1. Брачность, типы семей, терминология родства, численность и детность семьи

Общеизвестно, что традиционные русские семьи создавались на основе моногамного брака, носившего патрилокальный характер, так что в подавляющем количестве случаев молодая жена переходила жить в дом мужа. Иногда муж переходил в дом жены, становился «примаком». Состояние в браке в традиционной крестьянской деревне было нормой для любого человека. Только женатые люди могли быть правомочными на сельских сходах, имели возможность получить в надел землю, завести самостоятельное хозяйство (Русские, 1997, с. 419). Вне семьи отдельно взятый крестьянин экономически не мог нормально существовать. Брак был для крестьян не только залогом самостоятельности и веса в общине, но еще и моральным долгом (То же). Отношение крестьян к браку было однозначным: здоровый человек, не желавший почему-либо заводить семью, даже «настоящим крестьянином не считался» (Русские, 1989, с. 9). Такое состояние в крестьянском обществе считалось «противоестественным и нелепым» (Бузин, 2007, с. 274). В конце концов, вступать в брак при господстве в обществе моногамных отношений людей заставляло элементарное половое влечение, о чем недвусмысленно говорит северно-русская пословица: «Уженной рыбкой да прошенной пипкой сыт не будешь». Православная церковь в XIX в. допускала брачные связи кровных родственников по прямой линии не ранее, чем в восьмом поколении, а по боковой линии – не ранее, чем в четвертом поколении. В Водлозерье в XIX в. большинство браков заключалось в январе – феврале и в октябре – ноябре (Ружинская, Хорина, 2009, с.182–183; НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 730, л. 43, 70–71). Максимальное число вновь заключенных браков отмечалось в 1865 г., минимальная брачность – в 1816, 1840 и в 1916 гг. (То же). Наверное, к окончанию Гражданской войны брачность была еще ниже, но специальное исследование на этот счет пока не проводилось.

У русских крестьян в XIX – начале XX в. бытовали: простые (или «малые») семьи, объединяющие два поколения родственников; сложные (в том числе «большие» или «неразделенные»), объединяющие два-три и более поколения родственников по прямой и боковой линиям и свойственников; складнические, объединяющие не только родственников, но и неродных людей, что вызывалось хозяйственными соображениями (Русские, 1997, с. 416). Преобладали простые семьи, которые обычно состояли из мужа, жены и их детей (иногда и приемных), не вступивших в брак. Двухпоколенные семьи в социологии принято именовать «малыми» или «нуклеарными», от английского «nuclear» – «ядро». «Сложные» семьи были как минимум трехпоколенными. Они возникали, когда в двухпоколенной семье рождались внуки. Сложные семьи иногда включали пять поколений родственников от прадедов до правнуков. В числе сложных семей встречались семьи, называемые «патриархальными». Конечно же, были и бездетные семьи, состоящие из одного поколения супругов. Имелись в Водлозерье семьи, которые из христианского сострадания принимали к себе на иждивение калек, дряхлых одиноких стариков и прочих лиц из категории «неродственников». Проживая в чужом доме, в составе семьи они не числились (Русские, 2000а, с. 9).

В обобщающих трудах, посвященных семье, как правило, принято описывать системы родства и связанную с ним терминологию. В понятие «родня» в узком смысле слова водлозеры включали прямых кровных родственников (отца, мать, сыновей, дочерей, братьев, сестер) малой семьи. В сложных семьях понятие «родня» могло включать также родственников боковой линии (двоюродных и троюродных), проживающих под общей крышей и ведущих совместное хозяйство, а также и свойственников. В широком смысле слова понятие «родня» включало весь семейный клан. В собственно терминологии родства и свойства водлозеров почти нет ничего оригинального. Можно отметить лишь термин «свись», который иногда применялся в отношении сестры жены, т. е. свояченицы (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 22). Прадеда в Водлозерье именовали «правдедом», правнуков – «правниками», жену дяди – «дяиной», дядю – «дяей», двоюродных братьев – «братанами», крестную мать – «крестнухой». Подобная терминология родства и свойства в прошлом была присуща системам родства и свойства русских практически всего Русского Севера.

