Личные покои герцога Антиохского временно превратились в лавку торговца шелками. Повсюду на столах и скамьях лежали образцы редчайших и красивейших тканей Востока. Четыре человека в темных тюрбанах, доставившие во дворец рулоны шелка и разложившие их для обозрения, отошли в сторону и, засунув руки в широчайшие рукава халатов, почтительно ждали, пока господин сделает свой выбор. Герцог, сопровождаемый своим ближайшим другом Жервезом, со счастливой улыбкой оживленно сновал среди этого великолепия, касаясь то тускло мерцающего бархата, то блестящего и узорчатого шелкового дамаста из Дамаска, то тонкой, как паутинка, кисеи, которую в состоянии создать только ткачи Газы, то хрустящего под пальцами муслина, привезенного на верблюдах из Индии, то тяжелой парчи, проделавшей еще более долгий путь из далекой закрытой страны Китая. Герцог любил яркие цвета, все необычное, экзотическое, и теперь, задержавшись около рулона с кисеей, он заметил:

— Создается впечатление, будто нам в сети попалась сама радуга. Этот пурпур… Тебе когда-нибудь приходилось видеть что-либо подобное?

— Настоящий финикийский пурпур. Королевский колорит. Именно о таком говорится в Евангелии: «пурпурное тонкое полотно». Этот цвет — большая редкость по очень простой причине: чтобы создать лишь одну унцию краски, должны умереть, по меньшей мере, два человека.

— Почему? В чем дело? Толкут в ступе печень мертвецов? — спросил Раймонд, слегка удивленный, но, как всегда, маскирующий подлинные чувства насмешливым тоном.

— Вовсе нет, — ответил Жервез. — Краску добывают из некоторых видов морских моллюсков у побережья финикийского города Тира. За ними ныряют рабы, и это очень опасное занятие из-за сильных подводных течений. Порой даже кнут не в состоянии загнать несчастных в воду. Их вывозят на лодках и сбрасывают в волны и вновь подбирают только c уловом…

— Как отвратительно, — проговорил Раймонд. — Можешь убрать эту ткань с моих глаз, добрый человек. Мы отказываемся от финикийского пурпура! — Затем, засмеявшись, он спросил: — А теперь расскажи мне, друг мой, что-нибудь ужасное вот об этом восхитительном бирюзовом цвете!

— Невозможно. Перед вами чисто растительная краска, добытая из травки, которая растет в окрестностях Самарканда.

— Слава Богу. Ткань подобной расцветки я хочу для Альеноры. Напоминает цвет ее глаз: они не зеленые и не голубые, а что-то среднее с заметным серым оттенком.

— Но эта краска еще более редкая, чем пурпур, и обойдется вам дороже.

— Так должно и быть. Ведь Альенора королева, не говоря уже о том, что она моя племянница. А теперь перейдем к мадам Сибилле — черноволосой красавице. Рубиново-красный цвет, мне кажется, ей очень подойдет. А для рыжеволосой прелести мы подберем аметистовую ткань. Именно фиолетовый цвет должны предпочитать обладательницы рыжих волос, но они редко к нему прибегают. О, постой, есть еще мышонок по имени Амария. Трудно поверить, чтобы это ничем не примечательное и робкое с виду создание могло вынести тяготы длительного путешествия, но тем не менее она здесь… И какой цвет вы посоветуете для нее, Жервез?

— Розовый, — ответил молодой человек без колебаний. — Девять мужчин из десяти предпочтут розовый любому другому цвету, часто не сознавая этого. Они посмотрят на розовое платье, скажут комплимент, мышонок вспыхнет и чудесным образом изменится, и уже перед вами никакой не мышонок. Понимаете?

Выбрав кисею, шелка и бархат соответствующих расцветок или гармонирующих тонов, заплатив положенную плату и отпустив торговцев, герцог приказал позвать портних — группу женщин-сарацинок с воспаленными близорукими глазами и затвердевшей кожей на кончиках пальцев от многолетнего непрерывного соприкосновения с иглой.

