Есть на свете такие города, как книжки… Или нет, лучше не так.

Покачивался пол, звенели ложечки в стаканах, за окном ночь медленно пятилась от красно-оранжевого блина на горизонте — а Люсе Прищепкиной всё никак не спалось.

Можно было бы сказать, что спать ей мешал мощный храп соседа по верхней полке или удушливый аромат плацкарта (в смеси запахов отчётливо пробивались ноты водки и изрядно пропотевших носков), однако это было бы ложью. К таким вещам Люся привыкла: в её активе имелся долгий и в меру страстный роман с — предсказуемо — обманщиком и бабником Архипом, на который была истрачена не одна сотня рублей и намотана по бескрайним просторам родины не одна сотня километров. На вокзал Люся приезжала с подготовкой бывалого туриста, чай не покупала, с телефоном возила два заряженных аккумулятора. Поэтому телефон не садился, и она могла сколько угодно включать экран и смотреть на время: два часа ночи, три, четыре. Пять.

В пять было уже совсем светло. Сон потерял всякий смысл. Через три часа поезд приезжал в Краснопуповск.

Именно это Люсю и волновало.

Краснопуповск возник на её жизненном пути совершенно внезапно и, что самое подлое, по вине доблестной коллеги Матильды. Матильда изначально задумывалась своими родителями Машенькой Смирновой, однако смириться с такой пошлой ординарностью не возжелала, и теперь приземлённая Прищепкина исправляла «симпотичный» и «ниочем» в сочинениях Матильды Мальдив. Почему Матильда выбрала родительный падеж — оставалось загадкой, как и большая часть её действий; именно она, взявшись написать главу о славном городе Краснопуповске для путеводителя по сибирско-карельской части России, дотянула до последнего, а затем улетела в Лос-Анджелес на яхту пожилого юноши в белоснежных зубах и многослойных морщинах. Последнее выяснили окольными путями через инстаграм: Матильда предусмотрительно не брала трубку. Краснопуповск ждал.

— Люся, у тебя появился уникальный шанс проявить себя!

Странным образом эта многообещающая фраза ещё ни разу не сулила Люсе ничего хорошего. Впрочем, Люся приободрилась — городу хотя бы посвящена статья в википедии; откуда ей было знать, что статья эта появилась благодаря очередному викимарафону «Сто статей по географии России» и автор её, добросовестно перерыв источники в попытке найти в городе что-нибудь выдающееся, с тоски запихнул целую пачку разноцветных графиков естественной убыли населения, загрязнения воздуха и рейтинг криминогенной обстановки. «В сентябре 2013 года на центральной площади города снимали сто тридцать пятую серию „Тайных разборок“» — тушевался одинокий абзац в разделе «Интересные факты». Это Люся сочла хорошим знаком.

Однако не спалось! Бессмысленная ночь под стук колёс перешла в хмурое утро, запах варёных яиц, шуршание фольги и очередь в туалет с полотенцем наперевес. Когда Люся была готова к покорению нестолицы, поезд замедлил ход, и за окном поплыли заборы в однообразных надписях, среди которых настойчиво повторялось предложение позвонить Алёне. Наконец поезд чихнул, остановился, дёрнулся, остановился окончательно, и Люся потащилась на выход под вопли истерически причитающего на весь вагон младенца.

Вокзал был ничем не примечателен. Люся уже заготовила фразу об историческом облике, претерпевшем или не претерпевшем перемены, но вокзал к переменам не относился, поскольку был самой обычной коробкой советских времён с одной работающей кассой и платным туалетом. Сувениров не продавали; в печати не было магнитов — дурной знак. Путеводителей, конечно, тоже не было; Люся смирилась с картой автомобильных дорог.

По уверениям сайта букинг ком, ближайшая гостиница в городе Краснопуповске находилась nearby — рядом — в каких-то ста тридцати километрах и была туристическим кемпингом. Несмотря на внутреннюю закалённость, Люся желания заниматься туризмом в острой форме не ощутила; расспросы на месте дали целых две гостиницы, между которым можно было делать сложный выбор: «Советская» и «Юность». Ближайшая к вокзалу, «Советская», внезапно оказалась занята какими-то деловыми людьми; приятно поразившись, что в город приезжают деловые люди, Люся поселилась в «Юности», где за цену вдвое выше московской ей досталась пахнущая пылью комнатка с замотанной синей изолентой ручкой унитаза.