Семья водлозёров (д. Калакунда, 1930-е гг.). Из семейного альбома Демидовых

Неразделенные крестьянские семьи в отечественной этнографии принято подразделять на «отцовские» и «братские» (Этнография, 1987, с. 363; Русские, 1997, с. 423). В классической отцовской семье место главы передавалось от отца к старшему сыну. В братской семье – от брата к брату по старшинству рождения. В Пудожском крае, по свидетельству Н. Н. Харузина, уже в 1870-х гг. большие патриархальные семьи встречались «редкими оазисами» (Харузин, 1894, с. 302). Территория Водлозерья с ее замедленными темпами развития капиталистических отношений, удаленная от основных транспортных путей, в те годы оставалась одним из таких оазисов. По свидетельствам наших информантов, в Водлозерье даже к началу 1930-х гг. встречались большие неразделенные семьи «линейного» типа, состоящие из главы семьи, его жены и взрослых сыновей с детьми и даже внуками. Очень редко патриархальную неразделенную семью (при ней обычно доживал свой век состарившийся отец) в Водлозерье возглавлял старший из братьев. Но такое положение, видимо, было лишь временным и обычно заканчивалось отпочкованием семей младших братьев. Немедленному разделу мешали разные объективные обстоятельства, прежде всего отсутствие необходимых для отдельного проживания жилых и хозяйственных построек. Патриархальные семьи Водлозерья могли быть весьма многочисленными. Тетка одного из наших информантов в 1930 г. вышла замуж в деревню Келкозеро «тридцать третьим куском», т. е. стала тридцать третьим членом семьи (НАКНЦ, ф. 1. оп. 6, д. 404, л. 162). Столько же, «33 души», было тогда и в семье Пахомовых в деревне Пильмасозеро (Там же, д. 628, л. 28). Семья Пименовых в деревне Пелгостров насчитывала «23 души» (ФА ИЯЛИ, № 3295/18). В некоторых случаях, когда наши информанты говорили, что пришли в дом мужа «седьмым куском» или «девятым куском», они имели в виду не общую численность семьи, а только общее число взрослых ее членов (НАКНЦ, ф. 1. оп. 6, д. 628, л. 74; ф. 1, оп. 1, колл. 184/1).

Согласно статистическим данным за 1905 г. (Список, 1907), в Водлозерье насчитывалось 2810 человек (495 семей) крестьянского населения и 64 человека (15 семей) некрестьянского сословия. Некрестьянское население составляли члены семей священников (на погостах Ильинском и Пречистинском), административного аппарата (в деревнях Большой и Малый Куганаволок), политических ссыльных (в деревнях Канзанаволок и Куганаволок). Среднестатистическая численность одной семьи водлозеров на начало XX в. была равна 5,67 человека. По данному показателю Водлозерье уступало Заонежью, где он равнялся 6,7 человека на семью (Логинов, 1993б, с. 14). Последний показатель на 0,1 превосходит даже цифру, рассчитанную для Русского Севера по данным переписных книг на 1678 г. (Русские, 20006, таб. I, с. 8). Но средняя численность семьи Водлозерья в начале XX в. все равно была выше среднестатистической цифры в целом по Олонецкой губернии, которая равнялась 5,3 человека (Кустарные промыслы, 1907, с. 7) Укажем также, что средний размер семей некрестьянского населения на Водлозере на 1905 г. равнялся 4,3 человека на семью.

Многодетность была одной из характерных черт традиционной крестьянской семьи. Самые ранние этнографические наблюдения по этому поводу принадлежат И. С. Полякову, отметившему, что многодетные семьи в Водлозерье – дело обычное, приведя в пример мужчину из деревни Куганаволок, у которого «от двух браков родилось 34 младенца» (Поляков, 1991, с. 163). В первом браке у этого жителя Куганаволока родились 25 детей, остальные – во втором, но к приезду Полякова на Водлозеро из 34 детей в живых оставались только семеро. При отсутствии профессиональной медицинской помощи (а дело тогда обстояло в Водлозерье именно так) детность в семьях водлозеров регулировалась естественным образом – за счет высокой детской смертности: «Бог дал, Бог и взял». Благодаря исследованиям И. А. Ружинской и Г. В. Хориной автор может представить некоторые их выводы относительно динамики рождаемости в Водлозерье в XIX – начале XX в. Составленный ими график показывает, что с 1860-х гг. рождаемость стала повышаться, а детская смертность, наоборот, снижаться, причем пик рождаемости пришелся на 1865 г. (Ружинская, Хорина, 2009, с. 181, НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 730, л. 70). Авторы правы в том, что такая динамика детских рождений и смертей могла привести к некоторому росту среднего числа детей в семье. Тем не менее, по свидетельству И. С. Полякова, в Водлозерье «часто случалось встречаться с женщинами, у которых родилось по 11 или 12 детей, из которых в живых оставалось двое или трое» (Поляков, 1991, с. 163). Наименьшее число рождений первой трети XX в. пришлось на годы Первой мировой войны, наибольшее – на первую половину 1920-х гг. (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 730, л. 44). Тенденция к сохранению многодетности водлозерских семей наблюдалась весьма длительное время. Пожилые информанты даже в конце XX в. «многодетными» были склонны считать семьи с пятью и более детьми, а «оптимальными» – в которых имелось по три-четыре ребенка (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 162; АНПВ, № 2/73, л. 14).

