«Ухожу к добрым братьям», — эти странные слова были единственным указанием, где искать Яавдай.

Шооран ринулся на восток. Земли Моэртала он обошел по мокрому, а дальше двигался прямиком, и никто не остановил идущего цэрэга. Лишь у самой границы, когда понесло с мертвых земель кислой гарью, Шоорана окликнули:

— Эгей, куда разогнался?

В первое мгновение Шоорана словно ударила волна испуга — попался, бездарно вляпался в поставленный у границы секрет. Но увидав благодушные ничего не подозревающие лица Шооран понял, что его принимают за гонца, принесшего какое-то распоряжение. В самом деле, ведь не станут же из-за одного бежавшего цэрэга поднимать шум по всей стране…

— От благородного одонта… Ууртака, — в последнюю секунду Шооран успел назвать имя другого наместника. Совершенно незачем Моэрталу знать, где бродит его дезертир.

— Слушаю посланца блистающего одонта, — произнес дюженник уставную фразу.

— Я ищу женщину, — сказал Шооран. — Молодая, хорошо одета. Ждет ребенка.

— Такие тут не гуляют, — хохотнул один из солдат. — Граница.

Дюженник, бывший, видимо, педантичным служакой бросил на цэрэга недовольный взгляд и ответил:

— У меня никто не может пройти. Понимать надо: а вдруг илбэч уйдет — что тогда?

— Спокойней будет, — заученно сказал Шооран. — Устали за ним гоняться по всем оройхонам.

Дюженник хотел осадить молокососа, вздумавшего иметь свое мнение, но вспомнил, что тот ему не подчинен и вообще неясно из-за чего послан через всю страну, и не стал командирски повышать голос, лишь повторил:

— Здесь никто не пройдет.

— Это здесь, — уточнил Шооран. — А если ближе к аварам?

— Да там мертвая земля! — снова встрял молодой цэрэг. Очевидно он занимал особое положение, был чьим-то сынком или любимчиком и мог не обращать внимания на грозные взгляды мелкого начальства. — Кто же станет лишний оройхон по мертвому тащиться? Там только эта дура обиженная шастать может…

— Ка-акая дура!? — зарычал дюженник.

Должно быть и особое положение было не безграничным, потому что юнец струхнул:

— Ну, эта… — забормотал он. — Вы же знаете… Сумасшедшая. Та, что болтает, будто на западе землю нашла. Она чуть не каждый день на Торговый оройхон бегает. Землю ищет…

— Кре-етин!.. — взвыл дюженник. — Бовэр тупоголовый! Было же сказано: ни-ко-го! А ты пропускал!? Да я тебя своими руками в шавар затолкаю, не посмотрю кто ты там есть. Взялся служить — служи! Кто тебе позволил пропускать!?

— Она сама! Ей кричишь: стой! — а она хохочет, язык высовывает — и не останавливается. Ее только копьем можно остановить, а безумных нельзя убивать, она же к Ёроол-Гую бежит…

— Это ты к Ёроол-Гую бежишь! — прервал дюженник. — Бабьи бредни — нельзя безумных трогать. Илбэч тоже безумный, что же его не ловить? Ой-й!.. — дюженник схватился за щеку, скривившись от догадки словно от зубной боли, — ну, если ты ее упустил… Эгей! — заорал он остальным цэрэгам, стоящим у поребрика. — Жугчил — за резервом, остальные — марш на Торговый! Перехватить сумасшедшую бабу и привести.

— Я с ними, — быстро сказал Шооран.

— Ну, нет, — охранник поднял копье. — Хватит уже, напропускались. Будешь ждать здесь. А ты — дюженник кивнул молодому цэрэгу — пойдешь. Окажется там эта беременная — доставишь. И чтоб говорил с ней почтительно. Ясно? — дюженник замолк, потом проворчал, обращаясь не то к самому себе не то к Шоорану: — Знаю я этих беременных красавиц. Сперва велят за ней гоняться, словно за туккой а потом она снова в чести а ты как в нойте выкупан… Бабам губки дайте, чтобы не задохнулись! — заорал он вслед уходящим.

Подошла резервная полудюжина. Командир велел занять позицию, особо сказал про Яавдай. Сам остался возле Шоорана, откровенно следя за странным гонцом. Шооран был уже не рад что затеял это дело. Ясно, что Яавдай ему не отдадут, дюженник отправит ее к Ууртаку или, что вернее, к своему одонту. Значит придется отбивать Яавдай по пути.

Время не двигалось. Шооран нервно ходил взад-вперед, чувствуя, как поворачивается вслед за ним копье дюженника. Желтые утренние облака сменились серебряными, дневными. К цэрэгам подошла смена. Посланные не возвращались.

— Пошли на сухое, все равно ее туда приведут, — предложил дюженник.

Шооран отрицательно покачал головой.

Но вот в клубах дыма показались движущиеся фигуры. Шооран напряг зрение, пересчитал идущих. Пятеро. Четверо — посланные цэрэги, а пятый?.. Группа скрылась за костяным валом и через минуту появилась совсем рядом. Яавдай среди идущих не было. Цэрэги вели безумную Нарвай.

Раз в жизни, много лет назад Шооран видел пляшущую маску этого лица и все же узнал ее сразу, хотя женщина-старуха когда-то так напугавшая его, превратилась с тех пор в настоящую развалину. А ведь ей немногим больше трех дюжин лет…

Руки сумасшедшей были связаны за спиной, но губку с лица она сумела сбросить и словно не замечала что вдыхает ядовитый дым.

— Ха! Сколько вас тут! — закричала она издали. — Я знаю, кто вас послал. Скажите ему, что я не пойду за него замуж. Я давно вышла за другого. Мой муженек — он такой красавчик, у него так много рук… Ха! Вы никогда не догадаетесь, кто он такой. А своему вану передайте, что я плюю на него!

— Что ты там делала? — потребовал ответа дюженник.

— Ходила к своему муженьку, моему дорогому муженьку, жаловаться на злого вана…

— Чавгу она рыла, — сказал один из цэрэгов.

— Там женщина молодая была? — спросил из-за спин Шооран.

— Была! Молодая, раскрасавица, лапушка-умница, моя милочка Нарвай там была!.. Ха! Вы зачем меня сюда притащили? Я скажу своему мужу, он сильный, он вас накажет.

— Нет там никого, — повернулся к Шоорану молодой цэрэг. — Мы все обшарили. Следов полно, но все нойтом заплыли, не поймешь — чьи. Если и была какая-то баба, то дальше ушла. А дальше ее уже не взять, там старейшины.

— Красотулечка была! Пампушка сладенькая!

— Хватит! — сказал дюженник. — Будет тебе пампушка. Скажи, это правда, что землю на западе ты нашла?

— Чего мне врать-то? Я мимо аваров побежала и нашла. Ха! Я всегда мимо аваров быстро бегаю. Поэтому и нашла. И еще найду.

— Ты там никого не видела? — допытывался дюженник. — Ну, кто эту землю сделал…

— Как — кто? — удивилась Нарвай. — Я сделала. Быстро-быстро побежала — и сделала.

— Вот как?.. — побледневший дюженник обвел собравшихся страшными глазами. — Всем молчать! Убью, кто проболтается. Ты не врешь? — повернулся он к безумной.

— Не-е!.. — вдохновенно тянула Нарвай. — Я столько земли сделала! Многорукий мне говорит: не делай, — а я его обману — и сделаю. Жены всегда мужей обманывают.

— Все сходится, — прошептал стоящий рядом с Шоораном цэрэг.

— А сейчас можешь? — спросил дюженник, указывая на исходящий паром далайн. — Прямо здесь оройхон построить? А?..

— Могу! — описав широкий жест рукой Нарвай шагнула вперед и вдруг уселась в нойт. — Это что же выходит? — жалобно сказала она. — Значит — я илбэч? Значит, я сейчас умру?

— Ну?.. — поторопил дюженник.

— Умру, — утверждающе произнесла сумасшедшая. — Уже умерла. Все.

Лицо ее резко осунулось, глаза закатились. Нарвай повалилась набок, дюженник подхватил ее, не дав упасть.

— Воды!

Кто-то протянул флягу, подкрашенная вином вода, размывая грязь, потекла по подбородку.

— Никак действительно померла, — растерянно сказал дюженник.

— Вот оно, проклятие Ёроол-Гуя, — произнес кто-то. — Конец илбэчу. Зря ловили.

Шооран повернулся, пошел к тропе.

— Эгей! — окликнул его дюженник. Шооран остановился, но дюженник махнул рукой, — Ладно, теперь уже все равно.

Пройдя несколько оройхонов, Шооран устроил привал. Не обращая внимания на испуганный и ненавидящий взгляд владельца земли, уселся под деревом, сорвал созревший плод. Достал и расстелил на коленях карту. Вот она — земля добрых братьев, о которой столько рассказывают, но которой никто не видал. До нее совсем близко, если прямиком через далайн. А так, впереди два перехода по мертвым землям, и государство старейшин о котором тоже много болтают. Но он-то знает, что возле креста Тэнгэра жизнь не украшена цветами. Вряд ли со времен Энжина страна сильно изменилась, а это значит, что скорее всего Яавдай не сможет пересечь ее.

Шооран ухватил себя двумя руками за волосы и со злобой дернул, отгоняя выплывшую мысль, что красивая девушка с Торгового оройхона могла быть таким же бредом покойной Нарвай как и ее муж, и дар илбэча. Нет этого не может быть. Яавдай никогда не говорила просто так. Раз она сказала, что пойдет к добрым братьям значит туда она и пойдет через чужие страны и мертвые земли. Значит, там ее и надо искать. Он пойдет за ней туда не кружным, а самым прямым хотя и самым опасным путем.

Шооран криво усмехнулся. Завтра вся страна узнает о смерти илбэча. Это сообщение будет почти правдой. Илбэч действительно исчезнет. Надолго, а может быть и навсегда.

