Единственной формой заключения брака у водлозеров в старину была свадьба. Она могла быть со сватовством и с одним (только у жениха) или с двумя (и у невесты, и у жениха) праздничными застольями либо без сватовства – как говорили водлозеры, «уходом». Не считают водлозеры свадьбой случай, когда дочь водлозерского богача Рюхманова «цыгане так околдовали», что она убежала с табором и никто и никогда ее больше не видел (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/277). Нам довелось записать мнение самих водлозеров, что собственно «свадьба» – это период, пока стороны уговариваются и молятся Богу, а дальше уже «не свадьба, а столованья» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 33). Это, если так можно выразиться, «карельский» подход к пониманию слова «свадьба». Для русских в целом больше привычны такие понятия, как «свадьба одним столом», «свадьба двумя столами», которые не совсем согласуются с мнением, приведенным выше. При описании свадебных обрядов и обычаев водлозеров мы абстрагируемся от их частного мнения.

 

1. Обрядовые предпосылки брака и выбор брачного партнера

Чтобы не остаться в старых девах на всю жизнь, в старину в Водлозерье с малых лет девочка должна была блюсти некоторые запреты, нарушение которых, по народным поверьям, грозило ей безбрачием (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 129–130). Запреты эти можно считать общими для всего Обонежья: «Не сиди на пороге, а то женихи за порогом окажутся», «Не позволяй обметать себя веником, а то женихи стороной обойдут», «Не сиди на вросшем в землю камне, а то в девках засидишься» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 197). Запретной была подача чашки чая без блюдца: «В жизни без своей половинки останешься» (То же, л. 140, 197). Детям младшего возраста запрещалось сидеть или играть под столом. Считалось, что нарушителей этого запрета накажет Бог тем, что ребенок выше стола не вырастет, а девушку карликового роста никто сватать не станет. Несоблюдение некоторых правил застольного этикета, по поверьям водлозеров, могло вызвать неудачное замужество. Поэтому, в частности, при чаепитии следили, чтобы дети меньше плескали чай из чашек на стол. Считалось, что у такого ребенка «супруг(а) пьяницей будет» (То же, л. 140). Холостому парню советовали не спать слишком много: «Косоглазую невесту себе наспишь» (То же, л. 197).

Народными приметами, пророчащими скорую свадьбу, считались сны, в которых снились медведица, купание в чистой прозрачной воде или девичий плач (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 159–160). Если над домом, в котором жил холостой парень или девушка на выданье, собирались стаи сорок или мелких пташек, типа синиц и воробьев, – это тоже означало, что в доме скоро сыграют свадьбу (То же, л. 128).

Обрядовыми предпосылками вступления в брак в Водлозерье было, как упоминалось выше, нормативно-обязательное посещение молодыми людьми бесёд и вечеринок. Наличие постоянного кавалера у девушки на бесёдах не гарантировало ей замужества. На это могли рассчитывать только богатые славутницы/покрутницы. Славутницы, имея по нескольку ухажеров среди парней в собственной деревне, не отказывались также и от легкого флирта с парнями из других деревень. Это считалось нормальным явлением, не показателем ветрености, а свидетельством того бесспорного факта, что она завидная невеста. Славутницы, как и вообще все юные девушки, от слишком ранних браков отказывались, так как девичество было самым интересным и привольным периодом в жизни крестьянки. Посещение бесёд в течение двух-трех лет было традиционной нормой, которую старались выдержать. Слава девушки, имеющей сразу много ухажеров, была всегда желанной. Парень, ухаживающий сразу за двумя или более девушками в одной деревне, наоборот, приобретал «недобрую славу» человека ветреного, склонного погулять на стороне даже в законном браке. Ухаживать за второй и за третьей девушкой парню обычай не запрещал, но все его симпатии должны были проживать в разных деревнях. Другими словами, чем больше у девушки было ухажеров в одной деревне – тем лучше для нее, чем больше симпатий к разным девушкам у парня – тем хуже для него.

На бесёдах юноши и девушки имели право сидеть «парочками», прилюдно целоваться и миловаться, но после бесёд все расходились по домам гурьбой, на парочки не разбивались (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 489, л. 62). Если парень и девушка начинали отделяться от общей компании, целоваться по темным закуткам, они позорили и себя самих, и своих родителей. Девушку в деревне подозревали в утрате невинности, с парнем и его родителями сельское общество вело разговоры о сватовстве и скорой свадьбе. Утрата девственности в старину вообще была малоприемлема для нормального замужества. В Водлозерье на этот счет говорили: «Если худо заходишь то, как замуж выходить будешь?» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 22). В настоящее время эти нормы поведения остались уже в прошлом, добрачные связи к излету XX в. стали делом вполне обычным.

До военной реформы Александра II брачный возраст у водлозерской молодежи был тот же, что и в целом у русских: девушкам следовало выходить замуж в период от 18 до 20 лет, хотя поп имел право обвенчать и 16-летнюю (Кузнецова, Логинов, 2001, с. 24). После 20 лет девушка попадала в разряд невест-«перестарков». Парней до 18 лет в старину не женили, а статус старого «холостяги» они приобретали после 23 лет. С 1874 г. девушки стали считаться «заневестившимися» только после 23 лет, а предельный возраст для парней как полноценных женихов поднялся до 25–26 лет (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 626, л. 3). В указанных возрастных пределах юноши и девушки могли рассчитывать на союз с «ровней» (в пределах всей группы молодежи в целом), что было всегда предпочтительней брака с «перестарками», вдовой или вдовцом.

В молодежной среде инициативной стороной в заключении брака обычно выступали девушки (см. ниже). Хотя широко известен в этнографии водлозеров и обратный случай, описанный И. С. Поляковым (Поляков, 1991, с. 150–152), а затем и Н. Н. Харузиным (Харузин, 1894, с. 303). Парень из деревни Пелгостров «увлекся одной красавицей, жившей в другой отдаленной деревне. Девица долго не внимала вздохам своего поклонника, подозревая его в нищете до тех пор, пока он не представил в жарких выражениях всей прелести своего дома и, между прочим, зеленой крыши. Молодая, обвенчавшись, возвратилась в деревню, где и объял ее при виде нового своего жилища, с крышей из хвои, весь ужас обмана, которому она подверглась» (Поляков, 1991, с. 152). Как правило, инициатива девушек состояла в том, что они просили своих парней, «если уж слюбились», обратиться к родителям с просьбой о скорой засылке сватов (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 25, 77). Получив от парня устное согласие, как и было принято в крестьянской среде, парень и девушка обменивались друг с другом недорогими залогами. Ими могли служить нательные крестики, носовые платки, девичья косынка или колечко. Если девушка начинала гулять с другим, парень мог оставить залог «изменщицы» у себя (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 27). В любом случае обмен залогами между девушкой и парнем еще не означал, что сваты непременно пожалуют в дом.

В неразделенной семье вопрос, быть ли скорому браку, решался не родителями парня, а большаком (Харузин, 1894, с. 323). В малой семье парень имел право на инициативу, но должен был просить отца и мать «оженить» его: «Родитель батюшка, родная матушка, разрешите мне жениться на имярек». Если живых родителей не было, разрешения на брак он просил у тетки, которая, по водлозерским обычаям, обычно приходилась ему и «божаткой», т. е. крестной матерью (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 489, л. 65). Изредка инициатива женить сына исходила от матери, которая, состарившись, уже не справлялась одна с жатвой в поле, не могла готовить на всю семью и ухаживать за домашним скотом без помощи невестки (То же, л. 25). Нехватка женских рабочих рук в жатвенную страду могла подвигнуть на решение женить сына и его родителя. Заполучить работящую невестку можно было далеко не из каждой семьи. Эта задача для сватов считалось несложной, если ехали свататься в дом, в котором был очевидным избыток девушек на выданье, а материального достатка не было. Глава такого семейства сам был озабочен, как бы выдать замуж всех своих дочерей (АНПВ, № 2/73, л. 18). Инициатива женить сына могла исходить от главы семейства также и в том случае, когда за счет приданого невесты можно было увеличить земельные владения хозяйства. При этом, правда, свататься надо было в общину, где земля находилась в частном владении, не подвергалась общественным переделам. Из прошлого Водлозерья известны примеры, когда семья, проживавшая в деревне Гольяницы, получила в приданое 3 га земли за 20 км от своего дома, а семья Барановых из деревни Пильмасозеро – участок в 10 км от своего поселения (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 489, л. 2). Однако сосватать невесту с земельным приданым могла лишь семья, располагавшая достаточными денежными средствами, чтобы заплатить семье невесты достойный выкуп за землю-кормилицу. Непросто в старину было сосватать состоятельную невесту за жениха из бедной семьи либо за такого, кто приобрел сам себе незавидную славу среди соседей непутевым (девиантным) поведением. В подобных случаях приходилось ехать в отдаленные деревни с очень неясными перспективами на заключение удачного брака. Еще хуже обстояли дела, если сын весьма решительно настаивал заслать сватов именно к той девушке, на которой он обещал жениться, а родителям кандидатура невесты чем-то была не по нутру. Иногда из-за родительского отказа молодые люди так переживали, что были близки к самоубийству. Правда примеров, подобно заонежскому (из района Толвуи), когда парень из бедной семьи и его девушка из зажиточной семьи повесились на одной березе (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 968, л. 111), в Водлозерье старики не упомнят.

Что касается девушек, то они предпочитали выходить замуж в своей деревне, чтобы всегда можно было обратиться за помощью и поддержкой к родителям и братьям. Об осуществивших такое намерение девушках говорили с явным одобрением: «Где росла, там и выкисла», «Где родилась, там и сгодилась» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 197). Каким бы ни был расклад накануне сватовства, водлозеры верили в личную судьбу, которая неизбежно приводит к тому, что выражается пословицей: «Суженый род будет у ворот» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 31). Эта вера сохраняется и ныне, когда женщины, даже имея нескольких детей, вступают в брак два, три и более раз. Считается, что истинный суженый, «по судьбе» или «от Бога», может быть как раз последним мужем женщины.

Окончательно вопрос о том, быть или не быть сватовству и за какой конкретной невестой поедут сваты, решался на семейном совете.

 

2. Сватовство и просватовство

Если понятие «сватовство» вполне понятно каждому современному читателю, то понятие «просватовство» нуждается в некоторых пояснениях. В принципе «просватовство» – это заключительная часть сватовства, на которой достигалось соглашение о предстоящей свадьбе, стороны били по рукам, а невеста начинала причитать. Иногда сватовство и просватовство проводились в один день, иногда их разделял некоторый временной отрезок, необходимый родственникам невесты, чтобы окончательно дать ответ, быть ли свадьбе или не быть.

На семейном совете по поводу начала сватовства нередко обстановка бывала чрезвычайно нервной. «Неровню» сватать было не принято, чтобы не опозориться с почти верным отказом, а подходящих кандидатур часто в поле зрения семейного совета не оказывалось. Непросто вопрос со сватовством решался даже в том случае, если парень просил посвататься к добрым соседям. Отказа тут опасались по причине, которая отразилась в водлозерской пословице: «Родни не видать, а соседа потерять» (Там же, д. 628, л. 25). Подобный исход сватовства мог создать почву для подспудно вызревающих конфликтов между двумя фамилиями на десятилетия вперед.

В любом случае вопрос со сватовством или разрешался, или на время откладывался.

Брачные связи водлозеров распространялись в Пудожском уезде до Сумозера, Рагнозера, Яндомозера (Кузнецова, 2001, с. 271), а также Шалы, где при лесопильном заводе существовала небольшая колония выходцев с Водлозерья (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 627, л. 5; д. 628, л. 4, 77). Девушки из деревень южной части Водлозерья часто выходили замуж в Кенозерье Каргопольского уезда, а парни оттуда брали себе невест среди водлозерок (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 14; д. 626, л. 3, 7). Девушки из северной части Водлозерья иногда выходили замуж в поселения на среднем (от Лузы до Коркалы) и даже в верхнем (Калгачиха, Челозеро) течении реки Илексы Архангельской губернии (ВНП, № 2/82, л. 29; НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 24). Известен случай, когда невесту с Водлозера выдали замуж в деревню Нюхчезеро, что расположена за Ветряным поясом в бассейне Белого моря (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 627, л. 22). Таким образом, ареал традиционных брачных связей водлозеров распространялся вдоль основных транспортных путей конца XIX – начала XX в. на весьма значительную территорию. Но все же выбор невест в основном осуществлялся в своей местности.

