— Живем, братва! — В который раз Мишу пробило на радость. На этот раз пробило после сообщения по бортовому радио, что самолет завершил набор высоты и можно отстегнуться, можно перемещаться и к вашим услугам то да се. В иллюминаторах засияло желтое солнце посреди фиолетового неба, белые же тучи громоздились внизу, как взбитые сливки на экзотическом коктейле.

— Слышь, Борисыч, — Мишка хлопнул по плечу задремавшего было старика, что сидел прямо перед ним, — давай отметим это дело. Душа просит! Короче, смажем лыжи, или как это у вас на фронте называли. Наркомовские сто грамм, да? Че, зря я в дьюти-фри бегал, чуть не опоздал!

И из полиэтиленового пакета, родного брата тому, в котором Мишка таскал по джунглям баксы, он выдернул литровую бутыль полурусской водки «Smirnoff». Судя по всему, по дороге из дьюти-фри он успел где-то принять на грудь граммов триста-четыреста — веселье из него так и перло… хотя, может, это была всего лишь радость от того, что все живы и все летят домой. Кто знает?

— Танюха! — Переводчица, сидевшая рядом с любимым шефом, аж вздрогнула от громкого крика прямо в ухо. — В Питере снимем катер и всей гоп-командой в Кижи, а? Что думаешь? Или на Валаам. Там нас не одна падла не подстрелит, я им подстрелю! Правильно? Там и фонд наш распишем, как пульку. Кто генеральный, кто коммерческий, кто по связям с прессой, кто завхоз. Борисыча, думаю, в завхозы поставим. Я согласен, так и быть, на коммерческого. А тебя, Леха, спецом по морской проблематике пустим. Типа в море еще полно тайн и загадок, которые помогут человечеству. Одни дельфины чего стоят! Давай треснем за тех, кто в море?

— Чего ты разошелся? — громко пробурчал Леха, сидящий через ряд. Моряк был хмур. Видимо, оттого, что не на пароходе идут, а на самолете летят. — Куда народ гонишь? Нам еще лететь не перелететь.

— Душа, Леха, душа русская просит! Напоследок-то! Думаешь, нас в Москве сразу так и отпустят на все четыре? Щас! Промурыжат в КГБ месяцок-другой, допросы там, подпись, протокол, отпечатки пальцев… Мы ж не хухры-мухры… — Тут Михаил покосился на соседей-колумбийцев и предпочел за лучшее в подробности не вдаваться. — Посадить не посадят, но нервы на кулак намотают, факт.

— А как же твой бизнес? — лениво поинтересовался Борисыч.

— А что бизнес? Пацаны как узнают, где я побывал, — я в такой авторитет войду, что только держись. Тем более, блин, коммерческий директор фонда с уставным капиталом в хрен сосчитаешь сколько бабок! А я еще и у Любки справку какую-нибудь выцыганю, что, мол, Родину защищал на невидимом фронте… — Он вдруг осекся и, понизив голос, опять сунул лицо между кресел: — Бать, а ты-то сам как думаешь выбираться? Ты вроде как, получается, перебежчик…

— Не знаю, — меланхолично пожал плечами Борисыч. — За давностью лет, глядишь, и простят. Мы же с Кубой теперь не дружим.

— Если что, я тебе такого адвоката приведу, от чего хошь отмажет. Да и с нашими бабками отмазаться — как два пальца об бетон… Вот Любке — той да, придется покрутиться, объяснять, как это столько лавэ из-под носа у разведки упрыгало… Ни фига, и ее отмажем. — Долго грустить Михаил сейчас не мог и размахался руками, завидев в конце салона стюардессу, катившую по проходу тележку с напитками. — Эй, мамзель, сеньорита, лапа, дуй прямо сюда! Славяне гуляют! Стаканы нужны!

И от переливающихся через край эмоций запел:

— Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги…

«Боинг» вспарывал облака на высоте девять тысяч метров. Могучая машина перла курсом на восток, где в стране Мали лежал город Бамако. Там русских ждала пересадка на спецрейс прямиком до Москвы.

— Любка! — закричал Михаил.

