Предисловие

Если кто-нибудь из вас, дорогие читатели, обнаружит в книге персонажи, показавшиеся поразительно схожими с ныне здравствующими или уже ушедшими из жизни личностями, не удивляйтесь — эти персонажи, как жертвы, так и преступники, списаны с конкретных людей, имена которых, а также отдельные эпизоды их жизни, изменены. Это сделано потому, что родным и близким первых было бы больно читать о зеркальном отображении событий и вновь переживать весь ужас минувших дней. Что касается вторых, то их чувства и переживания, даже если они по прошествии времени — с момента совершения преступления — и претерпели эволюцию, то есть появилось раскаяние и жалость к жертвам, меня особо не волнуют. Не потому, что во мне нет сострадания к их нынешнему положению (некоторые из преступников, ставших прототипами персонажей данной книги, осуждены на длительные сроки лишения свободы), просто я исхожу из предпосылки, что каждый сам выбирает свой жизненный путь. Один созидает, другой разрушает.

И если имена созидающих обычно достойны быть названными, то убийц и насильников — разве только в приговорах суда, чтобы у них потом не было основания сказать: «Я — герой книги». Ведь не секрет, что многие из осужденных, замешанные в особо кровавых деяниях, — серийные убийцы, лидеры преступных группировок, наемные киллеры — люди в высшей мере тщеславные, мечтающие о поклонении и известности, желающие внушать страх и воображающие себя кто крестными отцами мафии, кто властителями и вершителями судеб. Им, как правило, глубоко безразличен суд человеческий — не в юридическом, а в общепринятом понимании этого слова. Но зато не чужды самодовольство и гордость, если их страшные деяния удостоились пера журналиста или писателя.

 

Глава 1

Резкий звонок настольного телефона вырвал Эдварда из тягучего, беспокойного забытья, не давшего ни малейшего отдыха мозгу, уставшему от неприятных, навязчивых мыслей по поводу предстоящего дела. В башке звенело и трещало от выпитого накануне. Стоило резко оторваться от подушки, как накатывала волна легкой тошноты, вызванная резкой головной болью. Скорее механически, чем осознанно, он протянул руку к трубке.

— Да… слушаю…

Глубокий грудной голос спокойно произнес:

— Давай, просыпайся. Время не ждет. Он звонил, сказал, что будет в Лондоне завтра утром. Вылет из Таллина через Ригу на Хитроу. Действуй по плану. И не вздумай финтить! Да, и еще… не засветитесь. Это скорее в твоих, чем в моих, интересах… Кстати, вернешься, я тебе новости сообщу. Сногсшибательные…

Прежде чем Эдвард осознал услышанное, в трубке запикало, означая конец связи.

— Черт побери! Тварь! Чтоб тебя…

Он грязно выругался. Интересно, почему она не звонит на мобильный телефон? Откуда она взяла номер настольного телефона его тетки? Неужели Эдик сам дал? Думать дальше не хотелось. Он развернулся назад, открыл было рот, чтобы разбудить Ивику, спавшую рядом, и с удивлением обнаружил, что ее, любившую понежиться в постели до полудня, не оказалось на месте, хотя часы показывали лишь половину восьмого утра. С кухни послышался легкий шум льющейся воды и хлопок дверцы холодильника. Сунув ноги в шлепанцы, купленные накануне в находившемся поблизости супермаркете, он встал с постели и потянулся.

Ивика, слегка растрепанная после сна, в полупрозрачном, цвета старой розы пеньюаре, лишь слегка прикрывавшем ее длинные стройные ноги и округлые ягодицы, стояла спиной к нему, собираясь засыпать кофе в кофеварку. Механически скользнув взглядом по ее фигуре, Эдвард почувстовал непреодолимое желание заняться с ней сексом прямо здесь, на маленьком кухонном столе тесной теткиной кухоньки. В два шага он стремительно преодолел разделяющее их расстояние и обхватил девушку сзади за плечи. Она тихо ойкнула и попыталась повернуться к нему лицом. Эдвард одной рукой прижал ее к себе чуть сильнее, а второй, резко откинув руками ее роскошные длинные волосы, пригнул лицом к столу и поцеловал в нежный изгиб шеи. Его пальцы скользнули в глубокий вырез пеньюара и обхватили упругую грудь. Ивика не противилась и, уступая его желанию, изящно изогнулась над столом.

Когда все было кончено, Эдвард, опустошенный утренним сексом, отправился в душ. Колючие струи воды не доставляли, как обычно, удовольствия. Причиной тому был утренний звонок. Если до этого все происходящее воспринималось словно сквозь призму чужих чувств и казалось несколько нереальным — словно происходило с кем-то очень хорошо знакомым, в чьи мысли он мог залезть, прочесть их, проанализировать, разложить по полочкам и даже дать дельный совет, — то теперь окончательно понял, что этот «кто-то» — он сам. И именно ему, а не кому-то эфемерному, живущему в его подсознании и пытающемуся отодвинуться от происходящего, предстоит сделать то, что разработано другим человеком, совершенно чуждым ему как по образу жизни, так и по отношению к ней. Человеком, схватившим его за глотку железной хваткой, не желающему считаться с его, Эдварда, чувствами и точкой зрения.

Утренний звонок как бы провел черту между прошлым и будущим. А настоящего не существовало. Нет, оно, конечно, было. Секунды, минуты, часы продолжали свой спешный бег. Было бы лучше, если бы эти секунды, минуты и часы из настоящего испарились, исчезли, канули в бездну, из которой нет возврата. Или, на худой случай, во что бы то ни стало постарались вместиться в узкий промежуток времени, причем так, чтобы этот промежуток сократился в его сознании до понятия «мгновение». Иначе можно сойти с ума.

Эдвард, налив себе вторую чашку крепкого кофе, мимолетно взглянул на Ивику. Господи, ведь она даже не предполагает, во что она может быть втянута, хотя он приложит все силы, чтобы любимая женщина осталась в стороне от предстоящих событий. А может, и ему отказаться от намеченного? Позвонить этой мерзкой твари, втянувшей его, Эдика, в этот кошмар, и заявить: так, мол, и так, выхожу из дела. И будь что будет! В конце концов, мир велик. Он сможет достать другие документы. В Эстонии — Эдвард знал это наверняка — оставаться опасно. Не дай бог, он попадется на глаза бывшим приятелям! Тогда живым не уйти.

Но главное — Ивика. Его чувства к ней из категории увлечения в последнее время перешли в глубокое, как ему казалось, чувство. Появилась даже мысль жениться на ней. Тем более что Ивика пару недель назад сообщила ему о беременности. Какая задержка, поинтересовался он. И узнал, что почти шесть недель. Значит, Ивика «залетела» буквально в первую их ночь. Эта новость выбила его из колеи, потому что в ближайшее время он не планировал стать отцом.

…Сознание, вернее даже не сознание, а ощущения — зверского, пронизывающего все тело холода и тягучей, непонятно откуда поднимающейся волны боли сквозь пелену красного тумана, — медленно возвращались к лежащему на снегу парню. Он застонал и попытался повернуть голову на звуки голоса, которые с каждым мгновением становились все яснее. В мозгу возникли смутные осколки воспоминаний: он с друзьями в машине, потом друг попросил его выйти на пару минут, перекурить и кое о чем поговорить наедине. Автомобиль остановился на лесной дороге, они вышли. А дальше — темнота, мысль оборвалась. Осталась только боль, и он опять застонал…

Голос показался ему знакомым, но снова напрягать мысль для него было неимоверно трудно, потому что с каждым мгновением боль становилась все сильнее, особенно в виске. Чтобы как-то ослабить ее, парень чисто инстинктивно попытался повернуть голову набок и громко вскрикнул. Сознание оборвалось, обрушив его в мягкую черную пучину небытия. Начались судороги, и через минуту его душа покинула тело, но тем двум молодым людям, которые находились рядом, об этом было неведомо. Один из них, высокий, накачанный, с короткой стрижкой, одетый в тонкую темную спортивную куртку, сильно нервничал:

— Черт, он стонет!.. Напортачил я, пуля через висок вышла, по кривой. Он голову повернул не вовремя, вот и получилось не так… Нужно что-то делать, и побыстрее! Тащи бензин…

— Сам тащи, я на это не подписывался…

Высокий достал пистолет, быстро навинтил на него глушитель, перевернул лежавшего на снегу мужчину на спину, сделал контрольный выстрел в сердце и со злостью сказал:

— Слушай, кончай тут корчить из себя: подписывался — не подписывался… Знаешь не хуже меня, что мы в одной телеге… И хочешь, да не спрыгнешь. Эта тварь все под контролем держит. В случае облома нам несдобровать: и в Америке достанет, и здесь вломит. Одно осталось — ее саму грохнуть. Короче, тащи бензин, и побыстрее, а я тут еще раз карманы осмотрю.

Высокий лихорадочно прошелся по всем карманам: вроде ничего такого, что помогло бы следствию опознать труп, не осталось. Часы, бумажник, в котором было окоро пары сотен долларов и билет на самолет до Лондона, маленькая записная книжка в кожаном переплете с видом старого Таллина, мобильный телефон, навороченный «паркер» (явно подарок любимой жены) — все перекочевало в карман куртки того, кто осматривал убитого, уже не сомневаясь, что тот уже мертв.

Второй, чуть пониже, в светлой зимней куртке с опушкой по капюшону, внешне был более спокоен и сосредоточен. Но это только внешне. Он старался держать себя в руках, хотя на душе было муторно. Голова кружилась, в горле стоял тугой комок, мешавший нормально дышать.

Для его подельника лежавший на снегу был всего лишь приятелем, с которым он познакомился несколько лет назад, а для него убитый был самым близким другом. Убить друга, которого он знал с детсадовского возраста, — это слишком! Во всем виновата эта страшная баба. Она держит их на очень крепком крючке. Вопрос стоял ребром: либо им не жить, либо избавиться от парня, который лежал сейчас перед ними неподвижно. Ненависть к женщине, заставившей их убить человека, и чувство омерзения к себе захлестнули мужчину в светлой куртке настолько сильно, что он буквально вырвал канистру с бензином из рук своего долговязого подельника:

— Что телепаешься?! Давай веревку.

Тот косо, со злостью, взглянул на мужчину в светлой куртке и дернул плечом, явно показывая, что он и без напарника справится с веревкой. Высокий быстро обрызгал веревку из канистры, стараясь не попасть бензином на себя или на своего напарника. Потом снял перчатки, сунул их в карман, быстро подошел к неподвижно лежащему телу и, нащупав на шее сонную артерию, буркнул себе под нос: «Все. Умер…»

Затем высокий протянул несколько метров веревки от трупа по направлению к обочине проселочной дороги, снова взялся за ручку канистры и, стараясь не расплескать себе на обувь бензин, облил им расплатанного на снегу мужчину. Его подельник в это время стоял метрах в десяти и, не моргая, наблюдал за происходящим. Закончив с бензином, высокий отошел к тому месту, где змеился конец веревки, и достал зажигалку.

Руки у него дрожали, бешено колотилось сердце. В голове четко работала только одна мысль: быстрей… быстрей, надо сматываться! Веревка занялась сразу, синий язычок пламени пополз к распростертому недалеко от молодых елочек телу, но почему-то почти сразу потух. Убийца снова нагнулся над веревкой и замер, услышав звук тормозящей машины и голоса людей. Не сговариваясь, убийцы быстро сели в машину и прислушались. Минут через пять автомобиль, затормозивший у обочины дороги, тронулся с места. Только они собрались выйти из своей машины, как со стороны шоссе снова послышались звуки проезжавших автомобилей. Высокий напрягся: «Мы опоздаем на рейс. Пусть лежит так… Снег заметет наши следы. Да и огонь может привлечь внимание проезжающих… Что скажешь?» Второй лишь молча кивнул в знак согласия. Высокий быстро скрутил веревку, сунул ее в тонкий полиэтиленовый пакетик для продуктов и кинул в багажник. Мужчина в светлой куртке сел за руль и торопливо тронул машину задним ходом, стараясь не выскочить из колеи…

 

Глава 2

Казалось, что тихая и глубокая зимняя ночь опустила на грешную землю вуаль покоя и умиротворения. Снег на обочине шоссе сверкал от света фар, словно дорогое, усыпанное мелкой бриллиантовой крошкой, покрывало из лебяжьего пуха. Бледно-желтая, слегка обглоданная с одного края крупная луна, изредка омрачаемая быстро наплывающими на нее облаками, с удивлением взирала с небес на управлявшего автомобилем Аллана Риста, сотрудника регионального отделения Центральной криминальной полиции, именуемой в народе ЦеКриПо. Почему он не в теплой постели под боком у тихо посапывающей жены? Что ему надо в такое время, когда только волки рыщут в лесу? Как объяснить глупой луне, что он сегодня на дежурстве и, даже если у него от простуды дерет горло и ломит кости, обязан ехать на вызов. Аллан, конечно, мог бы прибыть на место происшествия вместе со следственной бригадой, вызванной из префектуры полиции, но весь вечер с начала дежурства чувствовал себя настолько отвратительно, что решил отложить документы, с которыми работал, и на пять минут отлучиться домой за аспирином и медом, чтобы в течение ночи хоть как-то сбить простуду. Не успел он добраться до дома, как сообщение: выезд на труп. Рист был уверен, что коллеги из префектуры помогут в раскрытии преступления, но основная тяжесть ляжет на ЦеКриПо, работающую независимо от «обычной» полиции. Пришлось добираться до места происшествия на своем личном автомобиле.

Аллан остановил машину у поворота, там, где старая заброшенная грунтовая дорога, расположенная недалеко от Йыхви и сочленяющаяся с шоссе Нарва — Таллин, уходила в сторону закрытой мусорной свалки. Следственная бригада была уже на месте. Судмедэксперт Марат Заржанов, невысокий, очень серьезный мужчина, снял резиновые перчатки и, бросив их в сторону, в раздумье запустил руку в свою густую седоватую шевелюру. Потом достал сигарету и обернулся к другим в поисках огонька.

— Что скажет светило медицины? — поинтересовался Аллан, чиркнув зажигалкой.

— Смерть наступила в результате огнестрельного ранения, — ответил после глубокой затяжки судмедэксперт. — Остальное потом, после экспертизы…

Труп молодого человека — внешне не старше двадцати пяти — тридцати лет, высокого, светловолосого, одетого в дорогую фирменную куртку, черные, практически новые джинсы и осенние, не по сезону, но тоже недешевые, известной английской фирмы, туфли, — с пулевыми ранениями в область правого виска и сердца был обнаружен совершенно случайно. Юной паре — девушке и ее спутнику, которым было от силы лет по восемнадцать, — приспичило уединиться, вероятно для того, чтобы заняться любовью. Они не нашли ничего лучшего, как среди ночи свернуть подальше от достаточно оживленной трассы. По словам парня, он вышел из автомобиля, чтобы глотнуть немного свежего воздуха, и сразу заметил слева, за небольшой пушистой елкой, силуэт лежащего на снегу человека.

— Я подумал сначала, что бомж нажрался и уснул… Говорят, что они до сих пор обитают на старой свалке… — Парнишка явно был слегка пьян и очень растерян, но пытался изо всех сил говорить связно. — Ну… я взял фонарик из машины и подошел… чтобы пнуть его… ну, это… разбудить. И тут вижу, что это и не бомж вовсе, а мертвяк. И кровь на снегу…

Другой сотрудник ЦеКриПо — комиссар Виктор Белых, между своими Вик Саныч, высокий сухопарый мужчина, зябко кутавшийся в парку, чертыхался на чем свет стоит.

— Как мое дежурство, так очередной сюрприз… То висельник из политиков, то нож в брюхо известному бизнесмену, а теперь еще и огнестрел! Прямо проклятие какое-то… Но там-то хотя ясно, кто кого, а здесь без бутылки не разобраться.

Вик Саныч был явно не в духе:

— Не знаю, зачем нас вызвали, мне кажется, ребята из «убойного» отдела префектуры полиции прекрасно справились бы с задачей. Смотри, — обернулся он к подошедшему Аллану, — здорово смахивает на убийство с целью ограбления: в карманах куртки ничего — ни денег, ни документов. Но! В потайном кармане куртки лежат свернутые в трубочку ровно сто пятьдесят долларов, две купюры — сотка и полтинник. Вот и объясни мне: если это ограбление, зачем ехать в такую даль, зачем вообще убивать? Стукнул по башке, и лезь в карманы! Значит, не ограбление, а инсценировка… Эй, поверни-ка фары немного влево, гильзы надо поискать! — крикнул он водителю. — М-да, похоже, придется еще раз выезжать на место, в такой темноте ни хрена не найти… Глянь-ка, кольцо не сняли на левом безымянном пальце, серебряное… Похоже на школьное, которое на выпускном вечере в некоторых эстонских гимназиях вручают вместе с аттестатом. Ну хоть какая-то зацепка… Все, я уезжаю, пусть баллисты работают. Зайдешь ко мне утром. Похоже, Аллан, нам придется распутывать это дельце, потому что на бытовуху не похоже.

…Около полудня судмедэксперт позвонил Аллану:

— Загляни ко мне, результаты вскрытия возьмешь…

По данным Заржанова, обе раны, имеющиеся на трупе, были смертельными. Один из выстрелов являлся, вероятно, контрольным. Признаков борьбы, свидетельствующих о сопротивлении жертвы убийце или убийцам, обнаружено не было.

— Так… — многозначительно протянул судмедэксперт, потом аккуратно достал из пачки сигарету и закурил. — Ты будешь? — предложил он Аллану и, услышав отказ, лишь пожал плечами. — Погибший был застрелен хорошо знакомым ему человеком. С момента смерти прошло не более двух часов. Ах, да… Баллисты сказали, что стреляли с близкого расстояния — не далее метра, выходные отверстия разворочены, калибр оружия 7,62 миллиметра. Вероятнее всего, был задействован пистолет ТТ. Труп пытались сжечь, облили бензином, но по какой-то причине не сожгли. Передумали или что-то помешало осуществить этот план. Инсценировали ограбление, однако это была неумелая инсценировка, не более того. Все остальное — в этой бумажке. — Он слегка подтолкнул двумя пальцами результаты вскрытия к краю стола.

Виктор Белых, которому Аллан передал результаты вскрытия, дополнил картину убийства:

— Приехали, конечно, на машине. Но с позапрошлой ночи почти до полудня сегодняшнего дня валил снег, так что рисунок протекторов уже не определить, да и те, звонившие, затоптали порядком все вокруг… Парня убили здесь же, в лесу, похоже, как только вышли из машины. От шоссе съехали на проселочную дорогу метров на сто, не более, до первого поворота в лес, прямо за свалкой. В лесок углубились максимум метров на десять. Может, и хотели бы проехать дальше, но снег довольно глубокий, хотя, судя по всему, дорогу недавно чистили грейдером. Побоялись застрять в снегу. От места убийства тело парня тащили под елку почти пять метров. Почему скинули труп так близко, непонятно. Или что-то их спугнуло, или торопились. А может, рассчитывали, что место безлюдное, раньше весны вряд ли кто появится здесь… — И, помолчав, задумчиво произнес: — Значит, так… В полицию пока с заявлением о пропаже человека никто не обращался. Придется публиковать фотографию в прессе. Кто-нибудь да откликнется. Есть у нас еще одна зацепка — перстень. На нем выгравированы год и название гимназии, похоже таллинской. Надо, Аллан, собрать информацию: что за гимназия, кто заказывал на память кольца, имена выпускников, где они сейчас. В общем, работы уйма. Давай, действуй.

Через три дня все необходимые для выяснения личности убитого сведения были собраны. Им оказался двадцатишестилетний Томас Кирс, покинувший Эстонию в поисках лучшей жизни почти три года назад и проживавший последние полтора года в Америке. По фотографии в газете его опознали знакомые и родные. В тот вечер, когда было совершено убийство, погибший собирался, по словам его бабушки из Нарвы, улетать в Калифорнию, к свой жене Джейн.

