Светлана проводила сестру жадным взглядом - все ее существо требовало, чтобы она окликнула Надю, побежала за ней, обняла. Только сил на это совершенно не было. И в голове шумело, будто после шампанского. Разумеется, Светлана поняла, что не холод беспокоил сестру, когда она плакала и колотила руками по двери…
А та уже скрылась в своей комнате. Ругая себя, что так и не окликнула Надю, Светлана вернулась, отыскала взглядом графин с водою и алчно, будто к сосуду с амброзией, припала к нему, даже стакана не взяла.
Шум в голове хоть понемногу, но начал стихать.
Светлана теперь смогла уловить, по крайней мере, что Кошкин отослал от порога ее комнат Василису и прочих, а после сам вошел в будуар, закрывая за собою дверь. Однако здесь он даже не задержался, а прямиком, будто так и надо, направился в спальню. Светлане, впрочем, и в голову не пришло возражать. Происходящее она вообще понимала с некоторой задержкой.
Вот и сейчас бросилась следом, когда было уже поздно: Светлана похолодела при мысли, какую картину он там застал…
Окно в спальне было распахнуто настежь, два горшка с геранью, любовно взращенной Василисой - на полу. Один разбит, а земля из них рассыпана под подоконником. Еще и портьера надорвана и вместе с тюлем колышется на ветру где-то снаружи дома - того и гляди окончательно оторвется.
Над этим всем стоял Кошкин, не решаясь отчего-то закрыть рамы, хотя у Светланы уже зуб на зуб не попадал от холода.
- Что здесь произошло? - наконец спросил он, впиваясь взглядом в ее глаза.
- Ничего… я просто открыла окно и случайно уронила горшок.
Светлана судорожно сглотнула. Следовало подойти, закрыть рамы - но она не могла заставить себя приблизиться к окну.
От одного взгляда на черный его проем, она будто наяву чувствовала, как снова стоит босыми ступнями на самом краю подоконника. Как ветер подхватывает подол ночной рубашки, как до озноба морозит кожу, как треплет волосы. А руки Светланы были распростерты вперед - куда звал ее отец. Одно неловкое движение, один лишь раз стоило ей качнуться вперед… полтора этажа и кованый с узорчатыми пиками заборчик вокруг клумбы прямо под окнами.
Светлана поймала себя на том, что почти чувствует, как остры эти пики на ощупь, и как они врезаются в ее тело, насквозь пробивая грудную клетку.
И ведь она действительно покачнулась, стоя на том подоконнике. Когда сквозь сладкий и зовущий голос отца во сне, сквозь переливчатое пение птиц из чудесного сада - Светлана услышала вдруг истеричный, пронизанный слезами голос своей сестры. И шум за дверью - слабый, доносящийся как будто с другой улицы. Этого, однако, хватило. Отец, Серж, яблоневый сад начали таять среди ночной прохлады августовской ночи.
И, разумеется, Светлана тотчас пошатнулась: одна нога ее ступила в бездну за окном, и ощущения этого свободного полета, страха неминуемой смерти, отчаянного, поглощающего все прочие инстинкты желания жить - Светлана, верно, не забудет уж никогда.
Она ухватилась тогда рукою за развевающуюся рядом портьеру, ткань угрожающе затрещала, но благодаря ей лишь Светлана устояла на подоконнике. И потом долго еще не могла отпустить пыльный бархат, даже когда дрожащие ее ноги ступили на паркет, и она, обессилив разом, сидела, прижавшись спиной к стенке.
Светлане пришлось долго так сидеть, прежде чем ноги окрепли настолько, чтобы она сумела хотя бы подняться и открыть дверь.
Здесь, в реальности, когда Кошкин прямым и жестким взглядом смотрел ей в глаза, у Светланы не оставалось сомнений, что и он будто наяву увидел все, что произошло только что.
Потом он пожалел ее. Втянул портьеру в комнату и тщательно закрыл обе рамы. Потуже вогнал засов, надеясь, быть может, что Светлана больше не сумеет его открыть.
- Зачем? - зло спросил он. - Зачем вы это сделали? Ведь вы обещали, что напишите признание - у нас с вами уговор был!
- Я не понимаю, о чем вы… - Глаза Светланы забегали, и она почти что заикалась теперь от волнения. Ей вдруг захотелось сделаться маленькой-маленькой, раствориться в воздухе, лишь бы спрятаться от его взгляда. Но она взяла себя в руки и попыталась говорить увереннее. - Уж не думаете ли вы, что я хотела… выброситься? Здесь всего лишь второй этаж.
Аргумент по поводу второго этажа действительно был веским, однако, Светлана так и не узнала, принял ли его Кошкин. Словно забыв о ней, он вдруг решительно вернулся в будуар, повозился, зажигая свечу, и, оглядевшись, принялся выдвигать ящики ее секретера, перебирать бумаги - словно искал что-то.
И снова Светлана слишком поздно сообразила, что именно ему нужно.
- Завещание! - гаркнул он, взбесившись, и потряс в воздухе бумагой.
