Если есть на земле репетиция конца света, тест-драйв котлов, эволюционные механизмы по превращению человека в страшную, тихую и бессмертную тихоходку — то это, безусловно, летняя электричка. Люди, которые заходят в неё, мгновенно погружаются в режим экономии мыслей и выдыхаемого воздуха, слуховой и зрительной невосприимчивости ко всему происходящему. Наверняка где-то существуют секретные лаборатории, которые работают над синтезом души электрички. Всего-то и надо соединить вместе запах железа, пота, пива, жвачки «Орбит», нестираного неделю нижнего белья, духов Armani и грязных носков, запах помидорной рассады, табачного дыма и сухарей со вкусом бекона. А потом нагреть до пятидесяти примерно градусов и выпустить этот газ в вагоны. И всё — люди замирают, засыпают, почти не дышат и не шевелятся.

Казалось, у очередного певуна нет никаких шансов привлечь внимание. Но он и не старался. Видно — для себя пел:

— Глядя на луч пурпууурного заката стояли вы на берегу Невы. Вы руку жали мне, промчаааался без возврата тот сладкий миг, его забыыыли вы.

Мужчина выглядел странно: длинный плащ из 90-х, шорты, элегантная рубашечка с воротничком небесного цвета, глаза такого же ровно оттенка неба «летний безоблачный день», соломенные волосы, брови домиком, и где-то должна была быть гитара — на самом деле её не было, но всем почему-то слышались аккорды. Он прошёл по узкой тропе меж сидений и остановился у свободного места.

— Мадам, вы позволите?

Мадам, дачница в парике и с веером, недовольно подвинула сумку.

Мужчина повернулся к ней лицом и продолжил выступление:

— Но смерть близка, близка моя могила,

Когда умру, как тихий шум травы

Мой голос позвучит и скажет вам уныло —

Он вами жил, его забыли вы.

Парень, сидевший напротив в наушниках, недовольно встал и ушёл в тамбур. И мужчина тут же пристроил на его место свой плащ.

— Пусть здесь полежит. Вам не мешает, а вам и вам?

Все молчали. Мадам закрыла глаза, дедок в кепке читал детектив, полная женщина полностью ушла в телефон. В Царицыно к ним подошла девушка, встала напротив места с плащиком. Голубоглазый певец сразу убрал вещь и галантно пригласил девушку сесть.

— Как вас зовут, позволите узнать?

— Мара.

— Мара? Что за имя такое, иностранное поди?

— Вы что-то хотели?

— О, да у вас плохое настроение? Всё, отстал. Я, кстати, Иван Иваныч, легко очень запомнить.

Мара ничего не ответила, только пристроила взгляд на границе серого плаща и голубой рубашки и смотрела внутри себя какое-то своё кино. Иван Иваныч сидел прямо и гордо, понимая, что любое его движение потревожит мысли попутчицы. Дама в парике спрятала веер, так как воздух из окна рассеял зловонный дурман электрички. Дедок с книжкой накинул куртку, полная дама пробубнила: «Ну наконец-то окно открыли» Оторвалась от телефона, чтобы посмотреть насколько широко. Но их окно, ко всеобщему удивлению, было закрыто. Ветерок непонятно как был настроен индивидуально на каждого пассажира. И скоро всем захотелось поговорить, посмотреть друг на друга, понаблюдать, что происходит за окном. Однако все помнили, что человек в плаще не совсем нормальный. И страдает внезапным громким пением. Поэтому ожила и немного повеселела только одна Мара. Так как мужчина в плаще был единственным, кто не отводил глаз и приятно улыбался, Мара решила возобновить разговор:

— Я Маруся, Марой меня зовут в Италии. Я там живу последние 20 лет.

— А сюда, значит, погостить собралась?

— По делу. Дом продать надо. А документы все в доме остались. А вы — на дачу?

— Нет, я вот тоже по делу. Командировка. Инспектор я, речной.

— Как это?

— Ну кто-то должен за реками следить, вот мы и следим. Воду проверяем, состояние берега, рыбу ловим, исследуем, так сказать.

Мара улыбалась. Рассказ выходил не очень убедительным.

— Мой папа тоже, получается, инспектор. Он рыбу ловит, а потом тоже её исследует, правда, в жареном виде и очень-очень быстро.

— Я не ем рыбу, это по работе не положено. Сейчас реки обновляться начинают, и надо за этим следить. Сама понимаешь, хоть мирная, а стихия.

— В каком смысле «обновляться»?