— Он погостил-то всего два денька, и все говорил, что жена ждет, скучает… — Она вытерла нахлынушие слезы и всхлипнула. — Любили они друг друга очень…

…Похороны состоялись в Таллине. Сначала Томаса Кирса отпевали в церкви, потом процессия отправилась на кладбище. Вдова убитого — Джейн Кирс — выделялась из остальной толпы родственников и знакомых погибшего. Она была в великолепной шубе из голубой норки, в белых сапожках, на руках красовались ослепительно-белые лайковые перчатки. Признаком скорби была только черная кружевная шаль, свободно накинутая на стянутые сзади в конский хвост светлые волосы. Виктор немного удивился, заметив помаду на губах и тщательно подкрашенные глаза, но про себя решил, что это ни о чем не свидетельствует, вероятно Джейн привыкла выглядеть хорошо при любых обстоятельствах. Она вообще создавала впечатление выдержанной, владеющей эмоциями женщины. Если мать, бабушка и сестра Томаса Кирса рыдали, то вдова стояла со скорбным выражением лица и, лишь когда гроб стали опускать в могилу, она не выдержала, бессильно опустилась на колени, и по ее лицу безудержно потекли слезы.

На кладбище Виктор Белых и Аллан Рист устроились поодаль от родных и близких. Виктор молча наблюдал за происходящим, Аллан вел видеосъемку. Снимать похороны на видеокамеру — удовольствие малоприятное, но что поделать — работа. Джейн, жену убитого, Аллан видел до похорон на фотографиях, которые показала мать Томаса Кирса, считавшая брак сына удачным. На цветных снимках Джейн выглядела эффектно: тонкий, удлиненный, почти правильной формы нос, крупные зеленоватые глаза, выразительные губы и золотистые, полудлинные, ниспадающие на плечи красивыми локонами волосы. Бывают такие женщины — ухоженные, холеные — без возраста. Именно к таким относилась и Джейн: ей было явно не двадцать лет, и даже не двадцать пять, но сколько точно, по фотографии было не определить. Аллан не стал об этом спрашивать мать Томаса, решив не гадать, а посмотреть позже по документам.

Никого постороннего среди пришедших проводить убитого в последний путь Виктор с Алланом ни в церкви, ни на кладбище не заметили, так что последняя надежда связать гибель Томаса Кирса с тем или с теми, в чьей машине он ехал незадолго до смерти и кто убил его, умышленно инсценировав ограбление, не оправдалась.

Когда родственники и знакомые стали покидать кладбище, Виктор Белых догнал Джейн.

— Извините, пожалуйста… — Он назвал себя и продолжил: — Мне сказали, что вы говорите по-русски. Примите мои соболезнования и скажите, когда мы могли бы с вами поговорить.

Она резко повернула голову и несколько мгновений в упор, не мигая, рассматривала его. Затем ответила чуть хриплым голосом:

— Прямо сейчас, если желаете.

— Думаю, здесь не получится. Понимаете, некоторые формальности… Протокол допроса и

прочее. Словом, надо проехать к нам в ЦеКриПо или встретиться в другом, удобном для допроса месте.

— Тогда вечером, потому что сейчас поминки…

Ровно в семь часов вечера Виктор, несмотря на то, что его рабочий день давно закончился, подъехал к условленному месту — отелю «Виру» в центре Таллина. Открывая Джейн дверцу машины, он обратил внимание на то, что она изменила прическу и наложила на лицо другую, соответствующую вечернему времени косметику. Это поразило его. Надо бы, решил Виктор, дать Аллану задание не только собрать о Джейн всю информацию, но и установить за женщиной наружное наблюдение до тех пор, пока она не покинет Эстонию.

Что его подтолкнуло к этому решению, он сказать не мог. Никаких подозрений лично в отношении Джейн быть не могло, во время убийства она находилась в Америке, однако она могла быть связана с убийством косвенно или напрямую. Многое в ее поведении казалось Виктору странным. Может быть, было непривычным то спокойствие, с которым она хоронила мужа. Или изысканность ее траурного одеяния и макияжа…

Виктор Белых предупредил Джейн, что она будет допрошена в качестве свидетеля и весь допрос будет записан на диктофон. Женщина лишь равнодушно пожала плечами. Ее ответы ничего не прояснили. Джейн сообщила о том, что Виктору уже было известно: они с Томасом познакомились, когда он работал таксистом в Чикаго. Через полгода, чувствуя, что не могут жить друг без друга, официально оформили отношения. Брак, по словам Джейн, был счастливый, хотя, судя по документам, разница в возрасте между ними составляла пятнадцать лет, но внешне это не бросалось в глаза. Говоря о своих отношениях с погибшим, женщина сделала паузу и, вытащив из элегантной сумочки носовой платок, приложила его к глазам.

— Извините, до сих пор не могу поверить, что Томаса нет в живых. Вы, наверное, думаете, глядя на меня, что я — бездушный сухарь, потому что не рыдала на кладбище, как другие. Одному Богу известно, сколько таблеток я выпила, чтобы держать себя в руках. — От внимания Джейн не укрылся мимолетный взгляд Виктора на шубу, лежащую на стуле рядом: — Не считайте, что я специально вырядилась на похороны так, чтобы продемонстрировать свою шубу… Вовсе нет. Я очень далека от всякого рода показухи. Просто шубу подарил мне Томас. Я ему так нравилась в ней… Он говорил, что в этой шубе я похожа на снежную королеву из сказки Андерсена… Он настоял и на том, чтобы я купила к шубе белые перчатки и сапожки…

Женщина всхлипнула и вновь приложила платочек к глазам.

— Томас очень хотел повидать родных, тем более что в последний раз, когда он звонил домой, мать сказала ему, что бабушка сильно сдала, постоянно болеет. Поэтому он и приехал на несколько дней в Эстонию. Восемнадцатого декабря он позвонил мне и сказал, что через два дня вылетает вечерним рейсом в Лондон, где мы договорились провести с ним рождественские каникулы.

Однако в условленный день Томас Кирс не прибыл в Лондон, и обеспокоенная Джейн позвонила его матери Рийне в Таллин. Та сказала, что два дня перед отъездом сын провел у бабушки в Нарве и обещал заехать попрощаться только в том случае, если позволит время. Но не заехал… Бабушка, после того, как Томас уехал, звонила дочери, чтобы сообщить, что внук уже отправился в аэропорт. По прибытии туда он должен был связаться с бабушкой, но, видимо, не смог. Мало ли что случилось, может, закрутился с оформлением документов… Старушка не стала нервничать, потому что, зная характер внука, твердо была уверена: как только он сможет — не забудет про свое обещание позвонить.

От матери убитого Виктор узнал, что Джейн действительно звонила в Таллин, спрашивала, когда вылетел Томас. Но ни мать, ни бабушка не знали точного времени вылета и номера рейса, которым Томас должен был покинуть Эстонию. После разговора с невесткой обуреваемая беспокойством мать позвонила в аэропорт и после долгих выяснений на разных инстанциях узнала, что Томас Кирс должен был вылететь в половине десятого вечера, но регистрацию пассажир с таким именем не проходил. Женщина, не откладывая в долгий ящик, отправилась в полицию, но там отказались принимать заявление об объявлении сына в розыск на том основании, что прошло слишком мало времени. Мало ли, объяснил расстроенной женщине дежурный констебль, где мог загулять молодой человек. Может быть, зашел в ресторан и выпил лишнего или с кем-то познакомился, вот и опоздал на рейс. А звонить, улыбнулся полицейский, сами знаете — вроде неудобно… Как скажешь матери, что напился или еще что, дело-то молодое… Ей посоветовали прийти через пару дней.

Но через два дня мать Томаса Кирса явилась в полицию уже по другому поводу: приятельница принесла ей газету, в которой она увидела фото убитого на лесной дороге молодого человека. В нем она сразу опознала пропавшего сына…

Наружное наблюдение, установленное за вдовой Томаса Кирса, не только ничего не прояснило, но, напротив, еще больше усложнило и без того запутанное дело. Наутро после похорон женщина спустилась в бар отеля, выпила кофе и вызвала такси. Аллан, зная от Виктора, что сегодня вечером вдова улетает обратно, решил, что она собирается попрощаться с родными — матерью и сестрой мужа. Но он глубоко заблуждался: Джейн отправилась по магазинам. Она побывала почти во всех дорогих бутиках — вероятно, маршрут ей подсказывал таксист, — накупила ворох вещей, упакованных в коробки и пакеты, и вернулась в отель. Внизу она позвонила кому-то из телефона-автомата и поднялась к себе в номер, который не покидала вплоть до отбытия в аэропорт.

Пока Джейн отдыхала в своем люксовом номере, Аллан позвонил Виктору Белых и попросил выяснить, кому звонила вдова. Оказалось — матери Томаса. Мобильный телефон Джейн был отключен, и Белых позвонил Рийне. Он не стал говорить женщине, что уже знает, в каком отеле остановилась ее невестка, и спросил лишь: есть ли у Джейн другой номер мобильного телефона и нельзя ли в течение часа встретиться с Джейн? Убитая горем Рийна ответила:

— Другого мобильника у нее нет. Джейн остановилась в «Виру», в каком номере, я не знаю. Думаю, там есть настольный, звоните на него. Насчет встречи с ней — сомневаюсь. Нам — мне и ей — сейчас не до вопросов. Скажите, Джейн сообщила вам, что отменила свою поездку в Лондон и собирается домой, в Америку? Она сегодня улетает в Калифорнию… Мы должны были с ней встретиться — Джейн обещала приехать к нам сама, чтобы попрощаться, но недавно она позвонила и сообщила, что чувствует себя так плохо, что целый день не выходила из номера. Даже завтракать не стала. Сказала, что нет необходимости провожать ее, и обещала приехать на сорок дней. Мне так жалко Джейн…

Виктор ничего не сказал Рийне о том, как невестка провела день. Зачем лишний раз расстраивать убитую горем женщину?

 

Глава 3

Через неделю напряженной работы Аллану удалось собрать практически всю информацию о погибшем, какую только можно было получить в ходе опроса его школьных и студенческих друзей и приятелей, родных и близких. Собственно, ничего интересного, кроме одного момента, который так и остался пока невыясненным, не набралось.

Томас Кирс слыл человеком контактным и абсолютно неконфликтным. В любом случае сам никогда не шел на открытую конфронтацию, пытаясь до последнего исчерпать все возможные мирные пути решения проблемы, если таковая возникала. Это, впрочем, не означало, что любой компромисс для него был приемлем. Он не считал возможным идти навстречу обидчику в том случае, если его самолюбие было задето несправедливыми словами, наносящими глубокую обиду. И уж, не дай бог, как рассказали его школьные и студенческие приятели, если обидчик, несмотря на предупреждения не прибегать к рукоприкладству, воспринимаемые людьми, плохо знающими Томаса Кирса, за элементарную трусость, переходил от угроз к мордобитию. Тогда — пиши пропало: от Томаса пощады не жди. У него словно планка падала. Друзьям не раз приходилось оттаскивать разъяренного Томаса от обидчика, чтобы последний остался жив.

Вместе со своим близким другом Эдвардом Метсом они занимались каратэ, потом Томас увлекся кикбоксингом, но занимался им недолго, поскольку после окончания гимназии уехал учиться в Тарту. Говорят, что именно там на третьем курсе он и влип в неприятную историю, отделав, словно котлету, сыночка одного из профессоров университета. Томасу каким-то образом удалось уладить проблему и избежать суда, но сохранить место в университете он не сумел. Через несколько месяцев после этой истории Томас Кирс уехал в Ирландию, потом оказался в Англии и оттуда рванул в Америку, где через некоторое время встретил Джейн.

Аллан побывал в Тартуском университете, но ничего полезного, что каким-то образом могло пролить свет на убийство, не почерпнул. Он, правда, встретился с девушкой, у которой с Томасом незадолго до отъезда за границу были близкие отношения. Она поступила в магистратуру и поэтому осталась жить в Тарту. Катрин — так звали его бывшую пассию — честно призналась, что была очень сильно увлечена Томасом Кирсом.

— Я ему нужна была скорее для постельных утех, хотя он и говорил, что любит меня. Это правда, что я у него была более-менее постоянная… — Девушка горько усмехнулась и отвела глаза в сторону. — Но помимо меня были и другие. Сначала я очень ревновала, переживала, но потом поняла, что готова терпеть все его загулы, лишь бы не потерять Томаса, лишь бы он всегда был рядом. Глупо, конечно, но это так. Может быть, если бы у него был другой характер, тогда и остальное было бы по-другому. Если бы он хоть раз нахамил мне или ударил, думаю, я смогла бы уйти от него. Но Томас всегда был очень нежный, внимательный. Таких мужчин, как он, очень мало. Не надейтесь — вы не найдете таких, кто бы его ненавидел. В любом случае, — Катрин пожала плечами и улыбнулась, — среди наших с ним бывших однокурсников. Томас удивительным образом умел ладить со всеми. Может, я и ошибаюсь, но думаю, вы не там ищете — ведь он давно уехал за границу, говорят, женился.

Наряду с версией о причастности к убийству кого-то из бывших знакомых надо было проверять и другую версию — причастности к преступлению Джейн. А вот с этим дела обстояли совсем туго, потому что на сбор информации о Джейн нужно было время, а его-то как раз было в обрез. Родилась она в Германии, где служил ее отец, потом жила в Литве, откуда ее семья переехала в Ленинград, а потом Джейн, уже будучи взрослой девушкой, отправилась вместе с первым мужем в Америку. Это то немногое, что она сообщила о себе во время допроса. Через эстонское отделение Интерпола отправили три запроса — в Литву, в Россию и в Америку.

Пока не прибыли ответы из Интерпола, Аллан занялся тщательной проверкой сведений, полученных от матери убитого: с кем сын встречался в те несколько дней, пока жил в Таллине, кому звонил. Распечатка телефонных разговоров ничего существенного не дала. Судя по ней, он три раза вызывал такси, чтобы выехать в город. По словам матери, бывал в магазинах, пытясь найти подарки к Рождеству для Джейн и для своих родных. Один раз Томас Кирс был в гостях у дяди по материнской линии, который дал ему свой старенький «форд» для поездки к бабушке. Дал с условием: доставить машину назад в Таллин целой и невредимой. С дядей племянник посидел за бутылкой водки, рассказывая о жизни в Америке.

— Он у нас не нытик, — вспоминал дядя, — жаловаться не привык. Может, и не все было хорошо там, за границей, я не знаю, но Томас шутил и смеялся, даже когда рассказывал о том, какие сложности он испытывал в первые несколько месяцев пребывания за кордоном. Когда он оказался в Англии, то не сразу нашел работу, да и с английским у него на первых порах было не очень хорошо. Про Джейн почти ничего не рассказывал. Стоило мне только спросить про жену, он сразу мягко останавливал меня: «Потом расскажу, успею…» Мне почему-то показалось, что чувств у него к жене особых не было. Впрочем, это мое мнение, я могу и ошибаться. Моя сестра — его мать — и бабушка думают иначе. Да вы, наверное, уже знаете… Они почему-то уверены, что сын женился по большой любви.

Виктор Белых попросил Аллана еще раз встретиться с бабушкой Томаса Кирса, живущей в Нарве на улице Кангеласте.

— Ты вот что, дружище… на меня тут разом столько дел навалилось, что только успевай разгребать. Пока я тут заканчиваю с обвинительным по двойному убийству в баре, смотайся-ка в Нарву, попробуй еще раз поговорить с Валентиной Райдма, бабулей этого Кирса. Попытайся дома, в неофициальной обстановке, разузнать, как ее внук провел те два дня, что пробыл у нее. Может, что ценное раскопаешь. Обязательно прозондируй, не звонил ему кто или он кому-нибудь. В общем, не буду тебя инструктировать, сам знаешь, что делать.

— Вик Саныч, вы же сказали мне сегодня найти подругу той дамочки из Йыхви, расчленившей мужа…

— Подождет дамочка! Давай, действуй. Машина будет через полчаса, так что сразу на крыло и отправляйся в Нарву. Вот телефон бабули…

Старая женщина за короткое время, прошедшее с похорон внука, казалось, совсем высохла, сгорбилась, превратилась в совершенно дряхлую развалину с потухшим, безжизненным взором. Она даже передвигалась как сомнабула, словно вместо ног у нее были деревяшки.

На столе в комнате стояла фотография внука, перевязанная с одного угла черной траурной лентой. Перед фотографией — горящая свеча и две белых хризантемы. В квартире сильно пахло лекарствами.

— А… это вы… — тихо произнесла женщина, хотя неизвестно, узнала ли она Аллана, которого видела на кладбище и во время допроса сразу после похорон. — Проходите… Чаю хотите? Я поставлю… — И тут же, забыв о чае, направилась к креслу, стоящему возле стола с фотографией внука. Впустив в квартиру незваного гостя, старушка словно забыла о его существовании. Она неловко, как-то бочком, словно на минутку, опустилась в кресло и, судорожно вздохнув, уставилась на улыбающееся лицо своего погибшего внука. Потом всхлипнула, но не заплакала. Аллан не знал, как напомнить о себе, с чего начать разговор. Минут пять прошло в полном молчании.

— Вы извините, — произнес Аллан и удивился своему осипшему голосу, — что я тут пришел, но, понимаете… Может быть, вы что-нибудь еще вспомните… Прошу вас, давайте попробуем по минутам разложить те два дня, которые Томас, — Аллан сделал паузу и посмотрел на снимок с траурной лентой — провел у вас… Чем он занимался, куда ходил, с кем встречался?

Старушка продолжала молчать, будто не слышала гостя. Аллан уже решил, что напрасно приехал, потерял время. Придется, подумал он с сожалением, еще раз здесь побывать, чуть позже. Он только приподнялся из кресла, чтобы распрощаться, как пожилая женщина заговорила:

— Томас — она обвела уставшим взглядом, в котором, помимо боли, плескались безнадежность и отчаяние, — здесь… Он всегда будет со мной… ведь я любила его больше всего на свете…

И бесцветным, безжизненным голосом продолжила:

— Его последние дни… последние дни… — Она задумалась ненадолго. — Я вам все уже рассказала…

Пытаясь напрячь память, старушка часто заморгала и сморщила переносицу.

— Да нет, никуда он вроде и не ходил-то… Утром, когда приехал, пообедал со мной, а потом вместе отправились на рынок. Купили продукты… он сам платил… все приговаривал: «Бабуля, у меня денег достаточно…»

Несчастная женщина взглянула на Аллана и заплакала:

— Оставил двести долларов, велел потратить себе на подарок к праздникам. На что мне эти подарки? — жалобно спросила она. — Ничего мне не надо, ни подарков, ни денег…. Мне и пенсии хватает… Мне внук нужен, мой Томас… Кто его убил? Скажите, кто? Найдите этого человека. Нет, не человека — подонка!

— Обязательно найдем, обещаю вам. Но нам нужна ваша помощь. Попробуйте вспомнить, может быть, внук встречался с кем? Или звонил куда-нибудь?

— Звонил? — женщина непонимающе посмотрела на Алана. — Да… звонил… Матери…

— А ему никто не звонил? — не рассчитывая на утвердительный ответ, поинтересовался оперативник.

— Нет… Да и кто ему мог звонить. Впрочем, — старушка встрепенулась, — подождите! Как это не звонили — звонили! Точно звонили. Утром… Жена… — И вновь потухла. — Да, жена… Они поговорили немного. Томас сказал, что скоро приедет…

— Не припомните ли детали разговора? Он не нервничал? Что еще говорил?

— Да ничего такого не было… Спокойно говорил. Сказал в конце разговора: «Целую» и повесил трубку.

— Когда был звонок?

— Рано еще было, часов в восемь… Нет, наверное, чуть раньше, потому что соседка-учительница еще не ушла на работу. — Увидев удивленный взгляд Аллана, старушка пояснила: — Я слышу, как она, уходя в школу около половины восьмого утра, хлопает дверью… — И добавила: — Но Томас уже не спал. Он первый подошел к телефону…

Аллан Рист решил про себя, что вряд ли можно будет использовать эту информацию: подумаешь, жена позвонила. Никакой зацепки…

Он еще раз извинился перед старой женщиной за беспокойство, причиненное ей своим визитом, и встал. Едва Аллан подошел к двери и взялся за ручку, как запищал мобильник. Он машинально вынул его:

— Слушаю! В Таллин? Когда? Хорошо, успею…

И тут старушка всплеснула руками и схватилась за голову:

— Ой! Стойте! Вспомнила… Вы сказали про Таллин, вот я и вспомнила! Внуку еще кто-то звонил. Днем… Минут пять говорили. Внук больше слушал… Потом сказал, что машина у него есть, таллинский дядя, мой брат, дал на время.