Посвататься можно было в старину почти в любое время года, если оно не приходилось на время поста. Однако на Водлозере, как и на всем Русском Севере, в старину чаще всего праздновали традиционные свадьбы в период от Крещения до Великого поста. Имеется запись, что одну из невест Куганаволока посватали уже на второй день после Крещения (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 16). Но это, скорее, исключение, чем правило. Зимой ездили свататься так, чтобы приурочить свадебные застолья к «общим» неделям (за три-четыре недели до Великого поста) церковного календаря, в которые в любой день дозволялось употребление скоромной пищи. Неплохой для свадеб считалась и следующая, «мясопустная» неделя, когда мясо запрещалось употреблять только в среду и пятницу. На Масленой неделе свадьбы уже не играли, поскольку священники с этой недели и на протяжении всего Великого поста отказывались венчать людей в церкви. Неплохим периодом для традиционных свадеб был месяц после Покрова (14.10 н. ст.), когда резали скот, запасали мясо на зиму, а зерно от собственного урожая еще не израсходовали (Там же, д. 404, л. 197). Третий пик традиционных свадеб приходился на жатвенную страду вынужденно, так как крестьянские хозяйства нуждались в дополнительной паре бесплатных женских рук. На этот период в Олонецкой губернии выпадало не более 3 % всех крестьянских свадеб (Коренной, 1910).

В своей деревне, прежде чем пойти свататься, отправляли на разведку какую-нибудь проворную женщину из числа родни или свойственников, чтобы выведать, как родители невесты отнесутся к задуманному сватовству. Сватами в Водлозерье выступали почти всегда мужчины: отец парня, крестный отец либо семейные двоюродные братья жениха и сам жених (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 53; д. 628, л. 25; ф. 1, оп. 50, 1135, л. 1–5 и др.). Если отца парня не было в живых, его могла заменить тетка, которая одновременно являлась и его крестной матерью. В тех случаях, когда сватовство к конкретной невесте представляло трудную задачу, в состав сватов включали колдуна. Надеялись, что ему отказать не посмеют. К колдуну могли также обратиться с просьбой предсказать, какой будет жизнь у жениха с намеченной невестой в предстоящем браке (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 63). В своей деревне либо в близко расположенную деревню зимой и летом шли свататься пешком, всегда под вечер. Если между родителями жениха и невесты заранее была достигнута договоренность о принятии сватов, те несли с собой корзинку с горячей выпечкой и яйцами для яичницы. В более отдаленные деревни ехали свататься зимой в санях, а летом – в лодке. Перед выездом на сватовство с непредсказуемым результатом производили некоторые магические действия. Например, переворачивали вверх ножками все табуретки и стулья в доме, чтобы «порозными», т. е. с пустыми руками, домой не приехать; в карман свату клали «бабий» повойник с заколотыми в него иголками, чтобы легче было «обабить», т. е. сосватать невесту (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 61). При поездке в санях поддужные колокола снимали и клали в карман, чтобы никто не догадался о цели поездки, не навел порчу и сглаз на сватовство и самих сватов. Сваты, приезжавшие в отдаленные деревни, интересовались, ходит ли девушка на бесёды. Если нет, ее не сватали. Избегали также свататься в семьи, люди в которых страдали от тяжелых наследственных болезней, слабоумия, пьянства. Сторонились сваты и семей откровенных бездельников, которые были всегда к тому же и самыми бедными на деревне. Славутность подобных невест расценивалась как отрицательная.

В намеченную избу сваты входили гурьбой, не объясняя толком цели своего приезда, закидывали свои рукавицы на воронец большим пальцем вверх («на удачу»), проходили к лавкам и садились под матицей (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135; л. 22, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 62). Это ритуальное поведение сразу выдавало цель их появления в доме, но гостей все равно начинали расспрашивать, кто такие и зачем прибыли. Начинались обычные иносказательные разговоры про купца и товар, который надо купить, про петушка и курочку, которых было бы неплохо «скласть вместе». Пока велись окольные разговоры, новость облетала соседние дома, в избу начинали собираться любопытные. Если глава семьи имел намерение вести серьезные переговоры о сватовстве, он давал указание жене ставить самовар и печь на скорую руку пряженые пироги. О желании или не желании идти замуж глава семьи спрашивал у девушки. Здесь могла возникнуть конфликтная ситуация девушки с большаком или родителем. Девушка, решительно настроенная на брак, при нежелании родителей выдавать ее замуж отвечала родителям: «Отдадите, пойду, и не отдадите, пойду» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 489, л. 63). В таких случаях родители обычно благословляли ее, опасаясь, что девушка убежит тайком с женихом, опозорит родителей. Хотя гордый родитель, не желая брака с неровней, мог какое-то время настаивать на своей воле. Для такого случая существовала особая форма ответа родителя: «Живи, как хоти, а ко мне не приходи ни с обидушкой, ни с поклоньицем» (Там же, д. 628, л. 77). Иногда девушка могла решительно сопротивляться решению родителей выдать ее замуж. Если у нее в деревне был любимый парень, она могла попросить сестру или подругу сообщить ему о нежеланном приезде сватов. Тот мог экстренно организовать родителей на сватовство «вперебой», когда за одним столом оказывались сразу две команды сватов. Но такое случалось крайне редко. Как бы ни развивались события, отказывать сватам устно, в категорической форме было не принято во избежание конфликта, в котором сторона сватов могла прибегнуть к мести магическими способами. Но если пироги и самовар на столе никак не появлялись, сватам ничего не оставалось иного, как уйти, чтобы попытать счастья в другом месте.

Молодежь конфликтов с неудачниками-сватами не опасалась. При неудачном сватовстве старались напихать в сани сватов прошлогодних веников. Это называлось «подложить старую Анисью» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 22–23). «Привезти Анисью» со сватовства не желал никто. Кроме того, молодежь позорила неудачливых сватов и в своей деревне. Для этого на Масленицу их силой усаживали в перевернутую сучками вверх борону и катали на таком «транспортном средстве» по улице.

Отказ сваты могли получить и после угощения пряжеными пирогами, если в результате переговоров с родителями не приходили к взаимному согласию по поводу расходов, связанных с предполагаемой свадьбой. Он был менее обидным для сватов, но тоже не гарантировал от подкладывания в сани «старой Анисьи». Договаривались стороны в первую очередь о том, сколько денег сваты готовы заплатить за невесту в качестве «выкупа», что в приданое невесте дадут ее родители. То и другое должно было примерно уравновесить друг друга. Выкуп шел на обеспечение родни жениха подарками и организацию застолья в доме невесты, а приданое должно было обеспечить молодую семью скотинкой и самыми необходимыми на первое время вещами. Во времена, когда на Водлозере побывал И. С. Поляков, в приданое обязательно входил ткацкий станок (Поляков, 1991, с. 152), который для невесты изготовлял отец или кто-нибудь из родственников-мужчин. В XX в. уже ограничивались прялкой и некоторым количеством готовой пряжи или кудели. Значительных, по крестьянским меркам, денег стоили в приданом икона Богоматери, постель, подушки, многочисленные домашней выделки вышитые полотенца и станушки от женских рубах. Количество полотенец и станушек оговаривалось особо, потому что каждому родственнику и каждой родственнице со стороны жениха требовалось сделать подарок именно вышитыми изделиями. Матери, имеющие дочерей на выданье, заранее запасали и делили между ними также отрезы материи и посуду, а домашний скот выделяла невесте вся семья (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 489, л. 64, 78). Семья невесты несла больше экономических потерь от выдачи девушки замуж, чем семья от женитьбы сына. Недаром родитель при рождении дочери ворчал обычно, что если девочка выживет, то будет им «угла сбавить».

Если семью жениха знали недостаточно, сторона невесты ссылалась на необходимость провести собственную «думу» – совет с родственниками невесты. Это требовало некоторого времени, чтобы собраться и отдельно от сватов обсудить брачное предложение. Согласия на брак еще раз спрашивали у девушки. У невесты могли быть свои резоны в согласии или не согласии идти замуж за конкретного жениха. Например, очень неохотно водлозерские девушки шли замуж в деревню Вама. Этот стереотип поведения местных невест нашел отражение в частушке:

Откровенно применять насилие к девушке, принуждать ее к нежеланному замужеству было не принято. Каждый в Водлозерье знал пословицу: «Не пришлись телом, не приделаешь и делом» (АНПВ, № 2/73, л. 20), т. е. колдовством.

Невеста кланялась в ноги родителям и говорила о своем решении. Она могла без указания мотива отказаться от предложенного замужества, но отказ ее не означал полного провала миссии сватов. Если родители девушки были склонны заключить брак, то оставалась надежда, что ее удастся уговорить. У родителей и родственников невесты также могли возникнуть сомнения, стоит ли девушку отдавать замуж в малознакомую семью. В подобных случаях сватам говорили, что требуется на месте ознакомиться с хозяйством жениха. Таким образом, в случае отказа невесты выходить замуж или при невозможности быстро собрать родственников на «думу», а также при необходимости съездить ознакомиться с хозяйством жениха ответ откладывался. Следовательно, откладывался и этап просватовства. Подобный исход, тем не менее, расценивался как частичная удача сватов. Поэтому домой они могли уехать с колокольчиком, звенящим под упряжной дугой.

Несогласие девицы идти замуж обычно преодолевалось. Девушку, как правило, начинали уговаривать все родственники и знакомые. Они расхваливали достоинства жениха, а часто выдвигали веский в условиях деревенской жизни довод: невозможность выдать замуж младших сестер, пока старшая остается незамужней. Для уговаривания невесты сторона жениха иногда посылала к ней знакомого колдуна. Приехав к девушке, колдун беседовал с ней. Потом как бы невзначай проводил по волосам и спине («по хребту») девушки своей ладонью. Этот прием, как говорят, действовал неотразимо (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 53). По некоторым сведениям, сторона невесты прилагала все усилия, чтобы не допустить «приаминивания» ее магическим специалистом (Там же, д. 1135, л. 9, 22). Ведун или колдун, чтобы склонить девушку к замужеству, мог также усадить ее на подушку, в которую заранее читался специальный заговор (Кузнецова, 1997, с. 112–113). Девушка, сама не зная почему, соглашалась, жених ей начинал нравиться. Карелы из Сямозерья, эвакуированные в годы Великой Отечественной войны в Водлозерье, исполняя данное действо, утирали платком лицо и щеки невесты и этим платком проводили по ее волосам и спине (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 489, л. 63).

У колдуна Колеца с Пелгострова был свой магический способ: «…в воронец три раза ударит, и говорят там, что… Потом (невесте) скажет: “Никуда не денешься, следом побежишь”» (АНПВ, № 1/85, л. 9). Если магические действа не вызывали нужного воздействия, колдун начинал угрожать девушке порчей, поскольку не желал позорить свое имя. Колец, как утверждают водлозеры, не раз осуществлял свою угрозу. Приведем пример. Девушке, отказавшей его протеже, он заявил: «За этого парня не пошла, значит, ни за кого больше замуж не пойдешь». Говорят, что лицо этой девушки еще лет 20 оставалось красивым, но на следующий день после отъезда Колеца пальцы ее рук так скрючило, что она лишилась возможности делать крестьянскую работу, а могла только шить на швейной машинке. Поэтому никто ее не взял замуж (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 164/72; АНПВ, № 2/73, л. 20). Памятуя об этом и подобных ему случаях, девушки обычно поддавались на уговоры Колеца и других колдунов. Так что содействие колдуна в выдаче девушки замуж, как правило, бывало более или менее удачным. Иногда магическим способом удавалось лишь склонить девушку к заключению брака, но не «слюбить» пару. Рассказывая об этом, водлозеры обычно вспоминают трагичную историю судьбы Ольги Мачехиной из деревни Маткалахта, которую выдали замуж при помощи Колеца за нелюбимого ею парня. Говорят, что муж «ее даже за косы привязывал, за лодкой таскал по воде», чтобы с ним была, из дому не убегала. Она же «потом задавилась, в петлю ушла» (АНПВ, № 1/85, л. 9).

Как видим, использование стороной жениха магических специалистов, чтобы сломить волю девушки, не желающей вступать в брак с нелюбимым, вызывало иногда конфликт невесты с магическим специалистом, завершающийся причинением ей тяжких психологических травм. Подавление колдуном воли девушки далеко не всегда избавляло ее от затяжных межличностных конфликтов уже в замужестве. Порою эти конфликты имели трагический исход.

Если сватовство тормозилось только желанием узнать, каково хозяйство у жениха, все было проще. К приезду представителей стороны невесты в дом жениха приносили занятые на время у соседей вещи, в хлев заводили соседский скот, чтобы пустить пыль в глаза. Нельзя было подменить на время лишь жилище, по состоянию которого приезжающие и судили о достатке семьи жениха. Приезжающие посмотреть хозяйство обычно не были уполномочены давать окончательный ответ. Ответ передавали с нарочным (обычно подростком) особой запиской. В записке содержался либо положительный ответ с указанием времени свадьбы, либо вежливый отказ: мол, девушка еще слишком молода для брака. Вымещать обиду при отказе на отроке, доставившем записку, было не в обычае крестьян.

