Создатель «теории перехода» А. ван Геннеп в похоронно-поминальных обрядах выделял предварительные, промежуточные и окончательные стадии (Геннеп, 2000, с. 138). С этой точки зрения предварительная стадия похоронно-поминального ритуала частично описана выше. Переходность состояния человека от жизни в реальном физическом мире к «загробному существованию» была очевидной и для водлозеров. Похоронно-поминальная обрядность включала в себя предварительные и непосредственные приготовления к смерти, похоронные обряды и поминовения. Прежде чем описывать традицию непосредственных приготовлений к смерти, обратимся к материалам, касающимся народных представлений о «смертной» судьбе людей и причинах смерти.

 

1. Представления о причинах и природе смерти, о смертной судьбе

Традиционные взгляды на причины смерти радикально отличались от научных. Крестьяне верили, что смерть вызывают не только естественные причины, связанные с болезнями и старостью или несчастным случаем. Для традиционного сознания свойственно искать и находить едва ли не в каждой трагической смерти иррациональную причину смерти (волю Всевышнего, воздаяние за содеянные грехи, месть живым со стороны умерших и т. д. и т. п.). Без учета специфики такого мышления невозможно понять, как выстраивалась система традиционных народных представлений о причинах и природе смерти. Несмотря на то, что жизнь деревни за последние 90 лет коренным образом преобразовалась, в мышлении сельских жителей относительно исследуемого вопроса почти ничего не менялось.

Естественная смерть, по воззрениям водлозеров, представлялась закономерным итогом жизни, когда человек умирал, прожив «отпущенное Богом» ему время жизни на земле (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 202–203). Водлозеры говорили: «Бог не порине(т), голова не погибне(т)» или «Сколько Господь ссудит прожить, столько и жить человек будет. У каждого свой век и своя судьба» (Там же, ф. 1, оп. 6, д. 1135, л. 44; АНПВ, № 2/73, л. 24). Еще на Водлозере говорят: «Кто за грех, тот и за ответ», т. е. каждый в ответе за свою судьбу. Хотя понимают, что судьба может подвести так, что и за чужой грех доведется расплатиться. Высшие силы, по народным воззрениям, сокращали ни в чем не повинному человеку срок жизни на земле только в случае, когда он погибал от молнии (мол, молния предназначалась черту, который прятался за человека – НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 129).

Каждый, наверное, хотел бы прожить долгую жизнь. В то же время в народе считалось, что смерть к человеку не должна приходить в слишком глубокой старости. Бытовало поверье: кто живет слишком долго, тот «заедает чужой век», т. е. живет долго за счет молодых, которые умирают из-за этого раньше, чем следует (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 202). Поэтому сельчане на глубоких стариков и старух смотрели порой неодобрительно, подозревая их в том, о чем только что было сказано. Сами старики при этом оправдывались: дескать, «на все воля Божья». Картина, когда старики вымаливают перед иконами скорой кончины у Бога, и сейчас еще обычна в деревне. Жизненным рубежом, после которого человек начинает «заедать чужой век», считается возраст после 85–90 лет (Там же, д. 628, л. 15). Правда, в наши дни до такого возраста на Водлозере редко кто доживает.

Большинство водлозеров мечтали о том, чтобы пожить на свете достаточный срок, увидеть рождение и свадьбу внуков, покачать на руках правнуков. Заветной была мечта старых людей умереть быстро, без длительных страданий. Эти народные воззрения отразились в народной молитве, записанной во время возложения приношений в «заветные» часовни: «Матушка Пресвятая Богородица, я тебя одеваю. Кладу тебе платок на головушку (вешается платок на натянутую в часовне для приношений веревку). Ты держи платок на головушке. Полотенцем вытирайся (вешали на веревку вышитое полотенце). Дай мне здоровья, чтобы жить, не болеть долго. Дай долгу веку не затянуться. Дай смертушку быструю, с ног да в гроб» (ФА ИЯЛИ, № 3299/35). Недостатком быстрой смерти на Водлозере старики считали невозможность при таком развитии событий лично приготовиться к встрече смертного часа. Кончина после непродолжительной болезни, когда человек успевал подготовиться к своей смерти в окружении родственников, исповедоваться, в старину была наиболее предпочтительной. Одной из самых нежелательных и трудных считается смерть после мучительно длинной болезни.

Продолжительность жизни, по народным воззрениям, во многом зависела от той судьбы, которой люди наделяются персонально при рождении. В частности, водлозеры не могли не заметить, что члены одной семьи или семейного клана часто имеют одинаковую судьбу. Рассказывая об этом, ссылаются на пример семьи Сысоевых, в которой пятеро мужчин ушли на фронт во время Великой Отечественной войны и все пятеро вернулись домой (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 67). В семье Ероховых из Кевасалмы на войну ушли пятеро, а вернулось четверо мужчин (Там же, д. 628, л. 143). Чаще, однако, приводят обратные примеры. В частности, указывают на деревню Гостьнаволок, жители которой наделены несчастливой судьбой за якобы совершенное основателем деревни еще в новгородскую эпоху преступление, а также за оскорбления, нанесенные святому старцу, основателю Юрьевогорского монастыря во времена первого царя из династии Романовых (Логинов, 2008; НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, колл. 73/108). Для искупления общей вины водлозеров за оскорбление Диодора Юрьевогорского в наши дни на Водлозере усилиями отца Олега (Червякова) возведены часовня и церковь в честь этого святого. Сами водлозеры коллективной вины за деяния жителей Гостьнаволока не чувствуют. Говоря о несчастливой смертной судьбе фамилии, часто называют семьи, в которых вообще ни один из пяти-семи человек не вернулся живым с фронтов Великой Отечественной войны. По поводу несчастливой судьбы конкретных жителей края одна из информанток из Кевасалмы сообщила, что «у Бога есть книга, в которой расписано, кому и какой смертью умереть суждено» (Там же, д. 628, л. 147). Впрочем, информантка указывала, что записи касаются, прежде всего, тех, кому «на роду утонуть писано».

Когда речь идет о персональной судьбе человека, «знающие» водлозеры говорят, что «короткий век» и трудную смерть человека в какой-то степени можно предугадать по дате рождения. Они якобы даются тем, кто рождался в «несчастливые» дни. В январе – это 1-е, 11-е, 12-е, 13-е и 26-е; в феврале – 3-е, 6-е, 8-е, 10-е, 14-е, 15-е, 16-е, 18-е и 19-е; в марте – 1-е, 10-е, 11-е, 13-е, 18-е и 30-е; в апреле – 12-е и 13-е; в мае – 3-е, 8-е, 12-е, 14-е, 17-е, 18-е и 30-е; в июне – 12-е и 17-е; в июле – 12-е, 16-е и 18-е; в августе – 17-е; в сентябре – 12-е, 15-е, 18-е и 30-е; в октябре – 11-е и 15-е; в ноябре – 13-е, 15-е, 17-е и 18-е; в декабре – 11-е и 15-е. Считалось также, что те, кто заболевают в эти дни, редко выздоравливают, а умирают люди в эти дни мучительно (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 73). Каждый из указанных дней соответствует какой-нибудь трагической дате из Нового Завета или истории раннего христианства, но людей, способных объяснить все это, в Водлозерье уже не осталось. Тем из наших современников, кто обнаружит, что его день рождения совпадает с приведенным списком, мы бы посоветовали не пугаться. Религий и религиозных сект на свете много, и каждая из них имеет свой собственный календарь несчастливых рождений. Что до вышеприведенного списка, он, скорее всего, был создан русскими старообрядцами.

Сообщения о личной судьбе того или иного человека в Водлозерье всегда раскрывают конкретную ситуацию. Например, рассказывая о главе многочисленного некогда семейства Белых, подчеркивают, что он трижды тонул в озере, но каждый раз его люди спасали. Ему якобы смертная судьба «на воде не писана была» (То же, л. 68; д. 628, л. 76). Гибель большинства мужчин в этой семье (глава семьи повесился, двое сыновей утонули, один опился и один застрелился) объясняется прихотями вовсе не каждой отдельной, а общей, сложившейся для всего семейства судьбы. Среди водлозеров на сей счет имеется три версии (Там же, д. 490, л. 37, 68, 71). Самая малопопулярная указывает на то, что кошка Белых все время ловит ласточек, которые гнездятся под крышей их дома, отнимая тем самым семейное счастье у всей фамилии. По второй версии, в сложившейся ситуации виноват глава семьи, срубивший однажды священное дерево на берегу озера. В наказание за святотатство ему деревом покалечило ногу, а в дальнейшем этот проступок якобы повлек «нечистую» смерть его самого и детей. По третьей версии, виновата хозяйка, которая всегда собственноручно убивала котят вместо того, чтобы, как это принято в традициях водлозеров, попросить об этом своих сыновей или мужа (То же, л. 68). Последняя версия предполагает, что кошка – это одна из ипостасей домового, который за непочтительное пренебрежение к традиции (убивать котят – дело мужчин) так жестоко наказал ее мужа и сыновей. Впрочем, на Водлозере женщине дозволено было убивать лишний приплод от кошек, если в семье нет мужчин или мальчиков-подростков. В случаях, когда у одной матери все дети (двое или трое) гибнут от нечистой смерти, а муж еще долго живет, люди часто делают однозначный вывод, что дело здесь, скорее всего, не в несчастной для всей семьи смертной судьбе, а в смертоносной порче (см. ниже).

Реальной причиной, сокращающей жизнь людям, называют последствия пьянства. Бытует пословица: «Кто много пьет, тот долго не живет» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 68). Некоторые семьи и целые семейные кланы водлозеров страдают от привычки к водке почти поголовно. Пытаются лечиться, кодироваться, но почти всегда срываются и снова запивают. Хотя пить или не пить водку, каждый решает для себя сам, водлозеры усматривают некоторую закономерность в распространении в их среде алкоголизма. По этому поводу иногда говорят: «Несчастье придет, так всех в доме найдет».

Не связывается с личной и семейной судьбой добровольная смерть в результате самоубийства. Суицид в православной церкви расценивается как нарушение шестой заповеди («Не убий»). В Водлозерье считалось, что самоубийц «на том свете» ожидают страшные мучения за то, что «они против Бога выступили», что черти в аду дрова и воду возят на тех, кто «на свои руки посядет» (Там же, д. 404, л. 203). О самоубийцах говорили, что они «черту бараны», «Сатане кочерга». В этом народные воззрения на суицидальный уход из жизни совпадали с религиозными. Самоубийство можно расценивать как наиболее безрассудный внутриличностный конфликт. С точки зрения традиционного сознания – это восстание человека против самого Бога, Творца «мира и земли». Священник А. Мороз суицид характеризует следующим образом: «Самоубийство – греховнее всех других человеческих преступлений, так как жизнь это дар Божий, которым нельзя распоряжаться по своему усмотрению. Надо ждать, пока Творец призовет человека из этого мира. Самоубийц ожидает вечная мука нераскаявшихся грешников» (Мороз, 2001, с. 277–278).

Не принято осуждать среди нынешних водлозеров относительно недавно ушедшую из жизни ведунью Ковалеву (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 46–47, 52–53; АНПВ, № 2/73, л. 25–26). Соседи обнаружили ее с петлей на шее, стоящей на коленях в священной роще деревни Кевасалма. Ведунья повесилась на суку своего личного «колдовского» дерева. Виновата она в своей смерти или нет, но о начале ее «загробной жизни» рассказывают так же, как о начале загробной жизни любого самоубийцы. Мужчина из Куганаволока, который буквально через месяц после смерти Ковалевой сам полез в петлю, но был оттуда вытащен живым, в ужасе кричал: «Нет, Клава! Нет, Клава! Нет!» Он крестился и отмахивался руками от наваждения (АНПВ, № 2/73, л. 26). Такое с ним, как считается, случилось потому, что в момент смерти человека первым встречает «на том свете» земляк, который умер последним. Нормально умершего человека встречает нормально умерший, а «посягнувшего на себя» – тот, кто последним наложил на себя руки или «запился» насмерть (сгорел, будучи пьяным, был забит до смерти в пьяной драке и т. д.). Вот ведунья якобы и встречала пытавшегося покончить с собой мужчину по ту сторону жизни. Достав его из петли («с беды сбавив»), как это принято у водлозеров, веревку с петлей сожгли в костре.

Ушла Ковалева из жизни, как считается, с большой обидой на живых, а поэтому, по поверьям водлозеров, должна была «забрать с собой еще трех человек». В подтверждение этого водлозеры указывают на то, что до истечения 40-го дня с ее смерти в Куганаволоке кроме несостоявшегося самоубийства случились две «нечистые» смерти. Один мужчина, хотя и был в противогазе, задохнулся в цистерне с бензином, когда пытался украсть топливо. Второй погиб еще более нелепой смертью: в состоянии небольшого алкогольного опьянения он плыл вдоль берега, а по берегу, сопровождая его, шел лучший друг; тело парня вдруг свела судорога, и он пошел ко дну (АНПВ, № 2/73, л. 25).

Водлозеры настолько уважали Ковалеву, что многие и сейчас еще пытаются оправдать ее поступок. При этом выдвигаются разные версии. Одни указывают, что во многом в ее «нечистой» смерти виноват ее муж (фермер, проживающий в Кевасалме), который держал жену «в черном теле», заставляя неоправданно много трудиться на семейной ферме, и жестоко наказывал за малейшую провинность. Другие говорят, что такая смерть к Ковалевой пришла потому, что муж ее отказал в выделе земли двум монахам, захотевшим обосноваться в этой деревне (То же, л. 26). Некоторые старухи утверждают, что Ковалеву за грех «частично Бог простит». Такого не говорят даже про тех, кто наложил на себя руки, страдая от страшных болей на последней стадии развития раковой болезни. Столь значительное место смерти Ковалевой в монографии мы уделили только потому, что отношение земляков к ее смерти проливает свет на многие представления водлозеров, связанные с досрочным уходом из жизни.

Обида человека, который кончает жизнь самоубийством, на окружающих его людей, согласно воззрениям водлозеров, при некоторых обстоятельствах играла катастрофическую роль для многих представителей локальной группы, к которой принадлежал самоубийца. По утверждениям водлозеров, такое случилось, когда в мае 1963 г. в Куганаволоке стали закладывать новое кладбище, ставшее теперь основным (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 203–204; д. 490, л. 67–68; д. 628, л. 62, 148, 161). Водлозеры считают, что они совершили страшную ошибку, похоронив первым на кладбище шестиклассника по фамилии Коренев, который застрелился из ружья из-за полученной в школе двойки. По старинному обычаю, первым на кладбище следовало хоронить человека, умершего в пожилом возрасте и бывшего добрым к окружающим, «чтобы он не завидовал живым», не хотел никому отомстить. Если верить водлозерам, следующим покойником в Куганаволоке стала учительница, поставившая мальчику двойку.

Знахарка Л. И. Сухова утверждала, что почти сразу после своего самоубийства ей приснился покойный Коренев, державший в руках список из 40 имен и фамилий людей молодого и среднего возраста, которых он обещал собрать вокруг себя на кладбище. Всех фамилий Сухова не запомнила, но тем, кого она предупредила о возможной скорой смерти, эта смерть якобы и выпала. Не старые еще люди начали погибать один за другим. Мужчины часто следовали примеру Коренева и стрелялись из ружей. Когда автор посетил кладбище в начале 1990-х гг., то могил пожилых людей на нем было мало. Только в начале XXI в. кладбище заметно разбавилось могилами тех, кто умер в старости. Как следует из сказанного выше о Ковалевой и Кореневе, водлозеры допускали, что обиженный самоубийца способен продолжать незавершенный при жизни конфликт с людьми, побуждая других к суицидам.

К суицидам в наши дни чаще всего приводят реальные причины, в числе которых неумеренное злоупотребление алкоголем. В состоянии опьянения совершаются самые безрассудные поступки. Большинство тех, кто утонул в Водлозере, пребывали в состоянии алкогольного опьянения. Порою даже само желание выпить становится причиной смерти человека. Не так давно один из местных алкоголиков, неоднократно кодировавшийся от алкогольной зависимости, не выдержал страданий от недостатка этанола в организме и, облив себя и стены своего жилья бензином, совершил самосожжение (АВНП, № 2/73, л. 25).

И все же в последние пять-шесть лет явно обозначилась тенденция к сокращению числа суицидов. Многие считают, что этому способствовал решительный поступок нескольких рабочих. Им приходилось во зить в Пудож на медэкспертизу тела покончивших с собой земляков. Трупы доставлялись всегда в одном и том же деревянном ящике, наподобие гроба. Это так часто повторялось, что однажды кто-то предложил выбросить на обратном пути ящик в лес, что и было сделано. Начальство рабочих выбранило, заставило сколотить новый. Но с тех пор, как уверяют водлозеры, в Куганаволоке из ружья мужчины почти уже не стреляются и в петлю уходят намного реже (АНПВ, № 2/73, л. 26).