Днем раскаленные туши аваров кажутся черными, а ночью, когда гаснет небесный туман, они начинают светиться изнутри ничего не освещающим обманным светом. Можно влететь в раскаленный камень лицом, думая, что до него еще дюжина шагов. Особенно тяжело на мертвой земле, где черные клубы дыма прячут, заставляют дрожать и делают схожими багровые пятна аваров и лиловое свечение далайна. Горы отбросов тоже излучают гнилостное сияние. Намеки, пятна, мазки света повсюду, но при этом ничего не видно, и уже не знаешь — движешься ты куда-то или словно подбитая тукка кружишь на одном месте, бессмысленно размешивая горячий нойт. И дым, дым, бесконечный дым… Режущий глаза, раздирающий горло. Но нельзя ни закашляться, ни обрушить случайно кучу истлевшей кости, ни ступить слишком громко, потому что, может быть в двух шагах этот кошмар кончается, и там тебя ждут враги.

Шооран присел на корточки, прикрыл глаза. Вокруг ничего не изменилось, даже пятна призрачного на грани видимости света продолжали качаться перед ним. Воздух с трудом проходил через влажную губку, но сама губка пахла уже не соком похищенного туйвана, а горелым нойтом. С минуту Шооран убеждал себя, что отдыхает, потом выпрямился и открыл глаза. И открывать их, и закрывать было одинаково больно. Жгло невыносимо, и стоило немалых усилий не начать тереть воспаленные веки перемазанными нойтом руками.

Минутной передышки оказалось достаточно, чтобы полностью потерять направление, но к этому Шооран был готов. Он наклонился, нащупал лежащую пику, определил, куда она указывает, и осторожно сделал несколько шагов. Под ногами захрустело, на колени хлынул поток какой-то мерзости. Опираясь на пику и высоко поднимая ноги, Шооран шагнул еще раз. Ему казалось, что одно из пятен светится определенней других. Скорее всего, это обман, но может быть, там кончается огненное болото, стоят посты, и тлеет в запальном костре высушенный возле аваров хохиур. Гадостный дым тлеющего хохиура не много прибавляет к запахам мертвых болот, зато под рукой всегда огонь и в любую минуту можно зажечь факел или фитиль ухэра.

Черная масса когда-то построенного им оройхона ощутимо нависала справа. Конец огненного болота был совсем близко. Проверяя дорогу, Шооран ткнул пикой перед собой. Там немедленно что-то повалилось. В ночной тишине шум показался оглушительным и слышным за много оройхонов.

— Да что там бесперечь гремит? — раздался голос. — Ну-ка, запали факел…

Шооран, не раздумывая, упал в лужу. Неподалеку вспыхнул огонь. Фигура с факелом в руках поднялась на поребрик, всматриваясь в ночной ад горящего болота.

— Ничего тут нет. Срань всякая осыпается, плохо накидали.

«Так, значит, остановивший его завал насыпан специально, чтобы никто не мог подойти незамеченным!»

Шооран лежал, вжавшись в грязь, и молился, чтобы панцирь и кожаные штаны выдержали и не пропустили к телу нойт.

К фигуре на поребрике присоединилась вторая.

— Да точно, нет ничего. Тут и днем-то не пройти… — говоривший закашлялся. — Вот гнусь, а? Сами себя загнали в дыру и сами себя караулим. И чего прежде не жилось?.. Понеслись, словно взбесившаяся тукка. Новые земли! Вот и карауль теперь.

— Говорят, Мунаг на совете предупреждал что так будет. За это его ван в шавар и отправил.

— Это Хооргон-то ван? Дурак он вымокший, а не ван. Всех обошел, тварь шаварная. Надо, пока не поздно, с настоящим ваном мириться. Принесем повинную, Хооргона головой выдадим и будем жить как на алдан-тэсэге…

— Самого тебя головой выдадут, — перебил второй стражник.

Он повернулся и спрыгнул с поребрика в темноту. Первый последовал за ним. Голоса сразу стали глуше, почти ничего нельзя было разобрать:

— …совсем не может… подумай — на двух оройхонах и ван, и одонт… Затравят, как жирха в норке — не отвоняется…

Едва дождавшись, чтобы голоса стихли Шооран приподнялся и пополз вдоль насыпи, прочь от далайна. Направление он теперь знал. Запах гари усилился, в лицо пахнуло жаром. Через минуту ладони даже сквозь толстые рукавицы почувствовали огонь аваров. Не останавливаясь, Шооран пополз в самое пекло. Затрещал хитин панциря, смрадно закурилась кожа рукавиц и башмаков. Горелая окалина шелушилась на раскаленной поверхности, дважды Шооран не мог удержаться и съезжал вниз, оставляя на аварах клочья тлеющей одежды. Но зато здесь явно никого не могло быть, и Шооран рвался вперед, почти не скрываясь, уверенный, что никто не различит его силуэт на фоне огненных камней. Выдать его мог только шум, но вокруг все было сглажено огнем, и нечему было падать.

Скатившись с аваров по ту сторону преградившей путь баррикады Шооран скинул рукавицы, с трудом сдерживая крик, сорвал раскаленный и во многих местах треснувший панцирь. Нестерпимо жгло ноги, жар пробрался сквозь многослойную подметку и теперь, когда граница была уже позади, казалось, будто он стоит на аваре босыми ногами. О том, чтобы снять башмаки и идти босиком, не могло быть и речи — перед ним лежал бесконечно длинный мокрый оройхон.

Приплясывая от боли, Шооран двинулся в путь. Испорченные рукавицы он зашвырнул на авары, а обломки панциря тащил с собой. Оставлять их на виду значило во всеуслышание объявить о своем приходе. Панцирь надо закинуть в шавар — мелкозубые жирхи быстро сгрызут подарок.

Рассвет застал Шоорана довольно далеко от границы. На сухое Шооран выходить не стал: давно минуло то время, когда он мог гулять в этих местах, зная, что никого не встретит. Теперь оба оройхона — и стариков, и его — заселены почти так же густо, как и благословенные земли вана.

Шооран обогнул сухие оройхоны так, чтобы оказаться ближе к своему бывшему дому, где оставался скрытый в «дороге тукки» тайник. Отправляться дальше в чем был Шоорану очень не хотелось. После путешествия через кипящие болота и бега по аварам от экипировки и щеголеватой внешности юного цэрэга не осталось ничего. Пику Шооран потерял в завале, рукавицы сжег. Ароматическая губка пропиталась вонью, и Шооран ее выкинул. Боевые башмаки, в которых можно безбоязненно ходить по шавару, в один день прогорели чуть не до дыр. Нарядный, тонкой кожи жанч лохмотьями сползал с плеч, а то что прежде называлось панцирем, теперь надо выбрасывать. Если добавить к этому ошпаренные и перемазанные лицо и руки, воспаленные глаза, спутанные в колтун волосы, то ясно, что Шооран вполне мог соперничать по части внешнего вида с покойницей Нарвай. Но все же, он сумел незаметно ускользнуть из владений вана сюда, где никто не ожидает илбэча и не собирается его ловить.

Оглядев себя, Шооран направился к шавару. От подозрительных остатков брони надо было избавляться. Возле шавара он увидел дверь. Костяная плита, склеенная из панцирей множества рыб висела на волосяных петлях закрывая вход. Шооран не сразу понял, что это и зачем. Потянул плиту на себя. Она послушно повернулась, открыв тьму шавара.

Место казни! Интересно, сколько людей успел за свое короткое правление отправить сюда толстощекий повелитель?

Шооран захлопнул дверь, потом снова приоткрыл ее и бросил доспех. В темноте плеснуло.

День Шооран провел, забившись в заросли хохиура и надеясь, что никто не обратит внимания на незнакомого сборщика харваха. Вообще, с приходом дня на мокром появилось довольно много людей: хохиур был изрядно потоптан, чавга выбрана. Видать не сытно жилось народу под крепкой рукой Хооргона.

С наступлением темноты Шооран прокрался на сухое. Здесь тоже все изменилось. Дикие прежде поля приведены в порядок, хлеб выкошен, повсюду тянутся ограды из колючей кости. Шооран с тревогой подумал, что его тайник могли и найти. Хотя, не так много времени прошло, вряд ли новые хозяева начали всерьез перестраивать алдан-шавар, а без этого отыскать замаскированные ходы можно только случайно.

Шооран обогнул несколько заборчиков и, оказавшись на склоне суурь-тэсэга возле небольшого, но вовсю плодоносящего туйвана начал ползать по земле, отыскивая заложенный камнями потайной ход. Наконец, один из валунов уступил нажиму, но расчистить дорогу Шооран не успел. Кто-то навалился на него сзади, принялся выкручивать руки, шипя:

— Попался, ворюга!

Шооран рванулся, но противник был явно сильнее.

— Я те покажу — воровать! — мощный удар обрушился на затылок.

От боли в глазах полыхнули цветные огни, но все же Шооран почувствовал, как прижавший его к земле человек замахивается снова, и успел отдернуть голову. Второй удар тяжелого кулака пришелся в камень. Враг взвыл и ослабил хватку. Шооран, не пытаясь освободить зажатую руку вывернулся и ударил назад каблуком. Очевидно, в пятке еще оставались иглы, потому что вой сменился чем-то напоминающим хриплый визг. Шоорану пришлось ударом ладони по горлу лишить противника голоса, иначе он переполошил бы весь оройхон. Теперь уже Шооран, почти не встречая сопротивления, заломил нападавшему руки и связал их веревкой, которую тот предусмотрительно приготовил для Шоорана. Пленник хрипел.

— Не умеешь драться — нечего кулаками махать, — нравоучительно сказал Шооран.

Он оттащил связанного под навес, из-под которого сторож выскочил минуту назад, опустил полог, отыскал плошку с вонючим салом жирха и зажег огонь. При дрожащем свете коптилки рассмотрел противника. Перед ним лежал Боройгал. Тот самый Боройгал, о силе которого ходили по Свободному оройхону легенды.