Обрядность «просватовства» исполнялась после положительного ответа сватам. Она включала в себя действа, связанные с «рукобитьем» и «богомольем». Просватовство непосредственно начинало «обряды перехода» из прежнего молодежного состояния парня и девушки в состояние людей, обладающих семейным статусом.

Рукобитье состояло в том, что в знак твердости решения сыграть свадьбу сваты и родитель девушки оборачивали правую руку полой одежды («чтобы семейное счастье не ушло в чужую семью») и ударяли рука об руку. Далее начиналось богомолье. От огня в загнетке печи, чтобы поставить дело под покровительство духов домашнего очага, зажигали свечу перед домашними иконами, начинали совместную молитву. Один из сватов звонил в привезенный с собой колокольчик в знак того, что невесту они просватали. В случаях, когда девушку отдавали замуж против ее воли, она пыталась загасить свечу, чтобы богомолье не состоялось. Но этот шаг всегда был обречен на неудачу. По завершении молитвы невеста садилась на лавку. Потом начиналась первая «заплачка». С этого момента невесте предстояло изображать «несчастную» долю, причитывать по своей девичьей воле, которой она пользовалась в родительском доме и которой будет лишена в семье мужа. Если девушка умела причитывать, то исполняла причитания сама, если нет, ей помогала более опытная плачея, а девушке оставалось лишь повторять за ней слова. Приведем пример:

Затем невеста вставала, подходила к печи, задавая вопрос: «Кто зажег свечу для богомолья?» После этого она поочередно подзывала к себе отца, мать и остальных членов семьи, кланялась каждому в ноги, обнимала и прощалась, причитывая. Женщины, к которым она обращалась с причитаниями, «отплакивали» ей, выражая сожаление о том, что девушку вскоре ожидает подневольная жизнь в чужом доме.

С точки зрения «теории перехода» А. ван Геннепа, после завершения обрядов рукобитья девушка отрешалась от прежнего «состояния девичества». Ей предстояло пройти через «пороговую» («лиминальную») стадию, миновав которую, она «восстанавливалась» в новом качестве – лица, обладающего статусом замужней женщины. Обрядовую метаморфозу с этого момента проходил и ее избранник.

Закончив причитывать, девушка всем сватам повязывала через правое плечо по вышитому полотенцу («утиральнику»), а отцу жениха – два полотенца крест-накрест (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1132, л. 52). Жениху невеста на шею повязывала шелковый или атласный платок, а шапку его украшала красными и розовыми лентами, что служило до конца свадьбы знаками отличия его от остальных участников свадебных церемоний (Там же, д. 1135, л. 6, 22–23). Будущей свекрови через сватов она передавала полотенце с вышитыми концами. В залог твердости уговора родители невесты вручали сватам шерстяной или шелковый платок, иногда – сарафан из заранее заготовленного дочерью приданого. Самый богатый залог Водлозерья, на памяти наших информантов, состоял из двух парочек (комплектов из юбки и кофты) и сарафана (Там же, д. 1132, л. 52). И это, по нашему мнению, явный показатель общей бедности водлозеров в старину. В заключение рукобитья все садились за стол. От стороны невесты подавали обязательную яичницу («селянку»), от сватов выставлялось вино (Кузнецова, 2001, л. 274). На этом просватовство заканчивалось.

Возвращались сваты со звенящим поддужным колоколом и развевающимся на дуге залогом, распевая песни. Правда, торжество их могло быть лишь временным. Родители девушки еще имели право отказаться от уговора, выдать дочь замуж за более достойного жениха, если он приезжал свататься «вперебой» до назначенного дня венчания. В таком случае данные в залог вещи возвращали первым сватам. Последние, выказывая свою обиду, прибывали в деревню невесты и раскатывались по ней с залогами, привязанными к лошадиной дуге. Такое поведение считалось позорящим семью, которая не сдержала своих обещаний (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1132, 52–53). Как видим, вместо неприятных слов, высказываемых в глаза обидчикам (а именно такие слова обычно влекут за собой все усиливающуюся конфронтацию), в деревне широко использовали понятную каждому деревенскому жителю традиционную знаковую систему, позволяющую как объявить об отказе в сватовстве, так и выразить очевидное неудовольствие лицам, нарушающим данную перед иконами клятву.

 

3. Предсвадебная неделя

В предсвадебную неделю, а именно такой срок в зимний период обычно отводился для подготовки собственно свадьбы (летом он сокращался до двух-трех дней), у стороны невесты и жениха забот хватало. Требовалось съездить и пригласить на свадьбу всех родственников персонально, закупить недостающие продукты для торжеств, позаботиться о том, чтобы обезопасить себя от свадебной порчи. При этом невеста была куда более занятой, чем жених, поскольку ей приходилось доводить свое приданое до требуемых размеров.

Поездки невесты для приглашения родни на Водлозере именовались «поездками с добровтом». Первый визит она наносила крестной матери, роль которой в предстоящей свадьбе была наиболее значимой. Поездка эта, согласно изысканиям В. П. Кузнецовой (Кузнецова, 2001, с. 274), начиналась с причитания, в котором невеста, проснувшись, просила родителей дать ей коня, сани и извозчика (в роли извозчика обычно выступал ее брат). Из девичьей косы мать выплетала ленту-косоплетку и вплетала ее снова, но уже в полкосы. К концам косоплетки крепили булавками широкие цветные ленты, ношение которых давало понять всем, что девушка просватана. Подруги («приплачницы»), вызвавшиеся ее сопровождать, пели протяжные «невестины» песни: «Пташка вольняя, ой, распривольняя», «Отлетай-ко, мой да соколик», «Из-за лесу, лесу темного» («Отставала лебедь белая»). Ехали в выездных санях с колокольчиком под дугой. Невеста, прибыв на место, причитывала перед крыльцом, крестная мать выходила пригласить ее в дом, где для гостей уже был накрыт стол. Невесту вели под руки подруги. После угощения невеста вновь причитывала, благодарила за угощение. «Божатка» (крестная мать) причитывала ей в ответ, оплакивала будущую жизнь девушки в замужестве. И так повторялось в каждом доме родственников. Каждый, кому причитывала невеста, дарил ей подарок, например, ткань на платье или сорочку, а она с причитанием же благодарила. В завершение девушка причитывала у порога, прощаясь с гостеприимным домом. «Покрасовавшись» (походив) по «горенке», невеста позволяла себя увести на улицу. От крестной матери возвращалась домой, где в причитаниях рассказывала, как хорошо ее принимали в гостях.

Вечером того же дня к ней приезжали жених со сватами «на уговорку» – договариваться о дарах. Согласно исследованию Кузнецовой, (То же, с. 274), для их встречи невеста надевала парадный наряд (см. ниже) и садилась в большой угол на подушку. Собиралось много народу, приходила молодежь, а также соседи, в основном женщины. Когда появлялся жених, девушки и женщины хором исполняли причитание «Наставала туча темная». Жених здоровался с невестой за руку, а остальным кланялся. Всех угощали, за стол садились парами: жених рядом с невестой, шафера (два парня с его стороны) с шаферинами (двумя девушками с ее стороны). Пели песню «Как по садику, садику», девушки и парни ходили «со вьюном», плясали кадриль, лансье. Невеста причитывала, корила сватов, высказывая в их адрес в шутливой форме нелестные пожелания. На «уговорке» она дарила жениху еще один платок.

После отъезда гостей невеста переодевалась, садилась с подругами кроить и шить жениху нижнее белье (порты и рубаху), шить наволочки, вышивать закрайки полотенец «настилальников» и «образников», кисеты, подолы станушек, свадебную скатерть, подзоры к кровати и т. д. (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 2, 6, 8–10 и др.). Подружки каждый вечер, а иногда и днем помогали ей вышивать и дошивать все, что требовалось. Одной только свекрови требовалось в подарок подготовить нижнюю (для тепла) сорочку и несколько верхних (надеваемых под сарафан) рубах с вышитыми подолами. Высота вышивки рубахи для свекрови должна была быть до трети высоты подола. В собственной свадебной рубашке невесты вышитыми должны были быть не только подол, но и оплечья (если рубаха была поликового типа), а также ворот и грудь. К исходу недели «коробейко», изготовляемый из долбленого ствола осины, должен был быть наполнен. Богатые невесты для хранения своего приданого имели покупные сундуки или продолговатые с закругленными краями покупные коробейки с откидной крышкой, запираемой на висячий замочек. Девушке-первенцу было несколько легче подготовить приданое, поскольку от родной матери она получала не только вышитое полотенце в числе почина своего приданого, но и «посаженую» (свадебную) скатерть, расшитую полихромными узорами, специальное полотенце с вышитыми или плетеными концами, служившее для украшения икон, а также икону, с которой мать сама выходила замуж.

Практически каждый день невеста была занята сбором помощи в виде денег в тех деревнях, в которые приезжала «с добровтом». На поднос, что несла невеста, клали бутылку водки и стопку. Каждый мужчина, который хотел помочь невесте деньгами, выпивал стопку водки и клал деньги на поднос. Водкой в старину при сборе помощи угощали только мужчин, а женщины могли лишь пригубить рюмку и снова поставить ее на поднос, положив на него деньги (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 20). Неженатым мужчинам водки не предлагали, хотя и они могли внести свою лепту в помощь невесте. Тех, кто клал на поднос щедро, девушки в своих песнях хвалили, а тех, кто бросал мелочь, – хулили.

За день до свадьбы, под вечер, невеста ездила с подругами к жениху на свадебную вечорку. В доме собиралась местная молодежь. Плясали под песни-«коротушки» (кадрильные) и под гармонь. Так же, как и на «уговорке», всех присутствующих угощали чаем и выпечкой. Если жених жил близко, то и у него в доме проводили вечорку. В канун свадьбы вечорка проводилась непременно в доме невесты, куда приезжал жених с многочисленными друзьями. После вечорки иногда устраивалась «невестина баня», в которую девушка шла со своими сестрами и подругами (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 2). В бане невеста сидела в портах и рубахе, изготовленной для жениха, чтобы материя напиталась ее потом. Делалось это из суеверия – дескать, муж, надев на себя эту рубаху, станет крепче любить жену. Пот из рубахи и портов могли выжать в бочку с брусничной водой, чтобы поить ею женихову родню на свадьбе. Закончив манипуляции с портами и рубахой, невеста выплетала девичью косоплетку и дарила ее младшей сестре или подруге с надеждой, что ношение ее ленты поможет той в скорейшем замужестве. В эту ночь подруги по домам не расходились, оставались ночевать у невесты.

Жених в предсвадебную неделю тоже ездил по родне («по породе»), приглашал тех, кому предстояло присутствовать на свадьбе в доме невесты, собирал помощь от родственников. Еще одной заботой жениха и его родителей было найти хорошего дружку к предстоящей свадьбе. О свадебном дружке водлозеры говорили, что он «жизнь жениха и невесты сдруживал» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 22). На роль дружки обычно приглашали родственника – брата жениха, крестного, дядю, а нередко и сельского колдуна, поскольку он должен был охранять свадьбу от «порчи». В. П. Кузнецова по поводу функции дружки в свадебном обряде сделала примечательный вывод: «Водлозерский дружка не был острословом и шутником, как, например, в деревнях на Купецком озере в том же Пудожском районе или в Заонежье… Дружка на Водлозере не был распорядителем и знатоком “свадебного порядка”. Главное, что он должен был сделать, – это «закрыть свадьбу». Сие означало исполнение охранительного магического действа, сопровождаемого чтением свадебного заговора – «отпуска» на жениха. Если дружка не был «знающим» человеком и выполнял эту роль формально, то за «отпуском» обращались к сильному колдуну… Отменным дружкой на Водлозере считали Тимофея Колеца из д. Пелгостров, поскольку тот умел хорошо «закрывать» свадьбы» (Кузнецова, 2001, с. 275). Заметим, что Тимофей Колец славился как один из самых сильных колдунов Водлозерья первой трети – середины XX в. Он был, безусловно, властной личностью. Большая часть быличек о колдунах в сборнике «Предания и былички Водлозерья» посвящена именно ему (Кузнецова, 1997, с. 105–114). Имя его в нашей работе встретится еще не раз. Отношение к Колецу у водлозеров было двойственным. Те, кому он приходился родней, отзывались о нем только положительно, поскольку он всегда им покровительствовал, никогда никого из родных и «родовы», т. е. свойственников, не обижал. В то же время в фольклоре Водлозерья он чаще всего выступал как злой колдун, которому приписывалась порча 40 водлозерских свадеб (АНПВ, № 2/73, л. 30). В любом случае В. П. Кузнецова верно отметила, что «закрывать» свадьбы он умел, как никто другой на Водлозере. Колдуна или умеющего «отпускать» свадьбы человека искала на предсвадебной неделе также и сторона невесты, чтобы уберечь ту от возможной порчи. В глубокую старину, по-видимому, перед свадьбой ставили в подполье дома невесты на третью ступеньку решето с подарками для домовых, чтобы они отпустили девушку на новое место жительства. Впоследствии этот обычай отразился в многочисленных быличках о том, как люди сами получали от домовых подарки (обычно отрезами материи), если одалживали домовым на время их свадьбы решето, квашню или поздравляли их со свадьбой на Пасху (Кузнецова, 1997, с. 86–88; ФА ИЯЛИ, № 3300/11). День свадьбы в Водлозерье расценивался в старину как наиболее вероятное время сведения счетов по конфликтам лично с женихом и невестой или же с их родственниками посредством наведения порчи, что создавало чрезвычайно нервозную обстановку для участников свадебных торжеств в день свадьбы.