Так или иначе, но численность населения в Водлозерье увеличивалась в XIX в. в основном за счет высокой рождаемости. По подсчетам, выполненным Г. В. Хориной на основе анализа местных метрических книг, в возрасте до года в Водлозерье тогда умирали в среднем до 40 % всех родившихся детей (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 730, л. 40). Успехи земской медицины в борьбе с болезнями, в том числе младенческими, стали сказываться лишь к началу XX в. В 1920-х гг. к водлозерам начали приезжать врачи из Пудожа. Они просвещали женщин в вопросах гинекологических болезней, объясняли, как следует предохраняться от нежелательной беременности. Разъяснительная работа тех лет, как и официальные запреты на аборты в 1935–1944 гг., мало повлияла на частоту родов. Бездорожье и постоянная загруженность работой не позволяли женщинам обращаться в больницу в районный центр, чтобы своевременно делать аборты. Фельдшерско-акушерский пункт в Водлозерье был создан только в 1960-х гг. С этого времени женщины рожать стали реже, и младенцы умирали нечасто. Естественное воспроизводство населения тогда вполне покрывало убыль от естественной смерти. После так называемого укрупнения деревень многие молодые люди, достигнув половой зрелости, стали покидать Водлозерье, переселяться в города и в другие регионы Советского Союза. Свои семьи они заводили там, где селились. В Водлозерье оставались их родители, кто вдвоем (муж и жена), кто поодиночке (вдовые). В результате семьи из многопоколенных, какими они были в начале XX в., превращались в однопоколенные, часто неполные. Все это сказалось на общей численности населения Водлозерья, на постарении населения края. Отток за пределы Водлозерья прекратился в конце 1980-х гг. Уезжать, по большому счету, стало некуда из-за общего экономического кризиса; ни в лесной промышленности, ни в городах больше не требовались новые рабочие руки, новое жилье не предоставлялось. Неустроенная молодежь начала возвращаться в родной край. В начале 1990-х гг. наблюдался даже некоторый рост численности местного населения, в том числе и в связи с переездом в Куганаволок семей специалистов вновь образованного там национального парка «Водлозерский». Общее число обучающихся в местной восьмилетней школе учеников тогда возросло с 17 до 97 человек (Логинов, 2006 г, с. 49). Однако в наши дни процесс общего постарения населения в Водлозерье снова набрал стремительные темпы. Статистика удручающая: в 2005 г. в Куганаволоке на одно рождение младенца пришлось 12 смертей (Логинов, 2006 г, с. 48). Тем не менее общая численность населения Водлозерья последние 10 лет колеблется в пределах около 560 человек за счет притока приезжих, которые остаются здесь жить.

 

2. Иерархические отношения традиционной семьи как основа решения внутрисемейных конфликтов

Комфортность проживания человека в крестьянской семье, его возможности влиять на внутрисемейные дела во многом зависели от индивидуального семейного статуса. Статус, в свою очередь, во многом зависел от пола, возраста, важности исполняемых хозяйственных функций и имущественных прав на общее достояние семьи, а в патриархальных семьях – также и от близости кровного родства к мужчине, стоявшему во главе такой семьи (Русские, 1997, с. 431–461). Если учесть, что в патриархальной крестьянской семье имела место практика «безусловного, безропотного подчинения младших членов семьи старшим, жен – своим мужьям, детей – своим родителям» (Русские, 1989, с. 94), то неудивительно, что лидерские роли в ней выстраивались в виде некой иерархической системы в зависимости от занимаемого семейного статуса.

На вершине иерархической пирамиды патриархальной крестьянской семьи пребывал мужчина, глава семьи («большак»), пока был в силах работать в поле, отдавать приказания домашним и следить за их неукоснительным исполнением. Быть главой такой семьи в деревне было почетно. Главенство, правда, накладывало также и серьезную ответственность за хозяйственную состоятельность семьи, за соблюдение внутри нее порядков, в том числе и касающихся непротиворечивого соблюдения статусных ролей отдельными членами семьи. Власть большака ограничивалась волей общего мнения всех взрослых членов семьи, состоящих в браке. Неограниченной властью над семейным имуществом и личной судьбой младших членов семьи, подобно главам патриархальных семей старообрядцев Урала и Сибири (Русские, 1989, с. 93, 94), большак в Водлозерье не обладал. Он не мог по своему усмотрению продавать жилище и скот, отдавать замуж девушек или женить парней, как ему одному было угодно. Невесткам не нужно было просить большака о благословении на то, чтобы наносить в дом воды или принести дров, и т. д. Несмотря на некоторую ограниченность власти, большак мог себе позволить многое. Так, большаку Сухову из Пильмасозера, проигравшему во времена НЭПа за одну ночь в биллиард при «казенке» в деревне Канзанаволоке лошадь и сани, все сошло с рук. Хотя члены семьи выразили ему свое негодование на семейном совете, смещать его не стали (ФА ИЯЛИ, № 3299/24). Но некоторые конфликтные ситуации, касающиеся внутренней жизни семьи, крестьянам приходилось выносить на суд всех родственников из ближайших деревень (семейного клана), на суд жителей деревни или всего крестьянского мира. Решение выносилось в соответствии с неписаными правовыми нормами обычного права. Глава патриархальной семьи по жалобам детей и их жен в случаях мотовства «мог попасть под контроль общины или вообще мог быть отрешен от руководства хозяйством» (Русские, 1997, с. 434).