Как считается, устранена в наши дни и еще одна мистическая причина, которая, по мнению жителей Водлозерья, почти 70 лет вызывала среди них повышенную смертность от несчастных случаев. В качестве таковой предполагалось проклятие священника Ильинского погоста, сделанное им в адрес водлозеров, когда за ним приехали чекисты и ни один из земляков не сказал ни слова в его защиту (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 67). Ходила легенда, что проклятие перестанет тяготеть над водлозерами после того, как на Ильинском погосте вновь поселится священник, а под сводами церкви вновь начнут возноситься молитвы к Богу.

Национальный парк «Водлозерский», в лице его директора, сделал все возможное, чтобы лицо духовного звания поселилось на Ильинском погосте. С 1999-го по 2003 г. там постоянно жил и трудился иеромонах отец Нил. Судьба его сложилась трагично. Отец Нил почил на Ильинском погосте смертью мученика (Там же, д. 678, л. 12–15). Он был забит насмерть лопатами двумя добровольцами-«трудниками». Мертвое тело нагрузили рюкзаком с камнями и сбросили в озеро, келью ограбили, а сами скрылись. Расследование убийства не обошлось без загадочных и мистических событий (Там же, д. 720, л. 13–15; д. 678, л. 14–15). Труп долго не могли найти, пока одному из магических специалистов в Куганаволоке не приснился вещий сон о том, где следует искать тело. Тело нашли, но дальше расследование застопорилось. Зачинщик убийства скрывался более года, пока не попытался подвизаться трудником в Троице-Сергиевой лавре. В тот же день (точнее, ночь) одному из монахов лавры тоже приснился сон – о том, что в обитель накануне явился преступник. Содержание сна было доложено настоятелю, тот вызвал следственные органы, после чего преступник во всем сознался и выдал сообщника – студента, пребывавшего на момент совершения преступления в академическом отпуске. Зачинщик получил семь лет тюрьмы. Наказание для студента (два года условно) многим на Водлозере показалось неоправданно мягким.

Похоронен отец Нил на почетном месте на погосте, около алтаря Ильинской церкви, хотя священников с древности принято хоронить вдоль лицевой стены собора (Там же, д. 628, л. 73). Некоторые люди на Водлозере считают, что своей мученической смертью отец Нил «искупил» коллективные грехи водлозеров советского и постсоветского периодов истории. После смерти отца Нила о послании небесами доброй жизни водлозерам и всем россиянам в Ильинской церкви молился отец Олег (Червяков). Ныне, когда на острове существует православная киновия во главе с отцом Киприаном, об этом же пекутся сразу несколько монахов. Сокращение числа самоубийств в рядах молодежи и лиц зрелого возраста на Водлозере по времени совпадает с возобновлением богослужений в Ильинском погосте (Логинов, 2009а).

Распространенной причиной трагической смерти человека у водлозеров считалось воздаяние свыше за святотатственные поступки, выражавшихся в разрушении православных святынь, причинении им вреда. При этом не имело значения, совершалось ли святотатство сознательно или неосознанно. В любом случае человек как бы вступал в конфликт с мистическими силами, стоящими на защите православной веры. У водлозеров в понятие святотатственного поступка включаются не только разорения православных церквей и часовен, ущерб, причиненный иконам, но и урон, наносимый деревьям на священных островах в Водлозере, срубание отдельно растущих деревьев, почитающихся священными. Высшие силы, как полагают водлозеры, не сразу наказывают смертью. Сначала может быть «предупреждение» в виде какого-либо увечья, затем частичный или полный паралич и мучительные раздумья в ожидании смерти. В некоторых случаях высшие силы, как считалось, наказывают потомков святотатца, а не его лично, чтобы было время на осознание совершенного проступка. Верили, что святотатца постигает часто не просто трагическая смерть, а смерть «нечистая». Материалы на эту тему столь обширны, что приведем лишь некоторые из них.

О реальных событиях, связанных с ликвидацией Пречистинской церкви, уже говорилось в связи с преобразованием ее в молодежный клуб. Лица, участвовавшие в снятии с церкви креста, в разграблении икон и вывозке церковного имущества, по словам информантов, возмездие за святотатство получили, кто больше, кто меньше. Лошади и сани, на которых вывозили церковное имущество, якобы проваливались под весенний лед, хотя он был еще толстым (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 148, 151). Люди намучились, вытаскивая их из полыньи, намокли, многие заболели. Руководитель всей операции, председатель колхоза Лебедев ослеп. Автор располагает сведениями о реальной причине причины слепоты Лебедева от его родственников: на фронте глаза мужчине выжгло взрывом снаряда. Но для водлозеров это ровным счетом ничего не меняет: наказание за святотатство, с их точки зрения, состоялось.

Ильинская церковь на Водлозере, хотя ее здание сохранилось, была осквернена как минимум дважды. В первый раз – в начале 1960-х гг., когда из нее вывезли церковные книги. Еще раньше из церкви были изъяты ризы священников, церковная утварь и иконы. Иконы поступили в Музей изобразительных искусств в Петрозаводске, где сохраняются и ныне. Церковная дарохранительница, тайно вывезенная в Куганаволок местными жителями, пребывает на чердаке одного из домов, что является секретом для большей части жителей деревни. За первое разорение, совершенное по приказу властей Карелии, как говорят водлозеры, никто из них не пострадал. Второй раз церковь была осквернена в начале 1980-х гг., когда из нее была похищена мраморная плита с высеченными на ней датами возведения нынешнего здания, изготовленная на деньги местного купца Лукина. Случай этот имел широкий резонанс на районном уровне. Плиту выкупили за деньги, но вор якобы скоро заболел и умер (То же, л. 73). Но и глава семьи Лукиных якобы был свыше наказан смертью, поскольку не уберег плиту от похищения (Там же, д. 490, л. 70).

Рассказывая о святотатствах, водлозеры нередко вспоминают одноглазую женщину из Кевасалмы. По одной из версий, она лишилась глаза за то, что в годы войны взяла себе икону из разрушенного сибирского скита, по другой – за то, что устроила ссору с соседкой по поводу очередности сушки картофеля в часовне (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 91; АНПВ, № 1/85, л. 23). Обе женщины впоследствии потеряли своих взрослых сыновей (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 70, 163). Говорят, что неудачи и жизненные неурядицы продолжают преследовать потомков этих женщин доныне.

Про одного из рабочих, который из часовни в деревне Гольяницы взял себе деньги, приносимые к иконам, водлозеры рассказывают, что он был наказан смертью единственного сына, после чего жена рожала ему только дочерей, а сам он получил сильный ожог в аварии на мотоцикле (Там же, д. 489, л. 52). Неотвратимой смерть святотатца, по рассказам водлозеров, бывала в случаях кражи из часовен денег или предметов в день часовенного праздника (Там же, д. 628, л. 15). Одну из трагических историй, связанных с кражей денег, передают примерно так. Двое друзей пришли в часовню, один из них взял деньги, сложенные паломниками у икон, но другу ничего не сказал. Друг никак не мог понять, почему ветер долго не давал им отчалить от берега. В пути потонул тот, кто не был виновен в краже. Оставшийся в живых мужчина так переживал свою вину, что сильно запил и в итоге повесился (То же, л. 52). О председателе колхоза Пименове, разобравшем вместе с сыновьями на дрова часовню в Пелгострове (остальные жители наотрез отказались работать в праздник), рассказывают, что трое его сыновей погибли «нечистой» смертью (один был случайно застрелен, двое потонули). Только тот, что служил в армии, когда разбирали часовню, остался жить (То же, л. 53, 55; д. 628, л. 136). Сам глава семьи долго и тяжело болел. Подобные рассказы можно было бы приводить и далее.

Укажем лишь, что некоторые из лиц, виновных в разрушении часовен, по рассказам водлозеров, начинали видеть сны, в которых к ним являлись святые и требовали восстановить строение, что обычно и исполнялось во избежание смерти собственной и смерти потомков по мужской линии (Там же, д. 490, л. 51–52).

Серьезным святотатством признавалось намеренное или случайное осквернение икон. В частности, как указывали информанты автору, в годы репрессий были расстреляны «красные победители», которые после Гражданской войны расстреляли иконы из домов участников Белого движения (См. раздел 1 главы 8). Высшие силы, говорят, покарали тех водлозеров, которые расхищали иконы из местных часовен, за бутылку водки продавали иконы своих предков из собственного дома (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 720, л. 49–50; д. 628, л. 77–78).

Помня о несчастьях, обрушившихся на семьи святотатцев, до настоящего времени к часовням и хранимым в них приношениям («заветам») водлозеры относятся традиционно: не берут себе ничего. Считается, что тот, кто это сделает, возьмет на себя болезнь, во избавление от которой данная вещь была доставлена в часовню. Традиционному поведению способствуют многочисленные похожие рассказы о том, как некий житель Куганаволока (каждый раз называют конкретное имя) брал себе на портянки текстильные изделия из какой-либо часовни, после чего якобы у святотатца начинали отниматься ноги. Чтобы избавиться от болезни, виновник не только возвращал на место постиранный и отглаженный «завет», но и приносил новый от своего имени (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 158; д. 628, л. 52). Если человек не делал этого, он слеп, попадал в аварии, иногда умирал.

Святотатственным поступком считалось осквернение могил. Одна из наших информанток рассказала, что ее брат перед финской войной захотел доказать друзьям свою храбрость и принес в полночь с кладбища намогильный крест. Вскоре началась война, и он погиб (То же, л. 81–82). Народные воззрения о том, что покойники способны лишать жизни людей даже за незначительное осквернение могил, содержит водлозерская быличка «Фотография» (Кузнецова, 1997, с. 103–104).

Теми же карами, что и за разорения православных святынь или кладбищ, как считалось, наказывался человек за причинение ущерба святыням языческого происхождения. Поэтому во времена приезда Харузина в Водлозерье подрядчики не смогли найти людей, которые бы взялись вырубить лес на Кингострове, где, по преданиям, была похоронена легендарная чудь, и на Иламострове, который старообрядцами использовался в качестве конфессионального кладбища (Харузин, 1894, с. 336–337). Попытка вырубить за большие деньги лес на острове Петуньем, который, по преданию, был привезен к Куганаволоку от Илексы колдовским петухом в качестве приданого дочери Ильинского царя-водяного, по информации Н. Н. Харузина, привела к тому, что Василий Купцов, взявшийся за это дело, был наказан отнятием рук (Там же, с. 367). Священным лес считался еще на нескольких островах Водлозера (Логинов, 2000, с. 11). В колхозный период водлозеры предоставили рубить лес на этих островах приезжим лесорубам. С этими людьми, говорят, ничего не случилось, но их бригадир, здешний уроженец, оказался парализованным и пролежал недвижимо 10 лет до своей смерти (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 35).

Причину безвременной смерти человека водлозеры часто усматривали в смертоносной порче. Людей, что наводили порчу, называли «ветлюками» или «ветлюхами» (Там же, д. 404, л. 205). Такого рода магическая практика была распространенным способом разрешения конфликтов между людьми в традиционном крестьянском обществе. В случаях, когда причинению порчи оказывалось мощное магическое противодействие, согласно воззрениям водлозеров, умирал магический специалист, делавший порчу. Считалось, что сотворенное «ветлюхами» зло начинало возвращаться к ним еще при их жизни, поражая слепотой и немощью, болезнями и смертью от несчастных случаев детей и внуков (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 207; д. 628, л. 40; ФА ИЯЛИ, № 3298/15). Водлозеры верили, что магических специалистов, потомственно практикующих приемы «черной магии», можно отличить по постоянно трясущейся голове или рукам (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 211). Только вряд ли это правда.

С целью наведения смертоносной порчи на всех членов семьи забивали в подпечье ненавистного дома рябиновый кол (ФА ИЯЛИ, № 3292/10). Вероятно, это делалось в надежде, что недовольные домовые духи – рябина считалась священным деревом – погубят обитателей дома. При наведении индивидуальной смертоносной порчи использовались кости мертвецов и могильная земля (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 84–85). Широко применялся способ наведения порчи через нательную одежду человека (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 70). Говорят, что дольше семи лет после такой порчи люди не жили, если другой колдун, ведун или знахарь не указывал, где спрятаны вещи, и не нейтрализовал их воздействие собственными магическими приемами.

Иногда порчу помещали под корни скрипучего дерева. Для излечения от порчи искали это дерево или же находили в лесу два дерева «в залипи». Так на Водлозере называют деревья, которые трутся друг о друга и издают скрип. Их разъединяли так, чтобы больше не скрипели, приговаривая: «Деревинка матушка, я тебя сбавлю от вечной боли, а ты меня сбавь от тяжелой доли. Во веки веков аминь» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 17, 49, 72). Считается, что с человека, который освобождает деревья «от залипи», «40 грехов» и «три колдовства» снимаются.

Чтобы быстро отправить человека на тот свет, «ветлюхи» делали с помощью золы магический круг на земле или на снегу в том месте, где, скорее всего, мог появиться человек, на которого хотели навести порчу (То же, л. 109). При этом рисковали причинить вред совсем другому человеку, если тот первым войдет в магический круг. Избежать такой порчи было просто: следовало метлой или лопатой разбросать в стороны золу, чтобы разрушить круг из золы и грязи.

Результатом смертоносной порчи на Водлозере считался «внутренний чирей», вылечить который ни один местный магический специалист был не способен (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 10). Наверное, это то же самое, что называется в Вологодской области «внутренней килой».

В качестве медиативного предмета, через который передавалась порча, мог использоваться так называемый относ – вещь или серебряный рубль, на который магическими средствами «сводилась» болезнь или порча с другого тяжелобольного человека. Случайный контакт якобы приводил к передаче порчи, что приводило к болезни и смерти (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 15). Сжигать обнаруженную порчу запрещалось, поскольку существовала угроза, что при неумелой нейтрализации вредоносной магии смерть от порчи станет неотвратимой (ФА ИЯЛИ, № 3293/10).

Самый общий способ лечения порчи, наведенной через предметы, в наши дни состоит в том, что больного отчитывают молитвами, окуривают дымом ладана, «сжигают зло» с помощью церковных свечей (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 491, л. 30). В церкви покупают восковые свечи. Общее число их должно быть кратно трем (3, 6, 9 или 12). На ночь каждый день молятся, зажигая одну из них, и читают подряд «Отче наш», «Да воскреснет Бог» и псалом 90-й («Скорый в помощи Вышняго в крови Бога водворится») столько раз, сколько успевают, пока свеча теплится. Копоть и сильный треск от сгорающей свечи считаются признаками снятия порчи. Для лечения от порчи используют только свечи, сделанные из воска, – все другие слишком сильно коптят и трещат. Даже священники, вообще неодобрительно относящиеся к попыткам прихожан бороться со «сглазом и порчей» доморощенными методами, советуют покупать восковые свечи, «намоленные» в монастырях иноками.

Имеются в Водлозерье и другие способы нейтрализации порчи. Например, подброшенные предметы берут краем полотенца, затем завязывают в материю, не прикасаясь к ним, после чего полотенце относят на кладбище в полночь и привязывают к любому намогильному кресту. Считается, что через некоторое время покойники вернут недоброжелателю порчу сторицей (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 491, л. 30). Когда не хотят отвечать злом на злое дело, порчу, завязанную в край полотенца, относят в одну из заветных часовен и оставляют там. Наказания человека, сделавшего порчу, как считается, не происходит, но порча нейтрализуется.

Для излечения от порчи иногда совершают обряд, который можно было бы назвать ритуальной «продажей» порчи нечистым духам. С этой целью берут в левую ладонь без счета медные монеты (ладонь должна закрыться в пясть так, чтобы медяков не было видно), выходят в полночь к перекрестку дорог и бросают их по одной правой рукой через левое плечо в бурьян, где их не смогут случайно обнаружить люди. При этом говорят: «Все порчи, горести, болезни уходят от раба Божьего (имярек)». Произносят заклинание, пока монеты не закончатся (То же, л. 30–31). Предполагается, видимо, что деньги подберет «нечистая сила», к которой и уйдет порча.

Сведение порчи на деньги, которые потом подбрасывают на дорогу, чтобы их подобрал несведущий человек (см. выше), относится к приемам «черной» магии и считается таким же тяжелым грехом, как и само наведение любой смертоносной порчи. За подобное зло человеку, по поверьям водлозеров, тоже приходится отвечать на смертном одре.

Среди записей о наведении смертоносной порчи имеется лишь одна, оправдывающая содеянное зло и расценивающая его как необходимое возмездие. Речь идет о реальной истории. В середине XX в. поссорились из-за земельной межи на огородах два жителя Кевасалмы, даже подрались друг с другом на кулаках. Побежденный в драке первым подал руку в знак примирения, попросил прощения, но злобу затаил. Через несколько лет, подвозя домой своего соседа с праздника из Канзанаволока, он вспомнил старое и столкнул его на глазах малолетней дочери в воду в проливе Железные Ворота. Тот был пьян и утонул. Девочка проговорилась. На убийцу местные бабки не стали подавать заявление в милицию, сами отомстили, сделав ему порчу. Сначала убийца тронулся разумом, потом его разбил паралич. Ходил под себя 10 лет, а затем умер (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 207; д. 628, л. 56).