— В любой реке, Марочка, заложен механизм обновления. Только произойти он должен был ещё очень и очень нескоро. Может быть через тысячу лет или больше — смотря какая река.

Потом на какое-то время он ушёл в себя, лицо его при этом из добродушно-мужицкого превратилось в трагическую маску, словно он собирался декламировать что-то вроде: «Гул затих, я вышел на подмостки». И дальше раскрытие темы пошло уже в театральном стиле:

— Но люди перестали заботиться о реках очень давно. Сливают туда свои отходы, строят у истоков огромные бетонные небоскрёбы, все прибрежные зоны превращаются в свалку. Давно прошли времена, когда мусор был натуральным. А сейчас — каждая оставленная бутылка на берегу превращается в незаживающий шрам на поверхности реки. Если реки не обновятся, мы все погибнем. Каждый месяц количество утопленников растёт, вода вырабатывает мёртвое вещество, которое спокойно проходит через все фильтры и попадает на наши кухни. Ты думаешь, почему столько онкологии? Реки мстят.

Дама в парике прицелилась взглядом в Марины зелёные удивлённые глаза: «А что ты ожидала от психа».

Полная женщина у окна кинула в изящные руки своей соседки: «Получай, Мара-шмара».

Дедок хихикнул: «А девка-то разговорчивая».

А Маре в этой осуждающей тишине стало неуютно. Пытаясь закончить разговор, она достала книжку. Инспектор не стал настаивать.

На станции Ока девушка и инспектор вышли. Иван Иваныч сначала обогнал её быстрым шагом и поспешил по своим делам, а потом вернулся к стоявшей растерянно Маре и сказал:

— Вы, кажется, не знаете дорогу, вам подсказать?

— Вы правы, но я кажется, и жизнь свою не знаю.

— О, не переживайте, успеете ещё, ваша жизнь будет долгой.

Мара кивнула и пошла за потоком дачников А через минуту она и думать забыла об этом разговорчивом дяденьке, потому что впереди было много дел и много решений.

После смерти бабушки Нюры прошло уже пять лет. Дом по завещанию перешёл «Марусеньке», но у Марусеньки в планах была Индия, Китай, Армения, стажировка в Штатах и весенний Амстердам. Сама мысль, что какой-то дом, пускай родной, из далёкого детства, привяжет её к русскому захолустью, казалась ей началом депрессивного артхауса, к которому она, несмотря на корни, была совершенно равнодушна.

Однако же дом всё время где-то маячил, звал, укорял, снился. Попадался на детских фотографиях. И вот настал день, когда Мара решительно купила билет и уехала оформлять собственность и затем, конечно же, продажу. Поиск документов в старом деревенском доме, где уже почти семь лет никто не появлялся, представлялся Маре приключением, схожим с добыванием ключа в старых добрых квестах Форт Боярда: мышки, паутины, тёмные сени, сарай, чердак. Баба Нюра до пенсии работала в бухгалтерии. И даже когда она переехала с дедом Гришей в деревню к радости всех родственников с маленькими детьми, настоящее счастье и умиротворение ей доставляло только ведение счетов. Она заполняла их от руки, аккуратным красивым почерком, раскладывала по стопочкам, убирала в коробки. Но, как происходит почти со всеми пожилыми людьми, к восьмидесяти годам в её памяти оставалось только самое важное: рецепт оладий из картофельных очисток, огромная крыса в их комнате в бараке, которую все боялись, но потом привыкли и даже кормили, избранные цитаты В. И. Ленина и цены на молоко и хлеб в период с 1959 по 1989 год. О нахождении документов: счетов, свидетельств, трудовых книжек, она совсем ничего не помнила. Но по привычке заверяла, что они на местах и там «полный порядок». Вот этот полный порядок и предстояло Маре отыскать и передать нотариусу.