 

4. Свадьба

Описание свадебного дня лучше всего начать с выдержки из статьи В. П. Кузнецовой: «Свадебный день начинался не везде одинаково: не во всех случаях устраивали девичью баню, вместо нее иногда исполнялось только обрядовое умывание невесты. Утром девушки будили ее причитанием, исполнявшимся хором:

Невеста садилась в постели и причитывала, рассказывала «сон», будто бы приснившийся ей ночью. В этом «сне» ей якобы предсказана холодная «судимая сторонушка», горючие слезы, чужая семья. «Богосуженый», т. е. муж, изображался в причитании как орел, держащий в когтях «утушку» (девушку). С причитанием невеста вставала и шла умываться, просила у матери подать ей воду, выливала поданную воду, ссылаясь на то, что она приколдована. Умывалась только водой, поданной вторично сестрой или братом. Если невестину баню устраивали с утра, девушки так же будили невесту, но причитание было несколько иного содержания, в нем содержалось приглашение пожаловать в баню. Невеста причитанием просила у матери «перемывочку» – все, что нужно для бани, а девушки сопровождали ее. В водлозерских причитаниях, исполнявшихся во время посещения бани, встречается такой архаичный элемент, как особое почитание ее духа-«хозяина». Невеста просила благословения и покровительства «хозяина-батюшки», «хозяйки-матушки» и их «детушек». Наряду с полным вариантом, включавшим подготовку бани, приглашение невесты причитанием девушек-подруг, посещение бани и возвращение с причитаниями домой, существовал и редуцированный вариант: девушки доводили невесту до бани, после чего приводили обратно в дом. При этом в причитании сообщалось, что «парна баенка истоплена, что невеста побывала в ней» (Кузнецова, 2001, с. 275). Когда причитания, связанные с умыванием невесты или посещением ею предсвадебной бани, заканчивались, невеста с девушками завтракала, и ее начинали одевать, готовить к выводу к гостям и жениху. Одежду, прежде чем надевать на невесту, встряхивали («порчу вытряхивали»).

Свадебный наряд водлозерской невесты был очень похож на аналогичный наряд русских невест Олонецкой губернии. Свадебная рубашка (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 25, 70–71) имела верх («рукава») из тонкой покупной материи, обычно кисеи (рубаха-«кисейница»), и пришивную нижнюю часть («станушку») из двух широких кусков тонко выделанного домашнего льна. Подол свадебной станушки украшался полосой вышивки по нижнему краю. Ширина вышивки («тресты») достигала 25–30 см. Помимо двустороннего шитья красным по белому отдельные элементы вышивки исполнялись желтой нитью (признак неславянского прошлого этнической истории края). Иногда ниже вышивки к подолу рубашки пришивалась полоса подзора, связанная крючком, свисающая вниз фестонами или частыми треугольниками. Верхняя часть рубах кроилась по поликовому типу, когда рукава пришивались к прямоугольной накладке на плечи, имеющей овальный вырез для шеи. В рубахе бесполикового типа рукава начинались прямо от шейного выреза. Существовал также местный, «водлозерский» тип кроя, когда рукава пришивались к цельнокроеной круглой кокетке с вырезом для шеи и разрезом на груди. Все женские рубахи, которые автору удалось обследовать, имеют резко сужающиеся книзу рукава длиною на две трети или до середины руки. Иногда на спине у рубах имелась вертикальная прямоугольная вставка, образующая складку («оборку»). Вырез на рубашках располагался посередине груди. Разрез рубашки завязывался на две красные тесьмы или застегивался на одну пуговицу с петелькой, скрученной из красной нити. Ластовиц на женских рубахах в Водлозерье автору встречать не доводилось. Орнамент на свадебных рубахах был полихромным, с включением помимо красной нити зеленых, желтых и синих. Желтый цвет в полихромных вышивках преобладал, что говорит в пользу «вепсского» происхождения данного элемента декора (Логинов, 2006д, с. 24).

Поверх рубашки на невесту надевали праздничный («басенный») сарафан («сарафанец»), сшитый из парчи («парчевик») или из плотной покупной материи голубого или синего цвета (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/8, 40, 152). В первой трети XX в. сарафан имел прямой крой и носился на широких проймах. В XIX в. он был, видимо, косоклинным и имел посередине большое количество пуговиц, как это было принято в Поморье или в Заонежье. Иногда сарафан невесты делался с «оборками» (То же, колл. 73/96). Он обязательно дополнялся поясным передником из парчи или той же ткани, что и сам сарафан, обшитой по краю позументом или тесьмой контрастного цвета. Поверх сарафана невеста надевала душегрею из парчи или нарядного покупного материала. В первой трети XX в. сарафан в свадебной одежде стал вытесняться казачком – комплектом из приталенной («с поджимом») блузки со сборками сзади и собранной в мелкую складку юбки (То же, колл. 73/40; НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 25). Шили казачок из нарядной покупной однотонной материи. Блузку могли украсить отдельно нашитыми блестками и бисеринами. За сохранностью невестиного наряда на свадьбе зорко следили. Считалось, что если платье будет порвано, невеста непременно пострадает от свадебной порчи (Там же, д. 628, л. 98). Наряд богатой невесты дополняла жемчужная корона («коруна»), остальные украшали свою голову жемчужными поднизями («поднисками») или девичьей повязкой – «подберихой» (Кузнецова, 2001, рис. 1), украшенной стеклярусом и блестками. Девичья подбериха одевалась только раз в жизни, а именно на свадьбу. На ней завязывалось столько узелков, сколько на свадьбу приглашалось родни со стороны невесты, чтобы каждый развязал по одному (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/153) и «никто из свадебников невесту не испортил». В Поморье данная деталь головного убора была праздничной, но вовсе не свадебной. В уши невесты вдевали жемчужные серьги-«бабочки», шею украшали бусами, а пальцы – колечками из серебра, редко – из золота.

Во время одевания большое значение придавалось обеспечению невесты оберегами от порчи. Магический специалист нередко привешивал невесте под мышку замок, на который нашептывался заговор, замок запирался, а ключ убирался в карман «знающего» человека (Кузнецова, 2001, с. 275; НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/304). Чаще, однако, в испод нижней части подола свадебной рубахи невесты закалывались в большом количестве иголки с обломанными ушками («чтобы порча не зацепилась» – АНПВ, № 2/73, л. 14, 20). По некоторым данным, иголки закалывались в подол одна за другой с левой стороны в правую (Кузнецова, 1997, с. 107). Бывало, что иголки по подолу образовывали сплошной круг (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 71). Считалось, что иголки, а также булавки в одежде участников свадебного обряда будут их защищать от порчи только в том случае, если они абсолютно новые, если ими прежде никогда не пользовались, если они оставались невидимыми для внешнего наблюдателя. Обязательной была свадебная молитва – «отпуск» для оберега новобрачной (новобрачного). На Водлозере говорили: «Есть обережок, так и Бог бережет» (Там же, л. 198). Молитва-«отпуск» для оберега от свадебной порчи пряталась в карман невесты или прикалывалась иголкой или булавкой к ее одежде «поближе к телу» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/7). Кроме того, магический специалист давал наставления, как себя надо вести на свадьбе, чтобы не случилось порчи. Обычно наставления сводились к тому, что ноги под столом следует держать скрещенными или скрещивать под столом указательный и средний пальцы на обеих руках, не закрывать глаза, когда кто-нибудь в них пристально посмотрит, не наступать на пороги и не задевать их краем платья (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/7, 96; ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 71).

Колдун (свадебный дружка) выходил на улицу и мазал крыльцо сбоку смолой крест-накрест, чтобы не допустить свадебной порчи. Верили, что «порча к смоле прилипнет, в дом войти не сможет» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 198). Иногда крыльцо сверху застилали соломой, колючие концы которой направлялись на тех, кто будет входить в дом с улицы (То же, л. 198). Изредка для оберега от порчи под крыльцо колдун клал ртуть, завернутую в тряпочку (ФА ИЯЛИ, № 3293/29). Колдун обязательно убирал с крыльца голик, которым обычно опахивали обувь перед тем, как войти в дом, чтобы через него не была наведена на кого-нибудь порча (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 198). Те же самые магические предосторожности с крыльцом исполнялись и стороной жениха в его доме. Считалось, что порча под крыльцо подбрасывается на конкретное имя – жениха, невесты или их родителей, но подвергнуться ей может любой человек с тем же именем, который пройдет по крыльцу вперед того, на чье имя порча «сделана». В качестве порчи, которую подкидывали под крыльцо, в Водлозерье обычно выступали наговоренные шерсть кошки и собаки либо сковорода, которую с наговором клали под крыльцо кверху донышком, чтобы «закрыть» жениха или невесту (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 53–54; д. 491, л. 56 и др.).

Конечно, магические действа совершали специалисты в своей области, но инициировать наведение порчи мог широкий круг лиц. Например, соперник жениха или отвергнутая женихом девушка, за которой он ухаживал до свадьбы, их родители, соседи-завистники или обиженный специалист в области магии, которого не пригласили на свадьбу. Мог это сделать и близкий родственник, если оставался недовольным брачным выбором (см. ниже). Так или иначе, но жениха, невесту и крыльцо свадебного дома снабжали таким количеством оберегов, будто собирались отражать колдовскую атаку. Все эти меры предпринимались потому, что свадьбу расценивали как событие, чреватое почти неизбежными конфликтами, активной стороной которых способен был стать любой человек, имеющий хотя бы малейшую обиду на жениха и невесту.

Если застолье в доме невесты по взаимному уговору не предполагалось, после обряжения невесты производился обряд прощания невесты с девичьей волей (см. ниже). Затем все ожидали прибытия дружки и жениха, чтобы отправиться с ними в церковь.

Утро в доме жениха было во многом похоже на утро в доме невесты. Жениха будила мать, подавала воду для умывания лица и расческу для расчесывания волос, но без причитаний. После завтрака жениха одевали соответственно его достатку (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 32). Кос тюм бедного жениха состоял из исподнего белья, штанов, рубахи навыпуск и поддевки, а костюм зажиточного жениха включал вместо поддевки жилет и сюртук. Старинная свадебная мужская рубашка на Водлозере украшалась вышивкой крестиком по вороту, грудному разрезу, по краям рукавов и подола. Выполнялась вышивка красной и черной нитью (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 12), что тоже следует рассматривать как одну из реминисценций вепсского прошлого края. Обували жениха в сапоги. Летом головным убором служил картуз, зимой – меховая шапка или шапка-кубанка. С целью защиты от свадебной порчи магический специалист, помогая одеваться жениху, опоясывал его по голому телу узкой полоской сети, вкладывал в карман небольшой мешочек («шору») с заговоренной солью (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/87). Иголки или булавки жениху колдун закалывал в «соплю» штанин или в опушку брюк, иногда иголки дополнительно закалывались и в рубашку (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 199). Порой в штаны жениха для оберега его половой потенции закалывали столько иголок, что информанты, вспоминая об этом, со смехом говорили: «Полны штаны иголок наложат» (НАКНЦ, ф. 1., оп. 1, колл. 73/96). Иголки или булавки «поближе к телу» сами себе закалывали все женщины, участвующие в свадебном поезде (свадебном застолье). Молитву-«отпуск» колдун вкладывал в карман жениха или в его головной убор. Если колдун присутствовал на свадьбе, жениху прикасаться к бумаге с молитвой запрещалось. Колдун собственноручно прятал свой «отпуск» в его одежду перед отъездом из дома и сам же вынимал его после свадьбы.