Власть большак утрачивал, когда входил в возраст «дряхлости» (см. раздел 3 главы 1) и не мог уже выполнять свои прежние функции. В таком случае обязанности по его содержанию ложились на всю семью, а при ее разделе – на старшего сына. Обычай этот в этнографии называют обычаем «майората». В Водлозерье соблюдался именно этот обычай, тогда как у карел Сямозерья, например, господствовал обычай «минората», согласно которому обязанность по содержанию одряхлевших родителей ложилась на их младшего сына (История и культура, 2009, с. 154). Одряхлевший старик воспринимался как «лишний рот» и откровенная обуза для семьи. Так что бывшему главе патриархальной семьи оставалось апеллировать только к общине и общественному мнению, если в родном доме члены семьи отказывались его содержать до самой смерти (Громыко, 1986, с. 105). Лишь мнение всей крестьянской общины, большинства ее высокостатусных членов подавляло амбиции взрослых членов одной отдельно взятой неразделенной семьи, склоняло их к конформизму в вопросах урегулирования внутрисемейных конфликтов, связанных с содержанием лиц, устранившихся от управления семьей по причине болезни или преклонного возраста.

Вторым по значимости статусом после большака в патриархальной семье обладал его старший сын. Женатые сыновья имели более высокий семейный статус, чем холостые. Зятю-примаку, которого новая семья воспринимала как чужака, в патриархальной семье требовалось значительное время, чтобы завоевать авторитет и равноценный с сыновьями большака статус. Бывали, правда, исключения. В Карелии широко известен достоверно зафиксированный факт: родоначальник самой знаменитой заонежской династии исполнителей былин Т. Г. Трофимов-Рябинин, придя примаком в чужую семью, быстро занял в ней главенствующее положение большака, несмотря на присутствие в ней родных братьев тестя (Криничная, 1995, с. 29, 31 и след.).

Жена большака («большуха») была главной среди женщин в патриархальной семье, обладала среди них наиболее высоким статусом, который утрачивался обычно со смертью ее мужа. Жена старшего сына была первой помощницей свекрови, считалась главной среди снох. Рядовые невестки в патриархальной семье имели более низкий семейный статус. Особенно много требований предъявлялось младшей снохе. Если свекровь обижала сноху, то муж не мог даже заступиться за жену, а только утешал ее. Так что семейный статус взрослых незамужних дочерей патриархальной семьи (золовок) изначально превышал статус молодой снохи. Пренебрежительное к себе отношение снохи испытывали в первую очередь от сестер мужа. Это отразилось в фольклоре Водлозерья. Например, в частушке: «Я выбираю, девушка, ни коней, ни коровушек, я выбираю, девушка, семейку без золовушек» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1. колл. 184/56). Иными словами, относительно безбедному существованию в неразделенной семье девушка видит ясную и приятную для нее альтернативу жить в малой семье, пусть и бедной, но с одним лишь мужем, без его незамужних сестер, зловредных «золовушек». Наличие же в новой семье деверей – женатых или неженатых братьев мужа – в Водлозерье обычно не воспринималось как несчастье для женской судьбы: деверья относились к женам братьев с большим сочувствием и пониманием, чем золовки. И это тоже нашло отражение в местном фольклоре: «Не ходите, девки, замуж, заболит головушка. Лучше деверя четыре, чем одна золовушка» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 710, л. 23). Самым незавидным был в большой семье статус младшей снохи – ей доставалась самая трудная и грязная работа по домашнему хозяйству, а времени на сон и отдых отводилось меньше, чем тем женщинам, которые пришли в дом по замужеству раньше. Об этом свидетельствует вторая половина старинной водлозерской пословицы: «Горе быть старшей сестрой да младшей снохой» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 133/220). Положение снох в патриархальной семье со временем изменялось. Рождение детей повышало их статус в семье, зато рождение внебрачного ребенка, невыход замуж и, как следствие, переход из категории «невест» в категорию «старых дев» ущемляли прежний высокий статус родной дочери в своей семье. Свои коррективы в перераспределение статусных ролей в неразделенной семье вносило негласное соревнование между собой снох. Амбициозные снохи предпринимали немало усилий, чтобы именно их мужья претендовали на роль следующего в семье большака, а сами они – на роль большухи. Иногда место большухи в неразделенной большой семье водлозеров могла занять и младшая сноха, но обязательно боевая и властная особа (АНПВ, № 2/73, л. 14). Это хотя и считалось нарушением обычного права, но не очень осуждалось. Считалось, что в своей семье люди сами между собой разберутся, кому в ней править, считать и делить доходы. Возникающий в подобных случаях бытовой конфликт между снохами можно было бы обозначить как «внутристатусный конфликт неразделенной крестьянской семьи».