— Хоть одно имя Томас назвал?

Старушка сокрушенно вздохнула и виновато поглядела на Аллана:

— Нет. Кто звонил — не знаю. Он не сказал мне. Помню только, что обрадовался очень звонку, как будто бы ждал его. Я спросила, кто это, но Томас отшутился: «Бабушка, много будешь знать, быстро состаришься, а я хочу, чтобы ты всегда была такой молодой и красивой». И когда увидел, что я немного обиделась, поцеловал в щеку: «Друзья звонили…» И обнял меня. А потом добавил, что, дескать, поедет с друзьями до Таллина, но имен не назвал… Ни одного… Да я и не спрашивала больше… Зачем?

Это уже было что-то: жертве перед смертью звонили, назначили встречу, и, получается, они вместе отправились в Таллин. Вот только приехали не в Таллин, а в лес. «Или я ошибаюсь? — прикинул Аллан. — Нет, все так. Ни с кем другим Томас Кирс не собирался вроде бы встречаться. Бабушка сказала, что он очень обрадовался звонку. Но ведь звонок, на первый взгляд, был неожиданный! Интересно, кому это он так обрадовался? Теперь становится понятным тот факт, что парень дал спокойно себя застрелить — он просто не ожидал, что такое может случиться, потому что доверял тем людям, с кем собирался ехать в Таллин».

 

Глава 4

Распечатка дала неожиданный результат: Кирсу звонили из Нарвы, с настольного телефона. Осталось выяснить, кому принадлежит номер телефона. Оказалось — Линде Элиссон, проживающей неподалеку от кинотеатра «Энергетик».

— Я не понимаю, по какому поводу меня вызвали? — Пожилая женщина вопросительно взглянула на Виктора, потом на табличку на двери кабинета, где значился его номер, указанный в повестке. — Мне к Белых. Я — Линда Элиссон.

— Проходите и присаживайтесь, — ответил комиссар. — Я — Белых… Мне надо выяснить один вопрос. Да вы не пугайтесь, — улыбнулся он, увидев в глазах посетильницы легкую растерянность, — с вами все в порядке. Я только хочу спросить, где вы были двадцатого декабря?

— Двадцатого? — Линда удивленно вскинула брови. — А зачем вам это? — подозрительно спросила женщина. Услышав фразу, что ничего серьезного не произошло и она нужна в качестве свидетеля для прояснения кое-каких обстоятельств, Линда немного успокоилась и поискала глазами календарь. — Это какой день у нас был? Господи, да как же я запамятовала! У подруги была, в соседнем подъезде. Ко мне семнадцатого под вечер совершенно неожиданно, без предупреждения, гости приехали на три дня, и… понимаете, в однокомнатной квартирке как-то не очень удобно с молодыми-то. Я — женщина уже немолодая, на полу спать вроде не по возрасту, да и здоровье уже не то, чтобы на матрасике маяться. И молодых, то есть гостей своих, тоже на пол не положишь. Вот я и решила: пойду к подруге, она уж год, как мужа схоронила, одна живет…

— Извините, что перебиваю, но не могли бы вы сказать, кто к вам приезжал в гости?

— Это так важно?

— Очень.

— Не вижу, конечно, связи между вашим вопросом и приездом моих гостей, но отвечу: мой племянник.

— Но вы же сказали «моих гостей»…

— С девушкой. Очень хорошая девушка, симпатичная.

— Не сомневаюсь. Как звать вашего племянника?

— Эдик… Эдвард Метс… — и торопливо добавила: — А имя его девушки Ивика. Фамилию не знаю.

— А теперь припомните, пожалуйста, вы целый день двадцатого декабря провели у подруги?

— Нет. Я и восемнадцатого, и девятнадцатого приходила домой. В первый вечер я накормила их, постель застелила свежую, потом ушла к соседке, сказала ей, что родственники приехали, а на следующий день часиков в двенадцать дня наведалась. Надо было обед приготовить, пообщаться немного, гости все-таки. Я сразу спросила, когда молодые просыпаются, но они только засмеялись: дескать, в двенадцать вечера по нашему времени.

— Что значит «по нашему»?

— Так племянник у меня за границей живет…

— Где? — перебил Виктор.

— Да зачем вам это? — с некоторым раздражением спросила женщина. — Он ни в чем таком не замешан. И вообще, он просил… — Она запнулась и растерянно посмотрела на следователя.

— Так о чем он просил?

— Послушайте, пока вы не объясните мне, в чем дело, я не собираюсь больше отвечать ни на один ваш вопрос.

— Тогда вам придется провести здесь времени больше, чем вы думали… Вы обязаны отвечать на мои вопросы, поясню — почему. Дело в том, что двадцатого числа с вашего домашнего телефона был сделан звонок Валентине Алексеевне Райдма. Знаете вы такую?

— Конечно знаю! — удивилась женщина. — В Нарве не так уж много тех, кто говорит по-эстонски. А Валя — бабушка Томаса Кирса, друга моего племянника, говорит свободно, даже без акцента. Но я не звонила ей… Может, Эдик звонил, чтобы узнать, где друг сейчас. Валя мне как-то говорила, что Томас тоже живет за границей. Но я не знаю, был ли он в эти дни в Эстонии, Эдик ничего мне не говорил об этом. Когда он приехал в гости, я ему сразу все новости выложила.

— Какие новости? Можете припомнить?

— Да про Юльку… Про мальчишек с нашего двора: где они сейчас, чем занимаются…

Виктора совершенно не интересовали ни мальчишки, ни Юлька, но приезд некоего Эдика, друга Томаса Кирса, к тетке дал пищу для размышлений.

— Я правильно вас понял: племянник просил никому не рассказывать о его приезде?

— В общем-то, да-а… — неуверенно протянула Линда Элиссон. — Он не просил, а строго-настрого приказал никому и никогда не говорить о том, что он приехал и где он живет за границей. Он за все то время, что живет в Америке, приехал в Эстонию первый раз. Не предупреждая. Для меня это было как снег на голову. И сразу сказал, что не хочет, чтобы кто-нибудь узнал о том, что он в Нарве.

— Кто именно не должен был узнать о его приезде? У него были основания кого-то или чего-то опасаться?

— Не думаю… — замялась Линда и отвела глаза в сторону. — Мне кажется, что он просто не хотел ни с кем встречаться. Почему, не особо объяснял. — Женщина явно что-то не договаривала. — Попросил как-то так… дайте-ка припомню… в общем, что, мол, есть тут придурки, век бы их не видать, а то начнут расспрашивать, что да как, да навяжутся еще чего доброго в гости… Я поняла, что эти люди, которых он не хотел видеть, могут напроситься к нему в Америку, а вы сами понимаете — ни к чему это Эдику. Если бы они друзьями были, тогда другое дело… А таких — захребетников, которые на халяву хотят за границей пожить, у нас полным-полно. И нечего их приваживать. У них только одно на уме…

— Подождите, Линда, — прервал ее комиссар, — я не совсем вас понимаю. О каких захребетниках вы говорите? Кто это такие?

— Да знаете, — заторопилась женщина, — ко мне как-то, после его отъезда в Америку, заходил один тип, неприятный очень, интересовался: где Эдик, что да как с ним?

Линда замолчала. Виктор мягко спросил:

— Что дальше? Вам угрожали?

— Да нет… — замялась женщина. — Мне кажется, что об этом вообще не стоит говорить, столько времени прошло. И Эдик не велел.

— Что не велел ваш племянник?

И видя, что женщина не может решиться на разговор, спокойно добавил:

— Линда, я думаю, что это в наших общих интересах — помочь вашему племяннику. А что если ему угрожает опасность? Вы же сами понимаете, что «захребетников», как вы изволили выразиться, всегда можно отшить. В конце-концов никто ведь вашего племянника не тянул за язык, так что он мог бы сказать, что живет в Таллине. Или, скажем, не в Эстонии, а в Латвии, в России… Да мало ли где, кому какая разница. Но если ваш Эдик не хотел, а может быть, боялся с кем-то встретиться, то это уже другой вопрос. Значит, у него были основания чего-то или кого-то опасаться. Причем серьезные основания, так?

И видя, что женщина колеблется, спокойно добавил:

— Линда, я ничего не собираюсь записывать. Я просто хочу понять, что происходит, и помочь, если смогу. А вдруг над вашим племянником нависла угроза расправы? Вы поймите, этот разговор между нами…

— Ладно… Расскажу. Года три назад Эдик в последние дни перед отъездом из Эстонии чего-то очень опасался и велел говорить, если кто-то будет интересоваться, куда он уехал, — мол, не знаю, куда, кажется, в Россию. Уехал и не вернулся, пропал. Мама Эдика, моя сестра, умерла на тот момент скоропостижно — инсульт приключился. Она ко мне за несколько дней до своей смерти приезжала и тоже умоляла говорить всем, что Эдик бесследно исчез.

Виктор Белых сидел ошарашенный признанием Линды.

— Подождите, Линда. Ваш племянник действительно пропал на тот момент? Ваша сестра заявляла своего сына в розыск? Или это была… — Виктор пытался подобрать слово, чтобы не испугать Линду, — … ложь во имя спасения жизни вашего племянника?

Линда опять замялась:

— Знаете, это вообще не имеет отношения к делу. Я не хотела бы говорить об этом…

— Ну что вы, Линда, очень даже имеет! Говорите все как есть. Вы же понимаете, что в противном случае я буду вынужден проверить те сведения, которые вы мне сейчас сообщили, официально.

— Ой, не надо, прошу вас! Какая же я дура, проговорилась! С Эдиком все в порядке, но для всех своих знакомых он исчез. Его мама перед смертью намекнула, что Эдварду грозит смертельная опасность. Не потому, что он сделал что-то плохое, а потому что встал какому-то мерзавцу из бандитов поперек дороги. И мерзавец этот может его убить! Она говорила, что к ней уже наведывались домой, пытались узнать, где Эдик, угрожали ей! После их ухода ей «скорую» вызывали. У нее никогда особых проблем со здоровьем не было, а тут… Она умерла на третий день после приезда ко мне. Ее смерть на совести этих бандитов! Эдик ничего не знал о кончине матери, потому и на похороны не приехал. Кто и куда должен был ему сообщить об этом?.. Он только в этот раз узнал, что ее нет на свете, и был очень подавлен. Мы на могилу к ней ездили. Он заплакал: «Это я виноват, мама…»

— Погодите, погодите, Линда! Если я правильно понял вас, Эдварду пришлось срочно уехать из Эстонии. Из-за каких-то там сомнительных друзей, так? А вы знаете этих его друзей?

— Этих, которые ему угрожали? Нет. Но некоторых знаю, не всех, конечно… С мальчишками из нашего двора дружил, но самый лучший и давний его друг — Томас Кирс. Они с ним и в Таллине учились в одной школе, и в Нарве вместе летом отдыхали. Томас к бабушке ездил… к Валентине Райдма.

— Ладно, про бандитов, которые могут убить вашего племянника, поговорим позже. А сейчас расскажите мне, какие отношения были у вашего Эдика и Томаса Кирса? Племянник рассказывал вам что-нибудь о Томасе: где тот, чем занимается?

— Нет, как он мне мог что-то рассказывать, если мы все эти годы не встречались, не созванивались, не переписывались? Я даже не знала, жив ли он. Мне не у кого было спросить, потому что никого из родных, кроме меня, у Эдика не осталось. Я только в этот раз узнала, что он живет в Америке. Он сказал мне это по большому секрету, а я вот… вам разболтала.

— Успокойтесь, я об этом никому не собираюсь говорить.

Женщина помолчала с минуту и снова заговорила:

— Ну, кое-что о Томасе я знаю. Однажды я спросила Эдика, еще до отъезда из Эстонии: почему я Томаса давно не вижу в гостях у нас в Нарве? Он ответил, что другу вроде как пришлось уехать за границу, но куда точно — не помню, кажется, в Америку или в Англию. Эдик еще добавил, что перед отъездом Томаса за границу дал другу денег взаймы, большую сумму.

— Когда уехал ваш племянник в этот раз?

— Вечером двадцатого, в субботу. Он сразу сказал, что не знает, сколько дней пробудет в Нарве. По мне, так пусть бы еще погостил. Он же мне как сын, каждое лето у меня жил. Я его всегда ждала, верила, что он жив. А сейчас неожиданно, без предупреждения прилетел. Заявил, что сюрприз хотел мне сделать… И сразу сказал, что билеты обратно заказаны, а то праздники на носу, самолеты переполнены. Ивику он отправил в Таллин девятнадцатого, сказал: пусть походит по магазинам и переночует в отеле, а двадцатого они вместе улетят в Америку. Он вызвал такси и посадил Ивику в него. Я была в это время дома, ушла на кухню, чтобы не мешать молодым прощаться. А потом, на следующий день, уехал Эдик.

— Вы его провожали?

— Мы попрощались у порога. Эдик сказал, что они сами доберутся.

— Кто «они»?

— Не знаю. Племянник сказал, что до Таллина едет с каким-то однокашником. Я в окно выглянула, увидела какого-то высокого парня в темной куртке рядом с ним, мне показалось, что это был Ингар, но я могла и ошибиться. Зрение уже не очень хорошее…

— На чем они собирались ехать в Таллин? У них были куплены билеты на автобус?

— С билетами ничего не получилось, поэтому он собирался либо такси брать, либо с кем-то насчет машины договариваться.

— И что?

— Такси вызывал…

— С кем из одноклассников Эдвард поддерживал отношения?

— Не знаю. Пока не уехал из Эстонии, часто встречался с Ингаром Ковалевым. Они учились вместе в одном классе в гимназии. Мне этот Ингар не нравился, угрюмый какой-то, неразговорчивый, взгляд исподлобья. Заезжал вместе с Эдиком многда ко мне, когда Эдик уже в Таллине жил.

— Что еще про этого одноклассника вы можете сказать?

— Ничего. Совершенно ничего. Как Эдик уехал, я Ингара ни разу не видела. А, да… Эдик как-то говорил, что Ингар после гимназии сразу уехал за границу, а потом, через пару лет, вернулся. Больше ничего не знаю.

Странно, подумал Белых после встречи с Линдой Эллисон, ведь Аллан говорил, что Томас Кирс уехал в Таллин на автомобиле дяди. И если они встретились с Эдвардом Метсом, то наверняка отправились бы в Таллин на машине, которую дал Кирсу его дядя. Что-то здесь не так. Хотя… Ведь можно добраться на такси до нужного адреса в Нарве, а там пересесть в другую машину.

Проверка таксофирм подтвердила эту догадку: один из водителей вспомнил не только, как выглядели молодые люди, которых он забрал от подъезда дома Линды Элиссон, но и куда он их подвез — к новому торговому центру.

В том, что вместо домашнего адреса Валентины Райдма таксист назвал торговый центр, не было ничего удивительного. Прежде всего потому, что центр находился неподалеку от дома бабушки убитого. Вероятно, встреча была назначена там. А может быть, они решили зайти в магазин, а потом пешком добраться до дома Валентины Райдма или до места встречи с Томасом Кирсом. Надо проверить список улетевших: есть ли среди них племянник Линды Элиссон и девушка по имени Ивика, фамилию которой Линда не знала.

Белых не видел Аллана почти сутки. Тот занимался сбором сведений о нарвском периоде жизни Томаса Кирса, пытаясь отыскать какую-нибудь ниточку, связывающую этот период с убийством. Однако информация, полученная от тетки Эдварда Метса, требовала срочной проверки. Чтобы не терять время на письменные запросы-ответы с администрацией аэропорта, Белых отправил в Таллин Аллана Риста. Уже вечером этого же дня Аллан доложил:

— Вик Саныч, среди пассажиров, отправившихся на следующий день рейсом на Калифорнию, нет Эдварда Метса и Ингара Ковалева, зато есть Эдвард Вебер, Ингар Берк и Ивика Легрелл. Места Ивики и Эдварда были рядом. Других Ивик, Эдвардов или Ингаров в списке пассажиров не было.

 

Глава 5

Белых, задержавшийся в Нарве по другим уголовным делам, срочно связался сначала с Валентиной Райдма и спросил, как звали самого близкого друга ее сына. Женщина была удивлена: «Эдик. Эдвард Метс. А что случилось?» Белых ответил, что полиция обязана проверить всех друзей погибшего, и сразу после этого набрал номер телефона Линды Эллисон, попросив ее о срочной встрече. Через пятнадцать минут он уже был у нее дома.

— Линда, скажите, как звать вашего племянника? Его нет среди пассажиров, улетевших двадцатого декабря в Калифорнию.

— Так он живет в Калифорнии? А я и не знала. Он сказал, что в Америке, и все. Я и спросить-то забыла, в каком городе.

— Это не город¸ это штат в Америке. Ответьте мне, пожалуйста, как имя вашего племянника?

— Эдвард Ме… — начала женщина и тут же испуганно замолчала. — Ой, извините меня. Я забыла вам сказать, что у него сейчас другое имя — Эдвард Вебер. Незадолго до отъезда из Эстонии, когда была еще жива его мать, Эдик попросил меня найти документы бабушки, моей матери, — Лизхен Вебер. Она немка. Вот он и поменял свою фамилию на «Вебер».

Ну вот и сложилась мозаика, подумал про себя комиссар. Теперь ясно, кто такой Эдвард Вебер… Вероятно, Ингар тоже превратился из Ковалева в Берка не случайно.

Выйдя на улицу, Белых сразу позвонил по мобильному Аллану Ристу:

— Все отлично! У меня тоже кое-что интересное. Тетка нашего героя, отбывшего в Калифорнию, не знает адрес племянника в Америке, зато дала номер телефона его пассии — Ивики, так что, думаю, придется тебе, возможно, обследовать калифорнийские пляжи. Это дешевле, чем вызывать обоих — Вебера и девицу — в Эстонию. Думаю, что и Ингар обитает где-то поблизости от этой парочки. Впрочем, посмотрим; может быть, поездка и не понадобится. Я попробую прошерстить все, что набралось по убийству, и продумать вопросы к этим путешественникам. Чувствую я, что они, по большому счету, имеют причастность к убийству, причем самую непосредственную. Насчет девицы не уверен, она вполне могла не знать о предстоящем убийстве, возможно поэтому ее за день до преступления и отправили в Таллин.

Белых сидел над материалами дела, собранными по убийству Томаса Кирса, и размышлял, пытаясь собрать воедино разрозненные кусочки информации. Получается, что расправа над Кирсом была продумана до мелочей. Слишком много фактов свидетельствовало в пользу версии умышленного убийства — ни тебе орудия убийства, ни других каких-нибудь явных следов, указывающих направление поиска преступника. Словом, ничего, кроме того, что Эдвард Вебер и Ингар Берк, предположительно, выехали из Нарвы вместе с Томасом Кирсом. Значит, надо найти машину, в которой должны остаться их отпечатки пальцев.

Комиссар ЦеКриПо задумался. По собранным сведениям вырисовывалась следующая картина: Кирс, уже длительное время живущий за границей, кому-то очень сильно мешал. Чем и кому он мог так насолить? И где — в Эстонии или в Америке? Лучшему другу? Пока эта версия не слишком основательна, но скидывать ее со счетов не стоит. Версия ничем не подтверждена, потому что следствию ровным счетом ничего не известно о жизни Кирса в Америке, о его отношениях с женой. Об Эдварде Вебере и Ингаре Берке у следствия тоже нет почти никаких сведений. Есть только информация, что Эдвард дружил с Томасом, а потом их пути на какое-то время разошлись. Кирс уехал в Ирландию, оттуда в Англию и затем — в Америку, в Чикаго, а потом оказался в Калифорнии. А через некоторое время в том же штате оказался и его близкий друг Эдвард Метс-Вебер. Не исключено, что их пути там пересеклись и они поддерживали отношения.