Пока снаряжали жениха, его родня готовилась к отъезду за невестой. Зимой свадебный поезд возглавлял дружка верхом на лошади, перепоясанный крест-накрест двумя полотенцами. Следом за дружкой ехали сани с женихом и крестным отцом. В сани жениха запрягали обычно тройку лошадей, в гривы которых вплетались ленты (ФА ИЯЛИ, № 3296/21). Сбрую коренного коня украшали многочисленные металлические заклепки и бубенцы, а упряжную дугу обвивали разноцветные ленты. У других участников свадебного поезда сбруя была скромнее, а лошади запрягались парами. Самого жениха отличали не только парадность одежды, украшения на шапке и косынка на шее, но и полотенце с вышитыми концами, повешенное через левое плечо. Ближайшие друзья жениха (шаферы) имели на груди по банту из красной ленты. Сестры жениха («брюдги») знаков отличия на своей одежде не имели. Летом за невестой по озеру ехали в одной или двух лодках. Первой плыла лодка с женихом и главными участниками свадьбы с его стороны – дружкой, родителями, крестными родителями и шаферами. Готовый к отправке свадебный поезд колдун обходил трижды по солнцу, читая «отпуск». Если колдун не желал кого-то включать в число лиц, оберегаемых отпуском, он, закончив обход, добавлял: «Все люди в скорлупочке, один имярек – волчок» (АВНП, № 2/82, л. 28). Однажды так поступила будущая теща жениха, выступая в роли свадебной колдуньи. Водлозеры утверждают, что сильный колдун делал такой мощный «отпуск», что люди могли наблюдать «три огненных столба», движущихся впереди свадебного поезда (Кузнецова, 1997, с. 110).

В условленное со стороной невесты время в ее деревню прибывал жених со свадебным поездом. Сначала на разведку посылали дружку узнать, насколько готовы к свадьбе в доме невесты. Если по уговору со стороной невесты в ее доме не устраивали застолья («не столовались»), то в дом шли только дружка, жених и отец жениха. В дом их не пускали, пока там не закончат причитывать по поводу прощания невесты с девичьей волей. Затем следовало благословение жениха крестными родителями невесты, после которого дружка выводил невесту, сажал ее в отдельные сани, в свадебном поезде следовавшие позади саней жениха. Свадебный поезд, который снова возглавлял дружка, трогался, благословясь, в сторону церкви. Мать невесты и ее подруги в этом варианте свадебного обряда на венчание не ездили.

В варианте свадьбы двумя столами ко времени приезда поезжан у дома невесты собиралось много народа, желающего посмотреть на торжества. Встречать поезжан на крыльцо выходила и невеста. Как только жених входил в сени, невесте следовало пройти за ним следом и не споткнуться, «чтобы на свадьбе все прошла гладко» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 200). Когда поезжане входили в дом невесты, ее подругами все места за столами уже были заняты. Поезжанам приходилось выкупать места конфетами или мелкими деньгами. В ожидании этого действа девушки пели песни «Куда пташка полетела», «Из-за леса, леса темного», романсы «Возле милого крылечка», «Ни зимой, ни летом, ни весной» и другие. Могли также петь кадрильные песни: «Лучину», «Пойду, выйду на гору», «Ваня кудри вил», «Я по поженке бежала» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 23–24, 78). В Водлозерье во время свадьбы песню «Маменька ругала за милого дружка» поручалось исполнять матери невесты (То же, л. 77–78). После исполнения песен поезжан потчевали чаем. Затем начинались танцы с участием всех, кроме жениха и невесты. Невеста до начала торжественного обеда перед женихом и гостями не появлялась.

Во время накрывания стола для торжественного обеда гости начинали требовать вывести невесту. Прежде, чем показать настоящую невесту, поезжан могли пару раз обмануть, выводя к ним подставную невесту с лицом, закрытым платком. От такой невесты отказывались, хотя и давали шутливый выкуп конфетой или кренделем. Когда выводили настоящую невесту, девушки и женщины исполняли песню «За столами, за дубовыми» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 32). Чтобы невесте не пришлось обходить собравшихся за столами, их раздвигали, пропуская ее к жениху. Усаживали их на одну общую шубу или подушку, «чтобы жили богато и дружно» (АНПВ, № 2/73, л. 20). Для того чтобы жених и невеста прожили всю жизнь вместе, им предлагали посмотреться в одно зеркало. Зеркало, исходя из магии уподобления, ставили так, чтобы оба в нем одновременно могли видеть друг друга. Гости спрашивали сначала у жениха: «Кого видишь?» Он должен был по имени и отчеству назвать свою невесту. Потом тот же вопрос задавался невесте, от которой получали соответствующий ответ (То же, л. 20–21).

Порядок смены блюд в свадебном застолье заметно отличался от повседневного. Обычно у русских крестьян блюда подавались в такой последовательности: мясной суп, мясо из супа, рыбники, выпечка с чаем, белый овсяной кисель «выгонщик». Водлозеры же, рыболовство для которых нередко было важнее земледелия, первыми подавали рыбники, потом ели мясной суп, затем отдельно мясо, за которыми следовали чай с выпечкой и «выгонщик» (То же, л. 14; АНПВ, № 1/85, л. 3). Жених и невеста старались не есть со всеми вместе, чтобы через пищу на них не навели порчу. Однако когда подавались пряженые пироги, жених и невеста надкусывали их и бросали девушкам. Та, которая первой поймает и съест такой пирог, как считалось, следующей из девушек деревни выйдет замуж (ФА ИЯЛИ, № 3295/12).

Центральным моментом свадьбы являлось расставание невесты с девичьей волей. В полном варианте разыгрывания свадьбы время расставаться с волей приходило после завершения обеда в доме невесты. Расплеталась девичья коса, из которой удалялась лента-косоплетка, связанная с косой многочисленными узлами, иголками и булавками. При расплетании косы невеста причитывала, переходя к печи, к окну, затем сидя на лавке у входной двери. Обряды и причитания данного действа цитируем по статье В. П. Кузнецовой, посвященной свадьбе Водлозерья.

«На Водлозере… узлы завязывались иногда не на ленте, а на девичьей повязке-подберишке – узкой полоске ткани, обшитой тесьмой и украшенной бисером и блестками. Узлов завязывали столько, чтобы каждый, кто принимал участие в этом обряде, мог развязать один из них. Невесту вели под руки на улицу, у крыльца она должна была “отдать волю”. Девушки или подголосницы причитывали от ее имени, просили в причитании подойти отца, потом мать “ко разлуке дорогой воли”. Таким же образом приглашались и другие родственники принять участие в обряде, а также подруги. Девушки и женщины при этом причитывали, оплакивали невесту. Та сопротивлялась и не давала расплести косу, причитывая при этом:

После того как все узелки на девичьей повязке или ленте были развязаны, косу расплетали. Затем невеста “отправляла волю” (т. е. бросала ленту) на четыре стороны: в “летнюю” (южную), восточную, северную, западную, с причитанием. Затем отдавала ее младшей сестре с наказом беречь и “держать” (т. е. носить) по праздникам» (Кузнецова, 2001, с. 274–275). Бытовал обычай отдавать ленту матери. Та, в свою очередь, вешала ее на икону.

В обряде расставания с девичей волей достигался пик эмоционального накала всего происходящего. Многие присутствующие, особенно женщины, не могли сдержать слез. Говоря этнографическими штампами, в этот момент «невеста умирала» в своем прежнем качестве представительницы своего рода. И все же, с точки зрения «теории перехода» ван Геннепа, сакраментальной «гранью», после которой начиналось «восстановление в новом качестве» (замужней женщины), было не расставание с девичьей «волей», а обряд церковного венчания (см. ниже).

После того как воля была «отдана», собравшиеся в избе оживлялись. Женщины и девушки пели «За столами, за дубовыми», «А не девица по бархату шла». В репертуаре свадебных песен были также «А по садику, садику», «Бежит по морю корапь», «Собирала Манюшка всех своих подруг», «Виноградие» (Кузнецова, 2001, с. 275–276). Перед выходом на улицу колдун или «знающая» женщина производили обряд, который должен был обеспечить любовь и дружную жизнь брачной пары. Для этого голову жениха и невесты осыпали солью по направлению солнца, прокатывали по голове сначала невесты, а затем и жениха одним и тем же сырым куриным яйцом, наговаривая слова на соль через яйцо. Слова заговора, к сожалению, записать не удалось. Одной из водлозерских женщин, часто приглашаемых на свадьбы для исполнения данного обряда, была А. П. Трифонова. За это ее даже называли «сводней». Отказ в исполнении обряда она получила только раз в жизни. Он был высказан невестой в рифмованной форме: «Хочу жить счастками, а не соляными пястками» (То же, л. 72). Наверное, девушка была уверена, что свадебная порча ей не грозит. Публичное исполнение знахаркой охранительного обряда во время свадьбы, надо полагать, останавливало недоброжелателей жениха и невесты от использования вредоносной магии, которой они владели на профанном уровне. Колдунов и ведунов, уверенных в могуществе подчиненных им сил, действия обычной знахарки, конечно же, остановить не могли.

При выводе невесты из-за стола для отъезда к венцу девушки и женщины пели «Отлетает мой соколик» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 32). Самым последним обрядовым действом в доме невесты было благословение жениха и невесты сначала родителями невесты, а затем – ее крестными родителями. Мать с отцом просили жениха и невесту встать вдвоем на колени на коврик или шубу и благословляли хлебом и солью, возложенными на икону Пресвятой Богородицы. Поверх рук человека, совершающего благословение, стелилось полотенце с вышитыми концами, на него клалась икона, а поверх нее – хлеб с солонкой или с вырезанным углублением, куда насыпалась соль. Согласно водлозерскому обычаю, после благословения крестными невеста и жених должны были откусить по кусочку от свадебного каравая, не прикасаясь к нему руками. Сделать это требовалось так, чтобы не рассыпать соль, насыпанную с горкой. Правильное исполнение обычая, как считалось, предрекает счастливую жизнь новобрачным, а рассыпание соли – ссоры в будущей семейной жизни (АНПВ, № 2/73, л.20). Завершался обряд отведывания хлеба и соли тем, что мать невесты обходила вокруг дочки и жениха с зажженной свечой (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 200). Женщина, ведущая обряд в доме невесты, вручая руку девушки жениху, обычно приговаривала традиционное для этого случая пожелание: «Держи ступу во дому, будет баба одному» или «Вот тебе тетерка не щипана, не тереблена. Сам тереби, для себя береги» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 11). Такое напутствие было направлено на обеспечение сохранения верности девушки своему мужу в предстоящем браке.

Первым на улицу выходил дружка. Если у невесты были незамужние сестры, по пути к двери она тянула за собой стол, чтобы сестры быстрее вышли замуж, а перешагнув порог родительского дома, плевала через левое плечо трижды (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 200). После выхода на улицу жениха и невесты выходили остальные гости. Самые последние выносили «кошеву», т. е. приданое невесты. Постель клали в сани невесты, а остальное приданое со специальным нарочным отправляли прямо в дом жениха. За его доставку следовало одарить вышитым полотенцем или отблагодарить иным образом (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 22–23). Не получив подарка, нарочный мог уехать назад, не передав приданое с рук на руки, а это сильно задержало бы исполнение обрядов в доме молодого. Так что стороне жениха приходилось раскошеливаться.

Из дома невесты в церковь жених и невеста отправлялись в разных повозках: невеста с братом, а жених с сестрой. Крестная мать жениха, по обычаю водлозеров, ехала на запятках его повозки. Дружка, как обычно, возглавлял свадебный поезд, за ним ехал жених. За женихом в санях следовала невеста, остальные родственники невесты («проводники») и родственники жениха ехали позади в очередности, соответствующей их статусу в крестьянской общине. В свадебном поезде одновременно шли обычно от пяти до семи повозок. Летом в церковь ехали на лодках: жених с ближайшей родней в одной, невеста со своими провожатыми – в другой, а прочие гости – в третьей (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1., колл. 73/92). Подруги невесты в церковь не ездили. Если они появлялись во время венчания, их могли опозорить, подвесив к косе рогатку для замешивания теста (Кузнецова, 2001, с. 276). Считалось, что они будут только мешать церковному обряду. Именно на этом строилась магия уподобления («мешать тесто» – «помешать чему-либо»).

Прибыв на погост в церковь, участники свадьбы входили в том же порядке, в каком ехали в составе поезда. Крестная мать следила, чтобы подол невесты не задел за пороги (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/96). Обряд венчания был прописан установлениями православной церкви. Отметим лишь, что венец над головой жениха держал его лучший друг (шафер), а над головой невесты – сестра жениха. Назовем также народные приметы венчания. При венчании люди подмечали, у кого из новобрачных лицо бледнее («Кто бледнее, тот и умрет первым». – То же, колл. 73/96). Как и у всех славян, по свечам подмечали, чья первой догорит, – тому первому и умереть. Смотрели также, кто свою свечу держит выше, – тот и верховодить в семье будет. Называлось это «верхову держать» (То же, колл. 73/305). Об этом же судили по тому, кто первым на коврик перед аналоем («налоем») вступит. Магия овладения верховенством над супругом осуществлялась и в последующих обрядовых действах свадьбы. Верховодить всегда и во всем над мужем было заветной мечтой почти любой жены на Водлозере. Тем самым устранялась большая часть всевозможных конфликтов между супругами.

