Никогда бы не подумал, что написать книгу про Габ-Габа окажется так трудно, куда труднее, чем про Доктора Дулитла. И, однако, это истинная правда.

Когда я работал у Доктора секретарем, мне частенько случалось засиживаться допоздна, разбирая его записи, в которых полно было всяких формул и графиков, — но все было проще и вот почему: добрый Доктор всегда приходил на помощь, если работа стопорилась.

Габ-Габу не нужны были формулы и графики, но зато когда попадалось трудное место, выпутываться приходилось без него. Доктор Дулитл сам написал уже много книг и был очень опытным писателем, а у Габ-Габа — хотя он хотел, чтобы все его считали величайшим сочинителем в мире, — опыта никакого не было. И все же в недостатках этой книги (если они есть) виноват не один Габ-Габ. Наверное, я просто не гожусь для такой работы. Из меня не вышло бы хорошего редактора (редактор — это такой человек, который умеет ловко расставить слова, понятно и красиво пересказать то, что произнесли или написали другие). Но во времена, когда была придумана эта книга, очень немногие люди, кроме нас с Доктором, понимали язык зверей. Когда-нибудь их, без сомнения, будет больше.

У Доктора, конечно, получилось бы гораздо лучше; я надеялся, что он и возьмется за эту работу. Габ-Габ просил меня уговорить его. Однако наш разговор слышала утка Даб-Даб. А она — хоть и была простой уткой — очень хорошо заботилась о Докторе Дулитле и его доме.

— Томми Стаббинс, — сказала она мне (очень строго), — если ты будешь приставать к Доктору с глупыми каракулями этого бестолкового поросенка, тебе не поздоровится. У бедняжки серьезных дел по горло, некогда ему возиться с поросячьей болтовней о еде.

— Но, Даб-Даб, — возразил я, — в конце концов без еды и люди жить не могут. А я прочел то, что написал Габ-Габ на поросячьем языке: там немало интересного — и очень забавного.

— Вот именно, Томми, — ответила она, топорща перья. — Он рассказывал мне кое-что из того, что хочет включить в книгу. Он все время старается придумать что-нибудь позабавнее. А питание — очень серьезное дело. С ним шутки плохи.

— Да будет тебе, Даб-Даб, — сказал я, — совсем это не так. Еда — это должно быть весело. Если кто-то умирает от голода, тогда, конечно, все довольно грустно. Но ты сама слишком серьезно относишься к жизни.

— Ну, — сказала Даб-Даб, разводя крыльями, — у меня для этого немало причин — при такой-то семейке. Но Доктор слишком занят. И значит, выход только один. Если книгу Габ-Габа так уж необходимо переводить на человеческий, почему бы, Томми, тебе самому не взяться за это?

Подумав хорошенько, я согласился с нашей домоправительницей. У бедного Доктора Дулитла, который с утра до вечера и даже ночью лечил больных зверюшек, что толпились у дверей, да еще писал книги по ветеринарии и биологии, в самом деле не было времени.

Вот как получилось, что я сам взялся за перевод.

Узнав, что труд, над которым он так долго корпел, наконец-то издадут, напечатают на настоящем печатном станке и будут продавать в книжных магазинах, Габ-Габ был на седьмом небе от счастья.

Он только немножко огорчился, когда я сказал ему, что, наверное, не смогу поместить в книге его собственные картинки. Я бы с удовольствием. Но… м-м… рисунки Габ-Габа были типично поросячьими рисунками, и ни один печатник не смог бы их воспроизвести. Ведь Габ-Габ был не такой художник, как все. Он редко рисовал карандашами или красками. Обычно он создавал свои полотна грязью на стенах хлева. А одно (портрет Короля пикников) он написал сиропом от малинового варенья и мятным желе. Я сказал ему, что мне очень жаль, но, возможно, печатникам будет немного легче работать, если я сам сделаю рисунки, и не мятным желе, а обыкновенными красками.

Мои иллюстрации, к сожалению, далеко не так своеобразны и выразительны, как те, что делал Габ-Габ. Но по крайней мере одного у них не отнимешь: я, как мог, старался выполнить все, о чем просил наш писатель. Поросенок стоял у меня за спиной и хрюкал, объясняя, что нужно изменить или поправить, пока не получалось так, как он хотел.

Но увы! Когда я приступил к тому, что он написал (конечно, не буквами, а значками Поросячьей азбуки Доктора Дулитла), оказалось, что задача куда сложней, чем я думал. Во-первых, было очень трудно читать. Переводить письменный поросячий на человеческий нелегко. Язык, на котором разговаривают, вернее хрюкают, довольно прост — если приноровиться. Но Габ-Габ, хотя Доктор Дулитл и занимался с ним чистописанием, был очень неаккуратным писателем. Страницы рукописи пестрели кляксами — большими жирными кляксами. А кляксы получались потому, что за работой Габ-Габ ел спелые помидоры — от помидоров, говорил он, у него появлялись мысли в голове. И, конечно, помидорный сок капал на бумагу и смешивался с чернилами.

А сколько же он написал! Вместо обычной писчей бумаги Габ-Габ использовал коричневую оберточную. К тому же он терпеть не мог мелкий аккуратный — кривлячий, как он говорил, — почерк. И вот целый чердак докторского дома был набит от пола до потолка огромными листами коричневой бумаги, исписанными размашистыми неряшливыми значками. Это и была его рукопись (хрюкопись, как звала ее Даб-Даб).

Некоторые читатели помнят, что когда наш поросенок впервые объявил звериному семейству Доктора Дулитла, что собирается написать книгу об Искусстве питания, он сказал, что назовет ее «Краткая кухонная энциклопедия в двадцати томах». Не забудем: Габ-Габ знал о еде так много, что двадцать томов для столь высокоученого мужа — сущий пустяк.

Поэтому мне пришлось огорчить его еще раз, объяснив, что я вынужден сократить его произведение до размеров обычной печатной книги.

А когда из горы его записей я отобрал то, что, как я думал, будет интереснее всего читателям-людям, мне показалось, что книге пойдет на пользу, если я добавлю рассказ о том, как Габ-Габ собирал эти сведения, и — ну, еще кое-какие мелочи.

Я вовсе не хочу сказать, что написал книгу вместо Габ-Габа. Просто мне пришлось в придачу к длине немножко изменить и ее форму. Я долго думал, как лучше ее построить. И вот что я в конце концов придумал.

Наш писатель имел обыкновение читать то, что написал, любому, кто согласится послушать. Как только он заканчивал новую главу, он немедленно пробовал ее на ком-нибудь из обитателей докторского дома. Обычно это происходило по вечерам, когда перед сном звери собирались вокруг очага. Постепенно у них: собаки Джипа, филина Гу-Гу, утки Даб-Даб, городского воробья Чипсайда, белой мышки — а иногда к ним присоединялся и я — вошло в обычай сходиться после ужина в уютной кухне, а Габ-Габ, восседая за столом, читал нам свою рукопись. А частенько он удивлял нас целыми лекциями, разъясняя непонятные места. Он называл это «авторские чтения».

Слушатели, конечно, высказывали свои мнения, говорили, что им понравилось, что нет — порой не слишком вежливо. Многие их замечания — и за, и против — показались мне достойными того, чтобы войти в книгу. Однако авторские чтения продолжались много недель, собственно говоря, даже несколько месяцев. Поэтому мне опять пришлось все сокращать. В конце концов, как увидят читатели, в рукописи, которую я отдал печатать, я оставил десять таких вечерних чтений, сделав из них десять глав. Каждая представляет собой точную запись всего, что происходило, не пропущено ни одно слово, произнесенное самим Габ-Габом или теми, кто его слушал.

Итак, мы начинаем…

 

— Ах-ты-Господи-ты-Боже-мой! — воскликнула Даб-Даб, влетая в комнату и с грохотом швыряя на стол поднос. — Этот негодный поросенок меня в могилу сведет!

— Что он еще натворил? — поинтересовался Джип.

— Что натворил? — возмутилась Даб-Даб. — Я думала, моему терпению пришел конец, когда он стал называть себя «Габ-Габ, Д. С. Н.», но…

— Что такое Д. С. Н.? — спросила белая мышка.

— Доктор Салатных Наук, представьте себе, — фыркнула Даб-Даб. — Это уже никуда не годилось. Но теперь он раздобыл пару очков Доктора Дулитла — без стекол, одну черепаховую оправу — и носит не снимая. Он думает, что так больше похож на писателя. Слоняется по всему дому, нацепив их на пятачок, и декламирует куски из своей дурацкой книги.

— Пи-пи-пи, — прыснула мышка. — Ну и зрелище! Хотя знаешь, Даб-Даб, это, наверное, очень интересная книга. «Кухонная энциклопедия». Не знаю, правда, что такое энциклопедия, наверное, что-нибудь ужасно вкусное — и очень большое, чтобы надолго хватило. Надеюсь, Габ-Габ не забыл про сыр.

— Тебя послушать, так книги надо прямо из сыра делать, — проворчал Джип. Он примостился у очага, положив морду между вытянутыми лапами и прикрыв глаза. Могло показаться, что он спит, но это просто была его любимая поза, и он слушал вечерние беседы, не пропуская ни слова. — Приходишь в книжную лавку и говоришь: «Ах, я так люблю швейцарские романы. Заверните парочку, пожалуйста». Или: «Мне половинку вон той голландской поэмы, будьте любезны».

— Ха-ха! Ты у нас тоже почитать любишь, — съязвила в ответ белая мышка, сморщив свой маленький розовый носик. — Хорошую книгу с мясом оторвешь.

Филин Гу-Гу, великий математик, сидел на спинке моего стула, такой же безмолвный и невозмутимый, как сам стул.

— Этот поросенок Габ-Габ, — задумчиво проговорил он наконец, — напоминает мне мальчика, с которым я когда-то был знаком. Маленький мальчик с большим аппетитом. Он жил на ферме, где у меня было гнездо в амбаре. Однажды один гость спросил его, каким спортом он любит заниматься больше всего. «Есть», — ответил мальчик. «А каким видом спорта ты любишь заниматься на свежем воздухе?» — спросил гость. «Есть на свежем воздухе», — ответил мальчик.

— Вылитый наш поросенок, — прочирикал Чипсайд. Он вспорхнул на стол и начал склевывать хлебные крошки, помогая Даб-Даб убирать после ужина.

— Скажи-ка, Томми, — спросил он, — академик-то наш много ошибок делает?

— Совсем не делает, Чипсайд, — ответил я. — Видишь ли, Поросячья азбука Джона Дулитла состоит из значков, а не из букв. Каждый значок заменяет целое слово, а иногда даже целое предложение.

— Хм, это вроде китайского что ли?

— Да, — ответил я. — Вроде китайского, но гораздо проще.

— Еще бы! — сказала Даб-Даб. — Для этого-то глупышки. Он вечно сует нос во все книги Доктора по садоводству и кулинарии. Да только он не читает — притворяется. Я думаю, этот поросенок без ошибок даже слово «лук» написать не сумеет — ни за какие коврижки.

— Все р-равно, — крикнула Полинезия с верхушки дедушкиных часов, — пр-росто здор-рово, что он собр-рал в этой книге столько инфор-рмации!

Обезьянка Чичи подбросила полено в огонь.

— Да, — согласилась она, — только он ее не в книгах нашел. Он вечно пристает ко мне, чтобы я ему рассказала про фрукты, которые растут в африканских джунглях, — и про овощи тоже: про ямс, и про всякие другие.

— Ну, скоро он сюда пожалует, — проворчала Даб-Даб. — Когда я мыла посуду, он прошел мимо и объявил, что устроит нам сегодня какое-то авторское чтение. Так что, кто хочет спать, пусть поторопится… Ой, вот он!

В дверь постучали. Габ-Габ всегда с трудом справлялся с дверными ручками. Ему приходилось крутить их обеими передними ножками, поэтому, когда кто-нибудь мог открыть, он всегда стучал.

— Да уж, это точно он, — хихикнула белая мышка.

Я поднялся и распахнул дверь. В проеме стояла странная фигура — писатель Габ-Габ. Под мышкой у него топорщилась большая растрепанная кипа бумаги, за ухом торчало гусиное перо, на носу красовались черепаховые очки без стекол, а на лице застыло утомленное выражение.

— Ох-ох-ох, — вздохнул он, — вы и представить себе не можете, как я переутомлен!

— Скорей уж перекормлен, — фыркнула Даб-Даб. — С чего бы это ты был переутомлен?

— Исследования, — простонал великий писатель. — Неустанные, бесконечные исследования.

— Что это ты исследуешь? — поинтересовался Джип. — Клубничную грядку?

— Что такое исследования? — спросила белая мышка.

Габ-Габ придвинул стул к столу рядом со мной и уселся. Затем тщательно протер очки (в которых не было стекол) скатертью и снова надел их.

— Исследования? — переспросил он. — Ну, э-э… исследования — это… э-э… библиография.

— А что такое библиография? — робко спросила белая мышка.

— Это когда ты идешь в библиотеку и читаешь там книги. И так узнаёшь, что написать в своей.

— А, понятно. Просто списывание, — хихикнула мышка.

— Ничего подобного, — раздраженно ответил Габ-Габ. — Никакое не списывание. Это очень трудно объяснить. В жизни великого писателя, мышка, есть вещи, которые выше твоего понимания. Видимо, исследования — одна из них. Весь день я пытался выяснить точное название места, где у короля Альфреда сгорели лепешки. У меня просто голова кругом. Я уже не знаю, был ли вообще король Альфред — и правда ли у него сгорели лепешки. Я только что из библиотеки. Мой кабинет — ну, вы знаете, на чердаке, — весь от пола до потолка забит книгами, которые я оттуда принес. И вскоре я буду вынужден вернуться к моим трудам — к моей… э-э… библиографии. Но прежде, я думаю, вам захочется выслушать Кухонную проповедь, которую я написал вчера вечером.

У Чи-Чи брови взлетели до самой макушки, а Полинезия шепотом разразилась ужасными ругательствами по-шведски.

— Кот меня подери! — воскликнул Джип. — Кухонная проповедь?

— Да, — бодро ответил Габ-Габ. — Она начинается так:

Это очень известные слова; впервые их произнес, если не ошибаюсь, Его светлость архиепископ Кренделийский. И…

— Эй-эй-эй! Минуточку! — перебил его Чипсайд. — Как-нибудь в другой раз, ваше преподобие. Но что это ты там плел про Альфреда Великого?

— Я хотел нанести это место на мою кухонную карту мира.

— Кухонная карта? Это зачем? — удивился воробей.

— О, это очень полезная вещь, — объяснил Габ-Габ. — Глава о кухонной географии — одна из величайших в моей книге. А кухонная карта — важная часть этой главы. Я уже сделал несколько карт и выкинул их, потому что был ими недоволен. Так трудно писать мелко, чтобы поместилось все, что мне нужно. Карта понадобится не только для изучения кухонной географии, но и кухонной истории. Я хотел бы отметить на ней все города, где происходили важные события в истории кулинарии, например, место, где, как полагают, у короля Альфреда подгорели лепешки, за которыми ему поручила присмотреть одна старая дама. А еще на карту будут нанесены все города и страны, прославившиеся какой-нибудь едой. Скажем, Россия — родина икры, английский городок Мелтон-Моубрей, откуда происходят сладкие пироги, английские же Ярмут, знаменитый своей селедкой, и Банбери, где пекут всем известные пирожки с яблоками, тот самый Банбери, куда, помните, нас приглашали в детстве поскакать на деревянных лошадках и поглядеть на прекрасную даму на белом коне, у которой

Га-Габ помахал передними ножками в воздухе, как будто дирижировал.

— Ты хочешь сказать: бубенцы на ножках, кольца в носу, — сердито поправила Даб-Даб. — Вот несносный поросенок!

— Все равно я не понял, что ты делать-то с ней будешь, с картой этой, — сказал Чипсайд.

— Делать! Да ей цены нет, — ответил Габ-Габ. — На ней же показано, где что есть вкусненького. Положим, ты проснулся утром и почувствовал, что не прочь провести тихие банановые выходные. Отлично. Тебе нужно лишь взглянуть на карту и купить билет на пароход до Центральной Америки. Проще простого.