Молча они выслушали распоряжение: им надлежало отправиться на женскую половину дворца и незаметно понаблюдать сквозь специальную решетку, установленную еще двести лет назад султаном, тогдашним владельцем здешних мест, чтобы иметь возможность тайно подсматривать за развлечениями и ссорами своих сорока жен. Портнихи должны были на глазок снять мерку с европейских женщин, занявших помещение бывшего гарема, и постараться к вечернему празднеству сшить для каждой дамы платье в восточном стиле.

— А теперь об украшениях, — заявил герцог, отослав пожилых женщин заниматься своим делом. — Они обойдутся мне в целое состояние, Жервез, но затраты окупятся. По известным политическим соображениям я хочу сделать Альеноре приятное и постараться перетянуть ее на свою сторону. Но помимо всяких трезвых расчетов, она нуждается в некотором утешении, ее необходимо приободрить. По пути их постоянно преследовали неудачи. В дополнение к другим бедам они надолго застряли в Саталии, и им пришлось есть собственных лошадей, что, я нахожу, уже крайность даже для крестоносцев. И еще… конечно, между нами, Жервез, и не в осуждение моего королевского племянника… — Раймонд остановился в нерешительности, но его собеседник понимающе заметил:

— Однажды монах — вечно монах, а монахам не следует жениться. Вы это хотели сказать?

— Отчасти. По крайней мере, монахам не следует брать в жены таких женщин, как моя племянница Альенора, они не в состоянии по достоинству оценить их прекрасные качества. И непрерывное ворчание относительно организации стоянки не на том месте. Надоедливо и чрезвычайно глупо. Все армии, когда-либо пересекавшие эти горы, подвергались нападению, и впредь будет то же самое. Если бы турки не атаковали первых французов, появившихся на плато, они непременно ударили бы в тыл. Зачем же винить королеву? Но и упрекает-то он в своей типичной манере, когда постоянно твердит, что он ее, мол, ни в чем не винит. Лично я только благодарен судьбе, что в переплет попали французы, а не аквитанцы. Воины Аквитании будут мне более полезными, если я сумею правильно подойти к Альеноре. Мне кажется, я смогу…

— Что вы имеете в виду?

— Ты поймешь, как только мы начнем обсуждать наши планы. Объяснять все сейчас и повторять еще раз потом было бы скучно. Давайте лучше займемся пока этими безделушками. Рубины, разумеется, для госпожи Сибиллы, а аметисты — для рыжеволосой Фейдид, розовые турмалины — для преображенного мышонка…

Князь увлеченно занялся драгоценностями, словно каждый выбор представлял собой проблему исключительной государственной важности.

— А для королевы? — спросил Жервез, наконец.

— Ах, для нее — ничего из этого базарного хлама. Я намерен продемонстрировать королевскую щедрость и подарить Альеноре фамильную драгоценность, которую мой дедушка-крестоносец взял у эмира Хамы и преподнес моей бабушке, упокой, Господи, ее душу. Я был, как тебе известно, младшим сыном, но старушка всегда благоволила ко мне, отдавала мне свою любовь. И прежде чем мне отправиться на Восток попытать свое счастье, она пригласила меня к себе и сказала, что всегда считала не вполне справедливым, когда старшие сыновья наследуют все, а младшие должны сами пробивать себе дорогу. «Я обладаю лишь одной вещью, — сказала она, — ибо мое наследство присоединено к имуществу твоего дедушки, затем оно, естественно, перешло к твоему отцу, который по закону передаст его Вильгельму. Но вот это для тебя. Не показывай никому, пока не покинешь пределы Аквитании». И она вручила мне какую-то вещицу, завернутую в тряпку.

Князь вынул из внутреннего кармана бриллиант, по форме и размерам напоминающий наполовину выросшую грушу-скороспелку. В узкое кольцо было продето кольцо, с помощью которого камень подвешивался на золотой цепочке. Подкачивая и поворачивая его перед глазами ошеломленного Жервеза, герцог заставил бриллиант ослепительно вспыхивать и сверкать разноцветными огнями.