Было скучно и душно. Переодевшись, Люся отправилась покорять мир.

Примерно двух с половиной часов Люсе хватило. Она уселась в кофейне — официантка не стала ради такого отрываться от переживаний густо накрашенной женщины в ток-шоу — и собралась с духом.

Легче всего далось первое предложение, в котором кратко описывалось географическое положение города Краснопуповска. Люся стащила его из википедии. К нему чуть тяжелее, но худо-бедно пристраивалось второе — о количестве населения.

Однако где-то дальше, чувствовала Прищепкина, должны идти какие-то художественные слова. Взглянув направо, перед нашими глазами встаёт красочная панорама центра города, вот это всё.

«Удивительные красоты открываются посетившему Краснопуповск», — напечатала Люся и покраснела. За стеклом открывался вид на залитую лужами дорогу, плавно переходящую в отсутствующий тротуар и подъезды облупившегося панельного дома, ровно такого же, как и в 100% других городов «нашей огромной, поражающей своим архитектурным многообразием страны». Последнюю строчку уже утвердили в предисловии путеводителя. Нужно было выкручиваться.

Люся встала и уговорила официантку сделать ей невкусный кофе.

За следующие три дня она продвинулась только в кофе. В том, первом месте был ещё сравнительно вкусный. А самый вкусный был в макдональдс. В нём вообще было хорошо: чистые туалеты, бесплатный вай-фай, принимали кредитные карты и никто не смотрел «Семью Кулебякиных» или «Потерянную страсть» на полной громкости. Единственная проблема была в том, что нельзя в путеводителе писать панегирик американской сети фастфуда.

А что ещё писать — Люся не знала.

Время, меж тем, поджимало.

Могла выручить историческая справка, но в городе, как назло, не произошло ничего исторического. Основали его в честь завода, который развалился в девяностые; эта трагическая, хоть и не слишком оригинальная история дала Люсе два ценных абзаца. Больше в городе не происходило ничего. Его разом обошли землетрясения, наводнения, цунами и военные действия. Дореволюционная архитектура не могла спасти Люсю, поскольку не спаслась сама.

Люся обратилась к природе. Природа была глуха к её мольбам: ёлки, берёзки, клёны, неопознанные кусты и крапива. Трава. Ржавые мусорки. Гор или сколько-нибудь примечательных холмов не наблюдалось. Была целая одна большая река Покрышка — ширина её составляла метров двадцать, из достопримечательностей — прибрежные валуны, на которых подростки пили градусные напитки и целовались взасос. Под мостом валялись упаковки от чипсов и белела надпись о любви LENUSIKK_2005 к Димасу. Оттуда Люся в философском настроении ушла в парк; парк оказался культуры и отдыха, разумеется, имени Горького (какое печальное имя для парка, внезапно подумалось Люсе), в нём был работающий аттракцион «Орбита», мороженое и палатки с китайскими игрушками ядовитых цветов. Люся купила себе шоколадный рожок и повеселела. Парк растянулся на два абзаца благодаря скульптуре самого Горького, сурового взирающего на юные поколения, которые развлекались тем, что, окружив, пинали мусорку. Про мусорку Люся писать не стала.

Ещё несколько абзацев набралось из привычного набора: памятник Ленину, дом культуры, дом местного правления, дом, в котором выступал Ленин, дом, в котором останавливался Пушкин, пережившая все лишения последних времён советская столовая.

Поломав голову и съев беляш, Люся вернулась в гостиницу и переписала все накопившиеся абзацы в интонациях жизнерадостной идиотки из далёких зарубежных пампасов. Однообразные ряды панельных домов завораживали своими рядами. Дом Культуры радовал душой, которую вложили работники в создание самодельных афиш «дискотеки 90-х». Река Покрышка обладала скромным обаянием и не пугала водными просторами, от которых так устаёшь после Волги или Днепра. Люся даже расщедрилась и включила кофейню «Элега», где её поили сравнительно вкусным кофе; стоит зайти в местные заведения, строчила она, чтобы отдохнуть от назойливого внимания персонала и почувствовать себя как дома.