На эту мысль наталкивал тот факт, что в день отъезда Томаса Кирса из Нарвы Эдвард позвонил ему. Значит, он почти наверняка знал, что тот у бабушки. Но откуда знал? По распечатке видно, что Томас сам не звонил на номер телефона Линды Элиссон, тетки Эдварда. Значит, надо проверить еще раз все без исключения входящие и исходящие звонки с ее телефона за то время, в течение которого племянник жил у Линды. Это — единственный способ выяснить, кто сообщил Эдварду об отъезде друга.

А то, что кто-то сообщил, можно не сомневаться, потому что бабушка погибшего сказала, что сам он никому не звонил, ни с кем не встречался. В то же время известно, что ему звонили какие-то «друзья», собиравшиеся ехать в Таллин вместе с ее внуком. Если Томас действительно ни с кем из приятелей в Нарве не виделся, то можно предположить, что единственным, кто набивался ему в попутчики, был Эдвард Вебер. Но почему он не объявился раньше? Здесь два варианта: либо он случайно — но в случайности Белых не очень-то верил — узнал о том, что его друг тоже в Нарве, либо звонок — часть какого-то плана. Но какого? Неужели лучший друг замешан в убийстве Томаса Кирса? Каков же мотив? И еще надо было бы основательно проверить машину его таллинского дяди.

Дядю Томаса Кирса нашли быстро, и он подтвердил, что машину вернули. Автомобиль, как и просил дядя, был возвращен в целости и сохранности, что, в принципе, неудивительно. Эдвард Вебер, будучи другом Томаса со школьной скамьи, вполне мог знать, где живет дядя Кирса.

Двадцать первого утром дядя выглянул из окна своей квартиры на улице Паэ и увидел «форд» на стоянке перед домом. Правда, не там, где он его обычно парковал. Дядя решил, что племянник приехал очень поздно ночью, оставил автомобиль на свободном месте и не стал звонить, чтобы не будить родственника.

Как-то все странно, подумал комиссар: Томас Кирс и Эдвард Вебер — друзья с детства, вместе живут в Калифорнии, возможно даже, что недалеко друг от друга, почти в одно и то же время приезжают в этот раз в Эстонию, но почему-то не встречаются в Нарве друг с другом… При этом Эдвард Вебер намеренно скрывается от всех, включая друга, и только перед самым отъездом неожиданно звонит Кирсу. Томас, по словам бабушки убитого, рад звонку… Но если он рад, то логично было бы предположить, что между друзьями все в порядке. А может, наоборот, не в порядке… Может, между ними когда-то пробежала черная кошка и теперь один из них, случайно узнав о том, что другой тоже находится в Эстонии, решил наладить отношения и потому позвонил? Родным и близким ничего о нынешних отношениях Кирса и Вебера — если эти отношения, конечно, имели продолжение в Америке — не известно, все возможные каналы по поводу жизни Томаса Кирса в Эстонии Аллан уже прокачал. Остается покопаться в прошлом Эдварда Вебера и запросить распечатку звонков на номер телефона Линды Элиссон. С последним проблем не возникнет, а вот сбор информации на Вебера займет достаточно времени. Кажется, Аллан заикнулся о том, что один из школьных друзей Томаса Кирса сказал, якобы Вебер, в прошлом — Метс, одно время работал в Нарве. Когда, интересно? Придется еще раз встретиться с его теткой.

С одной стороны, полученная телефонная распечатка разговоров из квартиры Линды Элиссон кое-что прояснила, с другой — еще более запутала и без того нелегкое дело. Девятнадцатого декабря утром на ее номер поступил звонок из Калифорнии. Сравнив распечатки разговоров, Виктор Белых с удивлением и одновременно с удовлетворением отметил, что оба звонка из Калифорнии сделаны с одного телефона. Томасу Кирсу звонила жена. Значит, можно предполагать, что она говорила с мужем из дома. Разница во времени между разговором с Томасом и с его другом Эдвардом Вебером — менее десяти минут. Значит, Джейн Кирс и Эдвард знакомы и, надо полагать, ее муж все-таки поддерживал отношения со своим другом. Вопрос в другом: зачем она звонила Веберу, что она ему сообщила или что у него спросила?

Еще один звонок на телефон Линды, тоже девятнадцатого декабря, был сделан из Раквере, как удалось быстро выяснить — из квартиры Рейна Ковалева, родственника Ингара Ковалева-Берка. Раквереские полицейские оперативно установили, что к Рейну приезжал в гости двоюродный брат из Америки — Ингар. О чем и с кем брат говорил, Рейн не знал, он был в это время на работе.

Белых быстро отыскал в материалах уголовного дела телефон Линды Элиссон:

— Добрый день! Виктор Белых говорит… Скажите, не могли бы мы с вами встретиться еще раз? — Получив утвердительный ответ, следователь добавил: — Если возможно, то прямо сейчас, я еще нахожусь в Нарве. Могу прислать за вами машину.

Он проклинал себя на чем свет стоит: наверняка тетка Эдварда Вебера уже слышала об убийстве его друга, и вполне могла позвонить в Америку его девушке, чтобы через нее сообщить племяннику эту новость. Надо было при первой же встрече попросить ее не делать этого. Вот ведь незадача!

В подтверждение его мыслей женщина, едва переступив порог, спросила:

— Скажите, это правда, что убийца Томаса Кирса арестован? Соседка сказала, что это кто-то из наших, из нарвских бандитов?

— Нет, пока никто не арестован, — лаконично ответил следователь и, чтобы прекратить дальнейшие расспросы, перешел к делу. — Вы звонили в Америку, чтобы сообщить Эдварду об убийстве друга?

— Звонила, — кивнула Линда Элиссон. У Виктора испортилось настроение, но в следующее мгновение он успокоился: женщина пояснила, что сделала несколько попыток поговорить с племянником, но так и не дозвонилась. — Как только вернусь из полиции, обязательно еще раз попробую…

— Я вас очень прошу, — Виктор вложил в интонацию все убеждение, на какое был способен, — не говорите пока племяннику о трагедии. Это в интересах следствия. Любая утечка информации может оказаться роковой, а в наших с вами интересах как можно быстрее найти преступника. — Он сделал выразительную паузу и посмотрел на сидящую напротив женщину. — Думаю, что вы со мной согласны.

— Нет! — резко ответила Линда Элиссон. — Насколько я понимаю, вы подозреваете моего племянника в убийстве Томаса? Иначе вы не просили бы не звонить ему, это так?

— Не совсем так, но кое в чем вы правы… — Белых выдержал пристальный взгляд женщины и сделал многозначительную паузу. — Я не хочу от вас скрывать, что некоторые факты косвенно свидетельствуют в пользу данной версии, однако у нас есть и другие версии, в том числе, что и с вашим племянником могут расправиться. Я не могу озвучить вам все версии, мы обязаны сначала проверить их…

Линда Элиссон помолчала. Видно было, что она переваривает услышанное. Наконец, женщина твердым голосом произнесла:

— Не верю! Как хотите, но я не верю вашим словам! Одна из версий… Бред какой-то! Вы же знаете, что мой племянник и внук Валентины Райдма — лучшие друзья? — И тут же поправилась: — Были… Не-ет! Чтобы мой племянник пошел на убийство — это уже слишком! Вы отдаете отчет своим словам?!

— И все-таки… Не знаю, как вам объяснить… Но когда происходит убийство, первыми под подозрение попадают близкие и родные погибшего — супруги, дети, затем лучшие друзья. В жизни всякое бывает. — Виктор напомнил Линде Элиссон нашумевшее убийство в Нарве, когда женщина-врач, прожившая с супругом много лет и очень ревновавшая его, убила мужа, расчленила труп и, упаковав в мешок, сбросила останки в развалины древней башни. А потом подала в розыск, обливаясь слезами и убиваясь об исчезновении любимого. И только когда мальчишки случайно обнаружили страшное содержимое мешка, женщина, зная о неизбежной расплате, покончила счеты с жизнью. — Следствие обязано проверить все версии. Я же не сказал вам, что у нас есть веские основания для подозрения вашего Эдика в совершении преступления. Мы и жену убитого обязаны проверить.

— О, господи… — простонала Линда Элиссон. — Она, что, тоже была в Нарве?

— Нет.

— Тогда чем же вы собираетесь заниматься? — немного успокоилась женщина. — Проверкой… — она судорожно подбирала нужное слово, — …алиби человека, который находился в момент совершения преступления черт знает где? Ерунда какая-то… Да и Эдик — я точно знаю — не мог этого сделать, потому что… никуда не выходил из квартиры, пока был в Нарве. Я знаю, что Ивика ходила в супермаркет, а он — нет. Что ж это получается? Сидел дома, потом поехал в Таллин и вдруг… стал убийцей?! То, что он позвонил другу, ровным счетом ничего не доказывает…

— Полностью согласен с вами, — вновь попытался успокоить ее Виктор, — и все же моя просьба остается в силе: не звоните Эдику. — Виктор намеренно называл ее племянника так, как его называла сама Линда, и заметил, как она судорожно вздохнула и быстро моргнула, сдерживая слезы. — И не говорите ему пока ничего. Думаю, в ближайшие пару дней многое выяснится, и я обязательно дам вам знать, когда можно будет с ним поговорить о случившемся. Вы, конечно, вправе игнорировать мою просьбу — мы не можем заставить вас молчать, но я убежден, что вы все правильно поняли и не навредите своими действиями следствию и своему племяннику. Со своей стороны обещаю, что сразу поставлю вас в известность по поводу результатов отработки версии, связанной с вашим племянником.

Линда Элиссон кивнула, а затем, справившись со своими эмоциями, сухо спросила:

— Хорошо. От меня еще что-нибудь надо?

— Да. Мы хотели бы как можно подробнее знать о жизни вашего племянника в Нарве после окончания гимназии. Попытайтесь вспомнить круг его друзей и знакомых, место работы и прочее…

 

Глава 6

Линда Элиссон скупо рассказала, что Эдик приехал в Нарву, потому что провалил экзамены в мореходное училище. Он хотел устроиться работать на погранпункт или в таможню, но на тот момент вакансий не было:

— Ему пообещали, что как только будет возможность, его возьмут. Он устроился автомехаником. Потом армия, а после службы он вернулся в Таллин. Вот, собственно, и все… Как видите, ничего интересного для следствия.

— Сколько времени он жил в Нарве?

— Меньше года. Сейчас точнее скажу… Приехал он, по-моему, в июле, а весной следующего года призвали в армию… Получается — несколько месяцев.

— На какие средства он жил, вы его кормили?

— Нет, Эдик не такой. Сразу, как только приехал, стал искать работу. Рассчитывать на что-то хорошее он, конечно, не мог, потому что только окончил гимназию и, сами понимаете, профессии никакой не было… Но он хорошо разбирался в машинах и, не в пример некоторым нашим нарвским эстонцам, считающим, что они заслуживают высокооплачиваемой должности за принадлежность к титульной нации, не белоручка — не искал теплое местечко, не кричал, что его обязаны обеспечить куском хлеба потому, что он владеет эстонским языком. Эдик вообще не кичливый парень, он добрый и безотказный. Если что надо, обязательно сделает. Будущая жена будет им довольна…

— И как быстро он нашел работу?

— Быстро… Примерно через неделю или полторы. Устроился в мастерскую, где машины чинят. Руки у Эдика были золотые, и характер покладистый. Сами же знаете, как избалованы эти автослесари: каждому водителю хочется, чтобы его автомобиль был отремонтирован вне очереди, вот и предлагают ребятам и деньги, и выпивку. Но Эдик не пил. Хозяин мастерской ценил его. Не помню уж точно, но довольно скоро Эдик стал зарабатывать хорошо. По ресторанам не шастал. Матери деньгами помогал, и мне. Оделся, обулся. Машину купил, старенькую, но все равно… А уж продукты! И фрукты, и шоколад, и мясо в доме благодаря ему не переводились. Не жадный он…

— А кто хозяином-то мастерской был?

— Ой, не припомню имя, но место знаю. — Линда Элиссон не смогла назвать улицу, где располагалась автослесарка, но довольно точно описала место ее расположения.

— Вы никогда не интересовались размером заработка племянника?

— В этом не было никакого секрета. Эдик сам как-то сказал, что взяли его на сдельщину. Сказали, что надо проявить себя, тогда и заработки будут приличные.

— Приличные — это как?

— Обещали три — четыре тысячи крон…

— Ну, на эти деньги далеко не уедешь. А вы сказали, что он жил, не отказывая себе ни в чем?

— Так я вам и говорю, что хозяин ценил его, часто в Россию посылал, за запчастями. Бывало, на двое суток приходилось уезжать. Вот заработки и выросли.

— Как часто в Россию-то?

— Да поди каждую неделю…

«Вот это новость! — удивился Белых. — В Россию за запчастями? Что-то новенькое. Да еще каждую неделю. В России дешевле только запчасти для „жигулей“, а в Нарве этих машин осталось не так уж и много. В последние годы отдают предпочтение западноевропейским маркам, пусть даже и старым…»

Надо бы, подумал комиссар, отправить Аллана разыскать хозяина мастерской…

Мастерская находилась в районе частных домов, заселенном разномастной публикой. Двор был захламлен до безобразия — карданные валы, бамперы, крылья, колеса и прочее добро валялось кучей, свидетельствуя о неряшливости владельца автослесарки и о безразличии к этому бардаку наемных работников. У открытой двери бокса возились двое мужчин.

Аллан подошел к ним.

— Здорово, мужики. Работы много?

Те, не отвлекаясь от дела, мельком взглянули на посетителя, кивнули.

— Хозяин кто? — спросил Аллан.

— Колян, — ответил один из них и тут же поправился: — Николай Петрович. В отъезде он. К вечеру вернется…

— Далеко отбыл?

— Хрен его знает, он нам не докладывает. У тебя что, с машиной вопрос или к нему лично по какой надобности?

— К нему… У него телефон-то есть, чтобы напрасно не ехать снова?

Один из мужчин кивнул на дверь:

— Вон, на бумажке написан…

— У меня тут еще вопрос: у моего родственника проблемы с «жигуленком» восьмой модели, так он просил узнать, как запчасти новые можно достать? Говорят, у вас бывают…

— Не-а… В Таллин пусть едет, — флегматично отозвался тот, что помоложе.

— А может в Ивангороде есть?

— Нет, в Кингисеппе еще можно что-то достать, а в Ивангороде — нет…

— А сами вы часто туда ездите, в Кингисепп?

Мужчины бросили на Аллана такой взгляд, словно перед ними стоял душевнобольной, сморозивший несусветную глупость:

— Зачем? За запчастями?! Ну ты даешь, парень! Прикинь, во что они тебе выльются… Дешевле в Таллин смотаться.

— Н-да?… А я слышал, что ваш хозяин посылает вас в Россию?

Мужики переглянудись и захохотали:

— Да ты охренел! Анекдот, да и только. Наш Колян удавится от жадности! Он и в Таллин-то ездит раз в месяц, да и то, если клиент богатый, оплатит поездку и срочность работ, а так — все по каталогам. Но чтобы в Россию! Сам прикинь, на кой ему? Если кому надо, пусть сам везет себе новье… Невыгодно из России возить жигулевские запчасти про запас, а под заказ — дорого. «Жигули»-то нынче только у бедной публики, а кто побогаче, те давно пересели на машины покруче. Так что, парень, передай своему родственнику: пущай поищет другую фирму.

Записав номер мобильника Коляна, Аллан отправился в отделение полиции, чтобы навести справки о владельце мастерской. Им оказался Николай Чекан, мелкий предприниматель. Информация из налоговой службы подтвердила впечатление Аллана о том, что дела у Чекана шли ни шатко ни валко: на хлеб с маслом хватало, но о миллионах не могло быть и речи.

При личной встрече это впечатление еще более усилилось. Чекан оказался невысоким худосочным мужичонкой, одетым неопрятно, но с претензией на моду. На коротком безымянном пальце левой руки красовалась крупная печатка с какой-то монограммой и большим прозрачным камнем под бриллиант. Сальные редкие темные волосенки, прилипшие к слегка приплюснутому сверху черепу, и грязная обувь еще более подчеркивали неряшливость Коляна.

— Какая проблема? — чуть высокомерно, намеренно растягивая слова, спросил Чекун, явно пытаясь представить себя перед незнакомцем влиятельным человеком.

— Да есть один вопросик, — улыбаясь, ответил Аллан и вынул из кармана служебное удостоверение ЦеКриПо.

Маленькие глазки Коляна при виде удостоверения забегали:

— Чо? Этот мудак нажаловался? Говорил же я ему, что у меня тут охраны нет, так нет же, оставил в багажнике…

— Меня не интересует, кто и что оставил в багажнике, — перебил его Аллан. — У меня другой вопрос: у вас работал Эдвард Метс. Надеюсь, помните такого? Ну так вот: меня интересует все, что вы можете рассказать об этом человеке.

Колян немного успокоился, попытался напустить на себя важный вид и, пожав плечами, ответил:

— Исполнительный был… — Старательно наморщив лоб, он сделал вид, что пытается припомнить подробности. — Не выпендривался. Работал недолго, вот и все…

— Как часто вы посылали его по делам в Россию и куда, если не секрет?

Аллан уловил, что вопрос привел владельца авторемонтной мастерской в замешательство, которое тот попытался скрыть, сделав озабоченное лицо и заморгав бегающими по сторонам глазенками, словно пытаясь вспомнить что-то. Потом Чекан многозначительно выпятил вперед слюнявую нижнюю губу и небрежно бросил:

— Да может, раз или два посылал, не помню точно… — и слишком быстро затараторил: — Наше дело такое: клиент требует — вынь да положь, и его не интересует — откуда. Вот и приходилось иногда…

— Не надо! — резко оборвал его оперативник. — Мне доподлинно известно, что Эдвард Метс бывал в России почти каждую неделю на протяжении нескольких месяцев, и что вы к его поездкам никакого отношения не имели. — Аллан блефовал, используя растерянность владельца мастерской и рассчитывая на то, что тот второпях ляпнет что-нибудь лишнее. Но не тут-то было. Чекан одарил Аллана взглядом, в котором сквозил страх, смешанный с плохо скрытой ненавистью, но распространяться по поводу поездок своего бывшего автомеханика в Россию явно не собирался:

— Вот и спросите у того, кто вам об этом говорил…

— Я у тебя спрашиваю, а твое дело отвечать, — в голосе Риста зазвучал металл, — а если не хочешь отвечать по-доброму, то придется побеседовать в другом месте!

— Да я не при делах, — загундосил мужичонка, явно испуганный перспективой оказаться в «другом месте». — Он ездил от братанов Родиона. А зачем, клянусь, — не знаю. Я в чужие дела нос не сую.

— А почему числился у тебя?

— Кто числился? — встрепенулся Колян.

— Кто-кто… Конь в пальто! Метс, разумеется. Работал на Родиона, а числился в твоей шарашке. Почему?

— Велели так. Сказали, чтобы не выгонял и не дергался… ну это… чтоб не возмущался…

— Стоп! А деньги ты Метсу платил?

— Конечно!

— Что-то ты крутишь, Колян! Хочешь сказать, что был добрым и щедрым, альтруизмом страдал?

— Чем-чем страдал? — не понял Чекан. — Да точно говорю! Минималку платил, остальное, что давали ему братаны, меня не касалось! — в сердцах воскликнул Колян и, опустив глаза, добавил: — Попробуй рыпнуться у Родиона, в порошок сотрет!

Аллан понял, что Колян говорит ему правду. Конечно, не всю, но что касается того, что Метс продолжал числиться в авторемонтной мастерской, несомненно заслуга всесильного Родиона Александровича Шелковникова, имя которого было широко известно в криминальной среде, в том числе и за пределами Нарвы. Вероятнее всего, Чекан не просто боялся перечить Родиону, но и в чем-то зависел от него. Возможно, ему подгоняли клиентов и периодически подбрасывали темную работенку, например, давали задание перебить номера на двигателе угнанной машины и отстегивали какой-то процент после продажи такого автомобиля. В общем, способов расплатиться за сговорчивость и привязать к себе такого скользкого типа, как Николай Чекан, было множество, но все это мало интересовало Аллана.