С завершением обряда крещения, согласно «теории перехода» А. ван Геннепа, преодолевалась сакраментальная «грань», отделяющая холостое состояние человека от состояния в браке. Юноше и девушке предстояло пройти через серию «восстановительных» обрядов, в результате которых легализовалось их новое состояние в обществе в качестве мужа и жены. С момента венчания новобрачных переставали звать «женихом» и «невестой», начинали величать «князем молодым» и «княгиней молодой».

После венчания молодые садились в одни сани (или лодку), причем от крыльца церкви молодой нес молодую на руках, чтобы той не довелось «переступить через порчу». К дуге лошади жениха, запряженной посередине, привязывались два колокола – видимо, для того чтобы молодые потом всю жизнь прожили парой. Дополнительный перезвон создавали бубенцы на сбруе лошади молодых. По пути домой молодым полагалось молчать как можно дольше. Верили, кто первый слово вымолвит, тот всю жизнь потом будет подчиняться другому супругу (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/96).

Поскольку свадебная порча в Водлозерье иносказательно называлась «закрыванием свадьбы», в стоящих около дороги домах ворота на двор не закрывали, чтобы, согласно магии уподобления, не случилось «закрывания» свадьбы, т. е. свадебной порчи (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 53). Когда свадебный поезд проезжал через деревни, их жители жгли у дороги солому, чтобы отогнать порчу от жениха, невесты и всего свадебного поезда (Там же, д. 489, л. 33–34). Во многих деревнях, готовясь к проезду молодоженов, специально сооружали «свадебные ворота» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 10). Для этого в снег вкапывали по обеим сторонам дороги по столбу, а вершины столбов соединяли веревкой, на которую вывешивали вышитые полотенца и нарядные ткани. Под воротами разжигали из соломы линию огня, через которую дружка проскакивал верхом на коне под крики «Ура!» и выстрелы из ружей. Молодые же, чтобы им разрешили проехать в эти ворота, должны были откупаться водкой и недорогими угощениями. Получив выкуп, жители кричали им благопожелание «Тонь бы вам праведна!» и зажигали солому по сторонам дороги, многократно скандируя: «Ура, ура, ура!»

Иногда ворот не делали, а просто перегораживали дорогу веревкой с красными лоскутками и требовали с поезжан выкуп водкой (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 201). Если не получали водки, все равно кричали «Ура!», но переворачивали сани с молодыми и катали их по снегу, пока дружка не откупится конфетами, печеньем или пряниками (То же, л. 202). Поэтому свадебный поезд, не располагающий запасом подарков, чужие деревни, по возможности, объезжал стороной. Но если знали, что в деревне живет известный колдун, заворачивали к его дому, чтобы вручить в подарок водки или отрез материи (Там же, д. 490, л. 53).

Некоторые водлозеры желали получить выкуп со свадебников не для общества, а лично для себя. С этой целью они прятали за сугробом у дороги медвежью голову или шкуру, протягивали поперек дороги нитку, смазанную медвежьим жиром, либо намазывали им один-два кола, воткнутые в придорожный сугроб (Там же, д. 489, л. 80; д. 490, л. 53–54). Среди водлозеров было немало таких стариков, про которых говорили, что у них «бутылка с медвежьим жиром всегда наготове» (Там же, д. 404, л. 202). Лошади, почуяв запах медведя, вставали на дыбы, выворачивались из оглоблей, падали на дорогу, опрокидывая в снег людей, и дальше не шли, сколько бы их ни погоняли. Иногда поперек дороги насыпали дорожку из свежих углей, присыпали сверху снегом и утаптывали. Эффект был тем же. Люди думали, что это колдовство. Получив бутылку водки, мнимый колдун, шепча себе нечто неразборчивое под нос, обходил лошадей и проводил им по мордам носовым платком, смоченным в керосине. Перестав чуять запах медведя либо гари от углей, лошади успокаивались, поднимались и бежали дальше. Никогда подобной шутки не позволяли себе водлозеры, если в качестве дружки в свадебном поезде ехал настоящий колдун. Шутка эта также не проходила, если свадебный дружка сам знал о такой уловке и хранил в кармане платок, смоченный керосином (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/87). Если молодые при такой остановке свадебного поезда выпадали из саней, люди смотрели, покатились ли они в одну или же в разные стороны. Считалось, что покатившимся в разные стороны молодым судьба не даст долгой совместной жизни (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 677, л. 9). Настоящие колдуны останавливали свадебный поезд без вышеназванных уловок, собственно магическими средствами. В этом случае надо было ехать в деревню, где жил другой колдун или же ведун, за помощью. Колдуну за услугу молодые дарили четверть (3 л) водки или же деньги на покупку этой водки. Так или иначе, но свадебники всегда добирались до дома молодого, на крыльце которого родители уже поджидали сына и невестку из церкви.

Собравшийся у дома народ встречал свадебный поезд огнями костров из соломы, пальбой из ружей и криками «Ура!». Родственники молодого осыпали невесту зернами ячменя и перьями со словами: «Пером да житом, к житью да к жиру! Совет да дума!» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/57; ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 54). По данным В. П. Кузнецовой, свекровь выносила на тарелке пирожки из пшеничной муки, сгибала один пополам и кормила им поочередно новобрачных. Молодой она еще подавала воду в медном котелке, в который та опускала свое обручальное кольцо, а затем этой водой умывалась (Кузнецова, 2001, с. 276).

У нас имеются и иные описания обряда встречи молодых на крыльце. В частности, после осыпания молодых житом и перьями на подносе или на руках, застеленных вышитым полотенцем, мать молодого выносила каравай хлеба, соль в солонке и две рюмки водки (АНПВ, № 2/73, л. 21). Все внимательно следили, как примут угощение молодые. Выпивать водку, тем более до дна, не следовало (мол, «пьяницами будут»). Надо было лишь пригубить, причем из одной и той же рюмки («дружно жить будут»). Потом эту рюмку разбивали у крыльца под крики «На счастье!». Имело значение также то, кто и сколько откусит хлеба: «кто больше откусит, тому в семье и работы больше будет». Одна наша информантка вообще не стала пробовать хлеб, «чтобы вся работа досталась мужу» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 54). Под конец встречи мать набрасывала на молодых шубу и обходила их трижды с иконой (Там же, л. 201).

Путь по сеням от крыльца до избы впереди молодых распахивали вениками, «чтобы порчу смести». Половичками путь не застилали, быть может, из-за отсутствия таковых в старину у большинства водлозеров по причине бедности. Если путь и застилали (сразу, как прометут веником), то обычным «точивом» – домотканой материей. Когда молодые входили в дом мужа, каждый старался ступить первым за порог правой пяткой и сказать: «Я здесь хозяин». Считалось, кто опередит, тот и будет потом верховодить в этом доме. Если они ступали за порог вместе, считалось, что будут в доме равноправными хозяевами (АНПВ, № 2/73, л. 21).

В доме мужа молодая брала свою икону, которую мать посылала с ней в приданое, клала на стол ликом кверху и покрывала двумя длинными вышитыми полотенцами («образниками») с вышитыми концами, которыми было принято украшать иконы (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/3). Помолившись на иконы в божнице, молодая свою икону давала кому-нибудь из родственников мужа, чтобы он укрепил ее на лицевой стене над лавкой. Во время свадьбы лавка эта называлась свадебной. Затем новобрачная украшала свою икону двумя полотенцами-образниками из своего приданого. Концы одного из образников обычно были вышиты «белью», а второго – красной ниткой по белой материи, реже – белой ниткой по кумачу. Полотенце меньшей длины, чем образник, но тоже с вышитыми концами («утиральник»), молодая вешала на печной коник рядом с умывальником. Молодая из зажиточной семьи такими же полотенцами украшала все пространство над окнами над свадебной лавкой. Своей свадебной скатертью, середина которой в старину расшивалась полихромными вышивками, а края цветными вышивками либо «белью по выдергу», молодая застилала стол. Крестная мать молодой в водлозерской свадьбе носила чин «подручника» или «подручницы». Она стелила кровать в прилубе избы молодого новыми простынями, а молодая украшала эту кровать несколькими подзорами один поверх другого так, чтобы была видна вышивка каждого. Основными персонажами этих вышивок были петухи и медведи (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 2–3, 6, 9). Указанные действа были направлены на ритуальное освоение пространства крестьянской избы мужа, чуждого пока для молодой. Петухи и медведи, вышитые на подзорах, явно несли обереговую нагрузку.

Лишь после украшения избы вышитыми изделиями совершался обряд «окручивания» молодухи. Исполняла его свекровь, которая усаживала молодую на переносную лавку к печи, заплетала ей две косы от правого и левого уха, укладывала на голову и надевала сверху женский головной убор – кокошник или повойник. И. С. Поляков утверждал, что кокошник уже в его время в Водлозерье выходил из моды, но он называл его «повойником», описывал как головной убор, вышитый золотым галуном и стеклярусом, напоминающий по форме «обращенное вверх копыто лошади» (Поляков, 1991, с. 153–154). Наши информанты, рассказывая об обряде окручивания, тоже вспоминали про кокошник, но указывали, что головным убором молодой замужней женщины бывал еще и «сборник» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 627, л. 3, 33). Об этом же пишет и В. П. Кузнецова, которая дополнительно сообщает, что в деревне Пильмасозеро окручивали молодую только на второй день свадьбы, когда молодые возвращались из послесвадебной бани (Кузнецова, 2001, с. 276). Можно утверждать, что в XIX – первой трети XX в. в качестве праздничных головных уборов замужних женщин использовались нарядные кокошники на твердой основе с выступом в надлобной части в виде копыта и общераспространенные в Олонецкой губернии повойники на мягкой основе, называемые в Водлозерье «сборниками». Обряд завершался набрасыванием на голову молодой большого шелкового платка. Укрывание волос замужней женщины под головной убор, как указывали многочисленные исследователи, не только свидетельствовало о новом для нее статусе замужней женщины, но и носило обереговый характер. Мужчины, кроме мужа, с этого дня без головного убора ее не должны были видеть. По завершению ритуала окручивания молодым подавали пирог или кашу, в которую специально втыкались мелкие лучинки. Чтобы отведать угощение, лучинки нужно было извлечь. Каждый раз, когда лучинка вынималась, гости кричали: «Порох!» – якобы в поднесенную пищу попала соринка. Молодым при этом надлежало целовать друг дружку в губы (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 11).

Пока новобрачную окручивали, гости садились за стол. С этого момента начиналось «хваленье» молодых. Молодой брал жену за руку, и все смотрели, кто из них первым сделает шаг в сторону стола. Считалось, кто первым шагнет, тот и будет верховодить в новой семье (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/96). Столы перед молодыми раздвигали, молодожены проходили и вставали под икону невесты, украшенную ее вышитым полотенцем.

Дальнейший порядок свадебного застолья в доме жениха мы опять процитируем по статье В. П. Кузнецовой. «Сват говорил: “Похвалите-ка нашу молоду!” или “Посмотрите, куда мы ездили, кого высватали”. Дружка откидывал с ее лица платок, она всем кланялась. Люди кричали: “Хороша молода! Горько!”» (Кузнецова, 2001, с. 276).

После этого начиналось первое одариванье (в свадебном обряде водлозеров оно совершалось дважды) стороной молодой родственников молодого. Крестная мать помогала молодой в этом деле. Молодая доставала из коробейки или сундука с приданым вещи, предназначенные для дарения, клала их на поднос, а крестная мать подносила каждому по очереди. Сперва одаривали свекровь. Та получала обычно одну или несколько сорочек с вышитым подолом, ситец на «рукава». Свекру дарились рубашка, простыня и пара полотенец, золовкам – по сорочке с рукавами и т. д. Подарки раздавались всей родне молодого, в том числе детям. В момент вручения подарков молодая каждому кланялась в пояс. Родственники молодого, в свою очередь, отдаривались – кто деньгами, кто подарками.

По завершении одариванья «хваленье» продолжалось. Зрители спрашивали у дружки разрешения поздравить молодых. Получив его, кричали что есть силы: «Князю молодому, княгине молодой – ура!» Дружка добавлял энтузиазма: «Лето придё, репы насею, пары напарю, всех парой накормлю, похвалите-ка нашу молоду!» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/57). Прокричав троекратно, поздравляли и гостей, а те бросали за это в поднос мелкие деньги (Там же, колл. 133/16). Затем начинали «хвалить» гостей. Мужчины усаживали родственников молодой («проводников») и приглашенных соседей на скамейку и многократно поднимали («трясли») с криками «ура!». Проводники и гости также расплачивались монетами. За столом исполнялась свадебная песня «Лётал голубь». Певицы за припевание молодым получали мелкие деньги (Кузнецова, 2001, с. 276–277).

Иногда на хвалении возникали неприятные инциденты. Однажды в Куганаволок из деревни Носовщина со среднего течения Илексы привезли богатую, но некрасивую невесту. Когда ее начали хвалить, никто из гостей не захотел крикнуть «Хороша молода!», кроме нищей старушки. За это длинноносая невеста одарила ее двумя отрезами материи на юбку, а также кофтой (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 32).