Тут, в общем, Люся не кривила душой. Её соседи тоже смотрели «Кулебякиных».

Оставался один день и пара абзацев, когда Люся, скучая, забрела во двор, размахивающий бельевыми верёвками и разноцветными детскими колготками на ветру, и увидела коричневую деревянную дверь с табличкой «Бюро по туризму». Ниже было приписано: «Экскурсии по городу для гостей и жителей, звонить тел.». Ещё ниже синим маркером, размашисто: СТУЧАТЬ!!!

Призыв подействовал на Люсю: она постучала. Потом постучала сильнее. Потом собралась уходить, но тут дверь, наконец, скрипнула и приоткрылась; из темноты на Люсю уставился чей-то нос.

— Добрдень — бодро сказала ему Люся. — А можно мне экскурсию?

— Ну-ну, — ответил владелец носа, приоткрывая дверь чуть шире, так что теперь был виден и глаз. Глаз моргал. — Сейчас?

— Сегодня, — ответила Люся, — у меня вечером поезд.

— Хм! — нос помолчал.

Затем дверь открылась сильнее, и за ней объявился человек, напомнивший Прищепкиной льва Бонифация из мультфильма: голова у него была вся в шарике из чёрных кудрявых волос, в которые с лица уходили такие же кудрявые бакенбарды. В руке он держал деревянную трубку.

— Хм, — снова сказал он неопределённо. — Неожиданно. Туристы тут редкость.

— Да, — согласилась Люся и объяснила подоплёку приезда.

— Однако! — мужчина-Бонифаций повертел трубку в ладони, озвучил цену, забрал люсины деньги и исчез в задверной тьме, однако вскоре появился вновь, щегольски одетый в светло-коричневый костюм с жёлтым галстуком в синий горох. На голове у него была чёрная мушкетёрская шляпа, из-под которой во все стороны торчали завитки; в руке — трость-зонт.

— Когда у вас поезд? Не бойтесь, успеем, — тут же махнул он рукой, и бодро зашагал, помахивая зонтом, через двор и далее на улицу, полную луж и очереди из бабушек в местное отделение сбербанка. Люся, оббегая лужи, прыгала за ним; таким макаром они прошли буквой Z несколько улиц и вышли через арку в окружённый малоэтажными домами дворик.

— Китайцы! — провозгласил Бонифаций, махнув по сторонам зонтом. Двор действительно был заполнен китайцами, преимущественно китаянками, которые загудели, завидев экскурсантов, и притащили Люсе тарелку с едой.

— Это манты, — пояснила Люсе жизнерадостная китаянка лет шестнадцати в кружевном красном передничке. Вокруг китайцев во всём дворе прямо на стенах были развешаны драматических цветовых сочетаний картины, а на бельевой верёвке на прищепках свисали фотографии.

— Арт-объект! Художественное пространство! Креатив! — важно сказал Бонифаций и стащил у Люси мант. Второй Люся съела сама, разглядывая фотографию, на которой было что-то среднее между марсианским пейзажем и кожей на ноге в макросъемке.

Доев, Люся попыталась что-то понять в происходящем, но китайцы широко улыбались и говорили по-китайски, а Бонифаций, наевшись, снова призывно махнул зонтом:

— Труба зовёт!

Труба, оказывается, звала в прямом смысле: побегав за Бонифацием ещё минут тридцать по улицам и улочкам, Люся поднялась в непримечательный внешне дом на восьмой этаж и через такую же непримечательную дверь попала в «Музей Трубы», он же — тайный бар.

— Позвольте! — поднял указательный палец владелец «Трубы», мужчина лет сорока с бородой в форме лопаты, в которую были симметрично вплетены три ромашки. Он стоял за стойкой, на которой было дизайнерски написано «Всем труба», и протирал стаканы. — Позвольте! Мы не бар! Здесь происходят дегустации лучшего алкоголя мира и свежайшего крафтового пива, домашнего и дикого — только для тех, кто понимает! А бар — что такое, в сущности, бар? Место пьянки, попойки, пошлости…

— А-а-а, — понятливо кивала Люся, присевшая на барный стул в виде дымохода и стратегически пригнувшаяся от раструба трубы, свисавшей с потолка. Такая же труба упиралась Бонифацию в шляпу, но тот, не обращая на это внимания, дегустировал что-то с названием «Пропажа 757». Люся сделала глубокий вдох и присоединилась к тем, кто понимает.

