Гриневская. И хваленый мужской склад ума, которым славилась она среди знакомых, и близость к Светлане, а теперь еще и цвет волос. Других рыжих «дамочек» Кошкин в Горках не видел, кажется, и среди прислуги… Да и холодность ее к мужу, к Гриневскому, можно было объяснить тем, что она с юности влюблена в отца Светланы, да так и не изжила в себе это чувство.
И хоть с большим трудом, но Кошкин мог представить, что когда-то она сочиняла стихи под поэтическим псевдонимом Нелли.
Однако как ни была хороша эта версия, Кошкин видел в ней уйму пробелов. Во-первых, портрет Светланы, написанный, очевидно, художником Рейнером, а потом загадочно исчезнувший; а во-вторых, тело Леона Боровского, которое для чего-то пытались утопить в озере. Может быть, Гриневская и замешана в этом деле, но явно был кто-то еще…
Пока Кошкин добрался до Горок, снова начало темнеть.
И на этот раз он не сдержался: возможно, следовало наперед навестить дачу хозяев, но ему до смерти хотелось увидеть Светлану. К тому же, кажется, ему везло: полиция до Горок добраться не успела, по крайней мере, в округе стояла тишь да благодать. Пожалуй, было даже слишком тихо, и это непременно насторожило бы Кошкина, если б он думал о чем-то, кроме того, что вот-вот, еще мгновение, и он увидит глаза Светланы…
Дверь ему легко поддалась - даже оказалась не заперта. Тогда-то Кошкин и почувствовал неладное, но было уже поздно. В кромешной тьме гостиной он услышал звук, с которым взводят курок, а после прозвучал напряженный голос Девятова:
- Кошкин! Поднимите руки, вы арестованы!
Слабо начал разгораться огонек масляной лампы, и вскоре Кошкин увидел, что гостиная полна людей в форме, полицейских - уже не его подчиненных, а Девятова. Один из них зажимал рот Светлане, чтобы она не подняла шум, и его задержание прошло бы без проблем.
- За что же я арестован, позвольте спросить? - Он не спеша поднял руки, потому как сопротивляться и впрямь было бесполезно.
Бывший подчиненный не замедлил вынуть наган из его кобуры, а после, сноровисто обыскал и забрал так же Смит-Вессон, похищенный из полицейского сейфа.
- За невыполнение приказа Шувалова и пособничество подозреваемой! - резко ответил ему Девятов. - А то и за соучастие - как покатит.
Светлана, которой удалось, наконец, отнять медвежью лапу полицейского от своего лица, сквозь слезы выкрикнула:
- Это все я! Оставьте его в покое, умоляю!…
- Следствие разберется, Светлана Дмитриевна! - повышая голос, ответил ей Девятов.
Тот старался казаться невозмутимым, но все же нервничал. Девятов явно не испытывал большой радости оттого, что арестовывал бывшего шефа. Кошкина это несколько воодушевило - возможно, он его еще и послушает.
- Девятов, позволь тебе пару слов сказать. Наедине, - негромко попросил он.
- Поговорили уж, Степан Егорыч - больше не о чем! Таких делов наворотил, что трибунал теперь тебя ждет. Вот на суде и поговорим!
- Пусть так, - согласился, проглотив ком, Кошкин. - Но если я тебе, допустим, скажу, что знаю, кто убил этих двоих - назову мотив и дам человека, который продал убийце Смит-Вессон. Тогда?
Сейчас, к некоторому облегчению, Кошкин отметил, что даже подчиненные Девятова неловко переглянулись меж собой. Да и Девятов явно сомневался, как поступить.
Он подошел ближе к Кошкину и, буровя его взглядом, сделал одолжение, спросив:
- Кто?
Кошкин ощутил маленькую, но победу.
- Вели сейчас же ехать к Рейнерам. И пусть туда доставят Алевтину Гриневскую.
- Снова выкрутасы? Ты меня за дурака совсем держишь, если думаешь, что я еще раз на это клюну?
Впрочем, он оглянулся на подчиненных и, наверное, испытал неловкость за свой истеричный тон. Но пропустить слова Кошкина мимо ушей что-то все же ему мешало. Девятов грубо толкнул Кошкина в спину, веля идти в соседствующую с гостиной столовую. Там, плотно закрыв дверь, он выплеснул поток своей ненависти:
- Ты, Степан Егорыч, фокусы свои оставь: ты здесь теперь уж не начальник, так что меня, дурака, идиотом выставлять не смей! Говори имя, если что-то знаешь - иначе даже слушать тебя не стану!