Очень трудно, как считается, дается излечение смертоносной порчи, наводимой на человека заговоренной пищей. По нашим сведениям, после употребления такой еды человек начинал болеть, состояние здоровья его резко ухудшалось, а ближе к полуночи болезнь обострялась (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 206–207; д. 628, л. 40–41). Врачи в подобных случаях, как считают в деревне, не способны определить источник заболевания, поскольку медицинские анализы обычно показывают, что все в пределах нормы. Официально о порче российские медики не говорят. Но неофициально больным с подобными заболеваниями врачи нередко советуют обращаться к сильным знахарям или нетрадиционным городским целителям. Некоторые из врачей понимают, что лечить заболевания, вызванные порчей, в медицинских учреждениях бесполезно. Магические специалисты лечат пораженных порчей людей молитвами, моют святой водой, дают пить святую или заговорную воду. В городах советуют такую воду добавлять также в ванну, принимать которую нужно каждый день.

Когда водлозеры уверены, что порча сделана через питье и пищу конкретным человеком, они сами себя спасают, применяя, в свою очередь, «черную» магию. С этой целью берут землю с могилы только что похороненного покойника, приносят в деревню и бросают под окно недоброжелателя со словами: «Я твою порчу поносил(а), а теперь ты поноси. Пусть тебе втройне будет» (Там же, д. 404, л. 207; д. 628, л. 40). Облегчение в страданиях наступало сразу, а со смертью «ветлюха» от вернувшейся к нему порчи якобы наступало полное излечение. Действия такого рода расцениваются водлозерами как «оборонительные», производимые в качестве некоего ритуального возмездия.

Бытуют поверья, что преждевременную смерть людям могут причинить духи низшей мифологии. Например, за нарушение правил срубания и транспортировки в селение деревьев, предназначенных на постройку дома. Предполагалось, что даже доставка дровяного леса тонкими концами, а не комлями, вперед, может навлечь смерть на нарушителя и членов его семьи (Логинов, 2006 г, с. 220–221). Такие же последствия ожидались при возведении жилища на территории бывшего кладбища (Там же, с. 222). В работе автора, посвященной традиционно-бытовой культуре водлозеров, приведено большое количество примеров суеверных представлений о том, что духи низшей мифологии за нарушение строительных ритуалов и правил вселения в новый дом наказывают людей смертью (Там же, с. 219–223, 229–234).

Смертью, по местным поверьям, духи низшей мифологии наказывали за наиболее вопиющие нарушения правил отправления в путь и поведения в дороге (Там же, с. 203–217). Приведем пример времен Великой Отечественной войны. Одна старуха, отправляясь за морошкой, не захотела идти с молодыми девушками. Мол, «все ягоды из-под носа выхватают». Она заявила: «Пойду я, хоть к лешему. Хоть к черту на рога попаду, а ягод все равно наберу» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 133/96). Искали ее потом всем колхозом две недели, но не нашли. Лишь через два года обнаружили ее корзину и кости на болоте. Кости, по непонятной причине, хоронить не стали, а оставили лежать на берегу.

Лесной хозяин (леший) в народных представлениях водлозеров выступал как «праведный дух», наказывающий людей лишь за совершенные против него поступки и за серьезные нарушения неписаного крестьянского «мифологического устава» (Логинов, 1993 г). Считалось, что от лешего может прийти наказание, в числе прочего, в виде призора или смертоносной порчи. Приведем материал, касающийся лечения порчи от лешего. Последний раз ритуал исполнен был весной 2002 г. Больного человека вымазали тестом, затем тесто соскребли и испекли из него хлеб. Хлеб отнесли в лес и оставили на росстани, попросив у лешего «взять себе свое, а вернуть (имярек) здоровье» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 59). Призор от лешего лечили проще. Брали мох с нечетного паза избы, выходили на улицу и поджигали со словами: «На мое, возьми свое» (То же, л. 29).

Вера в реальность духов низшей мифологии иногда приводила к трагической гибели людей. Так, в годы Великой Отечественной войны две приезжие девушки были отправлены заготовлять хвою на подстилку скоту. Лодку они перегрузили, стали тонуть, когда выехали в озеро на крутые волны. Девушки звали на помощь, но ехавшие мимо водлозеры приняли их за двух «водяниц» и побоялись приблизиться, чтобы прийти на помощь. В результате обе девушки утонули (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 133/101). В те же годы в лесу заблудилась водлозерская девушка. Она самостоятельно вышла к берегу, попросилась в проплывающую мимо лодку, но ее не взяли, приняв за лешачиху. От отчаяния девушка скончалась на берегу, не дождавшись, когда за ней приедут родители, предупрежденные людьми с лодки, которая ее не подобрала (Там же, колл. 133/194).

В старину почти любую смерть на воде приписывали проискам водяных. В. Н. Харузина по этому поводу писала, что, по мнению водлозеров, смерть попа с Ильинского погоста наступила от того, что он пошел купаться в запретное послеполуденное время в праздник Ильина дня. Батюшку не спас даже священнический крест на шее (Харузина, 1890). По сообщению Н. Н. Харузина, соседи водлозеров настолько боялись водяных, что часто не оказывали помощи гибнувшим на воде людям (Харузин, 1894, с. 325). Водлозерам такое отношение к водяным было чуждо. В некоторых быличках повествуется, что они буквально с боем отбивали человека у «водяника» при попытке его утопить (Там же, колл. 73/227).

В наши дни все еще бытуют поверья, которые связывают смерть на воде с действиями царей водяных Водлозера. Считается, что работниками у водяных трудятся люди, погибшие на воде. Вечно в работниках у водяных им пребывать не положено, каждому через 40 лет требуется замена (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 492, л. 24). Считается, что намеченные водяными в работники люди, предчувствуя будущую судьбу, трудятся перед смертью исключительно усердно. Последними на памяти водлозеров в работники к водяным, как считается, попали Павел Земсков и Константин Белкин (Там же, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 126; д. 490, л. 70; д. 628, л. 109). Мать Земскова рассказывала автору, что предвестье о скорой гибели сына она получила загодя. Ей в просоночном состоянии привиделось, что в окно стучит волосатый мужчина с огромной, во весь оконный проем, головой. Земскова очень сожалела, что с испугу отделалась от появления перед ней водяного обычной для подобных ситуаций обереговой фразой: «Откуда пришел, туда и уходи!» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 70). Мать считала, что, будь она смелее, смогла бы предотвратить гибель сына. Перед гибелью Белкина (1997 г.) предвестье получила знахарка Л. Н. Сухова. Она утверждала, что ей якобы во сне явились утопленники и заявили, что «им в бригаду новый работник нужен» (АНПВ, № 2/73, л. 25). Оба молодых человека вскоре после полученных предвестий утонули, провалившись в полыньи на весеннем льду.

Заканчивая перечислять сюжеты о приписываемой водяным способности губить людей, следует привести местное предание, связанное с названием острова Девичий, расположенного в 800 метрах к северу от Ильинского погоста (Логинов, 2009а, с. 127). В глубокую старину, еще до прихода новгородцев, во избежание гибели на воде молодых и сильных мужчин местные жители раз в семь лет выбирали красивую водлозерскую девушку, чтобы отдать ее в жены водяному. Они наряжали ее как невесту и оставляли в ноябре перед замерзанием озера на указанном острове. Из озера якобы поднималась волна, смывавшая девушку в озеро, после чего люди никогда не находили на берегу ни ее тела, ни ее свадебных нарядов. Практику указанных жертвоприношений, согласно преданию, водлозеры прекратили, став христианами.

Преждевременную смерть, по представлениям водлозеров, могло повлечь несоблюдение ряда бытовых запретов. В частности, детям запрещалось после захода солнца смотреться в зеркало, когда в доме не горел свет (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 38). Увидеть себя ночью в зеркале означало навлечь на себя смерть. За чаепитием запрещалось наливать половину чашки чая. Считалось, что тот, кто так поступает, «ополовинивает» жизнь (Там же, л. 140). Исходя из подобных суеверий, доедали початый кусок хлеба, допивали чай («жизнь целее будет»). Бытовым предписанием, избавляющим младенцев от смерти, была у водлозеров, как и у всех русских, обязанность желать ребенку здоровья, когда он чихает. В старину говорили: «Будь здоров, ангельская душенька!»

Согласно народным поверьям, в воле умиравшей матери было забрать с собой дитя на тот свет. Рассказы на эту тему схожи: на вопрос свекрови, как быть с ребенком, мать отвечала: «А вы о нем не беспокойтесь. Я его заберу с собой» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 205 и др.). На следующий день совершенно здоровый ребенок якобы умирал, и его хоронили в одной могиле с матерью. Смерть в подобных случаях, по воззрениям водлозеров, рассматривалась как благо для ребенка – чтобы не жил сиротой, не был «лишним ртом» в чужой семье.

Преждевременная смерть иногда, как считалось, насылалась на людей за убийство лебедя – священной для северных русских птицы. Рассказывая об этом, водлозеры вспоминают Е. Г. Фадеева, самого известного охотника Водлозерья начала XX в. Говорят, что некий купец долго не мог найти охотника, который бы согласился выполнить его заказ на отстрел 12 лебедей, пух которых он хотел пустить на перину и подушки для приданого своей дочери. Фадеев выполнил заказ, думая, что грех убийства «святых птиц» падет на купца. Заработанные деньги не пошли впрок, так как время НЭПа закончилось, а на семью Фадеевых обрушились несчастья. Сначала издохла прекрасная выездная лошадь, заклеванная громадной стаей ворон, а через год умер и сам охотник (АНПВ, № 2/73, л. 24; АНПВ, № 1/85, л. 18; НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 61–62). Племянница Фадеева считала, что «нечистую» смерть ее мужа и трагическую гибель на воде ее сына тоже повлекло за собой совершение ее дядей убийства 12 лебедей (АНПВ, № 2/73, л. 25).

В середине 1980-х гг. сын учителя из Куганаволока подстрелил лебедя перед уходом в армию. Парень нормально отслужил свой срок солдатской службы, а когда ехал домой, его сбросили с поезда, и он погиб (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 15). Минимальным наказанием за убийство лебедей на Водлозере считалась гибель скота в хозяйстве охотника (То же, л. 15).

У русских смерть от массовых эпидемий воспринималась как результат наказания Богом за накопленные грехи, а массовая гибель мужчин в войнах – как испытания, «ниспосланные Богом» на весь русский народ.

Наверное, в наименьшей степени иррациональную причину водлозеры были склонны отыскивать в смерти своих земляков, погибавших во время боевых действий. Но суеверным приметам, предвещавшим начало войн, у них уделялось большое внимание. Так, губительных войн ожидали, когда много людей одновременно видели сны, в которых собирали морошку. Перед началом финской войны снились сны, в которых ее собирали пригоршнями, а перед Великой Отечественной войной – целыми корзинами (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 24–25).

Предвестья грядущей войны могли приходить и иным образом. Жители Калакунды вспоминают, как их колдуну Е. В. Никитину на рыбацком промысле привиделась черная туча, которая с ревом («ревя в ухлопье») налетела на Водлозеро и реку Илексу с запада. Колдун предупредил своих товарищей о начавшейся войне, но те ему не поверили, продолжили лов рыбы. Когда вернулись с промысла, мужчин уже ждали повестки, предписывающие явиться в военкомат (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 2). Тот же колдун, вернувшись с фронта израненным, на промысле увидел, как огромная зловещая туча с запада рассеялась. Он рассказал землякам о скором окончании войны и на этот раз уже не был ими осмеян. Предсказание его сбылось. Рассказы, в которых темная туча и грозная буря расценивались как приметы кровавой войны, записывались на Водлозере и другими исследователями (Русская народно-бытовая лирика, 1962, с. 513).

Начало войн часто предсказывалось неожиданно удачным ловом рыбы, если та попадалась на нехарактерных для лова участках озера либо в сезон, когда она обычно не ловилась. Причину видели в том, что водяные, зная о войне заранее, собирались в ополчение на иноземцев, чем приводили в смятение подчиненных им рыб. Например, зимой 1999 г. в Водлозере ловилось много сига. Старинная примета сбылась. Следующим летом начались события в Дагестане, переросшие в очередную войну в Чечне.

Здесь же, наверное, стоит указать, что о смерти солдат, воевавших на фронтах Великой Отечественной войны, водлозеры узнавали от местных магических специалистов еще до получения писем с театра военных действий. Чаще всего обращались к колдуну Кузьме Иудкину из деревни Пильмасозеро (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 15, 80, 153). Дед никому не отказывал. Он уходил в лес с «относом» (подарком) для «лесных хозяев», а через три дня еще раз ходил в лес, после чего сообщал, жив ли воин, сильно ли он изранен, ждать ли его домой или же надеяться уже не на что. Говорят, что предсказания его бывали очень точными, вплоть до дня и часа прибытия в родную деревню воина с фронта или получения от него письма. Точные предсказания о воинах, по воспоминаниям наших информантов, на Водлозере умели делать и ведуны с Охтомострова Марчихин и Базанов (АНПВ, № 1/85, л. 6), знахарка из Загорья Башкирова (АНПВ, № 2/73, л. 19, 25). Башкирова, приходя в дома женщин, чьи мужья воевали на фронтах, просила с ней не разговаривать, пока совершается обряд. Обряд состоял в том, что женщина подметала все комнаты «наоборот» (от порога), собирала мусор на лопатку, после чего разбрасывала его с лопатки обратно на пол и уходила в лес, оставив двери в избу открытыми (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 37). В качестве «относа» она оставляла «лесному хозяину» сырое куриное яйцо, взамен которого получала нужную информацию.

Подытоживая раздел, отметим, что, по воззрениям водлозеров, полностью прожить отпущенное Богом время на земле было непросто. Предполагалось, что полный жизненный цикл, завершавшийся естественной смертью, был уделом тех, кто жил по «заветам предков» и «заповедям Божьим», не наживая себе врагов среди родных, соседей и магических специалистов, не давая повода небесам, духам низшей мифологии и умершим покушаться на свою жизнь и здоровье.

 

2. Приметы и предвестья скорой смерти. Непосредственные приготовления к смерти

Круг предвестий скорой смерти, получаемых водлозерами в результате гаданий, частично уже представлен в описании молодежной мантической обрядности (см. раздел 4.3.). Суммируем ранее приведенные сведения.

Смерть предвещали в гаданиях символы смерти: дикий лес, крест, могила, гроб, обледенелая лучина, не загорающаяся от лучины в домашнем светце. Вещий жребий в гаданиях с петухом предвещал смерть, если птица клевала предметы, символизировавшие смерть, глину или мел. В гаданиях по вещим звукам смерти ждали, если слышались звуки, асоциирующиеся с изготовлением гроба, заупокойными молитвами и причитаниями. В гаданиях по псалтырю смерть пророчил выбор строчки, в которой речь шла о смерти или похоронах. Все эти гадания предсказывали смерть не далее, чем на год вперед.

Лучшими предсказателями смерти и способа, которым человек уйдет из жизни, считались цыгане (АНПВ, № 2/73, л. 24–25; НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 149).

В старину у водлозеров, жизнь которых тесно была связана с озером, предвестьем смерти считалось явление людям водяного. Ожидалось, что погибнет человек или домашнее животное. Появлялся водяной в антропоморфном или ином обличье, значения не имело. Народные рассказы на эту тему в изобилии представлены в сборнике «Былички Водлозерья» (Кузнецова, 1997, с. 23–25 и след.). Видения горестно причитывающих водяных или домовых всегда расценивались в качестве предвестий смерти. Если привидится водяник, ожидали, что в семье будет утопленник, если домовой, то обычный покойник (Там же, д. 404, л. 209).

Появление в деревне леших в образе человека тоже сулило смерть (Кузнецова, 1997, с. 65). «Нечистая» смерть ожидалась, если леший являлся в деревню в сопровождении черной собачки с серебряным ошейником (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 340, л. 39–40; ФА ИЯЛИ, № 3204/11). Встреча в осеннем лесу с лешим, в чем-то похожим на кого-либо из жителей деревни, предвещала смерть тому, на кого был похож леший (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл.73/195).

Считалось, что предвестье собственной скорой смерти человек получал, когда замечал какое-нибудь пугающее явление на кладбище или вблизи кладбища (То же, л. 16). Случайная встреча лицом к лицу с покойником на кладбище, по водлозерским поверьям, тоже иногда могла предвещать смерть (АНПВ, № 1/85, л. 16).