С чётким планом и сроками, попутно обдумывая маршрут поездки по Италии с друзьями, Мара подошла к дому. Маленькая кривая калиточка, покосившееся крыльцо, сорняки выше головы — всё это она воспринимала как кадры из старого фотоальбома: ну да, было время — давайте уже следующую страницу. Всё испортила дурацкая дедушкина удочка, оставленная на крыльце, видимо, с последней его рыбалки. Из того дня, когда он ещё был добрым, смешливым мужичком — а на следующее утро слёг и не вставал с лежанки ещё два года, наблюдая ежедневно, как симпатичная сиделка меняет ему памперс. И вот эта ржавая палочка в паутине оказалось самой что ни на есть волшебной. Мара постепенно погружалась в мир предметов и историй и чувствовала себя последним кусочком пазла, который впустил жизнь в обиженный и забытый всеми дом. Японская женщина с календаря кокетливо приглашала на свой райский пляж. Как и раньше, Маре снова стало казаться, что воздух рядом с календарём чуть теплее — даже сейчас, когда сырость и запах лекарств прогоняли любой признак радости. Книжки, первые рисунки, поплавки в коробочках, стопка журналов «Новый мир», будильник, деревенский сервант, тканные полосатые тропинки, указывающие путь к огромным кроватям с железными круглыми набалдашниками. В куртках, висящих на крючках у входа, узнавались очертания семьи: дедушкины тулупы, бабушкина длинная синяя куртка, Марина косуха с резинками для волос по карманам. Шкафы хранили аккуратно сложенное чистое постельное бельё, скатерти и полотенца. Мара взяла самую верхнюю тряпочку, нелепые занавески с выцветшими диснеевскими гномиками, и вдохнула такой родной запах парного молока и стирального порошка «Ариэль», что сразу вспомнились трехлитровые банки молока, которые стояли у окна и отдавали свой запах всем тканям в радиусе трёх метров, и как бабушка впервые изменила привычному порошку в пользу сильно ароматизированного, и это не спасло ни одного гномика от запаха коров.

На серванте стояла фотография. Марусе шесть лет. Широкая улыбка с кривыми смешными зубами, волосы, всегда нарушавшие бабушкины планы на аккуратную причёсанную девочку, огромный папин пиджак и тонкая шея. Веснушки на щеках, счастье в глазах.

Мара посмотрела в зеркало серванта и отметила, как красиво всё вылепилось в итоге. Идеальные пропорции лица, ровные, аккуратные линии. Длинные, тяжёлые волосы. Только глаза казались уставшими и равнодушными.

За три дня дом удалось отмыть, проветрить, завести вновь часовые механизмы, настроить два канала на стареньком JVC, выгнать случайных мышек и жучков. Документы нашлись в коробках в старом сундуке в чулане. Ещё несколько дней Мара дала себе на то, чтобы добраться до города и передать документы риелторам, покосить траву, починить калитку. Но как-то так вышло, что дни превратились в недели, а она и не заметила. Задачи оказались настолько сложными, не разбиваемыми на маленькие этапы, что она проплыла мимо всех планов, и зацепить хоть что-то в этом потоке одинаковых дней никак не получалось.

Как-то утром она взяла бумагу и карандаши и собралась к реке. Пешком идти было далеко, и девушка решила спросить у двух мужиков, громогласно обсуждающих разные типы гаражных ворот, нет ли какого автобуса до Оки. В разговор их было никак не вклиниться. Знание трёх языков, научная степень, собственное дело — никакое подобное достижение не давало права женщине прервать беседу этих атлантов сельского мироздания. Неловкость длилась недолго. Навстречу Маре устремилась острогрудая большая тётушка в цветастом халате с самыми недоброжелательными на вид намерениями — но, как это часто бывает в этих краях, расставались они уже добрыми знакомыми. Маре удалось избежать приглашения на чай, но от велосипеда она отказываться не стала. Деловито отъехав метров двести от людей, она завизжала, прокричала полностью приветствие радостных обезьянок и бог весть что ещё, слышное только встречному ветру и дороге.

До Оки Мара добралась часам к одиннадцати. И с высоты берега ей показалась, что она попала к всевышнему на приём и сейчас вот-вот услышит голос. Облака-гиганты всех возможных форм и сюжетов касались воды, чтобы обрести дыхание и трепет в её отражении. Спустившись, Мара заметила, что между слоями купающихся облаков проступали песчаные языки, на которых дети понаделали озёра, и с каждой новой волной они уменьшались до размера маленьких креслиц с водой, а потом и исчезали вовсе. У самого берега, под прозрачной речной витриной, волнами стелились золотые волосы из песка, украшенные заколками из мидий и солнечными блёстками.