Часа через два она поняла очень многое и готова была понимать дальше, но Бонифаций, залив в себя очередное нечто с названием «Горячая страстная улитка», решительно поднялся со стула и бесцеремонно сдёрнул Люсю за собой:

— Экскурсия!

— Ох, — вздохнула Люся, но послушно выползла на свежий воздух. На душе у неё было весело и пьяно, город Краснопуповск резко набирал очки.

— Еда! — перечислял Бонифаций, хаотично размахивая зонтом одной рукой, а второй придерживая норовящую уйти в клумбу Люсю. — Вода! В смысле — питье! Да. Теперь что?

— Что? — пискнула Люся, обходившая лужу по куску сохранившегося бордюра.

— Культура!

— Культура была, — поправила его Люся, — арт-объект.

Он остановился. Затем продолжил:

— Тем более! Значит, что? Архитектура!

Ещё через неизвестно сколько времени солнце начало подумывать о закате, Люся начала трезветь, а Бонифаций вывел её к заброшенному зданию в крапивных кустах. Понять изначальную сущность его уже было нельзя — все три этажа изнутри и снаружи выглядели так, словно именно тут проходил финал на лучшее граффити мира. Снаружи зеленоволосый Джокер, оскалившись, смотрел на огромного Чеширского Кота, плывущего над игральными картами, которые на проверку оказались оконными проёмами третьего этажа. Ниже вор с мешком денег забирался в окно, спасаясь от разъярённого Скруджа. Внутри одну из стен полностью занимала балерина в полумаске, перламутровой пачке и с катаной, а одна из комнат была настолько чёрно-белая, что было неясно, где кончаются стены и начинается пол или потолок. Это была обманка, иллюзия, игра со зрением и восприятием, как и пол с реалистичными трещинами и провалами — реалистичными настолько, что Люся, всё понимая умом, всё же обошла глубокую яму, на дне которой поблескивали жестяные банки колы, по стеночке.

— Как книжки! — неожиданно сказал Бонифаций, тыкая зонтом в оконный проём, где виднелся кусок мусорки у березки. — Раньше были популярны. Если долго смотреть в одинаковые узоры, увидишь картинку.

— Стереокартинки, — подсказала Люся. У неё тоже были такие, но к чему он это сказал, она не поняла. Из-за этого она немного почувствовала себя глупой, а ей это не нравилось. А из-за остатков спиртного в организме не понравилось ещё сильнее, так что она повернула на выход — ну или туда, где, по её представлениям, он был.

Там играла гармонь. Люся похлопала ресницами.

— Пляшут! — настиг её Бонифаций и поправил шляпу так, что она слегка съехала на одно ухо.

Действительно, плясали. В самом неподходящем для этого месте, на зарастающем травой пустыре перед заброшенным зданием, со стены которого таращился Ленин в костюме киборга и с джедайским мечом наперевес. Плясали бабушки, их внуки и внучки и пара бодрых дедушек; конец пустыря отвоевали подростки на скейтбордах. Солнце кралось, кралось и, наконец, стало забираться за ветки деревьев, отчего вся сцена перед люсиными глазами окрасилась в ярко-оранжевые тона. Гармошка смолкла, бабки, уморившись, разошлись; и тут стоявший сбоку паренёк, похожий на старательного студента-первокурсника, вытащил саксофон и заиграл, медленно и красиво, словно выступал на сцене в каком-нибудь ресторане во фраке и галстуке, а перед ним под медовым светом люстр в объятиях кавалеров изысканно покачивались дамы, поблескивая в такт украшениями.

