Когда Тома исчез за углом «Мабили», Шарлотта, вскочившая, чтобы последовать за ним, некоторое время оставалась стоять все в той же нетерпеливой позе.

Потрясенная, она неожиданно обнаружила, что стоит, беспомощно уставившись туда, где он только что растворился в толпе. Ей были видны только чужие спины да незнакомые лица. Тома исчез. Теперь он, должно быть, уже где-то далеко.

Бегство Тома настолько обескуражило ее, что она чуть не побежала за ним, просто для того, чтобы поговорить и потребовать объяснений. Но каких объяснений? По какому праву потребовать? Она почувствовала, насколько глупо выглядел бы такой поступок.

— Мне ужасно жаль, — говорил Дельбрез, — не могу представить себе, почему он так быстро ушел. Но в конце концов кто знает? Возможно, он не хочет, чтобы его здесь видели. Мне жаль, потому что вы, кажется, расстроились.

Пытаясь вернуть самообладание, Шарлотта посмотрела на Дельбреза с безразличным выражением лица, как она научилась делать, когда хотела скрыть свои чувства.

— Вовсе нет, — сказала она. — Мне в общем-то нечего сказать ему. Просто я давно его не видела.

— Конечно. Я понимаю.

Дельбрез не стал продолжать разговор, но его холодные серые глаза изучали ее в поисках малейших следов каких-то чувств. Сам он нашел неожиданное появление Бека определенно неприятным.

Новость об утрате, постигшей молодую мадам Флоке, подала Дельбрезу мысль, что, может быть, наступил благоприятный момент для возобновления знакомства, начатого тем несвоевременным визитом к Флоке. Он послал записку с выражением сочувствия и затем, тремя неделями позже, письмо, очень корректное и деловое по тону, в котором совершенно серьезно предлагал ей писать для его газеты, разумеется, под псевдонимом. Это была его собственная идея, и он изложил ее своему редактору. Дельбрез задумал колонку для женщин, посвященную теме моды и красоты. Это была новая идея, и она понравилась редактору. Ободренный Дельбрез через два дня после своего письма решил нанести Шарлотте визит.

Он нашел ее одну в мрачной квартире. Шарлотта объяснила, что ее сестра уехала жить с их матерью в Жувизи, тогда как сама она, прожив неделю или две в деревне, вернулась в Париж, где было все необходимое для ее работы. Она поблагодарила его и обещала попытаться создать такую колонку. Шарлотта выглядела похудевшей и очень нервной. Дельбрез посоветовал ей побольше выезжать и не позволять себе быть раздавленной горем и одиночеством. Затем очень вежливо, по-дружески он пригласил ее пообедать с ним.

Он не ожидал, что она так быстро согласится, но она, находясь в отчаянии, была готова согласиться на что угодно, только бы на час или два уйти из дома. Чтобы не дать повода к возникновению сплетен из-за ее вдовства, она попросила его не заезжать за ней, а встретиться в маленьком ресторанчике. Во время трапезы Дельбрез вел себя образцово, дружески разговаривал об их совместной работе и демонстрировал живой ум, который он мог, когда хотел, проявлять без привычного сухого цинизма.

После обеда он повел ее в «Мабиль». Сначала Шарлотта возражала, ссылаясь на свою недавнюю утрату, но когда они подошли ближе, музыка, веселье и танцы ударили ей в голову.

— Пойдемте же, моя дорогая. Никто никогда не узнает. И вы так много плакали… Вы теряете свою молодость. Дайте ей немного солнечного света. Не думаете же вы, что музыка изменит ваши чувства по отношению к вашему бедному мужу…

Он был умен, корректен и вел себя намеренно дружественно.

— Бедный Этьен, — вздохнул он. — Бедный Этьен… — Но ее маленькая ручка уже нетерпеливо тянула его к освещенному входу.

Он пригласил ее на танец, его глаза упивались теплой женственной красотой ее лица. Она была искушающе близко, он чувствовал ритмичные движения ее тела. Какая из нее получится любовница, подумал он, если у него хватит терпения сломить ее сопротивление, а она в какой-то момент потеряет голову и сможет преодолеть свою естественную скромность.

Они прошли обратно к своему столику. Шарлотта торопилась уйти, но Дельбрез уже начал живой разговор.

— Пойдемте, — нервно сказала Шарлотта через минуту. — Пожалуйста, простите меня, но я очень устала…

— Конечно, — сразу сказал Дельбрез, не сумев скрыть разочарования в голосе. — Как вам угодно.

Шарлотта ждала в дверях, пока Дельбрез искал кабриолет. Он скоро вернулся и придержал дверь, пока она забиралась внутрь. По ее торопливости он понял, что все его попытки разыгрывать незаинтересованного друга пропали даром. Понял, что она торопится избавиться от него, и это задело его за живое. Когда она поднялась по ступенькам, он взял ее за руку и тихо спросил:

— Неужели вы действительно хотите уехать домой так рано? Вы не хотели бы закончить вечер у меня дома?

Их глаза встретились, Шарлотта слабо улыбнулась в ответ на его изменившийся тон, но у нее хватило присутствия духа, чтобы не показать обиды.

— У вас дома? — сказала она с притворным негодованием. — Дорогой друг, вы, конечно, шутите. Это было бы едва ли подобающим для вдовы.

Дельбрез с вытянутым лицом забрался в кабриолет и сел рядом с ней. Он поставил на карту все и, хотя был уверен в проигрыше, подумал, что для новой попытки у него осталось еще двадцать минут поездки. Отбросив личину старого друга семьи, он перешел к привычной наглости с примесью цинизма.

— Жаль, что наш вечер так быстро закончился, — сказал он. — Мне бы так хотелось подольше удержать вас около себя. Как другу, конечно. Но в конце концов что такое дружба? Неужели вы верите, что она может существовать между мужчиной и женщиной?

— Порой верю, — отвечала она, — хотя, имея дело с вами, я бы посчитала дружеские отношения рискованными.

— Ну что же, вы правы. Дружба действительно кажется мне чуточку пресной. Любовь, конечно, более стоящая штука! Но люди обычно так робки в любви. Любовь это искусство, бесконечно огромное королевство неизведанного. Мне бы хотелось посетить его вместе с вами.

Он быстро посмотрел на нее, как игрок, бросающий последние козыри на зеленое сукно стола. Так быстро пустив в ход все свои средства, он надеялся озадачить, сбить ее с толку. Женщинам обычно трудно сопротивляться смеси цинизма и страсти.

— Боюсь, у нас разные понятия о том, что такое искусство, дорогой Дельбрез, — холодно сказала она.

— Жаль, — коротко откликнулся он. — Стать вашим учителем в любви было бы наслаждением для меня.

Она одарила его ослепительной улыбкой:

— Не уверена, что мне хотелось бы стать вашей любовницей.

Ее холодность и демонстративное безразличие казались чувствами слишком зрелыми для ее лет.

«Она так молода, — подумал он, — едва за двадцать, а уже какое мастерство в выражении безразличия! О, какая бы из нее получилась любовница!»

Он чувствовал неистовое желание подчинить ее своей воле.

— Вы очень холодно рассуждаете о страстях, — заявил он ей. — Но были бы вы так же безразличны в практике?