Ему нужно было узнать, как долго работал Метс в автомастерской и что Чекану известно о его поездках в Россию. Если на первый вопрос Аллан получил исчерпывающий ответ, то на второй — ровным счетом никакого. Видно было, что, во-первых, Колян действительно был не в курсе цели поездок, а во-вторых, панически боялся проронить о Родионе и его делах лишнее слово. Под самый конец разговора он откровенно заканючил:

— Что вы ко мне привязались. Не знаю я ничего… Вы у пацанов Родиона поспрошайте, они в теме…

Всю остальную информацию относительно поездок Эдварда в Питер Аллан получил из своих нарвских, проверенных источников информации, которые он берег как зеницу ока. Таким образом ему стало известно — не в деталях, а в общем, — как Метса приобщили к наркобизнесу после армии, о его роли в группировке, об отношении к нему босса и о странной, загадочной смерти Эдварда Метса. Этот факт больше всего поразил оперативника: парень якобы погиб после исчезновения крупной суммы денег, которую Метс должен был передать Родиону. В криминальном мире поговаривали, что якобы смерть Эдварда на совести Родиона, что Шелковников рассчитался с ним за пропажу денег. Но преступный мир выдает ровно столько информации, сколько ему надо. Если требуется в назидание другим показательно казнить члена группировки, его подвергают жестокой смерти. Для родных и близких этот человек становится без вести пропавшим, и сколько бы они не его ни искали, это бесполезно. Криминальный мир умеет хранить свои тайны. Было время, когда члены различных преступных группировок пропадали десятками — кого-то устранили свои же, кого-то убили в ходе раздела сфер влияния за «жирный кусок». И лишь спустя годы случайно находились захоронения: то из песчаного карьера при отгрузке песка покажется чья-то нога в полусгнившем ботинке, то в заброшенном глубоком колодце найдут человеческие останки.

 

Глава 7

…Маленькая Женя Антонова с любопытством рассматривала свое ярко-красное атласное платье, приобретенное мамой, Тамарой Сергеевной, на выпускной вечер в детском садике. Мама сказала, что Женечка должна быть самой красивой, принцессой. Девочка знала, что платье привезли папе из Берлина. Таких роскошных нарядов в магазинах Вильнюса никогда не было. Папа — Роман Викентьевич, кадровый офицер в чине подполковника, — много рассказывал ей о Германии, где он служил три года. Он говорил больше о друзьях, спрашивая дочь: «А дядю Сашу ты помнишь? Он тебе игрушку твою любимую подарил — беленького котенка, которого ты всегда с собой спать берешь. А дядю Виталия, который плавать тебя учил?» Папа увлекательно вспоминал про немецких ребятишек, с кем знакомились советские дети постарше, удиравшие за пределы военного городка. Говорил про обычаи немцев, про Рождество, которое справляли в Германии.

Мама Жени, женщина эффектная и экзальтированная, не перегруженная интеллектом, рано вышедшая замуж за военного на десять лет старше себя, напротив, совершенно ничего не говорила ни о друзьях, словно их и не было у нее, ни о повседневной жизни офицерских жен. Все ее воспоминания сводились к тому, какие в Германии замечательные магазины, в которых можно купить все, что душа пожелает. И поэтому, каждый раз со вздохом подчеркивала мама, жить там было так хорошо…

Женечка не помнит, как им было хорошо «там», потому что в то время, когда ее папа служил в Германии, она была совсем крошечная. Но зато она знает, что сейчас в их доме есть то, чего нет у подружек из детского сада. У Женечки есть замечательные мягкие куклы и красивая одежда, а полы новой трехкомнатной квартиры устланы коврами. Ковры везде: даже в прихожей лежит маленький красивый коврик с бело-синим рисунком. «Вот варварство, — сказала как-то няня, сидевшая с Женечкой почти до пяти лет, пока та сама не попросилась в детсад, — такую красоту на пол швырять, грязную обувь вытирать».

Женечка передала нянины слова маме, и Тамара Сергеевна подарила женщине этот маленький бело-синий коврик. А через некоторое время в прихожей появился другой, не менее красивый, который привезли по папиной просьбе его друзья из Германии.

С малых лет, насколько Женя себя помнит, она знала, что хрусталь, стоящий в серванте, — это все ей, Женечке. Таких бокалов и рюмочек здесь не достать, объясняла ей мама, поэтому к хрусталю надо относиться осторожно, чтобы он достался любимой дочери, когда та вырастет. И вообще, все, что есть у родителей, принадлежит Женечке, потому что она у них единственная и неповторимая: самая умная, самая красивая, самая любимая, самая талантливая. Она — совершенство, перед которым все остальные дети просто меркнут. И чтобы сделать девочку еще прелестнее и неповторимее, мама уже в три года подарила Женечке золотые серьги с небольшими, похожими на светящиеся капельки крови, которые вытекали из глаз злой царевны из какой-то сказки, камешками. В пять лет Женечка получила в подарок золотую цепочку, которую родители разрешали ей носить дома или по большим праздникам в детском саду под присмотром воспитателей — чтобы дети ненароком не порвали.

Женечка рано поняла свою исключительность, считая, что не только родители и воспитатели, вовсю хвалившие девочку, — так как за похвалы и выпячивание дочери из массы остальных детей периодически получали от Жениной мамы маленькие презенты: то коробку конфет, то вязаные перчатки «прямо из-за границы», — должны восхищаться ею, но и все вокруг обязаны петь дифирамбы красоте и таланту маленькой девочки. Что такое талант, Женечка не совсем понимала, да и не стремилась понять, зная, что это — что-то очень хорошее. Иначе зачем бы маме, наблюдавшей, как дочь ест, укладывает кукол спать или рисует, неизменно восклицать с восторгом: «Талант! Рома, слышишь? Какой талант у нас растет!»

А уж когда девочке наняли учительницу музыки и отвели в балетную студию, то мама, приводя ее с занятий, взахлеб рассказывала папе о Женечкиных успехах, не уставая поворять: «Нет, ты только подумай, какой гениальный у нас ребенок!»

Женечка действительно росла прелестной и сообразительной девочкой. Природа щедро одарила ее внешностью: крупные глаза, цвет которых менялся в зависимости от настроения ребенка и времени суток от темно-зеленого до золотистого с зелеными крапинками, тонкие изогнутые брови, своенравный пухлый ротик и белые кудряшки, обрамляющие нежное, по-детски наивное личико.

Однако стоило маме или няне поступить вопреки желанию девочки, как наивное выражение мгновенно менялось на капризное или гневное. В Женечке просыпалась маленькая фурия, требующая полного себе подчинения. С большим трудом удавалось няне успокоить ребенка и уговорить быть послушной девочкой. Тамара Сергеевна, в отличие от няни, никогда даже не пыталась противиться капризам и требованиям дочери, выполняя практически любое ее желание. Если оно оказывалось в силу каких-то причин невыполнимым, то мама клятвенно обещала попросить папу помочь ей сделать то, о чем просила дочь. Роман Викентьевич в таких случаях был единственным спасением для жены, потому что Женечка немного побаивалась этого сурового крупного мужчину, не разделявшего дикий восторг жены в отношении дочери. Как-то вечером, когда родители думали, что Женечка спит, девочка подслушала их разговор:

— Ты бы, Тамара, поменьше сюсюкала с ребенком. Не нравится мне, как ты ее вопитываешь. Выпороть бы Женьку хоть разок хорошенько, от истерик сразу излечится, поверь мне. Ты пойми, дорогая, она тебе скоро на шею сядет и ножки свесит, если ты так будешь продолжать. Что значит «гениальная»? Обыкновенная она… — И, прерывая возражения жены, раздраженно добавил: — Нет, не слепой я! Конечно, для нас она самая умная и красивая, но нельзя же, в конце концов, изо дня в день внушать ребенку, что она — исключительная. Ты не хлюпай носом, нечего передо мной слезы лить, я не собирался тебя обижать… Ну вот… Началось…

— Черствый ты, Рома, сухарь. Солдафон…

— Заладила… Ну, знаешь ли, — воскликнул в сердцах Женин папа, видя, что жену не успокоить, — возьмусь я за вас обеих! Вожжами отхожу!

До вожжей, конечно, дело не дошло, но при папе Женечка была тише воды, ниже травы. Она инстинктивно чувствовала, что с ним не пройдет ни один номер из тех, что проходят с мамой. Один раз девочка пыталась прибегнуть к папиным авторитету и защите. Это случилось после драки с соседской девчонкой, оттаскавшей Женю за волосы. В тот раз она, захлебываясь злыми слезами, прибежала к отцу и, рыдая, заявила:

— Накажи, накажи ее… Дай ей как следует! Вожжами…

— Кого и за что я должен наказать?

— Эту дуру… Гальку… тетьки-Машкину… Отлупи ее!

Но папа не ринулся наказывать соседскую девчонку. Он посадил Женечку на колени, вытер сопли и слезы, успокоил и только после этого приступил к обстоятельному разговору. Когда выяснилось, что дочь сама оказалась зачинщицей ссоры, отец строго заявил:

— Ага… Все понятно… Больно, говоришь? Обидно? Ну так знай — поделом тебе досталось. Не задирай никого, если не можешь дать сдачи. — И после короткой, но весьма доходчивой нотации папа поставил Женю на пол и довольно чувствительно пару раз хлопнул ее по попе. — А это тебе, дорогая, от меня! Чтоб не жаловалась по пустякам.

Женечка хотела было зареветь, но быстро сообразила, что не стоит этого делать. Папа — не мама, с ним лучше не фокусничать. Маме она так и не рассказала об инциденте с соседской Галькой и о разговоре с папой.

Когда Женя окончила седьмой класс, Романа Викентьевича перевели служить в Ленинград. Поселились они на Васильевском острове, на Малом проспекте. В девятом классе Женя перешла в другую, престижную школу с английским уклоном. Отношения с одноклассниками после одного случая в самом начале учебного года как-то сразу не заладились. Ее не то чтобы полностью отвергли, просто игнорировали, словно Женя была пустым местом.

А случилось вот что. В конце сентября по инициативе ребят должно было состояться классное собрание. Одноклассники, видя, что Женя собирается уходить, попросили ее задержаться минут на десять. Одна из девочек подошла к ней вплотную и громко шепнула:

— У нас всего один вопрос… Это быстро…

— Что за вопрос?

— У Сашки Грибанова отец летом умер и мать больна. У них очень тяжелое положение в семье… Ну, мы и решили помочь немного. Надо обговорить, по сколько собирать будем, а может, еще что придумаем. Только тихо… Сашка здесь еще…сейчас Толик его уведет…

Женю захлестнула горячая волна злости. Вот, оказывается, что! Помочь они решили! А когда она второго сентября потеряла во время перемены золотую сережку и плакала, расстроенная, почти весь следующий урок, никто из одноклассников не подошел к ней успокоить, не говоря уж о том, чтобы спросить, как ей можно помочь, хотя знали, что случилось, а тут, пожалуйста, — и сочувствие, и денежки. Не на такую напали! Женя холодно посмотрела на стоящую напротив нее невзрачную худенькую девчушку и произнесла громко и внятно:

— У меня нет лишних денег. И вообще, я не понимаю, зачем вы их собираете? Может, будете теперь каждую неделю заниматься… — она запнулась, пытаясь подобрать подходящее слово, — вымогательством?!

В классе воцарилась гробовая тишина. До Жени дошло, что она перешагнула границу дозволенного. Чтобы хоть как-то спасти положение, она бросила с иронией:

— Ладно, принесу сколько надо… А сейчас мне некогда, в балетную студию спешу. И нечего так смотреть на меня!

Мама, заметив в тот день раздражительность дочери, поинтересовалась: что случилось? Женя, умолчав об инциденте с одноклассниками, заявила, что никто с ней не хочет общаться:

— Они объявили мне бойкот. Я, видите ли, чужая. Думают, наверное, что я к ним на коленях приползу и буду умолять: «Ах, дорогие мои, поговорите со мной!» Как бы не так! Да пошли они все… Переживу!

Расстроенная Тамара Сергеевна, не говоря дочери ни слова, на следующий день отправилась в школу. После ее посещения классная руководительница оставила ребят после уроков, чтобы выяснить причину конфликта. Все это еще более углубило неприязнь одноклассников к Жене, а сама она, узнав о мамином походе к директору школу, устроила дома такую истерику, что Тамара Сергеевна потом целый вечер пила лекарства.

Деньги у Жени одноклассники не взяли, заявив, что и без нее обойдутся. Если она кого-то о чем-то спрашивала, ей могли просто не ответить. Даже парни смотрели на нее, словно на неодушевленный предмет, хотя она была привлекательной девушкой.

Женя переступила через свою гордость и попросила папу, откровенно рассказав ему — конечно, в своей интерпретации — историю с деньгами: сходить к директору и попросить перевести ее в другой класс. Роман Викентьевич молча выслушал дочь и тяжело вздохнул:

— Знаешь, девонька, боюсь — если ты не изменишься, будут у тебя в жизни серьезные проблемы. Запомни простую истину: относись к людям так, как хочешь, чтобы они к тебе относились.

По просьбе Романа Викентьевича девушку со второго полугодия перевели в параллельный класс, где Женя, сделав определенные выводы из сентябрьской истории, сразу постаралась найти контакт с новыми одноклассниками.

В десятом классе мама стала усиленно искать для Жени место в балетных труппах Ленинграда и Москвы, предприняв даже несколько поездок в первопрестольную. Тамара Сергеевна имела очень обстоятельный разговор с преподавательницей дочери Ириной Петровной, в прошлом известной балериной, посоветовавшей найти для девочки другое занятие.

— У Жени средние данные, звезд с неба она не хватает, — объясняла балерина. — К тому же слишком обидчива, критики не выносит. Вижу, что старается, но не все у нее получается.

— Так может быть, ей побольше заниматься? Мы могли бы оплачивать дополнительные уроки…

— Это ничего не даст. Дело в другом… Может быть, вам и удастся пристроить Женю куда-нибудь, если, конечно, она пройдет конкурс… Но вряд ли она сделает в балете карьеру. Давайте будем откровенны: кость у нее тяжеловата, и рост большой. Это замечательно, но не для балерины.

Тамара Сергеевна не желала верить Ирине Петровне. Но страшнее всего новость о том, что ей придется оставить балет, оказалась для самой Жени. Балет — это единственное, что ее привлекало. Она часто мысленно представляла себя если не примой, которой рукоплещет публика, то, по крайней мере, одной из ведущих танцовщиц балета. Для этого Женя могла работать у станка часами и терпеть голод, отказывая себе в пирожных и шоколаде. И что же? Если у нее что-то немного не получается, то сразу надо ставить крест на мечте о карьере? Положить балетную пачку в шкаф и никогда не надевать ее?

Женя вертелась перед зеркалом, рассматривая себя со всех сторон. Мама сказала, что Ирина Петровна считает ее тяжеловесной и рослой. В чем-то преподаватель, безусловно, права. За последний год Женя здорово вытянулась, но называть ее тяжелой — это уж слишком. Она как тростинка, а надо будет, еще сбросит два-три килограмма.

Женя, несмотря на кровоточащую рану в душе, продолжала заниматься, улыбаясь Ирине Петровне, словно не знала мнения последней о себе. В марте она провалила первый конкурсный отбор в балетную труппу, в мае — второй. Ирина Петровна, зная о неудачах и видя, как страдает девушка, посоветовала ей сходить в мюзик-холл. Женя восприняла сочувствие преподавательницы как оскорбление: ее — молодую, красивую, старательную — в кордебалет?! Ни-ког-да!

Приближалось время выпускных экзаменов.

 

Глава 8

Услышав о том, что у Ивики будет ребенок, Эдвард быстро прикинул, что они познакомились с ней в баре три с половиной месяца назад. Он оказался в этом баре, расположенном в пяти кварталах от дома, где снимал небольшую квартирку, случайно: просто в тот вечер у него не было желания встречаться с Джи — симпатичной худенькой китаянкой, отношения с которой стали для Эдварда обременительными. Намереваясь развеяться, он позвонил приятелю, и они отправились искать новое «питейное убежище». Сияющий зелеными неоновыми буквами бар «Крэйзи», из открытой двери которого грохотал рок, показался им вполне приемлемым для того, чтобы скоротать в нем вечер-другой. Внутреннее оформление бара выглядело вполне прилично, да и негров, которых недолюбливал приятель, открыто называвший себя расистом, почти не было.

У барной стойки расположились две девушки. Одна из них — ярко и безвкусно накрашенная шатенка, облаченная в желтую, отделанную крашеными перьями кофтенку и узкую юбку из искусственной кожи, явно тянула на штатную, не первого сорта, шлюху. Вторая, на вид не более двадцати лет, была не красавица, но свежа, одета хоть и недорого, но со вкусом, и почти без косметики, если не брать в расчет в меру накрашенные ресницы и темную матовую помаду, которая не особо шла к ее типу кожи. В любом случае, если румяна и пудра и присутствовали на ее нежной, покрытой ровным загаром коже, то были нанесены столь искусно, что макияж не бросался в глаза. Красивые, завитые крупными локонами светлые волосы свободно струились по плечам, обволакивая спину девушки почти до самой талии золотистой шалью. У блондинки была шикарная фигура — высокая полная грудь, тонкая талия и длинные, «от бедра», ноги.

Подойдя поближе к подругам и делая заказ жирному бармену с повязанным на шею клетчатым шелковым платком, Эдвард уловил обрывок разговора. Вероятно, если бы он не прислушался к обычной женской болтовне, то подцепил бы потом другую девицу. Но он прислушался и с удивлением уловил милый его сердцу, слегка забытый в Америке эстонский акцент, обладательницей которого явно была блондинка с загорелой кожей.

Он перешел на ту сторону стойки, где она сидела, и вполголоса, с улыбкой спросил по-эстонски, откуда девушка и давно ли в Чикаго?

Блондинка запнулась на полуслове и, резко повернув голову в сторону Эдварда, ответила, перейдя с русского, на котором говорила с приятельницей, на родной язык:

— Из Тарту. Недавно…

— Что ж, давайте знакомиться. Я — Эдвард. Можно — Эдик, если так удобнее. А это мой приятель — Марк.

Эдвард повернулся к Марку и, показав ему глазами на девушек, сделал приятелю знак рукой подойти к стойке. Он знал, что Марк тут же, с места в карьер, продолжит знакомство в свойственной ему ироничной, чуть язвительной манере, блистая к месту приведенными — в случае, если, на взгляд Марка, девицы зслуживают его остроумия — четверостишиями Вишневского.

Блондинка — Ивика — оказалась разговорчивой и очень обаятельной. Она рассказала, что учится в Тартуском университете и будущая ее специальность — филолог, а здесь она временно, решила подзаработать на студенческую жизнь, для чего взяла академический отпуск и приехала к подруге Римме. С Риммой, которая была родом из России, она познакомилась год назад в Москве, когда была в гостях у своих приятелей, и, как выяснилось вскоре, между нею и Риммой оказалось много общего.

Ивика много курила, изящно доставая из золотисто-зеленой пачки дорогие сигареты, но почти не пила, сказав, что она была сегодня на вечеринке и свое уже «набрала». Через час после непринужденной беседы на русском — чтобы Римма не обиделась — Ивика заказала себе две подряд «бомбы» — коктейль из водки с шампанским, заявив, что он ей безумно нравится. А через три часа после знакомства она нырнула в постель Эдварда. Он помнил, как уговаривал здорово захмелевшую девушку заняться сексом. Ивика упорно отказывалась, говоря, что ей всего восемнадцать и она «этим» еще ни с кем не занималась. Девушка пыталась втолковать ему, путая русские и эстонские слова, что она не ханжа, просто родители, живущие на хуторе, вернее мать-украинка, которую отец нашел во время командировки в Киев, воспитывала ее в строгости, наказав перед тем, как она отправилась на учебу в Тарту, что девушка, конечно, может вести без родительского надзора вольный образ жизни, но при этом не забывать, что парней интересует только секс, и если Ивика родит ребенка без мужа, то ей придется поставить крест на учебе и на хорошей жизни, которая, по глубокому убеждению родителей, возможна лишь при наличии диплома о высшем образовании.