— Я понял, чего он хочет, Чипсайд, — вмешался Джип. — Он хочет, чтобы вместо расписаний поездов и пароходов были меню. Приходишь в кассу и говоришь: «Мне, пожалуйста, билет до самого вкусного пудинга. Первый класс, будьте добры». Да уж, проще некуда.

— Пи-пи-пи, — засмеялась белая мышка.

— Напрасно смеетесь, — сказал Габ-Габ и взглянул на часы. — Завтра вечером расскажу вам еще что-нибудь. А теперь мне пора заняться библиографией. Пойду пографлю.

И с большим достоинством он собрал свои бумаги и удалился.

 

— Принимаясь изучать историю изобретения пищи, — начал Габ-Габ, когда все звериное семейство собралось на следующий вечер вокруг очага, — мы сталкиваемся с огромной проблемой. Об этом писали многие, но не все серьезно. Некоторые порхали от одной темы к другой, как мотыльки. А многое из того, что привыкли считать верным, как показали мои… э-э… исследования, вовсе не верно. Возьмем, к примеру, картофель — исключительно важный продукт питания. Что бы мы без него делали?

— Ты бы немножко похудел, — проворчал Джип.

Габ-Габ пропустил его слова мимо ушей.

— Итак, возьмем картофель: его открыл, как считают очень и очень многие, сэр Уолтер Роли. Неверно, в корне неверно. Правда, что в 1586 году сэр Уолтер первым ввел в употребление картофель в Ирландии, где его и по сей день любят больше других овощей. Но открыл его не Роли. Роли только привез его с Каролинских островов и стал выращивать у себя в Корке, а потом он очень быстро распространился по всей Ирландии.

— Пи-пи-пи, — пропищала белая мышка. — Картофель в корке! Как чудесно! Наверное, из нее и варенье можно сварить. Варенье из апельсиновых корок, из арбузных, из картофельных…

— Ох, — вздохнул Габ-Габ. — Сколько же тебе еще нужно всего объяснять! Не корка, а Корк, это местность в Ирландии, где были имения сэра Уолтера Роли.

— Ну, а кто же открыл картофель на самом деле? — спросил я.

— Мореплаватель по имени сэр Джон Хокинс, — ответил Габ-Габ, — вот кто первым привез картофель в Англию в 1563 году. Он обнаружил его в Южной Америке, а именно в городке Кито, где люди издавна употребляли этот корнеплод в пищу. Это очень любопытно, потому что в Кито сварить картошку почти невозможно.

— Почему? — спросил филин Гу-Гу.

— Потому что город Кито расположен в горах Андах — очень, очень высоко. И вся вода успевает выкипеть, прежде чем картошка будет готова.

— Пр-равда, пр-равда, — пробормотала Полинезия, которая сама когда-то была заядлой путешественницей.

— А я терпеть не могу картошку, — пробурчал Джип, придвигаясь поближе к огню.

— Ой, Джип, — пропищала белая мышка, — а ты пробовал когда-нибудь картофельное пюре, посыпанное тертым сыром и запеченное в духовке?

— Это называется pommes de terre au gratin, — произнес Габ-Габ с важным видом. Теперь возьмем короля овощей, пастернак, известный в ботанике как pastinaka sativa. В диком виде встречается на обочинах дорог в Европе и Центральной Азии. Его выращивали еще древние римляне. Принадлежа к семейству зонтичных, он всегда был…

— Ты что, не можешь говорить нормально? — спросил Джип. — Что это за иностранные слова и откуда взялись зонтики?

— Не обращай внимания, — вмешалась Даб-Даб. — Он хочет, чтобы мы подумали, будто он знает разные языки — и природоведение в придачу! Хотя точнее сказать: огородоведение — при его-то фигуре!

— Прошу прощения, — вежливо произнес Габ-Габ, оборачиваясь к утке. — Но с чего это ты взяла, что можешь судить о фигурах — о свиных фигурах; о фигурах домашней птицы — возможно, но не о свиных. Положим, тебе бы довелось увидеть знаменитую красавицу Порцию Бекон. Не думаю, что ты оценила бы по достоинству ее фигуру.

— Что еще за Порция Бекон? — вмешалась Чичи.

— О, это была чрезвычайно изысканная дама, — объяснил Габ-Габ. — Из достойнейшего семейства. О, какая у нее была фигура! Сколько грации, что за формы! Ее называли Венерой Беркширской. Должен признаться (тут великий писатель слегка улыбнулся воспоминаниям ушедших дней), что я был в свое время к ней весьма неравнодушен. Ее дружба оказалась в высшей степени полезна — для книги, разумеется. Я никак не мог выбрать продукт, от которого бы у меня появилось писательское вдохновение. Некоторые говорили, что лучше всего — оливки. Но мне они не подошли. Они нарушали мой настрой.

— А что это значит? — спросила белая мышка.

— Точно не знаю, — ответил Габ-Габ. — Но он есть у всех писателей. Не перебивай. Итак, вернемся к Порции Бекон. Она чрезвычайно помогла мне в выборе подходящих для писателя продуктов. В свое время ее салон был знаменит: на вечера приглашались только самые утонченные свиньи. Прекраснейшее зрелище являла она, возлежащая на кушетке, окруженная достойнейшими из достойных свиньями, чьи имена были у всех на слуху, свиньями, которые вершили поистине великие дела. Ей посвящена целая глава в моей книге. Ибо и она вписала свое имя в кухонную историю. Будущие исследователи станут почитать ее как изобретательницу кухонных духов. Можно сказать, первооткрывательница! Каждый раз она была надушена новыми духами: то это был сок чернослива, то тминная эссенция, или мускат, или ячменное пиво; но один аромат был особенно очарователен — смесь ванили и редиса, весьма изысканно. Но, быть может, величайшее произведение парфюмерного искусства она создала, когда выходила замуж. Множество бессонных ночей провела Порция, подбирая новый запах для своей свадьбы. Она хотела придумать себе такое украшение…

— Ты хочешь сказать, угощение, — проворчал Джип.

— Украшение, — продолжал Габ-Габ, — какое не снилось ни одной невесте. И в конце концов остановила свой выбор на букетике итальянских незабудок.

— Никогда не слышал о таких цветах, — проговорил Гу-Гу.

— Ну, это не совсем цветы, — объяснил поросенок. — Это такой длинный зеленый лук, который появляется весной. Видите ли, в изысканном обществе, где вращалась Порция, не любили называть это растение луком. Поэтому и переименовали в итальянскую незабудку. С тех пор они вошли в моду, и почти не одно свинское бракосочетание теперь не обходится без итальянских незабудок. Свадьба Порции удалась на славу. Ее только немножко — чуть-чуть — испортили некоторые гости: вместо того чтобы, как полагается, посыпать счастливую пару рисом, они бросали рисовую кашу. Они правильно думали, что жениху и невесте вареный рис придется больше по вкусу, чем сырой. Но я должен признать, что получилось несколько неопрятно.

— Нет, вы только послушайте, что плетет этот поросенок, — воскликнула Даб-Даб. — Ну просто… — она всплеснула крыльями в досаде и не произнесла больше ни слова.

— Глава, посвященная истории кухонных изобретений, — рассказывал дальше Габ-Габ, — получилась гораздо длиннее, чем я предполагал, потому что пришлось писать в ней не только обо всех этих ученых и путешественниках, которые открыли какую-нибудь новую вкуснятину, но и о таких, как Порция Бекон — а их оказалось немало, — кто изобрел разные полезные вещи, связанные с едой.

Вот, например, человек, который придумал и первым использовал Суповой термометр. Он был вождем эскимосов. Однажды этого господина пригласили на юг, в гости к генерал-губернатору Канады. В его честь в Оттаве устраивали много приемов и обедов, и ему пришлось есть разные блюда, которых он никогда раньше не пробовал, — скажем, горячий суп. А он, конечно, привык там у себя за Северным Полярным кругом есть все охлажденное — сырое тюленье мясо и всякую такую всячину. Так вот, суп ему понравился, но он очень сильно обжег им рот. А угадать, достаточно ли суп остыл, ему никак не удавалось. Однажды он где-то увидел висящий термометр. Он спросил, для чего эта штука. А когда услышал, что она показывает, холодно или жарко на улице, то сказал себе: «Ага, а почему бы не завести такой для супа?» И купил себе термометр — это был как раз термометр для ванны. И повесил его на шнурок, и всегда надевал на шею, когда ходил на приемы. Он больше никогда не обжигался и стал жить-поживать, добра наживать.

Джип только застонал.

Габ-Габ полистал бумаги, которые лежали перед ним на, столе.

— Вот еще одно замечательное изобретение, — сказал он, заглянув в свои записи, — печенье-гигрометр.

— Что такое гигрометр? — спросила белая мышка.

— Гигрометр, — объяснил Габ-Габ, снимая очки, — это прибор, который показывает, сух или влажен воздух.

— В Англии он ни к чему, — сказала Полинезия. — Тут всегда сыро. Жуткий климат! А в милой старой Африке сейчас… Впрочем, это я так. Продолжайте, профессор.

— Так вот, жил однажды человек, который все время болел: то ангиной, то простудой… И доктор велел ему ни в коем случае не выходить на улицу в дождь и туман. Вы знаете, каким мягким и клёклым становится имбирное печенье в сырую погоду — не ломается с хрустом, а гнется. И этот человек стал держать такое печенье на подоконнике и каждое утро пробовал. Если оно гнулось, он оставался дома, если ломалось, отправлялся на прогулку.

— А что он делал с тем печеньем, которое ломалось? — спросила белая мышка.

— Съедал, — ответил Габ-Габ. — У него было очень много имбирного печенья. Он был кондитер. А теперь позвольте мне рассказать вам про суп из топора. Однажды в России много лет назад, когда Наполеон донимал весь мир своими войнами, один очень голодный солдат заглянул в крестьянскую избу, надеясь, что там его накормят. А у хозяйки, которая была дома одна, уже просило поесть так много солдат, что она сразу сказала ему: «В доме ничего нет». Крестьянка захлопнула дверь перед его носом, а солдат сел на крылечке на солнышке и стал думать. Он был уверен, что в доме есть продукты, надо было только сообразить, как заставить хозяйку расстаться с ними. И тут ему в голову пришла занятная мысль. Он снова постучал. Женщина открыла дверь и сказала, что если он сейчас же не уберется, она спустит собак.

«Извини, хозяйка, — успел произнести солдат, — ты любишь готовить?»

«Ну… м-м… да, — ответила она. — Когда есть, из чего готовить».

«Доводилось ли тебе слышать о супе из топора?» — спросил солдат.

«Нет, — удивилась она. — Никогда».

«Это очень вкусно, — сказал солдат. — Хочешь, я научу тебя его варить?»

«Да, пожалуй, — согласилась она. — Я люблю новенькое».

Понимаете, ей во что бы то ни стало захотелось узнать, что же это за суп получится из простого топора. И вот солдат снял свой мешок, взял во дворе топор, принес его в кухню и хорошенько вымыл. Потом попросил чугунок и, положив в него топор и наполнив до половины водой, поставил в печь. Время от времени он помешивал в чугунке ложкой, а когда вода начала закипать, попробовал и причмокнул.

«О, — сказал он, — пальчики оближешь!»

«Дай мне попробовать», — попросила женщина, думая, что он колдует у нее на глазах.

«Сейчас, сейчас, — ответил солдат, — нужно только соли добавить и перца».

И крестьянка принесла ему соли и перца. Солдат посолил, поперчил воду и опять попробовал.

«Так лучше. Но знаешь, в прошлый раз, когда я варил этот суп — как раз перед тем, как мы вошли в Москву, — оказалось, что если добавить немного лука, чуть-чуть для аромата, получается совсем другое дело. Жаль, что, как ты говоришь, у тебя дома пусто».

— Погоди-ка, — заторопилась хозяйка, — может, где-нибудь и завалялась луковичка.

Ей не терпелось попробовать, каким получится этот чудесный суп, и не хотелось, чтобы все испортилось оттого, что нет лука. Она принесла луковицу, солдат нарезал ее и бросил в горшок. Попробовав, он сказал:

«А как бы сюда подошла хорошая морковка… Жаль, что у нас ее нет!» — Хозяйка принесла морковку, и она отправилась в чугунок. И снова отхлебнул солдат.

«Нет, двух мнений быть не может, — произнес он, — у печи я делаюсь художником. Мне надо было бы стать не солдатом, а поваром. Когда кончится эта война, я, верно, сменю профессию. Кто знает? Все-таки лучше кормить людей, чем убивать! — он снова отхлебнул. — Довольно, — сказал он и отбросил ложку. — Получилось даже лучше, чем я думал. Без колебаний скажу, добрая женщина, что этот суп достоин попасть на обед королю. Но знаешь, что сделал бы сейчас самый лучший повар?»

«Нет», — ответила она.

«Он добавил бы самую малость — косточку. Суп и так почти совершенство. Но настоящий мастер положил бы еще косточку или две — любая подойдет: говяжья, телячья, баранья — просто для аромата, как говорится, для навара. Так обидно, что в доме нет ни единой косточки. Но ничего не поделаешь. Ставь тарелки на стол, я буду разливать».

«Тарелки вон там на полке, — ответила хозяйка. — Можешь накрывать к обеду. А я только что вспомнила, у меня в погребе сохранилась старая говяжья косточка. Схожу, принесу».

«Ну тогда пусть покипит еще немного, — решил солдат. — Топор еще недостаточно разварился».

И хозяйка пошла и принесла чудную говяжью косточку, и ее положили в горшок. А через некоторое время солдат разлил суп по тарелкам, осторожно зачерпывая сверху, и они уселись за стол попробовать. Крестьянке так понравился суп, что она принесла из кладовой целую буханку черного хлеба; словом, обед удался на славу. Лишь несколько часов спустя, когда она собралась вымыть чугунок, то увидела, что топор такой же твердый и непроваренный, как раньше. Но в это время солдат был уже далеко на пути в город, где полным полно всякой еды.

— Ну, — сказала Чичи, — эта крестьянка была не особо умная, верно?

— Верно, — согласился Габ-Габ. — Зато солдат — голова.

— Где ты взял эту историю? — спросил Гу-Гу.

— В библиотеке — занимаясь своими исследованиями, — объяснил Габ-Габ. — Но ее рассказывают в России и по сей день, насколько я знаю. И считается, что это истинная правда.

— Очень плохо, — сказала Даб-Даб, — что ты тратишь время на всякую ерунду вместо того, чтобы заняться чем-нибудь полезным.

Белая мышка погладила передними лапками свои длинные шелковистые усики. Ее розовые глазки глядели задумчиво.

— Не знаю, — проговорила она наконец, — должно быть, писать книгу очень интересно. Я бы и сама хотела написать книгу. Но я могла бы писать только рассказы про сыр, а это, наверное, быстро надоело бы всем читателям, кроме мышей. А ты не напишешь обо мне в своей книге, Габ-Габ?

— О тебе? С какой стати?

— Мне только что пришло в голову, — объяснила мышка, — что я сама участвовала в истории кухонных изобретений.

— Что же ты изобрела?

— Я была не совсем изобретателем. Скорее — изобретением, если можно так выразиться. Я была… э-э… принимающим игроком в гороховом крикете.

— Кем-кем? — нахмурился Джип.

— Принимающим игроком в гороховом крикете, — пропищала мышка. — Я ведь вам рассказывала, что до того, как поселилась у Доктора Дулитла, я была ручной мышкой. Моим хозяином был восьмилетний мальчик. Всякий раз, когда на обед подавали зеленый горошек, начинались неприятности. Этот мальчик очень любил горошек, но не умел его есть. Он пытался набрать его не ложкой, а ножом. И, конечно, горошинки падали и разбегались по всему полу. Родители очень сердились на мальчика, потому что им приходилось ползать по всему полу, чтобы навести порядок, а они этого терпеть не могли. Тогда мальчик стал брать меня с собой за стол. Я сидела у него в кармане, а когда горошинки рассыпались, должна была ловить их и съедать. И набегалась же я! Потому что вы даже не представляете себе, как ловко горошинки укатываются и прячутся — под пианино, в крысиных норах, за дедушкиными часами, где угодно. Мальчик называл это гороховым крикетом, так что изобретателем надо записать его, хотя бегала я. Если мне удавалось поймать все горошинки до одной, я получала на ужин лишний кусочек сыра. Но мальчик здорово умел ронять горошек. Так что, когда я подбирала и съедала все, у меня уже не оставалось никакого аппетита для сыра. А что стало с моей фигурой! Я была такая круглая, что могла кататься по полу не хуже горошины. Ты вставишь это в свою книгу, Габ-Габ?