Своим большим и указательным пальцами он с еле скрываемой похотью ласкал ее запястье. Шарлотта отдернула руку и отстраненно заметила:

— Такие вопросы меня мало интересуют.

Она глядела в окно, притопывая ногой от нетерпения.

Шарлотта почти не слушала болтовню Дельбреза. Страстное желание увидеть Тома, почувствовать, что он снова принадлежит ей, росло с каждой минутой. Уже сегодня! Почему нет? Она не задумывалась о побудительных мотивах, просто ей всеми силами хотелось осуществить свое желание видеть его именно сегодня, все равно в какое время.

Как любая женщина, Шарлотта была готова поддаться мгновенному импульсу. Все эти долгие прошедшие недели она стремилась к нему, ждала его. Она знала, что он вышел из тюрьмы, и ожидала, что он нанесет ей визит вежливости по поводу ее утраты. Но он не пришел. И сегодня он просто убежал, увидев ее. Откуда такое презрение в его глазах? Она должна его увидеть! Когда она будет с ним, все будет в порядке.

Затем у нее возникла мысль, что он, вероятно, женился на своей Мари и живет с ней, и она вдруг почувствовала огромное сожаление. И одновременно она была на волоске от того, чтобы решиться поехать на площадь Фюрстенберг.

Дельбрез наблюдал за ней.

— Вы, кажется, нервничаете, — сказал он.

— Боже сохрани, нет.

— Смею ли я надеяться, что из-за меня?

— Ну что же, давайте считать, что из-за вас.

— Если бы я был уверен в этом, то направил бы кабриолет прямо к моему дому.

— Вы забываете, что я в трауре.

Он схватил ее за руку.

— Маленькая обманщица, — сказал он.

Шарлотта не возражала. Ее мысли были с Тома. Через некоторое время она поинтересовалась, почему на улицах до сих пор так много людей. Дельбрез объяснил, что жители Парижа были возбуждены выборами и это вывело их на улицу так поздно.

— Страна охвачена волнениями, дорогая моя. Мы, журналисты, будем сегодня работать допоздна. Очень вероятно, что ваш друг Бек был на пути в редакцию своей газеты, когда в такой спешке выскочил из «Мабиля».

— Да, конечно, — выдохнула Шарлотта, и у нее подпрыгнуло сердце.

— Знаете, его маленькую газету финансирует женщина, наш общий друг. У нее щедрая душа, и она ужасная идеалистка. Она может выбросить целое состояние, только бы предоставить вашему дорогому Тома возможность печататься.

«Кто же такая эта богатая женщина?» — подумала Шарлотта.

— Вы работаете с ними? — спросила она, отлично сознавая, что вряд ли это так.

— Сейчас нет. Но сотрудничество возможно.

— И где обитает их знаменитая газета?

— О, она обходится малым. Редакция занимает мансарду на улице Сент-Андре-дез-Арт. Я только вчера проходил мимо этого дома с нашим общим другом. Большую часть времени они работают в кафе.

— Покажите мне где, — сказала Шарлотта, когда кабриолет повернул на мост Сент-Мишель. — Мне бы хотелось увидеть это место.

— Так вот чего вы хотите! — его голос неожиданно зазвучал жестко.

— Вы предпочитаете отказать мне в просьбе? — мило улыбнулась Шарлотта.

— Очень хорошо, — коротко ответил Дельбрез. Он высунулся, чтобы поговорить с возницей; кабриолет пересек старую мощеную площадь и повернул на темную узкую улицу.

— Должно быть, где-то здесь… Вот этот дом или следующий, я не уверен, какой именно… — сказал Дельбрез, указывая рукой на обветшалые старые дома.

Высунувшись в окно, Шарлотта увидела свет в окне мансарды.

— Может быть, этот?

— Может быть.

Она холодно посмотрела на него.

— Я пойду туда.

— Да, — сказал он. — Я это предвидел.

Его лицо ничего не выражало, лишь рот исказила кривая усмешка.

— Я должна увидеть месье Бека, — объяснила она.

— Конечно. — Его глаза насмешливо блеснули.

Его терзала не столько ревность, сколько сожаление о зря потраченных в тот вечер усилиях. Дельбрез не любил, когда женщины ставили его в глупое положение. И тогда насмешкой можно было сильно его ранить. В тот момент Дельбрез почувствовал себя словно выставленным на посмешище.

— Очень хорошо, — с нескрываемой горечью сказал он. — Бегите, моя милая, и позвольте ему поцеловать вас. Но в следующий раз выбирайте себе другого проводника.

— Вот те на! — легко отпарировала она и пораженная такой вульгарностью добавила: — Куда же делось ваше хваленое бесстрастие?

— Ну и дурака вы из меня сделали, — взорвался Дельбрез. — Но, осмелюсь сказать, это будет для меня уроком. Ну, чего же вы ждете? Ваш калека будет счастлив видеть вас. Желаю приятно провести время и думать обо мне.

— Не подождете ли вы меня? — вдруг сказала она, положив ладонь на его руку.

Дельбрез гадко улыбнулся.

— Неужели вы не боитесь, что я потребую плату за ожидание? — спросил он с грубой иронией.

Его зубы бело блеснули под тонкими усами. Он привлекателен, подумала она, и даже очень. Она знала, что, когда она вернется, он приложит все усилия, чтобы провести с ней ночь, и ей будет нелегко избежать этого. Но она не боялась рискнуть, ибо была уверена, что найдет выход. Она не боялась потому, что его обаяние не имело над ней власти.

— Тогда идите, — коротко сказал он. — И не задерживайтесь. Ненавижу ждать женщин.

Он зажег сигару и наблюдал, как она на мгновение задержалась на тротуаре перед облупившейся дверью. Он был слишком игрок, чтобы так легко сдаться.

Шарлотта толкнула тяжелую дверь и скользнула в узкий грязный проход, освещенный единственным мерцающим газовым фонарем. При виде замусоренной лестницы она чуть не повернула обратно, однако начала подниматься, опасаясь, что за освещенным окном совсем не обязательно находится редакция газеты Тома. Но ей хотелось проверить. В случае ошибки она могла бы придумать какое-то извинение.

На старой обшарпанной лестнице было темно и стоял прогорклый запах кухни. Взбираясь, Шарлотта придерживалась одной рукой за грязные перила.

«Должно быть, я сумасшедшая, — подумала она, — что так бегаю за мужчиной, ищу его в темном старом доме посреди ночи». Но желание увидеть Тома было настолько горячим, что все окружающее перестало иметь значение: она думала только о предстоящей встрече. Шарлотта никогда не была способна сопротивляться собственным сильным желаниям. Ни сама жизнь, ни вдовство или просто тревога не смогли излечить ее от детского стремления к немедленному удовлетворению своих желаний.

Она не помнила, как дошла до верха этой мрачной лестницы, но в конце концов она очутилась на уровне мансарды, где газовая лампа, висящая рядом с разбитым окном, бросала тонкий луч света. Все двери были одинаково узкими и грязными, и все были закрыты.

Именно в тот момент Тома, работавшему в комнате, показалось, что пришел Шапталь, и он открыл дверь.

Прямо перед ним была Шарлотта.

Они стояли совершенно неподвижно, глядя друг на друга.