— Он стоит целое состояние, — проговорил Жервез.

— Но только как подарок, — ответил Раймонд, держа бриллиант на ладони. — Во всяком случае, так гласит легенда. В прошлом с этим камнем якобы связано множество несчастий, но, по словам моей бабушки, он делает зло только тем, кто берет его силой, как поступало большинство прежних владельцев этого бриллианта. Мне он не принес ничего дурного, и я подарю его Альеноре, хотя в знак уважения к женщине, которая способна по собственной воле отправиться в долгую дорогу без самого необходимого в смысле личных удобств и уговорить дюжину женщин последовать ее примеру, причем в специально придуманной одежде для верховой езды, только с двумя сменами нижнего белья и без всяких украшений. Все это просто невероятно и очень трогательно… Вот почему я так щедр с ними.

— Куда щедрее, — согласился Жервез. — Но мне кажется, что, нарядившись в новые платья, они будут здорово смахивать на труппу арабских танцовщиц.

— А что может быть привлекательнее арабских танцовщиц, не пахнущих розовым маслом, запах которого я, признаться, нахожу просто отвратительным.

— Я с вами абсолютно согласен. Единственное, что меня смущает… Конечно, я незнаком с его величеством королем Франции, но подозреваю, что ему это может не понравиться.

Официальное празднество в честь дорогих гостей и союзников герцог Антиохский устроил в так называемом Фонтанном зале — огромном помещении с полом и колоннами из мрамора, под крышей, но открытом с четырех сторон. Посредине зала, во всю его длину, протянулся канал шириной в три ярда, здесь же пять фонтанов выбрасывали звонкие струи, которые с шумом падали в канал. По обе стороны у воды были расставлены мраморные вазы с цветами. Между колонн сверху свисали корзины с цветами и клетки с экзотическими птицами, которые громко щебетали и пели. Сарацины, у которых во время первого крестового похода были отбиты Антиох, Эдесса, Иерусалим и десяток других городов, уделяли много внимания проблеме воды в этом засушливом крае и создали совершенную ирригационную систему, лучше которой в стране не будет на протяжении последующих восьми столетий. Они даже сочли возможным установить фонтаны в городских парках, в общественных и частных садах и в домах зажиточных горожан.

На мраморном полу вдоль прохладной воды, подаваемой по трубам прямо из озера, тянулись два ряда столов, которые на одном конце соединялись коротким поперечным столом. Скамейки, по восточному обычаю устланные мягкими подушками ярких расцветок, были установлены лишь с внешней стороны столов, поэтому ничто не мешало гостям смотреть на воду и на сидящих напротив.

В назначенное время герцог Раймонд проводил приглашенных на празднество в зал и указал королю Франции его почетное место в самом центре короткого стола. Капеллан Одо немедленно уселся рядом с ним. Раймонд спокойно заметил:

— Приглашены также дамы, и их вполне достаточно, чтобы посадить хотя бы за этот стол, чередуя с кавалерами.

Не двигаясь, Одо лишь по-совиному таращил глаза, притворяясь, что не понимает южного, аквитанского диалекта французского языка, на котором говорил Раймонд. Возникла неловкая пауза. Тогда вмешался Людовик VII.

— С вашего позволения… — сказал он. — Мне спокойнее, когда рядом мой капеллан. Его память лучше моей, и я часто полагаюсь на нее.

— Как изволите, ваше величество. Тогда королева сядет слева от вас, между нами.

Людовика VII, очевидно, мало интересовало, где расположится Альенора; его взгляд проследовал к дальнему концу зала и остановился на вошедшей группе из четырех или пяти мужчин. Их кожа была не темнее, чем у европейцев, длительное время подвергавшихся воздействию солнца; одежда ничем не отличалась от одежды других гостей, и все-таки форма и черты лица, манера двигаться свидетельствовали об их восточном происхождении.

— Мой дорогой герцог, — обратился Людовик к Раймонду, — неужели союзники сарацин пользуются таким доверием, что вы приглашаете их к своему столу?