— Непременно, — ответил великий писатель. — Я считаю, что это очень важно. Обязательно вставлю.

— Еще бы! — презрительно фыркнула Даб-Даб.

 

Когда Габ-Габ снова устроил авторские чтения, за окнами выл холодный ветер. Чичи, в которой текла африканская кровь, была не в восторге от английской погоды, как и Полинезия, но почти никогда не ворчала и не жаловалась. Она просто следила за тем, чтобы в очаге всегда горел огонь, а в доме было довольно хвороста для растопки. Проворная обезьянка взбиралась на деревья в саду Доктора Дулитла и обламывала засохшие веточки. Дорожки и лужайки в саду всегда сияли чистотой, потому что Чичи не оставляла на них ни одной сухой палочки. Весь сушняк она аккуратно складывала в специальные ящики.

Итак, в камине весело гудел огонь. Но в комнате все равно было не очень уютно, пока я не задернул тяжелые шторы на окнах и мы не расселись поближе к очагу.

Когда великий писатель вошел в комнату, мы увидели, что на нем старая зеленая курточка, в которой он когда-то выступал на сцене. В былые дни он вдевал в петлицу цветок гвоздики или герани, чтобы сразу было видно, какой он элегантный. Но в этот вечер вместо цветка в петлице некогда знаменитого артиста красовалась алая шелковая лента.

— В честь чего это ты так вырядился, профессор? — спросил Чипсайд.

— Это, — произнес Габ-Габ, усаживаясь за стол, — в честь одного юбилея.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал воробей. — Сегодня 3 сентября… Не подсказывай, не подсказывай… Нет, сдаюсь.

— Сегодня юбилей Йоркширского пудинга! — торжественно провозгласил Габ-Габ.

— Мог бы сообразить, что от него ничего, кроме глупости не услышишь, — проворчал Джип.

— В честь больших юбилеев всегда надевают такие украшения, — продолжал Габ-Габ, глядя на Джипа поверх очков. — Все истинно образованные едоки вдевают в петлицу алую ленту, чтобы отметить день, когда это великое нововведение было поставлено на стол в первый раз. Это очень важная историческая дата. Зачем вы приглашали меня, если только и знаете что легкомысленно хихикать да молоть чепуху? В конце концов я изо всех сил стараюсь сделать свои обзорные лекции как можно более познавательными…

— Ты хочешь сказать, обжорные, — перебил Джип. — Я сам большой любитель поесть. Но как ты умудряешься столько говорить и писать о еде, ума не приложу!

С видом утомленного, но терпеливого школьного учителя великий писатель снял очки и положил их на стол рядом со своими бумагами.

— Только вот зачем, — спросил он, — притворяться, будто еда — занятие несущественное?

— Профессор тут в точку попал, — заявил Чипсайд. — С пустым брюхом особо не побегаешь. Император Наполеон, знаете, что сказал? «Армия топает на пузе».

— Может быть, поэтому верблюды могут идти так долго без остановки? — спросила Чичи. — У них ведь, кажется, два живота. Или это у кого-то другого?

— Пи-пи-пи, — прыснула белая мышка. — Два живота! Как здорово! Хотя, — она вдруг помрачнела, — не очень-то и здорово. Только вообразите, что у вас болят сразу два живота. Ой-ой-ой!

— Однако не забудь, дружок, — сказал Габ-Габ, — что если у тебя не в порядке один живот, его заменит второй. И неужели ты не понимаешь, — он обернулся и ткнул своим огромным гусиным пером в сторону Джипа, растянувшегося у огня, — что история кухонных изобретений — это история человечества, да, пожалуй, история всего мира животных? Да спроси хоть самого Доктора Дулитла! И не только история, но и география! Почему, ты думаешь, разные народы обосновались там, где мы их видим сегодня на карте? Потому, что они нашли там подходящие продукты, — Габ-Габ вскочил, потрясая своим пером. — Грандиознейшие войны, дамы и господа, вспыхивали оттого, что люди не могли поделить пшеницу, из которой пекут хлеб, овес, из которого варят кашу, пастбища, на которых пасут овец и коз. Из овечьей шерсти делают одежду — без нее люди бы замерзли, а без молока — умерли от голода. Но прежде должна быть трава. Пища! И питьевая вода — тоже своего рода пища в конце концов: веками одни племена воевали с другими из-за того, кому достанется источник или река, которые означали для них самоё жизнь. Целые народы исчезли с лица земли, вымирая от голода — им было нечего есть. Великие королевства приходили в упадок и гибли оттого, что в погребах было пусто. Мощные империи достигали зенита могущества и славы — при полных желудках. Книга, которую я пишу, покажет, что на свете не существует ничего, дамы и господа, ровным счетом ничего, что было бы для нас важнее пищи, — и великий писатель тяжело опустился на стул, видимо подавленный значительностью своей длинной речи и огромной важностью пищи.

— Он что-то сказал о козьем молоке? — сонно пробормотал Джип. — Бр-р-р, гадость! Терпеть его не могу!

— Хрюшка наш дело говорит — иногда, — прочирикал весельчак Чипсайд. — Кто ж спорит, весь мир на еде держится. Старикашка Джип только спросил: зачем болтать-то обо всем без конца?

— А почему бы и нет? — возразил Габ-Габ. — Это что, стыдно?

— Да нет, — ответил воробей. — Ладно, валяй дальше свою лекцию, доктор Хряк.

— Прошу не называть меня хряком, — рассердился Габ-Габ. — Не забывайте, что у меня есть родословная — длинная родословная.

— Куцый хвостик и длинная родословная! Пи-пи-пи! — пропищала белая мышка и захихикала над собственной шуткой.

— Предпочитаю быть фокстерьером с короткой родословной, чем поросенком с длинной, — пробурчал Джип.

— И снова ты только лишний раз показываешь свое невежество, — сказал Габ-Габ. — В старые времена рыцари с гордостью носили на щитах и шлемах знак — голову вепря.

— Что такое вепрь? — спросила белая мышка.

— Поросенок, который слишком много болтает, — проворчал Джип.

— Ладно, профессор, не обращай на него внимания, — сказал Чипсайд. — Ну хочется старикашке иногда пошутить.

— Итак, — произнес великий писатель, — все вы, наверное, слышали о войне Роз — где воюющих одной стороны, Ланкастеров, когда они выходили на битву, украшала белая роза, а их противников, Йорков, — алая.

— Это было незадолго перед моим рождением, — вмешалась Полинезия, которая прожила очень длинную жизнь. — Я что-то слышала о них.

— Очень хорошо, — сказал Габ-Габ. — Но доводилось ли вам слышать о войне Помидоров? Нет? Так слушайте, я расскажу вам.

Белая мышка снова погладила свои длинные шелковистые усики и, устроившись поудобнее, приготовилась слушать.

— Война Помидоров! Недурно, — хихикнула она.

— В одной стране, — начал Габ-Габ, — много лет назад к обеду в день Рождества подавали жареного гуся, начиненного помидорами. Сколько люди помнили себя, таков был национальный обычай. Никому и в голову не приходило встретить Рождество без жареного гуся с помидорами, как, скажем, не пришло бы в голову попытаться взлететь. Специально для рождественского гуся на солнечных землях этой прекрасной и мирной страны выращивали отличные круглые красные помидоры; так бы и жил этот счастливый народ, если бы в один роковой день из соседней страны не приехал к ним в гости садовник.

Этот садовник был не злой человек, и, хотя из-за него произошло столько несчастий, он хотел как лучше. Он считал себя большим знатоком овощей и фруктов и привез с собой новый сорт помидора. Это был желтый помидор — то есть, желтым он становился, когда поспевал. Садовник сказал, что это последняя и самая модная новинка — тот, кто идет в ногу со временем, если он может достать желтые помидоры, на красные даже не взглянет. Вы знаете, каковы люди: то, что приходит к ним издалека, из чужих земель, всегда кажется им лучше того, что растет или вырабатывается дома.

И вот, многие богатые семьи стали сажать желтые помидоры; скоро новое поветрие охватило очень многих. И когда наступило Рождество, добрая половина жареных гусей была начинена желтыми помидорами. Но в каждой стране всегда есть люди, которые называются консерваторами, — они думают: пусть все будет по-старому, так лучше. И, узнав, что рождественских гусей подают с новой начинкой, консерваторы страшно рассердились. Они произносили речи на площадях. Они призывали всех истинных патриотов дать решительный отпор желтым помидорам. Красные, говорили они, были хороши для наших отцов, хороши они и для нас, и для наших детей. В наши дома коварно вползает чуждый нам иноземный вражеский обычай, и если позволить распространиться по стране желтой заразе, наша возлюбленная родина больше никогда не будет такой, как прежде, — начнется собачья жизнь.

— Вот еще! — фыркнул Джип. — Собаки терпеть не могут помидоры.

Габ-Габ поднял свое перо, призывая к тишине, и продолжал:

— С другой стороны, богачи — не из старинных родов, а те, что только-только разбогатели и хотели прослыть модными и современными, упорно отстаивали новую начинку. Вскоре и они стали произносить речи на улицах. Тут уж такое началось! Вся страна разделилась на два лагеря. На каждом углу спорили и бранились. Правительство пало. Министры лишились работы. Из-за этого спора, который уже стал казаться неразрешимым, начали происходить разные неожиданности. В конце концов разразилась война, худшая из войн, гражданская, — люди воевали со своими соплеменниками.

— Многие погибли? — шепотом спросила белая мышка.

— Нет, — ответил Габ-Габ. — К счастью, нет. Это, наверное, единственный случай в истории. Война Помидоров в самом деле была поразительная война. Хотя она тянулась очень долго — много раз наступало и проходило Рождество, — и люди уже не понимали, остановятся они когда-нибудь или нет, не погиб никто. Потому что вместо пуль и пушечных ядер они стреляли помидорами. Одна сторона называла себя Желтыми, а другая — Красными.

Но удивительнее всего было то, что Красные стреляли желтыми помидорами, а Желтые — красными. Они, понимаете ли, думали, что противнику будет обиднее, если его закидают его собственной начинкой, так сказать.

— Ну и кто победил? — спросила Чичи.

— Желтые. Им в конце концов удалось загнать Красных в ущелье между двумя горами. И там, на берегу реки, они просто забросали врагов помидорами, те взмолились о пощаде, и был объявлен мир. Но рассказывают, что еще долго после войны вода в реке была красной от томатного сока.

— Значит, гусей стали начинять желтыми помидорами? — спросила белая мышка.

— Нет, — ответил Габ-Габ. — Дело в том, что после войны в стране не осталось ни одного помидора. Все были пущены в ход. На следующее Рождество — а затем и на каждое — жареного гуся подавали с луком.

— Ха! — сказал Чипсайд. — Вкусная история, профессор. Раз уж без войн все равно не обойтись, эта получше многих. Это же надо — сколько пользы — полное ущелье кетчупа! Фью!

— Да, но какие потери среди овощей! — вздохнул Габ-Габ, скорбно качая головой. — Сколько помидоров погибло! Целый вид стерт с лица земли! Ужасно, ужасно!

— Не огорчайся, — сказала Чичи, подкладывая полено в огонь. — Подумай только, как замечательно, что люди повздорили не из-за кокосовых орехов.

 

— Прежде чем ты начнешь, профессор, — сказал Чипсайд, — может, ты нам тут набросаешь планчик. В смысле, чего там у тебя в твоей хваленой энциклопудии, кроме истории с географией?

— О, масса, масса всего, — ответил писатель. — Отдельные главы посвящены кухонным стихам, кухонной музыке, кухонным басням — «Лиса и виноград», «Пирог», «Баллада о королевском бутерброде» и так далее. Есть кухонные романы — большой раздел. Там среди прочего собраны истории о любви знаменитых кулинаров и о кулинарной жизни знаменитых героев. Затем есть глава о кухонной фантастике, но я должен предупредить, это не для всякого — требуется богатое воображение, понимаете ли, и… э-э… душа, чтобы оценить ее по достоинству, — чистая игра воображения, весьма причудливая. Такова же и глава, посвященная кухонным сказкам. О, и еще многое другое: кухонные детективы — кулинарные преступления и съедобные тайны; кухонные комедии; кухонные трагедии. Я даже начал главу «Кухонный Шекспир».

— Ну и ну! — ахнула Даб-Даб. — Сколько я в жизни видела нахалов, но такого выдающегося наглеца — первый раз! Кухонный Шекспир! Ты что, собрался его пьесы переписывать?

— М-м, не совсем, — сказал Габ-Габ. — Но, видишь ли, я подумал, что таким образом смогу поощрить стремление к знаниям молодых людей — и особенно молодых поросят. Так мало делается, чтобы привлечь поросят к какой бы то ни было учебе. Даже теперь, хотя существует Поросячья азбука Доктора Дулитла, они столь мало времени уделяют серьезному чтению! Без произведений Уильяма Шекспира — обратите внимание на фамилию, Шекс-пира, — немыслимо хорошее образование. И мне подумалось, что если в его пьесах будет немножко больше про еду — я просто заменю тут словечко, там другое — то я смогу привить юному поколению вкус к хорошим книгам.

— Знал я одного козла, который ел книги, — заметил Чипсайд. — Только вкус у него был так себе. Он больше любил дешевые газетки. Почитай-ка нам своего нового Шекспира, хрюшка.

— Ну, я еще немного успел сделать, — объяснил Габ-Габ. — Прочту вам несколько цитат, чтобы вы поняли, в каком направлении я работаю. — Он полистал свои записи. — Ага, вот они. Из трагедии «Макбет»: «Да здравствует весь этот стол и Банка варенья, наш отсутствующий друг!» Как видите, изменения очень небольшие. Или вот еще. Из прекрасной романтической пьесы «Суфле и Джульетта»: «Суфле-о, о зачем же ты Суфле-о!.. То, что зовем желе-о. И под другим названьем сохраняло б свой сладкий запах!» Ну разве не прелесть?

— Габ-Габ, о зачем же ты Габ-Габ-о! — пробормотал Чипсайд. — Ладно, понял. Теперь как насчет кухонных детективов?

— Да-да, расскажи нам еще какую-нибудь кухонную историю, — попросила белая мышка. — Мне понравилась та, про суп из топора. А про сыр у тебя ничего нет?

— Во всяком случае не в детективах, — ответил поросенок. — Их несколько, это называется «серия», потому что многие персонажи в них повторяются. Главного героя зовут Шницель Хлопс, он — знаменитый Холодильный Сыщик. Его образ проходит через все рассказы.

— Надеюсь, — пробурчала Даб-Даб, — он проходит, не останавливаясь. Не хотелось бы с ним встретиться.

— Этот сыщик необыкновенно умен, — продолжал Габ-Габ. — Когда что-нибудь пропадало, и полиция не могла обнаружить, кто это украл, почти всегда звали Шницеля Хлопса, чтобы он схватил вора. Впервые его имя прогремело после «Случая с пропавшей коробкой». Один очень важный индийский раджа путешествовал вместе с сыном по Европе, желая повидать разные страны. За ним следовали целая толпа слуг и горы багажа. Любимым лакомством раджи был особым образом приготовленный соус из яиц, овощей и всяких пряностей, поэтому он возил с собой три коробки яиц. Обычное яйцо — не очень дорогой продукт. Но эти представляли огромную ценность. Дело в том, что такие яйца несет только один вид морских птиц, которые водятся лишь на родине раджи — да и там им почти цены нет.

Через некоторое время после приезда в Англию закончилась вторая коробка. И вот однажды, когда раджа, пригласив множество гостей, собрался попотчевать их своим любимым соусом, в гостиную ворвался повар; в ужасном возбуждении он кричал, что третью, последнюю, коробку украли. Все пришли в страшное волнение. Раджа был очень расстроен, что ему придется разочаровать своих гостей — многие из них с нетерпением ждали минуты, когда подадут знаменитый соус, — а полицейские, узнав о случившемся, чрезвычайно рассердились. Что подумают в мире об Англии, говорили они, когда у столь важных гостей похищают завтрак из-под самого носа? Было назначено два крупных денежных вознаграждения. Одно назначил раджа: тому, кто вернет пропажу, второе — полиция: тому, кто отыщет похитителей и доставит их в руки правосудия.