Шарлотта не решалась шагнуть вперед. После ее долгого восхождения по лестнице, когда она нашла его наконец стоящим именно в таком состоянии, как и ожидала, она, казалось, потеряла дар речи. Не могла даже посмотреть на него. Между тем его лицо превратилось в какую-то застывшую маску. Он даже не попытался сказать что-нибудь или улыбнуться.

Все прежние сомнения Шарлотты относительно причин его бегства из кафе вернулись к ней. Ее охватила паника. Она безуспешно старалась найти слова, которые вернули бы их к прежним дружеским отношениям. С ужасом глядела она на Тома, а он все с той же неприязнью смотрел на нее. Перед возвращением в офис он выпил вина.

— Тома… — наконец пробормотала она, так слабо, что он скорее догадался, чем услышал, как она произнесла его имя. — Тома, — снова сказала она, силясь не обращать внимания на его ужасный взгляд. — Я узнала ваш адрес у Дельбреза. Я… я увидела свет и поднялась… под влиянием момента.

— Вам не стоило беспокоиться, — проскрежетал Тома.

— Я хотела увидеть вас, Тома… Я хотела… Вы ушли так быстро, только что, в «Мабиле»…

— Мне нечего сказать вам.

Было так глупо стоять на продуваемой насквозь лестничной площадке и обмениваться недружелюбными словами. Тома не пригласил ее в комнату. Напротив, он, казалось, всеми средствами старался преградить ей путь. Шарлотта пыталась отыскать хоть какую-нибудь причину его враждебности. Последний раз они расстались не врагами.

— Тома, почему? Почему вы такой? Вы так суровы. Разве вы не были когда-то моим другом?

— Когда-то, возможно, был, — сказал он, — но времена изменились.

— Почему? Что я сделала?

Она не могла смириться с тем, что он отказывается от нее. Тома был ее другом, а дружба не переходит в свою противоположность. Какой-то след уважения всегда остается.

Постепенно она начала терять терпение. Тома смотрел на нее почти с отвращением, явно желая, чтобы она исчезла. Но она была здесь и требовала объяснений, в то время как он, Тома, по ее вине только что пережил одни из худших в своей жизни минут. Он считал ее ответственной за все — и за его ревность, и за горькое убеждение, что вся его жизнь была неудачей.

Она шагнула к нему:

— Тома, скажите мне, почему?

— Не будьте такой скучной, моя дорогая. Почему? Всегда почему. Вы не ребенок, и мне нечего сказать вам. Я не хочу вас видеть, вот и все. Этого вам достаточно?

Она недоверчиво уставилась на него.

— Ладно, идите к дьяволу, — грубо добавил он. — Неужели вы не видите, что становитесь смешной?

Она по-прежнему не двинулась и стояла, выпрямившись в полный рост. Он угрожающе двинулся к ней.

— Вы понимаете?

— Вы ревнуете? — выдохнула она. — Ревнуете, потому что я была в кафе с Дельбрезом.

— Мне жаль разочаровывать вас, но мне наплевать, с кем вы ходите, моя милая. А теперь бегите к своему замечательному поклоннику и оставьте меня в покое.

Теперь она должна была уйти, но не могла. Она думала о темной лестнице, по которой должна была спускаться одна, оскорбленная до смерти. Она знала, что сама не сможет двинуться с места. Она униженно стояла, зная, что с каждой секундой он презирает ее все сильнее.

— Я пришла… пришла к вам… к вам, Тома, потому что вы когда-то поклялись мне в вечной дружбе.

Она говорила с каким-то горьким отчаянием, вдруг осознав, что то, за чем она пришла, было гораздо больше того, о чем она осмеливалась сказать.

— Вы пришли, чтобы увидеть меня? Но теперь вы увидели меня, так что, надеюсь, удовлетворены. Вы любите меня! Вы думаете, я добрый и обаятельный. Я даже скажу, вы находите меня привлекательным. Ну что же, все понятно, теперь уходите.

Он рассерженно двинулся к ней, но, хотя Шарлотта была напугана, она осталась на месте. Его синие глаза были так близко, что она могла разглядеть темные зрачки. Она видела, что он не выбрит. Их глаза встретились, и словно какая-то мистическая сила притянула их друг к другу. Вопреки самим себе, вопреки всей своей лжи.

— Тома! — Шарлотта слабо застонала.

— Уходите, — повторил он. — У меня ничего нет для вас. Идите назад к своему любовнику. Мне кажется, он ждет внизу.

— Он не мой любовник, — яростно сказала она, — но может стать им, если вы настаиваете.

— Почему нет?

Они поглядели друг на друга. Лицо Шарлотты было смертельно бледным.

— Если я снова сяду с ним в кабриолет, — сказала она, — он попытается увезти меня к себе домой. Я могу поехать. Я поеду. Мне нечего терять. Я поеду с ним. Тома, вы этого хотите?

— Не ждите, что я поверю в то, будто вы дожидались моего разрешения.

— Вы этого хотите? — снова сказала она со страшным спокойствием.

Тома отступил назад и начал смеяться.

— Продолжайте, — сказал он. — Идите обратно к своему пижону и оставьте меня в покое. Я потерял уже достаточно времени.

Он стоял на площадке, слегка раскачиваясь. Его голова гудела, как наковальня. Выпитое им спиртное, должно быть, было просто отравой. Заметив оцинкованную раковину рядом на стене Тома поднял ковш с солоноватой водой и намеренно опрокинул его себе на голову.

Он вытер лицо платком. Шарлотта все еще стояла позади. Ее присутствие привело его в ярость. Тома вызывающе встал перед испачканной раковиной и сделал вид, будто готовится помочиться в нее.

— Что вы теперь скажете? — Ее присутствие причиняло ему физическую боль. — Ради Бога, уйдете вы или нет? Или вы наслаждаетесь этим зрелищем?

Он хрипло рассмеялся, презрительно дразня ее своим пренебрежением к условностям. Он был мужчиной, высшим существом, способным мочиться прямо перед лицом всех других созданий. Молчание позади него затягивалось. Наконец Тома услышал, как застучали легкие шаги Шарлотты, спускающейся вниз по лестнице.

Долгое время звук ее шагов отдавался эхом в старом доме. Тома прошел обратно в комнату и лег на стол, оставив дверь открытой.

Она ушла.

Теперь он не был пьян, он был абсолютно трезв и сознавал, что он разрушил. Любовь, выросшую несмотря ни на что за последние месяцы, он раздавил своим каблуком и швырнул ей в лицо. Это был жалкий конец, без всякого величия, с одним только казарменным юмором, таким же низким и вульгарным, каким выглядел он сам. Тома испытывал отвращение к самому себе.

Он больше не был пьян. С каждой секундой он все более сознавал, что наделал. Он бросил Шарлотту в объятия Дельбреза. Возможно, она еще не стала его любовницей, но сегодня станет, и по его собственной вине.

Тома быстро вскочил на ноги, прижался лбом к холодному оконному стеклу. Почему ему хотелось разрушить и осквернить все, что было между ними? Он знал, что причиной была трусость. У него больше не было сил смотреть любви в лицо. Было бы в тысячу раз лучше, если бы он за эти прошедшие недели решился пойти к ней и осмелился любить ее, жить с ней, наконец. Но он боялся. И не предполагаемая верность по отношению к Мари удерживала его, он знал это теперь, а боязнь страданий.