В доме о скорой смерти предупреждал вой домового из подполья (АВНП, № 1/85, л. 115–116). Как предвестье смерти обитателями дома расценивались и непонятного происхождения звуки ударов в стену. Напророчить смерть любому человеку, согласно поверьям, могли домовые духи, явившись к хозяевам в образе кота или кошки, которые наваливались на лицо спящего человека, отчего затруднялось дыхание. Их следовало спрашивать: «К худому или к хорошему?» На это якобы следовал ответ человеческим голосом (Там же, д. 404, л. 126).

Скорую смерть в семье пророчили сны, если снилось, что в конек на крыше дома кто-то вбивает гвозди (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 9). Если же мужу или жене снилось, что половина крыши их дома обвалилась, ожидали скорой смерти «второй половины» (второго из супругов). Также расценивался и сон, в котором ветром срывало крышу родного дома (Русская народно-бытовая лирика, 1962, с. 513–514). Если во сне умерший муж или отец звал женщину к себе (жить, варить пищу и т. п.), это тоже предвещало смерть. В этих случаях следовало смело возражать покойнику, давать ему самый решительный отпор (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 6).

А. И. Белая, в семье которой покончили с собой четверо мужчин, таких снов, по ее словам, насмотрелась с десяток. Она считала, что в этих снах ее бывший муж и сыновья склоняли ее к самоубийству. От наваждений этих женщина отделалась после несложного ритуала, проведенного по совету Л. Н. Суховой. Знахарка дала ей заговоренный хлеб, который та съела в три приема подряд за вечерним чаем (Там же, д. 490, л. 67).

Если снилось, что покойник построил новый длинный и тесный, как гроб, дом, ждали смерти того, для кого дом строился (Там же, д. 404, л. 209). Когда снилось, что человек, о котором давно не было никаких известий, отъезжает на лодке или на пароходе, это было знаком того, что он умер (То же, л. 209). Смерти ждали, если человек видел сон, что его уносит течение реки либо буря несет в открытое в озеро. Путь по воде, увиденный во сне, чаще всего расценивался как «путь на тот свет» (То же, л. 160). Избежать смерти считалось возможным, если человеку снилось, что он вырвался из потока и волн, добрался до берега. Тем не менее считалось, что угрожающая жизни ситуация произойдет в реальности, и к ней надо было готовиться.

Плохой приметой на Водлозере считается увидеть во сне Охтомостров. Скорее всего, это поверье возникло из-за аналогий со словом «охать» («Если увидишь сон про Охтомостров, охать потом придется»). Среди наших материалов есть запись о женщине, увидевшей во сне этот остров и вскоре получившей весть, что ее сына сбросили с восьмого этажа общежития в Ленинграде (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 40).

Несколько смертей сразу пророчили сны, в которых люди видели деревню Кевасалма, чьи улицы заполняли давно умершие люди (То же, л. 40–41). Сон, в котором покойник подметает полы и заявляет, что «будет ждать», означает смерть через полгода и более (То же, л. 58). Сон, в котором человек навещает своего супруга на том свете после полудня, означал у водлозеров, что смерть придет еще не скоро («Тут до двенадцати часов пускают, а с двенадцати выпускают» – То же, л. 58). Сон, в котором муж или жена видят, что умерший супруг на том свете уже обзавелся семьей, предвещает долгую жизнь (То же, л. 59–60). Единично записан рассказ о сне, в котором посланником смерти выступил «зэк» – заключенный, приказавший женщине собираться в путь. Наутро она узнала новость: ее муж умер в районной больнице Пудожа (Там же, д. 628, л. 21).

Видеть во сне покойника, который что-то ест, у водлозеров также было предвестьем смерти («тогда уж точно кого-то съест» – То ж е, л. 160). Сон же, в котором змея кусала человека, вполне мог пророчить ему смерть, хотя и не всегда (То же, л. 159). Сон о зубе, выпавшем с кровью, у водлозеров трактовался, как и у всех русских, в качестве предвестья смерти кровного родственника, а сон о зубе, выпавшем без крови, – смерти кого-нибудь из соседей по деревне (То же, л. 160).

Не все сны о мертвецах в поверьях водлозеров толковались как предвестья смерти. Видеть покойника, который в жизни был добрым человеком, а во сне дарил что-либо, считалось добрым предзнаменованием (То же, л. 160). Сон, в котором живого человека видели мертвым, не предвещал ничего плохого («еще поживет»), видеть могилу – «к спокойной жизни», кладбище – «к новому знакомству» (То же, л. 160–161).

Предвестья смерти, по воззрениям водлозеров, люди могли обнаруживать и в реальной жизни. Так, корни черемухи, проникшие под стены дома, якобы угрожали запустением жилища, включая смерть его обитателей (То же, л. 127). Сова, кричащая на крыше дома, пророчила смерть одному из обитателей дома (То же, л. 159). Верили, что лесная птица, ударяясь в окно, приносит плохую весть, возможно, о смерти близких родственников (Там же, д. 628, л. 10). Если лесная птица влетает в окно, разбив стекло, ждали самых скорых известий о смерти родственников (То же, л. 39). Если ласточки (птицы, якобы приносящие счастье людям) избегают селиться под крышей дома, ожидалось, что дом сгорит или обитатели его умрут (Там же, д. 490, л. 37). Ждали покойника в деревне, если собака выла, склонив морду к земле, а курица пыталась кричать, как петух. Чтобы избежать смерти, на собаку кричали: «Вой перед своей головой!» А курице сразу отсекали голову топором (То же, л. 37). Если кошка в избе ложилась в позе, напоминающей покойника со скрещенными на груди руками, ожидалось, что в доме будет покойник (ФА ИЯЛИ, № 3293/25).

К приметам, предвещающим смерть (а чаще распад семьи), водлозеры относили и случайное разбивание зеркала в жилище. В Водлозерье считалось, что омовения осколков чистой водой для полной нейтрализации негативного воздействия этого предвестья явно недостаточно. Водлозеры тщательно подметали пол, чтобы не осталось ни одного мельчайшего осколка, то и дело крестясь и чураясь. Потом выносили осколки из дома и закапывали их в землю. Полностью весь ритуал нейтрализации последствий разбившегося в доме зеркала водлозеры называют «отпятываньем смерти» (Там же, д. 628, л. 38–39).

У магических специалистов предвестьем смерти было внезапное падение их «колдовского» дерева. Колдун Корныша (Корнилий Карачев) с острова Пога при жизни часто говорил, что смерть его придет, когда его ель падет (Кузнецова, 1997, с. 119). Так и случилось. Перед смертью Ковалевой в Кеваселме, как говорят, тоже пала ель у часовни (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 53). Ель эта была «колдовским» деревом ее предков, а не ее личным. В деревне Луза колдун Манец собственноручно срубил свое «колдовское» дерево, после чего преставился через сутки (АВНП, № 2/82, л. 31–32).

Тяжело заболев или получив предвестье, пытались избежать смерти. Если причину болезни видели в том, что ее наслали покойники или духи низшей мифологии за какую-либо провинность перед ними, то исполнялся ритуал «прощания». Сам человек, а чаще замещающая его личность знахарка, в полночь отправлялся на кладбище или на иное место, где он оскорбил своим поведением духов-хозяев. На этом месте трижды громко выкрикивались слова прощения. Например, такие: «Вода-мать, небо-отец, лес праведный, простите меня, грешного человека, в чем я согрешила. Не заругалась ли я, не забранилась ли я, не одумала ли сама себя. Простите, дайте силы воли». Говорят слова три раза. После этого три раза кланяются. Ходят три ночи подряд, каждый раз около полуночи (АВНП, № 1/85, л. 20).

Самым отчаянным способом избавления от смерти на Водлозере считался ритуал протаскивания человека сквозь «земляные ворота». Для его исполнения в обрыве на краю реки или озера выкапывалось отверстие, через которое трижды протаскивали тело больного. Если после этого больной не шел быстро на поправку, считалось, что его уже ничто не спасет от смерти (Там же, д. 628, л. 16; АВНП, № 1/85, л. 6, 13 и др.). Близким по действенности к данному ритуалу считалось протягивание больного подо льдом с помощью веревки из одной проруби в другую. В качестве крайнего средства спасения от смерти младенцев применялось троекратное продевание больного сквозь отверстие, которое образовывалось на трехпоколенной свадебной скатерти, когда ее распарывали по шву (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 48).

Когда тяжелобольной человек долго не умирал, но и не шел на поправку, предпринимался специальный ритуал с целью узнать, умрет ли больной или выздоровеет. Он заключался в следующем: родственник или хороший сосед шел на чердак дома больного с топором в руке. Там он с размаху втыкал топор в коневое бревно, ближе к краю крыши (движение осуществлялось снизу вверх по дуге), произнося заклинание: «Батюшка сомец, дай который-ни конец!» Иногда добавляли: «Жить – так поправляйся, умереть – так умирай». Некоторые из водлозеров описанное действо ассоциировали с отсечением головы больного (АНВП, № 1/85, л. 13). Если топор, воткнувшись в бревно, под собственной тяжестью скоро падал вниз, ожидали скорой смерти. В противном случае ожидали, что больному придется еще долго мучиться (Там же, д. 404, л. 213; д. 628, л. 26; ФА ИЯЛИ, № 3292/24). Более редкий способ состоял в том, что с коневого бревна топором срубали три щепки, приговаривая: «Конек, молодёц, дай какой-нибудь конец!» В доме щепки бросали с небольшой высоты в сосуд с водой. Если хотя бы две стружки из трех тонули, то делали вывод, что больному не выжить. Если тонули все три стружки, ожидался скорый приход смерти (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1. д. 628, л. 26).

Чтобы определить, долго ли тяжелобольному человеку осталось жить, использовали такой способ. Ему сильно прижимали ноготь и наблюдали, быстро ли образовавшееся под ногтем белое пятно порозовеет. Если это происходило не сразу, судили, что больной «не жилец на этом свете» (То же).

О скором приближении смерти тяжелобольного судили по его внешнему виду. Если нос заметно заострялся и скашивался набок, то жить человеку оставалось менее суток (Там же, д. 628, л. 209). Состояние больного, напоминающее паралич, сопровождаемый мелкой дрожью, говорило о явном приближении смерти. Именно это состояние называли на Водлозере «предсмертным родимцем» (АВНП, № 1/85, л. 5). На больного накидывали старую рыболовную сеть или редкотканый мешок, под изголовье подкладывали икону или распятие, но надежды на выздоровление уже оставляли.

Приготовления к смерти в старину заключались в том, что к больному приглашали местного священника и созывали родственников, с которыми ему надлежало проститься. Священник должен был принять исповедь больного в прижизненных грехах, пока тот пребывал в твердой памяти, чтобы душа его смогла предстать пред Господом максимально очистившейся. Но даже исповедь, по представлениям водлозеров, освобождала человека далеко не от всех его грехов. Вор, например, как считалось, не мог пройти пред грозными очами Творца в веренице обычных грешников. Говорили: «Вор тише гада поплывет, поклониться Господу не сможет, так его придавят все вещи, которые он своровал за свою жизнь» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 48). Однако облегчение от исповеди при приближении смерти, как мыслилось водлозерам, давалось даже ворам. Не могли получить такого облегчения перед самой смертью колдуны, ведуны и «порчельники» – слишком уж долгим и тяжелым для умирающего был православный чин отречения от колдовства.

Сбор родственников у смертного ложа больного облегчить смерть не помогал, но давал возможность попрощаться, выслушать последнюю волю умирающего. При этом обычно звучали уточнения, кому и что достанется после смерти из его личного имущества, какой образок положить в гроб, что раздать людям «на помин души» (Там же, д. 404, л. 212).

В последние часы жизни человек нередко впадал в такое состояние, что ему казалось, что он видит ранее умерших родственников. Пользуясь этим, собравшиеся у смертного ложа, как это принято было у крестьян, передавали через него приветы уже ушедшим из жизни знакомым и родственникам.

Для облегчения ухода из жизни человека с кровати обычно перекладывали на подстилку из соломы на пол, ногами к выходу (ФА ИЯЛИ, № 3295/23). Говорили, что «на перине грехи плохо прощаются». Рациональной причиной облегчения предсмертных страданий была относительная прохлада на полу избы.

Иногда умирающие просили пересыпать их тело холодным песком, что дополнительно снижало температуру (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 57).

В старину практически всегда водлозеры ставили у изголовья умирающего икону или распятие, читали над ним «Символ веры» и другие молитвы. Наиболее действенной силой у крестьян наделялся в этом отношении псалом 90-й (АВНП, № 1/85, л. 6). В наши дни читают любые молитвы, если знают.

Почти языческим выглядит на Водлозере способ облегчения смерти, к которому прибегают люди, не верящие в Бога («еретики», «ерепки») и не знающие ни одной молитвы: они кладут к иконам мелкие деньги (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 28). У изголовья умирающего, рядом с иконой водлозеры раньше ставили сосуд с водой. Считалось, что душа, отойдя из тела, должна в ней ополоснуться (ФА ИЯЛИ, № 3297/31). Если для облегчения смерти приглашали знахаря, он мог предложить умирающему человеку собрать все силы и сделать сильный выдох в эту воду. Иногда это помогало (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 133/204).

Самым распространенным народным способом облегчения кончины было поминание умирающего кем-либо из родственников, как говорили, «на говенной куче». Для исполнения такого действа следовало пойти в туалет и, справляя малую или большую нужду, произнести три раза: «Прости, Господи, раба божьего имярека и царя Давида за доброту его и скромность» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 27).

По мнению водлозеров, самое глупое, что мог совершить человек при первых признаках остановки дыхания, – очень громко закричать от страха за жизнь безнадежного больного. Думали, что смерть могла «испугаться» этого крика, после чего переход в мир иной и предсмертные мучения растягивались еще на одну-две недели (Там же, колл. 73/283). Исповедание священником, прочтение специальных молитв, перекладывание умирающего на пол и «поминание на говенной куче» считались на Водлозере вполне достаточными мерами, чтобы облегчить переход обычного (умеренно грешного) человека в мир иной.

Дополнительные меры облегчения смерти применялись в отношении магических специалистов, не передавших свои тайные знания восприемникам или не успевших «засечь» их в дерево, камень или землю (см. выше). На Водлозере отмечены две народные точки зрения по поводу тяжелых и длительных (от трех дней до двух недель) предсмертных мучений колдунов. Согласно первой, колдуны «прогневили Бога, вот он им и умереть не дает», согласно второй, «черти колдунам умереть не дают» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 210, 213).

Для облегчения ухода из жизни магических специалистов практиковался ритуал, связанный с рассыпанием заговоренного пепла или песка на полу рядом с умирающим (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 213; д. 628, л. 57). Погостровский колдун Корныша не раз говаривал: «Пока черти пепел по пепелине соберут, и смерть моя придет» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 133/86). Рядом с телом умирающего колдуна водлозеры иногда клали осиновое полено, чтобы оно «впитало его злую силу» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 213). В лавку, на которой лежал колдун, снизу втыкали топор или нож, колдуньям – ножницы. При этом говорили: «Господи Микола Милостивый, за что ты его мучаешь? Батюшка Микола Милостивый, дай ты ему (ей) скорой смерти» (Там же, д. 628, л. 75). Считалось, что облегчение в смерти (но не спасение от адских мучений на том свете) колдунам давалось небесами только молитвами за грешника самого милостивого из святых крестьянских заступников – святого Николая.

В крышу дома колдуна для облегчения его смерти забивали зуб бороны суковатки (То же, л. 17). В деревне Келкозеро еще в начале нашего века стоял один дом, в стрехе крыши которого торчал зуб от бороны.

Применялись также способы, связанные с выниманием половиц из пола и потолочин от потолка. Знаменитый водлозерский колдун Колец был уверен, что облегчит одним из этих способов себе кончину, когда посылал сына выворачивать «три ости» (потолочины) с крыши (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 133/86). Но и это ему не помогло, как не помогло и самое крайнее средство облегчения смерти колдуна – забивание в задний проход осинового клинышка (АВНП, № 2/73, л. 26).

Люди, подобные Колецу, часто пытались облегчить свою участь обманом. Считалось, что для этого достаточно было протянуть невинному человеку руку и сказать: «Возьми!» Если тот, ничего не подозревая, пытался взять нечто, будто бы зажатое в пустом кулаке колдуна, все грехи и колдовской «дар» переходили к нему, обрекая его невинную душу на погибель в аду. Родные Колеца не попались на эту уловку. Обрядность по переводу Колеца из мира живых в мир мертвых не достигла своей цели. Не дождавшись смерти колдуна в течение двух недель (боялись заполучить его колдовской «дар» настолько, что даже воды не подавали), хоронить Колеца на кладбище родственники повезли, когда тот еще был жив.