— А драться не умеешь — с удовольствием повторил Шооран и, предугадав намерение пленника, предупредил: — Только пикни! Убью.

Боройгал хлюпнул носом и затих.

— Рассказывай, — предложил Шооран.

— О чем? — с готовностью отозвался бывший осведомитель.

Шоорана он не узнавал, да и странно было бы узнать мальчишку, которого видел почти девять лет назад.

— Обо всем что у вас творится. А для начала — что произошло у Хооргона с рыжим Мунагом…

Тайник оказался цел. Шооран переоделся во все новое, выбрал гарпун, приготовил губку и прозрачную маску, чтобы защитить глаза от дыма. Погрыз сушеного наыса и туйвана; немного взял с собой. Можно было уходить, но Шооран не торопился. Рассказ Боройгала наполнил его холодной спокойной яростью. Прежде надо наказать Хооргона.

Шооран пробрался «ходом Тукки» разобрал сооруженную им самим стенку и спрыгнул в коридор алдан-шавара. Спустился в освещенный слизнями нижний ярус. По ночам здесь никого не бывало, разве что в первую неделю после мягмара продолжали работать переборщицы. Хооргон жил в пещерах соседнего суурь-тэсэга, но это не смущало Шоорана, излазавшего и помнившего здесь каждый закоулок. «Беглый камень», освобожденный от подпорок, мягко качнулся, открывая проход. Шооран со светящимся слизнем в руке шагнул туда. Вокруг было темно, и это казалось непонятным — в нижнем ярусе не должно быть темноты. Но потом он увидел ряды костяных сундуков, и все понял. Он, не приложив почти никаких усилий, попал прямиком в сокровищницу новоявленного вана.

Здесь были перламутровые ларчики с жемчужинами, резные украшения из белой черной и желтой кости, тонкие веточки хрустальной губки, что очень редко находят на берегу. На отдельных столиках разложены кремниевые ножи отполированные до зеркального блеска и такие острые, что ими можно бриться. На самом видном месте, на покрытой тонким полотном стене висел убранный жемчугом доспех из кости черного уулгуя. Радужные диски искрились даже от тусклого свечения слизня, доспех невольно притягивал взгляд. Шооран подошел, провел кончиками пальцев по полированным кругам. В сокровищнице было жарко, но волнистая, с мелкими насечками резьбы кость оставалась прохладной и казалась живой. Рядом на стене висел праздничный талх расшитый дисками бледного уулгуя, а вокруг — полный набор женских украшений. Казалось, перед Шоораном стоят в полумраке одонт в парадном облачении и его любимая жена.

Шооран вздохнул. Нет, он не возьмет себе это чудо, он ничего не возьмет здесь. Он пришел за другим.

Полого поднимающийся проход, по которому прежде Шооран попадал сюда оказался заложен каменными плитами, зато рядом наверх круто поднималась лестница. Здесь дорогу преграждала дверь, небольшая но, должно быть, очень тяжелая. Шооран осмотрел замок. Снаружи дверь можно было открыть только специальным хитро выточенным ключом, но изнутри оказалось достаточным отжать защелку и отодвинуть засов. Шооран, пригнувшись, шагнул в дверь.

Прежде старик хранил тут припасы, потому что эта комната не только была сухой, но и хорошо проветривалась. Теперь все вокруг разительно переменилось. Стены обиты замшей и задрапированы тонкими тканями. В вычурном светильнике, полном благовонной смолы, плавает горящий фитиль. Отверстия под потолком забраны решетками, а проход, прежде завешенный шкурой, теперь обработан каменотесами, врезавшими овальную костяную дверь. Ровно посредине помещения стояла широчайшая кровать, и на ней в волнах тонкой материи спал его недруг — толстощекий Хооргон.

Шооран потянул из-за пояса нож, но внезапно остановился. Дерзкая мысль пришла ему в голову. Вместо ножа Шооран достал липкий бинт, каким приматывал к лицу губку и быстрым движением заклеил Хооргону рот. Хооргон попытался всхрапнуть, заперхал сквозь нос и сел на постели.

— Тихо!.. — прошипел Шооран, заламывая Хооргону руки и связывая их обрывком простыни.

Юный государь даже не пытался вырваться, лишь мычал сквозь повязку. Шооран несильно ударил, мычание прекратилось.

— Идем! — Шооран тряхнул толстощекого за шиворот, заставив, словно в детстве, подняться.

Хооргон очумело вертел головой и ничего не понимал. Шоорану пришлось вытащить нож и поднести его к лицу пленника. Хооргон вновь замычал разбитым носом, но покорно встал. Нелепое — широкое и страшно длинное одеяние свисало с его фигуры. Казалось, государь переодет женщиной.

Хооргон привычным и потому особо неуместным движением сунул ноги в мягкую обувку и зашлепал вперед, подталкиваемый Шоораном. Они спустились в сокровищницу — наложив засов, Шооран сразу почувствовал себя спокойнее — прошли сквозь стену у «беглого камня». Хооргон не сопротивлялся и вообще вряд ли сознавал, что происходит. Лишь у «дороги тукки», когда Шооран остановился, чтобы уложить на место вынутый камень, Хооргон вдруг быстро пополз вперед, а схваченный за ногу слабо попытался лягаться.

Они выползли из-под земли возле туйвана, и Шооран завалил ход обломком плиты. Где-то неподалеку лежал запеленутый в навес Боройгал. Утром, если он не задохнется, его найдет одна из жен, и Боройгал, сорвав злобу на беззащитной женщине, будет остаток жизни молчать об этой истории. Кому охота рассказывать о своем позоре, а может быть, и отвечать за то, что упустил вражеского лазутчика?

«Пусть бы задохнулся, — подумал Шооран. — Ведь это он выгнал нас со Свободного оройхона…»

Подгоняя Хооргона, он двинулся по тропе к границе. Колючие заборы по сторонам были нашпигованы всякой бренчащей дрянью, чтобы вор, полезший на чужое поле, немедленно обнаружил себя, но Хооргон или не знал об этом, либо побоялся воспользоваться удобным случаем поднять тревогу. Ведь для этого ему пришлось бы прыгать в костяной заслон, а там случались и отравленные колючки. К тому же, Шооран был настороже.

Через несколько минут они достигли поребрика. Здесь Хооргон было заупрямился и не хотел идти дальше. Шооран пихнул пленника коленом, но тут же поддержал не дав прежде времени упасть в грязь. Хооргон, сразу сдавшись, зачавкал туфлями по болоту.

Небо начинало желтеть, серыми тенями обозначились тэсэги, стало можно идти без света. Шооран бросил истощенного слизня, подтолкнул Хооргона:

— Давай живей!

К свету они добрались до шавара. Шооран остановил Хооргона, взглянул на его зеленое лицо и не испытал ничего, кроме отвращения. Шооран освободил Хооргону руки, содрал с лица бинт. Потом предложил:

— Если хочешь, можешь кричать. Все равно никто не услышит.

Хооргон не отвечал, лишь трясся крупной дрожью.

— Знаешь, почему ты здесь? — спросил Шооран. — Из-за давней мальчишеской глупости. Ты тогда нажаловался своему папаше-одонту, и это стоило жизни моей матери. Кроме того, ты видишь этот нож? Может быть, ты даже помнишь его? Однажды я уже щекотал им твое горло. Так вот, этот нож подарил мне Мунаг, тот самый, которого ты отправил в шавар. Не так много было людей, которые относились ко мне по-доброму, поэтому ты ответишь и за Мунага. Я ведь предупреждал, чтобы ты не попадался на моем пути. Теперь придется выполнять детские обещания. Вот вход в шавар. Ты сам приказал поставить здесь дверь. Ты войдешь, и я запру ее. Выход с другого конца — свободен. Ты любил говорить, что даешь осужденным шанс, так воспользуйся им сам.

— Не надо!.. — просипел Хооргон. — Я никогда больше… никогда!..

Шооран ударил его и, втолкнув в темноту, захлопнул дверь. От толчка Хооргон сделал неловкий шаг и разом провалился по колени в липкую жижу. Голые ноги обожгло незнакомой болью.

— Пу-устите-е!.. — заблеял Хооргон, толкаясь в запертую дверь.

Кто-то впился в лодыжку начал кусать торопливо и жадно, а из тьмы протянулось тонкое и упругое, принялось по-хозяйски ощупывать его, поворачивая. Хооргон дернулся и закричал. Кричал он не долго.

Ночь мести кончилась. С минуты на минуту в алдан-шаваре могли хватиться Хооргона, и неизвестно, что тогда будет. Пора уходить. Шооран вновь был полностью экипирован, из старого снаряжения уцелел лишь нож и надетая под жанч кольчуга. Тонкая и шелковистая, она была не тяжелее цамца. Теперь, хотя Шооран вновь шел в мертвые земли, ему не надо было ползти на брюхе, поскольку тот край никем не охранялся. Значит, там будет легче или, по крайней мере, одежда изорвется не так быстро.

Шооран шел на север, куда четыре года назад ушел старик. «Возможно когда-нибудь ты поймешь, почему я пошел именно туда, — сказал он перед уходом, — хотя лучше, чтобы ты этого так и не понял.» Милый славный Энжин, не так трудно угадать твою мысль. Ты начал строить эту дорогу, чтобы когда-нибудь новый илбэч, если ему станет невмоготу жить, мог уйти по ней от людей, построить себе безопасный приют и прозябать там одному, вдалеке ото всех, как прозябал ты сам. Спасибо тебе, старик, только новый илбэч пойдет по твоей дороге не от людей, а к людям, вернее, к единственному человеку, который ему нужен.

От Боройгала Шооран знал, что вдоль стены тянется два мертвых оройхона. Значит, старик успел тогда выстроить еще один. На эти оройхоны люди не совались, когда страна только заселялась туда были посланы разведчики, но с тех пор там никто не бывал. Страна еще не слишком перенаселена, пройдет не меньше дюжины лет, прежде чем первые неудачники будут оттеснены туда на верную смерть. Значит, там можно безопасно строить. Не в этом ли объяснение тому, что илбэчи былых времен тоже двигались в основном вдоль стены Тэнгэра?