Кошкин назвал. И, видимо, было достаточно убедителен, потому как Девятов, хоть и не вполне доверился ему, все же велел организовать поездку к Рейнерам.
***
Крохотную гостиную художника уже давно заняли полицейские, когда туда явились Кошкин с Девятовым. Снаружи, возле дверей, Сергей Гриневский, сильно нервничая, допытывался, на каком основании арестовали его жену, угрожал расправой, высокими родственниками и требовал немедленно ее отпустить. Младший брат художника тоже толкался здесь, но хотя бы не шумел. Девятов вяло от них отмахивался, а Кошкин вовсе ничего не сказал, проходя в комнату.
Сама Гриневская, в отличие от мужа невероятно спокойная, молча восседала в кресле, наблюдая за происходящим так, будто это ее не касается. Рейнеры, муж и жена, трогательно держали друг друга за руки, но беспокойства тоже не выражали - художник, правда, впился в сыщиков ненавидящим взглядом, едва они появились. Но обошлось без истерик.
Девятов прошел в центр гостиной и пару раз кашлянул, пытаясь привлечь внимание. Кошкину пришлось отметить, что, получив заветную должность, тот как-то разом потерял свою ироничность. Да и лихую самоуверенность заодно. Он даже счел нужным поддержать Девятова одобрительным кивком.
- Господа, - начал тот довольно решительно, - сперва прошу ответить на вопрос: где вы были в ночь убийства? Весьма рекомендую на сей раз говорить правду.
Кошкин на троицу подозреваемых не глядел. Он прохаживался вдоль стен, густо увешенных картинами самого разного содержания, и не сомневался, что эти господа снова станут лгать. И, собственно, не ошибся.
- Я уже отвечал, что в ту ночь почти до рассвета был в мастерской! - рассерженно ответил Рейнер. - Заканчивал картину… Я рассказывал это вам тысячу раз!
Супруга живо его поддержала:
- Разумеется, Николай Романович говорит правду: я заглядывала в мастерскую - уверяю, он никуда не отлучался.
- А вы сами, Ольга Николаевна, что делали?
- Я спала, разумеется! Что за вопросы? - вспыхнула та. - Но свидетелей тому, как вы понимаете, нет.
Девятов повернулся к Гриневской:
- Ну а вы, Алевтина Денисовна, чем изволили заниматься?
- Ночью я спала, как бы удивительно это ни звучало. Я говорила вам это в прошлый раз, и с тех пор ничего не изменилось.
- И навестить вашу подругу, Раскатову, вам тем вечером не захотелось? Даже не смотря на то, что вы знали о приезде ее супруга и догадывались, что ей нужно дружеское плечо?
- Говорю же вам - я спала, - ответила та и позволила себе улыбнуться.
- Вы настаиваете на этом, даже если и ваш муж вдруг вспомнит, что вы таки отлучались тем вечером и вернулись далеко за полночь?! - не унимался Девятов.
Гриневская вовсе не ответила теперь, но стоически выдержала взгляд сыщика, давая понять, что от собственных слов не отступится. Тот сдался и как будто ей поверил.
- Десять лет назад, - продолжил, возвращаясь в центр гостиной Девятов, - при несколько странных обстоятельствах погиб Дмитрий Шелихов, отец графини Раскатовой. Кто-либо из вас был с ним знаком, господа?
Рейнер вдруг кашлянул и закинул ногу на ногу. Но так ничего и не сказал. И дамы молчали: можно было подумать, что имя они и впрямь никогда не слышали.
- Неужто даже вы, Алевтина Денисовна, не знали Шелихова? Вы ведь с детства дружили с его дочерью.
- Знала, - помедлив, согласилась та, - но… позвольте, разве это имеет отношение к делу?
- Поверьте мне, имеет!
Девятов выразительно поглядел на Рейнеров:
- Николай Романович, а вы, стало быть, этого имени не слышали?
- Ммм… не припоминаю.
Кошкин вдруг громко усмехнулся, разбивая напряженную тишину в гостиной. Глядел он при этом на картину кисти Рейнера, изображающую лесную чащу.