Следует заметить, что некоторые колдуны и ведуны у водлозеров перед смертью обнаруживали огромную силу духа. Так, ведун В. В. Буйнов со среднего течения Илексы настолько не хотел, чтобы его магическая сила досталась невестке (злой и завистливой женщине), что, невзирая на все ее уговоры, не сделал этого. Страшно страдая перед смертью, он продолжал твердить: «Лучше сам лютой смертью перемучаюсь, но тебе (дальше следовала ненормативная лексика) не отдам!» (Там же, д. 627, л. 18).

В целом обманные способы передачи «черных» магических знаний для водлозеров не очень характерны. Известен лишь один пример того, как магическая специалистка (не водлозерка по рождению) взяла в преемники личность, не способную сделать самостоятельно разумный выбор. Она пришла в один из самых красивых старинных домов Куганаволока, закрылась с «больной на голову» девочкой-подростком в ее комнате на шесть часов, после чего ушла вполне довольная. Девочка же, восприняв магические знания, говорят, потеряла рассудок (Там же, л. 0; д. 707, л. 41).

На мифо-ритуальном уровне незримый конфликт между сообществом людей и смертью представлялся вечным и неизбежным, и каждый человек в этом противостоянии обрекался на поражение. Несмотря на наличие в традиционной культуре ритуалов порчи, призванной отправить человека «на тот свет», абсолютное большинство ритуалов жизненного цикла человека были направлены на охрану жизни, на реализацию насущных потребностей. На этапе перехода человека от жизни к смерти направленность ритуалов изменяла свою векторность ради облегчения этого перехода.

 

3. Обряды и обычаи, связанные с кончиной человека и сборами усопшего в последний путь

С момента смерти и до 40-го дня умершего в Водлозерье называли «усопшим». Крестьяне считали, что усопший либо его душа, находящаяся поблизости от тела, все видит, понимает и даже обладает способностью воздействовать на живых. «Двойственное состояние» умершего, по «теории перехода» А. ван Геннепа, говорило о пребывании его в «пороговой» (лиминальной) фазе, предшествующей окончательному уходу из мира живых людей. Вступление в «пороговую» стадию определялось фактом смерти. Для утопленников факт смерти устанавливать не требовалось, но для исполнения погребально-поминальных обрядов надо было найти мертвое тело.

Люди, видевшие, как кто-то тонет, по возможности, пытались достать человека, сделать ему искусственное дыхание. Иногда это получалось, но часто – нет. Если человек тонул в реке, тело сносило вниз по течению. Под водой тело обычно задерживалось в глубоких ямах и водоворотах. На этом строился магический способ поиска утопленника в реке. Для его исполнения в горшок или чугун насыпали тлеющих углей, сверху рассыпали церковный ладан и пускали сосуд плыть по течению с того места, где человек ушел под воду. Иногда в горшке отправляли плыть распятие и зажженную церковную свечу. Надеялись, что над обычными водоворотами горшок проплывет, а над мертвым телом остановится, начнет плавать кругами (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 5–6, 15). Там, где это происходило, дно обшаривали баграми. Даже если ритуальный способ поиска утопленника не помогал, летом тело через три-четыре дня всплывало. На Водлозере с его бурными волнами и подводными течениями данный способ не применялся. Горшок часто заливала волна, он быстро терялся из вида, да и рациональная сторона магического приема в озере не срабатывала.

В озере, если известно было, где примерно человек утонул, старались как можно быстрей обловить дно неводом (в наши дни – крылом от невода ставника – То же, л. 81). Если мероприятие успеха не имело, надеялись, что через три-четыре дня к месту, где находится тело, слетятся чайки, их заметят рыбаки и сообщат родственникам или выловят утопленника из воды. Тело человека, погибшего в результате преступления, часто не всплывало, поскольку убийцы привязывали к нему груз. Такое случилось в деревне Теребовская (западная часть Пудожья) с сыном известной знахарки, уроженки Водлозерья В. А. Куроптевой. 12 дней поиска не дали результатов. Тогда знахарка положила под подушку апокриф «Сон пресвятой Богородицы» и попросила Матерь Божью явить ей вещий сон. Во сне она увидела подробности гибели сына. На следующее утро тело было поднято (Там же, л. 6–7).

Обращение с просьбами к Пресвятой Богородице или Варваре Великомученице было и остается одной из надежд водлозерских женщин в поисках тел сыновей и мужей при гибели их в Водлозере. Слова звучат примерно так: «Варвара Великомученица (вариант – Пресвятая Богородица), помоги! Взяла, вода матушка, живым, так ты верни мне его, хотя бы мертвым» (ФА ИЯЛИ, № 10). Прося о помощи, водлозеры обещают в качестве завета посещение часовни и подарок деньгами или домашней иконой в посвященную Богородице (в деревне Маткалахта) или Варваре (в деревне Вама) часовню. Если молитвенная просьба «исполняется», а часовни в деревне уже нет, икону вешают на ближайшее дерево от места, где часовня находилась.

Помнят на Водлозере и более архаичный ритуал. Мать, потерявшая сына в озере, кланяясь волнам и бросая в воду нечетное число монет, произносит: «Водяная царица! Ты в воде мать. И я мать. Верни, выбрось на берег тело мертвое раба Божьего имярека» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 46).

Столь же архаичным является прием прямого обращения родительницы или жены к духу утонувшего с просьбой явиться в полночь во сне и указать, где следует искать его останки (Там же, д. 404, л. 210). Не исполняют ритуалов поиска, если человек тонет в районе деревни Коскосалма. Там тела утопленников выбрасывает на берег всегда у одного и того же камня, «словно он заговоренный» (Там же, д. 628, л. 158). Но, скорее всего, происходит это в силу специфики местных подводных течений.

Если мертвое тело замечают случайные люди, его привязывают веревкой к вбитому в дно колу или к заброшенному в воду якорю, чтобы не унесло течением. Извлекали разложившееся тело родственники утопленника. Его клали на дно лодки, застеленное травой и ветками. По приближению лодки, за борта которой выступали ветки, родственники еще издалека узнавали, что утонувший найден и его везут в деревню. С этого момента начинали причитывать «мертвецким» голосом (АВНП, № 2/73, л. 25). Впрочем, слишком сильно горевать не полагалось. В назидание об этом обычно на Водлозере рассказывают притчу, что к особо сильно горевавшей по сыну женщине во сне явилась Богородица и сказала ей: «Ты горюешь по одному сыну, а я оплакиваю миллионы. Но ты вопишь так громко, что твои вопли заглушают мои моления о спасении душ умерших перед Господом нашим Богом» (То же, л. 27). Найденное тело утопленника, пролежавшего в воде в летнее время более суток, в дом никогда не заносили, а клали в бане до дня похорон. Там погибшего обряжали и укладывали в гроб.

В старину любой житель Водлозерья, несмотря на его семейный и общественный статус, перед смертью оказывался под присмотром родственников и соседей. В наши дни, когда большинство водлозеров живут в урбанизированном поселке, семейные и соседские связи ослабли. Это приводит иногда к случаям, которые нельзя назвать иначе, как вопиющими.

Так, в Куганаволоке несколько лет назад шестидесятилетний мужчина, скончавшись, пролежал в своем доме полгода, и никто не поинтересовался, где он и жив ли. Дверь снаружи была завязана на проволочку, а раз так – значит, куда-то ушел. Родную тетку проведать племянника заставили частые сны, в которых он просил навестить его (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 491, л. 69). Экспертиза признаков насильственной смерти не обнаружила. Но ведь кто-то из сельчан видел его уже мертвым или лежащим при смерти, раз проволока на двери была завязана! Во втором случае одинокий старик две недели лежал мертвым в своем доме. Люди в деревне знали об этом, но никто не хотел на себя брать инициативу по фиксации факта смерти и организации похорон. Так что народная пословица «Умру, так закопают, мертвым лежать не оставят», в наши дни уже не всегда оправдывается.

К смерти уважаемых людей в Водлозерье совсем иное отношение. Яркий контраст сказанному – проводы в последний путь упоминавшегося выше Константина Белкина, за гробом которого шли практически все жители деревни (Там же, д. 491, л. 25).

В норме акт смерти в конце XIX – начале XX в. полагалось устанавливать священнику по наличию или отсутствию запотевания от дыхания на зеркальце. Он же записывал причину смерти в метрические книги. Однако в отдаленные деревни Водлозерья священники добраться часто не могли ни для установления смерти, ни для отпевания умерших (ФА ИЯЛИ, № 3296/16). Поэтому метрики часто оформлялись задним числом, а причина смерти записывалась со слов крестьян. В случаях летаргической смерти могли похоронить и живого человека. Те из водлозеров, которым довелось побывать в летаргическом состоянии, отказывались рассказывать о своих видениях (мол, им это категорически запрещено), но иногда сообщали полученные в это время «заветы того света» для живых. Приведем запись о заветах такого рода полностью: «В воскресенье иголки в руки не бери (запрет на шитье – прим. автора), помело в озере не мочи (предметом, связанным с печью, наносится страшная обида водяному – прим. автора), некатаного белья мужу после бани не давай» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, колл. 133/25). Женщина, благодаря которой была сделана запись, в состоянии летаргического сна была приготовлена к погребению и осталась жива только потому, что ее привезли для отпевания на погост, где священник определил отсутствие факта смерти.

С установлением факта смерти исполнялись строго обязательные в таких случаях обрядовые действия. Покойника осеняли крестным знамением, утирали ему последнюю слезу, закрывали глаза через тряпочку безымянными пальцами, накидывали тряпицу на рот, после чего оставляли тело на полтора-два часа остывать. Сразу отправляли посыльных к родственникам и тем, кто должен был омыть и обрядить мертвое тело. Каждому взрослому при встрече объявляли, что раб Божий имярек преставился. Дом приводился в надлежащий вид: часы с маятником останавливали, зеркала и отражающие предметы накрывали темной тканью (чтобы не произошло отражения умершего, что, по народным поверьям, могло повлечь еще одну смерть в доме), фотографии усопшего со стен убирались, занавески на окнах в красном углу задергивались (ФА ИЯЛИ, № 3295/25). Последнее служило знаком для сельчан пребывания в доме покойного. Трубы в печах открывались и должны были оставаться открытыми, пока усопший находился в доме.

С момента смерти и до завершения похорон здороваться за руку в доме усопшего не полагалось (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 214). Первой в дом усопшего в старину приходила плачея, чтобы причитать каждому, кто входил в избу. Затем приходили родственники, собирались старухи из соседних домов, знающие все тонкости похоронного обряда. Без их совета обычно не начиналось ни одно новое действо в доме усопшего.

В первую очередь проводились омовение и обряжение усопшего. Воду для омовения грели на загнетке, чтобы не топить печь. В воде, чтобы она приняла очистительные свойства, замачивали веточки можжевельника (ФА ИЯЛИ, № 3293/10; 3297/31). Можжевельник («фереса») у водлозеров считался священным кустарником. Омовение мертвого тела происходило на полу в большом углу на соломенной подстилке, застеленной чистой материей. На нее усопшего клали головой под образа, а ногами к двери. Так как ныне соломы нет, используют в качестве подстилки одну простыню. В старину умерших мужчин полагалось мыть только мужчинам, а женщин – женщинам. При этом не допускали к мытью и обряжению людей со степенью кровного родства ближе двоюродного (ФА ИЯЛИ, № 3295/9; № 3297/31). Отчасти эти предписания сохранились и поныне. Женщины моют мужчин только в том случае, если смелости на это у мужчин не хватает. В наши дни родным дозволяется поливать покойного водой из ковшика, но мыть мылом и тряпочкой должны чужие (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 491, л. 73). К омовению усопшего привлекались те, кого усопший просил в прижизненном наказе. Считалось, что за неисполнение наказа покойник способен причинить болезнь, а иногда и смерть близким, нарушившим его волю, а также непосредственным участникам омовения (Там же, л. 72).

В связи с этим и в наши дни среди участников омовения принято загадывать на ночь, произнося фразу: «Если ты недовольна, то покажись во сне». Если усопший не приснится в первые три ночи, считается, что он или она остались довольны. Недовольный покойник, по поверьям водлозеров, снится чуть ли не каждую ночь до 40-го дня.

Из сказанного выше следует, что водлозеры допускали высокую вероятность возникновения очень опасного для живых иррационального конфликта усопшего с живыми людьми. Инициатором его мог быть только покойник, в воле которого якобы было наказать болезнью и даже смертью буквально каждого, кто нарушал его прижизненные наказы. Забегая вперед, отметим, что правом наказывать или не наказывать живых, по представлениям русских Водлозерья, усопший обладал по поводу буквально каждого отступившего от традиционных норм подготовки и проведения похорон.

Детям и молодым людям при омовении присутствовать запрещалось. Одежду на мертвом теле разрывали руками. Ныне разрешено делать короткие надрезы ножницами. Если покойный мужчина был одет в брюки, то только брюки дозволялось снимать, не разрывая по швам. В омовении мертвого тела участвовали как минимум два человека. Один поливал тело водой из ковшика, второй мылом намыливал его от головы к ногам, потом в том же порядке белой тряпочкой смывал к ногам мыльную пену и грязь. Движения мылом и тряпкой «снизу вверх» (в сторону головы) запрещались, иначе, считалось, «еще одного покойника намоют» (ФА ИЯЛИ, № 3293/16). Во время мытья с усопшим говорили о происходящем действе, как с живым. Воду с пола собирали половой тряпкой в шайку и на время убирали в кладовку или в подполье. Она потом использовалась для «заливания следа покойнику». Место, где мыли усопшего, убрав подстилку, промывали чистой водой, вытирали насухо. Подстилку, солому, одежду с мертвого тела, расческу и половую тряпку, а также стружки от гроба водлозеры сжигали неподалеку от озера. Путь по воде, видимо, осмысливался когда-то как путь в загробный мир. В наши дни некоторые водлозеры жгут все это на своей усадьбе. Мыло принято было закапывать в землю, хотя на практике это правило иногда нарушалось, мыло припрятывалось для лечения нарывов и небольших опухолей, а также применения в тайной магии. Белую тряпочку, использованную при омовении, либо сжигали у воды, либо клали в гроб в ноги усопшего. Большинство старинных правил омовения мертвого тела исполняется и в наши дни.

Обряжение мертвого тела (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 218; д. 491, л. 73–74) стариков и старух происходило в соответствии с прижизненными заветами в заранее заготовленные смертные одежды (см. выше). Молодых одевали согласно полу и возрасту в любые приличные одежды, имевшиеся в доме. Одевать усопшего в подаренные кем-либо вещи категорически запрещалось. Предстать на том свете перед Богом и умершими предками надлежало, видимо, только в заработанных праведным трудом одеждах. Холостых парней и девушек одевали в праздничные одежды, словно женихов и невест. По данным В. В. Сурво, незамужнюю девушку в старину водлозеры обряжали в подвенечный наряд, а вышитые к свадьбе полотенца и прочие рукоделия разворачивали и развешивали на веревках у ее могилы, когда хоронили (Там же, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 30). На головы замужних женщин повязывали два платка, на головы незамужних девушек – сложенную в ленту косынку. В руки девушке вкладывали полотенце с вышитыми концами, предназначавшееся при жизни в подарок жениху или его родне на свадьбу. Если смерть происходила зимой, то мужчинам при перекладывании в гроб клали не картуз, а зимнюю шапку. Теплыми вещами зимой могли дополнить одежду и женщинам. Во время обряжения мертвого тела, как и при омовении, усопшего просили не сопротивляться, поддаться, согнуть руку, сесть на лавку и т. д.

Закончив обряжение, усопшего укладывали на смертную лавку вдоль боковой стены избы, головой под образа. В качестве угощения ему ставили чашку с чаем и кусочком выпечки на блюдце на табурет у изголовья. Пока тело не «задеревенеет», руки усопшего связывали тонкой веревочкой или маленьким пояском, чтобы они удерживались на груди в скрещенном положении. Правая ладонь должна была пребывать поверх левой до момента вкладывания в нее «заупокойной» молитвы. Опасались, что если руки покойника раскроются, пока он находится в избе, это может повлечь за собой еще одну смерть. Из металлических вещей на теле усопшего допускалось только наличие нательного крестика на суровой нитке. В жаркую погоду с целью лучшего сохранения тела за уши покойного клали сырые куриные яйца. С теми, кто обмывал и обряжал тело, в старину деньгами не рассчитывались. Поили чаем с выпечкой, давали по полотенцу, платку, повседневному повойнику или какому-нибудь иному недорогому подарку из текстиля. От предметов, изготовленных из других материалов, лучше было отказаться. З. И. Ерохова из Кевасалмы как-то взяла за обмывание фаянсовую чашку. Была не рада потом: каждую ночь посуда в посуднике бренчала, как будто ее кто-то перебирает. Наваждение, по словам Ероховой, закончилось лишь после того, как чашка была отнесена на кладбище и оставлена на могиле умершей вместе с поминальным приношением (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 164–165). В наши дни за омовение мертвого тела могут дать небольшую сумму денег.