Поведение девушки и ее глупые, с точки зрения Эдварда, воспоминания о нравоучениях родителей сильно разозлили его. Разозлили настолько, что он плюнул на все. Ему надоело уламывать девицу, строящую, как он считал, из себя недотрогу. Эдвард отправился на кухню за банкой пива. Все, что случилось далее, в его памяти расплывалось: банка пива после выпитого в баре джина явно оказалась лишней. Он только помнит, что Ивика согласилась заняться любовью…

Утром он увидел на простыне пятна крови и, разбудив девушку, бесцеремонно заявил, что ей следует знать свои критические дни. Она, ошарашенная, молча сидела на кровати, опустив глаза и лихорадочно натягивая на себя одеяло. Потом вскочила и, схватив в охапку свою одежду, бросилась в душ. Эдвард даже не потрудился встать с места, когда Ивика прямо из душа направилась в прихожую и щелкнула замком открываемой двери.

Спустя какое-то время, при воспоминании о событиях бурной ночи, его память зацепилась за слова Ивики о ее девственности. Может быть, засомневался он, девушка сказала правду и он действительно был у нее первый? Эта мысль тешила его самолюбие: девчонке уже скоро девятнадцать, а она никому не давала. С чего бы это она берегла себя? Строгое воспитание в расчет Эдварда не входило: было бы наивно верить, что, вылетев из отчего гнезда, девушка каждый раз, когда дело доходило до секса, вдруг вспоминала слова матери-хуторянки. В конце концов, Ивика не настолько глупа, чтобы не знать о контрацептивах, если она так уж сильно опасалась залететь.

Странно все это… Раз училась в университете, значит, далеко не дура. К тому ж не уродина — наоборот, довольно симпатичная, даже эффектная. У нее идеальная фигура, красивые волосы и глаза замечательные — серые, глубокие, в обрамлении густых темных ресниц. Черты лица вовсе не эстонские, скорее славянские, вероятно, пошла в мать-украинку. Носик — не крупный, слегка вздернутый, неправильной формы — ее не портил, напротив, придавал лицу некий шарм и законченность. Рот — крупноватый и выразительный, с более тонкой верхней губой, и зубы — ровные и белые, словно в рекламе стоматологов, дополняли облик девушки, наполняя ее улыбку очарованием. В баре Ивика показалась Эдварду старше, но при дневном свете, без помады и накрашенных ресниц, ей можно было бы дать, несмотря на довольно округлые формы и высокий рост, не более восемнадцати лет.

…На следующий вечер Эдвард, обуреваемый смутным желанием еще раз увидеть Ивику, отправился в бар, но ее там не было. Увидев Римму, разодетую как попугай, он поинтересовался, где Ивика.

— Дома, — кокетничая, ответила девица, — настроение, у нее, видите ли, плохое. И не говорит, что случилось. Может, ты в курсе, а?

— Дай адрес…

— Ага, счас! Чтоб она потом истерику мне закатила. Тебе что, невтерпеж? — И, бросив на Эдварда откровенно циничный взгляд, усмехнулась и отвернулась в сторону.

Он хотел было вспылить, малость обласкав девицу, которая, как он считал, не может быть подругой такой девушки, как Ивика, — легко ранимой, чистой и трогательной. Именно такой он рисовал ее в своем воображении, придавая девушке черты характера, которыми она должна была, по его мнению, обладать. С чего он вбил себе в голову мысль о том, что Ивика — белая и пушистая, Эдвард, честно говоря, не понимал. Впрочем, он и не собирался заниматься самокопанием. Он хотел думать о девушке, чье поведение показалось ему нестандартным, именно так, а не иначе. В его представлении она была непорочная и, безусловно, беззащитная.

Всю неделю Эдвард ходил в бар по вечерам, как на работу: брал виски с содовой и сидел, наблюдая за окружающими. Если раньше он ни одного вечера не покидал бар без очередной подружки, то эти несколько дней уходил один. Приятельница Ивики регулярно появлялась у стойки бара около девяти вечера и уходила каждый раз с новым партнером, подтверждая лишний раз свою принадлежность к самой древней профессии.

Через неделю Ивика все же явилась в бар. И увидев Эдварда, подсела к нему. Пользуясь тем, что рядом никого не было, она опустила глаза и чуть слышно — так, что он едва уловил из-за громкой музыки слова, сказала: «Ты напрасно обидел меня… Не думай, навязваться не буду…» И быстро, не дав Эдварду возможности задать ни единого вопроса, ушла за другой столик, где ее уже дожидалась Римма.

«Н-да, ну и дела, — подумал Эдвард. — Надо бы выяснить кое-что. Но как спросить? Ладно, время все расставит по своим местам. Посмотрю, как сложатся обстоятельства…»

Обстоятельства сложились так, что Ивика отфутболила пару парней, пытавшихся пообщаться с ней, затем отлучилась ненадолго к телефону в глубине зала и вернулась на место мрачнее тучи. Периодически она бросала мимолетный, вроде бы случайный взгляд на Эдварда. Когда Ивика в очередной раз встала из-за столика и внимательно поглядела в его сторону, Эдварду показалось, что она сейчас подойдет к нему. Но девушка взяла сумочку и скрылась в дамской комнате. Спустя час он сам подошел к ее столику и, игнорируя приветствие Риммы, спросил у Ивики, какой коктейль ей заказать. Клубничный сок с молоком, последовал ответ. Он, не выразив удивления, направился к стойке бара.

Эту ночь Эдвард провел с Ивикой, и она призналась ему, что он — ее идеал, самый первый, единственный в ее жизни и неповторимый мужчина. Но это вовсе не значит, что она влюблена и готова вешаться ему на шею. От признаний девушки Эдварда распирало от гордости и нежности. Через неделю он по делам уехал из города на четыре недели. Следующие полтора месяца они с Ивикой не расставались.

Все в их отношениях было прекрасно, кроме однодневных отлучек Ивики по пятницам, а иногда и по средам, которые она объясняла тем, что ей приходится выполнять кое-какие поручения одной своей знакомой, когда-то жившей в Прибалтике, сумевшей давным-давно, еще в советские времена, вырваться за границу и обосновавшейся ныне в Америке. Первые, мягкие попытки Эдварда узнать, какого рода поручения дает Ивике ее знакомая, успехом не увенчались. «Обычные, хозяйственные», — отвечала она и старалась поскорее перейти на другую тему. Но его это не устраивало, тем более что несколько раз после этих «хозяйственных» поручений Эдвард замечал, что Ивика находится в подавленном состоянии, а два раза с удивлением отметил припухлость и покраснение век, свидетельствовавшие о том, что девушка плакала.

На вопрос Эдварда о сроке беременности Ивика надула губки.

— Что за дебильный вопрос! Ты что, подозреваешь, что я забеременела от святого духа или от соседа снизу? Сам же знаешь, что ты у меня — первый.

Эдвард засмеялся, впомнив соседа снизу — старика-итальянца, которого Ивика назвала потенциальным отцом ребенка. Ну конечно, как он может задавать ей такие вопросы! И так ясно, что отец ребенка — он, Эдвард. Он нежно погладил еще плоский живот девушки и заявил:

— У ребенка должен быть отец. И я готов принять на себя эту обязанность. А ты будешь нас с сыном кормить, поить…

Она несколько ошарашенно взглянула на Эдварда, но сразу приняла правила игры:

— С чего это ты взял, что будет сын? Я, например, совсем не против бантиков и кукол. Зато представь, как дочь будет ухаживать за нами, когда мы станем старенькими.

— Я-то, может, и состарюсь, а ты всегда будешь такой красивой и молодой, — и он заключил ее в объятия. — Выходи за меня замуж.

Счастливый, Эдик заказал в китайском ресторанчике, расположенном на первом этаже соседнего здания, ужин, и остаток вечера они провели в постели, наслаждаясь сексом. Эдвард каждый раз удивлялся, как быстро такая наивная и неискушенная девушка постигает искусство любви, не смущаясь самых раскованных поз. И был уверен, что он — хороший учитель, а она — примерная ученица, которая успешно усваивает преподанные ей уроки, ранообразя их с помощью своей фантазии.

Эдвард сделал Ивике предложение за два с половиной месяца до событий, круто изменивших его жизнь. Все началось с очередного исчезновения Ивики в пятницу. После прибытия домой он заметил у нее покрасневшие глаза и рассеянность. Было уже почти восемь вечера. Эдвард вернулся домой уставший — он лишь недавно устроился таксистом и еще не привык к напряженному графику работы, дававшей немного больший заработок, чем предыдущая работа на стройке, — и, увидев расстроенную Ивику, спросил:

— Давно вернулась?

Она молча кивнула и натянуто улыбнулась. Чувствуя пустоту в желудке, Эдвард отправился на кухню. Нормально пообедать ему сегодня так и не удалось из-за одного толстого занудного бюргера из Мюнхена, желавшего осмотреть как можно больше интересных мест в городе, к которым немец почему-то отнес богатые особняки, секс-шопы и бордели. Причем ни в один из последних он не зашел, зато попросил Эдварда найти ему номера телефонов двух самых дорогих из них. В секс-шопах бюргер торчал подолгу, приобретая все, что приглянулось. Что было в коробках, которые он выносил из секс-шопов, Эдвард не знал, а спрашивать было не в его правилах. Коллеги-таксисты сразу предупредили его, что разговаривать с клиентом желательно лишь по инициативе последнего. Бюргер катался по городу почти четыре часа, а потом, когда Эдвард высадил его у дверей самого дорогого в городе отеля, дал водителю щедрые чаевые, компенсировав таким образом потерю обеденного перерыва.

— Ты уже ела? — спросил он Ивику.

— Да, перекусила… Хочешь, я тебе чего-нибудь приготовлю?

— Я сам. Отдыхай…

Он разогрел себе купленные вчера вечером гамбургеры и с тарелкой в руках уселся перед телевизором в кресло рядом с Ивикой.

— Как прошел день? — поинтересовалась она.

— Нормально… Знаешь, с кем я общался сегодня? — Он выдержал паузу, стараясь привлечь внимание Ивики, слушавшей его с рассеянным видом. — Со своим старинным другом, с Томасом! Помнишь, я тебе рассказывал о нем? Мой лучший друг. У них шикарная вилла. Надо будет как-нибудь вас познакомить.

Эдвард не заметил, как взрогнула Ивика, когда он сказал про виллу. Она дослушала до конца его тираду и, когда он подошел к холодильнику, чтобы достать из него банку пива, слово невзначай спросила:

— Какой он из себя, этот твой Томас? Ну, внешне…

— Что ты имеешь в виду? Брюнет, блондин? Зачем тебе это? Или ты про характер? Даже не знаю… Видный парень. Высокий такой, плечистый…

— …волосы светлые, а глаза карие, как у породистого кота…

— Насчет кота не знаю, но волосы и вправду светлые, а глаза темные. Ты в точку попала. Подожди, а ты-то откуда знаешь?

 

Глава 9

Эдвард вспомнил свою первую встречу с Томасом. Это было восемнадцать лет назад, в апреле, в конце первого класса. Томас пришел к ним за месяц до окончания учебного года, когда детвора уже успела познакомиться и подружиться друг с другом. Приход Томаса совпал с проведением школьной линейки, приуроченной к какому-то важному событию. Пацаны в классе встретили новичка единодушным молчанием, хотя им явно не терпелось узнать: кто он такой и откуда приехал?

Томас — светловолосый крепыш с большими карими глазами — не сделал ни единого движения навстречу новым одноклассникам. Вероятно, он еще не адаптировался в чуждой для себя обстановке и не решил пока, с чего начать знакомство с одноклассниками. На линейке его поставили рядом с Эдвардом Метсом, и Томас, слегка толкнув Эдика локтем в бок, произнес:

— Привет. Я — Томас. Зови меня Том, знаешь, как в «Хижине»?

— В какой хижине? — не понял Эдик.

— Ты что, не смотрел фильм «Хижина дяди Тома»?

— А-а… смотрел… Ладно, а я — Эдька. Садись со мной, а Хелен пусть катится к Эмке. Надоела она мне со своими нотациями: то нельзя, это нельзя, не крутись, не болтай. Чуть что — стучит Колбе, нашей училке. В общем, девчонка… Что с нее взять!

После линейки Эдик при молчаливой поддержке новенького подошел к Хелен и, протянув ей небольшую плитку шоколада, данную утром мамой на обед, елейным голосом произнес:

— Это тебе… Слушай, Хелен, дело есть. Давай я сяду с Томасом, — он указал пальцем на новенького. — А ты — к Эмке или к Кайке. — И, видя нерешительность девочки, быстро затараторил: — Колба согласится, точно тебе говорю. Только ты сама ей скажи, что не можешь больше сидеть со мной. Ну ведь это ж правда, я тебе постоянно мешаю. Глядишь, еще и оценки у тебя будут плохие из-за меня! А если что, маманю свою попроси, чтобы она поговорила с Колбой. Ну, будь человеком… Я тебе еще завтра шоколадку притащу…

Ему не пришлось долго уговаривать Хелен. На следующий день она явилась в школу с запиской от родителей, прочтя которую классная руководитель Айна Колбина потерла лоб, сняла очки и, вновь воздрузив их на нос, исподлобья внимательно посмотрела на замершего в радостном волнении Эдика:

— Та-а-к… Будешь сидеть один, иначе ты всех на уши поставишь. А ты, — Колба ткнула пальцем в Хелен, — перебирайся… — и, осмотрев класс, закончила: — к Томасу.

Эдик удрученно и безнадежно вздохнул, и тут произошло неожиданное — Хелен разревелась. Громко, навзрыд. Она мотала головой из стороны в сторону и бессвязно повторяла:

— Нет! Ну пожалуйста… нет… не надо… не хочу… это нечестно… нет… не пойду к нему…

Колба опешила, а затем рявкнула:

— Так! Прекратить истерику, иначе родителей завтра приведешь в школу!

Но жесткий метод не помог, Хелен стала плакать еще громче, судорожно ловя ртом воздух. Колба вывела ее из класса, успокоила и отправила домой. Наутро Хелен сидела с Эммой, а Томас под честное слово Эдика вести себя хорошо, данное Колбе, перебрался к новоиспеченному другу.

С тех пор и до окончания гимназии они не расставались. Их дружба часто продолжалсь даже во время летних каникул, когда из Таллина их отправляли в Нарву — Томаса к бабушке, Эдика — к тете Линде, одинокой сестре его матери, у которой под Нарвой имелся небольшой клочок земли, гордо именуемый дачей. Тетка, души не чаявшая в единственном родном племяннике, постоянно нарушала просьбу сестры приучать Эдика к труду и, вместо того, чтобы заставлять его пропалывать и поливать грядки, всячески баловала, давая деньги на кино и мороженое и разрешая проводить с другом Томом целые дни. Воспринимая любовь тетки как данность, Эдик, тем не менее, не злоупотреблял ее отношением, помогая по хозяйству: и ведро помойное вынесет, и в магазин сгоняет. И, если уж тетка попросит — отрабатывал барщину на даче. Тем более что она не противилась, чтобы вместе с ними ездил и Томас. Эдьке не раз разрешалось ночевать в доме бабушки Томаса, которая называла Эдьку не иначе, чем внучок, не делая разделения между родным внуком и его другом.

Пути Томаса и Эдварда разошлись после гимназии. Первый поступил в Тартуский унивеситет на экономику, второй, провалив экзамены в мореходку, отправился к тетке в Нарву, чтобы попытаться устроиться там таможенником или пограничником. На таможне вакансий на ближайшее время не оказалось, а вот погранцы успокоили, сказав, что готовы взять его к себе на службу и даже пообещали походатайствовать перед командованием Сил Обороны Эстонии, чтобы во время срочной службы Эдика направили к ним, в Нарву.

Временно, до армии, он устроился поработать автослесарем в частную мастерскую, благо неплохо разбирался в автомобилях, потому что часто помогал отцу, пока тот был жив, чинить старенький «фольксваген». Через двух офицеров погранзаставы среди погранцов быстро ранеслась весть, что в мастерской работает свой человек, и они частенько просили Эдварда вне очереди отремонтировать их личные авто.

 

Глава 10

Эдвард зашел в «Женевьеву», считавшуюся в Нарве баром, в котором любили собираться местные бандиты. Через пару минут к нему подвалил парень. Эдик молча оглядел подсевшего. Парень швырнул на стойку бара зажатую меж указательным и средним пальцами купюру и, не глядя на барменшу, бросил:

— То же самое… Слушай, пацан, — обратился он к Эдику, — я видел тебя в мастерской у Коляна. Слышал, как ты здорово чешешь по-эстонски. Откуда будешь-то? Что-то я тебя раньше не видел в Нарве.

Эдвард еще раз окинул парня взглядом, тот был явно из «крутых». О его принадлежности к криминальным структурам свидетельствовали массивная золотая цепь на шее, золотая печатка на мизинце, поблескивавшая, как успел заметить Эдвард, несколькими небольшими бриллиантами, кожаная куртка и дорогой мобильный телефон, который парень демонстративно крутил в руках, давая возможность оценить свою крутизну. Внешний облик подсевшего завершала стрижка налысо и татуировка на пальцах — «Валя».

«Интересно, Валя — это он сам или его девка? — мелькнул в голове Эдика вопрос. — Ладно, рискну…»

— Слушай, Валя, тебя что конкретно интересует: кто я и зачем приехал в Нарву? Ну так отвечу — это мое личное дело. А если проблемы с машиной, то приходи в мастерскую, помогу, чем смогу.

Парень явно напряг свои извилины, чтобы понять, как надо отреагировать на слова Эдварда: то ли разозлиться на первую часть ответа и устроить мордобой, то ли принять вторую его часть как дружеское предложение о помощи.

Положение спасла Юлька, давняя, детская любовь Томаса, с которой у Эдика сохранились дружеские отношения с незапамятных времен. Она подбежала к столику и, проглатывая впопыхах слова, затараторила:

— Ой, Эдичка, извини, что опоздала. Ну всего-то минут на двадцать… Ой, а это кто? Познакомь. — И, не дожидаясь ответа от Эдварда, кокетливо улыбнулась крутому. — Юлия. А вас как звать?

— Валентин. Можно — Валёк. Очень приятно познакомиться с такой деткой, но мне, к сожалению, надо идти. Надеюсь, встретимся еще, — произнес крутой явно заученную фразу. И, покрутив перед Юлькой рукой, демонстрируя перстень и зажатый в руке телефон, добавил: — Дела… никуда не денешься. Пару звонков еще надо сделать, а потом на стрелку лететь. Пока!

И спокойным, видимо выражающим, по его собственному мнению, солидность и достоинство, шагом, абсолютно не соответствующим его внешнему облику, парень удалился к соседнему столику, за которым сидели два его приятеля. Вскоре вся компания крутого покинула бар.

 

Глава 11

Настроение Ивики и ее подавленное состояние раздражающе действовали на Эдварда.

— Слушай, — возмутился он, — не въезжаю в тему. Почему ты темнишь? Я не слепой, вижу, что твое состояние каждый раз, когда ты побываешь у этой своей знакомой из Прибалтики, хуже некуда. Мне не нравятся эти твои поездки. Или ты мне скажешь, что с тобой, или больше тебе у нее не бывать. Кстати, кто она такая, эта твоя знакомая, которая каждый раз грузит тебя по полной программе так, что ты даже меня не замечаешь после этого. Я хочу с ней познакомиться. В конце концов, ты — моя будущая жена.

— Хорошо, — тихо произнесла Ивика, — скоро познакомлю. Тем более что она тоже жаждет увидеть тебя. Я ей все о тебе рассказала…

Эдвард непонимающе помотал головой:

— Что все? Ты имеешь в виду, что сообщила ей о наших с тобой отношениях, или «все» — это то, что я тебе рассказал о своем прошлом?…

Пряча от него глаза, Ивика промолвила:

— Да, и это тоже…

— Ты в своем уме?! — обалдел Эдвард от ее признания. — Зачем? Тебя что, за язык тянули? Все, что было со мной, касается только меня, и тебе я рассказал потому, что люблю тебя и считаю, что у меня не должно быть тайн от будущей жены. А ты… Ты подставила меня!

