Никогда в жизни я не ощущал столь полной беспомощности. Разговаривая с мотыльком, великан не отпускал меня, прижимая тяжелой ладонью к его спине. Попробую все же крикнуть, подумал я, может быть, еще не поздно. Я открыл рот и завопил что было сил. В то же мгновение лунный человек вновь согнул большой палец и закрыл им мое лицо.

Вскоре по вздрагиванию ног мотылька я понял, что тот готовится взлететь. Теперь Доктор не поспел бы вовремя, даже если бы услышал мой крик. Великан отвел руку, давая мне свободу, и мотылек тут же начал разбег. По обе стороны от меня, упруго прядая в воздухе, расправились огромные, широчайшие крылья. Последним отчаянным усилием я в несколько скачков пересек левое крыло и, оттолкнувшись, спрыгнул с него вниз. Я упал прямо на великана (где-то возле его пояса) и, цепляясь за что попало, громкими воплями продолжал звать Доктора. Лунный человек схватил меня и снова усадил на мотылька. Но вместе со мною он оторвал от своего пояса и какой-то предмет, оставшийся у меня в руке. Это был его шедевр, резное изображение Пиппитипы. Торопясь вновь посадить меня на Джамаро, развившего к этому моменту огромную скорость, он даже не заметил, что я уношу его сокровище с собой.

По правде говоря, мне в ту минуту это было безразлично. В моем сознании была лишь одна мысль: меня увозят от Доктора! По-видимому, они решили отправить на Землю меня одного. Мотылек помчался еще быстрее, и тут я услышал над правым ухом стрекотание чьих-то крыльев. Я повернул голову. Благодарение небу! Это была Полинезия, стремительно, как ласточка, летевшая за нами! Попугаиха выпалила свое сообщение единым духом — впервые в жизни она слишком торопилась, чтобы тратить время на ругань.

— Томми! Они поняли, что Доктор тревожится из-за твоей разлуки с родителями. Я же говорила ему вчера вечером: будьте осторожны! Они все услышали. И испугались, что если ты будешь здесь, Доктор тоже захочет уехать, чтобы поскорее доставить тебя обратно. И поэтому…

Ноги мотылька оторвались от грунта, и его нос задрался вверх, уклоняясь от верхушек деревьев, окаймлявших поляну. Я уже чувствовал мощный напор ветра, знакомый мне по первому полету, — с каждым мгновением этот напор становился сильнее. Изо всех сил молотя воздух крыльями, Полинезия включила самую большую свою скорость, и это позволило ей еще несколько секунд держаться наравне с уносившим меня гигантским воздушным кораблем.

— Не беспокойся, Томми, — прохрипела птица. — Хоть я утром и не нашла лунного человека, но догадалась, что у него на уме. И предупредила Доктора. Он велел, если тебя и вправду увезут, напоследок передать тебе вот что. Позаботься о старой хромой лошади, которая стоит в конюшне. Присматривай за фруктовыми деревьями. И ни о чем не беспокойся! Мы обязательно найдем способ вернуться. Жди нового дымового сигнала. (Голос Полинезии был почти не слышен, она безнадежно отстала…) До свиданья, удачи тебе!

Я пытался крикнуть что-то в ответ; но от резкого напора воздуха у меня перехватило дыхание, я почувствовал острое удушье. «До свиданья, удачи тебе!» — это было последнее, что донеслось до меня с Луны. Я прильнул к спине мотылька и зарылся в его глубокую шерсть, чтобы укрыться от дикого, сокрушительного ветра. Неожиданно мои шарящие руки нащупали несколько странных предметов. Это были лунные колокольчики. Отправляя меня на Землю, великан позаботился о моей безопасности. Я схватил цветок побольше и держал его наготове, чтобы при необходимости сразу же погрузить в него лицо. Я знал, что худшее начнется в то мгновение, когда мы войдем в безвоздушное пространство. Это было все, что я мог тогда предпринять. Я решил спокойно лежать и ни о чем не думать, пока вновь не окажусь в Падлби, в маленьком домике посреди большого сада.