- Позвольте спросить… - возмутился этому смешку Рейнер, - не помню вашего имени-отчества. Что же вас так развеселило в моей скромной живописи?
- О, простите, - спохватился Кошкин, - ваша живопись превосходна. Дело в том, что на днях мы с коллегой изучали документы по делу Шелихова и наткнулись на газету, которую он выпускал - как она называлась, Михаил Алексеич, «Сириус»?
- Да, «Сириус», - с готовностью подтвердил Девятов.
- Так вот, мы поразились, сколь искусно выписано название на той газете. Заглавная буква «С», переплетенная с четырехконечной звездой. Видна рука настоящего мастера.
Кошкин, которому терять уж было нечего, говорил это легко, даже весело, зато взгляд Рейнера с каждым новым словом все больше становился волчьим. А Кошкин смело продолжал:
- Представьте мое удивление, когда эту же букву «С» я увидел на стене в вашей гостиной, в подписи к прекрасному пейзажу «Сосновый этюд». Вы можете это объяснить, господин Рейнер?
Тот медленно, но важно отвернулся, давая понять, что объяснять ничего не собирается.
- Вы иллюстрировали газету Шелихова, не так ли? - подытожил Кошкин сам. - Вы работали на него, выполняли заказы.
- И что с того?! - с вызовом спросил он. - Учтите, если вы предадите огласке, что я, Николай Рейнер, по молодости лет осквернил себя поденной работой в заштатной газетенке… вам все равно никто не поверит. А лично на вас я подам в суд - за клевету! Вы ничего не докажете!
За сегодняшний вечер Кошкину уже угрожали судом - второго раза он не вынес:
- Боюсь, очень скоро «ошибки по молодости лет» станут наименьшей из ваших проблем, Рейнер! - взорвался он, тучей нависая над креслом художника. - В этой комнате находится убийца двух человек - вы, думаете, мы шутить сюда пришли? Портрет Раскатовой - та самая картина, которую вы заканчивали в ночь убийства, и которая потом бесследно исчезла - она подписана точно так же! Буква «С» в имени «Светлана», переплетенная с четырехконечной звездой! Вы автор того портрета? Отвечайте немедленно!
- Ну я, я - и что с того?… - уже оправдывался Рейнер и тяжело, взволнованно дышал под напором Кошкина. - Вы сами должны понимать, что, раз ночью я писал картину, убивать я никого не мог! Оставьте меня в покое!
Но Кошкин все напирал, не понижая тона голоса:
- Вам заказали этот портрет? Кто?!
- Боровской, разумеется! - Рейнер вынул платок, принялся утирать пот со лба и не увидел, как победно Кошкин оглянулся на еще более удрученного Девятова. - Бог его знает… рассчитывал, вероятно, Раскатову тем покорить. А, впрочем, мне до того дела нет: заплатил он вперед и втрое больше, чем я за такие портреты беру…
Рейнер осекся и резко замолчал, испугавшись, наверное, что и это полиция предаст огласке. Впрочем, его поспешил успокоить Девятов, заговорив с ним неожиданно ласково - будто извинялся за экспрессию Кошкина:
- Полно вам, Николай Романович, мы все понимаем. Когда стало известно, что Боровского убили, вам пришлось молчать, что он приезжал сюда по какой бы то ни было причине - иначе б это навредило вашей репутации. Непременно ведь попало бы в газеты, что убийству молодого князя предшествовал его визит к вам. А там, глядишь… такие разговоры пойдут, что…
- Вот именно! - поддакнул художник. - Это в Европе да за океаном, знаете ли, модно, чтобы скандалы вокруг имени. А у нас общество другое. Понимать надо.
- Вам супруга, должно быть, это посоветовала? - услужливо спросил Девятов.
- Да-да, посоветовала. И разговаривала с Боровским тоже больше Оленька: ежели б я сам, то, глядишь, и отвел бы от меня Господь такого клиента, с которым одни беды.
Девятов сделал вид, что изумился, и обратил взор теперь на супругу Рейнера.
Ольга тихой мышкой сидела в углу дивана, так и не обронив ни слова. Она была спокойна, как изваяние, и только глаза живо перебегали с одного следователя на другого. Кошкин и сейчас не мог понять, что на уме у этой женщины.