Бессонная ночь и два кряду перехода через мертвые земли, казалось, лишь вдохнули в Шоорана новые силы. Он сразу понял, что ничего не забыл и ничему не разучился. Теперь уже не старику, а ему навстречу рванулось чистое пламя новорожденных аваров, и Шооран, не слишком даже понимая, с ним это происходит или с кем-то из легендарных героев, освобожденно засмеялся и пошел дальше по чистому, незагаженному еще оройхону. И вновь увидел изъеденную волнами стену Тэнгэра, и снова авары второго за день оройхона не пустили его к ней. Лишь тогда энергия покинула Шоорана, и он, надрывая в кашле обожженную грудь, потащился назад.

Ночевать надо было на сухом, разбуженный Ёроол-Гуй мог явиться и среди ночи, но на сухом сейчас, должно быть, изрядный переполох, если, конечно, приближенные Хооргона сочли нужным во всеуслышание объявлять об исчезновении царя. Шооран пробрался по сухой полосе, уже изрядно заселенной, на угловой оройхон. На пятачке свободной земли, зажатой с двух сторон аварами, находились владения сушильщиков. Но сами мастера, как и обещал покойный Пуиртал, жили в алдан-шаваре, так что в большой палатке, где хранился их инструмент, никого не было. Шооран завернулся в жанч и улегся на землю, неподалеку от навеса. Он чувствовал себя в полной безопасности и даже думал не о трудных делах последних дней, а о каких-то совершенно отвлеченных вещах: Здесь земля всегда горячая, потому что рядом авары, на мокром всегда холодная потому что рядом далайн. Но почему она всегда теплая на сухом? Даже там, где далеко и от границы, и от далайна. Если тепло есть свойство земли, то почему она остывает в горсти? Разрешить загадку Шооран не успел, провалившись в сон.

Проснулся от того, что кто-то осторожно толкнул его. Рядом с Шоораном стоял высокий худой человек. По воспаленным глазам, отрешенному выражению ошпаренного красного лица и особенно по вкрадчивым, словно нечеловеческим движениям в нем сразу можно было узнать сушильщика.

— Что ты здесь делаешь? — спросил сушильщик.

— Сплю, — ответил Шооран. — Но я сейчас уйду.

Шооран не испугался незнакомца и даже ничуть не был встревожен. Это Хооргон, наученный горьким опытом отца, мог изменить отношение к презираемой профессии, сами сушильщики измениться не могли. Они слишком близко ходили около смерти, чтобы доносить на кого-нибудь или кого-нибудь бояться.

— Пойдешь туда? — спросил сушильщик, указывая пальцем.

— Да, — ответил Шооран.

— Встретишь Ёроол-Гуя, передай, что сушильщик Койцог всегда помнит о нем.

— Хорошо.

Шооран поднял пустую корзину из-под харваха и, пряча лицо, пошел через просыпающуюся сухую полосу.

До края мертвой земли Шооран добрался довольно просто. Нойт уже вовсю горел на аварах, но далайн еще не успел накидать сколько-нибудь мощного вала падали, и идти было не слишком трудно. Изгрызенная временем стена крошилась перед ним, но Шооран не стал тянуть дорогу вдоль нее. Сначала надо создать опорный пункт, место, где можно переждать беду и переночевать. Ведь немыслимо каждый день проходить все более страшный путь, да и сколько еще надеяться на везение, ночуя среди людей? Юбилейный, двенадцатый оройхон уже не был пограничным, он шел к середине далайна. Шооран начал создавать новую страну, которой пока еще не было названия. Эта задержка рушила все планы, ведь Шооран сгоряча хотел, строя по два оройхона в день, добраться в страну добрых братьев к началу мягмара. Но ничего, зато теперь им с Яавдай будет где жить.

Тем не менее, он твердо намеревался ставить по два оройхона в день. Теперь дар илбэча был для него не чудом, а инструментом, создание земли — не подвигом, а работой. Бесконечно трудной, далеко за пределами человеческих возможностей, но все же работой. И закончив этот оройхон, так похожий на Торговый, что в припадке безумия сотворил его предшественник, Шооран упорно двинулся дальше. Следующий остров должен был стать пограничным и еще на двойную дюжину шагов приблизить его к цели.

Стена Тэнгэра в этом месте была поражена особенно глубоко, и на мгновение Шоорану показалось, что она рухнет прямо сейчас прежде, чем он закончит работу. Он спешно поднял руки, ловя в душе ноту страсти и труда. Оройхон рождался мучительно, словно далайн именно сейчас решил дать противнику бой и сопротивлялся каждой каплей. И все же, Шооран вытягивал остров из небытия. Поднимались суурь-тэсэги, затвердевала почва, казалось, еще миг, и он сможет расслабиться, выдохнуть воздух… но тут страшный удар настиг все чувства. Оройхон, почти уже законченный, качнулся, словно брошенный в ручей лепесток. С грохотом рушились холмы, трескалась твердь, и сквозь камень, землю и кипящую пену рванулся на свет вовремя успевший к расправе Ёроол-Гуй.

Кажется, Шооран кричал. Крика не было слышно за шумом жидкости и треском разрушения. Бежать Шооран не пытался, он лишь отползал, лежа на спине и не сводя глаз с Ёроол-Гуя, который так легко уничтожал его труд. Бежать было поздно, да и некуда. Оставалось играть со смертью в пятнашки, надеясь человеческими силами переиграть чудовищного бога. Несколько мгновений, минут или лет — Шооран не мог сказать точно — Ёроол-Гуй раздумывал, качая вздетыми под облака руками, а затем ринулся на пограничный, огненный оройхон.

То, о чем рассказывал когда-то старик ныне творилось перед его глазами. Туча дыма поднялась, достигнув небесного свода. Визжал пар, бухали, лопаясь, авары, клокотала лава и ледяная кровь чудовища. И лишь сам Ёроол-Гуй молчал, целеустремленно и бессмысленно швыряя себя в огонь. Шооран кинулся было в дальний конец оройхона, где не так сильно душил дым, но вовремя остановился, сообразив, что там Ёроол-Гуй легко достанет его, если вдруг сползет обратно в далайн. И действительно, Многорукий нырнул шумно, словно разом выпалила дюжина дюжин ухэров, и тут же принялся штурмовать соседний оройхон. Шооран, спотыкаясь, перебежал на огненную сторону, где все кипело и трещало, сгорая. Ёроол-Гуй рванулся следом, остановился лишь у самого поребрика и, гипнотизируя, выкатил разом полдюжины глаз. Один из глаз был меньше других и, кажется, слеп.

— Ты мало получил в прошлый раз?! — неслышно крикнул Шооран. — Могу добавить еще!

Он швырнул гарпун. Острое орудие бесследно кануло в прозрачно-зеленоватом теле.

Оскальзываясь в лужах крови и нойта, Шооран побежал вдоль поребрика. Он знал, что не сможет убежать, что Многорукий легко перехватит его там, но все же бежал. Ёроол-Гуй перелился через оройхон, вздыбив далайн, рухнул вниз и снова, на этот раз с другой стороны пополз на авары, загоняя крошечного человечка к обрыву. Опять свистел рвущийся пар, скрючивались опаленные руки, ошпаренная плоть белела, теряя прозрачность, но тут же переваривала сама себя и вновь возрождалась. А человечек из последних сил брел вдоль поребрика стремясь хотя бы уйти от отравленного дыма. Но и этого ему не дал многорукий властелин. Ёроол-Гуй еще раз переметнулся на другую сторону и вновь зажал Шоорана на узкой полосе огненного болота.

— Ну что тебе надо? — прохрипел Шооран. — Тебе меня не взять а сам я не сдамся! Что ты бегаешь за мной словно баргэд за должником? Ты ничего не получишь, я ничего тебе не должен… Хотя, погоди, — должен! Сушильщик Койцог велел передать, что он твой покорный раб. Он видел далайн лишь в дни мягмара, но молится тебе день и ночь. Его голова в проплешинах от срезанных волос… А я не такой… Мне плевать на тебя!

Ёроол-Гуй нырнул и в бессчетный раз взгромоздился на огненную дорогу. Шооран упал. Ни идти, ни бежать он уже не мог, но руками, пока еще послушными, перевалил себя через поребрик в густой, многократно перемешанный нойт. Хотелось закрыть глаза и умереть, но этого было нельзя. Надо смотреть и ждать, когда Ёроол-Гуй повернется, и тогда еще и еще раз ползти через поребрик…

Выйдя утром к аварам сушильщик Койцог увидел лежащего человека. Это был уже второй такой случай за последнюю неделю, что не могло понравиться Койцогу. Возле авара сушильщика спать не следует.

Койцог подошел поближе, чтобы ткнуть лежащего носком сапога и разбудить. Сначала Койцог думал, что это вернулся тот, прежний но, подойдя, понял, что ошибся. Тот был молод и щеголевато одет. Неясно, что могло занести его сюда и заставить спать на земле. Этот же… более страшного человека Койцогу видеть не приходилось. Черная личина из запекшейся крови и грязи с багровыми пятнами, где сошедшая лохмотьями кожа обнажила вздувшееся мясо. Вместо одежды — рвань, расползающаяся от единого прикосновения. Тело, проглядывающее сквозь прорехи, тоже кажется сплошной раной. Было непонятно как еще дышит этот будущий труп. И все же, это был прежний, тот, человек. Когда Койцог приблизился, он разлепил щелки глаз и сипло произнес:

— Я выполнил твою просьбу. И принес тебе подарок.

Он достал старый, видавший виды нож, культяпками пальцев отковырнул затычку и вывалил на камень что-то длинное, шевелящееся, похожее на червя. На конце отростка красовался изогнутый коготь, а по сторонам он был усыпан крошечными, едва заметными присосками.

