К вечеру, как и день назад, резко похолодало. Домашние, было, уж решили, что снова начнется ливень, но обошлось. В доме настежь раскрыли окна, намереваясь выстудить раскаленные комнаты на ночь, и по залам гуляли теперь, легко касаясь занавесок, струи сквозняка.

Светлане бы радоваться, потому как вечерняя свежесть немного уняла ее головную боль, мучавшую весь этот душный августовский день и не позволявшую связанно мыслить. Ей и впрямь стало немного легче. Однако вместе с прохладой на Горки торопилась опуститься ночь - а наступления ее Светлана боялась, словно кары небесной. Не могла найти места и еще более изводила себя, отыскивая плохие знамения в самых обыкновенных вещах.

На завтра были назначены отпевание и погребение Павла.

«Не пережить мне этой ночи спокойно, ох, не пережить…» - твердила она себе.

Ужинать не хотелось, но Светлана, лишь бы не быть одной, заставила себя одеться - изящно настолько, насколько позволил траур. Собрала в строгую прическу волосы, дополнила наряд жемчужными серьгами и решилась выйти к столу.

Она не смела надеяться и самой себе боялась признаться, что более всего хочет, чтобы за ужином к ней присоединился Кошкин. Потому, когда столкнулась с ним на пороге своих комнат, даже сердце ее зашлось горячо и тревожно, как у гимназистки, которую в первый раз в жизни держит за руку мальчик.

Но он всего лишь, сухо чеканя фразы, отдавал распоряжение своему подчиненному - Светланиному караульному.

- Добрый вечер, Светлана Дмитриевна, - прервавшись, Кошкин одной ей заметным взглядом скользнул по ее лицу и платью и непринужденно поклонился. Взгляд этот был оценивающим и любопытным, но голос Кошкина звучал все так же сухо: - Надеюсь, вам лучше, чем утром - насколько помню, вас мучила мигрень.

О том, что Светлана хорошо выглядит, он не сказал даже из вежливости.

- Да, мне лучше, - солгала она. - Потому надеюсь, что наши… гости, - она подарила почтительную улыбку своему караульному, - присоединятся к нам с сестрой за ужином. Тем более что подадут сегодня совершенно исключительную рыбу. Сиг. Свежий, с Ладожского озера - обещаю, вы такого еще не пробовали.

Это Светлана говорила уже одному лишь Кошкину, а подтверждая ее слова, по дому разливался горячий аромат из кухни, соблазнительный настолько, что, казалось, только каменное изваяние и сможет перед ним устоять.

- Благодарю, мне уже доводилось пробовать сига, - ответил Кошкин все так же сухо. - Рыба действительно хороша, но я не голоден. И, потом, у меня много работы, а утром нам всем рано вставать. - О похоронах Павла Светлана и без него помнила каждую минуту. - Потому прошу вас тоже лечь пораньше.

После он снова поклонился, отправил еще один взгляд своему подчиненному - строгий, будто это тоже был приказ - и, развернувшись, ушел.

А чуть позже выяснилось, что наряжалась Светлана и вовсе напрасно, поскольку Надя, у которой жар несколько спал благодаря лекарствам, совсем недавно сумела заснуть. Будить ее ради ужина Светлана не позволила.

Даже караульного ей пришлось заставить отужинать с собою практически шантажом: тот решительно отказывался, пока Светлана с некоторой издевкой не заметила, что столовая находится на первом этаже и если она, оставшись без надсмотра, вылезет в окно и сбежит - Кошкин будет недоволен. Взвесив все риски, караульный согласился.

Он оказался весьма приятным и вежливым молодым человеком. Только Светлане больно было смотреть, как он страдает над запеченным в сметане сигом, не зная, какой именно нож выбрать, чтобы к нему подступиться.

«Специально, что ли, Василиса запекла рыбу с костями, а не приготовила филе?…» - подумала Светлана.

Судя по тому, как экономка свысока хмыкнула в сторону страдающего полицейского, когда вошла зажечь свечи - специально.

Пришлось и Светлане, дабы сгладить неловкость и расположить его к себе, отложить приборы и демонстративно начать разделывать рыбу с помощью одной лишь столовой вилки и ломтика хлеба. Помогло: полицейский приободрился, похвалил нежную мякоть сига и даже принялся рассказывать что-то о своих жене и дочке.

Вот только оказалось, что зовут его Павлом… и после, как ни старалась Светлана отвлечься, ничего кроме муки, в его обществе уже не испытывала.

Она изводилась еще и вопросом - отчего Кошкин наотрез отказался с нею ужинать?

…Сейчас, к вечеру, уже чем-то сказочным и нереальным, волшебным сном, стало казаться Светлане раннее утро этого же дня, когда она просто завтракала, оставшись по счастливой случайности наедине с Кошкиным. Они и не говорили почти. Разве что обменялись приветствиями, да потом, одновременно предпочтя байховый чай вместо кофе, вдруг сошлись во мнениях, насколько смешны и нелепы эти предрассудки, будто пить чай - это очень по-мещански, а значит немодно, постыдно и даже вредно. И Кошкин заметил еще, что это с легкой руки Островского чаепитие стало ассоциироваться у русского дворянства с трапезой купчихи Белотеловой , которая в окружении баранок, варенья и кумушек, прихлебывала его прямо из блюдца.

