Так кто ты — любимый, в затянутой тиной моей затянувшейся жизни унылой, в цветах цвета хаки, засохшие маки, и ветер гуляет в душе так противно… Кого дожидаюсь, найти не пытаясь; пустырь и колючки… но я не сломаюсь, пусть боль ломит душу, пусть градом — и в уши, пусть лужи и слякоть, и хочется плакать.

Играть в любовь — тебе забава, кому-то — смерть, кому-то — слава, кому-то — писем многоточья, кому-то — боль и платье в клочья, кому-то — розы и бокалы, кому-то — грозы и опалы, кому-то — детские коляски, кому-то — пруд в зелёной ряске, кому-то — нож, хирург, больница, кому-то — опыт пригодится, кому-то — Вы, кому-то — ты, кому-то — тайные мечты. А я, рифмуя «кровь» — «любовь», писать об этом буду вновь.

Не уходи ты от любви, Ведь от неё нельзя нам скрыться. В сырой и каменной темнице Ты болью душу не трави: Она рождалась для любви. Не уходи ты от любви, Ведь всё равно тебя настигнет, И всё земное вдруг покинет Тебя, моли иль не моли: Ты появился для любви. Не уходи ты от любви, Ведь жизнь уходит год за годом, Жизнь без любви — лишь дань заботам: Живи, свети, твори, дари — Не уходи ты от любви.

мне надо надо надо надо заставить себя выйти из дома пойти с кем-нибудь на свидание улыбаться и всячески как будто всё будет хорошо как будто мне всех хватает как будто внутри меня не сидит эта чёрная дыра как будто мне не хочется вцепиться и не отпускать но только в кого-то очень конкретного в кого нельзя совсем нельзя потому что не надо это же чувства а это лишнее надо как все ну мы же взрослые в самом деле все всё понимают встретились разошлись работа карьера хобби что угодно важнее, потому что ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВАЖНО а ты ну что ты ну ты же понимаешь ты все понимаешь ну да конечно я всегда всё понимаю у меня такая функция — понимать можно даже не извиняться и не оправдываться не врать не делать вид просто быть собой честно ставить меня на мое тридесятое место где-то между едой кино музыкой пивом спортом книжками компьютерными игрушками тусовками гонками концертами итп и довольно ясно что не следует ждать не большего — а ничего вообще ждать вообще занятие бессмысленное но женщины любят бессмысленные занятия явно вот так же в древности сохраняли огонь в пещере когда охотник давно уже ушёл и не то что мамонт а просто ушёл а проблема в том что как только охотник скрывается за горизонтом к пещере из темноты подползают волки мамонты саблезубые тигры тараканы и прочая нечисть и окружают бодро а у женщины только пещера и огонь и еще эти идиотские наскальные рисунки и зима впереди и она всех конечно прогонит и с мамонтом они с бабами разберутся есть захочется тут уж без вариантов но только очень хочется всё равно чтобы охотник вернулся скорее конечно чтобы он просто был но это пожалуй самое нереальное пожелание

Я хочу быть с тобой. Я хочу. Быть с тобой. Не с ним. Да, я знаю, ты не единожды был любим, да, я знаю, возможно, ты нужнее другой — это не отменяет желания быть с тобой. Я хочу быть с тобой. Хочу видеть твои глаза, в обрамленьи густых ресниц, от которых все тормоза, (если были) — слетают напрочь. Уносит в ночь — а рассудок, сдавшись, не в силах ничем помочь. Я хочу, наконец, запустить руки в копну волос, мы шутили так долго, что на этот раз всё — всерьез, о приличиях вспомним завтра, (если вспомним) после зари, Ночь застенчиво входит, мягко усыпляя все фонари… Я хочу быть с тобой. Слушать голос, касаться рук, забывать про дела, про совесть, лететь в Магадан, Бейрут, про себя улыбаться, ставить loved своим верным mood, я хочу быть с тобой. И меня оправдает и Вечный Суд.

Двенадцать часов сна за трое суток, автобусом и никаких маршруток, мне не хватает десятиминуток на то, чтобы переключить мозги; я всё скажу, но вот тебе — едва ли, мы в гости и плевать, что нас не звали, «купи мне тест и кекс», столкнёмся лбами — в этом тумане не видать ни зги. Я ною, обзываюсь Буратиной, ты нравишься мне (ладно, и с щетиной), из-за тебя я и ношусь как белка, и улыбаюсь, отходя ко сну. Не знаю, что ты думаешь о мире и обо мне в этой чужой квартире, но как спецкор в «совсем прямом» эфире — не волноваться просто не могу.

Дотронься до спины и нарисуй трамвайных рельсов сеть на перекрестке, стучащие в такт каблуков подмостки и чешую брусчатки. Сабантуй столбов фонарных и крестов костёлов, крыш, окон и балконов странной формы добавь, но лишь в пределах общей нормы: должно места хватить для новосёлов. Дотронься до спины. Там город твой, весь в звоне крыш, сияньи колоколен, весь в юности и собственной свободе под стать художнику. Не торопись, постой, найди гармонию его афиш и труб, оставь на карте улиц — изгиб губ.