Во время застолья время от времени гости кричали «Горько!», жених брал невесту за уши и целовал в губы. Во время застолья делалось немало намеков эротического содержания на тему предстоящей брачной ночи. Молодую подбадривали, советовали ей быть более раскованной, бойкой на язык и решительные поступки. Как пожелание для молодой во время застолья исполнялась шуточная песня «Выдали молоду на семнадцатом году» (АНПВ, № 2/73, л. 22–23), в которой симпатии исполнителей были явно на стороне молодой. Текст песни приводить не будем: наша работа – не фольклорное исследование. Но оставить без внимания тезаурус песни, т. е. лексику, характеризующую жизнь в новой для девушки семье, мы не можем. Малая родина молодого в песне именуется «плохой деревней, плохой поредней» (деревней с плохими порядками и обычаями). Свекор о молодой отзывается как о «лютой змее», свекровь – как о «змее подколодной», деверья – как о «не работнице», золовки – как о «не коровнице, не ткее, не прядее». В свою очередь, со стороны молодой свекор видится «на печи, как кобель в нощи», свекровь «на полатях, как ищейка на канатах», как «долгозуба сатана», а золовушки – как «колотовушки, болтушки». И лишь деверей, братьев мужа молодая в песне именует, несмотря на их сомнения в ее умении работать, «соколами». Они к новой невестке всегда более снисходительны, чем другие члены семьи.

Поскольку на застолье в доме новобрачного в избу набивалось большое количество зрителей, которых за стол не усаживали, обиженные могли появиться именно на данном этапе свадьбы. В открытый конфликт и препирательства никто не ввязывался. Обида вымещалась тем, что водлозеры описывают как порчу молодых, а также других участников свадьбы, сидящих за столами. Самой обычной причиной наведения порчи считалось проявление неуважения к колдуну, которого забывали пригласить на свадьбу, или случайное явление на свадьбу незнакомого колдуна издалека, который какое-то время оставался неузнанным среди зрителей (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 8). Если рядовой гость просил налить ему рюмку водки или усадить его за стол, это было верхом наглости, но до открытого конфликта не доводило. Если отказ сесть за стол получал колдун, месть была неминуемой (То же, л. 8, 15).

В одной из водлозерских быличек повествуется о том, как однажды совсем дряхлого колдуна пустили на свадьбу, но за стол не посадили, разрешили только на печи полежать. Думали, раз зубов у него уже нет, свадьбу ему испортить уже не удастся. Но порчу он якобы все-таки навел (АНПВ, № 2/73, л. 21).

Иногда колдун, приглашенный охранять свадьбу, сам наводил порчу на всех присутствующих, если ему казалось, что его недостаточно обхаживали на свадьбе, мало угощали вином (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/85). Особенно славился этим уже не раз упомянутый нами колдун с Пелгострова Тимофей Колец.

Нередко в рассказах водлозеров говорится, что разгневанный колдун делал так, что молодая начинала стрекотать сорокой, а молодой – кричать петухом (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/92; НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 8, 62). В качестве варианта рассказывается, как молодая «закудахтала курицей и попыталась запихаться в подпечье» (АНПВ, № 2/73, л. 21). Каким образом наводилась такая порча, толком никто из нынешних водлозеров не знает. Думается, что подобный эффект достигался при помощи гипнотических способностей колдунов (Перин, 2002, с. 111).

Иногда молодых колдуны «портили» на свадьбе с помощью репы (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 61–62; АНПВ, № 2/73, л. 22). Колдун выпрашивал у хозяев одну репу, делал разрез вдоль, середину вырезал так, чтобы получилось подобие шкатулки с донцем и крышкой, нашептывая (понятие «шептать колдовские заговоры» у водлозеров передавалось словом «туштать») заговоры. Если колдун поднимал «крышку», молодые якобы вскакивали со своих мест, начинали задирать подолы своей одежды; если вынимал сердцевину из репы – начиналась драка. Все приходило в норму, когда «шкатулка» из репы собиралась колдуном в единое целое. Искусством такого свадебного колдовства владел ведун И. И. Медведев из деревни Луза. Однако все случаи подобной порчи приписывают его ученикам, которых он брал из сирот Водлозерья или Кенозерья (АНПВ, № 2/73, л. 22, 29, 31; АНПВ, № 1/85, л. 10).

Опасаясь порчи, молодые не решались пробовать подряд всю пищу, что подавалась за стол. По воспоминаниям одной из наших информанток, ее родительнице свадебная порча была подмешана в белый кисель, которым завершалось свадебное застолье (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 72).

Как и в любой местности Русского Севера, в Водлозерье бытовали былички о соревнованиях двух колдунов во время свадьбы: того, кто охранял свадебников, и того, кто явился на свадьбу нежданным. В быличке, опубликованной В. П. Кузнецовой, сообщается, что более сильный колдун так «убрал» второго колдуна, что тот стал невидимым. Лишь по окончании свадьбы он показал его людям живым, но упрятанным в русской печи за дверцей, прикрывающей вьюшки. На волю сильный колдун якобы выпустил слабого только после того, как тот выплюнул ему на ладонь свои зубы (с наличием зубов во рту связывалась сама способность к колдовству). Победитель, наверное, был человеком незлобным. Как говорится в той быличке, он вернул зубы побежденному колдуну, но посоветовал ему никогда больше колдовством не заниматься (Кузнецова, 1997, с. 116–117).

«Бродячий» фольклорный сюжет у водлозеров содержат также и совершенно неправдоподобные былички об обращении всех участников свадьбы или только жениха и невесты в медведей либо волков (Харузин, 1894, с. 334). Но в основе быличек о конфликтах деревенских колдунов, случавшихся порой на свадьбах, надо полагать, нередко лежали реальные факты. Боролись колдуны между собой на свадьбе магическими способами, но явно не теми, о которых повествуют былички.

Когда застолье заканчивалось и надо было вести молодых спать, гости разбивали об пол горшок, специально принесенный матерью молодого для этой цели. При этом молодым кричали: «Сколько кусочков – столько сыночков, сколько в поле кочек, столько вам дочек!» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/7; АНПВ, № 2/73, л. 21) Если горшок забывали разбить или просто жалели, кто-нибудь из гостей брал со стола тарелку и бросал на пол с криком: «А она не целая!» или «Ой, ломаную принесли» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 54). Таким иносказательным образом гости желали новобрачным удачно провести свою первую ночь, совершить акт дефлорации молодой жены.

Дружка вел молодых спать в отдельную комнату и, оберегая их от «порчи», шел при этом впереди, никого не пропуская (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/94). Постель, привезенную невестой из своего дома, новобрачным приходилось выкупать у сестер молодого («постельниц»), которые занимали ее заранее. Других людей в спальню не пускали, опасаясь подбрасывания в постель порчи (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 61). После того как все гости проходили мимо этой комнаты со своими пожеланиями, дружка снимал с молодых обереги. По другим сведениям, молодые свои обереги продолжали носить в одежде 7 или 40 дней (Там же, л. 199). Дружка закрывал новобрачных вдвоем в комнате на замок, нашептывая, если знал, заговоры, а ключ уносил с собой. Согласно водлозерскому обычаю, новобрачная не только должна была снять сапоги с мужа, но и попроситься в постель, когда муж уже разденется и уляжется в кровать. «Имярек (по имени и отчеству), твоя кроватка, моя постелька, ты мост мостил, меня спать пусти». На что тот должен был ответить: «А без тебя хорошо». Просьба повторялась еще дважды, после чего новобрачный разрешал девушке лечь в постель (АНПВ, № 1/83, л. 3). Чтобы иметь верх над мужем в семье, молодой надо было ложиться не с краю, а перекатиться через молодого (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 73/96). Снимание сапог с мужа и троекратная просьба пустить в постель в старину рассматривались не как унижение женщины, а как дань традиции. Тем более что из сапога мужа молодая доставала серебряный рубль, который оставляла себе. Получалось, что молодой откупается за совершение данных обрядовых действий.

На замок дверь в первую ночь запирали не для того, чтобы молодая не сбежала от мужа, а чтобы новобрачные были уверены, что им никто не помешает. Это было также магическое действие, предохраняющее от колдовской порчи. В сборнике быличек Водлозерья имеется рассказ о том, как колдун Колец «испортил» новобрачных именно на их брачном ложе. Молодым казалось, что Колец присутствует в комнате, танцует с ними, что он приказал в головной убор новобрачной положить стельки из ее обуви (Кузнецова, 1997, с. 109–110). Люди, которых новобрачные с испугу позвали в комнату, никого, кроме самих молодых, в ней не увидели. На другой свадьбе Колец сделал так, что молодые всю ночь дрались друг с другом, «чуть живы с вышки (комнаты на чердаке – прим. автора) спустились» (То же, с. 106; НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 15). Этого результата Колец легко мог добиться силой внушения, которой был одарен от природы, по многочисленным рассказам информантов, как никто другой. Свадебная колдовская порча Колеца была таковой, что новобрачный с трудом, но выживал, а новобрачная умирала уже через неделю, реже – в течение года (Кузнецова, 1997, с. 106–11). Та к что охрана брачного ложа от свадебной порчи когда-то была одним из ключевых моментов обереговой магии во время свадьбы.

 

5. Послесвадебная обрядность

Когда на следующее утро дружка приходил будить молодых, он осведомлялся, как они спали, а свекровь смотрела по следам на простыне, удачно ли прошла первая брачная ночь. Если все было в порядке, она разбивала о дверь пустой глиняный горшок, и тогда гости могли еще раз пожелать молодым «столько сыночков, сколько кусочков» и поинтересоваться интимными подробностями брачной ночи. Вопрос на этот счет задавался выверенной традиционной формулой: «Лед ли пешал, шугу ли мешал?» Ответ, впрочем, тоже был традиционным: «Лед пешал, шугу греб да бабу еб» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 24–25).

Свадебную простыню или рубашку-«целошницу» со следами крови в Водлозерье, по нашим сведениям, не демонстрировали и никаких обрядовых действий, характерных для общерусской традиции (Бузин, 2007, с. 330), над ними не производили. В Водлозерье неудача молодых на брачном ложе не воспринималась как предвестье грядущего неурожая и голода. Тем легче было ситуацию «спускать на тормозах» в тех случаях, когда невеста оказывалась не девственницей или же в первую брачную ночь расстаться с девственностью ей не удавалось. Без команды свекрови горшки не били, интимные вопросы не задавали. Молчаливо подразумевалось, что первому брачному соитию помешали проис ки колдунов, а вести в открытую разговоры на эту тему в продолжение свадебных мероприятий не полагалось.

К моменту обрядовой побудки соседки заканчивали топку бани для молодых и являлись пригласить их для помывки. Новобрачная шла впереди, демонстративно неся нижнее белье мужа, которое она должна была подарить ему в бане. Но попасть в баню беспрепятственно молодым никогда не удавалось. Всегда находились мужчины, желающие выпить. Чтобы получить свой выкуп, они не пускали молодоженов в предбанник, могли даже снять двери с петель и спрятать (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 489, л. 65).

Те из женщин, кому были известны магические способы овладения «верховой» над мужем, старались воспользоваться ими, пока продолжались свадебные действа. Один из старинных способов можно было применить только в бане после первой брачной ночи и дефлорации невесты. Заключался он в следующем. Когда молодых в первый раз вели в баню, жена должна была проскользнуть туда раньше мужа, быстро раздевшись в предбаннике. Затем ей следовало столь же быстро сказать такие слова: «Баенный батюшка, я первой к тебе пришла. Сделай меня первой, первее и главнее моего мужа (имярек или назвать фамилию)». Тут же надо было схватить шайку с водой, промыть в ней глаза, уши, нос изнутри, сполоснуть волосы водой из пригоршни, промыть грязь под ногтями, кожу между пальцами, смыть кровь от дефлорации и сперму мужа с вульвы, лобка и промежности. Этой водой надо было с размаха плеснуть из ковшика на мужа, как только он войдет. Остальную воду надо было приберечь, чтобы подсунуть мужу, когда он вздумает омыться или облиться (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 59). Иногда остаток воды в бане не использовали, а сохраняли, чтобы потом ею напоить мужа. Считалось, если муж отведает этой воды четыре раза, он во всем будет слушаться жену, не станет ей перечить даже в мелочах (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 20). Кроме того, подавая после бани мужу белье, каждая молодая знала, что оно уже пропитано ее потом до свадьбы, чтобы муж крепче любил.

Баня для молодых также была тем пространством, в котором колдуны любили наводить на них порчу. Обычно это делалось с подачи соперницы. По крайней мере, так было с Г. И. Лебедевой в случае, который описывает Е. А. Цветкова (АНПВ, № 1/85, л. 11). Молодой первым вошел в баню и сел на полок. Когда же вошла новобрачная, неведомая сила сбросила мужа на пол. На следующее утро молодая проснулась вся изрезанная осколками, похожими на осколки стекла, тогда как муж остался невредимым. От порезов и свадебной порчи Лебедеву вылечил знахарь М. Ширков, но шрамы на теле женщины остались на всю жизнь.