- Вы не понимаете… - торопливо ответила Светлана. - Это лишь документ для поверенного. Я ведь должна была сделать распоряжение насчет своего имущества.
Хотя она все же лукавила. Да, она отказывалась прежде размышлять о том, чтобы покончить с собой, но, видимо, где-то глубоко в мыслях имелось у нее понимание, что это единственный шанс для них с Надей избежать позора, связанного с удом и оглаской.
Наверное, здравомыслящий человек так бы и поступил на ее месте. Отец бы точно так поступил - не задумываясь. А Светлана…
Там, на подоконнике, когда нога ее сорвалась в пропасть, Светлана очень четко поняла для себя, что хочет жить. Все равно где, все равно как. Не важно, поймет ли ее Надя, и станут ли посторонние осуждать ее за эгоизм - плевать она хотела на посторонних. Этот подарок Господа - быть живой - она не позволит отнять у себя никаким обстоятельствам!
- В здравом уме я никогда не влезла бы на подоконник, - сказала она неожиданно твердо.
Не сразу, но лицо Кошкина как будто смягчилось - злости его она уже не чувствовала. Что же было? Страх, недоумение? Пожалуй, все же страх. И Светлана отчего-то знала: он боится не того, что она не выполнит своей части уговора и не даст столь необходимых для его карьеры признаний. Нет, он боится именно ее смерти. Боится, что она откроет окно еще раз.
И еще четче Светлана усвоила это, когда Кошкин вдруг приблизился к ней вплотную. Ей даже показалось, что сейчас он коснется ее и прижмет к себе. Мелькнуло: до чего же забавно, ведь Степан Егорович вовсе не догадывается, что совсем недавно она видела его во сне - как своего избавителя и защитника. Как единственный луч света в своей и по-дурацки сложившейся жизни.
Были у нее и другие мысли относительно Кошкина, от которых в выстуженных ветром комнатах ей становилось жарко. Светлана, не размышляя, и сама чуть подалась ему навстречу.
Но оказалось, Кошкина заботит что-то другое.
- У вас зрачок сжался в точку. И на свет не реагирует, - сказал он. А после зачем-то приблизил и отдалил свечу от ее лица. - Вы приняли что-то? Какое-то лекарство?
- Да… что-то принимала - меня весь день мигрень мучила, - рассеяно отозвалась Светлана. - Почему вы спросили?
Она почувствовала себя ужасно глупо, смутилась и отошла, плотнее запахивая пеньюар. И гнала прочь наваждение о том, как спокойно и тепло было бы ей, наверное, если б Кошкин и впрямь ее обнял.
На вопрос ее Степан Егорович не ответил. Только продолжал смотреть крайне серьезно.
- Светлана Дмитриевна, послушайте меня, - заговорил он вдруг даже с пылом, - я даю вам слово, что сделаю все от меня зависящее… Все - слышите! Чтобы расследование провели как можно более тщательно. Чтобы учли каждую, самую незначительную деталь.
- К чему? - удивленная таким словами, Светлана нервно улыбнулась. - Меня все равно отправят на каторгу…
- Никогда! - резко перебил он - да так, что Светлана невольно вздрогнула. А Кошкин и сам смутился и попытался объяснить: - Даже если и впрямь вы совершили эти убийства, то определенно не в твердом разуме. Вы не заслуживаете того наказания, которое сами выдумали для себя.
До чего же много для Светланы значили эти слова. Но они будто о другом человеке - что он о ней, о Светлане, знает?…
- «Если»? - переспросила она. - Вы допускаете, что это сделала не я?
- Допускаю. Ведь вы не помните самого момента выстрела?
- Нет. Я уже говорила вам.
И Светлана увидела его победный взгляд. Ей даже показалось в тот момент, что он совершенно твердо уверен в ее невиновности. Как же ей захотелось ему поверить… счесть себя жертвой и начать размышлять, кто же мог так жестоко с ней обойтись.
Но Светлана вспомнила сегодняшний свой полусон - такой живой и осязаемый. И то, насколько сильно расходился он с реальностью, в которой она сама влезла на подоконник с очевидной целью убить себя. И еще яснее усвоила: именно в подобную минуту помутнения рассудка она и застрелила Павла с Леоном.
Она глядела на такого пылкого сейчас Кошкина и вдруг невольно улыбнулась. Как улыбаются святой вере детей в добрые сказки.
Впрочем, улыбка померкла, когда ее вдруг кольнула догадка.
- Вы допускаете, что это не я их убила, поэтому и арестовали Гриневского? - спросила она, холодея от нового приступа чувства вины.
Кошкин нехотя ей ответил:
- Согласитесь, у него была причина ненавидеть вашего мужа и Леонида Боровского. Более того, если в убийстве обвинят вас, то у него и его жены есть все шансы получить опекунство над Надеждой Дмитриевной. А значит, получить ваше наследство, - он небрежно кивнул на завещание.
И, внимательно глядя на нее, принялся ждать, что она ответит.
- Нужно признать, рассуждаете вы весьма складно, - отозвалась Светлана, выдерживая его взгляд. - Но, ежели все так, как выговорите, Гриневский должен был при первом удобном случае обвинить во всех грехах меня. А он этого до сих пор не сделал.