По секрету говоря, влияния соответствующих спецслужб России не хватило на то, чтобы приобрести билеты на авиарейс из Боготы куда-нибудь поближе к родине. То есть влияния бы хватило, если нажать на соответствующие структуры в муниципалитете, пусть и не самые крупные, но в таком случае было вполне возможно, что о подобной акции Москвы двойные и тройные агенты донесут дону Эскобаре, главе Медельинского Картеля. А этого никак нельзя было допустить — тогда провалится вся двухлетняя работа «Неваляшки». Приобрести билеты обычным путем, через кассу, также не удалось: начинался сезон дождей, и зажиточные колумбийцы расползались из страны, чтобы переждать ненастье в странах посуше, билетов не было на две недели вперед, да и светить «Неваляшку» на паспортном контроле не хотелось.

Все то время, пока агенты Москвы искали пути по-тихому отправить соотечественников из опостылевшей Колумбии (ну не на «Академике» же «Крылове» их тайно вывозить!), соотечественники обитали в гостинице «Шератон» в центре Боготы, за счет и под присмотром российской разведки. Покидать номера запрещалось категорически. Мишка ходил из угла в угол как зверь в клетке, опустошая мини-бар, а на третий день не выдержал и потребовал соединить его с Петербургом. Соединили. Но при одном условии. Мишка на условие согласился, но выдвинул встречное: прямо сейчас на мелкие расходы он получает пятьсот долларов США — а то, видите ли, поиздержался в дороге. Спецслужбы пошли и на это.

На следующее утро из аэропорта сообщили, что для господ таких-то и таких-то на рейс такой-то до Бамако забронировано одиннадцать билетов (четыре дополнительных — это и было условие российской агентуры), причем администрация аэропорта приносит господам свои глубочайшие извинения за то, что им придется сидеть порознь в салоне первого класса, сами понимаете, такой наплыв, такой наплыв…

Российские спецслужбы сдержанно Михаила Сукнова поблагодарили — и вот они уже в небе над заливаемой дождями Колумбией.

В салоне действительно все места были заняты — смуглые колумбийские бизнесмены, их разодетые в бриллианты жены, смуглые отпрыски богатых родов и их белые любовницы, смуглые пожилые бизнес-леди и их белые жиголо… Пахнущий морозом охлажденный воздух из кондиционеров не мог победить стойкую смесь запредельно дорогих духов и одеколонов. Пока богатые колумбийцы снисходительно выносили выкрики расшалившегося крепыша иностранца, но уже поглядывали на него настороженно. Столь же настороженно поглядывали и четверо неприметных молодых людей, скромных работников отдела культуры российского консульства в Боготе, разместившихся в разных углах салона. Одеты они были в одинаковые серые пары с полосатыми галстуками и поглядывали не столько на Мишу, сколько на Любу, но пока так же хранили терпение, поскольку агент «Неваляшка» всякий раз делала им знак: «Спокойно, ребята, все под контролем».

— Слышь, Любка! Пересаживайся к нам! К Лехе на коленки, авось селянка не заревнует! И гения кликни! Селянка, подь сюды!

Люба занимала кресло через пять рядов впереди от Алексея, сидящего через ряд от Миши и Татьяны, рядом с притихшей, взволнованной и испуганной Летисией. Несостоявшаяся невеста во все свои огромные черные глаза смотрела в иллюминатор и руку Лешки не выпускала. Гениальному Владимиру так вообще выпало место в первых рядах салона первого класса.

Последнего долго упрашивать не пришлось. Беспардонно трезвый, неприлично отмытый, Владимир Михно-шин чинно прошествовал по проходу. Наклонился к пожилой сеньоре, сидящей через проход от Михаила, и что-то сказал ей — неимоверно галантно и на безукоризненно правильном английском.

Мишка, да, надо сказать, и все остальные россияне тихонько прибалдели.

— А вы что думали, я в Венесуэле доклад по-русски читать собрался? — надменно спросил Вова, глядя в пространство. — Я и по латыни умею… Ну, Михаил, чего звал?

Сеньора улыбнулась, понимающе закивала мелко завитой прической и согласилась поменяться с Володей местами по случаю дня рождения преуспевающего бизнесмена из далекой России.

