Зевающий после бессонной ночи оперуполномоченный ГУГБ НКВД Петр Лерман сегодня был совершенно непохож на себя. Куда девался стройный, всегда подтянутый и гладковыбритый сержант со щегольским пенсне. Сейчас перед Светловым сидел усталый мужичок в мешковато сидящей мятой форме, с тяжелыми черепаховыми очками на носу, больше всего напоминающий классического бухгалтера в период сдачи годового отчета. Нервного, замотанного до последней степени и зло глядящего на окружающий мир сквозь толстые линзы.

– Ну как? – спросил Светлов.

– Да, уже у самого в глазах рябит от этих… иновременных, – ответил Лерман и, не удержавшись, зевнул. – Черт их побери. Словно плотину прорвало. Едут и едут, толпами. Все поезда забиты, как бочки с огурцами. А у тебя?

– Еще хуже, – махнул рукой младший лейтенант, – ты-то в основном с бумагами…

– Товарищ сержант, – заглянула в дверь кабинета озабоченная женщина средних лет. – Где у вас можно кипяточком разжиться?

– По коридору до конца и направо, – спокойно ответил Лерман.

– Это кто у тебя? – обалдел Светлов.

– Они же. Едут впятером на крохотной машинке. Меньше 'Эмки'. Муж, жена и трое детей. В КПЗ разместили.

– В КПЗ?

– Ага! Негде больше, все в городе забито. Да и всё равно, там нет никого.

– Если вдруг задержанных приведут?

Лерман махнул рукой:

– Прикую к батарее. Мы же теперь 'кровавая гебня'. Палачи и садисты. Слышал эту байку?

Светлов кивнул:

– Не то слово. Всю плешь проели! Каждый второй вспоминает!

– Вот, – продолжил Исаак, – раз садисты, то и прикую. Зато дети будут спать на удобных нарах!

При слове 'спать' оба зевнули.

– Непонятные они какие-то, – продолжил Светлов. – Словно с другой планеты. Семьдесят лет! Другой мир, другие люди. Как марсиане…

– Ну, а эти, на заставе, 'чоповцы'? – уточнил Лерман, глядя в лицо младшему лейтенанту.

– Нет, те простые. Как мы. Одно слово – бойцы. А тут мутно все.

Сержант опять зевнул. Лейтенант безуспешно попытался сдержаться. Получилось только хуже.

– Подозрительные есть?

– Полно! По мне – так все подряд. Ну… Вот этот, например. По профессии – журналист. Едет предупредить деда, чтобы тот в аварию не попал. Но не чувствую я в нем любви к предку. Предлог это.

– Как считаешь, на самом деле что?

– Хрен его знает. Наверное, посмотреть хочет, что у нас и как. Может, думает насовсем перебраться, а может, наоборот, собирается потом гадости говорить. Не поймешь, пока не проявится. Сам понимаешь, проявится уже, когда назад вернется. Не умеем мы, товарищ сержант, им в душу заглядывать. И что с ним сделаешь? Не пустить – так не за что вроде. А пустить – хрен его знает…

– И что решил?

– Пустил, конечно. Куда деваться, приказ от двадцать третьего. Решил, пусть будет ваша проблема.

– Наша… ваша… Общая у нас проблема, общая… Давай бумаги, – Лерман взял протянутые документы, посмотрел и что-то на них пометил. – Пошлю в Смоленск, пусть приглядят… От меня теперь куда?

– А в отряд вызывали. Сам понимаешь, иначе к тебе и не зашел бы.

– Понятно. Ладно, бывай. Мне сейчас, кроме твоих, еще кучу дел подкинули.

– Понятное дело, – пожал руку вставшего сержанта Светлов. – С этим Событием ни поспать, ни пожрать.

– Это точно, никакой жизни, ни половой, ни общественной, – коротко усмехнулся Лерман и, уже не глядя на уходящего пограничника, углубился в бумаги.