- Кто вам сказал, что не сделал? - Кошкин приподнял брови.
Сердце Светланы пропустило удар.
Серж выдал ее полиции?… Она не могла в это поверить. Впрочем, у него ведь дети, у него Алина. А она стреляла в него. После того, как сказала, что не любит более. И все же…
Светланиного молящего взгляда Кошкин выдержать не смог:
- Успокойтесь, - сухо бросил он, - ваш любовник верен вам как пес. Он даже все еще отрицает, что вы стреляли в него.
- Он не мой любовник. Более.
Кошкин снова поморщился и спросил резко:
- Вы полагаете, мне есть до этого дело?
- Полагаю, что есть.
Светлана сказала это, глядя на него во все глаза, и сердце ее отказывалось биться, пока она не дождется ответа - хоть какого-нибудь. Лишь когда Кошкин бросил на нее короткий быстрый взгляд и, кажется, смутился, сердце отмерло и застучало горячо и часто. Счастливо. Для нее очевидным стало, что женское чутье не подвело и на этот раз - она права в его отношении.
Осознание это взбодрило Светлану, как глоток холодной воды, но - вместе с тем, испугало. Испугало повисшим в воздухе вопросом: «И что дальше?».
Насчет «дальше» у Светланы было лишь четкое осознание, что, если она позволит себе увлечься, то отвыкать от Степана Егоровича ей будет очень и очень тяжело. А отвыкать придется.
- Впрочем, простите меня, я, наверное, все еще не в себе… - торопливо закончила она. - Вам лучше уйти сейчас.
- Думаете, я оставлю вас наедине с этим окном?
- Позовите Василису, если боитесь. Только прошу вас, уходите.
Светлана в порыве отвернулась от него и крепко зажмурилась. Она и сама не знала, чего хочет сейчас. Было лишь стойкое убеждение, что она мчится в пропасть со скоростью поезда, но она понятия не имела: знакомство ее с Кошкиным ускорит ли падение в эту пропасть или, напротив, отсрочит - хоть ненадолго?
- У меня к вам одна просьба, Светлана Дмитриевна…
Она встрепенулась, вновь услышав его голос:
- Какая же?
- Я не смогу вас завтра сопровождать в дороге: мое руководство желает непременно видеть меня, потому я еду в Петербург.
Светлана повернулась в безотчетном страхе, что больше не увидит его никогда. Она даже некстати взяла его за руку, боясь, что он исчезнет тотчас.
Но Кошкин торопливо продолжил:
- Ненадолго. В шесть пополудни я буду в Ермолино, в поместье графа Раскатова. Надеюсь, что быстро отыщу дом. А вы же мне пообещайте… - неожиданно он накрыл ее руку своей, большой и теплой, - поклянитесь, что в шесть пополудни я увижу вас там - живой и невредимой.
- Обещаю, - кивнула Светлана.
У нее дух захватило это этого немудреного прикосновения, и она все не могла оторвать взгляда от их переплетенных пальцев.
- Нет! - он сжал ее ладонь, и голос стал навязчиво-требовательным. - Поклянитесь! Здоровьем вашей сестры поклянитесь.
- Я не могу клясться такими вещами!…
- Можете! Тем больше у вас будет причин сдержать клятву, потому как обещаниям вашим я уже не верю.
Он не шантажировал ее и не ставил ультиматумов, однако ж под прямым его взглядом Светлана как завороженная повторила:
- Клянусь здоровьем Нади, что завтра в шесть вы увидите меня живой и невредимой.
- Вот и славно, - сказал он без намека на улыбку. Потом отпустил ее руки и попятился к двери. - Доброй ночи, Светлана Дмитриевна, я позову к вам горничную.
***
И минуты не прошло, как явилась Василиса - будто под дверью стояла все это время. Причитая, суетясь вокруг, пытаясь выспросить, что да как, она стянула со Светланы пеньюар, взбила подушку и едва не силой уложила в постель. Не то Светлана так и стояла бы, наверное, посреди комнаты до самого рассвета с робкой улыбкой на губах.
Один лишь раз Светлана напряглась - когда оказалось, что Василиса принесла ей новую порцию своего отвара и настойчиво велела выпить. Ей вспомнилось отчего-то, как Кошкин сказал, что у нее что-то не то с глазами и спросил о лекарствах. А ведь она пила порошок от головной боли лишь утром, еще до полудня… а к вечеру из лекарств принимала только Василисин отвар. Если его можно назвать лекарством.
И перед тем, как стреляла в Сержа, она пила этот отвар, и в ночь убийства Павла тоже… Впрочем, Василиса часто заваривала его и прежде, но до приезда Павла никаких приступов она за собой припомнить не могла. Тогда был первый раз.
«Должно быть, это совпадение - отвар здесь не при чем», - подумала Светлана, глядя в мутную, остро пахнущую мятой, жидкость.
Но пригубить все же не решилась. Поставила стакан на прикроватный столик и легла на подушку. И не прогадала: уснуть удалось сразу, и никакие сны ее в ту ночь больше не мучили.