Мой знакомый старый крымчак, проживший здесь полвека, не смотрит телевизор и радио не слушает. Газету он с ненавистью отбрасывает, не раскрывая. Пир во время чумы! У него, старого большевика из сионистов, как и у других, сердце плачет! Разверни газету, он увидел бы рекламу мебельной фирмы "Шегем", которая понимает его чувства, но сама не отчаивается, о чем и сообщает аршинной надписью поверх диванов и буфетов.

"Пока все плачут, мы торгуем".

Соседняя реклама мистера Гольдберга тоже не унывает. Этот американец из Кфар-Сабы, который держит "кейтеринг" — обслуживание домашних празднеств, поставка угощения, напитков, скамеек, столов, скатертей, посуды, музыки в кустах, прожекторов на шестах и подносов, скачущих на официантах. Цена порции в зависимости от меню. Меню — в зависимости от кармана, вплоть до рабоче-крестьянского. Рабочие и крестьяне всего за каких-нибудь 15 долларов получают восемь салатов и пять мясных блюд с гарниром из слив и ананаса. Плюс фаршированная рыба. На тот случай, если среди гостей из наших американских евреев вдруг затесался гость из наших еврейских евреев.

Впрочем, и он налегает не только на рыбу, сколько на устриц и креветок. Умело следуя вкусам публики, новейший тель-авивский ресторан держит на каждом из трех своих этажей три разные моллюсковые кухни. На первом — кухня континентального Китая, на втором — острова Тайвань. На третьем — страны Японии.

Следуя другой ведущей в нашем обществе тенденции, ресторан пригласил на свое открытие не просто свадебного генерала, а старейшего актера "Габимы" Шломо Бар-Шавита. "Шлеймале", как зовет его тель-авивская публика с ее неудержимой склонностью к панибратству. Из бережного отношения к еврейским традициям и к своему тощему кошельку "Шлеймале" в жизни в рот не брал японских жареных червей во французском белом вине. А тут пришлось: народ хочет видеть своих художников, не отрываясь от пищи.

Так рестораны и кафе тягаются с театрами, которые в одном только Тель-Авиве единовременно предлагают десять драматических спектаклей и четырнадцать эстрадных представлений. Не считая ансамбля индейцев из Боливии. Есть еще и кино: одиннадцать картин, кроме тех, что крутят в городской фильмотеке, в городском музее, в клубах и посольствах. Затем вечер французской песни. Два вечера хорового пения самих посетителей под руководством профессиональных запевал. И, наконец, два смотра мод с развлекательной программой. Предприятия общепита, однако, не пасуют. Есть кафе, где вдобавок к изящным булочкам и пирожным вас угощают музыкой эпохи Ренессанса на старинных лютнях. Или эпохи средневековья на современных контрабасах. Возле тель-авивской набережной есть еще и бистро для испытывающих острый голод по драматическому искусству. Там можно сначала дать пищу душе, исполнив на эстраде пьеску собственного приготовления, а затем уже набить желудок.

Все охвачены увлечениями, не всегда, правда, духовно-гастрономической природы. Пивную на углу Дизенгофа и Бен-Гуриона оккупировали, как сообщает газетная заметка, мальчики в кожанках угрожающего цвета. Съезжаются они на мотоциклах научно-фантастическорго вида. Один такой мальчик, утверждает репортер, в честь своего мотоцикла марки "Харлей", на котором он пугает прохожих, переменил фамилию. Теперь он Моти Харлей и ездит в паре с Реувеном Бе-эм-ве.

Заправившись пивом, мальчики гонят в разные злачные места, не исключая пляжа Тель-Барух. Этот пляж обсуждается в проблемной статье под названием "Достоинство проститутки". Меры, предложенные соответствующей комиссией, изучившей положение на пляже, до сих пор не приняты. Достоинство девушек по-прежнему попирается, хотя их услуги дорожают. С одной стороны, цены растут, с другой — наблюдается отсев в натурщицы.

Еще бы! Художников в Тель-Авиве развелось больше, чем мотоциклистов. Изобразительное искусство победило даже искусство пантомимы, и бархатные береты почти вытеснили белую пудру и черные трико. Количество, как ни странно, не всегда переходит в качество, но зато всегда гарантирует конкуренцию. Что ни утро — то пять вернисажей.

Против них выходят в бой пять газетных критиков. Оттопав ноги, они к ночи садятся за стол писать пять газетных рецензий. Из рецензий ясно, что в искусстве критики признают только самих себя. Их святая и, скажем честно, оправданная ярость приводит к обратным результатам: цех живописцев еще больше увеличивается. Как и цех наших эстрадных трубадуров, который тоже вербует свои таланты из всех решительно слоев общества. Он как раз только что пополнился, благодаря самозарождению нового певца в самом неподходящем для песен месте: в рамленской тюрьме.

В другой тюрьме, к слову сказать, каменный забор радует окрестности монументальными фресками в духе великого Сикейроса. Об этом позаботился начальник тюрьмы. Он тоже увлечен искусством, поощряет уже раскрывшиеся таланты и ищет новые в воспитательных целях. А что один такой раскрывшийся монументалист, выпущенный за забор творить, натворил-таки: сбежал в порыве творчества, так это ничего, поймали.

Осечка с одним талантом не поколебала чуткого отношения тюремной администрации к другим зарешеченным самородкам. Певцу, обнаруженному в рамленской тюрьме, доставили прямо в камеру звукозаписывающую аппаратуру, а также инструментальный ансамбль. Как только певец напел платинку, его повезли, правда, охраняя по дороге от порывов, в командировку на радио, где он спел и рассказал о тематике и планах. После чего его вернули в творческую мастерскую.

Так что, хотя артист еще сидит, его пластинка уже гуляет, ничуть не изумляя этим публику.

Это тоже в порядке вещей. Не только пир во время чумы.