Трёхпоколенная семья в Водлозерах. 30-е годы XX века

Статусное положение молодежи в патриархальной семье, как следует из ранее сказанного, в силу близости по степени кровного родства к главе семьи почти всегда было выше, чем у молодой снохи и даже молодого зятя-примака. Юноши в традиционной крестьянской семье уже исполняли работу взрослых мужчин, девушки были способны работать не хуже, чем снохи. Общественный же их статус был ниже, чем у примаков и снох, поскольку в браке они еще не состояли. При этом юноши чувствовали себя более свободными от родительской опеки, поскольку за девушками в патриархальных семьях надзор был не в пример строже (Там же, с. 94–95, 97; Русские, 1997, с. 459–461). Общественный статус молодежи в деревне во многом был связан с индивидуальной репутацией (Громыко, 1986, с. 109), зарабатываемой личным отношением к труду и примерным поведением в личной, общесемейной и общественной жизни.

Статусное положение детей, рожденных в законном браке, в патриархальной семье признавалось равным, всегда более низким, чем у взрослых и молодежи. Однако постоянно нянчиться с младшими братьями и сестрами, чтобы освободить родительницу для более ответственной и тяжелой работы, полагалось только старшей из дочерей, пока та не входила в пору девичества. Это обстоятельство отнимало у нее немалую часть тех радостей детства, которыми могли пользоваться прочие дети в семье. Внутри семьи отношение к братьям и сестрам, детям, внукам обычно было по-родственному нежным. Самым распространенным было обращение друг к другу по уменьшительным именам, вроде Клашенька, Симочка и т. д. Прохладнее относились к падчерицам и пасынкам, но обращение к ним по обидным уличным кличкам и именам – Клашка или Симка – со стороны собственных детей решительно пресекалось как в доме, так и на улице (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 133/220). Очень низким был статус детей, рожденных вне брака. Появление на свет незаконнорожденного в глазах семьи и крестьянского общества было позором не только для девушки, но и для всей семьи. В Водлозерье XIX в. внебрачные дети появлялись на свет с частотою чуть более двух раз в год (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 730, л. 45). Силою общественного убеждения деревенское сообщество склоняло парня вступать в брак с матерью его ребенка. Если парню удавалось уклониться от женитьбы (жениться он не был обязан – Логинов, 1988, с. 65), родители девушки и сама она подвергались насмешкам соседей, а это приводило к напряженным отношениям внутри семьи. Ещё худшими последствиями это обстоятельство оборачивалось для незаконнорожденного ребенка. Когда он подрастал, обидными кличками и насмешками его осыпали не только в своей же семье, но и на деревенской улице. Такому ребенку приходилось терпеть брань, угрозы и даже физическое воздействие. Соседские дети могли закидать его уличной грязью. Данная ситуация в Водлозерье сохранялась как минимум до начала 1950-х гг. Так, одна из наших информанток, родившаяся в 1937 г., часто с горечью вспоминала, что появилась на свет в результате брака матери с приезжим военнослужащим. Брак был зарегистрирован в сельсовете, но не сопровождался сельской свадьбой (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 117). Без свадьбы же, даже при наличии регистрации в сельсовете, брак в первые послевоенные годы в Водлозерье считался недействительным. Родители нашей информантки расстались уже после Великой Отечественной войны потому, что тесть и тёща не дозволяли им спать вдвоем, опасаясь появления новых детей. Мужчина не выдержал и уехал в Ленинград. Мать после этого повторно вступила в брак с вдовцом в своей же деревне. Девочке во вновь образованной семье вплоть до собственного замужества приходилось выносить насмешки младших сестер и братьев, а также отчима, дразнивших ее «яркой» (как бы «рожденной от барана», незаконнорожденной). Брак матери с вдовцом водлозером не регистрировался в сельсовете, но был обставлен тихой свадебкой, а следовательно, признавался легальным и законным в крестьянском обществе.

В традиционной семье незаконнорожденному ребенку, появившемуся на свет от незамужней девушки, частые и незаслуженные укоры без всякого повода приходилось выслушивать даже от родной матери. К ребенку, рожденному вдовою (тоже явно вне брака), крестьянское общество относилось снисходительно, не выделяло его среди прочих, в том числе и рожденных в браке детей женщины (Логинов, 1988, с. 65). Как видим, о статусном равенстве самых младших членов семьи в водлозерской деревне говорить порою тоже не приходилось. Хотя информанты наши не раз отмечали, что приемных детей в крестьянских семьях ничем не выделяли, верится в это с трудом, поскольку за этим следовало утверждение, что родные отец и мать лично их любили больше, чем приемных.

Высокий статус в семье и общине стариков, хранителей деревенской традиции – это аксиома русской этнографии (Русские, 1989, с. 57; Громыко, 1986, с. 11). Но одно дело старик или старуха в уме и ясной памяти, другое дело – древние и немощные. Даже в этом возрасте и состоянии они все равно сохраняли статус более высокий, чем самые младшие члены патриархальной семьи. Дети в присутствии взрослых должны были прислушиваться к мнению стариков. Иное поведение привело бы к неизбежным нареканиям со стороны взрослых, являвшихся в традиционном обществе одной из действенных форм подавления конфликтного поведения детей. И все же в отсутствие взрослых членов семьи или общины подшучивать над дряхлыми стариками, игнорировать их призывы к порядку дети иногда себе позволяли. Дети Водлозерья в этом отношении не представляли собой исключения.