— О чем вы говорите? О, теперь понимаю. Это представители наиболее знатных семей Антиохии. Происходят от смешанных браков.

— Смешанных браков?

— Они сыновья христианских рыцарей, которые женились на сарацинских женщинах, — пояснил Раймонд на ухо королю, тактично понизив голос.

— Подобные вещи не следовало допускать, — заявил король твердо.

— Трудно воспрепятствовать, учитывая множество расселяющихся здесь молодых мужчин с Запада. И я должен отметить: эти пуллани, как их зовут здесь, самые ревностные христиане и стойкие приверженцы французских традиций. По правде сказать, они даже перебарщивают в своем усердии. С исключительной серьезностью относятся к рыцарскому кодексу чести и к рыцарским обязанностям. И если мы их не признаем и не станем с ними обходиться с нужной почтительностью, они могут сделаться — хотя бы в отместку — столь же ревностными сарацинами. Я всегда стараюсь быть внимательным к моим пуллани.

— Вижу, — ответил Людовик VII сухо.

В этот момент в Фонтанный зал вступили дамы, и общество заметно оживилось. В новых нарядах они выглядели, как пестрый рой ярких бабочек. В непривычных платьях, причем полученных совершенно неожиданно в подарок с соответствующими дорогими украшениями, дамы чувствовали естественное возбуждение, а потому были веселее и красивее, чем обычно. Их появление вызвало всеобщий вздох изумления и восхищенное бормотание среди собравшихся.

Сияющая королева в своем развевающемся бирюзовом платье и с огромным бриллиантом, сверкающим на шее, приблизилась, преклонила колено перед мужем, которого не видела с момента высадки в Антиохии четыре дня тому назад. Король очень учтиво приветствовал ее.

— Миледи, я надеюсь, вы в добром здравии, — проговорил король внешне почтительно и протянул руку, помогая ей подняться и занять место рядом с собой. При этом у него по лицу на мгновение скользнуло выражение удивления и обиды. Как только королева устроилась, он сказал: — Вы тоже оказались жертвой болезни, охватившей Антиох!

— Болезни, милорд? Я прекрасно себя чувствую.

— Я имею в виду любовь к восточным обычаям!

Сурово взглянув на ее платье, король резко отвернулся.

— Но, Луи, у нас нет ничего другого… Как вам известно, мы лишились даже того небольшого багажа, который захватили с собой. И мой дядя, герцог, неожиданно прислал нам эти наряды, чем очень нас обрадовал. Вы бы хотели, чтобы мы присутствовали на празднике в костюмах для верховой езды?

— Я не думаю, что христианским женщинам с Запада пристало испытывать радость, появляясь в обществе под личиной восточных гурий. Но это, как я уже сказал, один из симптомов тяжелой болезни. Вы четыре дня отдыхали, а я осматривал Антиохию… — От воспоминаний об увиденном потемнели его глаза, голос, всегда пронзительный, сделался совсем визгливым. Почти истеричным тоном он продолжал: — Я видел Антиохию! И если Эдесса хотя бы наполовину была так же порочна, как Антиохия, то нет ничего удивительного, что ею столь легко овладели неверные! Удивляться нужно лишь тому, что они до сих пор не захватили Антиохию!

Раймонд, сидевший по другую сторону Альеноры и слышавший каждое слово, произнесенное королем, положил ладонь на руку племянницы и, многозначительно и успокаивающе пожав, заметил:

— Ваше величество, промедление не улучшит качество готовых блюд…

Затем он подал знак нубийскому рабу, который с серебряным подносом преклонил колени перед королем. Но и после того, как тарелка короля наполнилась вкусными вещами, он продолжал брюзжать по поводу виденного в Антиохии. Его раздражала бессмысленная роскошь — ненужное расточительство денежных средств, которые следовало потратить на приобретение оружия и припасов для крестоносцев; необузданное стремление к земным наслаждениям, причем недостойный пример подавал прежде всего сам герцог; поразительное попустительство верующих христиан — невероятно, но факт: в христианском княжестве все еще действовали мусульманские мечети. Это Людовик VII видел собственными глазами — мечеть располагалась напротив христианской церкви! А рядом варварский храм, посвященный языческой богине Диане.