Так вот, хитроумный сыщик Хлопс разоблачил вора. Ни за что не догадаетесь, кто это был. Раджа остановился в университетском городке, потому что хотел отдать сына в колледж. А в этом университете было тайное общество — братство лакомок, которое называлось Сигма Эта Эскалоп — знаете, греческими буквами, как всегда в университетах. Раз в месяц они собирались на тайные заседания — веселые застолья, где каждый из членов общества по очереди должен был угостить остальных каким-нибудь блюдом, которого те никогда раньше не пробовали.

Общество Сигма Эта Эскалоп образовалось, я думаю, потому что многие стали сознавать: англичане, обычно такие смельчаки и фантазеры, едят без всякого воображения. Серьезно, всегда одно и то же, три-четыре блюда, а как подумаешь о Франции или других странах… никакой кулинарной отваги. В тот месяц была очередь одного студента, весьма легкомысленного молодого человека, и он замучился, выдумывая, где бы раздобыть новый рецепт. А тут как раз подвернулся раджа, и студент решил: яичный соус — именно то, что нужно. Он влез в дом и утащил последнюю коробку яиц. У этого молодого человека был очень богатый отец, и он надеялся достать денег, чтобы потом заплатить радже. Но узнав, что одна эта коробочка стоит целое состояние и что похитителя разыскивает полиция, он спрятался вместе с добычей. Великий Шницель Хлопс выследил его и нашел.

— Где? — спросила белая мышка.

— В тайном холодильнике тайного общества, — ответил Габ-Габ. — Это было просто чудо, поскольку никто, кроме членов общества не только не знал, где он находится, но даже и не подозревал, что он существует. Но Хлопс получил только одну награду — от полиции.

— Почему? А кто же получил другую? — спросила мышка.

— Награду раджи тому, кто вернет пропажу, не получил никто, потому что молодой человек все съел. И чуть не превратился в ледышку, пока сидел в холодильнике. Так Хлопс получил прозвище Холодильный Сыщик. С тех пор он расследовал множество ограблений, особенно тех, что как-то связаны с едой; он считался специалистом в этой области. Полицейские из других городов обращались к нему за советом и помощью, а кухонные воры во всех странах света трепетали при одном упоминании его имени.

Но я хочу рассказать вам о самом трудном расследовании из всех, когда-либо проведенных Шницелем Хлопсом. Ибо настал день, когда великий сыщик обнаружил, что вступил в поединок с обладателем выдающихся способностей, с умом блестящим и дерзким, почти равным его собственному. Произошло несколько ограблений — внезапно и сразу, — как появляется сыпь, когда болеешь корью. И было непонятно, ни кто их совершил, ни каким образом он это сделал. На месте преступления не оставалось ни одной улики, которая…

— Ты сказал: «не оставалось ни одной улитки»? — переспросила белая мышка.

— Ни одной улики, — терпеливо повторил Габ-Габ. — Это значит, не оставалось никаких зацепок, ничего, что бы указывало, кто совершил ограбление. Не перебивай, пожалуйста. Вокруг ограбленных домов не было никаких следов, нигде ни одного отпечатка пальцев, которые выдали бы ловкого вора. После того как в газетах появились сообщения об этих злодеяниях, люди поставили вокруг своих домов сторожей, которые всю ночь не смыкали глаз. На окна и двери навесили хитрые замки и запоры. Придумали разные фокусы, например, протянули поперек пола проволоку, чтобы проникший в дом вор обязательно бы об нее споткнулся, тогда должен был зазвонить колокольчик. Но все равно замки взламывались, ограбления совершались, вещи пропадали.

— Какие вещи? — спросила мышка.

— Потерпи. Я как раз к этому подхожу, — ответил Габ-Габ. — Ночь за ночью сыщик Хлопс ворочался в постели без сна и скрежетал зубами от бессилия — если только он не скрежетал ими на безлюдных улицах, пытаясь выследить дерзкого нарушителя закона. О, он очень дорожил своим громким именем. А тут неделя шла за неделей, никого не удавалось поймать, и великий сыщик чувствовал, что его репутации грозит опасность — он перестанет считаться великим сыщиком, лучшим в мире специалистом по кухонным ограблениям, если в ближайшее же время не арестует кого-нибудь и не положит конец возмутительным преступлениям.

И газеты вконец распоясались. Все полицейские и сыщики — круглые дураки, писали они, и плохо защищают честных людей от злоумышленников. А одна газета — это была специальная газета, которая называлась «Антрекоты и фарши» (сокращенно «Аиф»), — особенно издевалась над бедным Хлопсом. Поскольку все ограбления были связаны с едой, «Аиф» очень ими интересовалась и поручила своему корреспонденту заняться этим делом.

Корреспондента звали Ромуальд Штекс или, коротко, Ром Штекс. В газете он считался самым ловким и смышленым репортером, потому что умудрялся узнавать кулинарные новости раньше других. Ром Штекс стал хвостом ходить за Хлопсом и приставать к нему с вопросами, пытаясь выведать, что тому удалось обнаружить. А не получив ответа (поскольку Хлопс молчал), возвращался в редакцию и, сардонически ухмыляясь, писал для газеты заметки про то, как тупы все детективы вообще и Шницель Хлопс в особенности.

Однако Холодильный Сыщик не бездействовал — о, нет. Тщательно изучив все ограбленные дома, он выделил некоторые общие черты совершенных преступлений. Например, он заметил, что вор (или воры) всегда проникал в дом через окно кухни. Позже, когда на кухонных окнах появились особые замки, — откуда-нибудь еще, не оставляя ни единого следа, который позволил бы определить, как это ему удалось. Крайне непонятно! Но Хлопс заметил, что независимо от того, как грабитель попадал в дом, он никогда не забывал наведаться в кухню и, видимо, слегка закусывал там, прежде чем исчезнуть. Потому что каждый раз обнаруживались грязные ножи и тарелки с остатками еды. А одна тарелка всегда стояла на полу.

Установив эти закономерности, Хлопс принялся определять, какую еду предпочитали воры. Он обнаружил, что, если на кухне оказывалось клубничное варенье, то наутро хозяева недосчитывались одной-двух баночек. «Ага! — прорычал он. — Вор, который любит клубничное варенье. Это уже ниточка!» И он кинулся по следу, а неутомимый Ром Штекс поспешал за ним по пятам.

Первым делом Хлопс отправился в полицейский участок и стал просматривать картотеку. Это ряды и ряды ящиков с карточками, в которых записаны истории всех воров и грабителей, когда-либо совершавших кражи. Но хотя Хлопс провел в участке целый день, перерыв тысячи карточек, он не нашел никого, кто, ограбив дом, любил бы полакомиться клубничным вареньем. Хлопс был озадачен и сбит с толку. Но вдруг его осенило. «Ага! — снова сказал он себе. — Нет в картотеке? Значит, он иностранец. Преступник — иностранец, который любит клубничное варенье. Ха-ха, ну теперь он не уйдет от Холодильного сыщика!» И прокравшись на цыпочках мимо Штекса, уснувшего среди карточек, он снова бросился в путь.

Хлопс разослал телеграммы в полицейские участки всего мира с просьбой сообщить, что там известно о дерзком взломщике, который неравнодушен к клубничному варенью. Но хотя он получил целый мешок писем в ответ, ни в одном не было ни слова о подобной личности. Хлопс опять зашел в тупик. Между тем почти каждую ночь совершалось новое ограбление — можно сказать, под самым его носом. И он продолжал скрежетать зубами — а Ром Штекс тем временем продолжал писать про него гадости в «Антрекотах и фаршах».

Так вот, теперь о том, какие вещи пропадали: сначала, как установил великий сыщик, уносили что попало — хотя никогда помногу сразу — часы, серебряные ложки, украшения, одежду, трости, подзорные трубы, сигары и прочее. Это тоже мешало определить, кем мог быть вор и какой у него характер. Но одно полицейские делают почти всегда, попадая в такое положение, — они устанавливают слежку за скупщиками краденого.

— Кто это? — спросила белая мышка.

— Скупщики краденого — те, кто покупает вещи, которые были украдены. Они стараются никогда не спрашивать, откуда вещи, потому что знают — или догадываются, — что обычно их уносят из чужих домов. Они платят за товар очень дешево, а продают его гораздо дороже. Это обычное занятие, но опасное и, конечно, бесчестное. У меня был приятель-поросенок, известный скупщик краденых овощей. В изысканном обществе на него смотрели как на сомнительную личность. Однако надо заметить, что он, к его чести, никогда не перепродавал приобретенного. Он…

— Он все слопывал сам, — перебил Джип. — Спорю на мозговую косточку.

— Совершенно верно, — подтвердил великий писатель.

— Вот что называется «играть наверняка», — заметила Полинезия. — Ловкий мошенник.

 

— Итак, — начал Габ-Габ, — мы остановились на том, что, следя за скупщиками краденого, полиция часто ухитряется обнаружить зонтик, или банджо, или грелку, которые были когда-то похищены. Куда бы ни отправлялся Шницель Хлопс, при нем всегда был список пропавших вещей. Но нигде он не нашел ни малейшего следа ни одной вещи. Он велел своим помощникам, младшим детективам, переодевшись трубочистами, фининспекторами, кем угодно, каждый день заходить к скупщикам, вынюхивать и высматривать. Но из этого ничего не получилось. Тем не менее на этот раз Хлопс не был сбит с толку, он кое-что узнал, вернее, вычислил дедуктивным методом.

— Погоди, погоди, я не расслышала, — попросила белая мышка. — Как ты сказал, «дико активным»?

— О, темнота! — воскликнул Габ-Габ. — Нет! Дедуктивным методом. Без него ни один приличный детектив не обходится. Это значит — работать мозгами, если они у тебя есть. Размышлять. Ты замечаешь какую-нибудь мелочь, некоторое время перевариваешь ее в голове, и в конце концов из этого получается новая мысль. Например, ты входишь сюда, а твои усики вымазаны патокой. Я бросаю на тебя взгляд и начинаю размышлять, и в конце концов с помощью дедуктивного метода определяю, что ты была в чулане. Теперь ясно?

— Да, — застенчиво ответила мышка, — кажется, ясно. Но, по-моему, ты с помощью дедуктивного метода определил, что я такая же неряха, как ты. А это неверно. Впрочем, все равно. Рассказывай дальше, пожалуйста.

— Итак, Шницель Хлопс размышлял следующим образом — он сказал себе: «Если вор не относит краденые вещи скупщикам, то что же он с ними делает? Он наверняка отправляет их пароходом за границу, чтобы продать там через сообщников. Ага! Вот и еще одно звено в цепочке! В местной картотеке отсутствует. Имеет сообщников за границей. Да, он, несомненно, иностранец — опасный иностранец. Но почему тогда полиции других стран ничего о нем не известно? Не может быть, чтобы на столь ловкого и опытного преступника не завели где-нибудь карточку. Странно, очень странно!» Тут он почувствовал, что сейчас снова зайдет в тупик и, чтобы этого не случилось, отправился домой писать письмо бабушке, страдающей ревматизмом.

На востоке уже разгоралась заря, когда, отперев дверь отмычкой, великий сыщик вошел в дом. На крыльцо вылез кот и стал лакать свое утреннее молоко. Но Хлопс ничего не замечал. Он был раздражен и раздосадован.

Он отправился прямо в кабинет и упал в кресло. На столе лежала пачка писем, утренняя почта, которую только что принесли. Угрюмо и рассеянно — мысли его были далеко — Хлопс стал просматривать письма. Наконец ему попался конверт с иностранной маркой. Он разорвал его зубами. В то утро Хлопс ненавидел все иностранное.

Но по мере того как сыщик читал письмо, его настроение менялось. Сначала у него глаза на лоб полезли. Затем он разинул рот от изумления. Затем его лицо расплылось в широкой ухмылке. Письмо было от начальника полиции Венесуэлы, страны в Южной Америке. Видите ли, Холодильный Сыщик забыл посчитать, сколько ответов получил, а это письмо шло из такой далекой страны несколько недель. «Мы почти уверены, — говорилось в нем, — что человек, которого вы разыскиваете, значится в нашей картотеке уже три года. Обычно он проникает в дом через кухонное окно. На обратном пути всегда задерживается, чтобы полакомиться клубничным вареньем — если оно есть. Но не откажется и от любого другого. Собственно, неравнодушен ко всякой еде. Родом не из нашей страны, но хорошо известен здесь как Педро-Пузо-Кукурузо, Мексиканский Кухонный Бандит. Сокращенно Кукурузо. Работает ли ваш преступник с собакой? Если да, можете не сомневаться, это Кукурузо».

Шницель Хлопс подскочил на стуле. Он подскочил так внезапно и так высоко, что стукнулся головой о потолок. Но в страшном волнении даже не заметил этого.

— Собака! — вскричал он. — Ну конечно же! Тарелка на полу. Кому еще могли поставить тарелку на пол?!

Тут в кабинет ворвался один из его помощников — только что неподалеку ограбили еще один дом. Великий сыщик быстро наклеил длинную седую бороду и поспешил на место преступления. Он опросил всех обитателей дома. Но, разумеется, никто не видел, как грабитель входил, никто не видел, как он выходил; и, разумеется, на кухне остались следы ужина: вымазанные в варенье ножи и ложки — и одна грязная тарелка на полу. Хлопс стал изучать землю вокруг дома в поисках собачьих следов. И, конечно, нашел их — на грядке под кухонным окном. Теперь он окончательно уверился, что Педро-Пузо-Кукурузо и есть тот таинственный грабитель, которого он разыскивал. И немедленно дал объявление во все газеты:

РАЗЫСКИВАЕТСЯ ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК

Педро-Пузо-Кукурузо, известный под кличкой Мексиканский Кухонный Бандит. Высокий, смуглый и худой. Подозрительный тип. Любит варенье. Работает вместе с собакой. Если кому-либо известно что-либо, что помогло бы схватить эту темную личность, прошу написать или сообщить лично м-ру Шницелю Хлопсу, сыщику.

Теперь все знали, как зовут грабителя и как он выглядит, и все стали вспоминать и гадать. Но узнать имя и некоторые детали внешности, еще не означает поймать. В стародавние времена имена Робин Гуда и капитана Кидда были известны каждому, и, однако, они преспокойненько разгуливали на свободе. И в самом деле, несмотря на все толки и пересуды, не нашлось ни одного человека, кто действительно встречал бы этого невидимку, чьи многочисленные преступления наделали столько шума.

И в конце концов Хлопс начал недоумевать и сомневаться. Может, это был вовсе не Кукурузо? Иностранец не мог бы прошмыгнуть незамеченным, когда все вокруг его ищут. В дома проникали так же, как и раньше, почти каждую ночь. Но теперь пропадали только продукты. Не украшения, не зонтики — только продукты. И в каких количествах! Бережливые хозяйки в одну ночь лишались всех своих запасов — мешков муки, корзин яблок, дюжины банок с компотом. Великий сыщик был крайне озадачен. Потому что одному человеку этого не съесть. Казалось, теперь работает целая банда.

И Хлопс сказал себе: «Ну что ж. Допустим, мы ошибались. Но если мы не умеем найти человека, быть может, мы найдем собаку?» И он снова обошел все места преступлений и тщательно изучил все собачьи следы под увеличительным стеклом. Потом он их зарисовал. Потом показал дрессировщикам и продавцам собак. Те сказали, что никогда в жизни не видели таких отпечатков лап и понятия не имеют, какой породы может быть эта собака. Что нисколько не удивительно, так как раз сам Кукурузо представлял собой совершенно новый вид грабителя, его четвероногий помощник тоже должен был быть совершенно новым видом собаки.

— Ну и какой породы была эта собака? — спросил я.

Габ-Габ торжествующе улыбнулся:

— Жульдог.

— Кто-о? — Джип даже подскочил.