Практически нулевым можно считать семейный статус нечленов семьи, принятых в дом из христианского сострадания. Однако индивидуальный общественный статус таких лиц порою бывал необычайно высоким, как, например, у одного из сильнейших ведунов Водлозерья первой трети XX в. И. Е. Суханова, проживавшего в старости в деревне Охтомостров (Логинов, 2006в, с. 102). Не был нулевым общественный статус и «мирских нянь» (Громыко, 1986, с. 111), старушек, которые переходили жить из одного дома в другой, чтобы заниматься уходом и воспитанием деревенских детей.

Статусное неравенство членов патриархальной семьи было очень удобным инструментом в урегулировании внутрисемейных конфликтов. Слово большака было главным, почти всегда окончательным. Это позволяло другим членам семьи апеллировать к нему по многим вопросам в случае конфликтных ситуаций. Волюнтаристский подход главы семьи к разрешению внутрисемейных конфликтов обычно приводил к недопущению открытой фазы отстаивания интересов противоборствующих сторон, ибо с главой семьи принято было соглашаться. Согласием сторон с его волей обычно исчерпывался и сам конфликт. Если конфликт полностью не преодолевался, ситуация переводилась в состояние скрытной фазы. Это создавало психологическое напряжение внутри семьи. Однако даже такой исход дела расценивался в деревне в старину как имеющий положительное значение. Открытого неповиновения он не содержал, а значит, и не противоречил стержневым принципам, на котором основывалось внутреннее единство традиционной семьи. Среди женщин конфликтные ситуации разрешались с благоволения жены большака. Младшие возрастные группы апеллировали к старшим по возрасту, решение старших принималось к исполнению. На этой основе зиждилась иерархия соподчинения внутри крестьянской семьи, в целом одобряемая и поддерживаемая общественным мнением крестьянского сообщества. И происходило это именно потому, что в решении многих проблем крестьянской семьи и общины главным фактором «являлся обычай» (Русские, 1989, с. 8). Контроль исполнения обычая осуществлялся людьми пожилого и среднего возраста, причем преимущественно женщинами, которые «больше времени проводят по месту жительства в сфере общения вне семейно-родственного круга, ориентированы на соседскую среду. Именно здесь проявляются элементы традиционного механизма социального контроля, ведущие свое начало от общинных порядков» (Русские, 1989, с. 57). Значение общественного мнения четко осознавалось крестьянами. Любое сколько-нибудь широкое сборище в деревне (от крестин до поминок и от хоровода до помочей) могло послужить ареной для апелляции к общественному мнению (Громыко, 1986, с. 107.).

Конфликтные настроения, направленные на оспаривание потестарных полномочий большака, открыто не проявлялись, пока тот был в силе и добром здравии. Когда большак дряхлел, вопрос о смене власти в семье поднимался на семейном совете. Если братья и сыновья стареющего большака хозяйственной сметкой и властными амбициями были обделены, в соперничество вступали зятья-примаки. Не секрет, что иногда к тому, чтобы занять место большака в большой семье, мужей подталкивали жены. Такого рода конфликты можно обозначить как «потестарные конфликты» внутри неразделенной крестьянской семьи. Инициаторами (обычно тайными) раздела большой семьи на малые нередко становились именно невестки. В малых семьях женщинам-крестьянкам жить было комфортнее: жена хоть и находилась в зависимости от мужа, но не испытывала давления со стороны его родственников (Русские, 1989, с. 98). Тяга молодого поколения к образованию собственных семей явно обнаружилась в предреволюционное время даже у старообрядцев Урала и Сибири. В Водлозерье эта тенденция проявилась еще раньше. Если до раздела на малые семьи дело не доходило, новым главой патриархальной семьи становился, как правило, старший сын прежнего большака, очень редко – его дееспособный брат (АНПВ, № 2/73, л. 14). Наверное, последнее воспринималось в Водлозерье как временное состояние семьи, предваряющее распад такой семьи на несколько малых. Сделать это сразу зачастую не позволяли некоторые объективные (отсутствие необходимых всем для обустройства жилых построек) и субъективные обстоятельства (нежелание огорчать бывшего большака).