Эта картина так заворожила Люсю, что ей стало обидно возвращаться к реальности: танцевали толстые тётечки в цветастых блузах, редкие лысеюще-плешивенькие дядечки пропитого вида, танцевали дети, подпрыгивая бодрыми козликами, бабушки, покачиваясь в объятиях друг друга, а в ещё одних объятиях перетоптывался с ноги на ногу дед в видавшем виды пиджаке. На всё это падали полосы оранжевого света, пока деревья не начинали шевелиться, шелестеть, и тогда полосы начинали виновато путаться под ногами и лезть в чужие причёски. Пахло весной и немного лаком для волос — это рядом с Люсей остановилась отдышаться дамочка лет пятидесяти с причёской из модного лет тридцать назад журнала «Работница».

— Хорошо! — с чувством сказала она, когда саксофон замолк, и захлопала. Люсе были видны пятна пота у неё под мышками и поехавшая петля на чулке. Чулки к тому же были чёрными и надеты под босоножки; но не успела Люся проникнуться собственным превосходством в области стиля, как дамочка деловито потопала в центр и, выхватив плюгавенького мужичка с козлиной бородкой, стала покачиваться из стороны в сторону. Снова плавно, тягуче заиграл саксофон.

— Ерунда какая-то, — пробурчала под нос себе Люся. Бонифаций глянул на неё из-под шляпы:

— Да?

— Да, — отрезала Люся. — Где «Бухгалтер, милый мой бухгалтер»? «Три кусо-че-ка колбаски»? Откуда тут саксофон?

Бонифаций на это лишь хмыкнул. Лицо у него было довольное.

— Знаете, я, наверное, пойду, — сказала Люся. — И времени много.

— Как скажете, — согласился Бонифаций и повёл её к остановке. Солнце поблескивало на его кудрях, пока он раскланивался со всеми по пути через пустырь. Люся хмуро обогнула дамочку с причёской и стрелкой на чулки; в спину неслись бархатные, завораживающие звуки.

На остановке Бонифаций джентельменски предлагал её проводить, Люся вежливо отказывалась; наконец приехал вздрагивающий и пропахший бензином автобус и Люся забралась в него. Кондуктор отсчитывала ей сдачу и отрывала билет от связки на поясе, а Бонифаций уходил обратно, где всё никак не начинала играть гармошка. Тоска невнятного происхождения окутала Люсю и никак не желала исчезать, хотелось не то найти снова «Трубу» и напиться, не то задружиться с китайцами и снимать «арт-объекты», не то выскочить, вернуться…

Но где она, а где причёски времён «Работницы», вздохнула Люся про себя, вышла на почти что правильной остановке, доползла до гостиницы, собралась и бодрым шагом потащилась на вокзал. В поезде ближайшие соседи её не объявились — отлично, до следующей остановки есть целый час, чтобы закончить статью о славном городе Краснопуповске.

За следующий час она не написала ни слова.

Ночью снова лежала без сна, за окном пролетали деревья, дома, переезды, фонари и станции; в голове часам к четырём начал возникать текст, сам, из ниоткуда: «Есть на свете такие города, как книжки…». Она достала телефон, стала лихорадочно записывать, пытаясь не промахнуться пальцем в темноте, не упустить ни одного слова. Когда записала, поезд остановился на станции, и она отодвинула кусок занавески, уткнулась взглядом в совершенно пустой пейзаж из темноты, платформы, жёлтого света фонарей и темноты за ней.

Это будет мой текст, подумалось словно где-то извне. Как будто голова Люси была всего лишь приёмником, к которому пробился инопланетный сигнал. Это будет мой текст, и я никому его не отдам, разве что когда-нибудь приеду и прочитаю Бонифацию, хотя даже не знаю, где он и как его зовут. В нём, в этом тексте я буду танцевать под саксофон на пустыре; буду фотографировать лужи, смотреть на волосы Бонифация, учить китайский, сидя на дымоходе и рисовать музыку на свободном куске стены с размашистой подписью Pokryschkina в углу.

А путеводителю об этом знать нечего.

И утром — уже после закрытия туалетов, после того как отнесла постель проводнице, когда поезд плавно притормаживал на каких-то лишних Москвах вроде Товарной и Сортировочной, Люся спешно дописывала в «Краснопуповск_черновик» ещё один, последний абзац.