Бортпроводница, прелестная черноволосая курочка в синей униформе, подкатив свою тележку, принялась мягко и англоязычно увещевать расшалившегося мистера бизнесмена — мол, не стоит так волноваться, вдобавок вы беспокоите других пассажиров, которые хотят отдохнуть.

— Эх, герл, — снисходительно улыбнулся ей Михаил, — ай лаф ю, бейби. Врубаешься? Тогда айда гоу хо-ум ту Раша уиз нами!

Рядом фыркнула Татьяна. А Мишка снял с нижней полки тележки пластиковый поднос, на котором толкались боками стаканы с апельсиновым соком, переставил к себе на колени.

— Sorry mister, — охнула стюардесса, — unfortunately it’s impossible!..

— Посибл, посибл. Не боись, уплачу за облом. Да мне все стаканюги и ни к чему. Ща сдачи дам, — по-русски втолковывал ей беспокойный пассажир и перегружал излишек стаканов обратно на телегу. Нет, все-таки он явно закинул в себя граммов четыреста в боготском аэропорту.

— Так, по два на каждого, под водочку и с запивоном, итого четырнадцать, — деловито прошептал он под нос и игриво подмигнул растерянной королеве воздуха. — А ты б лучше кинишку пока поставила какую, первым классом я лечу или где? Или музон врубила на салон. Заводное чего-нибудь, плясовое. Типа тезки Круга покойного… Не, покойного не надо. Давай лучше Трофима. «Бьюсь, как рыба, а денег не надыбал…», знаешь? Такое, чтобы пробирало. Такое, чтоб…

Русский весельчак не договорил свою мысль. И не все, что хотел, переставил.

Татьяна вдруг больно ткнула его локоточком в бок — так, что Миша чуть не опрокинул поднос себе на колени.

— Ты, это!..

— Тихо, Миша, — произнесла Таня таким тоном, что патрон тут же заткнулся и жестом прогнал стюардессу. — Посмотри очень осторожно, средний проход, через два кресла сзади нас, с другого краю в центральном ряду. — Ее едва не трясло.

К чести Мишки, врубился он сразу. Перегнулся через подлокотник, махнул ручищей вслед небесной ласточке:

— Красавица, еще бы орешков нам! Это, как их… натс, натс! Андерстенд? Фор водка!

После чего вернулся к своей переводчице:

— Чечен, что ль?

— Это не чечен. Это араб, скорее всего. — Верная боевая подруга ухватила Михаила за руку.

— Ну и что?

— Ничего странного не заметил?

— Чечен и чечен. Ну, летать не любит, вот и трясется.

— У него такие глаза… — Таня сама не заметила, как вонзила ноготки в Мишкино запястье. — Помнишь этого Маэстро, когда мы его… У него были такие же глаза. Он готовился к смерти. И этот — этот тоже готов… Посмотри, где он держит руки. И как он одет.

Руки «чечен» держал в карманах. Длинного, кремового цвета пальто до пят — что для колумбийской погоды было странно.

— Ну так я и говорю: летать боится. Может, у них Коран запрещает в воздух подниматься… — Он вдруг замолчал и в мгновенье ока протрезвел. — Хотя… Глаза точняк как у обкуренного и на измене… Ты что думаешь, что это?..

— Не знаю, Миша. Но мне почему-то страшно…

— Руку пусти, больно… Гос-споди, да когда ж это кончится-то!!!

Высвободившись, Мишка в очередной раз сунулся к Борисычу:

— Бать, у нас, кажется, реальные вилы намечаются. Только тихо, продолжаем бухать…

И он встал.

Через две минуты все российские граждане, исключая четверку одинаковых с лица работников культуры, собственноручно Мишей были обнесены апельсиновым соком и водкой, а заодно и уведомлены о подозрительном пассажире. Последним свою порцию вместе с подносом получил Володя. Михаил пьяно посмотрел на оставшиеся в руках два лишних бокала (это были его собственные бокалы, но он типа про это забыл), покрутил башкой и остановил взгляд на «чеченце».