Не стоило быть ни мудрецом, ни старейшиной, чтобы понять, кому принадлежит эта конечность. Довольно часто случалось, что, выходя на сушу, Ёроол-Гуй терял одну или несколько своих рук, но он всегда тут же пожирал их, не оставляя своего тела людям. Лишь редким и несказанно отважным счастливчикам удавалось, стоя на соседнем оройхоне, отсечь кончик щупальца и перетащить его к себе. Куда чаще резкий рывок лишал смельчака оружия, а то и жизни. Во всяком случае, прежде Койцог лишь слышал о редкостном живом талисмане. Говорили, что пока отрубленная конечность Ёроол-Гуя шевелится, с ее владельцем не может произойти ничего плохого. А случалось, что рука продолжала жить больше года.

Койцог осторожно, палочкой запихал опасный подарок обратно в нож, а когда поднял голову, то увидел, что гость лежит без памяти, хрипит и, судя по всему, умирает. Сушильщик расстелил жанч, перекатил на него безвольное тело, оттащил под прикрытие единственного на пятачке холодного тэсэга и побежал за водой.

Ёроол-Гуй приближался, разбрасывая в стороны руки, крутящиеся словно ручьи. Они окружили его со всех сторон: щупальца с присосками, с когтями, с бахромой рвущих пальцев. Сочно чмокая, распахивались рты, маленькие глазки в узлах рук и огромные главные глаза смотрели на него, лишь один, подбитый глаз косил в сторону. Шооран понимал, что на этот раз он не успел уйти и сейчас будет съеден, как и тьмы безымянных, забытых людей до него, но он не мог сдаться так просто, а дернулся, пытаясь подняться, вскрикнул от боли в руках и очнулся.

Над головой плавно прогибался навес, земля, греющая даже сквозь подстилку, подсказывала, что он находится на огненной, но сухой земле. Казалось, он вернулся домой, сейчас полог откинется, и войдет мама. Вот только дома на сухой полосе никогда не бывало так тихо. И еще, откуда взялась эта боль?

Шооран поднял руки к лицу и увидел, что они замотаны повязками. Может быть — старик? Тогда, почему он не в алдан-шаваре? Вообще, что произошло? Шооран напрягся, пытаясь встать, но со стоном откинулся на постели. Неожиданно, разом он вспомнил и свою неудачную карьеру, и неудачную женитьбу, и неудачную попытку прорваться в страну добрых братьев. Лишь вместо последних часов в памяти оставался провал: Шооран не понимал, как ему удалось спастись, и где он находится.

Полог сдвинулся, под навес, пригнувшись, вошел худой человек со следами старых ожогов на лбу и щеках.

«Сушильщик Койцог», — сразу, словно кто-то подсказал, вспомнил Шооран.

Койцог подошел, начал перебинтовывать Шоорану руки. Руки до самого локтя были покрыты язвами. Койцог, невесомо касаясь пораженных мест, смазал их чем-то прозрачным. Было совсем не больно.

— Спасибо, — прошептал Шооран.

— Тебе спасибо, — отозвался Койцог.

Он поднял стоящую на столике флягу из прозрачного рыбьего пузыря. Внутри, царапая ядовитым когтем, копошился палец Ёроол-Гуя. Почему-то Шооран сразу узнал его, хотя и не мог вспомнить, как тот достался ему.

— Третью флягу прогрызает, — сообщил Койцог.

— Живучая тварь, — согласился Шооран.

Койцог вышел и через несколько минут вернулся, неся блюдо с тонко нарезанными полосками белого мяса.

— Ешь, — сказал Койцог. — Это целебное, тебе надо.

Мясо слегка приванивало нойтом, но острый пряный вкус заглушал запах. Кушанье показалось необычайно вкусным. Хотя, возможно, это оживший организм понимал, что ему нужно.

— Что это? — спросил Шооран, проглотив последний ломтик.

— Хвост парха.

— Где только достал… — уважительно произнес Шооран.

— Сейчас это несложно. Мягмар.

— Не может быть! — Шооран встрепенулся. — До мягмара еще три недели!

— Было… когда ты вернулся, — Койцог присел на корточки возле постели. — Ты три недели в бреду провалялся. Все с Многоруким беседовал, и со стариком Тэнгэром. Ругал их нещадно, меня аж жуть брала.

— Мне их любить не за что, — сказал Шооран.

Узнав, что даже в бреду он не выдал своей тайны, Шооран успокоился. Жаль потерянных трех недель, но он наверстает их и все равно прорвется к Яавдай.

— Мягмар… — повторил Шооран. — Почему ты тогда не на берегу?

— Мне теперь необязательно, — Койцог поднял пузырь с обрезком щупальца, любуясь им. — В этом году вообще странный праздник. На оройхонах суматоха, цэрэги рыщут, хватают всех подряд. А ван в покоях заперся и народу не показывается. Вместо него выходил одонт Тройгал.

— Ван и не выйдет, — сказал Шооран, догадавшись, о ком идет речь. — Я его убил.

— Потому и скрываешься? — спросил сушильщик.

— Да, — солгал Шооран.

— Здесь тебя никто не найдет. Сюда запрещено ходить, да люди и сами боятся.

— А второй сушильщик?

Койцог отмахнулся в сторону далайна.

— Его нет, — сказал он. — Не повезло.

— Прости. Я не знал.

— Ничего, зато с нами все будет в порядке. Со мной и с тобой, — Койцог укрыл Шоорана пушистой шкурой. — Спи, тебе сейчас надо много спать.

— Я не могу много, мне надо идти, — возразил Шооран, уплывая уже не в беспамятство, а в обычный сон вернувшегося к жизни человека.

Как ни старался Шооран, встал на ноги он лишь через две недели. Но и тогда о походе на север нельзя было и помыслить. Шооран остался жить на сухом пятачке в крошечных владениях Койцога. Сушильщик, как и все их племя, был странным человеком. Он безразлично относился к происходящему, казалось, его ничто не интересовало, и было ничто не нужно. Шооран, не выдержав, как-то спросил, зачем Койцог согласился перейти на новое место. Койцог усмехнулся:

— Две недели я не работал. Я украл эти две недели у судьбы.

— А зачем тогда торговался из-за алдан-шавара?

— Чтобы одонт не догадался, что я и так согласен. Пусть сильней ценит.

Разговаривал Койцог только во время отдыха. Подходя к аварам, он сразу менялся, становясь похожим на большого хищного зверя, и один вид его отбивал охоту вести беседы. В такие минуты Шооран забивался под навес и сидел затаившись. Он не боялся опасной близости горящего харваха, зная, что навес не мог бы защитить его, просто Шооран понимал — мешать нельзя.

Но однажды, когда Койцог, сметя в чашу последние пушинки сухого харваха, отошел, чтобы перевести дыхание и дать отдых уставшим рукам, Шооран, не очень сознавая, что делает, подошел к чану, перемешал харвах и кинул на авар большую лепешку. Харвах завизжал, поднялся столб кисло пахнущего пара, по краям лепешка вспенилась валиком сухого порошка. Шооран быстро смел его, потом снова, и еще… Спиной он чувствовал, что Койцог подошел и стоит рядом, готовый к безумной попытке: помочь, если Шооран допустит ошибку. Еще никто и никогда не мог исправить ошибки сушильщика, Койцог рисковал бессмысленно. Шооран тоже понимал, что ошибки быть не должно. Стараясь ни о чем не думать, он оглаживал свистящим хитином лепешку, сметал убийственное зелье, а харвах все не кончался, лепешка не убывала…

Когда последние порошины упали в чашу, Шооран не понял, что все позади и еще несколько раз бесцельно мазанул щеткой по горячей поверхности. Лишь потом он сумел положить инструмент и отойти. Страшно болели напружиненные мышцы живота. Оказывается все это время Шооран ожидал взрыва и каменных осколков, вспарывающих брюшину.

— У тебя легкая рука, — похвалил Койцог. — Ты мог бы стать сушильщиком. Но лучше — не надо. Лучше бы сушильщиков не было вообще.

— А зачем ты работаешь сушильщиком? — спросил Шооран. — Тебе же ничего не нужно.

— Не знаю… Привык. Да я ничего больше не умею.

— Как ты им стал?

— Как и все. Мать умерла, отец погиб. Мне было десять лет, и я — старший в семье. Наследство досталось вану, и мне оставалось или уходить с малышами на мокрое или идти в сушильщики. Это в земледельцы детям нельзя, а в сушильщики — можно. Выживает, может быть, один на двойную дюжину. А куда деваться?

— Я знаю, — сказал Шооран. — У меня случилось так же. Но я был один — и ушел.

— Сестры вышли замуж, брат где-то бродит, — закончил рассказ Койцог, — а я так и остался сушильщиком. Теперь уж навсегда.

— Вот что, — сказал Шооран, — завтра я уйду по делам на один день, потом уйду надолго. Но ты знай, что я обязательно вернусь и уведу тебя отсюда.

— Не все ли равно, где жить? Сушильщик всюду останется сушильщиком, а шавар везде препротивное место. Но, тем не менее, спасибо. Твои дела будут на мокром?

— Да.

— Я так и думал и потому запас тебе одежду, — Койцог нырнул под навес и вытащил узел. — Вот, держи. Твоя вся расползлась. Вот твой нож. Деревяшку я выстрогал новую, от старой осталась труха. Еще была кольчуга. Тоже разорванная. Я там поправил, как мог.

Шооран развернул узел, достал кольчугу. Она была словно новая, живой волос сплетался упругим покровом.

— А говорил — ничего не умеешь, — улыбнулся Шооран. — Спасибо тебе. И постарайся, чтобы с тобой ничего не случилось.

— Интересная работа, — Койцог кивнул на доспех. — Я прежде не видал такой.

— Такие носят в стране старейшин.

Койцог помолчал, потом сказал задумчиво:

— Так вот ты откуда…

— Нет, — поправил Шооран. — Оттуда родом мастер, который ее делал. А я… — он вздохнул.