— Жульдог, — повторил писатель. — Смесь бульдога с жуликом. Очень редкая порода. Видите ли, для того чтобы успешно обчистить кухонные шкафы и холодильники, чрезвычайно важно в ночной тиши не издать ни одного лишнего звука. Неловкая рука, тянущаяся за банкой соленых огурцов или батоном колбасы, может наделать столько шума, что проснется Спящая Красавица. А у жульдога была тонкая длинная мордочка и длинное туловище на коротких ножках. Он мог проскользнуть между бутылками с уксусом и жестянками с чаем и принести пучок спаржи, ничем не звякнув по дороге. Его специально дрессировали, и он никогда не ел того, за чем его посылали, потому что знал: перед тем как смыться, его хозяин обязательно поставит для него на кухонный пол тарелку с вкуснейшим ужином.

Все это выяснилось позже. Пес оставался неизвестным, неузнанным и не пойманным до последней минуты, потому что, как и сам Кукурузо, умел менять внешность. Иногда он переодевался в кокер-спаниеля, иногда — в немецкую овчарку. И вел себя всегда так, как того требовала его новая внешность. Если он преображался в задумчивого скотч-терьера, то еле ковылял по городу — седой, старенький, страдающий одышкой. Если в приветливого щенка эрделя, то скакал, резвился и приставал ко всем с вопросами. Он умел лаять и рычать шестью разными голосами. Если нужно, он умел косить глазами. Он умел все. И, конечно, его никто никогда не мог вывести на чистую воду. Да что там говорить, и у Педро-Пузо-Кукурузо, и у его собаки голова варила.

После того как его описание появилось в газетах, Мексиканский Кухонный Бандит стал еще более дерзким и нахальным. Казалось, он совсем забыл об осторожности. Так и виделось, как он злорадно хихикает, оставляя в ограбленных домах записки, подписанные его именем: «Благодарю за вкусный ужин. Ваши сторожа ужасные тупицы. Мимо них можно слона провести. Искренне ваш, Кукурузо».

Он любил дразнить Хлопса, называя его болваном и олухом. Он сообщал в записках, какой дом собирается ограбить. И хотя Холодильный Сыщик отправлялся туда с двумя помощниками и дюжиной полицейских и всю ночь был начеку, на следующее утро оказывалось, что самые вкусные и дорогие продукты таинственным образом исчезли.

Тогда полиция изловила всех собак города, всех, до единой, и возвращала их только владельцам в собственные руки. Жульдог и тут выкинул дьявольскую шутку. Он тоже явился. Но на этот раз переодевшись в бездомного кота — полу персидского, полуголодного — испуганного, слабого и дрожащего. Костюм был так хорош, что никому и в голову не пришло заподозрить обман; получив бесплатно сытный обед, он плюнул на остальных собак и удалился.

Между тем люди все больше и больше сердились и негодовали. А Шницель Хлопс продолжал скрежетать зубами. Он так сильно ими скрежетал, что стер почти до корней, и очень страдал, поскольку не мог как следует пережевывать пищу. Газеты продолжали потешаться над ним, а Ром Штекс поместил на первой странице «Антрекотов и фаршей» сатирическое стихотворение — по крайней мере Штекс считал его сатирическим:

Но в конце концов Педро-Пузо-Кукурузо зашел слишком далеко. Он уже украл все самые ценные продукты, он выставил на посмешище лучших сыщиков, он швырнул вызов полиции, он потряс мир своими блестящими и дерзкими преступлениями. Но на этот раз он совершил нечто такое, чего не совершал никогда раньше, — чего, вероятно, не совершал раньше никто, — украл кухарку.

— Это еще зачем? — удивилась Чичи.

— А что, кухарки очень ценятся, — объяснил Габ-Габ. — Конечно, хорошие. А эта была замечательная. Она славилась своими пирогами, особенно ревеневыми. Ее звали Ваниль Вербена. Хозяйка Ванили говаривала, что она стоит столько золота, на сколько тянет сама, — а это кое-что значило, поскольку Ваниль была огромная, как дом, и весила тонну. И вот, там, где служила в кухарках Ваниль Вербена, начали твориться странные вещи. Кухню грабили несколько раз. А семья была большая: мама, папа и шестеро детей — и у всех здоровый аппетит.

Обычно в этой семейке все были очень пухленькие и упитанные. А тут вдруг стали худеть — и особенно сама кухарка. Эта добрая женщина, когда-то круглая, как яблоко, начала таять на глазах, таяла, таяла, пока не превратилась в тоненькую соломинку. «Вот как горюет по своим пирогам», — говорили люди.

Как бы то ни было, она вдруг исчезла. Однажды утром ее кровать с особо прочными пружинами оказалась пуста. И Шницель Хлопс рьяно взялся за дело, гораздо более рьяно, чем когда бы то ни было в своей переполненной делами жизни. И не только потому, что новое злодеяние Кукурузо затмевало все прошлые. У Хлопса была и личная причина — романтическая.

Видите ли, расследуя прошлые ограбления (а этот дом грабили уже не раз), Шницель Хлопс познакомился с Ванилью Вербеной, когда та была еще пухленькой и пригожей, а попробовав ее дивных пирогов, решил на ней жениться. Он даже расширил кухню в своем собственном доме, чтобы ей было где развернуться. Так что можете представить себе, как он был разъярен, как зол на Кукурузо, который добавил к длинному списку своих злодейств еще одно, непростительное, — похищение кухарки. Хлопс поклялся своей широчайшей мировой известностью и своей длиннейшей фальшивой бородой, что не сомкнет глаз, пока не найдет бесценную Вербену, а негодного мошенника — не схватит и не бросит в тюрьму.

Он чуть не умер от недосыпания, но сдержал слово.

И вот как это было. Сначала он прибег к дедуктивному методу. Зачем человек крадет кухарку, спросил он себя. Потому что любит хорошо поесть? Конечно. Но, украв, он не решится оставить ее у себя дома, поскольку люди, которые видели жертву раньше, могут ее узнать. Он наверняка сделает похищенную главным поваром ресторана. И, конечно, это должен быть новый, недавно открывшийся ресторан.

Хлопс взялся за дело и сначала расспросил всех о новых закусочных, кафе, ресторанах и ресторанчиках. А потом стал обходить их один за другим и всюду заказывал ревеневый пирог. Холодильный Сыщик, конечно, знал, что Кукурузо спрячет Вербену от людских глаз. Но он помнил вкус ее знаменитого ревеневого пирога и был уверен, что узнает его среди тысяч.

Великий сыщик съел столько порций, что иногда ему казалось: ревеня он больше никогда в рот не возьмет. Однако он храбро шел дальше. И, разумеется, наконец набрел на ресторан, где официант подал пирог, который — Хлопс понял это немедленно — мог быть приготовлен только ручками Ванили Вербены. Он тотчас велел одному из своих помощников арестовать владельца ресторана и надеть на него наручники. Сомнений быть не могло — Кукурузо попался. Затем Хлопс тщательно обыскал все помещение и в кухне обнаружил свою драгоценную стряпуху, прикованную к кухонному столу и месившую тесто для ревеневого пирога, — была там и диковинной внешности собака, которая ела из стоявшей на полу тарелки. Гнусной карьере Мексиканского Кухонного Бандита пришел конец.

— Его посадили в тюрьму? Надолго? — спросила белая мышка.

— Нет, вот что интересно: его вообще не посадили в тюрьму, — ответил Габ-Габ. — В машине по дороге в полицейский участок Хлопс стал задавать грабителю разные вопросы. Например, ему хотелось узнать, что Кукурузе делал со всеми этими горами пищи, которую он украл. И оказалось, что Мексиканский Кухонный Бандит был вроде переодетого Робин Гуда. Он грабил богатых, чтобы отдавать добычу бедным. Когда он узнавал, что у какой-нибудь состоятельной семьи большие запасы пищи, он непременно проникал в этот дом, чтобы потом накормить бедняков, которым нечего было есть. Даже Ваниль Вербену, знаменитую кухарку, он похитил ради бедных. Он придумал устроить ресторан, где бродяги и нищие могли бы получить хорошую еду бесплатно.

Кукурузо был очень хитрый. Понимая, что унести Вербену человеку не под силу — да и в окно она не пролезет, — мошенник раздобыл такие специальные пилюли для похудания и каждый раз, забираясь в дом, подкладывал их в еду, которую оставлял в кладовке. Вот почему вся семья вместе с кухаркой так сильно похудела.

Когда Холодильный Сыщик узнал, почему его заклятый враг совершил все свои преступления, он стал смотреть на все совсем другими глазами. Посадить в тюрьму такого достойного человека, который всю свою жизнь помогал бедным, — ни за что на свете, думал он. Однако нужно было хотя бы притвориться, что он по-прежнему хочет наказать злодея. И, некоторое время поразмыслив, пока машина катилась по дороге, он сказал своему пленнику:

— Тебе наверняка хочется покурить. Я сниму с тебя наручники, чтобы ты мог достать из кармана свои сигареты. — Он так и сделал, и Кукурузо поблагодарил его. Затем Хлопс сказал:

— Предположим, ты бы сейчас не направлялся в тюрьму, а был бы свободным человеком, стал бы ты жить честно или продолжал бы грабить дома?

И Кукурузо ответил:

— Я бы жил честно. В этой игре тебя рано или поздно все равно поймают. К тому же я виноват перед жульдогом. Когда мы познакомились, он был кристально честной собакой — я забрал его из цирка, там-то он и научился так здорово менять внешность. Это я сбил его с пути и научил воровать. — Он печально вздохнул. — Если бы я сейчас был свободен, я бы взял жульдога и мы стали бы вместе выступать. Я хорошо играю на гитаре. Увы, слишком поздно захотел я начать жизнь с начала.

Опять Хлопс надолго замолчал и только пожевывал накладной ус, погрузившись в свои мысли. Вдруг он сказал:

— Прошу прощения, я отлучусь на минутку, мне нужно поговорить с шофером.

Он постучал в окошко, остановил машину и вышел, аккуратно оставив дверь открытой. Делая вид, что отдает какие-то распоряжения, он краешком глаза наблюдал за Кукурузо. И увидел, как Мексиканский Кухонный Бандит ползком пробирается между кустами, а за ним поспешает верный пес. Но Хлопс и не подумал пускаться в погоню. Он сел в пустую машину и отправился в полицейский участок. Там он попросил проводить его к дежурному офицеру и сказал:

— Мне очень жаль. Я схватил вора, надел на него наручники и все такое, но он вырвался из моих когтей, когда я вез его в тюрьму. Тем не менее я думаю, что больше вас не будут беспокоить кухонными ограблениями.

А потом он отошел от всех дел и женился на Ванили Вербене. Она опять превратилась в такую же восхитительную пышечку, как раньше, и они стали жить-поживать, добра наживать.

 

— А сейчас я расскажу вам кухонную басню. — сказал Габ-Габ. — Это перевод с персидского.

— Что такое басня? — спросила белая мышка.

— Господи! — воскликнул великий писатель. — Стоит тебе только пискнуть, а я уже знаю, что ты скажешь. «Что такое то? А что такое се?» Басня — это старинный рассказ, который должен преподать нам урок, но ему не обязательно быть правдивым. Басни придумал один древний грек по имени Эзоп. А еще он прославился тем, что изобрел закуску, которая называлась «эзопов язык». Очень вкусно, особенно если есть, пока не остыло.

Итак, во времена, когда еще не было страны Персия, в тех местах жил очень воинственный народ башибузуки. Это были замечательные наездники. Можно сказать, они жили в седле. И хотя они были такие свирепые, что держали в страхе весь Восток, они были еще необыкновенными чистюлями — регулярно принимали ванны. Так велела им их религия. А пророки и священнослужители внушали заповедь: мойся ежедневно. Правда, для того чтобы служить своей вере, им не приходилось прилагать никаких усилий. О них заботились лошади. Живя в седле, башибузуки и спали в седле. А лошади были так хорошо выдрессированы, что, как только занималась заря, они направлялись прямехонько к ближайшему водоему. Так что башибузуки обычно просыпались перед завтраком, плавая в реке среди льдин, или пуская пузыри со дна какого-нибудь миленького прудика. Это очень закаляло.

И вот однажды Шах башибузуков решил пойти войной на самого могущественного своего соседа, Султана Кудристана. Он приказал своей армии выкупаться, пообедать и выступать в поход. Несколько месяцев ни одна сторона не выигрывала и не проигрывала, потому что Шаху никак не удавалось втянуть противника в хорошую потасовку. Солдаты Кудристана прятались в горах, к которым лошади башибузуков не привыкли. И в один прекрасный день Шах вызвал к себе в шатер своего главнокомандующего генерала Бух-аль-Бабаха и сказал: «Генерал, в горах мне с Султаном не справиться. Я не могу к нему подступиться. Вот что я придумал». «Да, сэр, — ответил генерал. — Каков ваш план?»

Я забыл вас предупредить с самого начала, что эта басня будет о ядах — так сказать, ядовитая история.

— О ядах! — в ужасе воскликнула белая мышка. — Что-то мне это не нравится. Какое отношение к еде имеют яды?

— О, огромное, — ответил Габ-Габ. — Знания о продуктах помогают понять, что лучше употреблять в пищу, а знания о ядах — что лучше не употреблять в пищу. И то, и другое очень важно. Вы, наверное, слышали старую пословицу: «Что полезно одному, то другому вредно». Страус может съесть вещи, которые нам с вами не пошли бы в прок, — теннисный мячик, камень, что угодно. Но не все яды смертельны. От некоторых просто слегка нездоровится и все. В старину, когда изучением ядов занимались гораздо больше, чем сейчас, можно было купить зелье на любой случай жизни: порошок, от которого полчаса болит живот, пилюлю «два дня в постели» или безобидную с вида микстуру, несколько капель которой в пять минут отправят вас на тот свет.

В эти дикие времена у всех королей и королев и у всех важных персон были на постоянной службе специальные отравители, которые жили во дворце вместе со всеми домочадцами. Они были вроде сегодняшних придворных докторов, знаете, — и врачи, и химики, и аптекари. Однако вернемся к нашей басне: генерал башибузуков спросил Шаха: «Каков же, о Всемогущий Повелитель, ваш план?» И Шах ответил: «Генерал, поскольку я не могу втянуть Султана в открытую битву, я думаю, надо бы его отравить. Как только армия Кудристана лишится своего умного командующего, мои люди, я уверен, живо разделают их под орех. Сию же минуту доставь ко мне всех придворных отравителей, мы с ними тут поболтаем и решим, чем бы так попотчевать Султана, чтобы он больше никогда не встал во главе своих войск». При этих словах генерал смертельно побледнел. Позже я объясню вам, почему. «Великий шах! — вскричал он, падая на колени. — Мы не взяли с собой ни одного отравителя. Накануне того дня, когда ваша армия выступила из столицы, у них был большой пир. Только для своих — без посторонних, — на который были приглашены все профессиональные отравители. И кому-то пришло в голову, что выйдет славная шутка, если угостить пирующих их собственным снадобьем. Что-то подмешали в суп, и на следующий день все отравители так ужасно себя чувствовали, что не смогли тронуться в путь вместе с армией».

Шах нахмурился — на лбу у него появилась очень грозная складка: «Как так не взяли ни одного отравителя! — загремел он. — Первый раз такое слышу!» — И он стал топать ногами и метаться по шатру, как безумный.

Так вот, побледнеть генерала заставило не предложение отравить султана Кудристана. Закаленный башибузукский кавалерист от этого и глазом бы не моргнул. Но дело в том, что Бух-аль-Бабах был не только главнокомандующим, но и Великим визирем Шаха. А в те дни заведено было так: если вы Шах или Император, и что-то у вас не клеится, вы первым делом отрубаете голову Великому визирю и заводите нового. Что бы ни произошло: лошадь охромела, куры перестали нестись, — Великий визирь за все расплачивался жизнью. Так все видели, что вы важная персона и с вами шутки плохи.

Бедный генерал попытался незаметно выбраться из шатра, но Шах погрозил кулаком ему вслед и крикнул: «Прежде чем сядет солнце, твоя голова скатится с плеч долой!»

В отчаянии Бух-аль-Бабах побрел в свой шатер. Его жена и прекрасная дочь Цветущая Айва крепко спали. Он разбудил жену и сообщил ей печальные новости. «Увы! — вскричал он ломая руки. — Я погиб!»