Мое обратное путешествие мало чем отличалось от нашего первого полета. Если я и чувствовал себя более одиноко в отсутствии Доктора, это все-таки искупалось одним важным обстоятельством: теперь я уже знал по опыту, что человек может совершить такое путешествие без опасности для жизни.

Но, Боже мой, как грустно было у меня на душе! Я испытывал не только одиночество, но и ужасное чувство вины. Я оставил на Луне Доктора! Доктора, который в жизни не бросил бы друга, попавшего в беду. Правда, здесь не было моей вины, успокаивал я себя снова и снова. И тем не менее я не мог отделаться от мысли, что всего этого могло и не случиться, будь я чуть-чуть понаходчивее и осмотрительнее. И как, как явиться к Джипу, Даб-Даб и веем-веем остальным с известием, что Джон Дулитл остался на Луне?

Перелет показался мне бесконечно долгим. Как обнаружилось, лунный человек припас для меня и некоторое количество фруктов; но когда мы приблизились к безвоздушному пространству, меня так укачало, что я не мог даже думать о еде; так я и не притронулся к этим фруктам до самого конца путешествия.

Наконец скорость нашего движения уменьшилась до, такой степени, что я смог сесть и осмотреться. Мы приближались к Земле. Я видел, как она весело сверкает под лучами солнца, и от этого зрелища у меня стало тепло на душе. Только теперь я понял, как сильно истосковался по дому за минувшие недели.

Мотылек высадил меня на Салисберийской равнине. Края эти были мне незнакомы, но я знал шпиль Салисберийского собора по картинкам. И его игла, торчавшая над этой характерной плоской местностью, сразу сказала мне, где я нахожусь. Время, по-видимому, было очень раннее, хотя точного часа я не знал.

После тех условий, к которым я привык на Луне, приспособиться к плотному воздуху и большой силе тяготения Земли было очень тяжело. С великим трудом, как будто на мне висело несколько пудовых гирь, я сполз со спины мотылька и осмотрелся вокруг.

Весь этот равнинный уголок моей родной планеты был окутан редеющим утренним туманом. С высоты Земля выглядела такой солнечной, приветливой, дружелюбной… Теперь, при непосредственной встрече, она показалась мне угрюмой и вовсе не привлекательной.

Но вот туман разорвался, и я увидел невдалеке дорогу. По ней шагал человек. Вероятно, это был батрак, шедший на работу. До чего же он был маленьким! Наверное, подумал я, это какой-то карлик. Внезапно ощутив острую потребность в человеческом обществе, я решил с ним поговорить. Я тяжело двинулся вперед (обессилев после утомительного путешествия и едва сохраняя равновесие в непривычных условиях земной гравитации, я шатался, как пьяный) и, когда нас разделяло не более двадцати шагов, окликнул его. Результат был, мягко выражаясь, неожиданным. Как только крестьянин оглянулся на звук моего голоса, его лицо стало белее простыни. В тот же миг он пустился наутек, словно кролик, и пропал в тумане.

Я остановился на дороге, с которой он убежал. И тут до меня дошло, что я теперь собой представляю и как выгляжу в глазах окружающих. Рост мой равнялся девяти футам девяти дюймам, а талия — пятидесяти одному дюйму с половиной (в последние дни пребывания на Луне я себя не измерял, но позже, на Земле, сделал это). На мне была самодельная одежда из коры и листьев. Мои башмаки и гетры были сплетены из древесного волокна, а волосы отросли так, что падали на плечи.

Стоило ли удивляться, что бедный батрак, увидев этот жуткий призрак посреди пустынной Салисберийской равнины, тут же дал деру! Внезапно я вспомнил о Джамаро Жужжарли. Надо бы передать через него весточку для Доктора. Если мотылек не поймет моих слов, пошлю с ним записку. Я принялся искать его, но нигде не мог найти. Я ли заплутался в тумане, он ли уже отправился в обратный путь на Луну — этого мне так и не удалось выяснить.