Неразделенные семьи в старину экономически всегда были более крепкими, зажиточными. Однако жить в такой семье счастливо было не просто. Взрослым членам семьи постоянно приходилось мириться со своеволием большака и большухи в принятии экономических решений. Если сыновья большака с детства были приучены подчиняться воле отца, то снох такое положение устраивало гораздо меньше. Они сами хотели распоряжаться заработанными с мужем деньгами, сами желали стоять у чугунка при подаче пищи на стол, а не довольствоваться тем, что им положит в миску большуха. И это было важной субъективной причиной распада патриархальных семей на малые. Неудовольствие снохи высказывали своим мужьям, настраивали их против дальнейшего проживания в неразделенной семье. Когда недовольных мужчин в семье набиралось достаточное количество, они ставили вопрос о сборе семейного совета, который и принимал большинством голосов решение о разделе земли и имущества. Распад неразделенных семей на малые завершился с образованием колхозов.

Однако и в малой семье властью над своей женой, пусть и ограниченной нормами обычного права, в старину обладал ее муж. По обычаям водлозеров, муж имел право принародно поколотить, проклясть жену, выгнать ее на время из дома (ФА ИЯЛИ, № 3299/22). Жена проклинать мужа не имела права ни при каких обстоятельствах. Но и возвратиться в дом своих родителей жена не могла (Русские, 1989, с. 96). Согласно обычному праву водлозеров, ей позволялось лишь временно жить то у одних, то у других своих родственников. Ситуация разрешалась обычно тем, что жена возвращалась к мужу и униженно, при всем народе, просила принять ее обратно в дом. Так что иерархия малой семьи в традиционном крестьянском обществе пусть грубо, но однозначно способствовала урегулированию семейных конфликтов. В наше время ситуация, когда хмельной муж выгоняет из дома жену и детей среди ночи, остается еще достаточно типичной для Водлозерья. Потом мужья каются и просят прощения, но немногие удерживаются от повторения случившегося. Жены терпят такое обращение до последней возможности. Подавать в суд на развод, если муж «бывает золотой, когда трезвый», у водлозеров почти не принято (АНПВ, № 2/73, 14).

 

3. Возрастные периоды и социально-возрастные категории полного жизненного цикла

Человек, проживший долгую жизнь, проходит последовательно через возрастные периоды младенчества, детства, юности, зрелого возраста и старости. Казалось бы, с этим все предельно ясно. Однако петербургская исследовательница, Т. А. Бернштам установила, что в народной традиции русских выделялось от двух (дети и взрослые) до девяти – на Русском Севере – возрастных категорий (Бернштам, 1988, с. 24–25). Невольно возникают вопросы о точных границах переходов от одной социальной категории к другой. Например, когда именно новорожденный перестает быть младенцем или же подросток входит в пору юности, и т. д. На общерусском материале эти вопросы, включая терминологию многих локальных традиций, были рассмотрены Т. А. Бернштам на монографическом уровне (Там же, с. 21–123).

Локальная традиция Водлозерья описывается автором в соответствии с представлениями о социально-возрастных группах и возрастных периодах жизни человека, основанных на изучении местной традиции. Традиция эта содержит достаточно четкие представления о том, каким образом фиксировался переход человека из одной социально-возрастной категории в другую, от одного периода жизни к следующему.

В момент рождения человек получал статус «новорожденного». Тут нет иных мнений. Одновременно новорожденный числился в возрастном периоде «младенчества». Но как долго длился этот период в северно-русской традиции? В монографии «Семейные обряды и верования русских Заонежья» автор уже писал: «младенцем» у русских ребенка следует считать от момента рождения до нормативно-обязательного прекращения вскармливания молоком матери (Логинов, 1993б, с. 66). Очень важно, что нормативно-обязательное отлучение ребенка от материнской груди у русских (и других народов, исповедующих ортодоксальное русское православие) не было связано с прекращением физической способности матери к лактации, с реальной продолжительностью биологического кормления материнским молоком. Молоко по разным причинам могло пропадать в груди матери очень рано, его могло и не быть вовсе. В случаях, когда ребенка не получалось отучить от материнской груди в «нормативно» положенный срок, он физически продолжал питаться молоком матери еще долгое время. Однако устав Русской православной церкви жестко предписывал прекращать каждодневное вскармливание ребенка молоком (материнским или коровьим, не имело значения) по истечении первых шести длительных постов, а это выпадало при любых обстоятельствах на полуторагодовалый возраст. Прекращение вскармливания грудным молоком (если молоко у матери еще сохранялось) сопровождалось исполнением сакраментального действа – обряда отлучения от груди. После этого (или по истечении первых шести длительных постов в жизни ребенка) дитя переходило в иную возрастную категорию. У других народов (например, евреев или татар), у которых вскармливание материнским молоком продолжалось не в пример дольше, чем у русских, длительность пребывания ребенка в состоянии младенчества, а также сакраментальная «грань», означающая переход младенца в следующую возрастную категорию, определялись по другим сакраментальным событиям его жизни.

