокой пробы. В одной из таких картинок муж изменяет своей лучшей половине с лучшей половиной своего лучшего приятеля. Число версий этого бродячего сюжета давно перевалило за бесконечность. От Талми не убудет из-за еще одного варианта собственного приготовления. У него рогатый приятель волокиты просиживает ночи за шашками в кафе, вместо того, чтобы присмотреть за своей благоверной. Зато принимает меры жена волокиты. Подсыпав любовникам с вечера сонного порошку, ночью, она на пару со знакомым крановщиком спускает с третьего этажа греховную кровать и везет посапывающие улики прямо в кафе, так сказать, на суд общественности, накрыв разлучнице физиономию и заголив ей ягодицы, в порядке изысканной женской мести.

В кафе рогатый приятель мужа разделяет общий восторг от зрелища, представившегося глазам изумленной публики, пока не узнает, кому принадлежат ягодицы.

Талми прошпаклевывает этот холст таким сочным бытовым грунтом и пишет по нему такие сочные характеры, что скабрезный анекдот превращается у него в маленький литературный шедевр.

Герои "Яффских картинок" — представители низов израильского общества, где преобладают смуглокожие выходцы из Африки и Азии. Те самые, от кого воротит нос местный белый обыватель, полагающий себя наместником Европы на Востоке. Особенно, осмелюсь добавить, наши выпускники высшей школы интернационализма с дипломами ОВиРа. Поэтому имя мстительницы из рассказа Талми — Метука: имя, распространенное у восточных евреев. И поэтому же свою ночную экзекуцию Метука производит над дамой из Румынии. Хотя рассказ называется "Сладкая месть Метуки", это, скорее месть самого Талми, заголившего ягодицы мещанскому самомнению своего брата — европейского еврея.

Одновременно Талми принимает сторону Метуки и против ее мужа с компанией завсегдатаев яффского ночного кафе. Восток не сомневается во всяческом превосходстве мужчины над женщиной, тем более мужа над женой. Талми не ограничивает игры воображения, чтобы как можно язвительней продемонстрировать обратное. Метука, которую муж не ставит ни во что, не только посрамляет его на всю округу, но и обнаруживает, как мы видели, способности большого тактика и стратега. Операцией спуска с третьего этажа любовников на кровати она командует с полным знанием дела, кстати, не столь уж невероятным в среде, где немало крановщиков, грузчиков и стропильщиков.

Итак, анекдотически-фантастические сюжеты вырастают у Талми из весьма реальных местных обстоятельств. В другом рассказе некая теплая яффская компания едет на автомобиле в Иерусалим. О занятиях пассажиров ничего не сообщается. Зато есть сведения об их приятеле, к которому компания заворачивает по дороге: Шломо Акила, то есть Шлома Грыжа, как его ласково зовут дружки за надрыв на работе, только что прибыл на родину из Франкфурта после пятилетней отсидки у немцев. За гастрольную торговлю наркотиками, как легко может догадаться израильский читатель. Жена Шломо Грыжи, дражайшая Лея Хромоногая (которая уже не хромает, так искусно пришили ногу после того, как оторвали) заработала новое прозвище в результате неудачного драпа от полицейской машины в Яффо. Как не вспомнить бабелевских налетчиков, тем более, что и в "Яффских картинках" речь идет вовсе не о колоритной уголовщине, а о колоритной человеческой натуре.

Натура дружков Шломо Грыжи велит им свернуть к его дому, чтобы поприветствовать героя Франкфурта и пожать его лапу, наконец-то выпорхнувшую из наручников. И они сворачивают с пути, хотя дали себе зарок ехать прямо в Иерусалим и никуда больше.

Почему такой зарок? А потому, что та же натура велит им съездить в Иерусалим на молитву у Стены Плача.

Каждое утро в Яффо начинается у них с покаянных рассуждений: жить на Святой земле и ни разу еще не побывать у самой что ни на есть святыни — это же надо!..

Услыхав, куда направляются гости, дражайшая Лея Хромоногая всплескивает руками: всегда мечтала спаломничать в Иерусалим. Видит Бог, сподобивший ее стать чудом уголовной медицины! Правда, герой Франкфурта, лично обнеся лимонадом дорогих гостей, приказал ей никуда не ехать, а бежать на кухню готовить мощный завтрак. И потом, женщине, которой привалило повторить с мужем медовый месяц, как не похвастать такой удачей перед людьми? Шломо, кокетливо намекает Лея, то и дело ржет и встает на дыбы, как конь. Невозможно отлучиться.

Натура паломников немедленно клюет на такую увлекательную тему. Чтобы не опоздать в Иерусалим, они договорились не присаживаться, но после лимонада Хромоногая вынесла всем по мисочке пирожков со стручками молодой фасоли, а после пирожков вытащила три тяжелых медных блюда: с шашлычком, с бараньими ребрышками и с куриными сердечками.

Паломники в ужасе: третий год едут к Стене Плача, никак не доедут. Нет, сегодня, кровь из носу, доедут!

Герой Франкфурта в восторге. Он тоже поедет. Что за вопрос! Как не поехать к Стене Плача! Но нельзя же на пустой желудок!

Очень сильный довод.

Словом, от Шломо Грыжи компания возвращается в Яффо в первом часу ночи. Настроение такое приподнятое, что нельзя разойтись по домам, не заглянув в кафе. Чтобы немножко обсудить дела. Но дела — это на послезавтра, а назавтра — всем встать чем свет и ехать прямо в Иерусалим. И чтоб никаких больше фокусов!

Легко догадаться, что назавтра по пути в Иерусалим паломники заскакивают к Шломо с Леей. Вчера заехали, потому что нельзя не уважить друга, а сегодня — потому что нельзя не отблагодарить человека, оказавшего тебе гостеприимство. Не сказать хотя бы "мабрук" — есть такое хорошее арабское слово.

В полном соответствии с происхождением и жизнью персонажей "Яффских картинок" их речь пересыпана изюминами неподражаемого жаргона из смеси иврита с арабским. Эту, может быть, главную прелесть рассказов Талми, светящихся поэзией непричесанной правды, я не умею передать, как не могу перевести на иврит гнев бабелевского старичка Цудечкиса, выраженный в словах: "Какая нахальства!"

Что же касается самих паломников, то, зайдя лишь сказать "мабрук", компания, разумеется, никуда не едет.

У кого святое за душой имеется, у того оно никуда не денется. Не то что смачные, но быстролетные радости суетной жизни, увенчанные на сей раз большим чугуном с бобами нового урожая.