Но жена генерала была очень умная женщина. Поговаривали даже, что из нее вышел бы гораздо лучший генерал, чем сам Бух-аль-Бабах. Она не стала плакать и причитать, а задумалась. И размышляя, поглядывала на свою прекрасную дочь Цветущую Айву, которая мирно спала на тахте, сплошь расшитой узорами.

«Слушай, Бух, — произнесла она наконец. — Голова у тебя бестолковая, но другой нет, и мы не можем себе позволить ее потерять. Даже в этой огромной армии мужей раз-два и обчелся. Однако сия юная девица спасет тебе жизнь. Как тебе прекрасно известно, при всей красоте и невинности она ужаснейшая в мире стряпуха. С тех самых пор, как она чуть не погубила священного слона Его величества, приготовив для него рис, разве не запрещено ей высочайшим указом даже кипятить воду из опасения, что здоровью воинов будет нанесен ущерб. Шахские отравители остались дома. Ну что ж, я предлагаю вместо них использовать нашу малышку Айву. Если бы только удалось забросить ее в лагерь Султана и устроить так, чтобы она стала его кухаркой, можешь не сомневаться, что он умрет от несварения желудка, прежде чем зайдет солнце».

Она осторожно разбудила прекрасную девицу и объяснила ей свой замысел. Семья не может позволить себе лишиться главы, сказала она дочери, спасти отца — ее долг, даже если работа ей не по вкусу. Тут надо заметить, что Айва была по натуре, как говорится, домоседка — любила домашний уют и хозяйство. Больше всего в жизни она хотела растить послушных детей и готовить вкусную еду для хорошего мужа. Так что судьба обошлась с ней сурово, сделав ее ужаснейшей поварихой из всех, что когда-либо помешивали в кастрюле половником. Поняв, чего хочет от нее мать, Цветущая Айва залилась слезами, и они ручьями потекли по узорчатой вышивке тахты.

Тем не менее ради отца она в конце концов согласилась. Немедленно вызвали лучших башибузукских лазутчиков. И в большой фруктовой корзине, прикрытой сверху ананасами, ее пронесли через горы в лагерь Султана. Там главный лазутчик оставил корзину на рыночной площади, а сам отправился немножко полазить и пошпионить.

Он вызнал, что Султану как раз нужна новая повариха. Отлично! Еще он вызнал, что в этот самый день Султан намеревался отравить Шаха. В те времена это было модно. Больше нельзя было терять ни минуты, нужно было как можно скорее представить Султану новую кухарку и спешить назад, чтобы предупредить Шаха о готовящемся покушении на его жизнь. Главный лазутчик знал свое дело. Он быстро вернулся на площадь, вытащил Айву из-под ананасов и доставил ее к Султану. Он расхваливал ее кулинарные дарования, называя лучшей поварихой в мире, а особенно превозносил ее блинчики. Султан сказал, что возьмет девушку с испытательным сроком и попробует ее стряпню. Айву отвели на кухню, а лазутчик поспешил домой.

Ну что ж, она справилась со своей задачей как нельзя лучше. После первого блинчика Султана отнесли в постель, и живым он ее больше не покидал. Двое лучших военачальников вражеской армии скончались от того же блюда. Бедная Цветущая Айва была безутешна. Она знала, что стряпает ужасно. И не старалась нарочно испечь особенно плохие блинчики. Просто так получилось. У нее всегда так само собой выходило. Можно сказать, своего рода талант. Да и о Султане никто особенно не горевал, потому что он сам собирался отравить своего врага. Однако, узнав, что блюдо ее имело успех, Айва залила слезами всю кухню и убежала к своим.

А при дворе Шаха был в самом разгаре праздничный пир, и все ликовали и веселились. Отцу Айвы, Великому визирю, обожаемый повелитель вручил подарки и награды. Шах послал за девушкой, чтобы лично поблагодарить ее, и сказал, что выиграл войну только с ее помощью. Потому что после смерти Султана армия Кудристана бросилась врассыпную под натиском быстрой и закаленной конницы башибузуков. Он предложил ей пост Главного придворного отравителя. Но она отказалась и снова залилась слезами, вспомнив, что наделали ее блинчики.

Шах посадил Айву к себе на колени и стал утешать ее. И вдруг, когда она приподняла покрывало, чтобы утереть слезы, увидел, что она необыкновенно хороша. Шах не был женат и незамедлительно предложил ей взамен места отравителя место супруги. Девушка ответила, что с радостью согласится, если он пообещает, что ее папе не отрубят голову, даже если куры не будут нестись.

Это обещание она получила; Шах даже сказал, что она может стряпать, сколько ей вздумается — при условии, что ни ему, ни его армии не придется пробовать ее стряпню. Лучше всего, сказал он, все закапывать, чтобы случайно не отравились лошади или собаки.

И они поженились под всеобщее ликование, и стали жить-поживать, добра наживать.

 

И снова в очаге на кухне Доктора Дулитла весело гудел огонь, и, хотя еще не кончилась зима, было так тепло, что казалось, лето не за горами.

Добрая Чичи таскала хворост; поленья, которые оказывались для нее слишком тяжелы, она катила перед собой, как бочку. На полу валялись кусочки коры, мусор, но Чичи прошлась по кухне метлой. И когда она уселась и приготовилась слушать, пол сиял так, что осталась бы довольна даже Даб-Даб.

Доктор Дулитл возился с аквариумом у себя наверху — приручал редкие морские растения. А когда он работал, никому — ни под каким видом — не позволялось ему мешать.

Все остальные собрались в кухне. Слушать «авторские чтения» Габ-Габа уже вошло у нас в обычай. Даб-Даб все еще относилась к его трудам с презрением, какого, по ее мнению, они заслуживали. Но мы заметили, что она почти всегда приходит послушать, и стали подозревать, что Кухонная энциклопедия больше не кажется ей такой чепухой, как поначалу. К тому же она перестала гнать нас в постель в положенный час. Так что порой утро начинало светиться за окнами бледно-голубым светом, прежде чем заканчивалась лекция Габ-Габа об искусстве питания.

Филин Гу-Гу и попугай Полинезия никогда не говорили сразу помногу. Видимо, поэтому они без особых усилий заслужили репутацию очень мудрых птиц. Я всегда слушал с любопытством, потому что никогда не мог угадать, чем удивит нас на этот раз великий писатель.

Воробей Чипсайд и белая мышка даже не скрывали, что обожают лекции профессора Габ-Габа, и покатывались от смеха или хихикали, как школьники, когда какое-нибудь место им особенно нравилось.

Даже ворчун Джип перебивал все реже и реже, а когда все же вмешивался, казалось, что он, скорее, притворяется — потому что, видимо, считает своим долгом критиковать, — чем высказывает истинное мнение.

В этот вечер Доктор салатных наук что-то запаздывал. А когда он наконец появился, белая мышка, которая вот уже полчаса нетерпеливо теребила свои белые шелковистые усики, потребовала объяснить, почему он опоздал.

— Я перечитывал «Книгу о кухонных снах», — ответил Габ-Габ.

— Зачем это? — спросила белая мышка.

— О, это не очень существенная работа, — сказал Габ-Габ. — Так, пустяки. Но я подумал, что все равно ее стоит просмотреть. Она будто бы объясняет значение снов. Например, если вам приснилось, что вы едите капусту брокколи, то, утверждает книга, можете быть уверены, с вами непременно случится какая-нибудь неприятность. И наоборот, если вы во сне плотно пообедаете репой, вам очень скоро повезет в делах или в любви.

Но больше всего меня задержал визит к доктору Мазурику. Дело в том, что доктор Мазурик давал объявление в газетах, что может заставить похудеть с помощью не диеты, а мысленной тренировки.

— Что такое диета? — спросила белая мышка.

— Диета, — ответил Габ-Габ, — это когда не ешь того, что любишь есть, а ешь то, чего не любишь. Я несколько поправился за последнее время и решил попробовать мысленную тренировку — это как-то приятнее, чем диета. Но я был крайне разочарован. Метод доктора Мазурика основан на том, что ты без конца повторяешь: «Ну-ка, брюшко, убирайся и назад не возвращайся!» Однако на мою фигуру это почему-то совершенно не действовало.

При условии, что вы произнесли заговор несколько раз подряд, вам разрешалось съесть все, что угодно, — мысленно, то есть, в уме. Он выписал мне прекрасные блюда: артишоки, картофель, спагетти, фаршированные финики, гренки с сыром и т. д., — о которых я должен был думать на завтрак, на обед и на ужин. Предполагалось, что это полностью меня насытит. Ничего подобного. Только вызывало бешеный аппетит. А все, что мне было разрешено, — по капельке ячменного отвара утром и в полдень. Остальное время можно было только думать о еде. И если бы у меня не хватило присутствия духа положить три-четыре яблока под подушку на ночь, кто знает, что бы со мной случилось. Не думаю, что еще когда-нибудь обращусь к доктору Мазурику. Он берет большие гонорары и называет это «Метод мысленной тренировки доктора Мазурика для страдающих ожирением».

— Ожирение? — переспросила белая мышка. — Это то же самое, что озверение?

— Да, — буркнул Джип.

— Перед тем как ты вошел, — продолжала белая мышка, — мы тут спорили о твоей книге. Я тебя защищала. Я сказала, что мне больше всего нравятся всякие кухонные истории. А Чичи сказала, что ты сам все из головы выдумал. А Джип сказал: как это ты можешь что-нибудь из головы выдумать, когда у тебя и головы-то нет на плечах. Но Чичи стояла на своем, потому что почти все твои истории кончаются словами «Они стали жить-поживать, добра наживать». А так обычно кончаются сказки, правда? Нам очень интересно, сколько ты действительно выдумал.

Габ-Габ тщательно протер очки. Некоторое время он молчал. И мы поняли, что доктор салатных наук произнесет сейчас нечто очень важное.

— Ваши слова заставляют меня обратиться к особой части моей книги, — начал он, — которую я намеренно отложил до конца — то есть, до конца чтений. Видите ли, я почувствовал, что, кроме библиографии, библиотечных исследований по истории, географии, кроме мифов и легенд о еде, мне хочется написать что-то совершенно самостоятельно, от начала до конца. И я создал такое произведение — и очень им горжусь.

— Это какой-нибудь кухонный рассказ? — спросила белая мышка.

— В некотором роде, да, — ответил писатель. — Пожалуй, его можно назвать кухонным романом. Хотя и это не совсем подходит. Ни одно название не годилось, и тогда я придумал нужное слово сам. Это эпикническое произведение.

— Что-что? — прорычал Джип.

— Эпическое произведение, — объяснил Габ-Габ, — это поэма, длинная поэма или историческое повествование, написанное поэтическим языком. История Елены Прекрасной Гомера, например, — эпическое произведение. Свою же работу, чтобы сделать ее вкуснее, можно сказать, аппетитнее, я назвал эпикнической — смесь эпического с пикником. Это история короля Глотина II, Короля пикников.

Любопытно, как мне пришла в голову такая идея. Многие воображают, что мы думаем только о еде. Это не совсем верно. Когда перед вами стайка юных поросят с мечтательным выражением на свежих мордашках, не всегда обязательно предполагать, что они грезят о картошке. Однажды прелестным вечером я любовался дивным летним пейзажем, залитым малиновым светом августовского заката. Я задумчиво пожевывал редис, но голова моя была полна поэзии — до отказа.

В конце концов, сказал я себе, — я — деревенский поросенок, селянин. Городская жизнь, конечно, очень хороша — на короткое время, так сказать, для разнообразия. И, однако, ничего нет лучше деревни. Вообразите, какой прелестный вид открывается моим глазам: круглятся зеленые холмы; сочные луга обрамляют зеркало вод — видите, вот она, поэзия: просто «сочные луга» почти ничего вам не говорят, а стоит добавить «обрамляют зеркало вод», и тотчас же представляется яркая картина. «Зеркало вод» — это озеро, «сочные» значит зеленые, хорошо политые и пышные — но без луж и грязи — восхитительное место, где в изобилии сладкие луковицы лилий и тому подобное.

Однако продолжим: впереди раскинулась тенистая дубрава; прохладная тихая река петляет и вьется по широкой долине; под кряжистыми дубами во множестве лежат мясистые, с ореховым привкусом желуди, а среди них кое-где выглядывают круглые шляпки грибов; в кустиках утесника шныряют жизнерадостные кролики; высокий клевер в полном цвету покачивается в такт легкому ветерку; спелые ягоды ежевики застенчиво прячутся в листве; повсюду дичится дикая яблоня. Картина, радующая сердце любого поэта, как сказал один из них: «Здесь все ласкает взоры, Лишь человек…»

«Но чу! — остановил я себя. — Не аромат ли то трюфелей? Да, так и есть, мой пятачок не обманул меня. Но я не стану их откапывать. Я не поддамся искусу. Земные помыслы да не нарушат моего возвышенного расположения духа». Понимаете, чем дальше я шел, тем более и более поэтическим становился. Я прилег на траву среди первоцвета и прикрыл глаза. Из-за поэзии я мог запросто умереть от голода. Такое случалось — с истинно великими писателями.

Прилетела пчела и ужалила меня в нос. Я думаю, она унюхала запах клевера, который я жевал. Но таково было владевшее мной чувство любви ко всей Природе, что я не позволил этому происшествию нарушить плавное течение моих мыслей. К тому же у меня твердый пятачок, и даже злой черный шершень не может нанести мне большого вреда, когда я полон идей и образов. Я просто взял прохладный лист щавеля и приложил к укусу. Впоследствии я его съел — даже поэтам нужно иногда подкрепиться.

«Сей сладостный вид, — сказал я себе, — нуждается лишь в прикосновении моего мастерского воображения, чтобы стать местом действия грандиозной пьесы, кухонной оперы, поэмы о хорошем вкусе — чего угодно, — что будут читать и декламировать истинные лакомки, поколение за поколением. Вот он передо мной. Первый акт. Ибо разве это не само Королевство пикников?»

Я вскочил, снедаемый огнем вдохновения. Меня ужалили еще две пчелы — оказывается, я расположился рядом с их гнездом. Но мне было не до них. Схватив записную книжку, я принялся за дело. Я писал, писал, писал. Заполнив последнюю страничку, я перешел на листья щавеля. Когда кончился щавель, я работал на том, что попадалось под руку. Я даже с ног до головы покрыл записями корову, которая паслась неподалеку. Мысли переполняли меня.

И постепенно король Глотин II вставал перед моими глазами как живой посреди чудесного окружения, как бы созданного для него. Спустилась ночь, но я ее не заметил. А на рассвете сын фермера пришел доить корову. Я попытался делать наброски и на нем, ибо я испытывал прилив вдохновения. Но он не позволил. Поэтому последние строки мне пришлось запечатлеть на стволе дерева.

Когда солнце поднялось во всем своем блеске, я наконец закончил, усталый, измученный, испытывающий жажду и голод, но счастливый — как только может быть счастлив писатель, который знает, что сделал свое дело и сделал его хорошо. Я крепко уснул, а корова тем временем съела весь мой щавель и стерла с себя все записи, валяясь в траве.

Но это уже было неважно. Великое эпикническое произведение надежно хранилось в моей голове. Я пошел домой и записал его на оберточной бумаге. И завтра с вашего позволения, прочту его вам.

 

Род Глотинов, прежде даже чем они стали королями, принадлежал к самой высшей знати, выше не бывает. Старика Глотина, который все дни свои проводил в баталиях и сражениях, люди знали и боялись как могущественнейшего властителя. Позже, когда он был коронован под именем Глотина I, он сделал свою страну очень богатой, присоединив к ней земли, которые завоевал. О его боевых доблестях ходили легенды и после его смерти. Годы, когда королем был Глотин I, и вельможи, и простолюдины вспоминали как век рыцарства: кавалеры тогда были отважны, дамы — прекрасны, а солдаты гордились тем, что служат в его армии.

Поэтому, когда на трон взошел его сын, Глотин II, было много пересудов о том, как станет вести себя новый король. Имея столь достойный пример для подражания, он — это было ясно с самого начала — должен был быть поистине великим человеком, чтобы не обмануть ожидания людей.