Из бани молодые выходили вместе и беспрепятственно шли домой. Когда они переступали порог дома, собравшийся народ начинал бить горшки, если это не было сделано в момент побудки молодых (АНПВ, № 2/73, л. 21). К этому времени накрывали столы, чтобы продолжить празднование. Приходило время для второй раздачи подарков. Свекрови молодая дарила рубашку с тонкими рукавами и вышитым подолом (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 489, л. 65). В этот момент молодой снохе полагалось впервые в жизни принародно назвать мать мужа «мамой» или «маменькой». На сей раз, по обычаю водлозеров, и свекровь должна была отдариться простыней или нижней сорочкой. Далее следовал подарок свекру и именование его «папенькой» с взаимным отдариваньем полотенцем (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 12). Такой стиль обрядового поведения, совершаемого после ритуального омовения в бане, подчеркивал момент состоявшегося «перехода» молодой женщины в новую для нее семью. В заключение молодая дарила тем, кто топил баню, от своего имени и от имени мужа простыню, сорочку или материю на платье (То же, л. 11). Столь высокая цена за простенькую, в общем-то, услугу, говорит о том, что в глубокую старину приготовление очистительной бани для новобрачных исполнялось магическим специалистом достаточно высокой квалификации с подбором для бани особых дров, трав и т. д. Подобное не раз было зафиксировано в народных традициях карелов (Степанова, 1988, с. 121, 127 и др.). Процедура второго одариванья включала в себя момент, которого не было при первой раздаче подарков. Новобрачную обязательно хвалили: «Наша молода не спала, не дремала, все дары справляла». Педалирование слова «наша» лишний раз подчеркивало, что «переходность» состояния невесты, когда она уже отлучена от покровительства сил и духов родного дома, но еще не приобрела покровительства духов дома мужа, закончилась.

По окончании застолья, в ходе которого пелось много песен, молодежь танцевала, а богатых гостей за деньги хвалили и качали на лавке, устраивались игровые испытания молодой. Ей предлагали принести воды или дров, подмести полы. Той из молодых, что нравилась свекру или гостям, во время подметания на пол бросали мелкие монеты, которые она брала себе (То же, л.55). Вечером этого дня в старину старшая хозяйка в семействе молодого обращалась к домовым духам с просьбой «принять на жительство в дом нового члена семейства, рабу Божью имярек», имея в виду свою новоиспеченную невестку.

Свадебные торжества при полном цикле свадебного церемониала завершали так называемые хлебины, представлявшие собой визит новобрачных к родителям молодой. Происходило это на третий или четвертый день после дня свадьбы, а иногда и через неделю. С молодыми ехали свекор, свекровь, деверья, невестки и другие близкие родственники (Кузнецова, 2001, с. 277; НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 490, л. 55). Главное ритуальное событие хлебин – это встреча хлебом и солью. А для молодого – подача в начале торжественного обеда яичницы-«селянки» из взбитых вилкой яиц (ФА ИЯЛИ, № 3294/8). При этом вновь следовал традиционный вопрос о добрачной невинности молодой: «Лед пешал, шугу ли мешал?» Демонстрируя добрачную невинность жены, на хлебинах яичницу зять начинал есть с середины сковороды. Если он ел яичницу с краю, то давал понять, что был у своей благоверной уже не первым мужчиной. Подобным ответом он позорил не только свою жену и ее родителей, но и самого себя в первую очередь. По крайней мере, автору доводилось слышать колкие насмешки водлозеров по этому поводу над стариком, убеленным сединами. Конечно, лучше было скрыть от общества факт утраты невестой девственности до брака. Однако сам этот факт при традиционно нормативной обязательности добрачной невинности становился главным раздражающим фактором в отношении мужа к своей жене. Поскольку в качестве основания для развода священник его не принимал, оставалось всю оставшуюся жизнь прожить с чувством ревности и мести. Вымещать эти чувства муж мог не только скрытыми подколками и насмешками (мягкий вариант сублимирования мужской обиды), но и побоями, когда бывал не в духе. Общественное мнение в старину всегда было на его стороне. Возвращаясь к свадебной обрядности, отметим, что хлебинами с их угощениями, песнями и плясками заканчивались торжества, связанные непосредственно со свадьбой «двумя столами».

После завершения хлебин родственники молодого доставляли в его дом приданое, которое не имели возможности привезти в день свадьбы. Ткацкий станок торжественно везли в телеге (на лодке), корову вели за привязанное к рогам полотенце с вышитыми концами (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 12; д. 1132, л. 56). На шею каждой овцы повязывали по красной ленточке. Своевременное исполнение обязательств в этой части свадебного уговора способствовало теплым отношениям между новоиспеченными сватами, т. е. родителями молодых. Долгое затягивание с выдачей приданого или неполное либо неточное исполнение обязательств (давали корову не той масти или же нетель вместо дойной коровы), наоборот, могло стать источником психологического напряжения между породнившимися семьями, превратиться в источник скрытой неприязни и будущих конфликтов.

 

6. Свадьба «уходом»

На Водлозере о подобной свадьбе говорили описательным образом – «уйти уходом» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 24) или «уводом». Казалось бы, данный вид свадьбы целиком и полностью был ориентирован на выход из конфликтной ситуации, связанной с нежеланием девушки подчиняться не угодной ей воле родителя. Однако, что было замечено едва ли не всеми авторами, писавшими о русской свадьбе, далеко не всегда юноша похищал избранницу сердца из ее дома вопреки воле родителей. К этой форме заключения брака крестьяне часто прибегали из-за бедности. Родители девушки освобождались от расходов на пир в доме невесты и от обязанности снабдить ее приданым. Родители жениха не платили «кладку» за невесту, не несли многих других свадебных расходов. Так что свадьба «уводом» нередко проводилась по взаимной договоренности сторон, которая, впрочем, не афишировалась. Сторона жениха в этом случае проводила венчание в церкви и собирала исключительно свою родню на одно весьма скромное застолье. Соответственно, и раздача подарков родне мужа была чисто формальной либо вовсе отменялась. Формальным оказывалось и нормативно-обязательное для свадьбы «уходом» примирение молодых с родителями новобрачной. Мириться в дом отца невесты молодые уже через два-три дня после венчания шли уверенно, не стесняясь, и неизменно получали родительское прощение и благословение на жизнь в браке (То же, л. 77; АНПВ, № 2/77, л. 8).

Не мнимым, а действительным «уходом» заключали брак и в том случае, когда родня невесты возражала против такого замужества, а значит, получение благословения от ее отца и матери было маловероятным. Девушка, уговорившись с самой надежной из своих сестер, брала с собой только несколько крайне необходимых ей вещей. Ночью, когда родители уже спали, она покидала родительский дом. Любимый парень с лучшим из друзей встречал ее на улице и привозил в свой дом или в дом крестной матери. Если родители до рассвета не спохватывались, что дочери нет, и не приходили к жениху требовать ее назад, брак в глазах деревенской общины считался заключенным. Требовать выдачи девушки обратно в течение долгого срока, как это имело место в Каргополье (Харузин, 1894, с. 314), родители в Водлозерье не имели права. Священники на сторону родителей невесты вставать тоже не имели права и венчали в церкви молодых людей, заключающих брак по взаимной любви. Венчание, однако, не исчерпывало конфликтную ситуацию, особенно когда родители девушки сильно сердились на дочь. Народная традиция обязывала молодых сделать не менее трех попыток к примирению. Наилучшим днем для этого считалось Прощеное воскресенье накануне Великого поста (АНПВ, № 2/73, л. 22). К родителям нередко загодя посылались «уговорщики» – почтенные пожилые люди из числа родственников молодого или соседей, уважаемый в округе священник. Приходя к отцу и матери новобрачной, молодые падали им в ноги, кланялись до земли, просили о прощении и благословении на жизнь в браке. Благословение считалось необходимым, чтобы жизнь молодых сложилась нормально, чтобы беды обходили стороной их семью.

Особенно боялись родительского проклятия. Оно, по народным поверьям, становилось «родовым». Такое проклятие, сорвавшееся с уст любого из родителей в свадьбу, считалось страшнее колдовской порчи, поскольку, как верили, продолжало сказываться самым негативным образом не только на жизни собственно новобрачных, но и на потомках на протяжении четырех поколений (НАНКЦ, ф. 1, оп. 6, д. 489, л. 21–22). Считалось, что никакое позднее раскаяние родителя не в силах устранить последствия проклятия. В традиционном крестьянском обществе это было главной угрозой для молодежи в ее попытках решать вопросы брака по собственному усмотрению. Кроме того, не имея собственного скота и денег на обзаведение им, подобная молодая семья впадала на годы в состояние бедности. Тем не менее были и браки уходом, и семьи, в которых зять и тесть, сохраняя собственную спесь и гордость, ни разу не появлялись в домах друг друга ни на одном празднике.

 

7. Трансформации свадебной традиции

После образования колхозов традиционная свадебная обрядность стала стремительно разрушаться. Председатели колхозов жениха и невесту от работы для проведения свадебных торжеств освобождали не более чем на два дня, а остальным колхозникам, даже родителям новобрачных, выходных дней на время свадьбы не предоставляли. Тех водлозеров, что отрабатывали на лесозаготовках, за прогулы, вызванные необходимостью погулять на свадьбе, по советским законам того времени отдавали под суд. В начале 1930-х гг. суд налагал штрафы в пределах пяти рублей за день прогула (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 24), и это было терпимо. Ради участия в свадьбе люди оставляли работу на пару дней (новобрачные ходили записывать брак в сельсовет на второй день свадьбы). В 1940-х – начале 1950-х гг. за невыходы на работу людей судили и отправляли в тюрьму на несколько лет, поэтому свадьбы стали справляться в течение половины рабочего дня. Даже обряд свадьбы изменил свое название, стал называться иносказательно – «пойти сказаться» (То же, л. 63). Возник острый конфликт народных традиций с реалиями жизни периода сталинизма. Власти придали ему характер антагонистического. Так что в пользу народных традиций разрешиться он не мог.

Свадебная песенница Осипова З. Я. в старинном наряде на приусадебном участке. (д. Куганаволок, 2002 г.). Фото Дж. Фудживара

Разрушению свадебных обычаев в огромной степени способствовало также и резкое обнищание крестьян при колхозной жизни. Расходы, обычные для крестьянской свадьбы, стали для колхозников непосильными. Церковная часть обряда исчезла еще до выселения в 1931–1932 гг. священников из Водлозерья. В 1929 г. им запретили венчать молодых в церкви. Лишь такая традиционная норма заключения брака, как сватовство, сохранялась в Водлозерье до середины 1950-х гг. (То же, л. 33). От просватовства и обрядов предсвадебной недели пришлось отказаться практически сразу после образования колхозов. После того как последний ведун Водлозерья в конце 1950-х гг. умер, магические элементы, связанные с обереганием от свадебной порчи, стали исполнять местные знахарки. Традиция эта благополучно дожила до наших дней. Свадебные «отпуска» уже канули в лету. Но, например, мазанье смолой крыльца дома невесты, подкладывание под крыльцо ртути, закалывание булавок и иголок в подол платья, снабжение молитвой-оберегом и тому подобные действа имели место на свадьбах, которые игрались в Куганаволоке даже в начале XXI в. Причитывать на свадьбах перестали к началу Великой Отечественной войны. Песенный репертуар свадебного застолья постепенно изменился до неузнаваемости. Если на свадьбе не присутствуют старухи с хорошими голосами, то старинных песен гости вообще не поют или же поют только «Горько друзья нам на свадьбе кричали», иногда – «Ни зимой, ни летом» (То же, л. 78–79). Зато браки в наши дни заключаются исключительно по взаимному согласию жениха и невесты, даже когда родители против брака. Самое большее, чем рискуют молодожены, – остаться без родительского жилья (а не благословения, как в старину), а также нажить до скончания этого брака личного врага, который будет интригами и магическими средствами стараться поссорить их друг с другом, развалить семью (см. 1-ю часть раздела 2 главы 8). Возрождение духовной жизни в России и увеличение влияния церкви на жизнь современного общества практически никак не отразилось на современных свадебных обычаях. В церковь с просьбами повенчать местное население не обращается. Разве что местный священник выходит на дорогу встречать молодых, зарегистрировавших свой брак в районном центре, и благословляет их на добрую совместную жизнь, невзирая на то, крещены новобрачные или нет. Несложный обряд благословения воспринимается водлозерами вполне серьезно: они считают, что благословленных отцом Олегом новобрачных ни один человек на Водлозере не сможет «испортить» вредоносной магией (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 710, л. 41).