- Так, выходит, это вы разговаривали с Боровским, Ольга Николаевна? - спросил Девятов. - Поддержали его затею покорить Раскатову и даже не попытались отговорить от столь безнравственного поступка?
- Уж, скорее, дали пару дельных советов, не так ли? - встрял Кошкин, не сдержав презрения. - И поделились запасом морфия! - Потом снова повернулся к художнику: - Рейнер, вы познакомились с женой в редакции Шелихова, так?! Она тогда писала стихи и представлялась всем, как Нелли!
- Да, но я не понимаю, отчего вы говорите со мной в подобном тоне!… - ища защиты, Рейнер умоляюще смотрел на Девятова. - Мы с Оленькой и правда познакомились благодаря Шелихову… и да - моя жена в то время писала стихи под псевдонимом Нелли… Некрасова, так ведь? - он оглянулся на Ольгу. - Но, слава Богу, когда после смерти Шелихова мы поженились, Оленька поняла, что ее истинное призвание быть Музою!
Он сжал ладонь супруги и попытался поднести ее к губам - однако, Ольга неожиданно отняла руку. Очень негромко, будто извиняясь, она сказала мужу:
- Это была не просто смерть, Николай Романович… Его убили.
- Ты о чем, Оленька? - не понимая, уточнил Рейнер.
- Отравили. Морфием.
Глаза Ольги медленно заполнялись влагой. Она говорила очень тихо, не обращаясь ни к кому, кроме супруга. Будто все пыталась объяснить ему.
Закончить ей помешал один из полицейских, шумно вошедший в гостиную. Он тотчас принялся что-то говорить Девятову, а в руках держал рыжий театральный парик и несколько пузырьков с таблетками.
Выслушав подчиненного, Девятов кивнул и тотчас повернулся к жене художника:
- Ольга Рейнер, вы подозреваетесь в убийстве графа Раскатова и Леонида Боровского. Прошу вас пройти с нами.
Та медленно и нерешительно поднялась.
- Вы подтверждаете, что застрелили Павла Раскатова и Леонида Боровского?
- Да, это я сделала. Но я всего лишь хотела восстановить справедливость, - ответила она совсем неслышно. И еще тише выдохнула: - У меня не вышло.
Кошкин, признаться, в этот миг подумал, что она сумасшедшая.
- Вы хотели восстановить справедливость, убив двух человек? - спросил он свысока.
- Вы осуждаете меня? - она понимающе улыбнулась. - Вам ли не знать, Степан Егорович, что жизнь полна несправедливости. Кому-то от рождения даны все мыслимые блага, а у кого-то отбирают последние крохи. Мне не нужно было ничего от Дмитрия Шелихова. И я не была его любовницей, не думайте. Я радовалась уже лишь тому, что он помнит мое имя. Мне всего-то и хотелось, чтобы он жил - хоть как-то, но жил. Но другие посчитали иначе. Сочли, что имеют право.
- Оленька…
Рейнер только сейчас, кажется, начал понимать. Но, вечно занятый собственной персоной, все еще не мог уложить в голове, что его жена способна на подобные мысли, не говоря уж о действиях.
- Николай Романович, простите меня, - заговорила с ним Ольга, - я и правда хотела быть вам хорошей женой. Если бы Раскатовой не вздумалось приехать сюда, чтобы разрушить и это мое счастье своим присутствием, то, возможно, мне бы удалось. Но все же кое-чем я могу гордиться: вы стали тем, кем стали, не без моего участия. - А под конец спросила у Кошкина: - Вы по-прежнему станете осуждать меня, Степан Егорович?
- Госпожа Рейнер, прошу вас пройти с нами! - вмешался Девятов, которому эти разговоры смутно не нравились.
Но Кошкин все же ответил, прежде чем ее увели:
- Не мне вас судить, Ольга Николаевна. Но я рад, что у вас все же хватает оптимизма гордиться чем-то. Шелихов и впрямь и не стал кем-то великим, навроде вашего мужа, зато его дочери боготворят его по сей день. А что ваш сын вспомнит о вас, когда вырастет? Что его мать была убийцей? Вы разрушили собственную жизнь, жизнь вашего мужа и вашего сына! Вы сами это сделали, Ольга Николаевна, сами, а не Раскатова или кто-то еще.