— Понимаю, — сказал Койцог. — Не говори.

На следующий день утром, вернее, еще ночью Шооран ушел. Он пробрался в темноте через сухую полосу и к свету был на мертвой дороге. Шел быстро, скрыв лицо в губке, не думая ни о гари, ни о черном уулгуе, который мог подстерегать здесь добычу. Слишком крупной была его игра, чтобы ей мог угрожать черный уулгуй.

За два часа Шооран добрался к тому месту, где его гонял владыка далайна. Теперь здесь ничто не напоминало о прошлом. Курились авары, полз нойт, мерно колыхался далайн, а на опустошенном оройхоне неведомо как завелась всевозможная живность.

Шооран внутренне собрался, бросил взгляд на стену Тэнгэра, напрягся и… ничего не произошло. В глубине души он был готов к чему-то подобному, слишком уж невероятным казалось его недавнее избавление, и слишком упрямо молчала память о тех событиях. Все же Шооран раз за разом собирал волю в кулак, бросал ее в холодное молчание и не находил ответа. Что-то сломалось в нем, прекрасный и роковой дар исчез. Шооран безуспешно пытался что-то сделать, метался по берегу, тряся кулаком, но мысль, что волшебная способность не вернется, становилась все сильнее и скоро превратилась в уверенность.

Сдавшись, Шооран пошел по узкой кромке назад. Он шел и пытался представить, как теперь будет жить. Он молод, силен и не имеет места в жизни. Надеясь на свою исключительность, он легко пожертвовал завидной карьерой цэрэга. И Яавдай он потерял по той же причине. Кто знает, что там произошло, вряд ли старик Тэнгэр спустился на оройхон, чтобы увести Яавдай, но все-таки, это как-то связано с его бывшим даром. Остается вернуться назад — неважно, куда именно — и стать сушильщиком. Койцог сказал, что у него легкая рука, значит, он сможет растянуть свою гибель на несколько лет. Зачем? Лучше уж сразу.

Он прошел свой последний бессмысленный оройхон, ступил на мертвую дорогу. Шел, больше не думая ни о чем, привычно дыша ртом. Вряд ли в мире есть сейчас человек, ходивший по огненным болотам больше, чем он. Но теперь с этим покончено.

Победивший далайн накидывал на пути горы мусора. Авары, нойт, дым, груды костей, выброшенные на берег кусачие ыльки, даже здесь пытающиеся вцепиться в башмак — не все ли равно? Его жизнь теперь никому не нужна.

Тягучая, движущаяся по кругу влага хлюпнула, расплескиваясь. Две толстых в костяных нашлепках руки упали на дорогу, отрезая путь и вперед, и назад. Еще несколько рук, плавно изгибаясь, протянулись через вал, ища Шоорана. Черный уулгуй, плававший вдоль берега, заметил движущуюся фигурку и решил проглотить ее, хотя маленький человек никак не мог насытить безбрежную утробу. Концы щупалец стремительно приближались, одной секунды было достаточно им, чтобы схватить человека, смять в удобный, вкусный комочек. За эту длинную секунду можно было успеть испугаться, сделать массу бессмысленных, ненужных движений или, если в тебе сердце воина, ударить врага, даже если враг не почувствует твоего удара. Шооран ударил. Всю свою силу, энергию он вложил в этот удар. Никогда прежде, даже строя землю, он не напрягался так страшно как теперь, когда нечего и незачем было беречь.

Далайн вскрикнул, покрывшись пеной, уулгуя словно отбросило в сторону, чудовищные конечности сползли с тверди, гигант канул во взбаламученной глубине.

— Что, не вышло?! — закричал Шооран.

Разбрызгивая грязь, Шооран бежал к месту своей неудачи и позора.

— Я вернулся! — кричал он. — Со мной все в порядке, больше меня не обманешь!

И далайн сдался, открыв заключенную в нем землю.

Шооран знал, что после облавы, устроенной на него Ёроол-Гуем, и болезни, когда он едва не потерял уверенности в себе, ему не стоит слишком напрягаться, и два оройхона в один день для него сейчас много, но удержаться не мог. К тому же, неизвестно, что хуже — строить второй оройхон или пробираться назад через огненное болото. Шооран выбрал оройхон.

Хотя и теперь здесь не появилось безопасного места, но все же четыре стоящих рядом оройхона были хорошей защитой. Ёроол-Гуй уже не мог бы, вздумай он повторить набег, мгновенно перекидываться с одного края на другой, и значит, чтобы спастись, было достаточно сделать всего пару шагов. Шооран устроился на ночевку в самом центре этого квадрата. Здесь было трудно дышать, но зато Ёроол-Гуй не мог застать его врасплох.

Несмотря на события дня, а может быть, напротив, из-за них Шооран сразу уснул. Спал он тревожно, помня, где находится, но все же ему снился сон. Черный уулгуй пришел во сне и начал жаловаться:

— Зачем ты меня ударил? Я не обижал тебя прежде и сейчас хотел сделать тебе лучше.

— Разве это был ты? — удивился Шооран. — Ведь ты давно умер.

— Не все ли равно, кто это был? Я говорю о том, что тебе было бы лучше не приходить сюда. Зачем это тебе?

— Я иду в страну добрых братьев.

— Туда гораздо проще попасть другим путем. Но ты пошел здесь, ведь ты илбэч. Но нужно ли тебе быть илбэчем?

— Да. Я построил землю, и людям, хоть и под властью вана, стало чуточку легче.

— Это временно. Люди множатся быстрее, чем растет чавга. Подумай и о другом: мир конечен! Сейчас у людей есть надежда, что появится илбэч и даст им много земли. Если ты застроишь весь мир, ты отнимешь у них эту главную надежду. А если не застроишь, то к чему тогда все?

— Замолчи, — сказал Шооран. — Я знаю, что это сон, ты мне снишься, и твои слова — это мои собственные вопросы, на которые я не хочу отвечать. Я хочу проснуться. На мокром нельзя так безмятежно спать.

— С тобой ничего не случится, — сказал уулгуй. — На этом оройхоне не успела вырасти чавга, и нет еще и жирха. А Ёроол-Гуй не умеет подкрадываться тихо. Но, если хочешь, просыпайся. Вопросы все равно останутся.

Шооран вынырнул из сна и, хотя утро еще не наступило, и небесный туман даже не начал желтеть, встал и принялся собираться. Пора было идти строить дорогу.

Стена Тэнгэра казалась здесь еще страшнее. Должно быть, чем дальше от берега, тем хуже сопротивлялась она действию влаги. Шооран легко поставил оройхон, но не стал выходить на него. За три раза он привык к тому, как мгновенно вспыхивают при его приближении авары, и теперь ему было интересно посмотреть, что случится, если он не станет входить на пограничный оройхон. Все равно придется строить рядом еще один остров, огненного болота он больше создавать не станет. Хватит и прошлой встречи с Многоруким. Выкрутиться еще раз не удастся.

Второго оройхона Шооран построить не успел. Явился Ёроол-Гуй.

В начальный миг, когда рухнули неокрепшие суурь-тэсэги, и из крутящегося водоворота, полного камней и пены, полез бог далайна, Шоораном овладела паника. Он чуть не заметался, что было равносильно гибели, но вовремя вспомнил, что за спиной у него четыре оройхона, и лишь два из них огненные, так что он сможет уворачиваться от мерзкого божества сколько угодно. Шооран начал медленно отступать по поребрику, ожидая броска Ёроол-Гуя. Но тот по непонятной причине кинулся на только что поставленный пограничный оройхон. Это была большая удача, можно было уйти, не торопясь и ничем не рискуя, но Шоораном овладело странное, болезненное любопытство. Он впервые видел Ёроол-Гуя со спины, если, конечно, у того могла быть спина. Многорукий не полностью выполз на оройхон, какая-то часть, вытянутая и пульсирующая, свешивалась вниз. Здесь тоже были руки, узловатыми корнями они впивались в кромку оройхона, терзая и обрушивая ее. Но основная масса чудовища, невидимая отсюда, ползла по приграничному оройхону. Там что-то гремело и рушилось, словно Ёроол-Гуй вознамерился посуху добраться к стене Тэнгэра и собственными руками довершить то, что не успела сделать влага.

Шооран подошел ближе и вдруг стремительно ринулся вперед. Этого было нельзя делать ни в коем случае, на любой пяди земли невидимый глазу мог струиться осязательный отросток, тонкий как паутина зогга и прочный, словно канат, свитый из живого волоса. И все же, Шооран, подбежав вплотную к тому месту, где оройхоны соприкасались углами, спрыгнул вниз.

Илбэч ступил на пограничный оройхон, и немедленно авары полыхнули пламенем, по сравнению с которым любой человеческий огонь показался бы холодным свечением подземного слизня. Пламя ударило вползшего на оройхон Ёроол-Гуя.

С самого сотворения мира к облакам не поднималось такого столба дыма. Даже те давние события, когда, охотясь за Энжином, Многорукий три дня провел на аварах, не могли сравниться с тем, что произошло сейчас. Ведь тогда он едва ли на дюжину шагов вполз на горячие камни, а сейчас он был там весь, растянувшись на целый оройхон.

Вопль потряс окрестности. Кричал не бог, он оставался молчалив, кричали раскаленные камни, лопаясь от льющейся на них влаги и холодной крови. Из трещин вытекала лава, авары застывали уродливыми наростами и вновь лопались. Выл пар. Смерчем закручивался дым, вихрь рук, сплетшихся в воздухе, казался бушующим столбом пламени.

Со времен битвы за алдан-тэсэг не получал Ёроол-Гуй такой оплеухи. Никакие выстрелы из ухэра не могли бы нанести подобного вреда. Бог ледяных глубин столкнулся со стихией, мощь которой была сравнима с его собственной. Так же как и он сам авары не уставали и, лопаясь, лишь жарче палили огнем.