— Что касается мечетей, то это понятно, — проговорила Альенора, пытаясь успокоить короля. — Истинные последователи Магомета отказываются жить в городе, где нет мечетей. Мой отец столкнулся с той же проблемой в Бордо. Ему пришлось разрешить мавританским купцам из Испании построить себе мечеть, иначе он потерял бы с ними торговые связи.

— Типично по-аквитански, — пробормотал Одо. — Сперва удовольствие, потом торговля.

Людовик VII обратился к монаху, и Альенора, воспользовавшись этим, повернулась к Раймонду. Две пары продолговатых бирюзовых глаз, оттененных черными ресницами, посмотрели друг на друга понимающим взглядом.

— В последний раз я виделся с вами десять лет назад, — начал Раймонд спокойно. — За такой срок вкусы меняются. Вы по-прежнему любите охотиться? — Альенора кивнула. — Ну что ж, теперь, когда вы отдохнули, я приглашаю вас позабавиться. Мы поохотимся на газелей среди холмов и поупражняемся у озера с соколами. Затем по реке мы отправимся в глубь страны, и я покажу вам развалины огромного города, старого, как само время, — города, рядом с которым Антиохия выглядит подобно жалкой муравьиной куче… Там есть храм, Альенора, с пятьюдесятью четырьмя колоннами, покрытыми бирюзой и лазуритом, но никто не осмеливается коснуться драгоценных камней или их украсть, потому что развалины надежно охраняют призраки. О, как много можно показать вам! Если позволит время, я возьму вас в Ливан и мы взберемся на гору, откуда далеко-далеко, на другой стороне широкой долины, видна сияющая серебряная крыша дворца, где обитает дух гор…

— Но времени, к сожалению, не будет, — ответила, Альенора. — Насколько я поняла, весна — пора войн в Палестине. Как только отставшие отряды подтянутся из Саталии, начнется крестовый поход.

Веселость на лице Раймонда сменилась сосредоточенной деловитостью.

— Об этом я должен с вами поговорить, — сказал он. — Но не сейчас. Праздник в честь дорогих гостей — при всех его недостатках — нельзя считать подходящим временем для серьезных разговоров. Кроме того, уже приготовились выступать танцоры и акробаты…

Когда артисты заполнили дальний конец зала, король Франции поднялся и, вежливо извинившись перед хозяином, в сопровождении капеллана вышел.

— У него очень утомленный вид, — заметил Раймонд сочувственно. — Ему следовало бы, как я советовал, полежать, а не ездить по Антиохии и расстраиваться при виде неприятных его сердцу сцен.

У Раймонда в глазах мелькали озорные огоньки, но Альенора не откликнулась.

— Король никогда не жалеет себя, — сказала она холодно. — И ваш город в состоянии шокировать любого праведника, похожего характером на короля.

Не обращая внимания на содержащийся в словах Альеноры некоторый упрек, Раймонд спокойно продолжал:

— На мой взгляд, самое печальное в святости — это то, что она мешает радоваться жизни!

«Бог свидетель, — подумала Альенора, — это правда». Вслух же она сказала:

— Расскажите мне еще о духе гор.

И Раймонд принялся развлекать племянницу. Одновременно танцоры плели замысловатые рисунки танцев, акробаты без устали демонстрировали все новые трюки. Пир длился до раннего утра и с каждым часом становился все оживленнее.

Под конец Альенора сказала:

— Праздник доставил мне большое удовольствие. Я не чувствовала себя такой веселой уже… многие годы.

— А завтра мы поедем вместе на прогулку. Для вас у меня есть чистокровный арабский скакун, белой масти и быстрый как ветер.

— И во время поездки мы сможем поговорить о нашем серьезном деле.

— О да, если возникнет необходимость, — легко согласился Раймонд.