Завтра утром — на вокзал, рюкзаки и чемоданы, едем поздно или рано? опоздал — не опоздал? Завтра поезд, стук колёс, не сидится и не спится, вечно дует, проводница продает скорей бельё. Завтра — вечер, фонари, подъезжаем? приезжаем? вновь вокзал. Нет, мы не знаем, мы впервые здесь одни. Будет Город, будут лица, невозможно не влюбиться, этот воздух будет сниться, когда всё уже пройдет. Это — завтра. А сегодня — страх, что это не случится, что останемся в столице, поезд вновь без нас уйдёт…

В половину восьмого я приеду в уставшем вагоне, ты встречай меня там, на перроне. И только попробуй не встреть. Я тут на днях зареклась пить, но глинт — это можно, если верить в себя — то реклама права на все сто: невозможное просто возможно. Смысл лишь в том, чтобы знать, чего точно хотеть.

Наше солнце, проснувшись, совершает обход владений, поливает округу смесью меди и купороса. Ты же помнишь, как это: я гений, ты тоже гений, наша жизнь не ответ, а изогнутый знак вопроса. Город встает, залитый желто-красным светом, бьющим в глаза от останков снега, лужи стыдливо месят его с асфальтом, наша зимовка решила кончаться мартом. Солнце целует окна и делает небо ярче, заставляет прищуриваться, запрокидывая наверх голову, взгляд, лицо. И я не могу иначе: между двух зол — я выбираю всех.

Танцуй, стучи каблуками громче, идя по улице в людской толчее, не молчи, ибо идти молча — не существовать здесь вовсе! Каждый стук шагов вносит ноту общую в этот гам города, точно тут разыгрывается по нотам симфония сочная — с согласия пьяного дирижёра! Город во все лады и масти, одних — красит, другим — опасен, входим в бурный водоворот, может и унесёт! Солнце жарит, пыль нагревая, сто дорог здесь, одна прямая — на выход, и площадь вокзалов в мае ничем не лучше себя февральской! Здесь не слишком-то рады тем, кто приехал, как и тем, кто отсюда куда-то едет, этот город совсем никому не верит, и подмостки не отличить от ямы оркестровой! (в ней дно совсем пустое). Верить здесь в себя и не то, что проще, но надежнее. И привыкнув, легче танцевать и молча, и даже стоя.

Монорельс крадется как змея, колесо похоже на улитку, павильон на серого кота, который проснулся, и выгнул спину, потягиваясь. и вот так этот стих ушел с фактов в область сравнений, прозы и вообще перестал быть похожим на стих, но поезд едет, крадется, подползая к станции, а колесо забирает солнце, делая круг, и это примиряет меня со всем и даже с этими недостихами. В общем-то может быть намного важнее то, как ты видишь, что ты видишь, чем то, как ты это описываешь; может быть, мир нелинеен, нешаблонен, непостоянен, и он не хочет, чтобы его запирали в форму чужого сознания. А может и нет.