Почти все думали, что молодой монарх затеет для начала войну покрупнее, чтобы произвести на подданных хорошее впечатление многочисленными победами, которые принесут новые земли Глотонскому королевству.

Но, к их удивлению, он не сделал ничего подобного. Вместо того чтобы созвать своих рыцарей в доспехах и приказать трубачам трубить во все трубы, король послал за своим Главным казначеем и его помощниками, он хотел знать, сколько денег в Глотонских банках и как обстоят дела в Королевской казне. Глотин понимал, что его отец оставил страну в неплохом состоянии, но даже он был поражен, когда хорошенько изучил все банковские книги. Оказалось, что в наследство ему досталось богатейшее на свете королевство. Старый Глотин I был очень экономный король, и ни одна кухарка даже передника нового не могла себе купить без специального распоряжения Главного казначея, скрепленного Королевской печатью.

«Зачем, — спросил себя новый король, — зачем затевать новые войны, когда в Королевской казне денег больше, чем она может потратить?» Ну не глупо ли покупать порох, чтобы тут же его расстрелять, или новые доспехи, которые будут немедленно расколоты? И король велел всем кухаркам купить по новому переднику и по чепчику в придачу, а всем королевским садовникам — по новому костюму; для Королевской столовой следовало приобрести новую посуду из золота и серебра, для свиней — построить новый хлев, для коров — новый коровник с подойниками из чистого олова и многое, многое другое.

Понимаете, он подумал: славу полководца, как у моего отца, я все равно не завоюю, попробую-ка я завоевать какую-нибудь другую славу. Старого короля звали Глотин Воитель, а его сын хотел войти в историю как Глотин Транжира.

И о, как же он транжирил! Поначалу Главный казначей и Министр финансов прибегали к нему каждые два часа со счетами, свернутыми в трубку — такие они были длинные, — умоляя его быть осторожнее, потому что долго так продолжаться не может. Но Глотин II отмахивался от них и приказывал выковать комплект новых серебряных подков для своего любимого коня.

А через некоторое время — когда они увидели, что из этого вышло, — они поняли, что он, наверное, был прав. Быть королем или королевой означало тогда в глазах людей иметь много денег — впрочем, сейчас тоже. На содержание более или менее приличной страны требовалась уйма средств. И скоро мир решил, что богаче Глотонского королевства нет, потому что оно тратило больше, чем остальные. Туда стали съезжаться купцы со всех концов света, и в их магазинах шла бойкая торговля. И вместо того, чтобы разориться, Глотония, казалось, тем более богатела, чем больше тратила.

Тогда король Глотин всерьез взялся за еду. Тут, конечно, не было ничего нового. Королям нужно есть так же, как и простым крестьянам. И немало властителей вошло в историю лишь благодаря изысканным кушаньям, которые они изобрели. Кардиналы и наследные принцы не стыдились отправиться на кухню и лично проследить за приготовлением блюда, сделавшего их имена известными во всех уголках цивилизованного мира.

Однако король Глотин II превзошел их всех. Приведя свою страну к процветанию и прославив ее своими безумными тратами — так, что за границей даже сложилась поговорка: о человеке состоятельном говорили «богат, как Глотин», — он принялся за это важное дело, да так основательно, что опять поразил весь мир. А ведь он поражал мир уже не раз.

Искусство питания никогда еще не поднималось на подобную высоту. Судомойку, придумавшую новый соус, осыпали деньгами. Шеф-повар, то есть, самый главный повар, стал такой важной фигурой при дворе, что иноземные министры, прежде чем отправиться с официальными поклонами в Королевскую залу для аудиенций, заворачивали на кухню поболтать среди кастрюль и сковородок.

А какие обеды и завтраки он давал! По великолепию и пышности столовой, говорил он, ему не будет равных. Но больше всего он любил есть альфреско.

— Кого-кого? — переспросил Чипсайд.

— Альфреско, — пояснил Габ-Габ. — Это значит «на свежем воздухе» по-… м… м… итальянски.

— А-а, понял, — сказал воробей. — А то я подумал, что ты про моего старого друга Альфреда. Отличный был парень, старина Альфред! Сам поест, а крошки мне оставит. Таксист был. Валяй дальше, профессор. Извиняюсь, что перебил.

— Так вот, именно благодаря этой приятной привычке устраивать пиры на воздухе Глотин II и стал известен потомкам как Король пикников. У него были и другие важные титулы: Великий Магистр Ордена Золотого Рожна, Кавалер Ордена Подвязок и Подтяжек и т. д. Но всю свою длинную и наполненную трудами жизнь он предпочитал, чтобы его подданные называли его Королем пикников, а не как-нибудь иначе.

Он создал ООН — международный клуб лакомок, полностью он назывался «Обожатели Обеденных Наслаждений». Этот клуб вошел в историю.

Но пикник, который король Глотин считал своим лучшим творением и который люди никогда не забудут, был устроен в июле, когда возлюбленный король миновал уже то время жизни, что зовется зрелостью. Ничего подобного мир еще не видел. Гости были приглашены со всех концов света.

Большой пикник происходил на том самом прелестном месте, которое я вам уже описывал. Главная Лужайка была запружена поварами, лакеями и официантами, прислуживавшими гостям, которых, как говорят, было не меньше тысячи.

Я, конечно, не буду перечислять целиком столь длинный список. Хотя полный Почетный Реестр был записан в специальную книгу и хранится в библиотеке Королевского кулинарного колледжа. В нем множество иностранных имен, потому что члены королевских фамилий и знатнейшие персоны мира стремились оказать королю Глотину все возможные знаки внимания — так он был богат, и такую власть имели его деньги.

Итак, среди гостей были королева Гранат-Оранжадская с дочерью, принцессой Резедой Майоранской; принц Пузан, наследник престола Сметании — его отец из кожи вон лез, добиваясь, чтобы сын получил приглашение. И, надо сказать, принц Пузан не уронил чести своего королевства: он съел столько, что конь не смог его поднять, пришлось соорудить специальную повозку, которую тащили шесть пар волов.

Галушка, атаман донских казаков, — можете вообразить, каким важным гостем считался этот пришелец из столь дальних краев, — хотя он и швырнул костью в другого приглашенного, который ему не показался. В тех местах, откуда прибыл Галушка, так принято, но среди обходительных гостей короля Глотина происшествие вызвало легкое замешательство.

Короли и королевы съехались с Востока и Севера, Юга и Запада, а если домашние обстоятельства или государственные дела не позволили кому-либо присутствовать на пикнике лично, они послали вместо себя других важных персон. Например, у Сациви-Бульони, диктатора Ревеневой республики было хлопот невпроворот с революцией, и вместо него приехал его дядя дон Кастро Касторо. Красавец, просто красавец, но совершенно не популярен в обществе. Герцог де Кориандр, как всегда страдающий подагрой, был представлен посланником Барбарисом. И так далее.

Но больше всего среди гостей было помещиков, тех, кто при благородном происхождении все-таки более прославились своими деревенскими занятиями, чем принадлежностью к тому или иному знатному роду. Люди земли, они гордились тем, что молва об их племенных стадах идет по всему свету; признание достоинств их спаржи или меда с собственной пасеки было для них важнее, чем все подвиги короля Артура вместе взятые или записи в архивных книгах, подтверждающие древность их фамилии. И именно поэтому — как не имеющие себе равных в своей области — они и были приглашены на Большой пикник короля Глотина II.

Вот лишь некоторые из них: сэр Лангет Ланселот, знаменитый спаситель горестной Горчицы. Голландский натуралист виконт ван дер Вафль, чьи работы по овощной ботанике наделали столько шума. Граф Зефирский. Паприка Гуляш из Будапешта, чьи дунайские маслобойни поставляли лучшее масло в мире. Герр Пумперникель. Два прославленных шотландца, оба главы кланов, сэр Эль Мак-Арон и сэр Хаггис Мак-Рорус. Леди Виола Винегрет, которая выращивала самые ароматные дыни в стране. Мадам Фрикасе, известнейшая парижская хозяйка.

Был там и сэр Саймон Сосиссон — никто лучше него не умел выращивать и дрессировать морских котиков и песиков. Ее светлость герцогиня де Грильяж, большая мастерица по французским кондитерским изделиям — мастерица их есть, конечно. Маркиз де Мармелад, прямой потомок рода Оранжадских. Султанесса Халва. Графиня Рокфор, всю жизнь посвятившая сливочному сыру. Юный Кочан, отпрыск благородной фамилии из Брюсселя. Судья Сельдерей, который затем женился на леди Бесс Стыдли, превеселой молодой особе — в обществе долго судачили о разнице в возрасте между ними. Вдовствующая графиня Крем-Брюле. И очень важная персона в кухонных кругах маркиза Футы-нуты.

Да и сам король последние годы отдавал все больше и больше времени сельским занятиям, охоте, рыболовству и т. д. Заботы государственные, которые он находил скучными и утомительными, он с радостью препоручил своим министрам и племяннику, который еще сыграет немалую роль в нашей истории.

Дамы были прекрасно представлены. Некоторые говорили: просто женщины гораздо большие лакомки, чем мужчины, — это утверждение вызвало оживленную дискуссию; другие полагали, что у них куда меньше дел и они, естественно, не пропустят ни одного пикника или вечеринки.

Так или иначе, их действительно собралось несметное множество, и они веселились от всей души. Упомянем еще очаровательную дебютантку юную Ирис Карамель; трудно сказать, что у нее лучше получалось: плести кружева или ездить верхом. Ее только что представили ко двору, и она прибыла в сопровождении матери.

Большим успехом среди молодых людей на кухонных танцах пользовалась и Пепита Ботвинья из Мадрида. При ней была дуэнья. Довольно мило эта Пепита Ботвинья играла на арфе простенькие пьески, но, пожалуй, она была уж слишком вертлява.

И, наконец, одним из самых почетных гостей был сквайр Голуба Голубец из Голубики, владелец знаменитой голубятни. Слава о нем разнеслась по всему миру, и даже король Глотин считал для себя честью, что Голубец пожаловал на Большой пикник.

Все очень боялись, что возлюбленный король может съесть больше, чем было бы полезно для его здоровья, и тогда его место займет какой-нибудь другой монарх. Пока, однако, Глотин II на самочувствие не жаловался, и не было для него большего удовольствия, чем отправиться на кухню и приготовить какое-нибудь кушанье своими собственными королевскими руками. Из Глотина вышел отличный кулинар. Он надевал шелковый передник и с помощью Главного повара, который был у него на побегушках, готовил восхитительные лакомства в Золотой кастрюле.

Кастрюлю эту Глотин II получил в подарок. Такие подарки принято было дарить королям на золотую свадьбу. Но Глотин был холостяк, и когда пятьдесят исполнилось ему самому, его любящие подданные собрали деньги, кто сколько мог, и преподнесли ему кастрюлю, необыкновенную по форме и отлитую из чистого золота.

Так случилось, что день рождения короля совпал с днем, когда было изобретено выдающееся блюдо — Пудинг с мясом и почками. При дворе сочли это счастливым знаком Судьбы и обещанием удачи. Как люди рождаются под знаком Льва или под звездой Венеры, Глотин II, можно сказать, родился под знаком Пудинга с мясом и почками. Вот как день рождения Его величества, который отмечался по всей стране всеобщим ликованием и народными гуляниями, стал называться не только «День Короля», но и «День Пудинга с мясом и почками».

Король посчитал это чудесное совпадение столь важным событием, что издал Королевский Указ: отныне и до конца своей жизни в этот день он будет угощать своих приближенных знаменитым блюдом, приготовленным так, как его не готовили еще никогда.

И так, год за годом, когда наступал его день рождения, все королевские челядинцы, и высокопоставленные, и попроще — лесники, сокольничие, садовники, егеря — собирались в просторной столовой и веселились от души, а величайший монарх своего времени подавал им Пудинг с мясом и почками, приготовленный его собственными руками в Золотой кастрюле. Они провозглашали здравицы…

— Что такое здравицы? — спросила белая мышка.

— Точно не знаю, — ответил Габ-Габ. — Но их всегда провозглашали на больших пирах в древности.

— А-а, — решила белая мышка, — наверное, объявляли, что сейчас подадут.

— А в те времена во Франции жил великий печатник и поэт по имени Шампиньон. Король был его восторженным поклонником и пригласил к себе во дворец. Среди творений великого француза был сонет «Счастье этого мира».

В пятьдесят лет король Глотин II поставил крест на многочисленных сумасбродствах юности и решил остаток жизни посвятить одной цели — он мечтал научить людей жить — о, не просто правильно питаться, а постичь подлинное Искусство Жизни, приправленное здравым смыслом и пониманием, что есть истинно и ценно.

И Шампиньон должен был ему в этом помочь. Поэтому, получив в подарок Золотую кастрюлю, король вызвал Придворного гравера и попросил его вырезать на стенках благородного сосуда стихотворение «Счастье этого мира», от первого до последнего слова. Конечно, оно было написано на французском — к тому же на старофранцузском. Но я не буду утруждать вас иностранным текстом.

— Да уж, пожалуйста, — проворчал Джип.

— Я старался как можно точнее передать содержание, — пояснил Габ-Габ, — и переводил почти слово в слово. Я только раз или два поменял строчки местами и все.

Великий писатель прочистил горло и начал декламировать. И хотя белая мышка похихикала было над тем, что простой поросенок переводит с французского, она да и все остальные были странно торжественны, когда Габ-Габ замолчал.

СЧАСТЬЕ ЭТОГО МИРА

Сонет

 

— Немало существует легенд о веселых королевских застольях. Но я весьма и весьма склонен считать многие выдумкой от первого до последнего слова — особенно после того, как при дворе появился великий натуралист, поэт и философ мэтр Шампиньон. Не было человека, который бы жил более разумно и умиротворенно.

Однако следует дать вам некоторое представление о тех чудачествах короля Глотина, которые послужили основанием для самых немыслимых сплетен.

К примеру, именно он изобрел меню-будильник. Удаляясь спать, король никогда не приказывал: «Разбудите меня в шесть часов» или «Дайте мне поспать до девяти». Он говорил: «Разбудите меня копченым угрем» или «Завтра утром меня поднимут оладьи, жареные на подсолнечном масле, с вареньем — да-да, не забудьте про варенье!»

Обычно полагают, что эти кушанья он собирался съесть на завтрак. Совсем не обязательно. Утром он чаще всего посылал заказанную еду на королевскую псарню или дарил кому-нибудь из крестьян. Его величеству нужно было лишь, чтобы его разбудил аромат.

Он не любил, когда лакеи суетятся вокруг, говорят, который час. Часы для него ничего не значили, а запахи — очень много. Прекрасные кухонные ароматы — совсем другое дело! Можно было поваляться в постели лишних минут двадцать, раздумывая о том, хочется ли вам копченого угря, или стоят ли оладьи, жаренные на подсолнечном масле, с вареньем того, чтобы ради них вылезать из-под одеяла. У короля был длинный список утренних блюд, и каждый вечер перед сном Первый постельничий спрашивал: «Чем Обер-гофмейстер должен разбудить Ваше величество завтра — жареными почками или тостами с грибами?»

— В жизни не слыхала такой глупости! — воскликнула Даб-Даб. — Возмутительная расточительность!

— Ничего подобного, — возразил Габ-Габ. — Я же говорил, что еду всегда отдавали крестьянам или собакам. К тому же гораздо приятнее, когда тебя будят так, а не стягивают одеяло, не распахивают шторы и не вопят в самое ухо, что уже поздно.

— Но, — сказала белая мышка, — я не понимаю, как можно знать наверняка, что проснешься от запаха из кухни.

— Ах, — ответил Габ-Габ, — вот и видно, что ты не обладаешь даром истинного лакомки. Однажды я снимал меблированную квартиру — ну, не совсем квартиру, это было слишком дорого, — а чулан, через который проходила труба горячей воды. Очень удобно и гораздо дешевле. Но женщина из соседней комнаты каждое утро ровно в шесть часов, минута в минуту, ставила в духовку имбирную коврижку. А я никогда, никогда в жизни, не мог спать под аромат горячей имбирной коврижки. Я испытал все муки бессонницы. Дело было плохо. Пришлось искать другое жилье.