Итак, я стоял на дороге… страшный великанище, наряженный как огородное пугало, без гроша в кармане — и вообще без единой полезной вещи, если не считать кусочка оленьего рога, украшенного доисторической резьбой. Было ясно: куда бы я теперь ни пошел, всюду меня встретят точно так же, как этот батрак. А от Салисбери до Падлби путь дальний, это я знал. Нужно платить за проезд, нужен и хлеб насущный.

Погруженный в эти мысли, я сам не заметил, как протопал по дороге какое-то расстояние. Впереди показалась ферма. Мои ноздри уловили соблазнительный аромат жарящейся грудинки. Есть хотелось смертельно. Будь что будет: попытаю удачи здесь. Я подошел к двери и тихонько постучал. Мне открыла женщина. Увидев меня, она истошно завизжала и захлопнула дверь перед моим носом. Мгновением позже распахнулось окно, и в нем появился мужчина, наставивший на меня дробовик.

— Убирайся, — рявкнул он, — да поживее! А не то вдребезги разнесу твою мерзкую башку.

Чувствуя себя еще более несчастным, я поплелся дальше по дороге. Во что же я превратился? Нет, нигде мне не найти человека, которому я мог бы рассказать правду. Кто поверит моим словам? Но мой долг — добраться до Падлби. Честно говоря, не слишком мне этого и хочется — предстать перед домочадцами Дулитла с такими новостями. И все-таки долг есть долг. Не говоря уже о последних поручениях Доктора (насчет старой лошади, фруктовых деревьев и прочего), я обязан сделать все возможное, чтобы заменить его на время отсутствия. И, кроме того, мои родители, — ох, несчастные! Кажется, я совсем забыл о них, поглощенный собственными невзгодами. А что, если даже они не узнают меня в этом обличье?

Спустя какое-то время я неожиданно набрел на табор цыган. Они расположились лагерем в придорожных зарослях можжевельника, и я не видел их, пока не подошел совсем близко.

Они тоже готовили завтрак, и мой пустой желудок сейчас же стали терзать вкуснейшие запахи пищи. Как ни странно, цыгане оказались единственными людьми, которых не испугал мой вид. Они высыпали из повозок и обступили меня кругом, глазея во все глаза; но я вызывал у них любопытство, а не страх. Вскоре они пригласили меня сесть и присоединиться к их завтраку. Старик, возглавлявший табор, сказал мне, что они направляются на окружную ярмарку и будут рады взять меня с собой.

Я принял его предложение с благодарностью. Надо было обеими руками хвататься за любую возможность, которая могла изменить мое положение отверженного. Как выяснилось по прибытии на ярмарку, старый цыган решил отдать меня в цирк, чтобы я выступал там в качестве великана (сам он рассчитывал получить комиссионные).

Не стану скрывать, что и этот жребий я принял с радостью. Я нуждался в заработке. Нельзя было являться в Падлби таким страшилищем. Мне нужна была одежда, пища, деньги на дорогу.

Владелец цирка, которому я был представлен моим другом цыганом, оказался вполне добропорядочным человеком. Он предложил мне подписать контракт на год. Я, естественно, отказался. Он предложил полгода. Я так же отрицательно мотнул головой. Сам я хотел наняться на предельно короткое время — только чтобы заработать на приличную одежду, в которой не стыдно будет вернуться в Падлби. Воодушевление, владевшее моим собеседником, показывало, что он хочет заманить меня в свою труппу любой ценой и практически на любой срок. После долгих споров мы столковались на месяце.

Потом мы перешли к обсуждению моего костюма. Сначала хозяин пожелал, чтобы я сохранил длинные волосы и носил нечто вроде набедренной повязки. Мой номер должен был называться «Посланец с Марса» или как-то в этом духе. Ни на что подобное я не мог согласиться (хотя замысел циркача был гораздо ближе к истине, чем он думал). Тогда он предложил мне изображать «Гигантского ковбоя из пампасов». В этом случае мой наряд должен был состоять из широченной шляпы, домотканых штанов, кучи пистолетов и пары шпор величиною с чайное блюдце. Но и это, по моему мнению, было не лучшим парадным платьем для появления в Падлби.

Наконец, в полной мере сознавая, насколько жаждет заполучить меня владелец цирка, я решил, что могу продиктовать условия сам.