 

4. Дневные и ночные бдения над мертвым телом и прочие приготовления к похоронам

Остаток дня и первую ночь после омовения и обряжения усопший находился на неподвижной лавке. Клали его всегда на «смертную» лавку вдоль боковой стены, опять же головой под образа, а ногами к выходу.

Изготовлением гроба («домовины», в причитаниях – «домика») родственники не занимались. Делали его соседи и знакомые из сухой сосновой доски по мерке из обычной нитки. До революции моды красить гроб красной краской или оббивать кумачом не было. Гроб был естественного цвета дерева. Теперь его оббивают сверху черным или красным ситцем, а изнутри выстилают белым коленкором. В старину дно гроба застилали слоем сухих листьев с веников, такими же листьями набивали подушку для изголовья. Ныне очень часто используют вату.

Колдунам, много нагрешившим при жизни, как говорят водлозеры, гроб не подходил. Их тела настолько скрючивало в момент смерти, что попытки расправить члены посредством поливания горячей водой к успеху не приводили. В подобных случаях для погребения усопшего сколачивался длинный и высокий ящик (ФА ИЯЛИ, № 3297/13).

Тело в гроб перекладывали на второй или третий день. Только последнюю ночь усопший обязательно должен был провести в гробу. Для этого гроб в избе ставили на стол, наискосок от входа, изголовьем под иконы. После перекладывания тела в гроб в руки усопшего вкладывали купленную в церкви «заупокойную» молитву, именуемую в народе «пропуском». Верхняя часть от «пропуска» с молитвой Иоанна Богослова, по русской православной традиции, отрезалась и накладывалась в виде венца на лоб. Нижняя часть «пропуска» с текстом псалма 90-го вкладывалась в правую ладонь усопшего так, чтобы правая рука накрывалась левой рукою. В старину считалось, что без церковного «пропуска» «на тот свет не пускают». В период, когда священников на Водлозере не было, покупка такой молитвы представляла большую сложность. Отпевание же тел стариков и старух, а также намаливание «отпетой земли», необходимой для похорон, нередко совершалось самими водлозерами. Тексты молитв, которыми пользовались водлозеры для отпевания, несколько отличались от канонических. Такими они выглядят, по крайней мере, в небольшой книжечке, хранящейся в Музее крестьянского быта Водлозерья в Куганаволоке. Документ этот пока не атрибутирован, и точную ссылку на него автор сделать не имеет возможности.

Каждый, кто входил в дом усопшего, должен был первым делом перекрестить глаза, подойти к усопшему, поклониться и сказать: «Успокой, Господи» (ФА ИЯЛИ, № 3297/31). Затем полагалось обмахнуть усопшего носовым платком, как бы вытереть слезы. Фраза «Прости меня, имярек, а тебя Бог простит» в Водлозерье звучала намного реже, чем обычное «Успокой, Господи» (Там же, д. 404, л. 216–217; д. 491, л. 74). В том и другом варианте приветствия родного усопшего требовалось поцеловать его в лоб. Только после этого можно было кивком головы поприветствовать людей, присутствующих в избе, и присоединиться к ним. К вечеру народ расходился, на ночь оставались близкие родственники и старухи-соседки, знающие молитвы. Если за день пол оказывался сильно затоптанным, то его мыли так, чтобы мокрая тряпка по полу двигалась только в сторону выхода. Лицо усопшего на ночь закрывали саваном (теперь его заменяет тюль). Тело в одиночестве не оставляли, кто-нибудь при нем ночью бодрствовал. Над телом пожилых усопших даже в советский период читались молитвы. В перерывах вспоминали усопшего добрым словом. Некоторые водлозеры полагали, что усопший, пребывая в гробу, не только все слышит, но и видит (Там же, д. 404, л. 219). Поэтому следили, чтобы глаза усопшего не открылись. Если такое происходило, веки усопшему снова закрывались, на них накладывались медные пятаки, «чтобы он не присмотрел себе товарища» из числа окружающих. Как и у всех православных русских, предполагалось, что душа способна наблюдать за происходящим на земле до 40-го дня, хотя и с некоторыми перерывами (см. ниже). Нарушение живыми традиционных норм похоронно-поминальной обрядности считалось опасным в течение всего этого срока.

Во время ночных бдений над телом усопшего сидеть нога на ногу и качать ногой под столом запрещалось. Считалось, что человек берет на себя грех тем, что тешит, качая на ноге под столом, души предков, тоже собравшихся на ночные бдения (Там же, д. 628, л. 56).

Если в прижизненных заветах содержалась просьба исполнить над усопшим какую-либо его любимую песню, старушки исполняли завет. Большую любительницу петь Холодную даже в гроб опускали под ее любимую песню «На нем рубашка голубая» (ФА ИЯЛИ, № 3297/31). Традицию развлекать усопшего веселыми разговорами, песнями, а иногда и музыкой у русских Обонежья принято возводить к влиянию похоронно-погребальных традиций вепсского народа (Сурхаско, 1985, с. 72; Строгальщикова, 1986, с. 81). Радио, проведенное в советское время почти во все деревни Водлозерья, при усопшем слушать не полагалось (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 338, л. 27).

Во время ночных бдений возникали разговоры о том, кому и что достанется из имущества умершего. Когда речь шла о лицах, не обладавших имущественными правами, дальше мелких разногласий дело не заходило. Не спорили много и при усопшем, который был главой семьи, поскольку в старину имелись четкие правила наследования. Не обходилось без конфликтов при ночных бдениях в ситуации, когда умирала замужняя женщина, у которой не было детей или ее дети еще не достигли брачного возраста. Почти все личное имущество такой женщины считалось принадлежавшим семье, из которой ее брали замуж. При этом могла возникнуть такая ситуация, что малолетним детям женщины вообще ничего не причиталось.

Вопиющий случай произошел в Куганаволоке совсем недавно, когда умерла одинокая женщина, проработавшая всю жизнь в торговле. На мебель, ковры, посуду и другое ее имущество стало претендовать сразу много родственников, собравшихся на ночное бдение у мертвого тела. Договориться друг с дружкой не смогли, начали ссориться, силой отнимать друг у друга вещи и растаскивать по домам. Прежде чем наступил рассвет, в доме остались одни лишь обои и усопшая на столе в гробу (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 678, л. 12–13). А ведь до истечения 40-го дня у водлозеров вообще ничего, кроме полотенец и платков, на которых опускался гроб в могилу, отдавать из дома умершего не полагалось. Нельзя было менять интерьер, переклеивать обои, «чтобы душа, возвращаясь с кладбища в свой дом, могла узнавать родное жилище». Случай тот поразил всю деревню. Да и сами участники события, надо думать, изумились своему поведению не меньше, но дело уже было сделано.

В старину последнюю ночь усопший иногда проводил в гробу в деревенской часовне (Там же, д. 404, л. 218–219). В этом случае обрядность в канун и в день похорон развивалась по иному сценарию, чем обычно.

 

5. День похорон

Хоронить усопшего в Водлозерье принято было на третий день или через три дня после смерти (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 219–219а). В сл у чаях, когда имелся завет хоронить на погосте, а смерть заставала во время ледохода или ледостава, мертвое тело в часовне могло пребывать до двух недель. В наше время, если тело доставляется из пудожского морга после экспертиз и праздников, похороны могут состояться и через девять суток после дня смерти. В дом в таких случаях гроб не заносят, прощание с родным домом усопшему устраивают напротив родных окон.

На похороны в дом усопшего народ собирался с утра. Приглашать никого специально не требовалось, приходил, кто хотел. Каждый приходящий приносил с собой продукты или готовую выпечку для похоронной тризны. Люди между собой договаривались, кто и чем будет помогать. Сельчане обычно вызывались готовить еду, прибирать дом после выноса тела под руководством одного из родственников усопшего. Собирать усопшего в последний путь начинали загодя. В гроб складывали огарки недогоревших свечей, мелкие вещи (например, очки, трубку, табак, папиросы), если считали, что они пригодятся усопшему на том свете. Любителям выпить сбоку в гроб клали шкалик водки. Мастеровым людям могли положить набор инструментов, хотя перегружать гроб вещами все же не рекомендовалось. Если был завет положить теплую одежду, то исполнялось и это желание усопшего. Целительнице Е. И. Ероховой, выходцу из водлозерской деревни Кевасалма (умерла в Пудоже), пациенты перед выносом тела из квартиры накидали в гроб приличную сумму денег, чтобы «слова» ее действовали и после смерти (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 148, 161). На Водлозере подобной традиции не замечено.

Перед выносом тела, которое производили с расчетом, чтобы похоронить умершего сразу после полудня, старухи начинали очень громко причитывать (ФА ИЯЛИ, № 3295/9). Начало причитаний у всех причитальщиц выстраивалось по единому образцу: «Ты сестрица (мама, дяина и т. п.) моя милая, ты куда справилась да наладилась в невозвратную дороженьку…» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 34: ФА ИЯЛИ, № 3295/23). Многие плакали. Кто-нибудь обязательно следил, чтобы слезы родных не падали в гроб. По поверьям водлозеров, от упавшей слезы на теле покойника «потом дырка бывает», «ему там плохо бывает» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 219–220). После завершения причитаний в гроб клали деревянную иконку, лицо усопшего закрывали. Живые цветы, приносимые на похороны, из гроба удалялись (хотя могли это сделать и на кладбище). Приносить цветы усопшему – на Водлозере достаточно поздний обычай, но объяснение необходимости вынимать цветы из гроба дается вполне традиционное: «Живое с мертвым не хоронят». Опасаются, что это может привести к недороду на огороде, плохому сенокосу, бескормице скота (То же, л. 219а). Примерно так же карелы объясняли древний запрет класть в гроб вещи, изготовленные из шерсти.

Выносили гроб соседи, всегда ногами вперед. В наши дни, когда в коммунальных домах бывают очень узкие проходы, гроб разрешено выносить не через порог, а через окно. Как только гроб поднимали, кто-нибудь из родственников на пол, где стоял гроб, с грохотом бросал кочергу, «чтобы спугнуть душу с места». В момент выноса кто-нибудь из родственников усопшего произносил фразу: «Пошла дорога дальняя, не воротится домой». Иногда слова звучали как заклинание: «Ушел, так и надо. Больше домой не приходи!» (Там же, д. 491, л. 74). Как только гроб оказывался в сенях, «обратный путь» заливался водой, в которой было обмыто мертвое тело, на пол и стены дополнительно брызгали водой, настоянной на можжевельнике. Все жилое помещение с целью ритуального очищения начинали окуривать дымом церковного ладана или горящего можжевельника. Путь перед гробом застилали еловым лапником. Во время выноса тела колдуна, как говорят водлозеры, на чердаке дома иногда раздавался сильный грохот, но подниматься на чердак и смотреть, в чем дело, никто не отваживался (Там же, д. 491, л. 25).

Вынесенный из дома гроб ставили на табуреты против окон минут на 20, не более, «чтобы умерший простился с родным домом». Эту возможность в наши дни предоставляют усопшим, доставленным из пудожского морга, и при этом обязательно фотографируются у гроба. В старину в маленьких деревнях гроб до околицы или до лодки, из уважения к умершему, транспортировали «носком», т. е. на руках, подложив под него пару жердей в качестве носилок. Процессию возглавляли люди, которые несли крышку («доску») от домовища и временный крест, следом несли гроб, за гробом шли те, кто нес венки и цветы, за ними близкие усопшего, потом все остальные. Как только покидались пределы усадьбы, одна из оставшихся в доме женщин выплескивала наиспашку воду вслед похоронной процессии, чтобы «залить след» покойнику. Эта же или другая женщина поднимала с земли одну из еловых веток, которыми выстилался путь из избы до улицы. На ветке делалось от одного до трех заломов, «чтобы покойник не мог найти путь домой» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 103). Оба ритуальных действия выглядят несколько нелогично, если учесть, что до 40-го дня крючок в доме усопшего на ночь не запирался, чтобы не мешать ему приходить в родной дом.

Если похоронная процессия двигалась по суше, то за околицей гроб накрывали крышкой и ставили на сани. Сани использовались вне зависимости от времени года. В сани умершего мужчины впрягали коня, а женщины – кобылу (ФА ИЯЛИ, № 3297/31). Считалось, что нарушение этой традиции приведет к тому, что лошадь или конь не сдвинутся с места либо так быстро понесутся, что за ними придется бежать бегом. Считалось также, что людям тяжело нести гроб, а лошади везти сани, если человек ушел из жизни с обидой на живых. Если лошадь останавливалась, бить и понукать ее запрещалось. Ее надо было уговаривать, тянуть за узду вперед. Лошадью должен был управлять кто-нибудь из родственников. Скорее всего, мыслилось, что на строптивое («конфликтное» по отношению к участникам процессии) поведение лошади влияет усопший. Около входа на кладбище лошадь из саней выпрягали, оглобли отбрасывали назад, «чтобы не возить больше покойников».

С появлением автомобилей усопших стали перевозить в кузове машины, что несколько изменило порядок похоронной процессии. До околицы впереди несут гроб, за ним идут люди с цветами, далее следует машина с крышкой гроба, за нею родные, сзади соседи. За околицей (в Куганаволоке у следующего перекрестка) гроб и все прочие атрибуты грузятся в кузов, пожилые люди и дети поднимаются туда же, остальные идут сзади. У места бывшей работы усопшего машина ныне снижает ход, подаются сигналы клаксоном, после чего движение снова продолжается. Лишь у кладбищенской ограды похоронная процессия выстраивается в ином порядке: впереди несут портрет и цветы, следом крест или тумбочку, затем крышку от гроба, наконец – домовище с покойным.

В конце XIX – начале XX в. жители побережий Водлозера хоронили усопших на погостских кладбищах при церквях Пречистинской и Ильинской, расположенных на островах на озере. Путь туда лежал по льду или по воде. Из отдаленных деревень на погост усопших везли, если на то было их особое прижизненное завещание. «За водой» (рекой Илексой) располагались оба кладбища деревни Калакунда. В деревню Луза на два из четырех кладбищ похоронная процессия могла попасть только по воде. Кладбище водлозерских старообрядцев в XIX в. располагалось на Иламострове (Харузин, 1894, с. 337) и т. д. Гроб с усопшим и все погребальные принадлежности грузили в одну лодку, сопровождающие лица следовали в других лодках позади.

Кладбища при церквях предназначались для умеренно грешных людей. Места рядом с алтарем отводились «безгрешным» деткам. Если близко к алтарю желал быть похороненным взрослый, приходилось платить мзду причту. Поодаль от алтаря хоронили бесплатно. Считалось, что при втором пришествии Христа воскрешение покойников будет осуществляться в определенном порядке, начиная от церковного алтаря или кладбищенской часовни.

Умерших нечистой смертью («заложных покойников») и колдунов при церквях и часовнях не хоронили. Их место было за кладбищенской оградой или на специальных, так называемых собачьих кладбищах, где они погребались в соседстве с тушами павших животных. Старинное «собачье кладбище» Пречистинского погоста располагалось на материке напротив Кевасалмы. Обнаружить его теперь не представляется возможным. Во второй половине XIX в., когда политических ссыльных селили на острове Пога под надзор местных священников, возникло особое «собачье кладбище» – исключительно для ссыльных. Оно расположено на отроге возвышенности, на которой располагался и погост с его кладбищем. Во время советской власти на нем тоже стали хоронить обычных людей, хотя и погостское кладбище до наших дней не заброшено. Для Ильинского погоста, видимо, с XVIII в., усилиями местного причта в «собачье кладбище» было обращено древнее родовое кладбище деревни Колгостров в двух километрах от погоста. Кладбище имеет имя собственное – Букса. В советский период кладбище при Ильинском погосте неоднократно закрывалось, при этом основным кладбищем для умеренно грешных людей становилась Букса. Впервые эту практику ввел в действие первый председатель местного колхоза. Он первым похоронил собственного сына среди заложных покойников, правда, тело в могиле расположил головой на восток, а не на запад, «назло древним суевериям». Говорят, что целый год к нему во снах являлся протестующий сын: «В праздники все покойники идут на погост, а я никак туда не попаду, так как иду только им навстречу». Председателю пришлось произвести перезахоронение по православному обычаю. Когда председатель умер, старухи его похоронили на Ильинском погосте так, чтобы каждый, входящий на крыльцо, попирал его прах своими ногами (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 223–224; д. 723, л. 50–51).

В наши дни кладбище Ильинского погоста и Букса являются действующими. При Куганаволоке, как и при большинстве мелких деревень Водлозерья, до XVIII в. имелось родовое кладбище, на месте которого сейчас расположена усадьба Н. Моисеевой. Позднее умерших было предписано хоронить при погостах. В Великую Отечественную войну при Куганаволоке было открыто кладбище для эвакуированных, на котором позднее стали хоронить и деревенских жителей. Когда оно переполнилось, открылось ныне действующее кладбище. Время от времени водлозеров занимает вопрос: «Как на одном кладбище упокаиваются одновременно обычные покойники и “заложные” покойники?» Всем известно, что прежде самоубийц и других «нечистых» покойников на одном кладбище с обычными умершими не хоронили. Некоторый оптимизм в этом отношении в водлозеров вселяет видение Ю. П. Пафнутичева, который, проходя как-то мимо кладбища, задался этим самым вопросом. Перед его глазами возник бородатый старец, несколько напоминащий своим видом одно из канонических изображений Николая Чудотворца, и успокаивающе изрек: «Бог их всех простил» (Там же, д. 707, л. 31).