Глотин II прославил себя еще одним нововведением — Трюфелевыми трубадурами. В те времена, как известно, ни один важный двор не обходился без трубадуров. Иногда это были просто бродячие менестрели, которые зарабатывали монетку-другую, распевая на пирах. А то они служили придворными музыкантами, поэтами и певцами. И тогда должны были сочинять длинные лэ (так назывались исторические поэмы из восьми или девяти куплетов) о ратных подвигах королей или других важных персон — которые кормили и поили трубадуров.

Но Глотин II не слишком почитал войну и ратные подвиги. Будучи, наверное, самым богатым человеком в мире, он был очень скромным и к тому же обладал добрым сердцем. Поэтому он подумал: пусть лучше трубадуры, вместо того чтобы слагать длинные лэ об отваге в бою его предков, поют песни о еде и сочиняют поэмы о разных лакомствах. Он надеялся, что у его гостей от таких песен разыграется аппетит. Ибо не было для него большего огорчения, чем когда прекрасный обед оставался недоеденным, потому что гости были недостаточно голодны. Под его кухонную музыку томные барышни начинали уписывать угощение за обе щеки, а самые здоровенные из челядинцев могли проглотить камни, из которых была сложена крепостная стена.

И тут мне придется останавливать себя, ибо поэм, и песен, и ростбифовых рондо по его заказу сочинено было без счета. Одна песенка, очень популярная, начиналась так:

В ней было двадцать пять куплетов. Еще одна, очень трогательная, повествовала о несчастной любви Шарлотты Яблочной. Была и веселая, «Легенда о Молочной Каше и Крутом Яйце». Песню «Редиску спелую, сбирайте, девы» всегда приходилось повторять. А Главного трубадура часто просили прочесть деликатесные стихи — их особенно любили слушать дамы, когда плели свои гобелены перед полдником, — они назывались «Салатные сонеты».

Однако довольно об этом. Дворец короля Глотина II был славен и другим. Придворные художники не стали украшать залы портретами монарших предков в полном облачении, а расписали стены натюрмортами — то есть, изображениями фруктов, семги на блюдах, луковиц, сочных персиков и тому подобного. И, я должен сказать, Королевские апартаменты от этого только выиграли. Портреты вдовцов и вдовиц с кислыми минами, злобных и прыщавых, и косоглазых принцев верхом на лошади и в доспехах с ног до головы придают замкам ненужную мрачность. А королю больше всего на свете нравилось делать жизнь своих сограждан веселее, и никто не может его осудить за то, что он заменил уксусных старцев и унылых принцев сочными персиками, вареной семгой и огурцами точь-в-точь как настоящие.

Устроено жилище короля тоже было не совсем обычно. По традиции разные части королевского замка получают имена вроде: «Кровавая башня», «Зал Коварной измены», «Комната с привидениями» и всякое такое. Знатные фамилии гордятся подобными названиями — хотя почему, ума не приложу.

Король Глотин все это изменил. Он приказал, чтобы, независимо от того, под каким именем были известны те или иные части замка при его отце, отныне они получили бы более жизнерадостные названия. Вот как главные ворота с подъемным мостом через крепостной ров стали в народе именоваться «Воротами Божественной Лапши». Большая столовая получила прозвание «Зал Имбирного Ореха». Винтовая лестница, ведущая в башню, звалась «Макаронные Ступени». А длинная, украшенная флажками аллея, по которой прогуливались в задумчивости короли и королевы, стала «Террасой Танцующих Тянучек». И так далее.

Однако вернемся к Большому пикнику. Вкуснейшими яствами были уставлены вдоль и поперек горный склон, пустошь и луг — изысканные угощения громоздились всюду, куда ни кинешь взгляд. Сколько там было невиданных диковин; маринованный папоротник, салат из манго с анчоусами, соус из креветок, посыпанных сухим имбирем, прибывший из Бомбея, миноги, вымоченные в старом вине с добавлением мускатного ореха, виноград, начиненный сливочным сыром и посыпанный сахарной пудрой, пюре из мушмулы с гранатовым сиропом, бамбуковые побеги, приправленные соком дикого терна. Экзотические рецепты были со всей тщательностью записаны для библиотеки Королевского кулинарного колледжа.

А потом состоялся турнир варений и солений. За варенья первый приз получила леди Роза Джем, а миссис Патиссон выиграла конкурс мастеров соленья. Для детей построили специальный павильон. Никто за ними не следил, можно было пускать кораблики в супе и ронять котлеты, где вздумается.

На деревьях висели конфеты и всякие сладости, и король даже устроил Лимонадную реку, налив лимонный сок в обычный ручей, чтобы гости — особенно юные — напились вволю. Правда, эта затея оказалась не очень удачной. Форели, которая жила в ручье, лимонный сок не понравился. Нет, она не погибла. Но у нее испортился характер. Раньше это была радужная форель с улыбкой от плавника до плавника, а превратилась она в унылую кислую форель. Однако многие лакомки сочли эту небывалую рыбу большим деликатесом.

А потом были игры и потехи — картофельные гонки, ныряние за яблоками в бассейн, метание блинов и так далее.

Но главным событием пикника стало вручение приза за Новый Овощ. Маркиза Футынуты представила новинку — Чайную розу, которую можно было заваривать вместо кофе. И все думали, что она непременно получит приз. Однако жюри объявило, что роза все-таки не совсем овощ и потому в соревновании участвовать не может. Зато Голуба Голубец, который немало потрудился в своем огороде, создал нечто совершенно невероятное — он скрестил лук порей с морской капустой. Судьи были потрясены, и ни у кого не осталось сомнений, что из этих семян и вырастет овощ-победитель.

А Голуба Голубец был очень гордый человек.

 

— В этом месте моей истории в действие вступает гнусный негодяй принц Сквернозо, родной племянник короля собственной персоной. Этот человек без стыда и совести давно уже вошел в сговор с другим мошенником, Министром финансов, который должен был заботиться о расходах на содержание дворца и двора. У бедняги министра было отвратительное пищеварение — такое плохое, что даже от простого заварного крема или воздушнейшего суфле у него тут же разбаливался живот.

Сами понимаете, жилось Министру не сладко. И потому ему очень не нравилось, что король тратит столько денег на еду — которую он не мог есть, — а особенно не нравилась затея с соревнованием Новых Овощей и весь Большой пикник. Поэтому, когда принц Сквернозо поделился с ним своим коварным замыслом, Министр финансов страшно обрадовался.

Надо вам знать, что у Голубы Голубца было очень немного семян нового овоща. Собственно говоря, их было только четыре, и Голубец, чтобы вырастить хоть один хороший экземпляр для судей, намеревался посадить их все. Он был настоящий спортсмен, и если бы ни одно семя не дало хорошего всхода, он принял бы свое поражение как джентльмен, каковым он и был.

Поэтому, когда принц Скверного пришел к Министру финансов и сказал ему, что знает, где спрятаны семена, тот злобно захохотал — хотя у него очень болел живот. Поскольку он сразу понял: если Скверного отравит семена кислотой, ничего хорошего из них не вырастет. Гнусно хихикая, он восхвалял Сквернозо, называя его умнейшим из принцев, во всех отношениях достойным трона его дяди, который не замедлит освободиться.

В черной душе Министра таилось двойное коварство. Он, как говорится, надеялся убить разом двух зайцев. Не только посрамить достойного Голубу Голубца из Голубики, но и совершить кое-что поважней. Год за годом он ходил по врачам, пытаясь поправить здоровье, расстроенное роскошными яствами, которые придумывал его повелитель, Король пикников. К тому же он весьма не одобрял столь легкомысленного растранжиривания огромного богатства страны. Он ненавидел Глотина II. И был бы рад, если бы его место занял кто-нибудь другой.

А тут как раз подвернулся случай устроить революцию. Глотония в те времена была выборной монархией — это значит, что сын короля не обязательно наследовал престол. Нового монарха избирал народ, и если наступали смутные времена, на троне мог оказаться кто угодно.

Для коварного Министра взошла Звезда Надежды. Настало время — и созрел план — свержения короля Глотина II. И хотя этот монарх завел новые обычаи не так уж давно, можно было бы сказать людям, что большая часть государственных денег растрачена на еду и развлечения, и что необходимо вернуть славные времена Глотина I.

Даже если народ не станет требовать нового короля, революция все равно произойдет, думал Министр. Нужно только отправить посланных в иноземные державы, которые одолжили денег пикниковому королевству, и уговорить их, чтобы они потребовали вернуть им деньги в понедельник в полдень и не минутой позже.

Тут, конечно, все пойдет кувырком, и почти наверняка случится революция. Попробуй-ка быстро найти деньги, чтобы заплатить долги, — поневоле голову потеряешь.

Так в Глотонии произошла революция — первая и единственная за всю историю королевства. Все будто с ума посходили — бегали, суетились, болтали без умолку. Принц Сквернозо и Министр финансов трудились как пчелки, плетя интриги и настраивая всех против короля и его друзей. То и дело стреляли и взрывали общественные здания. Казалось, люди не понимали, что делается и что произойдет в следующее мгновение. Все дела замерли. Магазины закрылись. Всюду царила полная неразбериха.

Все это печалило сердце доброго короля. Не то чтобы он боялся принца Сквернозо и других своих врагов; не то чтобы его очень волновала опасность лишиться власти. Но после стольких лет царствования подданные стали для Глотина как дети. И когда оказалось, что они взбунтовались против своего монарха только потому, что глупый фанфарон Скернозо наговорил про него гадостей и оклеветал его, ему стало горько и обидно. Не нужно забывать, что Его величество был уже совсем не юноша.

Король Глотин не сомневался, что если начнет войну против племянника, то победит его. Но он не хотел этого делать. Пришлось бы приводить армию в боевую готовность, созывать рыцарей с лучниками и всадниками. Так он скорее всего остался бы королем. Но он знал: прежде чем враги будут повержены, придется обречь горячо любимую страну на ужасы войны — войны, в которой невинные люди будут страдать и гибнуть только за то, что поверили россказням Сквернозо.

«Нет, — сказал король. — Что бы ни случилось, войне не бывать. Год за годом я учил людей тому, чем хороши Жизнь и Мир, неужели же на склоне лет начну стрелять их, как собак? Нет!»

А коварные злодеи ни капельки не сомневались, что таково и будет королевское решение. В Глотонии процветали землепашество, скотоводство и разные ремесла. И Министр финансов прекрасно знал, что когда иностранные державы заберут свои деньги, страна вовсе не обеднеет. Только на первый взгляд казалось, что произошла катастрофа, но мир поверил, что тяжелые времена наступают для всех государств на земле, раз даже самое богатое из них внезапно вылетело в трубу.

Сквернозо и Министр финансов этим и воспользовались. Они сказали людям, что все случилось оттого, что не в чести Военные искусства. Спасти страну можно только одним способом — превратив ее в так называемую индустриальную державу. Всюду нужно построить заводы — кому они нужны, эти фермы, — и прежде всего заводы, на которых делают сабли, доспехи, пушечные ядра и прочие вещи, используемые в сражениях.

И бедные невежественные люди поверили, что черные дни пришли в Глотонию, потому что были забыты и заброшены Военные искусства, благодаря которым отец нынешнего короля, доблестный Глотин I ознаменовал свое царствование столькими победоносными кампаниями.

Сквернозо и Министр готовились к революции, которая наверняка должна была окончиться для них успехом — принц Сквернозо захватил бы корону, а Министр финансов стал бы Премьер-министром.

Хитрые политики была эта парочка.

И сначала у них все получалось. Таково было ужасное смятение, охватившее мирную землю, что никто не знал, к какой стороне присоединяться; и жизнь короля несколько раз висела на волоске. Но хотя Глотин II был добрый и пожилой, прежде всего он был очень храбрый. И тогда как многие монархи в таких обстоятельствах спрятались бы в подземелье или сбежали из города, он разгуливал по улицам и даже без охраны.

«Мои чада (так он всегда называл простых людей) не сделают мне ничего плохого», — отвечал Глотин перепуганным министрам, которые не хотели выпускать его из дому, когда стреляли на каждом шагу. И те глотонцы, что всегда его любили, подумали: лучше, пожалуй, чтобы королем остался он, а не принц Сквернозо, который, несмотря на все его речи, им не нравился и которому они не доверяли, сами не понимая, почему.

Так страна печальнейшим образом разделилась. Богатые торговцы и армия были за Сквернозо. На его сторону перешли и многие могущественные аристократы: всякие герцоги и прочая знать. Но люди попроще, помещики и крестьяне, все были за Глотина. И верили, что, если только ему позволить, король сделает так, что вернутся старые добрые времена и Глотония снова станет богатейшей страной в мире.

И вот, чтобы решить, как быть дальше, созвали большое собрание. Глотин II предстал перед судом. О, такого еще не видела Глотония! Сквернозо явился вместе с коварным Министром финансов, и оба они говорили до посинения. Они надеялись, что, если только им удастся выставить короля в черном свете, судьи вынесут приговор: отрубить голову — и тогда все будет просто.

Но судьи на это не решались. Они бы, может, и хотели, но боялись народа. Однако Сквернозо и Министр вели себя очень ловко, и после шестичасового совещания решено было, что жизнь Его величества пощадят, но приговорят к изгнанию — он должен будет покинуть страну и отречься от престола. Принц Сквернозо был избран вместо него правителем страны.

И вот, Глотин II сложил свои пожитки и в сопровождении немногих слуг и нескольких собак отправился в изгнание; а король Сквернозо тем временем стал править.

Но через неделю он понял, что быть королем не так-то просто. Во-первых, его не любили. Как только люди немного утихомирились и смогли поразмыслить обо всем спокойно, то сообразили, что меньше всего на свете им нужны заводы, где делают сабли, доспехи и пушки. И немедленно их подожгли и спалили дотла.

Король Сквернозо двинул против бунтовщиков солдат, и многие были убиты и ранены. Потом обнаружилось, что это коварный Министр финансов попросил заграничных торговцев, чтобы они потребовали вернуть им долги, и тут все просто пришли в ярость. Посреди ночи две сотни крестьян явились к Сквернозо и велели ему убираться из Глотонского королевства, прежде чем наступит рассвет, и прихватить с собой Министра финансов и его отвратительное пищеварение.

Когда наступил рассвет, их и след простыл, и больше ни того, ни другого в Глотонии никогда не видели. Так королевство осталось без короля. И тут произошло то, что называется контрреволюцией, — новая группа повстанцев принялась переделывать сделанное первой группой. Армия была распущена и приставлена копать картошку.

Тогда все стали обсуждать, стоит ли уговаривать короля Глотина вернуться. Контрреволюционеры легко одержали победу. И те же двести крестьян отправились его разыскать и привести обратно.

После долгих поисков в чужих землях они нашли старого короля, но привести назад не сумели. Глотин II не захотел возвращаться. Он объяснил, почему: во-первых, сказал Глотин, он уже, видимо, слишком стар, чтобы быть хорошим королем, а во-вторых, он немножко разочаровался в глотонцах. Наверное, пусть лучше страна будет республикой, а не королевством.

К тому же, продолжал король, он выполнил задачу, которую когда-то поставил перед собой, — научил свой народ понимать, что в жизни представляет истинную ценность. И теперь он хочет поселиться в деревне, чтобы разводить форель, выращивать фазанов и подрезать персиковые деревья. А кроме того, у одной из его собак на днях родятся щенки, а он никак не может пропустить это событие, даже ради королевского престола. Поживите в республике, сказал он, посмотрим, что из этого получится.

Крестьяне очень огорчились. Но продолжали упрашивать Глотина, чтобы он навещал свое старое королевство хоть раз в год, в День Пудинга с мясом и почками. Знаменитую Золотую кастрюлю, которая верно служила ему в былые времена, начистят так, что она будет сиять и сверкать к его приезду, шелковый передник, который он всегда надевал в королевской кухне, — выстирают и нагладят. Неужели он может отказаться от такого, говорили они, утирая слезы красными носовыми платками, — республика там или не республика. Пусть приезжает как частное лицо.

И Глотин торжественно поклялся, что приедет, при условии, что тесто для пудинга привезет с собой, — поскольку старая кухарка (никто, кроме нее, не умел замесить тесто так, как ему нравилось) не осталась в Глотонии, а разделила с ним изгнание.

Конец