— Видите ли, сударь, — сказал я, — у меня вовсе нет желания выдавать себя за кого-то другого. Я ученый, путешественник, возвратившийся из дальних краев. Мой большой рост — следствие тамошних природных условий и пищи, которой я был вынужден питаться. Я не хочу дурачить публику, нарядившись непонятным посланцем или ковбоем с Дикого Запада. Дайте мне хороший черный костюм, какой подобает носить человеку науки. И я обязуюсь рассказывать зрителям о моем путешествии, да притом чистую правду, — но такую, что им и во сне не приснится. А контракт я подпишу только на месяц, не больше. Ну как, идет?

Идет, сказал владелец. Он принял все мои условия. Мое жалованье составило три шиллинга в день. По окончании ангажемента я получал в собственность мой костюм. Мне предоставлялась отдельная повозка и постель. Часы выступлений были строго оговорены, и все остальное время было в моем полном распоряжении. Это была не слишком трудная работа. Я выступал в цирке утром — с десяти до двенадцати, днем — с трех до пяти, и вечером — с восьми до десяти. Был приглашен портной, облекший мое громадное тело в пристойный костюм. Явился и парикмахер, который привел в порядок мои волосы. Во время представлений я раздавал автографы, расписываясь на открытках с моим изображением, которые в великом множестве напечатал владелец цирка. Они продавались по три пенса за штуку. Трижды в день я рассказывал разинувшей рты ярмарочной толпе историю моих странствий. Но я никогда не упоминал Луну. Я называл ее просто «чужеземной страной» — что, в сущности, было не так далеко от истины.

Через месяц настал день моего освобождения. Срок контракта истек, и, с тремя фунтами и пятнадцатью шиллингами в кармане, одетый в хороший костюм, я был волен идти куда пожелаю. Я сел на ближайший дилижанс, ехавший в сторону Падлби. Само собой, мне пришлось сделать не одну пересадку, и я был вынужден заночевать на одной из станций, откуда отправился в родной город уже прямиком.

Все, кого я встречал в дороге, по-прежнему пялились на меня во все глаза из-за моего огромного роста. Но теперь это не слишком меня смущало. По крайней мере, я не пугал людей своим внешним видом.

Прибыв в Падлби, я решил первым делом заглянуть к родителям и только потом идти к Доктору. Не исключаю, что мне попросту хотелось отсрочить тяжелую минуту. Но у меня было серьезное оправдание: я не мог и дальше держать в тревоге моих стариков.

Я нашел их точно такими же, какими оставил. Они были очень рады моему возвращению, жаждали узнать, куда я ездил и чем занимался. Признаюсь честно, меня удивило спокойствие, с которым родители отнеслись к моему тайному отъезду, — вернее сказать, удивляло, пока я не узнал, что их опасения улеглись после известия о загадочном исчезновении Доктора. Как и все остальные, они безгранично доверяли этому великому человеку. Если меня взял в поездку он, рассудили родители, ничего плохого просто не может случиться.

Я тоже был рад: ведь они сразу узнали меня, несмотря на мой неестественный рост. Кажется, они даже несколько гордились тем, что я, подобно Цезарю, «вознесся так высоко». Мы уселись перед огнем, и я подробно, насколько позволяла мне память, рассказал обо всех наших приключениях.

Как ни странно, мои не слишком ученые родители, слушая эту фантастическую повесть о путешествии на Луну, ни разу не выказали сомнений или недоверия. Я опасался, что ни один человек в мире — за исключением Мэтью Магга — не воспримет мои рассказы всерьез. Родители поинтересовались, когда я ожидаю возвращения Доктора. Я сказал им, что, судя по последним словам Полинезии, Джон Дулитл должен сообщить о своем отлете с Луны при помощи нового дымового сигнала. Но, признался я, едва ли ему удастся бежать с планеты, где так остро нуждаются в его услугах. Тут я разрыдался, обвиняя себя в том, что покинул Доктора, а родители дружно принялись меня утешать, твердя, что сделать большего я просто не мог.

