и мы сойдём с ума, но не сдадимся и если мир, бессонный как луна, пойдёт на вы — мы видим наши сны — и этим иногда тайком гордимся. вот этот сад, там бродит чья-то тень, звонит в потёмках наша дребедень, и намекает, что намек понятен. мир полон белых пятен, как нам знать, что воздух держит нас, что он за нас, и можно спрятаться на голом пустыре. вот невесомость, ясная вполне, вот независимость, дешевле, чем свобода, вот бой часов как знак начала года, вот я, как ничего не знак, и мне спокойно дышится в дождливых переулках, и кто бы знал, но эта тишина скрывает гайки, винтики и втулки и механизмы появленья сна. шарахаться в ночи в конце-концов не самый худший из всех вариантов, вариативность хуже чем война. ей нет конца и края нет в помине, на этой окружающей твердыне не устоит и простенький бордель. вот, например, часы неугомонны, и кто-то вышел в свет довольно сонно в роддоме, заорав куда попало и верно оценив, куда попал. теперь, укрывшись сном как одеялом — его, как остального, всегда мало — идёшь в лесу, похожему на полночь, и воздух холодит морскую пыль, и быль, и небыль рядом за замками, кого мы ждем — всегда, всегда не с нами, нас взял в кольцо своими чудесами мир, и осталось только сделать вдох. таков расклад, а дальше будет. будет. лежат в ладони камни с побережья. они пропахли солью и дождем. мы прячемся и снова всё сначала. я им скажу, что что-то потеряла и может быть к обеду мы вернёмся но только если что-нибудь найдём.