У него больше не было иллюзий. Он посмотрел на себя со стороны и понял, что слабость, как и храбрость, может привести к тому, что мужчина отвергнет любовь. Он был слишком слабым, чтобы противостоять жизни. Он вовсе не был героем. Он просто сдался.

Шарлотта пришла в эту мансарду посреди ночи, чтобы найти его. Это был сумасшедший, нелепый поступок, женский порыв. Она пришла, чтобы напомнить ему об их дружбе и о том, что он когда-то поклялся ей в вечной привязанности. Но и тут он лгал. Он никогда не был ее другом. Он был ее любовником однажды, и он не забыл этого. Кабриолет с Дельбрезом, должно быть, отъезжал в этот момент. Он вообразил, как Шарлотта сидит рядом с Дельбрезом.

Дверь позади него мягко открылась, и вошел Шапталь. Тома не слышал, как он поднимался по лестнице.

— Ах, вот вы где! Боже мой, что здесь за пекло. Вы пили. Что с вами? Вы выглядите ужасно.

Толстяк открыл окно, затем поставил на стол дымящийся кофейник и вручил Тома стакан.

— В чем дело? — снова спросил Шапталь. — Вы выглядите страшнее смерти.

— Со мною? Ничего, — наконец ответил Тома.

Шапталь на мгновение остановился, обжегшись кофе, потом заметил:

— Кстати, я встретил у входа хорошенькую женщину; это была, конечно, мадам Флоке?

Тома молчал.

— Она приходила к вам?

Тома кивнул.

— Ну что же, вы вели себя просто замечательно! Вы могли хотя бы проводить ее. Позволить женщине уйти совершенно одной среди ночи, да еще именно сегодня…

— Не стоит беспокоиться, — медленно проговорил Тома. — У нее был провожатый. Этот мерзавец Дельбрез ждал ее на улице в кабриолете.

— Не думаю, — сказал Шапталь. — Там не было никакого экипажа, и могу сказать вам, у мадам Флоке, когда она шла к площади, был очень неуверенный вид.

— Он, должно быть, ждал ее дальше.

— Едва ли. Я не видел ни одного кабриолета, когда подходил.

— Тогда забудьте об этом, — сказал Тома, пытаясь совладать с растущим раздражением. — Она достаточно взрослая, чтобы знать, что делает.

Шапталь сразу же оставил эту тему и начал рассказывать о стычках, которые он наблюдал на бульваре.

— Полицейские в штатском получили приказ спровоцировать беспорядки, — сказал Шапталь с тревогой. — Уже было несколько инцидентов около избирательного участка. Они выдают себя за республиканцев и подстрекают к восстанию.

Он поднялся и встал, прислушиваясь, у открытого окна.

— Вы слышите этот шум? Когда я вышел из ресторана, то заметил на бульваре несколько отвратительных компаний. Если это фараоны в штатском, быть беде. Они спровоцируют толпу.

Он повернулся, чтобы посмотреть на Тома.

— Серьезно, вы должны попытаться догнать эту молодую женщину. Было бы в высшей степени неразумно, если не сказать дико, отпустить ее одну.

Тома не ответил, но слова Шапталя задели его. Он действительно думал, что Дельбрез ждал ее чуть дальше, но теперь понял, что снова обманывает себя. По той или иной причине Дельбрез, вероятно, уехал, и Шарлотта оказалась глубокой ночью одна на пустых улицах.

Шум снаружи усиливался. Все еще не желая воспринимать ситуацию всерьез, он начинал все же чувствовать серьезное беспокойство.

Резкие крики донеслись с бульвара.

— Очень хорошо, — сказал Шапталь. — Если вы не хотите, я пойду сам. Я никогда не простил бы себе, если бы что-нибудь случилось с этой маленькой женщиной.

Он вышел из комнаты. Тома по-прежнему не двигался, он стоял у окна, прислушиваясь к реву толпы.

«Этот дурак Шапталь, — подумал он, — изображает Дон Кихота. Ему понадобится целых десять минут, чтобы спуститься вниз. Маленькую дурочку могут разрезать на куски несколько раз, прежде чем он доберется до нее. Если ее уже не изнасиловали. Или не убили. Тома! Это может случиться, ты знаешь. Все возможно, когда хулиганы распояшутся».

Тома ринулся к двери и с головокружительной скоростью слетел вниз по темным ступенькам. Оказавшись на улице, он побежал.

Он добрался до бульвара, так и не увидев Шарлотты. Дальше, рядом с развалинами Клюни, были смутно видны темная масса людей и огни. Тома направился туда, держась противоположной стороны улицы.

Приблизившись он увидел, что толпа перевернула кабриолет, который лежал поперек дороги. Вокруг двигались тени, и какой-то человек с фонарем попытался преградить Тома дорогу. Это бы плотный мужчина в одежде рабочего, но его блуза была слишком новой, а воротник слишком чистым.

— Сколько вам платят за то, что вы подстрекаете к беспорядкам? — прошипел Тома ему в лицо.

Парень попытался ударить его в живот, но Тома увернулся и побежал с криком «Предатели! Провокаторы!».

Перед ним на тротуаре дрались люди. Четыре или пять человек молотили друг друга руками и ногами. Они скатились в сточную канаву. Какая-то девушка с дикими глазами и упавшими на лицо волосами с ужасом глядела на них, придерживая разорванные остатки своего кринолина.

Тома схватил ее за руку.

— Идите домой сейчас же, — сказал он. — Не оставайтесь здесь, вас убьют.

Она повернула к нему бледное, ошеломленное лицо.

— Где вы живете? — спросил ее Тома.

Девушка неопределенным жестом указала куда-то за бульвар.

— Тогда идите домой сейчас же, — настаивал Тома, встряхивая ее за плечо. — Неужели вы не можете понять, что я говорю? Вы хотите, чтобы вас убили?

— Я должна подождать Леона, — беспомощно сказала она. — Он дерется из-за меня.

Она указала на мужественную фигуру в центре этого клубка из рук и ног.

— А, идите к дьяволу, — раздраженно выругался Тома.

Он пошел дальше. В дальнем конце бульвара ему встретилась другая группа, состоявшая из студентов, возвращавшихся вместе со своими девушками из танцевального зала Булье.

Светловолосый юноша подошел к Тома.

— Что происходит, месье? — спросил он. — Кажется, там, на улице Эколь, баррикада?

— Не ходите туда, — сказал Тома. — Более чем вероятно, что это дело рук платных полицейских провокаторов.

Он пошел дальше, но обернулся и увидел, как студенты, несмотря на его предупреждение, нырнули в боковую улицу.

— Дураки, — подумал Тома. — Не могут пройти мимо схватки. Идиоты, добьются того, что их убьют.

Он заторопился и прошел дальше вперед, несмотря на препятствия. Затем он увидел Шарлотту.

В несколько прыжков он нагнал ее; она обернулась, слабо вскрикнув:

— Вы!

С облегчением, к которому примешивалось изумление, он убедился, что Шарлотта невредима, даже без слез на лице. Он недоумевал, как ей удалось так спокойно пройти по бурлящему бульвару: у нее был такой вид, будто она возвращалась домой из церкви. Но время для вопросов было неподходящее. Она была цела и невредима, и он вздохнул с облегчением. Он был недалек от того, чтобы засмеяться.

Тома властно взял ее за руку, совершенно забыв, что десять минут назад оскорблял ее.