На это Светлана неожиданно для себя рассмеялась, а потом остаток завтрака молча размышляла, что Кошкин вроде бы совершенно не похож на заядлого театрала и, меж тем, знаком с пьесами Островского и даже, как ни странно, с фактами биографии Сары Бернар. Он вовсе не прост, этот Кошкин, совсем не прост… и Светлана вдруг поняла, что к ее недлинному списку последних желаний прибавилось еще одно: разгадать Кошкина.

…А потом Алена доложила, что пришел Рейнер, и вскоре завтрак стал казаться полузабытым сном. Хорошим сном. Реальность же такова, что она убила двух человек, и никем, кроме сумасшедшей Чёрной вдовы, Кошкин ее видеть может.

- Я на минуту… справлюсь, когда принесут чай.

Светлана поспешно, пряча от своего конвоира глаза, в которых вот-вот должны были показаться слезы, бросилась за ближайшую дверь, в кухню. Там, сделав глубокий вдох и пытаясь успокоиться, она еще раз напомнила себе про чай: действительно нужно поторопить Василису.

Однако в кухне она увидела лишь собранный сервировочный столик на колесах - с чашками, дымящимся сладким пирогом и горячим заварочным чайником. Василиса же, наверное, спустилась за вареньем в погреб. Решив оправдать свое отсутствие в столовой, Светлана сама вязалась за столик, но помедлила. Очевидно, что простым чаем ей сегодня не обойтись… но Василисы не было, поэтому Светлана сама принялась искать в ящиках, среди экономкиных трав и специй, жестяную банку с уже готовыми для заварки лепестками ромашки и листьями мяты. Она много раз видела, как Василиса готовит этот отвар для нее, и, не волнуясь, что напутает с пропорциями, бросила пару щепоток сухой смеси в свою чашку.

Потом взялась за столик и осторожно - с непривычки - покатила его в столовую. У самых дверей она придала лицу безмятежное, насколько хватило сил, выражение.

***

Похоже, отвар из ромашки получился более крепким, чем делает обычно Василиса. Но Светлана не жаловалась - лишь бы помог. И она, к облегчению своему, уже за столом, не допив еще, почувствовала, как приходит долгожданное расслабление. В теле чувствовалась легкость, задор, и проблемы начали медленно отступать на дальний план. Светлана даже не сразу поняла, что и головная боль ее вдруг покинула.

Теперь уж очевидным стало, что беспокойства ее вызваны лишь предстоящей поездкой. Шутка ли, завтра Светлана встретится с женщиной, мужа которой она убила - а Светлана давно уже считала Павла скорее чужим мужем, чем своим. Встретится с ее детьми. Будут на похоронах и друзья Павла, и представители высшего Света, которые, разумеется, уже осведомлены о подробностях его смерти. Светлана боялась. Возможно, и правда следует ей отменить поездку… но как тогда она отдаст распоряжения поверенному?

Нет, нужно ехать, непременно нужно. Это всего лишь на один день, тотчас после погребения она вернется в Горки.

И, потом, она ни за что не позволит той женщине считать себя жалкой трусихой, которая спряталась в своей норе и не желает показываться!

В попытках отыскать храбрость, Светлана жадно допила остатки отвара и, так как ее конвоир тоже окончил ужин, вместе они покинули столовую.

О том, как дальше будет жить с осознанием, что она убийца, что своими руками застрелила человека, которого любила когда-то, и который любил ее, доверял ей - Светлана пыталась не думать. Впереди у нее вечность, чтобы мучиться этим. Ну, или сколько еще лет, месяцев, дней отведено ей Богом? Отчего только Господь так суров, что заставляет страдать за ее проступки и Надюшу? Дитя, которое и так натерпелось достаточно.

Надя думает, что мучается сейчас, но что станет с нею, когда суд официально назовет Светлану убийцей? От нее отвернутся все. Светлана боялась, что, даже не беря в расчет ее приданое, немного найдется безумцев, которые согласятся связать себя с Надей. Именно с Надей, а не с ее деньгами. Как уберечь ей сестру от этого? Светлана не знала.

Хотя нет, она признала, что лукавит. Она знала, как уберечь: был один способ… Но мыслям о нем Светлана не позволяла и на секунду задержаться в своем мозгу - гнала их, как назойливую муху, и вяло давала себе обещание, что подумает об этом позже. Может быть.

***

- Как она?

Светлана редко, очень редко заглядывала к Наде перед сном. Да обычно сестра ей и не открывала, через дверь отвечая, что занята.

- Спит, - Алена пожала плечами, удивившись, наверное, нелепому вопросу. Кажется, она читала книгу при свете ночника, однако, едва вошла Светлана, тотчас отложила ее и принялась разбирать пряжу, будто вечер этим и занималась.