Мир появился из вещей. И я — ничья, и ты — ничей. На барахолке пыльных душ Я — чья-то мать, ты — чей-то муж. И мы валяемся в углу, И я хозяина не жду, И ты, ненужный и чужой… Лишь я с тобой, лишь ты — со мной. Но всё страшней день ото дня — Вдруг кто-то заберёт тебя?

Плакать-плакать, шмыгать носом, тушь размазать — без вопросов, пусть красные глаза — в слезах — пусть. К черту свадьбы и венчанья, ты со мной по умолчанью, а всё это, знаешь, просто — грусть. Вечно что-то не случится, ты меня не угадаешь… Я тебя совсем не знаю. Ты меня совсем не знаешь. А верить в счастье — плохая примета, оно вот возьмёт, затеряется где-то, и финиш, малыш. И ты вот ночами не спишь, а оно храпит, и ему всё равно. А душа, эта дура, болит. Только не надо, не рас-спрашивай, что у меня да как. У меня как всегда кавардак На столе, на душе, на уме и в судьбе, бесконечный такой кавардак. Мир? Мир. Без обид, лишь обид нам не хватало, знаю, больно, грустно, пусто… Начинаем всё сначала?

Мне одиноко без тебя. Мне одиноко… Не любя не испытаешь этот ужас, и недостаток теплоты, твоязни у себя внутри, когда сжимают нервы сердце, не знаешь, куда деть — и деться, а вы могли б прекрасно спеться, когда бы думал он, кто ты и о тебе. Важней второе, ведь убегаешь с поля боя лишь осознав, что ты — иное и чужеродное ему. Я все пойму. Сейчас не важно… сейчас не важно ни-че-го. Мне — одиноко. Это точка. Мне будет хуже, знаю точно, вокруг души кругом порочным смыкается мой хоровод — все те же страхи каждый год и день, и час — ты нынче в о да, я — как обычно на цепи, и выбор донельзя банален — или срывайся и беги, или терпи. Сжав зубы, молча, слова в обмен на многоточья, все шатко, зыбко и непрочно, измысленно… И ладно — днем, днем есть возможность где-то скрыться и затаиться от себя. Нет, ночью, я одна с собою, неприменимо слово «двое», когда я выжженная зноем пустая, мертвая земля. Таких как я никто не лечит — чужие руки, время, миг. Такие же как он — лишь мечут слова и забывают их, а мне всё помнить… Одиноко. Мне страшно пусто без тебя. Мне страшно. Без-на-дёж-но. Я не открою никогда ведь того, о чем я говорю. Нет, буду мучиться годами и поездами, городами, татами, дурью, Мураками… Но не признаюсь, что люблю.

Ни звонка, ни смски, ни ответа, ни привета. У тебя гормоны, нервы — он там пропадает где-то. Ты психуешь, ты бушуешь, закурила б — да не куришь, ну а он вполне спокоен… Черт. А ты его волнуешь?

Солнце, хватит стрелять мне в сердце словами своими пускай не о чём, но я же живая — могу разреветься, хотя не актриса, хотя не в кино. И дело не в том, что твои разговоры обиды и ссоры — не только твои, а в том, что подсела, а в том, что фигово, и в том, что нет входа в чужие мозги.

Я, знаешь, многое прощаю и многим. И, наверно, зря. Ты можешь думать что угодно, быть эгоистом нынче модно, но это было явно подло. Есть вещи, что простить — нельзя, прощай. Мы больше не друзья. И ты не думай — нет истерик, ты их не стоил никогда, и это лишь моя беда, моя привычка людям верить. Заметь, я не виню тебя, мои же грабли, в самом деле, но надоело. Хватит. Спели, и разошлись все по домам. Удачи, солнце, и всех благ, пусть будет у тебя всё так, как и хотелось бы тебе. пишите письма. Но не мне.

И открою я дверь, и закрою окно, и расскажешь ты мне, что тебе не везло, что весь мир — это бред, равновесия нет, и никто не оценит твой дерзкий сонет. По-хозяйски усевшись на грешный мой стул, ты расскажешь, что думал о жизни Катулл, и что он был не прав, что-то там не признав, и вообще-то из древних был мало кто прав. Ты поведаешь мне то, что Маркс — тоже бред, между делом заглянешь под стол и в буфет, как всегда ничего для себя не найдешь, и начнешь наставлять, мол: «Не так ты живёшь…», я послушно кивать тебе буду в ответ. Дожидаясь, когда наконец ты уйдёшь.

Начинаешь за здравие, кончаешь за упокой. Да и какой тут покой, на самом деле. Зябко ёжась, отгонишь с лица рукой звук будильника в странно чужой постели. Не начавшись, что-то умрет вот так — как рассвет угаснет с хлопком двери. Не пустоту, а минное поле я везу сквозь метро внутри.