— Пойдемте, — сказал он.

Шарлотта яростно пыталась освободиться:

— Отпустите меня!

Даже в темноте он смог заметить выражение ужаса на ее лице. Это пристыдило его, и он сказал более мягко, однако не отпуская ее:

— Не упрямьтесь. Мой друг Шапталь видел, как вы ушли пешком. Я прошел весь этот путь по бульвару, чтобы удостовериться, не случилось ли чего с вами. Теперь я позабочусь о том, чтобы и дальше ничего не случилось.

Шарлотта по-прежнему с диким выражением лица смотрела на него. Она снова потребовала, чтобы он отпустил ее, не в силах сдержать рыданий в голосе.

Когда она вышла из редакции Тома и поняла, что Дельбрез уехал, не дожидаясь ее, она отправилась одна и прошла весь путь от улицы Сент-Андре-дез-Арт. Ее самолюбию была нанесена нестерпимая рана, в голове гудело, как от похоронного звона. Тома разрушил ее уверенность в себе, ее жизненную веру, лучшую ее часть, и она поклялась, что никогда не простит его. Она шла по бульвару, словно в забытьи, безразличная к тому, что может с ней случиться.

Как большинство мужчин, Тома быстро забывал раны, нанесенные другим, тем более быстро, что он сознавал грубость и несправедливость своего поступка. Кроме того, он совершенно искренне считал, что его нынешнее беспокойство за Шарлотту искупало его вину.

— Пойдемте же, — сказал он сердито.

Шарлотта судорожно попыталась освободиться, холодно заявив, что не нуждается в его помощи.

— Вас могли убить или серьезно ранить, — сказал он, пытаясь сохранить спокойствие. — Я должен проводить вас домой, чтобы убедиться, что вы в безопасности. Я не получил бы никакого удовлетворения от вашей смерти.

— А может быть, я хочу, чтобы меня убили? — горячо сказала она, чувствуя себя несчастной, — Мне кажется, вы воображаете, что я хочу жить. Зачем мне желать этого? Неужели это стоящая жизнь: ничего, кроме работы, забот и мужчин-скотов? О, я чуть не забыла про любовь и дружбу! Великолепная жизнь, о да, конечно…

Она подумала об ожидающей ее заброшенной квартире, о завтрашнем утре, когда снова начнется такая же безотрадная жизнь. Мужество оставило ее.

Тома посмотрел на нее, испытывая неловкость, ему захотелось, чтобы Шарлотта не произносила больше таких слов. Их горечь задела его за живое. Всего минуту назад он верил, что ненавидит ее, так как считал ее счастливой, а сейчас он был ошеломлен, будто только что обнаружил, что его собственное дитя несчастно.

— Пойдемте, — сказал он, увлекая ее за собой.

Она была вынуждена пойти рядом с ним. Тома даже не сознавал, что идет слишком быстро для нее, так что ей приходилось иногда бежать, чтобы успеть за ним. Такими смешными перебежками она и продолжала свой путь рядом с ним по пустынной улице. Собственное положение стало казаться ей унизительным, и Шарлотте захотелось, чтобы Тома оставил ее, а она могла бы лечь на тротуар и умереть. Но Тома продолжал широко шагать по улице, таща ее за собой. Она откинулась назад, как ребенок, волоча ноги по земле и издавая слабые нервные смешки.

Вдруг она остановилась, чтобы завязать шнурок на ботинке. Сначала Тома пытался помочь ей, но она не позволила; ему пришлось встать прямо перед ней и ждать, пока она, присев, завяжет шнурок. Все, что могла видеть в это время Шарлотта, это длинные ноги Тома, уходящие вверх как две крепкие колонны, обтянутые мягкой тканью серых брюк. Ноги загораживали от нее улицу, и она испытала внезапное дикое желание броситься на них, повалить Тома на землю и убежать от него.

Но она ничего не сделала. Трусость или какая-то женская пассивность заставила ее остаться на месте. Она пыталась распалить свою злость, но чувствовала, что она уже убывает, вытесняемая теплым ощущением покорности: ведь он рядом, он не боится ночи.

— Пойдемте же, — скомандовал он, когда ему показалось, что она потратила слишком много времени. Они пошли дальше. Внезапно вдалеке прозвучал выстрел, и наступила ужасная тишина.

Шарлотта прижалась спиной к стене.

— Это далеко, — сказал Тома. — Не бойтесь.

Она неотрывно всматривалась вперед, изучая темноту.

— Должно быть, это не очень плохо — умереть от шальной пули весенней ночью… — сказала она странным голосом. — Пуля в сердце. Всего лишь одно красное отверстие в груди. Как вы думаете, месье Бек? Лучше, чем умереть в своей постели, измученным лихорадкой и болезнью, придавленным постыдными долгами и презрением своих соседей. Смерть Этьена была именно такой. Не слишком славной, не так ли, дорогой Тома? Не такой прекрасной, как смерть за свободу.

Тома почувствовал, как его сердце сжалось, и он снова взял ее за руку, коротко сказав:

— Теперь пойдемте.

Он продолжал вести ее. На улице Месье-ле-Принс было спокойно, все спали. Когда они подошли к дому номер двадцать шесть, Тома заметил мужскую фигуру, которая так сливалась со стеной, что казалась ее частью.

Он напрягся, готовый обороняться, если на них нападут. Фигура отделилась от стены, и Тома с удивлением увидел, что это был студент Фредерик.

Фредерик сидел на тумбе рядом с дверью. Посмотрев на них долгим, пристальным взглядом, он поднялся, распрямил свое долговязое тело и медленно пошел прочь.

Шарлотта остановилась и сделала движение, будто собираясь позвать молодого человека обратно. Но она так и не решилась. Вместо этого Шарлотта быстро шагнула внутрь.

Тома последовал за ней вверх по лестнице. Она быстро открыла свою входную дверь, и он вошел вслед за ней, захлопнул дверь и прислонился к ней, словно для того, чтобы она не могла снова открыть ее и ускользнуть.

— Уходите, — сказала она.

В холле было темно, и она ощупью пошла вдоль стены, чтобы найти лампу и трутницу. Ей не сразу удалось зажечь огонь, и Тома пришлось чиркнуть трутницей по стенке.

В конце концов лампа была зажжена. Шарлотта подняла ее, и неровный свет упал на ее лицо, черты которого были искажены отбрасываемыми лампой тенями. Тома увидел, что оно было усталым и измученным. Ее волосы свисали беспорядочными прядями. Она выглядела почти безобразной. Лицо, казалось, было исчерчено преждевременными морщинами. Вот так она, возможно, будет выглядеть через десять или двадцать лет.

У Тома перехватило дыхание. Может быть, впервые он увидел в ней живую женщину, ранимую, чья ослепительная красота может поблекнуть. Короче, он увидел в ней человеческое существо. Он почувствовал щемящее желание, чтобы она всегда могла быть такой, как сейчас, чтобы ей было не двадцать лет, а за тридцать, как ему самому, и чтобы она была так же, как он, помята жизнью.

— Уходите, — тихо повторила она. — Здесь нет мятежников. Никто не убьет меня.

Но он не мог уйти, оставив у них обоих только чувство горечи.

— Я хочу извиниться, — неуклюже сказал он. — Я очень плохо вел себя по отношению к вам. Вы должны простить меня.