В статье «Этнография детства на Водлозере» (Логинов, 2007б) автор с помощью фактов из жизни водлозеров доказывал, что от рождения до момента наречения именем при крещении в церкви новорожденного относили к социально-возрастной категории «младеней», т. е. младенцев без имени. При этом не имело значения, делалось ли наречение именем повитухой (из опасений, что ребенок умрет при родах некрещеным) или нет. После очистительных обрядов, а главное – крещения, которое можно расценивать в качестве обряда приобщения неофита к церкви и общине (Логинов, 1993, с. 218–219), бывший «младень» входил в социально-возрастную категорию «младенца» (с именем). После крещения, как считалось, ребенок утрачивал сакраментальную нечистоту, присущую ему с рождения. Пока продолжалось кормление грудью, ребенок имел статус «младенца невинного», в отношении которого были недопустимы не только физические наказания, но и грозный окрик. Считалось, что испуг младенца может привести к смертельной для него болезни – родимцу.

В категории «детей» ребенок пребывал с полутора до 12 лет. Собирательным названием для ребятни любого возраста, кроме младенческого, на Водлозере было слово вепсского происхождения – «пайгажи» (ср. вепсское paigačed – «дети»). При этом детей до семи лет на Водлозере называли уменьшительно-ласкательным словом «пайгажата», или «пайгажатки». Среди «пайгажат» водлозеры выделяли две возрастных подгруппы, называя «дитем невинным» ребенка в возрасте с полутора до пяти лет, а «дитем неразумным» ребенка с пяти до семи лет. Между статусом «дитяти невинного» и «дитяти неразумного» имелась довольно существенная разница. Невинное дитя вообще никак не наказывали, предостерегали от действий, опасных для него и для окружающих, укорами или окриками, в экстренных случаях – оттаскивали за шиворот. С пяти лет угроза наказания, например отстегать по ногам крапивой, вполне могла быть приведена в исполнение, но больше в устрашение, чем собственно в наказание. В возрасте семи лет, по водлозерским представлениям, происходило «развязывание» детского ума. Период жизни ребенка до семи лет соответствует младшему детскому возрасту. На Водлозере он маркировался постоянным ношением на шее ладанки для защиты от нечистых духов. С семи лет ребенок переходил в категорию старшего детского возраста, с которого начиналось систематическое приобщение к труду. Ребенок уже считался вполне разумным, чтобы отвечать за свои поступки, в том числе получать наказание в виде физического воздействия. В старшем детском возрасте ребенок пребывал до 12 лет.

После 12 лет мальчиков и девочек звали «недоростками», т. е. подростками. Одежда мальчиков начинала отличаться от одежды девочек за счет ношения портов. Особенность данной социально-возрастной категории заключалась в том, что длительность подросткового периода для девочек и мальчиков была различной. «Недоросток» в традиционной водлозерской семье превращался в полноценного юношу («парня») примерно к 15–16 годам, после того как впервые самостоятельно вспахивал поле. Родители покупали ему верхние штаны, без которых вход на молодежную бесёду был закрыт. Для девочек переход в социально-возрастную категорию «девушек» заканчивался с наступлением первых месячных. Продемонстрировав их следы на своей одежде, девушка получала доступ на посещение молодежной бесёды. Происходило это обычно в старину также не ранее 15–16 лет.

Парень и девушка в социально-возрастной категории молодежи, если не засиживались в холостом состоянии до состояния «перестарков», оставались до вступления в брак. Брачный возраст, за которым надзирали представители церкви, наступал в 18 лет. До проведения в 1871 г. военной реформы Александром II девушку начинали называть «перестарком», если она не выходила замуж по достижению 20 лет, а парня – если не женился до 24 лет. После вступления в силу закона о всеобщей воинской повинности 1871 г. предельный возраст для вступления в полноценный брак повысился у девушек и парней примерно на два года. По достижению 27 лет незамужняя девушка переходила в социально-возрастную категорию «старых дев», а парень с 30 лет – в категорию «старых холостяков». Если брак заключался в отведенные традицией сроки, то парень на период заключения брака становился «женихом», а девушка – «невестой». «Князем молодым» и «княгиней молодой» жениха и невесту величали только в день бракосочетания в церкви и исполнения свадебных обрядов. После празднования свадьбы оба попадали в социально-возрастную категорию «молодых», в которой пребывали, согласно сельской традиции, до рождения их первого ребенка либо до истечения полутора лет со дня свадьбы.

Женщина после рождения ребенка и до окончания репродуктивного возраста переходила в социально-возрастную категорию «баб», а ее муж – в категорию «мужиков», и оба становились полноценными членами возрастной категории лиц зрелого возраста. «Дедом» и «бабкой» их начинали звать в собственной семье внуки порою задолго до того, как статус «деда» и «бабки» они приобретали в глазах сельской общины. Реально в категорию «стариков» они переходили только с завершением репродуктивного возраста, годам к 60. Вдова или вдовец, старая дева или старый холостяк, достигшие того же возраста и вошедшие в период старости, тоже включались в категорию стариков/старух. В категорию «дряхлых стариков» старые люди переходили, когда утрачивали способность самостоятельно обслуживать свое существование. Новопреставленный вплоть до 40-го дня именовался «усопшим» и лишь после этого – «покойным» или «покойником».