— О! — сказал Мишка, растянул губы в братской улыбке и перегнулся через чопорного седовласого колумбийца. — Россия, Восток — дружба, нефть! У нас нет предъяв друг к другу! Выпей с нами, братан!

Братан некоторое время тупо смотрел на протягиваемые стаканчики — а потом произошло неожиданное.

Резким ударом руки араб выбил угощение из рук Миши, оттолкнул его, вскочил на ноги и на весь салон пронзительно заорал на ломаном английском:

— Никто не встает! Все есть там, где они есть! Это захват самолета! У меня бомба! Я взорву самолет, если не будут сделаны мои требования! Лететь в Ирак!

Раккаль ибн Халиль поднял руки, чтобы каждый увидел, что к ладоням у него скотчем приклеены две металлические пластинки, провода от которых уходят куда-то в недра плаща.

— Если я соединю ладони вместе, будет большой бух! На мне динамит! Передать летчику, мы лететь в Ирак! Не слушаться — я соединю ладони, и все мы тут же будем большой бух!

Он двинулся по проходу, зыркая направо и налево, сторожко держа руки перед собой так, будто несет полный воды аквариум. Четверка работников культуры синхронно запустила руки под полы пиджаков, но оружия там не было, не пускают, вишь ты, на борт с оружием. Миша с кряхтеньем поднимался с пола. Что ж, свою часть операции он выполнил.

— Аллах акбар! — в нужный момент с жаром воскликнул Борисыч со своего места.

Раккаль на мгновенье обернулся — единоверцы в этой стае шелудивых неверных?! — и поэтому не заметил тихонько выставленной в проход ноги Алексея. Споткнулся и грянулся всеми своими динамитными шашками об пол — машинально вытянув перед собой руки, чтобы не расквасить нос.

А по проходу ему навстречу уже неслась Любка, и Алексей уже вскакивал со своего места, и уже через кресла и головы пассажиров нелепо перелетал Вовка, по-прежнему с подносом в руках, с которого на пассажиров падали пластиковый стаканчик с водкой и пластиковый стаканчик с соком…

Ни Любка, ни Леша не успели бы.

Раккаль ибн Халиль как кошка развернулся на спину — и с воплем отчаяния хлопнул в ладоши.

По салону пронесся дружный выдох, пассажиры в унисон закрыли глаза. Они услышали, как глухо стукну — лись металлические пластинки, а потом услышали и удар, какой бывает, если человеку дать по голове чем-то тяжелым.

Прошла минута, началась другая…

Обещанного буха не было.

И тогда пассажиры решились поднять веки.

Раккаль ибн Халиль лежал на спине и был без сознания. Над ним возвышалась рыжеволосая женщина — в руке она все еще сжимала туфельку на шпильке с металлической набойкой на каблуке. Рядом с ней стоял высокий крепыш с впалыми щеками. Хрупкая девушка щупала пульс на шее поверженного террориста, а жилистый старик в рубашке-сафари помогал коротко стриженному пьяненькому парню тщательно связывать шнурками запястья несостоявшегося мученика Ислама. Связывать было легко, потому что ладони Раккиля ибн Халиля были по-прежнему плотно прижаты друг к другу, как в православной молитве, — вот только между ладонями теперь находился пластиковый поднос, который за секунду до взрыва успел сунуть ему волосатый юнец в джинсовом костюме.

— Диэлектрик, это ж понимать надо, — снисходительно объяснил пассажирам волосатый на незнакомом языке.

— Жить будет, — на том же языке добавила хрупкая девушка и поднялась с колен.

— Идиот, нашел с кем связываться, — буркнула рыжеволосая.

— Парню просто не повезло, он сел не на тот самолет, — успокаивающе заметил высокий крепыш. И дружески погладил рыжеволосую по плечу.

— И че им всем надо, че спокойно не живется?.. — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил коротко стриженный и, закончив пеленать динамитероса, тоже встал.

— Да денег им всем надо, вот чего. — Поднялся и старик.

— Ну так попросил бы, я б ему отсыпал от щедрот…

Так они и стояли в проходе салона, все шестеро, пока сначала Летисия, робко и тихо, а потом и все пассажиры первого класса не начали аплодировать — всё сильнее и громче.

И аплодировали они очень долго.