Часть старинных родовых кладбищ Водлозерья возникли на месте деревень, сожженных поляками, литовцами и запорожскими казаками в период Смутного времени XVII в. Имелись при деревнях кладбища, основанные еще первопоселенцами (например, кладбище Румбуки в Путилове). Довольно часто территория древнего кладбища в деревне отмечена микротопонимом «Могильник», локализуемым на месте бывшей или ныне существующей часовни. Часть средневековых кладбищ водлозеров после XVIII в. обратилась в «жальники», на которых еще в начале XX в. хоронили мертворожденных детей.

Общий вид древнего святилища на о. Курьский. Фото автора, 2008 г.

Древние традиции водлозеров позволяли хоронить усопших по прижизненному завету и вне кладбищ. Такое захоронение женщины в 1926 г. зафиксировала в Водлозерье экспедиция братьев Соколовых (Кузнецова, 1997, с. 143). Могила расположена на маленьком островке Курьский, в 20 метрах от дославянского каменного святилища, представляющего собой круг диаметром до 30 м, выложенный из валунов с ведущими в круг каменными «ступенями» и каменным сейдом, напоминающим по форме тело морского зверя. Женская одиночная могила имеется также под самым старым деревом в центральной части Имешострова, или Белого острова (напротив деревни Маткалахта), на котором после разгрома Соловецкого восстания в 1676 г. обретались соловецкий старец Пафнутий, ставший потом первым настоятелем Выговской киновии, и знаменитый Корнилий Выгорецкий (Старицын, 2009, с. 187). На вершине мыса Вединаволок в заливе Пигалахта водлозерами в 1928 г. был похоронен, согласно прижизненному завету, старый холостяк и заядлый охотник Е. Г. Фадеев – тот, что убил 12 лебедей и, как считается, поплатился за это жизнью (см. выше). Когда его тело выносилось из дома, во время следования процессии по льду озера мимо построенных им охотничьих избушек и при опускании тела в могилу провожатые палили из ружей (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 62; АВНП, № 1/85, л. 17–18). Женщин, по его прижизненному завету, в похоронной процессии не было («чтобы бабы над могилой подолами не кадили»). В старину каждый, кто проезжал мимо таких одиночных захоронений, должен был прочитать молитву об упокоении душ погребенных.

В наши дни, когда большинство захоронений водлозеров совершается на кладбище в Куганаволоке, у родственников новопреставленного появилась дополнительная забота – договориться с местным сообществом о выборе места для могилы. Стариками она обычно решается загодя. По поводу приглянувшегося для захоронения места проводят консультации со всеми заинтересованными лицами из числа родственников, устроивших могилы по соседству. Могилу на спорном месте стараются не устраивать, чтобы не иметь конфликтов с претендентами на то же место (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 722, л. 50). В старину таких конфликтов не возникало. На кладбище при погосте место для могилы указывал священник, на небольших кладбищах при деревнях усопших хоронили рядом с их родственниками. Только в том случае, когда участки для захоронения членов разных семейных кланов входили в соприкосновение, возникал повод для переговоров. В таком случае выбирались места на окраине кладбища, на которых хоронили новых усопших той или иной фамилии. Начинали их с захоронений пожилых людей, отличавшихся при жизни покладистым и дружелюбным характером, чтобы для фамилии не сложилась ситуация, подобная той, в которой оказались все водлозеры после похорон Коренева.

Колдунов нельзя было хоронить на общем кладбище, их не отпевали в часовнях или церкви. После того как священников советские власти на Водлозере репрессировали, старинные правила перестали соблюдаться. В 1954 г. хоронили колдуна Колеца. Везли его на Ильинский погост ногами вперед, «чтобы не смог дороги запомнить». При этом дополнительно перевернули в гробу лицом вниз. Колдуна родственники занесли в Ильинскую церковь, оставили на паперти, а сами пошли копать могилу. По одной из версий (Кузнецова, 1997, с. 114), Колец все это время что есть силы орал, не хотел идти живым в могилу. По другой версии (АВНП, № 2/73, л. 30), Колец признаков жизни уже не подавал. Но когда люди вернулись, он лежал лицом вверх, а лицо его было в крови. «Черти ему лицо расцарапали», – решили родственники, повернули тело лицом вниз и так похоронили. В могилу по старинной традиции был забит острый осиновый кол, который прошел Колецу между лопаток. С тех пор, говорят, он никому из водлозеров не явился даже во сне.

Могилу для усопшего в зависимости от мерзлоты и твердости грунта могли копать как в день похорон, так и накануне. Работу эту выполняли нанятые люди не из числа родственников. Выкопанную заранее могилу на ночь накрывали крест-накрест двумя досками, а перед погребением окуривали дымом можжевельника. На старых кладбищах, где могилы стояли вплотную друг к другу, мужчины перепиливали пополам одну из жердей для переноски гроба, перекидывали половинки поперек могилы и устанавливали на них гроб с телом, чтобы людям легче было подойти последний раз проститься с усопшим. Если какая-нибудь женщина над гробом сильно плакала, окружающие незаметно сыпали ей за шиворот немного земли с могилы. Как и повсеместно у русских, этот прием считался верным средством прекращения женских слез у могилы. Перед тем как закрыть гроб, поверх матерчатой покрышки рассыпали крестом «отпетую» землю. Если ее не было, в гроб бросали горсть земли, чтобы «познакомить с землицей». Крышку заколачивали на четыре гвоздя, после чего гроб обмахивали чистым платком – как говорили водлозеры, «просвещали путь на тот свет» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 223). После этого в могилу бросали медяки, приговаривая: «Земля окуплена для раба Божьего (рабы Божьей) имярек». Затем близкие усопшего кидали в могилу по три горсти земли рукой, приговаривая: «Пусть земелька тебе будет пухом и прахом». Те, кто боялся «возвращений» покойника в родной дом, добавляли: «Вот твоя последняя доля, не ходи ко мне (к нам) боле» или «Тоску здесь оставляю, радость с собой забираю» (Там же, д. 491, л. 74). Гроб в могилу опускали на длинных полотенцах (образниках), на обычных крестьянских полотенцах с вышивкой, связанных друг с другом до необходимой длины или на больших головных платках, а беднота – на веревках (Там же, д. 338, л. 28; д. 404, л. 222). Полотенца дарили прямо у могилы нищим, платки разрезали на части и повязывали на шею детям из бедных семей. В советское время, когда домашним рукоделием перестали заниматься, полотенца стали разрезать на куски и раздавать тем, кто жил бедно. На Водлозере дозволялось уносить домой веревки, на которых гроб спускали в могилу (Там же, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 25–26; д. 1134, л. 52). Обычно на Русском Севере веревки бросали в могилу. Завершающим аккордом похорон была насыпка намогильного холмика и установление на нем четырехконечного или восьмиконечного креста. Водлозеры говорили: «Если не крест, то осиновый кол (еретику) все равно поставим». Крест вкапывался в ногах, «чтобы усопший мог на него перекреститься». Правильно установленный крест с косой перекладиной верхним концом всегда указывал на Полярную звезду, поскольку могилы ориентировались с востока на запад. На могилы детей водлозеры иногда устанавливали вкопанную в землю доску. Она получалась точно такой же, как вертикальная намогильная доска «калмалауда» карелов и финнов. После установки креста или намогильного знака родственники усопшего угощали всех присутствующих кутьей (ныне это рисовая каша с изюмом), раздаваемой с ложки в ладонь всем присутствующим. Каждый съедал кутью и произносил: «Успокой, Господи, усопшего раба Божьего имярек. Пусть земля ему будет пухом».

Водлозерские надгробия в виде вертикальной доски очень сходны с вертикальными «калмалаудами» («досками мертвых») карел и финнов

На дереве рядом с могилой могли сделать «мету» в память о состоявшемся захоронении. Мета представляла собой довольно глубокую затеску, сделанную топором на стволе дерева. Поскольку каждому затесу придавали индивидуальную форму, через многие годы по мете нетрудно было отыскать место захоронения, даже если могильный холмик сравнивался с землей. Жители деревень Лузы и Калакунды на метах, сделанных на соснах, очень часто вырубали топором, а затем и выжигали раскаленным железом инициалы умершего (фото). Члены кланов Демидовых и Фоминых на родовом кладбище Жилой ручей иногда выжигали полностью фамилию, имя и отчество усопшего. На некоторых соснах, выросших или посаженных некогда на могилах, встречаются до трех-пяти таких надписей (Там же, д. 531, л. 17–18). Таким образом создавались семейные намогильные деревья. Для большинства старых кладбищ Водлозерья характерно все же преобладание елей. Семантика и символика елей в традиционной культуре Русского Севера подробно исследована в работе В. П. Ершова «Ель – дерево предков» (Ершов, 2010) и его статье «Ель – дерево мертвых» (Ершов, 2003). На некоторых старых елях на Ильинском погосте еще в конце XX в. тоже имелись погребальные меты (То же, л. 11). Часть из них была просто затесками, часть – инициалами умерших. Но ель, в отличие от сосны, способна быстро затягивать раны на стволе. Поэтому некоторые меты на Ильинском погосте прочитывались с трудом. Часть знаков на деревьях представляли собой фигуры в виде треугольников и квадратов, очень напоминающие семейные знаки, вырезавшиеся на деревянных досках к рыболовным снастям. При расчистке кладбища в начале нынешнего века как раз старые ели были спилены и пущены на дрова для отопления церкви и монашеских келий. Так что в нашем распоряжении остались лишь фотографии, большая часть которых была сделана автором в совместной с А. П. Конкка и Н. П. Поздняк экспедиции 1998 г. На стене внутри ограды Ильинского погоста, справа от входа, сохранились вырубленные топором инициалы известной в прошлом причитальщицы Демидовой из Калакунды, погребенной у этой стены. Очень редко на ели или сосне через дорогу от кладбища водлозеры делали ровную затеску и рисовали на ней смолой крест. По крайней мере, одну ель с таким знаком автор и А. П. Конкка обнаружили напротив нового кладбища Куганаволока в 1998 г. Через шесть лет этот знак затянуло корой настолько, что он уже не просматривался. Традиция эта была в прошлом больше характерна для карелов, чем для русских Карелии. После того как люди уезжали домой, около могилы еще какое-то время оставались те, кто ее копал. Им полагалось специальное угощение, состоящее обычно из водки, рыбников и другой закуски. Уходя последними с кладбища, они обязательно закрывали кладбищенские ворота или калитку.

Особенностью местной погребальной традиции (в сравнении с традициями Обонежья) было исполнение похоронных частушек во время возвращения с кладбища в деревню. Так, от выходца из деревни Калакунда Демидовой перед Великой Отечественной войной были записаны несколько частушек о том, как она, приняв на могиле мужа водочки, пьяной возвращается с кладбища (Русские плачи Карелии, 1940, с. 579). Возможно, это один из элементов дославянской (а конкретно – вепсской) традиции «веселения умерших».

Последняя причитальщица Водлозерья, Е. А. Демидова, причитывает на могилах отца и матери на родовом кладбище Жилой ручей. Фото автора, 1998 г.

На поминки в дом усопшего в старину мог прийти любой житель деревни, даже не присутствовавший на похоронах. Теперь, когда любителей бесплатно выпить водки стало слишком много, возникла новая традиция – требуется, чтобы родственники усопшего сделали словесное приглашение. Каждый, прибыв с кладбища, отряхивал обувь от кладбищенской земли, мыл руки под умывальником. В летнее время умывальник специально устанавливался на улице, а рядом вывешивалось полотенце для рук. Те, кто боялся, что приснится покойник, заглядывали в глубину печи и терли руки о печное чело или у душника. В доме после возвращения с похорон накидки с зеркал снимали, занавески на окнах в большом углу раздвигали. Люди рассаживались за уже накрытые столы. Одно место не занималось, его оставляли для усопшего, который, по народным представлениям, незримо присутствовал на собственной поминальной тризне. Для него стоял столовый прибор с тарелкой и неполной рюмкой водки, накрытой куском рыбника или черного хлеба. Тем, кто при жизни водки не употреблял, ставили (и ставят) вместо водки чашку остывшего чая. Поминая усопшего водкой, водлозеры обращались к пустующему месту, как к присутствующему между людьми усопшему: «Давай, имярек, выпьем, свеженького поедим» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 225). Чокаться рюмками на похоронах и поминках у водлозеров не запрещалось, но после этого полагалось крестить глаза рюмкой, приговаривая: «Успокой душу грешного раба Божьего имярек. Легкого лежания и вечный покой!» В наши дни на поминальной тризне от излишков выпитой водки порой возникают ссоры, переходящие иногда в драки. В том числе и среди родственников усопшего. Говорят, что такое происходит обычно после того, как люди отведают пищи, принесенной соседями, затаившими зло на родственников усопшего (Там же, д. 722, л. 49–52). Подобный конфликт, как правило, разгорается без всякого повода и протекает весьма бурно. Иногда причиной ссор и скандалов во время поминок становится взаимное неудовольствие родственников усопшего предполагаемым распределением его имущества. При уборке дома после скандалов, возникающих на поминках, нередко находят по углам, в столе или в стульях неведомо откуда взявшиеся изогнутые иголки.

После поминальной тризны народ расходился. Баню в день похорон не устраивали. Домашние ложились спать. Одно спальное место две ночи оставляли незанятым. Подразумевалось, что усопший эти ночи незримо ночует в своем доме. До 40-го дня включительно для души умершего выставлялось угощение на отдельной тарелке в избе на воронце, ныне – где-нибудь на комоде или шкафу либо у икон. Еда и напитки (немного водки в рюмке или чая в чашке) для души усопшего обновлялись в каждое утро вплоть до 40-го дня (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 491, л. 75). Обычаи эти водлозеры сохраняют и в наши дни.

Уезжать в дальнюю дорогу сразу после похорон у водлозеров не полагается. Утром следует посетить могилу, а дома перед дорогой еще и помянуть усопшего за столом, хотя бы чаем. В этой связи многие вспоминают своего земляка, который уехал сразу после похорон матери, после чего ослеп. Когда он снова приехал на родину и попросил прощения на могиле матери, зрение к нему вернулось (Там же, д. 628, л. 18–19).

 

6. Поминовение усопшего и поминовения предков (родителей)

С утра после похорон родственники отправлялись на кладбище. Могилу опахивали платком. Затем спрашивали, как усопшему ночевалось на новом месте, оставляли на могиле еду. По возвращению с кладбища соседям отдавали посуду, скамьи и стулья, одолженные на время похорон, убирали в доме. Поминок на второй или третий день на Водлозере не устраивали. В баню шли на третий день после похорон, где обязательно оставляли немного горячей воды, неиспользованный веник и комплект свежего белья для усопшего (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 338, л. 28).

Обязательными мероприятиями, связанными со смертью, здесь были поминки 9-го и 40-го дня, а также годовщины. Состоятельные крестьяне устраивали поминки и на 20-й день. Главными считались поминки 40-го дня. По представлениям верующих в Бога водлозеров, на 4-й день душу усопшего ангелы уводят в загробный мир, к которому она привыкает до 9-го дня. Там ангелы показывают душе все ее добрые и недобрые поступки на земле. На 9-й день душе впервые показывают и рай, и ад. Там душа видит души ранее умерших родственников, после чего ее отпускают, чтобы она могла незримо присутствовать на поминальной тризне девятого дня. В 40-й день душе позволяют облететь все места, которые человек посещал при жизни, побыть свидетельницей прощания с ней ее родственников. До истечения шести месяцев со дня смерти душу якобы подробно знакомят с раем и адом. Затем она пребывает в «чистилище», размышляет о прожитой жизни и своих грехах. В годовщину смерти наступает предварительный Суд Божий. Душа уже знает, что такое рай и что такое ад. Она страшится и трепещет, ожидая своей участи. Душе, узнавшей о приговоре, только на краткий миг позволено увидеть родной дом и живых родственников за поминальной трапезой на годовщине со дня смерти. После этого двери рая или ада за ней захлопываются. Считается, что ада не избежит тот, кто не уверовал в Иисуса Христа и его миссию на земле, кто не был крещен или стал атеистом. Но и праведно прожитая жизнь еще не гарантирует, по поверьям, рая. В ад якобы отправляют за греховные помыслы и желания, даже за мысленные пожелание другим людям зла, а не только за реальные действия (АВНП, № 2/73, л. 28).