Но порисовать так и не получилось. На берегу происходило нечто, что полностью отвлекло её от созерцания природы. Сначала это были только крики: «Давайте на остров! Ребят, несите пиво». Затем из-за низкорослых кудрявых кустов вылетел квадроцикл, наполненный людьми, и под громкую музыку направился к реке. Какая-то девушка из колонок много раз уверенно пела, что она знает пароль и видит ориентир. Вероятно, понадеявшись на неё, вездеход рванул в центр реки и застрял. Люди, вышедшие из машины, начали выполнять обряды: закапывали бутылки в речной песок и долго ходили кругами вокруг машины, постоянно заглядывая в колёса. Иногда мужчины проверяли объект на прочность и пытались толкать его. С разных сторон пляжа стали стягиваться люди, садились на пригорок и наблюдали, некоторые фотографировали, из чего Мара сделала вывод, что это какой-то местный перфоманс. Оказалось, что в застрявшей технике была еда и мангал, и люди выгружали пакеты и шли с ними на берег. Пока девушка пыталась себе объяснить, какой символический смысл несёт отказ выполнить эти нехитрые разгрузочные работы на берегу, к ней подсела женщина с длинными седыми волосами и в зелёных на вид дизайнерских лохмотьях. Женщина что-то бубнила неразборчивое, а потом обратилась к Маре:

— Это кочевники. Застрявшая машина и громкая музыка должна привлечь ещё две такие же машины. Они вместе будут друг друга вытаскивать до вечера, потом разожгут огонь, а машины оставят на берегу. Хоть лошадьми никто не пользуется давно, а машинам не нужно пить воду, но традиции надо соблюдать: поэтому весь транспорт непременно ставят к воде, а то и в саму реку. Будут танцевать, подерутся, да и уснут друг на друге. А утром уедут, оставив после себя гору мусора, чтобы другие племена понимали, кто хозяева данной стоянки. Впрочем, раньше вещи оставляли осмысленно: скелеты животных, рисунки на камнях. Но сейчас — чистая формальность, дань традициям.

— Вы, наверное, здесь очень давно, раз все про всех знаете?

Мара старалась быть вежливой, тем более что женщина казалась ей знакомой, но на всякий случай начала собирать карандаши и картон.

— О да, так давно, что уже считаю дни в ожидании конца. А ты с ними что ль?

— Да вы что! Я просто порисовать зашла.

— Так ты не в то время зашла. Приходи сегодня к девяти, будем платья шить.

— Какие платья, вы что? Тут же ничего нет кроме тины и песка!

— А больше ничего и не нужно.

Девушка кивнула, убрала бумагу. Ну платья — так платья, к девяти — так к девяти. Всю дорогу до дома она пыталась вспомнить, как зовут эту женщину. Конечно же, она её видела в детстве, скорее всего, на ферме, или это была бабушка одной из подружек. По совету личного психотерапевта когда Мара что-то забывала и не могла вспомнить, она рисовала мысли на бумаге, и потеря всегда проявлялась. Вот и сейчас она решила рассортировать образы и стала искать что-то, на чём это можно сделать. Как раз кстати ей попался на глаза блокнот «Тверь-Калинин» с простенькими орнаментами на каждой страничке. Ей и сейчас эта вещица показалась девической, а уж много лет назад канцелярское чудо за 90 к так восхитило Марусю, что она внесла туда тексты двух песен Татьяны Булановой, старательно вывела слово «дневник» и даже описала один свой день — на большее не хватило терпения.

Едва разобрав собственный детский почерк, Мара прочитала, как рыбаки нашли на берегу женщину с длинными волосами и приняли её за утопленницу. В тот день вся детская банда напросилась к рыбакам в помощники, но до сетей они так и не добрались. На берегу лежала женщина. Волосы и одежда её были в песке. Детей тут же загнали в старенькую Ниву и велели не вылезать, пока не приедет скорая. Как же они все удивились, когда утопленница пришла в себя, села, стала что-то говорить! Рыбаки быстро развели костёр, и потом они все вместе сидели у огня и разговаривали. Больше всего девочку восхитило то, что на вопрос, каково это — считаться утонувшей, хоть на одну минуточку, женщина ответила: «Не волнуйся, ты не утонешь». Тогда Маруся была горда собой, так как ходила в бассейн и довольно хорошо научилась плавать, настолько хорошо, что это было понятно даже постороннему человеку. Но взрослая Мара, конечно, удивилась другим вещам в этой истории. Утренняя знакомая с реки уже не казалась безобидной; девушка решила, что по всем признакам выходит, что эта женщина из прошлого не сохранила рассудок и надо держаться от неё подальше. «Кто эта женщина, и почему я встретила её опять?» — написала Мара. Зачеркнула. А потом написала: «Завтра уеду». И подумала: «Ну теперь точно уеду». Но в восемь вечера уже выводила велосипед из сарая, чтобы успеть к закату.