Матушка настояла, чтобы я переночевал у них и до утра не пытался известить домочадцев Дулитла о происшедшем. Я выгляжу переутомленным и еле живым, сказала она. Покоряясь все тому же желанию оттянуть тяжелую минуту, я внушил себе, что взаправду изнемогаю, и лег спать.

Наутро я отправился к Мэтью Маггу, Продавцу Кошачьей Еды. Я хотел, чтобы он был рядом со мной, когда я появлюсь в «маленьком домике посреди большого сада». Но прошло целых два часа, прежде чем я ответил на все вопросы о Луне и о нашем путешествии, которыми забросал меня Мэтью.

Наконец я все-таки добрался до жилища Доктора. Едва моя рука прикоснулась к калиточному засову, как я был окружен всеми старыми друзьями. Бдительный страж Гу-Гу, по-видимому, не покидал своего поста с тех пор, как мы улетели, и одного его крика было достаточно, чтобы все «семейство», точно по пожарной тревоге, высыпало в садик перед домом. Воздух огласился множеством шумных восклицаний, все наперебой обсуждали мой увеличившийся рост и изменившуюся внешность. Но никто и на миг не усомнился, что это именно я.

И вдруг все разом странно замолчали: они заметили, что я вернулся один. По-прежнему окруженный со всех сторон, я проследовал в дом и вошел в кухню. И здесь, у камелька, где сам великий человек столько раз забавлял нас интересными рассказами, я поведал от начала до конца историю нашего путешествия на Луну.

Когда я кончил, почти у всех в глазах стояли слезы, а Габ-Габ громко завыл.

— Мы никогда его больше не увидим! — причитал поросенок, — они его ни за что не отпустят? Ах, Томми, и как ты только мог его покинуть!

— Уймись! — буркнул Джип. — Томми тут ни при чем, его похитили. Разве он не ясно рассказал? Не вижу причин для беспокойства. Будем ждать дымового сигнала. Джон Дулитл обязательно вернется к нам. Не забывайте: с ним Полинезия.

— Да-да! — запищала белая мышка. — Полинезия что-нибудь придумает.

— Лично я и не беспокоюсь, — фыркнула Даб-Даб, смахнув слезы одним крылом и прихлопнув другим нескольких мух на хлебной доске. — Только без Доктора здесь как-то одиноко.

— Ну вас всех! — проворчал Гу-Гу. — Он непременно вернется!

В окно постучали.

— Это Чипсайд, — сказала Даб-Даб. — Впусти его, Томми.

Я поднял фрамугу, и в комнату впорхнул знакомый воробышек; он тут же расположился на кухонном столе и принялся склевывать хлебные крошки, оставшиеся после «тщательной уборки», которую произвела экономка. Гу-Гу двумя фразами объяснил ему ситуацию.

— Ну и что, Боже ты мой! — воскликнул воробей. — К чему все эти кислые физиономии? Джон Дулитл остался на Луне! Чистейшая чепуха! Чистейшая, говорю я вам. Никто не заставит этого человека остаться где бы то ни было против воли. Можешь мне поверить, Даб-Даб! Вы всегда, когда делаете уборку, боитесь упустить даже крошку хлебца, а? Наверное, заботитесь, чтобы ваши мыши не испортили фигуру!

Что ж, самое трудное было позади. И я чувствовал радость, вновь оказавшись в старом домике Доктора. Я знал, нормальное питание рано или поздно вернет мне обычный рост. А до тех пор я был избавлен от любопытных взоров.

Итак, я стал жить среди друзей, подрезая фруктовые деревья, ухаживая за старой лошадью, стоявшей в конюшне, и вообще стараясь как можно лучше заменять Доктора. И каждую ночь в течение целого года Джип, Гу-Гу и я — в часы, когда Луна была видна, — выходили по двое на дежурство и ждали дымового сигнала. Часто, когда мы возвращались на рассвете домой, разочарованные и грустные, Джип терся головой о мою ногу и говорил:

— Не беспокойся, Томми. Он вернется. С ним Полинезия. Вдвоем они что-нибудь придумают.

КОНЕЦ