Эдвард бессильно опустился в кресло и замолчал, испытывая глубочайшее разочарование в человеке, которого любил и которому беспредельно верил.

— Эдик, послушай, — чуть слышно прошелестел голос Ивики.

— Нет, не надо, все уже сказано! — в сердцах оборвал ее Эдвард.

— Ты должен меня выслушать… Не понимаю, почему ты все драматизируешь, — голос девушки зазвенел от слез, — если даже не знаешь, что именно я рассказала.

Он промолчал, и Ивика торопливо, чувствуя, что позже разговор уже может не состояться, продолжила:

— Понимаешь, у Джейн — так звать эту женщину, она мне не подруга, а просто знакомая, — я работала раньше по дому очень много — убирала, изредка готовила и покупала продукты, в общем, выполняла любое ее поручение. Она очень хорошо за это платила. А потом… Потом она отказала мне в постоянной работе. У нас, как бы это правильнее сказать, случилось одно недоразумение, связанное с ее мужем. Короче, она приревновала его ко мне…

Ивика скользнула взглядом по Эдварду, пытаясь понять, как он относится к сказанному. Он сидел в прежней позе, не шевелясь и глядя в пол, словно увидел там что-то такое, от чего невозможно оторвать глаза. Молодая женщина продолжила, тщательно подбирая слова:

— Не знаю, что ей взбрело в голову насчет ее мужа… Наверное, это просто элементарная ревность… Ты только не подумай, я повода не давала. Может, он сказал что-то, что не понравилось Джейн, или ей просто показалось. Знаешь, — увидев, что Эдвард не прерывает ее, уже более спокойно продолжила Ивика, — у Джейн словно крышу сорвало. Она однажды вызвала меня к себе в кабинет и заявила, что у нее есть основания уволить меня потому, что она, видите ли, считала меня более порядочной… А потом снова взяла на работу. Наверное, убедилась, что между мной и ее мужем ничего не было и быть не могло.

Ивика умолчала о том, что основания для ее увольнения были более чем веские.

Когда Томас предложил взять на место уходящей через неделю горничной-испанки девушку из Эстонии, Джейн напряглась, но виду не подала. Томас не настаивал. Потом, видя, что муж не возвращается к разговору о новой горничной, Джейн сама предложила Томасу привести эту девушку. Ивика ей сразу не понравилась: слишком молодая и довольно приятная внешне. Но пока других кандидатов не было, она решилась, сказав Томасу, что когда найдет более подходящую кандидутуру, то с Ивикой придется расстаться. Он только равнодушно пожал плечами, и Джейн успокоилась. Но вскоре стала замечать, что иногда после ухода девицы муж находил любую причину, чтобы на пару часов исчезнуть из дома. При этом он явно игнорировал супружеские обязанности в постели. У нее появилось смутное ощущение, что у Томаса с новой горничной более близкие отношения, чем хотелось бы, и Джейн наняла частного сыщика. Вскоре тот принес ей фотографии, на которых Томас обнимал девицу. Но это были лишь цветочки. Детектив выяснил, что парочка периодически встречается в скромном, недорогом отельчике, расположенном в пригороде. За двадцать пять долларов, которые сыщик дал портье за информацию о парочке, удалось выяснить, что молодой человек с девушкой всегда снимают один и тот же номер. С согласия Джейн детектив снял тот же номер на сутки и установил там видеокамеру. Через некоторое время Джейн получила фотографии и видео любовных утех своего мужа и Ивики. Она была раздавлена, ошеломлена, уничтожена и попросила сыщика собрать всю информацию об Ивике: когда та приехала в Америку, где и чем занималась?

— Ну вот что, дорогуша, — ледяным тоном произнесла Джейн, глядя прямо в глаза Ивике, — я не потерплю в своем доме шлюху-горничную. Мне известно о твоих отношениях с моим мужем. Не стоит объясняться и оправдываться, милая моя! — резко осадила она Ивику, попытавшуюся было открыть рот. — Терять мужа из-за мрази вроде тебя я не намерена. И заруби на носу: не вздумай сделать попытку увидеть Томаса. И никаких разговоров и выяснений с ним! Не надейся — он не оставит меня ради маленькой дешевой проститутки. Ты думаешь, я не знаю, чем ты занималась, когда приехала в Америку? Мне известно, как ты мужиков разводила. И про клофелин знаю, дорогуша. А теперь — вон! Чтоб ноги твоей сию минуту в моем доме не было!

И, положив перед Ивикой конверт, встала, давая понять, что беседа закончена:

— Здесь все, что тебе причитается за работу. На этот раз обойдешься без премиальных.

И тут Ивика выдавила из себя фразу, вконец добившую Джейн:

— Я беременна.

Этот кошмарный для Ивики разговор состоялся менее трех недель назад. Она хорошо запомнила эту дату — двадцатое сентября, потому что в тот же день рано утром ей позвонила мать и сказала, что в автомобильной аварии под Таллином погиб ее двоюродный брат. Мать спросила, сможет ли она приехать на похороны, как того хотят родственники.

Ивика вышла из ворот виллы Джейн на негнущихся ногах, с одной только мыслью: как Джейн узнала об их отношениях с Томасом? Самое страшное было в том, что Ивика забеременела. Весь вечер она проревела в подушку, надеясь, что Томас позвонит ей. Но он не позвонил ни в этот день, ни на следующий. Она подкараулила его на третий день и сообщила, что ждет ребенка. Томас вопринял эту новость спокойно.

— Странно… Ты же говорила мне, что принимаешь противозачаточные таблетки. Но даже если ты залетела, это ничего не меняет. Я никогда не обещал на тебе жениться, меня вполне устраивал секс с тобой, остальное — твои проблемы. Решишь родить ребенка — рожай. Если он мой, а это еще надо будет выяснить, буду помогать материально. Больше ничего не обещаю. Встречи исключены.

Вечером этого же дня подруга Римма, видя страдания Ивики, вытащила ее в бар, где Ивика познакомилась с Эдвардом.

 

Глава 12

Через неделю после знакомства Ивики с Эдвардом позвонила Джейн и попросила приехать к ней завтра утром, в обычное время, то есть к девяти утра. И получив от Ивики подтверждение, что та прибудет, сразу повесила трубку.

…Джейн встретила Ивику чуть холодно, но доброжелательно:

— Не бери в голову то, что я сгоряча наговорила тебе. Ревность иногда может затмить мозги даже такой женщине, как я. Но мужики не стоят наших страданий, уж поверь мне. И Томас в том числе. Сегодня он выбрал меня, завтра — тебя, через месяц — найдет третью. Ты наверняка гадаешь, откуда я узнала о вашей интрижке? Да от него, дорогая ты моя, — не моргнув глазом, соврала Джейн. — И о беременности твоей он мне тоже сказал потом, после тебя. А ты-то, наивная, думала, что он святой? Ведь правда думала, признайся? Вероятно, и планы строила относительно будущей жизни, мечтала куда-нибудь уехать с ним, например в Майами? Ладно, чего там душу рвать… У меня к тебе деловое предложение. Ты наверняка знаешь, что я не могу иметь детей, поэтому подумай о том, чтобы отдать своего малыша после его рождения нам с Томасом. Это лучше, чем обрекать его на нищенское существование. Ты будешь его няней до тех пор, пока он — или она — не станет взрослым. А там уж вам с ребенком решать, станете ли вы друзьями… И жалованье я тебе дам хорошее. Все это возможно, но при одном условии: ты никогда не скажешь ребенку, что он у меня приемный и что настоящая мать ты.

Джейн помолчала, давая Ивике время переварить улышанное. А затем ласковым голосом продолжила:

— У малыша или малышки в таком случае будут и отец, и мать. И любящая няня. Ты будешь обеспечена до конца моих дней, и если со мной что-нибудь случится, то ты сможешь официально усыновить ребенка. И, разумеется, признаться, что ты — его мать. Не думаю, что Томас будет против этого. Мы подпишем с тобой нотариальный договор, но при одном условии — никаких близких отношений с моим мужем у тебя быть не должно.

Про себя Джейн подумала: «Как бы не так! Как только родишь, сразу выставлю тебя из дома. У меня будет муж и ребенок, которого ты выносишь мне, а потом — прощай. Иметь в своем доме бомбу замедленного действия и ожидать, что в любой момент она может сработать, мне ни к чему». Джейн понимала, что Ивика никогда не оставит надежду увести Томаса.

Хозяйка виллы отвернулась к окну и взяла с приоконного столика старой работы, великолепно инкрустированного перламутром, пачку сигарет:

— Я вот что решила, — продолжила она после глубокой затяжки. — Ты будешь продолжать работать у меня, но гораздо меньше, чем раньше, потому что завтра ко мне придет новая горничная, а вчера я уже взяла на работу повара-китайца. — И, увидев на лице Ивики удивление, добавила: — Приличного. По рекомендации. Сейчас познакомлю тебя с ним.

Они вышли из кабинета и миновали анфиладу комнат. Затем спустились по тропинке, выложенной искусственным плитняком, вглубь небольшого чудесного парка, окружавшего виллу с трех сторон, и вошли в крытую беседку, в которой Джейн летом любила встречать гостей. Здесь всегда витал тонкий аромат цветов, было прохладно и укромно. Даже звук машин, изредка нарушающих днем тишину этого фешенебельного района, не долетал до беседки.

Ивика вошла в беседку вслед за Джейн. Небольшой, накрытый желтой скатертью стол был сервирован для завтрака так, как это любила Джейн, — глубокие чайные чашки синего цвета, ветчина и сыр крупными ломтиками, сливочное масло, вареные яйца. Никакого тебе апельсинового сока и сухих тостов или хлопьев с молоком, как привыкли американцы. Ивика уже в который раз отметила про себя, что когда в доме Джейн нет гостей, она сервирует стол так, как, вероятно, это делала ее мать.

Около столика стоял молодой, на удивление высокий китаец с довольно правильными чертами лица. Ничего себе, поразилась Ивика, где ж она нашла такого? Прямо картинка. Парень и впрямь был красив. Вероятно, в его жилах, помимо китайской крови, текла и европейская, придававшая его лицу утонченность и аристократизм. Цвет кожи и волос, а также миндалевидный разрез темно-карих глаз выдавал в нем полукровку, но овал лица и прямой изящный нос явно достались ему от белых предков.

— Лян, — на английском обратилась к нему Джейн. — Ивика — моя хорошая знакомая. Она тоже будет работать у меня. Надеюсь, вы подружитесь. А пока, дружочек мой, налей нам чая и можешь идти в дом. Мы пробудем здесь не менее получаса.

Лян совершенно бесстрастным взглядом скользнул по Ивике и улыбнулся, давая понять, что он готов подружиться в пределах владений Джейн с любым, с кем прикажет хозяйка.

Пока они завтракали, Джейн, с аппетитом поглощая один за другим куски свежей ветчины, продолжала излагать Ивике свои планы относительно нее:

— Насчет моего предложения по поводу ребенка ты подумай, ответишь позже. Мне еще с Томасом надо об этом поговорить, но мне кажется, это самый лучший вариант из всех возможных. А сейчас о насущном. У меня есть и второе предложение. Я могу взять тебя второй горничной, только для уборки комнат. Будешь приходить к нам по пятницам на три-четыре часа. Мои требования ты знаешь — они необременительны, потому что ни маленьких детей, ни животных в доме нет. Тебе все здесь знакомо… Плата сохранится на прежнем уровне — двести долларов в неделю, а забот, как видишь, станет на порядок меньше. Потому что напрягаться в твоем положении вредно. Ты должна спокойно выносить ребенка.

И мягко усмехнулась, видя в глазах Ивики непонимание.

— Да ладно тебе… Я же знаю, что работу найти не так-то просто, а жить как-то надо. Сама была в такой шкуре когда-то, — с легкостью солгала Джейн. — А ты тем более из Эстонии, как и Томас. — И, положив ей на запясье руку, добавила: — Своим помогать надо…

В этот же вечер Джейн поведала о своих планах по поводу ребенка Томасу. Он пожал плечами:

— Поступай, как знаешь. Только не донимай меня своей ревностью. Мне это порядком надоело.

 

Глава 13

Мордоворот, подсевший к Эдварду в «Женевьеве», нарисовался в автослесарке через день. Он облокотился на косяк открытых настежь ворот и криво усмехнулся:

— А ты парень не из трусливых. Нам такие нужны.

Эдик молча посмотрел на него и вновь принялся копаться в «ауди».

Парень, исподволь наблюдая за Эдвардом, закурил:

— Слушай, давай махнем сегодня в Усть-Нарву, там сегодня обалденная дискотека. Тачка есть, телок там снимем. Ну, как?

— Никак.

— Я гляжу, — с некоторым удивлением протянул крутой, — ты несговорчивый. Слушай, да не дискотека мне нужна, хочу с тобой откровенно поговорить. Есть у моего друга одно дело, которое надо бы решить поскорее, но возникла проблемка. Чувствую — ты мужик надежный, тебе можно верить. Поможешь? Ты не отказывайся, выслушай, а потом уж решай — поможешь или нет. По рукам?

Внешняя бравада, пока он говорил это, слетела с Валька. Перед Эдиком стоял совершенно простой, незатейливый как грабли, парень, который пытался, но никак не мог найти верный подход к нему.

— Говори, что нужно, а там посмотрим.

Парень обрадовался:

— Нормалек! Давай сегодня встретимся, как я предлагал. — И торопливо добавил: — Встретимся, где захочешь, не обязательно ехать в Усть-Нарву. Можно и здесь пообщаться. Ты говори, когда и где забить стрелку, потому что говорить будешь с моим другом. Он тебе все растолкует, а то вдруг я что-то напутаю.

Черный с тонированными стеклами «мерседес» с таллинскими государственными номерами подъехал к зданию горуправы точно в назначенное время. Заднее стекло прошуршало вниз, и улыбающийся Валек радостно и торжественно произнес:

— Милости просим, нас ждут. Садись ко мне, с другой стороны…

Эдик не стал проявлять интереса к тому, куда его везут. Интуитивно он чувствовал, что, во-первых, это совершенно бесполезно, а во-вторых, никакой опасности эта поездка не таит, хотя отлично понимал, что и Валек, и навороченный «мерс» с молчаливым, лет тридцати, водителем, прилично одетым в скромную черную рубашку и светлый пиджак — атритбуты криминального мира. Причем если Валек тянул не более как «пехоту», которой даны четкие указания, то внешний вид авто и водителя говорили о том, что Эдику предстоит встреча на довольно высоком уровне.

Ехали минут двадцать — из города вырулили на трассу республиканского значения Нарва — Таллин, затем свернули на проселочную дорогу и подкатили к высокому забору, из-за которого виднелся острый конек крыши. Валек нажал кнопку на воротах, и через минуту шины «мерседеса» мягко зашелестели по гравию. Автомобиль остановился у невысокого бревенчатого одноэтажного строения, возведенного, судя по цвету древесины, совсем недавно. Рядом с «мерсом» стоял ярко-красный спортивный «феррари», сверкающий своим великолепием при ярком свете четырех круглых фонарей, установленных на высоких металлических стойках-подставках.

— Ну, двинули, — показал Валек в сторону расположенного в пятнадцати метрах от них второго здания — двухэтажного и тоже бревенчатого, крышу которого Эдик видел из-за забора. Сразу за входной дверью находился каминный зал, удачно соединенный с небольшой, современно оборудованной кухней.

Около камина, вполоборота к огню, сидел мужчина лет сорока пяти в футболке и в джинсах. Эдик обратил внимание на неглубокий шрам над левой бровью и короткие, зачесанные назад густые волосы: сильная проседь на висках двумя крыльями резко контрастировала на фоне остальной жгуче-смоляной шевелюры. Из динамиков лилась тихая классическая музыка.

— Давай, проходи, не стесняйся. Чувствуй себя свободно. — Мужчина обернулся и, не вставая, сделал широкий жест в сторону стоявшего напротив него кресла. — А ты, — обратился он к Вальку, — оформи все скоренько и отдохни наверху.

Пока Валек быстро вытаскивал и ставил на стеклянный столик на колесиках заранее подготовленные к встрече закуски, бутылку французского коньяка и запотевшую водку «Смирнофф», мужчина молча совершенно открыто разлядывал Эдварда. Под его цепким внмательным взглядом было неуютно, но Эдвард сделал вид, что ему это абсолютно безразлично.

Как только под ногами Валька заскрипели ступеньки деревянной винтовой лестницы, ведущей на второй этаж, мужчина встал и подошел к столику. Наполнив стопки водкой, улыбнулся:

— Если предпочитаешь коньяк — пожалуйста, — и увидев, как Эдвард в ответ отрицательно мотнул головой, продолжил: — Как зовут тебя, я знаю. Меня — Родион Александрович. Можно просто — Родион. — И протянул свою стопку, чтобы чокнуться. — За знакомство!

Выпили. Родион Михайлович Шелковников, меж своими «Летчик», самый крупный нарвский авторитет, имевший за собой уголовный «шлейф» за гибель рабочего на шахте, указал глазами на соленые рыжики и красную икру в стеклянной розетке:

— Давай, давай, закусывай. Желудок должен быть полным, а голова трезвой. — И наполнил стопки вторично. — Между первой и второй перерывчик небольшой. — Но свою стопку до конца не выпил, пояснив: — Язва… И рад бы в рай, да грехи не пускают. Но ничего, надеюсь, не последний раз вот так сидим, так что я свое наверстаю. Жизнь — она такая штука, что не знаешь, где потеряешь, где найдешь. Главное — здоровье. И совесть. Знаешь, как у Губермана: «На свете нет печальней повести, чем повесть о причудах русской совести».

Родион Михайлович оказался очень интересным собеседником. Излагал он легко и красиво, ловко и с юмором избегая споров. Видя, что Эдвард с чем-то не согласен, он тут же уходил в сторону:

— Не будем заострять на этом внимание. Ты не согласен, ну и ладно… Не спорю. Только думаю, мил друг, что в тебе просто говорит максимализм молодости. Ну, не велика беда! Настанет время, будешь судить более объективно…

Он поинтересовался, как поживает тетка Эдварда, бывшая учительница, отметив, что его чадо — Родион не назвал ни имени, ни пола ребенка — тоже имело удовольствие посещать ее уроки. Затем плавно перешел на тему бальных танцев.

— Это просто отлично, что теперь в школах учат не только математике и прочему, но и бальные танцы ввели. Было бы неплохо, если бы еще и хорошие манеры добавили. Помнишь, как девицам в Смольном или юнкерам? А то, понимаешь ли, испекут из человека, скажем, классного электронщика, а он, попав в приличное общество, чувствует себя совершенно потерянным, двух слов связать не может, не знает, какая вилка для рыбы, какая для мяса и как есть суши. Даже ударение в этом слове — заставь его произнести «суши» — поставит не так. Обидно.

Подцепив на вилку маринованный огурчик, Родион Александрович продолжил:

— Знаешь, чем отличалась старая интеллигенция от новой? Нутром. Да не физическим, а духовным. Вот послушай… Был у нас в горном институте один профессор — Алексей Иванович. Душа человек. Почти всего Баратынского наизусть знал, на скрипке играл. А как лекции вел — заслушаешься! Хотя предмет-то вроде сухой и неинтересный — химия. Питерцы — я имею в виду коренных, а не вологодских, заполонивших город после войны, — настоящие интеллигенты. У них порядочность и интеллигентность не наносные, а впитаны в кровь с молоком матери. Такие качества не вобьешь ни воспитанием, ни образованием. Недаром говорят, что интеллигентность либо есть, либо нет. Как ни учи ты плебея, втолковывая ему о чести и достоинстве, в критических ситуациях от покажет свое мурло.