Теряя руки и ошметки плоти, Ёроол-Гуй сполз с негостеприимных тэсэгов и камнем ушел в глубину. Если бы Шооран мог видеть своего врага в эту минуту, ему бы почудилось, что тело Ёроол-Гуя уменьшилось едва ли не наполовину. Но Шооран не видел ничего. Закрыв лицо руками, кашляя и задыхаясь, он бежал, спасаясь от горького дыма, туда, где можно хоть как-то дышать.

Ёроол-Гуй не появлялся неделю.

За неделю Шооран поставил десять оройхонов, окончательно изнемог и едва волочил ноги. От красавца цэрэга оставалась одна, покрытая багровыми следами ожогов, тень. Так что, когда на седьмой день поутру с далайна донесся удар, возвещавший, что властелин вернулся, Шооран не испытал никаких чувств, кроме усталого сознания, что теперь можно отдыхать.

Десять оройхонов, расположенных по два, составили длиннейшую сухую полосу, пусть не слишком уютную, но зато совершенно безопасную. Шооран повернулся на другой бок и, хотя уже рассвело, сладко заснул под шумную возню Ёроол-Гуя. Он проспал сутки с гаком, а проснувшись, обнаружил, что Ёроол-Гуй по-прежнему восседает на суурь-тэсэгах последнего оройхона. День Шооран провел, бесцельно разгуливая по сухой полосе. Ёроол-Гуй думал о вечном. На следующий день у Шоорана кончилась вода, и он вышел на самый дальний от Ёроол-Гуя мокрый оройхон поискать чавги. Однако, эта земля была еще слишком молодой, чавга не успела созреть, и выжать воду из крошечных комочков не удалось. Можно было бы вернуться к дому старика, где Койцог, конечно, даст и воду, и новый запас лепешек и сушеного наыса, но Шооран не хотел совершать переход по огненному болоту, когда Ёроол-Гуй так близко. Скрыться там было бы попросту некуда.

Тогда Шооран решил согнать Ёроол-Гуя с насеста. Осторожно, по поребрику дальних от Ёроол-Гуя оройхонов вышел к далайну и начал строительство. Он заранее готовился к болезненному удару, который получит, когда Ёроол-Гуй начнет ломать незавершенную землю, но Многорукий не двинулся с места, и новый оройхон встал прочно. На следующий день мучимый жаждой Шооран (он уже два дня ничего не пил), потеряв осторожность, вновь взялся за строительство. Придвигаясь к лежбищу гиганта, он поставил еще два острова. Теперь три оройхона прикрывали достаточный кусок суши, чтобы один из прежних оройхонов стал чистым. Шооран начал ждать воды. Она ударила из расщелин бурлящими фонтанами, мутная, еще смешанная с нойтом. Через несколько минут потоки посветлели, грязь уплывала к границам, плодородной землей оседала на полях. Шооран словно первый бовэр на пустом оройхоне фыркал в ручье и радостно ругал себя, что не выстроил сухого оройхона раньше. Имея сухой оройхон, он мог чувствовать себя совсем спокойно. Воды у него теперь сколько угодно, а припасов хватит, чтобы дождаться появления первых побегов хлебной травы. Тонкие и нежные, они были годны в пищу, хотя обычно никто не использовал их так расточительно.

Ёроол-Гуй не отреагировал и на эти оройхоны. Мысли о вечном или что другое поглотили его полностью. Если бы не руки, безостановочно продолжающие бессмысленную работу, можно было бы решить, что бессмертный господь наконец издох на радость всем живущим.

Положение становилось, мягко говоря, странным. Никто не знал, сколько времени Ёроол-Гуй может провести на суше. Кажется, это время вообще ничем не ограничивалось.

Прождав три дня, отоспавшись, изрядно поприев запасы и опившись водой до состояния перезрелой чавги, Шооран вернулся к далайну и начал наращивать землю не в том направлении, куда хотел, а куда мог. Поверх трех оройхонов, создавших ему сухую землю, он поставил еще три. Сначала тот, что ближе к Ёроол-Гую, а затем, ничего уже не опасаясь, и два других. Ёроол-Гуй пребывал в прострации. Возможно, сидя на земле, он не чувствовал ударов илбэча, а возможно — лечил таким образом ожоги, и ему было не до охоты. Шооран, выйдя из себя, метался по поребрику вдоль занятого оройхона, орал на Ёроол-Гуя и швырялся камнями. Многорукий благодушествовал.

Оставалось продолжать начатое и увеличивать ненужный выступ земли, в надежде, что когда-нибудь он пригодится. Или можно было спать, соревнуясь с Ёроол-Гуем в терпении. Шооран пошел обоими путями. Он всласть спал, экономя силы и припасы (ростки хлебной травы были еще слишком малы, чтобы принимать их всерьез), а выспавшись до опухшей физиономии, шел к далайну. Он поставил еще два оройхона, а затем Ёроол-Гуй внезапно и беспричинно исчез.

Шооран прошелся вдоль сухой полосы. Его мучили сомнения. Легко ругаться на Ёроол-Гуя, видя его и зная, что он не может тебя достать. А как быть сейчас? Что если Многорукий никуда не уплыл, а ждет, укрывшись под берегом, чтобы, когда ты приблизишься, снять тебя с оройхона на манер черного уулгуя?

В конце концов Шооран решился и начал работу, но не там, где прежде сидел Ёроол-Гуй, а в стороне, превратив тройку оройхонов в четверку. Ёроол-Гуя не было. Шооран прошелся по запретному оройхону, вышел к далайну, постоял там пару минут и ушел, ничего не сделав. Он чувствовал себя неуверенно и опасался, что далайн не послушает его.

Оройхон после двухнедельного пребывания Ёроол-Гуя представлял жалкое зрелище. Тэсэги, изъерзанные огромным телом, были раздроблены в крошку, верхушки суурь-тэсэгов скруглились, словно над ними поработали каменотесы. Входы в шавар обрушились, а вместо беловатого нойта камни покрывала тягучая зеленая слизь. Она светилась в темноте, и от нее муторно несло трупным запахом. Шооран собрал немного слизи во флягу, но слизь в минуту растворила тонкие стенки и растеклась.

Лишь после этого Шооран заметил, что подошвы новых башмаков, подаренных Койцогом, расползаются на глазах. Раздосадованный Шооран спешно покинул негостеприимный оройхон, твердо решив при первой же возможности превратить его в сухой, чтобы вода смыла всю пакость.

На следующий день Шооран вернулся и выстроил остров там, куда его не пускал Ёроол-Гуй. В ответ царь далайна опустошил один из первых участков этой земли, пожрав подросшую чавгу и заведшееся в шаваре зверье. Затем, не прячась и разгоняя мутные волны, словно небывалый авхай понесся к берегам земли вана и там учинил разгром среди успокоившихся было изгоев. Шооран тем временем поставил оройхон у стены Тэнгэра, сделав еще шаг в страну добрых братьев. Этот оройхон завершал третью дюжину островов, созданных Шоораном, причем больше половины из них родилось за последние пару месяцев.

Началась жизнь похожая на бесконечно долгую и мучительную игру. Ёроол-Гуй приходил и уходил, то пропадая, то в один день посещая несколько оройхонов подряд. Шооран часами сидел над картой, давно уже не той, а новой, вычерченной им самим, стараясь угадать, где сейчас менее опасно, потом шел и наносил удар. Иногда он ошибался, Ёроол-Гуй успевал к месту строительства, и Шоорану приходилось, превозмогая боль и ловя каждое движение непредсказуемой твари, уходить по кромке оройхонов. Отрезать себя на маленьком клочке суши Шооран больше не давал, но и после простых встреч он болел по нескольку дней кряду.

Никаких запасов, разумеется, не могло хватить на это время, поэтому, чтобы не голодать, Шооран выкосил поле на одном из сухих мест и временами подолгу жил рядом с ним, заготавливая хлеб. Питался он мясом, лепешками и наысом. Туйвана у него не было, туйван начинает плодоносить на шестой год, так что самые большие деревья пока едва доставали Шоорану до колена.

Бывало, что и Ёроол-Гуй пропадал надолго, и тогда Шоорану представлялось, что в это время его недруг, скрывшийся в бездне, возделывает там свое поле, заготавливает отвратительный подводный наыс, вялит мясо, а, кончив дела, всплывает, чтобы продолжить гонку за илбэчем.

Кроме того, во время домашних работ его не покидало ощущение, что вся жизнь лишь померещилась ему, а на самом деле не происходило ничего, и он после ухода старика так и живет один. Опасаясь за рассудок, Шооран вслух рассказывал себе историю своей жизни, потом доставал карту и бесконечно измерял расстояния — сколько еще осталось до страны добрых братьев. Выходило уже не так много, большую часть пути Шооран прошел, и если бы поставленные им оройхоны вытянуть в цепочку по два, он давно уже достиг бы цели. Но и без того «страна Шоорана», как называл он ее, тянулась на день пути, ходить из конца в конец становилось все дольше и утомительней, так что, в конце концов, Шооран перебрался на другой сухой остров и освоил новое поле.

К этому времени им было построено шесть с половиной дюжин оройхонов. Если верить легендам, один лишь Ван сделал за свою жизнь больше. Но Ван жил долго и был прославлен в поколениях.

Когда одинокая жизнь стала почти привычной, появилась неожиданная проблема: куда девать время? Все-таки человек не двужильный и не может работать без передыха, а значит, наступит вечер, когда не хватит сил поставить оройхон, и выпадет из руки серп, а недоделанный гарпун вызовет лишь чувство отвращения. В такой вечер надо сидеть, прислонившись к тэсэгу, лениво глядя вдаль, неспешно перебрасываться словами с соседом или под звон сувага слушать долгие, перетекающие одна в другую истории, что заунывно выпевает забредший на оройхон сказитель.