Он не привык извиняться, и ему это не нравилось. Он хотел, чтобы все было быстро забыто, чтобы они могли поговорить о чем-нибудь другом.

Когда она не ответила, он настойчиво добавил:

— Пожалуйста…

Она не хотела прощать его. Прощение ничего не значило. Она хотела напугать его так, как испугалась сама, заставить его страдать — возможно, только это могло стереть кровоточащую память об их неожиданной встрече в том отвратительном коридоре.

— Вы не хотите, — яростно вскричал он, когда она продолжала упрямо молчать. — Неужели вы не можете забыть ту нелепую сцену?

Это было так по-мужски. Этьен тоже, когда был не прав, выходил из себя, если его не прощали достаточно быстро, изо всех сил старался свалить вину на нее и заставить ее чувствовать себя виноватой.

— Я прощаю вас, — сказала она почти нежно. — Я прощаю вас, дорогой мой.

Тома стоял совершенно неподвижно, пожирая ее глазами. Она была более женственна и в тысячу раз менее беззащитна, чем раньше. Теперь вокруг нее была какая-то тайна, сложное и лишающее покоя обаяние человека, который страдал и которого гордость или стыд принудили скрывать свои слезы под улыбкой.

Ее улыбка, когда она наблюдала за ним теперь, уже не была прежней беззаботной девичьей улыбкой, и Тома видел в ней примесь грусти и насмешки, видел вызов и гордость. Какое-то понимание, почти симпатию. Что бы ни случилось с ней теперь в жизни, у нее всегда будет эта улыбка.

Шарлотта сняла свой плащ, положила его на подставку для шляп и теперь стояла в своем слишком открытом платье, беззаботно показывая себя ему. Она носила платье со смелым вырезом на груди с непринужденностью женщины, которая научилась защищаться от мужчин и больше не боится их. Тома почувствовал ревность.

— Кажется, я попросила вас уйти? — снова повторила она, спокойно смотря на него.

Его поведение изменилось, он шагнул к ней.

— Тот студент, — мрачно сказал он, — он ждал снаружи вас?

— Разве вас это касается?

Она говорила со спокойным безразличием, повернувшись к нему спиной, чтобы поставить лампу на маленький столик в гостиной. В ее сердце была пустота. Тома был здесь, а ей теперь было все равно, если он уйдет. Такова жизнь.

Он последовал за ней в гостиную, подошел к окну и смотрел в темноту ночи, пока она зажигала еще одну лампу, стоявшую на каминной полке.

Долгое время они оставались на месте. Шарлотта стояла у камина, наблюдая за Тома. Она могла видеть его массивные плечи и неясные бледные очертания шеи под большой копной вьющихся волос.

Почему она не сделала так, чтобы он ушел? Она знала слова, которые заставили бы его уйти и никогда не возвращаться. Это было так просто. Чувство собственного достоинства призывало ее произнести их — тогда она с Тома была бы в расчете.

Однако она не могла произнести их. Вероятно, она слишком устала.

Тома прислонил голову к оконному стеклу. Он по-прежнему пристально смотрел на небо, и Шарлотте стало интересно, о чем он думает. Затем его плечи дернулись, и, не оборачиваясь, он спросил изменившимся голосом:

— Фредерик — ваш любовник?

Увидев минуту назад там, внизу, студента, он догадался, что тот ждал именно Шарлотту, и понял, что их связывало нечто большее, чем добрососедские отношения. Чем больше он об этом думал, тем сильнее становилась его уверенность. Она причиняла боль. Это было совершенно иначе, чем при мысли о том, что Шарлотта могла быть любовницей Дельбреза. Мысль о предполагаемой ее связи с Дельбрезом уязвляла его в основном потому, что оскорбляла чистоту его чувства. Он ощущал лишь отвращение и злость. Однако связь с Фредериком могла причинить бесконечно большие мучения, так как в этом случае ему трудно было бы найти себе убежище в презрении: ведь любовь между этими двумя была бы только естественной. Возможно, впервые он почувствовал ревность, которая прежде была неизвестна ему.

— Вы нескромны, — безразлично сказала она.

Тома только резко повторил:

— Он ваш любовник?

Выражение его глаз испугало Шарлотту, и она отвела свои глаза от его требовательного взгляда.

— Я не обязана говорить вам.

— Ответьте мне, — попросил он мягко. — Я хочу знать.

Ее смятенный ум попытался найти защиту в нападении.

— Почему я должна отвечать вам? Разве я задаю вам вопросы о вашей жизни, о вашей женитьбе, например?

— Моей женитьбе? — сказал он, чувствуя внезапную острую боль в сердце.

— Разве вы не собирались жениться на Мари? Ведь вы же сами говорили мне об этом.

— Я живу с Мари. Я просто должен жениться на ней, — отрывисто произнес он, остро чувствуя смехотворность такого объяснения, даваемого при подобных обстоятельствах спустя почти год после того, как он поставил Шарлотту в известность о своем предстоящем браке.

— Так возвращайтесь к ней! Что вы делаете в моем доме посреди ночи, если Мари живет с вами? Какое вы имеете право совать нос в мою жизнь, когда сами не свободны?

Она сама не понимала: почему так кричала на него, почему была охвачена этой горячей волной ревности?

— Успокойтесь, — попросил он ее и снова повторил сурово: — Успокойтесь.

Теперь он даже не пытался скрыть свое несчастье. Она бросила ему в лицо те самые вопросы, которые и он сам задавал себе. Это было признание его слабости, его страсти.

Ей по-прежнему хотелось причинить ему боль. Она дрожала от желания сделать ему больно, насладиться видом его страданий. Она хотела увидеть, когда он дрогнет, как долго он сможет терпеть. Неужели он рухнет, он. Тома, которого она всегда считала таким неуязвимым?

Она двинулась к нему, удерживая его взгляд своими мерцающими глазами.

— Вы хотите знать, не правда ли? — сказала она. — Очень хорошо, тогда Фредерик действительно мой любовник. Теперь вы удовлетворены?

Она имела право сказать это, так как в конце концов, это было очень недалеко от истины, и, возможно, именно на следующий день он мог бы стать им. Они были объединены своей юностью, одинаковым одиночеством.

Тома ничего не сказал. Он не знал, верить ли ей, но чувствовал, что у них есть свой мир, в который ему не было доступа. Он мог бы уйти в этот момент, но он очень устал и был настроен решительно: надо любым способом положить конец такому противостоянию. Этот вечер исчерпал его чувства, сломал его гордость, не оставив ничего, кроме робкого и страстного желания обладать ею. Теперь это уже не имело значения, был ли ее любовником Фредерик или кто другой. В любом случае Тома страдал. Он придвинулся к ней очень близко.

— Уходите, — беспомощно прошептала она.

— Не беспокойтесь, я не буду ничего просить, — сказал он. — Оставьте своих любовников себе. Мне все равно. Но давайте проведем эту ночь вместе. — Его рука обвилась вокруг ее талии, крепко сжав ее. — Дайте мне счастье любить вас по крайней мере на несколько часов… Милая, разрешите мне это. Вы тоже этого хотите, я знаю. Вспомните тот день, в моем доме… — Его голос звучал тихо и настойчиво.

Шарлотта отпрянула:

— Нет!