Сложно не бежать за исчезающим в реке солнечным шаром. Особенно когда он играет с тобой в колобка, а у тебя преимущество перед всеми остальными участниками в два колеса и долгий скоростной спуск. Кажется, что это вопрос жизни и смерти — немедленно догнать, проводить, убедиться, что река окрасилась в пурпурный цвет от купания миллионов тонн красной солнечной гуаши. Мара приехала на берег около девяти. Небо встречало её в красивой пышной юбке, со множеством подъюбников, синих и розовых, жёлтые воланы гирляндами тянулись по подолу, все оттенки фиолетовых сложились в нежном шёлковом поясе.

— Ну как, нравится наряд?

Женщина сидела на том же месте, в том же платье. Маре показалось, что она даже и не заметила её отсутствия.

— Да, такое и не нарисовать даже.

— Такое носить надо!

— Вы ведь меня узнали?

— Узнала. Я тебя тут уже месяц жду.

— Зачем? Сказать мне, что я хорошо плаваю? Как в тот раз.

— Сказать, что теперь это всё твоё. Моё время закончилось намного раньше, чем я хотела.

— Спасибо. Но мне завтра уже уезжать.

Женщина заволновалась, засуетилась, хотела встать, но не смогла, хотела что-то сказать, но получалось тихое шипение. Нужно было найти рыбаков, спрятаться в машину и ждать, как в тот раз, пока она оживёт. Мара побежала по песку, наступая на раскрытые мидии, по тине, мимо пустых бутылок и замков, что понастроили дети днём. И, наконец, дошла до палатки. Стала объяснять ситуацию — женщине плохо, нужно позвонить в скорую. Её долго не понимали, думая, что помощь нужна ей самой. А когда она указала на место, где оставила велосипед и только что беседовала с дамой в зелёном платье, один из парней сообщил, что велосипед видел, Мару он тоже видел, но больше там никого не было. Он ещё хотел пригласить её к костру, но не решился. Когда компания подошла к месту, где Мара оставила свою знакомую, там была только тина и мокрые карандаши.

Первым делом, оказавшись дома, Мара включила телевизор. С рекламой было спокойней. Собрала вещи и легла в кровать ждать утра. Завтра всё это закончится. Очень скоро она снова окажется в шумном весёлом мире, среди друзей, где предсказуемо к выходным выбирают бар, где ракушки громко падают в ведро, когда все едят спагетти с морепродуктами. Где смеются над её арбузным шлемом для скутера, а на столе остались баклажаны, так и не убранные в холодильник, где главный оберег от всех неприятностей — огромный Везувий дынного мороженого на рожке. Но в этом радостном калейдоскопе воспоминаний всё уже казалось безразличным, будто она листала скучную инстаграм ленту незнакомых людей. Утром девушка отдала велосипед и пошла на остановку. Дойдя до реки, она не удержалась и заглянула, чтобы убедиться, что фантом женщины в зелёном больше не появится.

— А ведь так и не искупалась.

Идея была так себе. Погода портилась. Небо сливалось с рекой, и всё вокруг было неуютных серо-коричневых оттенков.

В детстве они больше всего любили кататься на реке. Нужно было только лечь на спину, закрыть глаза и довериться течению, а когда кто-то с берега закричит «стой» — встать на ноги и пытаться идти обратно. Мара сняла джинсы и футболку и побежала в воду. Она не почувствовала ни холода, ни силы течения. Словно сверху наблюдала, как длинные волосы постепенно исчезают в воде. Ладони, бёдра, ступни становятся прозрачными, Мара хотела поднять руку, но потом вспомнила, что у неё нет рук, и эта мысль одновременно её испугала и показалось такой настоящей. Когда Мара сделала последний вдох, течение на секунду замерло, а потом река снова побежала, и ребёнок на берегу, упустивший из рук бумажный кораблик, кричал ему: «Стой, стой!»

Шёл дождь. Уставшие походники с рюкзаками, котелками и гитарами безразлично мокли на перроне в ожидании электрички. К ним подошёл человек в плаще, шортах и голубой рубашке.

— Ну что, ребят, рыба есть?

— Есть немного, но река обмелела совсем. Больше не поедем сюда.

— Это вы зря, через год здесь будет много воды! Всем хватит, и рыбам, и людям.

Все вместе зашли в почти пустой вагон. Новому компаньону в плаще одна из девушек приветливо протянула гитару:

— Спойте мне что-нибудь! Про походы знаете песни, а про реки?

— А вы любите реки?

— Да, я же сама родилась на Волге!

— Ну слушайте тогда, ваша песня будет долгой.