У Шоорана не было семьи, друзей, ни даже соседей. Но был простор, зреющее поле, а главное — много одиноких вечеров. И он сделал себе суваг. Подпилил хищные зубы на изогнутой рыбьей челюсти, сплел из живого волоса струны, натянул их, намотав на колки зубов, и с тех пор подолгу будил красную вечернюю тишину звоном дрожащего волоса. Иногда сидел и пел до самого утра, а утром вставал и отправлялся к далайну.

Появившись там в очередной раз, Шооран нашел далайн кипящим и покрытым пеной. Мягмар. Когда-то Шооран собирался пройти путь за месяц, а идет больше года. Послезавтра ему стукнет полторы дюжины — тот возраст, что он приписал себе, поступая на службу. Шооран вернулся к дому, сел на берегу ручья, наклонившись над водой начал разглядывать свое отражение. Сейчас он мог бы приписать себе и две, и три дюжины, хотя теперь ни один одонт не согласился бы принять его в войско. Следы нойта и ожогов на лице придали ему вид законченного изгоя, подаренная Койцогом одежда истрепалась, истлевшие башмаки сменились безобразными буйями. Пожалуй, Яавдай и не узнает его… А он ее?.. Прошел год с лишним. Яавдай давно стала матерью, а он даже не знает, кто у них родился — сын, дочка? Сына он назвал бы Шоораном, а дочь… так, как захочет Яавдай. Благостный Ёроол-Гуй! Что за бред он несет? У малыша давно есть имя, он уже узнает его звучание среди других слов, поворачивает головку, улыбается. Проклятый Тэнгэр, как ты обманул Яавдай, чем сумел напугать ее, гнусный старикашка, что она ушла от меня? Жаль, что я не могу достать до твоего горла, я бы вцепился в него крепче, чем Ёроол-Гуй!

Шооран погрозил белому небесному туману кулаком и пошел за гарпуном. Раз эту неделю нельзя строить, то надо сходить на те оройхоны, что постарше, затравить пару тукк и хотя бы сшить себе башмаки.

За неделю Шооран обновил гардероб и арсенал, заготовил впрок изрядный запас продуктов и устроил в разных местах несколько тайников, чтобы не повторилась история, когда ему с боем пришлось возвращать собственное барахло. Страна добрых братьев, о которой он знал меньше, чем о жизни на алдан-тэсэге, была уже близко, и он готовился ступить на ее острова во всеоружии.

Последнее время при взгляде на карту Шоорана мучила мысль: в каком направлении двигаться? Страна добрых братьев была совсем рядом, если идти на восток, до нее оставалось три оройхона. Но там он наверняка оказался бы в густо населенных местах, где его появления, а точнее, появление новой земли, было бы сразу замечено. А Шооран не хотел громко объявлять о своем приходе. Название страны вызывало у него недоверие, пугало слишком категоричным утверждением, что уж здесь-то все в порядке, и алдан-тэсэг стоит именно тут.

Двигаясь вдоль стены Тэнгэра, можно было подойти незаметно к наверняка пустынным мертвым краям, но этот путь казался слишком долгим, он должен был занять не один месяц. К тому же, первый путь рассекал далайн на две части, и Шоорану нестерпимо хотелось узнать, как поведет себя Ёроол-Гуй в этом случае, и можно ли вообще разделить далайн.

Едва кончился мягмар, Шооран повернул на восток.

Он и теперь двигался широкой полосой, помня, что в узком месте от Ёроол-Гуя не спрячешься, а запасной жизни у него нет. За восемь дней отдохнувший Шооран построил пять оройхонов и наконец, со стыка последних двух различил вдали землю. До нее оставалась тройная дюжина шагов, на таком расстоянии низкий берег был почти незаметен, а верхушки суурь-тэсэгов сливались с облаками, но Шооран знал, что надо искать, и увидел.

Он был готов и к тому, чтобы перейти в страну добрых братьев, и к тому, чтобы стремглав бежать прятаться, ежели по перешейку хлынет толпа, как это было в прошлый раз, когда люди нашли дом старого илбэча. Однако, не произошло ни того, ни другого. Он просто не сумел поставить оройхон. Это было равносильно попытке поднять заведомо огромную тяжесть, неподъемную и для дюжины силачей. Далайн вздувался мощным бугром, но через минуту тот бесследно опадал. Кончилось все тем, что явился Ёроол-Гуй и погнал неудачливого илбэча назад по выступу, к счастью достаточно широкому, чтобы можно было ускользнуть от тянущихся рук.

Оставалось идти долгим путем. Вновь начались метания по стране, ставшей уже слишком большой, чтобы не считаться с расстояниями. Шооран скоро заметил, что Ёроол-Гуй не больно охотно проплывает узкий пролив, отделяющий молодую землю от добрых братьев. Очевидно, гиганту было тесно там. Шооран стал этим пользоваться. Он уходил на крайний юг страны, ставил оройхоны: один, два, а то и три, дожидаясь появления противника, а потом совершал бросок к стене Тэнгэра и работал там, зная, что Ёроол-Гуй появится не скоро. Стремясь побыстрей пробиться к цели, Шооран забросил поле, щедро проедал старые запасы и, не считая, колол бовэров, которых, впрочем, слишком много развелось на пустынных землях.

…семь дюжин оройхонов, восемь дюжин. Месяц прошел. Девять дюжин. Конец пути приближался. Уже не с мыса, а просто с побережья стало видно, что на востоке маячит земля. Вечерами Шооран пытался представить, что говорят о нем на противоположном берегу. Ведь там тоже видна земля. Хотя, если страна добрых братьев не так густо населена, как государство вана, то его могут не обнаружить довольно долго. Любителей прогуливаться вдоль далайна не так много.

Девять дюжин восемь оройхонов. Следующий оройхон, который должен был увеличивать сухую полосу, не встал. Тот берег был слишком близко, остров слился бы с ним, отрезав часть далайна, и далайн вновь не позволил членить себя. Дальше предстояло тропить дорогу смерти.

Меньше всего Шооран хотел вновь ходить по огненным болотам, но другого выхода не оставалось, и Шооран начал тщательно готовиться к экспедиции. Он восстановил запас продовольствия, в очередной тайник спрятал карту. Сам он помнил ее наизусть, а выдавать кому попало тайну новых земель — не собирался. Хватит с него и одного Хооргона. Окончив несложные приготовления, Шооран отошел на юг и начал строить землю там. Он поставил полдюжины оройхонов, не уходя из опасных мест, пока не увидел Ёроол-Гуя. И лишь потом, надеясь на защиту узкого пролива, Шооран ступил на мертвую полосу.

Два оройхона, отделявшие его от границ братьев, Шооран поставил в один день. Второй оройхон был еще не завершен, когда Шооран внезапно почувствовал дурноту. Лишь мучительным усилием воли он заставил себя закончить строительство. Теперь надо было как можно быстрее уходить из опасного места, мчаться в страну добрых братьев или, на худой конец, назад, к себе, но Шооран не мог этого. Он шагнул пару раз трясущимися ногами и тяжело сел на свежий, только что родившийся камень. Сейчас он не вспоминал ни об опасности, ни об Яавдай. Думал лишь о пройденном пути.

Вот и все. Минуту назад он решил судьбу мира, замкнув далайн сплошным кольцом оройхонов. Нигде больше жгучая влага не касается обветшалой стены и, значит, никогда не разъест ее и не вырвется за пределы вселенной. Мрачная угроза Ёроол-Гуя не сбудется. Но будет ли это во благо? Спас ли он только что мир или, напротив, замуровал в тесноте огражденного далайна? Тяжкая доля — делать, не ведая, что делаешь.

— Уж тебе это на пользу… — прошептал Шооран, с ненавистью глядя на облака.

Ни в небесах, ни среди влаги ничто не менялось.

Шооран встал, поправил на боку заранее собранную сумку и, опираясь на гарпун словно на палку, медленно пошел в неведомую страну, где, может быть, ждала его Яавдай.

Значит, так вышло. Речь пойдет об одном илбэче. Кое-кто говорит, что это был Ван, но зря слушать болтунов не стоит. Незачем все валить на Вана, оставьте и другим отведать этой чавги. Так вот, жил некий илбэч, жил он много лет, состарился, седой стал как дух шавара, а дела своего не бросал. Но сколько ни строил — доволен не бывал. И однажды сказал себе:

— Старик Тэнгэр поставил всего-то пять оройхонов, до полудюжины не дотянул, а его все хвалят. Я создал пять дюжин новых островов, но меня никто не знает. Неужели я хуже древнего старика?

Задав такой вопрос он подумал и сам себе ответил:

— Да, мудрый Тэнгэр искусней меня. Его оройхоны сложены огнистым кремнем, а мои легковесны, их камень можно крошить руками. Но я докажу всему миру, что я не хуже старика.

Илбэч выбрал место и начал строить. Вскоре оройхон был готов, хороший оройхон, ничуть не хуже всех остальных, но илбэч не успокоился и продолжал строить его все больше и больше. Каждый камень он делал как тэсэг, а тэсэг — словно холм. Столбы под оройхоном сгибались от страшной тяжести, но илбэч ничего не замечал. Лишь когда верхушки суурь-тэсэгов скрылись в небесном тумане, гордый илбэч сказал:

— Старик Тэнгэр не умел делать такое. На подобном оройхоне должен быть и кремень, и многое множество иных чудес!

И он пошел, чтобы взглянуть на сотворенные им чудеса. Но его малый вес оказался последней каплей, переполнившей чашу, и едва гордец ступил на чудовищный оройхон, как столбы, не выдержав, подломились, и илбэч исчез в пучине вместе со своим творением.

Вот и вся простая байка. Поучение пусть каждый выберет сам. Большинство скажет поговорку: «Из кучи чавги не слепишь одного туйвана», — и будут правы. Длиннобородые мудрецы, грозно подняв палец, внушительно объяснят, что такова судьба всякого, вздумавшего посягнуть на божье величие. С ними тоже согласятся. А некоторые — их мало и они слывут глупцами — молча решат, что лучше провалиться в тартарары, чем жить, не поднимаясь выше того, что указано тебе кем-то другим.