— Не беспокойтесь, вы будете свободны. Я не буду говорить ни о любви, ни о верности. Мы будем встречаться, когда почувствуем желание, когда вы захотите…

Он стал искать ее губы, но она высвободилась.

— Нет! Нет!

— Почему нет? — спросил он.

— Нет! — снова сказала она. — Нет, только не так.

— Почему?

Его глаза изучали ее лицо, с мукой слабой надежды. Он остался, готовый молить ее об этой единственной ночи любви, готовый забыть свое истинно глубокое чувство и разрушить великолепный храм, построенный ими вместе, только для того, чтобы в чувственном удовольствии найти удовлетворение. Несчастный, лишенный иллюзий и мучимый ревностью, он говорил себе, что в ее жизни были и другие мужчины, что нет ничего общего между этой физически красивой женщиной и той духовной красотой, которую он вообразил сам. Несмотря на это, он хотел овладеть ею, может быть, только для того, чтобы суметь потом освободиться от нее, скорее забыть ее. Но почему она так отчаянно отталкивает его?

— Почему? — повторил он. — Я хочу получить ответ.

Она дрожала, в ее глазах стояли слезы.

— Уходите… Я никогда больше не хочу вас видеть, никогда… Вы не любите меня. Вы похожи на всех остальных. Вы не любите меня.

— А вы! Вы меня любите? — Он удерживал ее, пытаясь найти ответ в коричнево-желтой глубине ее глаз. — Вы меня любите?

— Нет, — вскрикнула она, яростно изгибаясь, чтобы вырваться. — Я не люблю вас. И никогда не любила.

Не говоря ни слова он прижал ее к себе, сдавив в кольце своей руки так, что она не могла больше бороться, и губы их слились в долгом поцелуе.

Она все еще слабо сопротивлялась, когда он открыл украшенный тесьмой перед ее платья, расстегнув его до пояса, и его рука нашла мягкую упругую плоть под ним.

Он держал ее прижав к стене, как какую-то безумную летучую мышь, и в то же время нежно ласкал. Щеки Шарлотты были залиты слезами, она умоляла отпустить ее, но Тома был безжалостен.

Он видел, как она побледнела, и его сердце дико забилось. Затем своим ртом он снова нашел ее губы и вдруг почувствовал, что она ответила ему с неожиданной страстью.

Напуганный этой переменой, он оторвался от нее.

— Ты любишь меня? Смотри мне в глаза.

Но она только обняла его снова, нежно называя по имени. Тома вглядывался в ее глаза, будто пытаясь увидеть в их глубине саму ее душу.

— Тома… останься, останься со мной, пожалуйста… я люблю тебя… я люблю тебя…

Это был только шепот, но в ее голосе было такое напряжение, что Тома показалось, что, услышав это, он вырвал из ее сердца драгоценность, слишком дорогую и прекрасную, чтобы подвергать ее действию света.

Шарлотта прижималась к нему с закрытыми глазами, впервые вверяя ему себя этим признанием.

— Останься, о, останься. Я люблю тебя, люблю тебя. Я люблю тебя. О, я так люблю тебя! Не уходи или я умру.

Тогда он отпустил ее и откинулся назад. Его лицо было очень бледным.

«Я сошел с ума, как мог я хотеть лишь только несколько часов любви, без будущего. Я уже не смогу вернуться утром к Мари. Это невозможно».

Он жалел ее всей душой, но он слишком долго ждал и страдал. Уже невозможен был легкий флирт: он должен обладать ею целиком и навсегда. Должен увести ее так далеко, чтобы она уже никогда не смогла оставить его.

Он поднял ее лицо, изучая глаза.

— Послушай. Если я останусь сегодня, то не просто на одну ночь. Из-за тебя, для тебя я буду вынужден причинить боль Мари, которая этого не заслужила. Это будет недостойно с моей стороны, но я брошу ее. Она будет страдать, но я сделаю это ради нашего будущего, но не ради одной ночи. — Прижимая ее к себе, он продолжал: — Ты понимаешь? Если я останусь, то приду снова. Ты будешь моя, и только моя. Подумай хорошенько. Еще есть возможность выбирать. Я не Этьен. Если я отдам тебе всего себя, я не буду мириться с существованием в твоей жизни никого другого. Тебе придется порвать с Дельбрезом, Фредериком. Я отдам тебе свою жизнь, но ты должна быть моей полностью и до конца. Хочешь ли ты этого?

Ее глаза светились, как топазы.

— Если ты попросишь, чтобы я ушел, я сейчас же уйду, но клянусь, на этот раз это будет концом наших маленьких игр. Я никогда не вернусь.

Шарлотта едва понимала, о чем он говорит, ошеломленная счастьем и изнемогающая. Она хотела только одного — чтобы Тома остался.

Невольно она вспомнила те бессчетные ночи, когда она ждала его, не признаваясь себе в этом. Он был сама любовь.

— Останься! — воскликнула она.

Она ожидала, что он прижмет ее крепче и отнесет ее в спальню, но он отступил назад и пристально посмотрел на нее. Затем увлек ее в холл и достал с вешалки ее плащ.

— Надень это.

— Для чего?

Тома уверенно прошел через холл к двери спальни Шарлотты, которая была рядом, и открыл ее. Ничего не изменилось. Все тот же альков, те же пузырьки с лекарствами на столике у кровати.

— Ты ведь не хочешь, чтобы смертное ложе Этьена стало ложем нашей любви. Мы достаточно предавали его, пока он был жив, и я не хочу, чтобы между нами вставал кто-то третий. — Он взял ее за руку. — Идем.

Шарлотта застонала. Она смертельно устала, но Тома вывел ее на улицу.

— Предупреждаю тебя, это маленький, пользующийся дурной славой отель. Совершенно безнравственное место, но он открыт всю ночь. Там найдется для нас комната.

Он шел рядом с ней, поддерживая ее — она валилась с ног от усталости. Пошатываясь, они шли по улицам, пьяные друг от друга и от ощущения неизбывного счастья. Ночь все еще продолжалась, но Тома казалось, что она длится вечность.

Отель находился на небольшой улице. На пороге Шарлотта заколебалась. Дом был старый, и узкая дверь открывалась в длинный коридор, пол которого был устлан растрескавшимися черными и белыми плитками, лежавшими неровными рядами, напоминающими старый беззубый рот. Тома провел Шарлотту в коридор, не обращая внимания на ее невольное сопротивление.

Она растерянно оглядывалась вокруг. Он слегка постучал в окно комнаты, очевидно, служившей чем-то вроде конторки. Через минуту появился лысый человек. Он вылез из смятой постели, край которой можно было увидеть через полуоткрытую дверь.

Тома что-то быстро сказал ему, человек кивнул, взглянув на Шарлотту. Она быстро отвернулась. Человек снял с доски ключ и, тяжело ступая, повел их вверх по лестнице. Тома крепко прижимал к себе Шарлотту, пока они поднимались на второй этаж. Ему хотелось ободрить ее, заставить забыть окружающую обстановку. Самому-то ему было безразлично, где они находятся, главное — побыстрее захлопнуть за собой дверь комнаты.

Ему пришлось дать человеку приличные чаевые, прежде чем тот зашаркал вниз по лестнице, чрезмерно рассыпаясь в благодарностях. Тома закрыл дверь.