С утра в день поминок, приготовив поминальный стол, родственники посещали кладбище. Побывать там следовало до полудня («Им на том свете тоже покой нужен»). К могиле подходили молча, перекрестив глаза, родные целовали крест или фотографию, а принесенную пищу складывали к кресту (ФА ИЯЛИ, № 3294/4; № 3298/1). Женщины, умеющие причитывать, вставали на землю на колени и, припав на могилу напротив груди усопшего, начинали «вопить». Глаза при этом прикрывали платком или руками. Пока память о печальном событии оставалась еще яркой, причитания носили четко индивидуальный характер (См. Русские плачи Карелии, 1940, с. 159–169, 175–177 и др.). В причитаниях указывалось на конкретные обстоятельства и особенности смерти, особенности отношений почившей личности с родными, соседями и т. п. Когда причитывать заканчивали, поминали усопшего принесенной с собой выпечкой и напитками. К усопшему в могиле обращались, как к живому: «Ну, давай вместе поедим, выпьем. Посмотри, что мы тебе принесли». При поминаниях до 40-го дня включительно произносили: «Упокой, Господи, душу грешную. Земля тебе пухом да прахом». Если поминали курящего мужчину, то к кресту клали спички и папиросы. В старину из еды на могилы приносили только рыбники, калитки и другую выпечку. Откусив или отломив кусок, вторую половинку выпечки оставляли на могиле. Мясо и молочные продукты на могилу относить было категорически запрещено из боязни поставить под угрозу жизнь домашнего скота и удойность коров. В наши дни несут мясо, простоквашу, пиво с водкой. Как и в старину, верят, что все, принесенное на могилы или употребленное на поминках в доме, переходит в распоряжение умершего. Перед уходом с могилы рассыпали у креста принесенную с собой крупу («душа прилетит в виде птички, покушает»).

После поминания все возвращались домой, куда собирались родные, а также специально приглашенные. Среди приглашенных на поминальную трапезу обязательно бывали те, кто омывал и обряжал усопшего. На поминках в доме трапеза устраивалась со сменой первых и вторых блюд и неизменным ягодным киселем, именуемым «выгонщик». Место за столом с отдельным столовым прибором для усопшего на поминках 9, 20 и 40-го дня не резервировалось. Особенностью поминок 40-го дня было то, что по их завершении во исполнение воли умершего раздавалась часть принадлежавшего ему при жизни имущества. Кому-то отдавали барана или теленка, кому-то наряды и т. п. Завещанное умершим на устроение погребальных и поминальных застолий животное к 40-му дню должно было быть большей частью употребленным в пищу. В старину все разногласия по поводу наследования имущества умершего к этому сроку оказывались окончательно урегулированными.

В наши дни ситуация с наследованием имущества умерших принципиально иная. Деревенские традиции приходится согласовывать с гражданским кодексом (вступление в права через полгода после смерти и др.). Водлозеры, переехавшие жить в города, претендуют на часть наследства родителей. Те из них, кто ухаживал за больными родителями (приезжал на Водлозеро или забирал родителей к себе в город) до последней минуты, иногда считают, что именно они вправе решать, как распорядиться наследством. Такой подход современным сообществом жителей Куганаволока решительно осуждается (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 723, л. 13). Большинство считают, что имущество умершего должно распределяться среди всех детей умершего, поскольку не каждый из них мог, будучи занят на производстве (в торговле и т. п.), участвовать в уходе за больным. Разногласия между детьми умершего иногда обостряются настолько, что родственники не просто желают смерти друг другу, но и ввязываются в противостояние на магическом уровне. Начинается подбрасывание мертвых костей к входам в жилые и хозяйственные строения, закалывание жженых и гнутых иголок в косяки дверей, привязывание синих ниток и т. д. Изредка применяются способы смертоносной порчи из арсенала современной эзотерики (семь кучек могильной земли, смешанной с костями и волосами покойников с кладбища – Там же, д. 722, л. 53–55). Конфликт по поводу наследства среди водлозеров может углубляться от уровня словесной перепалки и небольшой потасовки до рукоприкладства и пожеланий смерти близкому родственнику. До заказных убийств дело пока еще ни разу не доходило. Подключение к взаимному соперничеству магических специалистов с их тайными ритуалами по причинению смертоносной порчи свидетельствует о необычайной остроте таких конфликтов.

Хотя возвращение усопшего в родной дом до 40-го дня после похорон у водлозеров предполагалось, многие страшно пугались привидевшегося покойника, особенно умершего неестественной смертью («синника»). Некоторые ложились спать при свете лампы, но это не всегда помогало. Самым радикальным способом предотвратить наваждения считался ночной поход в туалет с куском хлеба. Справляя нужду, требовалось помянуть усопшего «во имя Отца и Сына и Святого Духа» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 10, 27, 47). Реже знахарка или ведун в полночь стегали конской уздой «от необъезженного жеребца» или тремя стволами молоденькой рябины, не успевшими дать боковых отростков, все углы и закоулки в доме. При этом призывали покойника покинуть дом и никогда в нем больше не появляться (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/88). Впрочем, многие водлозеры считают, что во избежание прихода покойника вполне достаточно выставлять каждую ночь топор у порога (Там же, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 216; д. 628, л. 89). Снов, в которых видели возвращение усопшего в дом, боялись меньше. Если в снах излагалась какая-то просьба, то она исполнялась. Откладывать это дело не полагалось. Считалось, что длительное неудовольствие покойника может навлечь на человека болезнь, а то и смерть (Там же, д. 491, л. 72). Очень опасались наваждений и снов, в которых видели недоброго и завистливого покойника. Считалось, что такой покойник до 40-го дня или до года со дня смерти может забрать с собой на тот свет еще двух родственников (Там же, д. 628, л. 47). О главе семьи Белкиных из Кевасалмы, например, рассказывают, что он «забрал» четырех человек: двух сыновей, жену и внука (Там же, д. 404, л. 207). Как видим, конфликты между живыми и усопшим предполагались исключительно на иррациональном уровне.

После ритуалов на кладбище в 40-й день умерший у водлозеров считался окончательно перешедшим в мир иной. С этого дня «контакты» родственников с умершим относились уже не на счет покойника, а на счет нечистой силы, принявшей на себя личину умершего (Виноградова, 1996, с. 208). У водлозеров считалось, что эмоциональными проявлениями горя человек почти неизбежно провоцирует силы «темного мира», контакт с которыми ничего хорошего живым не сулит. Особенно опасным представлялась сильная тоска по мужу молодой вдовы. Верили, что, тоскуя, она вызывает с того света нечистых духов, которые, приняв облик мужа, начинают навещать ее по ночам. В этой связи довольно обычны былички о том, как после вмешательства знахарки мнимый муж последний раз являлся под окно и грозил: «Хорошо, что спохватились, а то бы я тебя на тот свет увел» (Там же, д. 628, л. 81). Подобные сюжеты подробно изложены в сборнике быличек Водлозерья (Кузнецова, 1997, с. 98–103, 105).

Тоска по умершему, как считалось, могла привести к психическому и умственному расстройству, даже к физической смерти (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 491, л. 71–72). Тоску отводили знахарки специальным молитвенным «отпуском» (Там же, д. 490, л. 67). Слова наговаривались в горбушку хлеба, половинка ее относилась в полночь знахаркой на могилу того, по кому тосковал человек, а вторую половинку требовалось съесть с чаем на ночь за три раза. Второй способ состоял в том, что слова «отпуска» наговаривались знахаркою на соль, которую тоскующий человек самостоятельно разводил в воде. Такой водой умывались на ночь подряд трое суток, утром и вечером эту воду добавляли в чай (Там же, д. 610, л. 3). Знахарка Л. Н. Сухова, когда повесился ее муж, воспользовалась помощью З. Ф. Болтушкиной, чтобы избежать страха перед «нечистым» покойником. Болтушкина пришла в три часа ночи к Суховой, заговорила на месте смерти ее мужа кружку воды, спустилась с чердака в дом и приказала пить заговоренную воду. Остатками воды Сухова умывалась утром, а на день на кружку клала крест-накрест две стружки с коневого бревна дома. После трехкратной процедуры страх исчез (АВНП, № 1/85, л. 13). Тем не менее после каждого посещения могилы мужа Лидия Николаевна в доме снимала заслонку с устья печи, вставала на заслонку и трижды произносила: «Не было, нет, не будет, не надо» (То же, л. 13). Самый простой способ снятия тоски по усопшему на Водлозере состоял в том, что с его могилы доставлялось немного земли в платочке, а в полночь эта земля просыпалась за шиворот человека, стоящего на третьей ступеньке подполья (ФА ИЯЛИ, № 3297/16).

После поминок 40-го дня обустраивали могилы, обкладывая их дерном, но окончательное оформление могил производилось лишь после годовщины. В деревне Половина, соседствовавшей с поселениями старообрядцев Водлинской волости, над могилами из досок по столбовой конструкции возводилась «погребница» – сооружение, напоминающее домик с двускатной крышей и прорезанным в торцевой части со стороны головы окошком (ФА ИЯЛИ, № 3294/4). На кладбище деревни Чуяла имелось несколько могил с возведенными над ними из дерева склепами в виде двускатной крыши на столбах с перилами (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 678, л. 23–25). В северной части Водлозерья могилу принято было укреплять, обкладывая ее камнями, как у саамов Карелии в XII–XIV вв. По внешнему сходству петрозаводские археологи приняли могилу охотника Фадеева на Веденаволоке за могилу древних саамов, и чуть было не вскрыли ее. В остальной части Водлозерья могилы в старину имели вид обычного земляного холмика (иногда обложенного с боков досками, чтобы земля не размывалась дождями) с крестом или высаженным на могиле (в ногах) деревом. В некоторых случаях высаживалась одна рябина или березка, реже – сосна, общая для всех погребенных внутри семейной ограды. Чаще, однако, деревца на кладбище вырастали сами по себе (самосевом). На Ильинском и Пречистинском погостах на могилах иногда встречаются каменные плиты с высеченными на них мадригалами. Это, как правило, могилы зажиточных водлозеров. Намогильными памятниками, характерными для России XX в. («тумбочками» со звездочкой сверху, надгробиями из каменных плит или нержавеющей стали и т. п.), деревянные кресты начали заменять в Водлозерье в послевоенный период. В последние полтора десятилетия наметилась обратная тенденция – возвращение православной традиции ставить на могиле крест, правда, уже не деревянный, а металлический. Ограды вокруг семейных могил тоже все чаще и чаще изготовляются из металла.

Согласно «теории перехода» А. ван Геннепа, для покойника после 40-го дня начиналось «восстановление в новом качестве» в мире умерших. С течением времени все умершие, в том числе дети, постепенно приобретали статус предков. Обязанность живых по отношению к предкам, в широком смысле этого слова, состояла в том, чтобы время от времени поминать и «кормить» их, чтобы не дать совершенно уйти в забытье, «лишающее поддержки» со стороны живых. В народе считалось, что и предки, если их не забывают, тоже оказывают помощь и поддержку живым, если те их об этом просят. Обязанность живых «кормить» предков выражалась в поездках на кладбище и принесении каких-либо съестных припасов на могилы (ФА ИЯЛИ, № 3297/45). Кроме того, в любой день за едой каждый водлозер, вспомнив об усопших, мог перекрестить глаза и произнести сакраментальную фразу: «Упокой, Господи, накорми, Господи, напои, Господи, помяни, Господи, батюшку родителя (родимую сестрицу и т. п.)». Такая фраза могла произноситься и при возложении пищи на могилу конкретного человека. Иногда эта формула частично изменялась: «…накорми хлебом солью и кажной мерой». На могилах поминальные слова могли звучать иначе: «Помяни, Господи, богосуженного моего батюшку, богосуженную мою матушку. Дай им, Господи, царствия небесного, упокой вечный» или «Помяни, Господи, роженного моего дитятка. Дай ему царствия Небесного» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 133/16).

Когда не имели времени для частого посещения отдаленных кладбищ, то с расположенных там могил родственников один раз приносили немного земли, которую рассыпали на могилы родных на кладбище, расположенном у своей деревни. После данного действа, как считалось, все сказанное на могиле около своей деревни слышат захороненные на отдаленном кладбище (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 26). Своеобразная коммуникативная связь с захороненными на дальних кладбищах родственниками, по представлениям водлозеров, возникала также на период между Пасхой и Троицей благодаря звону в колокола. Надо было лишь вслух изложить повод, заставивший подняться на звонницу: «Зазвоню в колокол, пусть покойная матушка слышит за лесами, за озерами» (То же, л. 26).

Календарные поминовения у водлозеров происходили на Радуницу, Троицу, на Петров день и День святого Николая Чудотворца, в шесть поминальных суббот православного календаря. В семик поминок не устраивали, но в лесу срубались и приносились домой березки, по веткам которых души предков должны были явиться на Троицу в жилище. Главным поминальным днем на Водлозере считалась Троицкая суббота – праздник не столько живых людей, сколько покойников (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 491, л. 75). На могилах исполнялись «троицкие» причитания (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/97). После поминок на могилах своих родственников в Троицу люди навещали могилы всех умерших, кого знали лично. Прощаясь, говорили: «Простите, бажоные дедушки (вариант – родители). Посидели мы, поели, попили, земелька вам пухом». На каждой посещаемой могиле в Троицу оставляли немного крупы или кусок выпечки. Уходя с кладбища, ворота и калитки оставляли на сутки открытыми. В первую после погребения Троицу на поминки в свой дом обязательно звали тех, кто омывал и обряжал усопшего. На Радуницу (9-й день после Пасхи) относили на могилы крашеные яйца. Называлось это «христосоваться с родителями». Николин день (22 мая и 19 декабря н. ст.) был поминальным праздником жителей Пелгострова. Односельчане собирались сначала на Быковском наволоке в часовне, расположенной посередине кладбища. За общим столом проводили тризну, лишь потом расходились по могилам родных покойников (ФА ИЯЛИ, № 3295/19). Наверное, это были поминки по погибшим в озере. Чудотворец Николай был покровителем всех путешествующих по воде, а жизнь водлозеров на озере обрывалась не так уж редко. На Петров день со всего Водлозерья жители съезжались и съезжаются на остров Пога с целью помянуть утонувших в Водлозере. Об этом водлозеры хорошо помнят и в наши дни, сохраняют данный обычай (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 23). Один из престолов стоявшей здесь прежде Пречистинской церкви был посвящен Петру и Павлу, а Петр среди православных святых был покровителем всех рыбаков. По сведениям Н. Н. Харузина, на Поге коллективные поминки водлозеры устраивали также в случаях эпиозотий и повальных болезней, забивали и сообща съедали жертвенного быка (Харузин, 1894, с. 340). Из поминальных суббот кроме Троицкой водлозеры выделяли Кузьмов день (День святых бессребренников Кузьмы и Дамиана – 14 ноября) и Митров день (Дмитриевскую родительскую субботу). Кузьминки были часовенным праздником деревни Варишпелда, а Митров день – деревни Коскосалма (Там же, ф. 1, оп. 1, колл. 184/35). Хозяйки до рассвета готовили поминальную пищу: пироги-рыбники, яичницу на молоке, блины и мучной кисель (овсяной или гороховый). Затем столы помещали посередине избы, заставляли их едой и столовыми приборами. Потом женщины молились перед иконами, хозяйка выходила на крыльцо и причитанием призывала родителей, богоданных родителей и всех умерших родственников прибыть за поминальный стол. Члены семьи вставали вдоль стен и молчали, пока хозяйка вслух читала молитву. Это время отводилось, по поверьям, для того чтобы предки успели позавтракать. Затем снова читалась заупокойная молитва, хозяйка перемывала еще раз вилки и ложки, после чего за столы поминать предков садились члены семьи (АВНП, № 2/73, л.28). В наши дни древняя традиция приглашать родителей (предков) и «кормить их» до начала поминальной трапезы людей уже осталась в прошлом.

Причитывать по умершим или предкам в наши дни водлозеры почти разучились. В 1998 г. автор был свидетелем того, как на могилах отца и матери в урочище Жилой ручей причитала старейшая жительница Водлозерья Е. А. Демидова (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 531, л. 17). Причитание длилось минут 15–20. Женщина припадала грудью к могиле матери, голосила, время от времени срывала бруснику с могилы, ела сама, бросала ягоды на могилу отца, просила его отведать ягод с могилы матери. В повседневности ягоды на кладбище срывать запрещено. Считается, что мертвые за это наказывают живых, насылая на них болезни и различные беды. В 2002 г. по просьбе автора Демидова попыталась причитывать на магнитофон. С трудом вспомнила лишь зачин: «Вы завейте, ветры буйные…» (общий для начала всех северно-русских причитаний по давно умершим людям) и еще пять четверостиший (Там же, д. 627, л. 2). Исчезновение причитаний и древних элементов поминальной традиции делает деревенские поминки Водлозерья во многом похожие на обычаи городских жителей Карелии.