Ольга улыбнулась со снисхождением - должно быть, посчитала его глупцом. Да Кошкин и сам жалел, что сказал все это - к чему? Ежели человек уверен, что в бедах его и несчастиях виновен кто-то другой, то нет никакой возможности его переубедить.
***
Полгода спустя в вологодской пересыльной тюрьме для уголовных преступников Ольга Рейнер заперлась в банном помещении и, разодрав запястья о край раковины, умерла от потери крови. Супруг ее к тому времени спасался в Европе и известие принял даже с облегчением, надеясь, что теперь скандал вокруг его имени утихнет скорее.
***
Когда Ольгу увели, Кошкин обернулся на Гриневскую - теперь уж до нее никому не было дела. А зря.
Та сидела в своем кресле, в потрясении сжимая руками голову. А когда полубезумными глазами поймала взгляд Кошкина, то молвила:
- Так это Ольга их убила - Ольга, а не…
И осеклась.
- Ну-ну, Алевтина Денисовна, договаривайте, - не спеша подошел к ней Девятов и устроился рядом. - Ольга, а не… кто? Подозреваю, что вы все же не спали той ночью, а явились навестить вашу подругу Раскатову.
Несколько секунд Гриневская молчала, переводя взгляд с Девятова на Кошкина. И все же решилась:
- Да, я была там. Думала застать Светлану на террасе, где мы часто сидели вечерами и разговаривали. А я точно знала, что в этот вечер ей будет о чем поговорить: ведь Павел Владимирович приехал так некстати… Но я не нашла Светлану. Зато увидела, что стеклянная дверь в библиотеку распахнута - а за ней… Светлана сидела на полу, вся перепачканная в крови, и была совершенно не в себе. Как будто говорила с кем-то, но кроме нее там никого не оказалось. Никого живого. Ее муж и Боровской лежали убитые. Я хотела спасти ее, поймите… я не могла просто уйти. Тогда я ухватила Боровского за ноги и потащила к озеру. А когда я вернулась за телом Раскатова, в библиотеке уже была Надя, подняла шум… я больше ничего не могла сделать.
Девятов с досадою покачал головой:
- У вас будут большие неприятности, Алевтина Денисовна. Советую вам поскорее нанять хорошего адвоката.
- Вы видели на берегу мальчика? - уточнил Кошкин.
- Мальчика? Нет… Боже, так сын Рейнеров был там? Я думала, что кто-то из них просто позабыл на берегу лодку…
А потом вдруг глухо усмехнулась:
- Сколько же ошибок я допустила… А Светлана еще восхищалась моим умом. В ваших глазах я, должно быть, глупейшая из женщин, не так ли? - Девятов скромно пожал плечами и как будто собрался ей что-то ответить. Однако Гриневская не позволила, веско добавив: - И все же, надеюсь, вы понимаете, что я не настолько дура, чтобы давать официальные признания. Я ведь правильно понимаю, что доказательств у вас нет?
Доказательств действительно не было. Впрочем, Девятов не слишком расстроился: Ольга Рейнер давала признательные показания в соседней комнате, в ее вещах нашли рыжий парик, который она надевала, чтобы при покупке револьвера выдать себя за Гриневскую, и там же нашли таблетки морфия. Очевидно, один из пузырьков она одолжила Леону Боровскому с целью опоить Светлану.
- Степан Егорыч, отойдем? Поговорить надо, - позвал вдруг Девятов.
Кошкин рассеянно кивнул, вслед за ним выходя на улицу. Мысли его в этот момент занимал еще один вопрос - и, чем более размышлял он над ним, тем неспокойнее ему становилось.
- Не могу взять в толк, - поделился он с Девятовым, - ведь Гриневская попыталась избавиться от трупа Боровского уже после того, как Ольга Рейнер ушла. И, раз Ольга предполагала, что оба трупа найдут в библиотеке, то для чего она похитила кулон Раскатовой? И, тем более, для чего бросила его на берегу?
Девятов безразлично пожал плечами: это его уже не интересовало. А Кошкин продолжал рассуждать:
- Постой-постой, и, хоть и была ночь, но мы ведь весь берег обшарили, когда вытащили тело Боровского. Не было там кулона в тот вечер! Его позже нашли. Григорий Рейнер нашел…
Он нервно оглянулся на дом Светланы, что с античной изящностью возвышался за озером.