Долгое время он стоял у двери, сотрясаемый приступами дрожи, стоило ему только взглянуть на Шарлотту, нервно стоявшую у кровати.

— Любима, — прошептал он.

Она попыталась улыбнуться ему. Сегодня, подумал он, она будет принадлежать ему, Наконец-то наступила эта безумная ночь, после которой не будет пути назад.

Как ненужную оболочку он сбросит с нее остатки ненужного теперь стыда, для того чтобы раскрылся самый лучший на свете цветок — цветок любви. Его охватывал какой-то страх от избытка чувственности, возникающей при мысли, что она будет принадлежать ему. Возможно, в других обстоятельствах он вел бы себя с ней по-другому. Но они были в конце долгой дороги, и он хотел навсегда стереть память о других женщинах, отметить клеймом, что она навеки принадлежит ему.

Боясь оскорбить ее врожденную стыдливость, он хотел ободрить ее, и, когда он смотрел на нее, в глазах его светилась бесконечная нежность. Он улыбнулся ей.

Она почувствовала тепло и покой. Протянула к нему руки, ее сердце переполняла радость, она шептала ласковые слова и была готова к спокойному путешествию в мир наслаждения.

Тома подошел к ней и медленно снял с ее плеч плащ. Затем отошел, чтобы задвинуть шторы, и вернулся к ней. Она по-прежнему стояла посреди комнаты.

Он бросил свою куртку на кровать, привлек ее к себе и своей одной рукой начал расстегивать пуговицы на воротнике ее платья. Затем сказал ей:

— Расстегни. Сними платье.

Она вздрогнула, он дотронулся до ее волос, погладил их теплой, нежной рукой.

— Сделай, как я прошу, — попросил он.

Она хотела, чтобы он погасил свет, но он и не собирался этого делать. В полном замешательстве она повиновалась ему, сняла платье, отбросила его от себя ногой. Тома развязал ее нижнюю юбку.

— Сними ее.

— Нет, Тома. Нет, нет!

Она бросила на постель отчаянный взгляд, словно надеясь скрыться под спасительной защитой простыни, но он заставил ее стоять спокойно, в то время как сам медленно раздевал ее.

Она снова слабым голосом попросила его погасить свет.

— Любовь моя, — пробормотал он и начал рассказывать, как он любит ее.

Его рука нашла верх ее сорочки и стащила ее вниз к талии, затем он тихо опустился перед ней не колени.

Шарлотта стояла перед ним обнаженная, по-детски прося его остановиться и закрывая лицо своими длинными волосами. Она опустилась на колени рядом с ним.

— Я ненавижу тебя, — простонала она, когда он поднял ее. Она все еще вскрикивала, оплакивая свою честь, когда он, крепко прижав ее к себе, гордо и счастливо засмеялся.

— Моя милая маленькая глупышка… моя самая целомудренная лицемерка. Посмотри на меня… не прячь свое лицо. Дай мне увидеть твои глаза, моя любовь, моя маленькая… — Он поднял ее лицо к своему. — Послушай, я не хочу, чтобы ты пряталась от меня, не хочу, чтобы ты испытывала стыд. Любовь проста и чиста. Ты красива. Ты сама красота. Я люблю твое тело. Люблю в тебе все, и я хочу это все, все без исключения.

Он поднял ее своей одной рукой и положил на край большой кровати.

— Я хочу, чтобы ты знала все, — сказал он горячо. — Ничто не запрещено. Ничто не дурно. Это нищие в любви, безобразные и отвергнутые, изобретают всякие проклятия. Я хочу, чтобы ты была свободной женщиной, имеющей смелость любить. — Его рука ласкала изгибы ее тела. — Ты красива, ты знаешь это? — Его голос сломался. — О, я люблю тебя. Будь моя целиком.

Он опустился на колени рядом с ней.

Шарлотта перестала сопротивляться. Она только слабо извивалась, как движущееся под водой растение, когда его горящие губы скользили по ее телу, извлекая из него тайны, о существовании которых она не знала. Его поцелуи заставили ее более полно познать самое себя.

Ее крики оборвались, и она начала произносить его имя страстным шепотом. Обхватив рукой ее тонкую талию, Тома положил Шарлотту поперек кровати. Затем плотно прижал ее и наконец овладел ею.

Их губы встретились, когда он взял ее, сначала мягко, а затем со всей своей силой, подчиняя ее, увлекая ее за собой в бурный восторг страсти.

Она забыла все, прошлое и будущее, детство и друзей, не ощущала ничего, кроме Тома и его тела, слившегося в единое целое с ее телом, отдавая ему себя целиком с болезненной покорностью.

— Тома, Тома…

Они вместе перекатились по кровати, и она все шептала его имя, побежденная им навеки. Они сливались друг с другом, превращаясь в единое целое, распахнув свои души навстречу друг другу.

Им показалось, что они вместе умерли, перестали существовать на земле, что нет ни грязной комнаты, ни убогой кровати. Полные восторга, они уносились в звездное небо, оставляя где-то далеко-далеко тот груз отчаяния, который так долго означал для них саму жизнь.

Тома очнулся первым. Он увидел, что Шарлотта спит, и некоторое время лежал, любуясь ею, ее милой непринужденной позой, придающей прекрасному телу еще большую прелесть.

Но время шло, и он встряхнулся. Нельзя допустить, чтобы эта первая ночь была растрачена на сон, похожий на краткую смерть. Он разбудил ее.

Разбудил ее нежно, шепча, что ночь слишком коротка, итак она началась для них слишком поздно. Его рука снова обнимала ее; они говорили шепотом, как воры, со слабыми вспышками смеха. Дрожа в счастливой лихорадке, слишком усталые и счастливые, они не могли оторваться друг от друга.

Тома был ненасытен, его желание было сильнее, чем когда-либо. Он стал, как безумный, покрывать ее тело поцелуями, словно стремясь утопить ее в наслаждении, заколдовать ее своей исступленной чувственной любовью. Хотя он устал, он чувствовал, как по его телу пробегает трепет гордости, придающей ему новые силы, чтобы преодолевать все доводы рассудка и увлекать ее за собой в это исступление.

Он укладывал ее, отметая прочь все ее запреты, не обращая внимания на протесты, на гладкую спину, и, смеясь, крепко держал, пока пировали его глаза и губы.

Он был ее хозяином и ее рабом, возносил на небеса, как в своих благословенных эротических снах, и возвращал на землю, достигая следующих рубежей блаженства; ему так хотелось, чтобы никогда потом она уже не смогла бы ни жить, ни дышать, ни ходить, не помня о нем.

Он любил ее и должен был заставить полюбить в ответ.

Но даже теперь у нее прорывались последние мучительные приступы целомудрия. Наконец Тома печально спросил, действительно ли она любит его.

Она заплакала. Она умоляла дать ей время, ласкала и целовала его, но он не хотел слушать. Он противостоял ей, требовал ее любви, пока она не попыталась спастись среди смятых простыней. Но он держал ее пленницей между своими сильными бедрами, и наконец она уступила его настойчивости, милой и горькой силе его желания. Она упала назад, сломанная, измученная ужасом и обожанием.

Наконец они заснули на огромной смятой постели, лежа бок о бок, как первые ростки жизни на земле, сплетенные и неподвижные, как две водоросли на дне моря.