Впрочем, Светлане не было до того дела.

Надюша, совсем как ребенок, подложив кулачок под щеку, действительно спала. Дыхание ее было чуть сиплым из-за простуды, но ровным. Веки беспокойно дрожали.

Светлана неловко, давно забытым движением - так она укладывала когда-то Ванечку - провела рукой по спутанным волосам, прежде чем прижаться к Надиному виску губами:

- Спи, родная, - шепнула она в самое ухо. - И прости меня, если сможешь.

Потом кивнула Алене в ответ на ее прощание и вышла за дверь.

Слезы застилали глаза, и у нее не было уже сил, чтобы пожелать доброй ночи своему караульному: Светлана молнией промчалась мимо него, захлопнула дверь и на два оборота заперла ее ключом.

…Ей снилась маленькая квартирка над аптекарской лавкой - с тонкими стенами и низким потолком. Окна ее выходили на шумную торговую улицу, и в квартирке не было покоя ни днем, ни ночью. Светлана просыпалась под крики зазывал «Покупайте свежие “Ведомости”!» и засыпала под хохот подвыпивших студентов в трактирчике напротив.

Маменька нет-нет, да и пожалуется отцу, что им надо бы подыскать улицу получше, а Светлана не жаловалась - она просто каждый год с нетерпением ждала лета, чтобы уехать в Горки, где нет этих ужасных зазывал и можно спать хоть до полудня.

В этой маленькой квартирке Светлана имела невиданную для многих сверстниц роскошь - собственную детскую, которой владела единолично. У всех ее подруг были братья или сестры, даже у Алины; у Светланы же - никого. Она принимала это как данность: отец объяснил когда-то, что его жалование в газете не слишком велико, чтобы содержать большую семью, и Светлану эти слова вполне устроили. Отец всегда разговаривал с нею на равных, как со взрослою - так, что маленькая Светлана чувствовала себя, порой, его сообщницей, а не дочкой. Ей это ужасно льстило: отец (а именно так она звала его обычно) был для нее мудрейшим из всех живущих в мире, необыкновенным и интересным человеком, на которого она старалась походить и мыслями, и поступками.

У сверстниц были вечно занятые «папеньки», которых следовало задабривать и улещать, чтобы выклянчить обновку, а у Светланы был товарищ, о котором она знала, что и так он каждую свободную копейку непременно потратит на нее.

Обновки Светлана обычно получала лишь на Рождество, на именины или, позже, к началу учебного года в гимназии; и свято верила матушке, которая говорила, что для барышни гораздо важнее, как она смотрит и как держит осанку, чем то, во что она одета.

Но взамен - и это Светлана ценила гораздо больше платьев и кукол - отец открывал ей целый мир. Она никогда, до последнего своего вздоха не забудет, как они по вечерам, когда на Петербург опускалась ночь, сидели в ее комнате на подоконнике и тихонько, чтобы не слышала мама, отец показывал ей созвездие Большой Медведицы. Объяснял, как по двум его звездам - Дубхе и Мерьяк - отыскать на небе Полярную звезду. Рассказывал, что бледно-голубой ярчайший Сириус в древности описывали, как красную звезду, и Светлана с отцом долго еще потом предлагали полушутливые версии, отчего он поменял цвет…

А иногда к отцу заглядывали товарищи. Сослуживцы, журналисты, литераторы, критики - как молодые, так и маститые. Однажды у них обедал сам Некрасов: похвалил грибную солянку, а маленькую Светлану погладил по голове.

После обеда приятели отца обычно удалялись к нему в кабинет и до ночи, бывало, говорили о разных непонятных, но чрезвычайно интересных вещах. Светлана иногда, если ее не искала маменька, тихонько прокрадывалась в кабинет, чтобы послушать, и тогда, непременно, на четверть часа хотя бы становилась центром внимания этих удивительных людей. Они задавали ей разные глупые вопросы, шутили, дарили конфеты, и кто-нибудь обязательно начинал декламировать:

Тускло светится луна

В сумраке тумана -

Молчалива и грустна

Милая Светлана.

О, эту балладу Светлана знала с детства… наверное, и читать она выучилась по ней, а не по букварю. Хотя ни молчаливой, ни грустной она в те годы вовсе не была.

Позже дела отца пошли несколько лучше: к радости маменьки они переехали в гораздо более приличную квартиру, Светлану отдали учиться в хорошую гимназию и наняли гувернантку - строгую немку фройляйн Зойдель. А в последние дни снежного февраля 1873, когда Светлане исполнилось десять, словно в подарок к именинам, родители поделились с нею, что у нее скоро будет брат. Оба они мечтали о сыне, а Светлана, поразмыслив, вдруг страстно захотела младшую сестру.

«Нет, - решила она, - если уж брат, то только старший. Что за удовольствие иметь младшего брата? А вот сестренка - другое дело».

Мечтая о сестренке, Светлана думала, что та будет вроде Алины, только круглосуточно с нею, а не жалкие пару месяцев в Горках.

Ровно в середине лета родилась Надюша.