- Это, право, уже детали, - отмахнулся Девятов, - мало ли что еще взбрело в голову Ольге Рейнер? Никуда не денется - признается. Степан Егорыч, ты о себе лучше подумай.
Последняя фраза прозвучала с плохо скрываемой жалостью.
- Я ведь серьезно насчет трибунала. Шувалов в таком бешенстве был, что… - он покачал головой, показывая, что шансов у Кошкина нет. - Ведь то, что ты приказу его не подчинился - лишь предлог вообще-то, дело несколько в другом…
- Что еще? - Минуту назад Кошкин думал, что самое худшее с ним уже произошло. Но тон и взгляды Девятова заставили похолодеть от смутного предчувствия беды.
- С Дарьей Сусловой у вас что произошло? Что ты ей сказал?
- Дашеньке? Ничего особенного. Не томи - что?
- Она с балкона выбросилась. Сегодня, чуть свет. А тетка у нее в комнате твою записку нашла, в которой ты прощения просишь. Ты представляешь, какой скандал она в департаменте устроила? Шувалов при мне ей клялся, что не оставит этого, и ты будешь наказан. Ну а потом вскорости мы и в Горки поехали…
Кошкин покачнулся, будто на плечи ему обрушили тяжелейший груз.
«Как же так, Дашенька. Как же так. Зачем же ты?»
И теперь, и после Кошкин много раз задавал этот вопрос в никуда. Он даже научился отыскивать все новые аргументы, что это вина ее деспотичной тетки, беспомощного сиротского положения, неписаных законов общества - чья угодно, но не его! И малодушно был благодарен Дашеньке за то, что сделала это наутро, на другой день, а не тем же вечером после их разговора. Что позволила ему надеяться, будто это и впрямь не его вина…
Но это после, а пока, раздавленный непосильной ношей, Кошкин глупо глядел на Девятова и не думал ни о чем.
Девятов дружески потрепал его за плечо, желая вывести из оцепенения:
- Я что смогу сделаю, Степан Егорыч, но ты же понимаешь…
- Понимаю, - кивнул он. И попытался разозлиться на Дашеньку: все же она сумела ему отомстить. - Девятов, я знаю, у тебя распоряжение… но дай мне полчаса времени. Никуда я не денусь - слово даю.
Девятов, услышав просьбу, глядел на его не просто с жалостью, а как на убогого. Разумеется, он понял, зачем Кошкину те полчаса, осуждал его, но, вероятно, думал, что хуже точно не будет. Он позволительно махнул рукой, напомнив:
- Полчаса и ни минутой больше!
Но вдруг - задержал его за плечо. Кошкин решил, было, что товарищ передумал, но Девятов, опасливо оглянувшись, ловко сунул ему в карман спичечный коробок:
- Отдашь ей. Нам уж без надобности.
В коробке покоилась прядь темных шелковистых волос, явно детских, перевязанный голубой потрепанной тесьмою.
***
Светлану Кошкин увидел, едва повернул к дому - она стояла на крыльце, жадно глядя на дорогу. Заметив его, сделала несколько нерешительных шагов навстречу, а потом, словно сорвавшись, со всех ног бросилась к нему через двор. И повисла на его шее, кажется, ничуть не заботясь, что их могут видеть:
- Стёпушка, я так за тебя испугалась!… Куда тебя увезли, за что? Скажи мне, что теперь уж все хорошо…
- Все хорошо, - заверил он.
Кошкина, в отличие от Светланы, заботило, что их увидят вместе - нельзя быть столь беспечными. Потому, сняв ее руки с шеи, он поторопился увести ее в дом. Но и там, за закрытыми дверьми гостиной, не мог дать себе волю, а лишь, взяв ее лицо в ладони, осторожно целовал ее губы и щеки.
- Все теперь наладилось, хорошая моя, тебя больше не тронут. Но мне нужно уехать на какое-то время.
- Куда? - удивилась Светлана. И тотчас пылко заверила: - Если тебе нужно уехать, то я с тобой! Я не отпущу тебя теперь.
- Нельзя, это вроде как ссылка, - нерешительно признался Кошкин. Меньше всего ему хотелось напугать ее.
- Ссылка?… Тебя выгнали со службы?
- Едва ли выгонят, - он криво улыбнулся, чтобы ее подбодрить, - понизят в должности да сошлют куда подальше, с глаз долой.
- Это из-за меня все…
- Не из-за тебя, хорошая моя, нет. Я ведь сам все решил и не жалею о том ни минуты. Все сложилось правильно - так, как и должно было быть.
Кошкин не мог выразить этого словами, но он и впрямь не лукавил перед Светланой. Ведь именно сейчас, благодаря тому, на что толкнула она его, он едва ли не впервые в жизни чувствовал себя свободным. Не зависящим от чьего-то высокого мнения. Равным Шувалову. Потому как сумел настоять на своем - дошел до конца и победил.
Девятов глупец, если жалеет его.
- Я поеду с тобой! - уже не шепотом, а в голос, взвешенно сказала ему Светлана.
- Нельзя, нельзя, хорошая моя. Ты мне не жена - что люди подумают?
- Плевать мне, что они подумают. И не смей говорить, что я тебе не жена!
Светлана теперь не была ласковой и податливой в его руках: во взгляде ее все больше разгоралась то ли обида, то ли злость.
- Ты же разумная женщина, - попытался отрезвить ее Кошкин. - Сама подумай, зачем тебе губить себя. Того ли ради мы спасли твое имя? А Надя? На кого ты ее оставишь?
Но слова не возымели результата: признавать его правоту Светлана не желала. И глядела на него так, словно едва сдерживалась, чтобы не сказать что-то резкое. Но теперь хотя бы она не рвалась ехать с ним.
Кошкин попытался все же смягчить ее:
- Я на чем угодно готов поклясться, что вернусь к тебе: не на всю ведь жизнь меня высылают.
Она даже не шелохнулась, только убивала и убивала его взглядом. Не верила ему, должно быть.
- Постой-ка, у меня кое-что для тебя есть… - не сдавался Кошкин.
Отстранив ее, он достал спичечный коробок и вложил ей в ладонь прядь волос сына.
- Я ведь обещал, что верну. Я сдержу слово и в этот раз. Ты веришь?
Светлана и на прямой вопрос не ответила, только, прижав ту руку к груди, плотно сомкнула глаза, будто и видеть его не хотела.
- Ты веришь?! - Кошкину даже пришлось встряхнуть ее за плечи.
- Нет.
Голос прозвучал тихо, но уверенно.
Кошкин не знал, что и ответить ему на эту уверенность… Он многое собирался ей сказать, но хотел говорить, глядя в глаза живой Светлане, а не холодному мраморному изваянию.
Потому вышло совсем уж неловко:
- Я заметил, что ты не носишь крест…
Но Светлана и головы не повернула, когда он вынул из кармана маленький золотой крестик на цепочке, купленный и освященный в церкви при Мариинском монастыре.
- Я потеряла его уж давным-давно. - Все тот же жесткий голос. - Зачем он мне?
- Считай, что теперь нашла, - в приказном тоне ответил Кошкин.
Не спрашивая разрешения, он застегнул замок цепочки на ее шее. Светлана не противилась, но и не выражала к тому никакого интереса - словно между ними все более крепла стена. Он уже терял ее, а ведь даже не успел уехать. У Кошкина мелькнула мысль, что, возможно, было бы правильно и уместно сейчас же отвезти ее в церковь и обвенчаться. Но тотчас отругал себя за глупость.
Его разжалуют, осудят военным судом и сошлют неизвестно куда - наверняка там будет не место для такой, как Светлана. Она возненавидит себя за минутную слабость и возненавидит его, что обрек ее на это. И хорошо, если все кончится лишь тем, что она сбежит от него одна или с любовником.
А если не успеет сбежать? Если он узнает о ее предательстве наперед?
- Прощай, - торопливо, чтобы не передумать, сказал он и поцеловал холодную щеку.
И снова она не шелохнулась.
Кошкин постоял так еще немного, надеясь сам не зная на что…
Однако он все-таки дождался, что пальцы Светланы несмело поднялись вверх и коснулись крестика на груди.
- Ты не вернешься. Мужчины быстро забывают про обещания, - обреченно сказала она, глядя в сторону. И совсем неслышно добавила: - Но я все равно буду тебя ждать.