Родион Александрович вдруг хитро прищурил один глаз и лукаво спросил:

— Вот ответь мне на такой простой вопрос: как ты поведешь себя, если случайно окажешься в числе сотни гостей на приеме английского консула и заметишь на полу в фойе кольцо с крупным бриллиантом? Вокруг — ни души… Возьмешь — никто не заметит, не заподозрит, а ты обогатишься, скажем, на двадцать тысяч «зеленых». Поднимешь и найдешь хозяина кольца — честным прослывешь. Не возьмешь — кто-то другой подберет и в карман себе положит. Так что лучше: быть честным и нищим или богатым и при этом — заметь — не вором. Ты ж не украл у кого-то это кольцо…

Заметив нерешительность Эдварда, Родион Александрович расхохотался:

— Вижу, думаешь, что мне ответить. Надо бы сказать, что отдашь кольцо, а ведь не хочется! Ой как не хочется. Правда? Что-то мне подсказывает, что ты отдал бы кольцо. Ну и дурак был бы! Что, шокировал я тебя? Не ожидал такого ответа? Да ты не переживай, я ведь не больной и не святой. И не интеллигент, хотя порой и сожалею об этом.

Он встал, подбросил в огонь несколько березовых поленьев и вновь устроился напротив Эдварда, наполнил его стопку.

— Давай пей. Впрочем, я не неволю, но под хорошую закуску не захмелеешь, парень. А домой тебя мои орлы доставят в целости и сохранности, ни один волосок не упадет с твоей головы.

Шелковников поднял стопку:

— Как это по-эстонски сказать — на здоровье? Не обессудь, всю жизнь живу в Эстонии, но ничего кроме «здравствуйте» и «до свидания» не знаю. Да нам, нарвитянам, это и не надо было никогда. Сейчас начали гнобить — учите язык, а то без работы останетесь. Мне-то это не грозит, я всегда при работе. А вот молодежи нашей туго приходится.

Кстати, расскажу тебе одну прикольную историю. Был у меня знакомый из интеллигентной питерской семьи — Роман Маркович, который во время блокады попал в Эстонию, и назад в город на Неве ни его самого, никого из семьи так и не пустили, заявив, что «хромает» пятый пунктик, хотя он к этому пунктику не имел отношения… Что такое этот пресловутый пятый пункт анкеты, ты знаешь? Вижу, что нет. Национальность. Думали, что Роман Маркович — еврей.

Родион подкинул в камин несколько чурбаков.

— Кому-то из вологодских плебеев досталась их просторная квартира и шикарная библиотека. Работал я когда-то с этим человеком, пока меня не посадили за решетку за смертельный случай на моем участке. Я горным механиком на шахте был в то время, Роман Маркович работал в научно-исследовательском институте, бывал у нас на шахте часто. Интересный, хочу сказать тебе, человек. Многое порассказывал мне о жизни. Так вот, родная сестра его матери — молодая балерина — оказалась году в сорок втором за границей, в Германии. После окончания войны она так и не смогла, а может, не захотела, вернуться в Союз. Получив хорошее воспитание и классическое балетное образование, она была востребована в разных балетных труппах. И пошла судьба ее носить по странам и весям. В последние годы она, уже старая женщина, жила до самой смерти в Америке, но поначалу, как рассказывал Роман, пригнали ее в Германию, и она к концу войны уже свободно говорила на немецком. Неожиданно, уже в сорок пятом, случилось ей оказаться в Англии, причем в высшем обществе, на банкете для особо избранных. Приемы у знати для нее были не в новинку, потому что ее — молодую, красивую и талантливую, с удовольствием принимали у себя сливки немецкого общества, и она спокойно и комфортно чувствовала себя в такой обстановке — всегда была готова поддержать любой разговор, рассказать смешную историю.

Но в Англии, на этом приеме, сложилась особая ситуация. И дело вовсе, как ты, вероятно, догадался, не в чопорности английской знати или в напористости американских дипломатов и генералов, тоже приглашенных в честь победы над Германией на банкет, а в самом элементарном — в незнании английского языка. Наша балерина знала по-английски лишь два-три десятка коротких бытовых фраз, да и те, за исключением «привет» и «меня зовут…», мгновенно испарились из ее очаровательной, но совсем неглупой головки. И тут к ней подходит капитан военно-воздушных сил Ее Величества королевы Британии и спрашивает: отчего это такая изумительно красивая девушка пребывает в гордом одиночестве и почему она не произнесла ни единого тоста в честь союзников — американцев и англичан? Балерина с трудом поняла капитана и, путая английские и немецкие слова, объяснила бравому пилоту, уже нетвердо державшему равновесие в силу обилия выпитого, что она — не американка и не англичанка, а русская.

«О! — В восторге воскликнул капитан. — Вы здесь — единственный представитель вашего героического народа, поэтому вы просто обязаны произнести тост в честь союзников от имени страны, победившей фашизм. Я вам сейчас напишу этот тост». И, отыскав клочок бумаги, быстро нацарапал недлинную фразу, посоветовав балерине прочесть ее пару раз, чтобы не запнуться, когда надо будет произносить эту фразу перед большой публикой.

Оставив девушку одну, пилот стремительно направился к устроителям банкета и сообщил, показав на нашу балерину, что она русская и хочет сказать тост в честь страны-победительницы — Советского Союза.

Лица бывших союзников по антифашистской коалиции, с удивлением узнавших, что среди них находится русская девушка, которая была представлена им как молодая, подающая надежды балерина из Германии, застыли в почтительном молчании.

Наша красавица встала и, испытывая некоторую неловкость от того, что впервые в жизни читает тост по бумажке, набрала в легкие побольше воздуха, медленно выдохнула его и, стараясь не запутаться в чужом почерке, произнесла написанное.

В зале вместо аплодисментов воцарилась гробовая тишина. Дамы опустили глаза в бокалы, словно отыскивая там залетевшую муху, лица мужчин сначала окаменели, а затем запылали гневом. Один из английских генералов что-то быстро бросил двум нижестоящим по чину военным, и те, подхватив под руки уже еле стоявшего на ногах капитана ВВС, вывели последнего с банкета.

Видя растерянность балерины, на помощь ей поспешил один более-менее знакомый поклонник ее таланта, который, давясь от смеха, смешанного со смущением, и уговаривая не переживать о случившемся, перевел ей содержание тоста, который звучал приблизительно так: «Мудаки и придурки, выпьем же за Россию… твою мать!»

Родион Александрович наполнил Эдварду очередную стопку, оставив свою почти нетронутой, вытер салфеткой губы и сказал:

— Как думаешь, к чему я рассказал тебе эту историю? А к тому, что языки все-таки надо знать. Не только чтобы не попасть в такую ситуацию, но ради самоуважения. Вот ты, насколько мне известно, свободно, без акцента, говоришь и по-эстонски, и по-русски. Хочешь знать, кто сказал про твой эстонский? Да нет, не он, — улыбнулся Родион Александрович, показывая глазами на второй этаж, где находился Валек. — Ты, я вижу, парень серьезный. Об этом мне тоже говорили.

— Кто же это вам рассказал обо мне? — не выдержал Эдвард. Голова немного кружилась от выпитого. Ему было лестно, что с ним на равных разговаривает человек, о котором не только в Нарве, но и в Таллине ходят легенды. Родион был известен в Эстонии как один из самых жестких лидеров преступного мира. О нем курсировали слухи как о человеке непререкаемого авторитета, решительном, расчетливом и дальновидном. Эдвард знал от своих знакомых из боксерского клуба, что они мечтают попасть под крыло к Родиону, но он тщательно отбирает себе ребят, которые изучают у него в группах все виды стрелкового оружия, взрывное дело, самбо и экстремальную езду на машинах любой марки. А тут Шелковников сам пошел навстречу, без всяких намеков и заявлений со стороны Эдварда!

— Хочешь знать, кто мне о тебе доложился? Ну… — протянул Родион Александрович, — скажем так — твои таллинские знакомые, кому можно доверять. Имена, не обессудь, пока не скажу. — И быстро перевел разговор в другое русло. — Мне нужна твоя помощь. Сразу скажу, что ты почти ничем не рискуешь, а деньги получишь хорошие. У тебя ведь, насколько мне известно, отец недавно умер, а мать без работы. И тетка родная в Нарве небогато живет. Так что выходит — ты единственный кормилец в семье. У Чекана, я знаю, ты зарабатываешь негусто. Он скупердяй… Сам живет в дерьме, как свинья, — в доме пусто, деньги спускает на девок да на пойло в кабаках в то время, как жена жилы рвет с ребенком-инвалидом. И при этом Чекан считает, что так и другие должны жить — пить, трахаться, истязать своих баб. Короче, мурло он. Ты для него — раб. Он как нажрется, так орет, что всех вас, если что, раком поставит — урежет вам заработки, потому что вы — рабы и готовы лизать ему задницу за кусок хлеба. Знает, скотина, что в Нарве с работой плохо. Ну да ладно, черт с ним. Я лучше сейчас введу тебя немного в курс дела, чтобы не было непоняток, а тебе решать: или ты продолжаешь работать за гроши, или я плачу тебе аванс пятьсот баксов сразу после нашего разговора, и еще пятьсот — потом, когда дело будет сделано.

Родион Александрович без обиняков заявил, что дело касается переправки порошка — он имел в виду наркотик, но какой, не уточнил — из России в Эстонию. По его словам выходило, что старый канал доставки на таможне засветился и пока не ясно, когда они — кто они, можно было только догадываться, потому что Родион Александрович сказал, что за всем этим стоят люди серьезные, — смогут пробить новый надежный канал. Но ждать времени нет, партнеры на той стороне, то есть в России, не любят длительных пауз.

— Вот меня и попросили помочь найти человека, кто смог бы временно выручить всех из сложной ситуации. Вот такие пироги, — подвел итог Родион Александрович. — Мои орлы на это дело не годятся, их знает в городе любая собака. В общем, через таможню им вряд ли удастся проскочить без досмотра. А у тебя среди погранцов и таможни приятели есть, ты вне подозрения. Риск, конечно, есть, но он ничтожен.

Эдвард предположил, что речь идет как минимум об амфетамине, хотя, возможно, под «порошком» Родион Александрович имел в виду кокаин или героин, но спрашивать не стал, потому что про себя твердо решил: ни за какие деньги не будет наркодилером. Парень неглупый, он понимал, что одним-двумя разами дело не кончится и попадать на крючок не собирался. Вот только как свой отказ изложить Родиону Александровичу, чтобы тому было понятно, что проблема не в трусости, а в убеждениях? Ему, Эдварду, не по душе заниматься этим.

— Я могу подумать над вашим предложением?

— Конечно. Завтра после работы к тебе подъедет Валек. Если согласен, он привезет тебя сюда, за инструкциями. Время не терпит. Ну, давай. До встречи. — Он крепко пожал Эдику руку и стал подниматься на второй этаж. — Сейчас тебя отвезут домой…

 

Глава 14

— Привет, старик! — с чрезмерной радостью приветствовал его Валек, явившийся в автослесарку за десять минут до конца рабочего дня, когда Эдвард уже переоделся в цивильную одежду. — Давай закругляйся, и на крыло. Шеф ждет.

— Слушай, ты передай Родиону Александровичу, что мне не подходит его предложение. В чем другом — с машиной там или еще в чем-то — я помогу, а в этом нет.

— Ты, парень, чо, сбрендил?! — удивленно воскликнул Валек. — Родиону не отказывают. Ты чо гонишь?! Помогу-у-у… Не знаю уж, конечно, что ему от тебя нужно — он мне об этом не докладывает, — но если ты отказываешься, твое дело хреновое. Другую свою помощь засунь себе… знаешь куда? Давай, кончай пургу нести, поехали!

— Нет.

— Как знаешь. Домой подкинуть?

Получив вежливый отказ, Валек вдруг осклабился и, подойдя к Эдику, похлопал по плечу, а потом вдруг расчувствовался.

— Дай обниму. Смелый ты, парень! — И заключил в объятия. Эдвард с облегчением освободился из железных лап мордоворота и с неудовольствием подумал: хорошо, что никто не видел, как этот придурок одной рукой поглаживал от избытка чувств спину Эдика, не ослабляя при этом хватки, а другой похлопывал по ягодицам.

— Молодой человек! Остановитесь! Вам говорят, остановитесь сейчас же!

Эдвард не сразу понял, кому адресованы эти слова, и продолжал идти. Он отошел от мастерской буквально на сотню метров и уже завернул за угол, когда услышал приказ остановиться. Повернув голову, увидел полицейскую машину.

— Вы мне?

— А кому же? — Автомобиль мягко затормозил у обочины дороги, и средних лет полицейский в чине старшего констебля вышел из него. — Ваши документы?

— Не понял… В чем дело?

Все дальнейшие попытки выяснить, что случилось, — Эдвард почему-то решил, что его с кем-то спутали, — успеха не принесли. Несмотря на протесты, его заставили вывернуть карманы и показать их содержимое.

— Ну вот, а говоришь, что не знаешь, в чем дело, — удовлетворенно заметил полицейский, когда Эдик вместе со свернутыми купюрами достал из правого заднего кармана джинсов маленький прозрачный пакетик с белым порошком.

Эдвард ошалело посмотрел на пакетик, который полицейский быстро сунул ему в руки. Он сразу догадался, что может находиться в нем. До него мгновенно дошло, почему Валек так долго и радостно лапал его ниже спины. Мерзавец! Эдик сразу понял и то, зачем страж порядка вложил пакетик с порошком ему в руки — на полиэтилене теперь есть его отпечатки пальцев.

Эдвард, не зная, что делать, умышленно раскрыл ладони, и пакетик шлепнулся в придорожную пыль:

— Это — не мое!

— Да? — деланно удивился один из задержавших его полицейских и осторожно поднял пакетик. — Значит мое. Так и запишем в протоколе… Ладно, некогда мне тут с тобой разбираться. Посидишь в камере, подумаешь. Может, вспомнишь, чье это… Сейчас протокол о задержании составим, а потом отвезем тебя на анализ крови, надо бы проверить: сам-то ты не вмазанный? Садись в машину.

Эдвард сел в автомобиль, а полицейский, достав мобильник, сделал короткий звонок. Практически тотчас из-за поворота впереди показался «БМВ» в затемненными стеклами. Машина резко затормозила, не доехав метров двадцать до полицейской машины. Из нее выбрался плотный, невысокого роста мужчина со стрижкой ежиком и вразвалочку, словно вышел подышать воздухом, направился по тротуару в сторону полицейской машины, успевая при этом словно невзначай осматриваться вокруг. В последний момент, уже рядом с полицейской машиной, мужчина быстро оглянулся в последний раз, убедился, что за ним никто не следит, и юркнул на заднее сиденье бело-синего автомобиля.

Старший констебль молча повернулся к новому пассажиру и показал протокол. Мужчина взял документ и углубился в чтение. Закончив, он обратился к полицейскому.

— Дай-ка попробовать порошок. Да руками-то осторожно… пальчики сотрешь.

Мужчина достал крохотный складной нож, подцепил кончиком лезвия мизерную щепотку порошка, лизнул его и тут же сплюнул.

— Героин. Чистый… отличного качества… — Он озабоченно, явно обращаясь к Эдварду, поинтересовался: — Откуда? — И, не дожидаясь ответа, добавил: — Влип ты, парень. В пакетике, на первый взгляд, граммов десять будет, если не больше. А это — в крупных размерах. На реальный срок тянет. Не открутишься…

Еще не до конца понимая, зачем разыгран «спектакль» с наркотиком, но уже догадываясь, что мужчина из «ауди» не имеет никакого отношения к полиции, Эдвард уставился, не мигая, на коренастого и решил не отвечать на его вопросы.

— Ладно, — махнул рукой мужчина, — везите в полицию, пусть посидит, подумает, может, тогда будет посговорчивее. Тем более что срок корячится немалый. Ты ведь неглупый малый, да? — обратился он к Эдику. — Прессу небось почитываешь? Знаешь, какой срок могут намотать, так? — Он наклонился слегка вперед, к сидящим впереди полицейским. — Ребята, вы ему доступно все объяснили? — И тут же, взглянув на Эдварда, продолжил, демонстративно щелкнув большим и указательным пальцами по его плечу, словно стряхивая несуществующую пыль: — Родион Александрович велел пылинки с тебя сдувать, так что решай сразу: хочешь гулять на свободе или рвешься туда? — Мужчина выразительно мотнул головой, давая понять, что означает слово «туда». — Альтернативы нет, как, впрочем, и времени на раздумье… Ну? Уходим?

Эдвард молча кивнул.

Свою первую поездку в Питер Эдик помнил в деталях. Ему дали «в нагрузку» симпатичную, верткую, без лишних комплексов, девицу по имени Марина, которая должна была служить ему ширмой и ни слухом ни духом не должна была знать, с какой целью едет Эдвард в город на Неве. По словам «инструкторов», с девицей ехать более безопасно, потому что молодая пара, как правило, вызывает меньше подозрений на таможне. Эта Марина, маленькая брюнетка, напропалую кокетничала с таможенниками, объясняя, что ей позарез надо обновить в России свой гардероб, а вскоре после того, как миновали последний пост на российской стороне, без обиняков предложила Эдику перепихнуться, заявив, что он — в ее вкусе. Отказ не удивил и не огорчил девицу.

В Питере они разошлись каждый в свою сторону. Эдвард отправился по адресу, врученному ему в Эстонии, сдал машину встретившим его людям и отправился бесцельно болтаться по городу. Он знал, что его загрузят наркотиками, но куда их спрячут, его не касалось. По инструкции автомобиль принадлежал какому-то Владу, так что в случае чего — если вдруг тормознут на таможне — можно будет сделать круглые глаза и заявить, что он, Эдик, не при делах, тем более что его отпечатков пальцев на товаре нет. «Взял машину съездить в Питер, и все тут. А что там могло быть в машине у Влада, не знаю, — учили его. — Как найти Влада — не проблема. Вот телефончик. Звякнешь, он подгребет… У нас есть, кому тюремную баланду хлебать».

На обратном пути Эдвард был мрачнее тучи, а Марина с восторгом болтала о своих питерских приключениях, взахлеб рассказывая о том, как она отрывалась по полной программе с какой-то подругой, подцепив в кабаке троих денежных бизнесменов из Саратова.

— Сам же понимаешь, что троих мужиков на две части не поделить, вот мы и решили веселиться компашкой. Чего пялишься, а? Так я и поверила, что ты никогда не занимался групповухой, ха-ха-ха! — залилась она смехом. — И приятно, и полезно. Особенно, когда с двумя мужиками. Они ж так стараются превзойти себя, что прямо из шкуры лезут — обязательно доведут до оргазма, и не раз. Слушай, а ты какой секс предпочитаешь? Может, все-таки попробуем?

Эдвард попытался было объяснить девице, что его не волнует ее личная жизнь, но не тут-то было. Марина никак не отреагировала на его слова, продолжая трепотню. Видимо, она сама получала удовольствие от рассказа. Эдик включил погромче музыку…

Российскую таможню миновали удачно. На эстонской стороне по расписанию должен был дежурить Алексей, его знакомый, у которого Эдвард как бы невзначай спросил, что ему привезти из России. Последний диск «Лесоповала», ответил тот. Алексея на дежурстве не оказалось, что крайне встревожило Эдварда. Но внешне он был абсолютно спокоен.

— Где Алексей, сегодня ведь его смена? — спросил он одного из таможенников, попросивших открыть багажник. Услышав, что их коллега заболел, Эдвард добавил: — Он просил ему кое-что привезти. — И достал из бардачка диск. — Не знаю, когда увижу его, так что, если сможете, передайте ему это. Скажете — от Эдика.

 

Глава 15

За этой поездкой последовали другие. Все складывалось удачно. Угрызения совести становились с каждым разом слабее — Эдвард утешал себя тем, что не он, так кто-нибудь другой провезет наркоту, она все равно будет доставлена в Эстонию. Он втянулся в работу, тем более что последние два «гонорара» оказались довольно крупными по сравнению с предыдущими. «Это — премия», — объяснил ему «инструктор» Гриша Соловьев, между своими — Грэг.

Теперь он имел дело только с ним. После той, первой встречи, «допуска к телу» Родиона Александровича больше не было. Даже когда Эдвард попытался выяснить историю с полицией. Ему жестко и лаконично объяснили, что, во-первых, нет необходимости встречаться с Самим, а во-вторых, он отныне — должник Родиона Александровича, потому что отмазать Эдварда от уголовного дела стоило недешево.

Эдик понял, что разыгранная как по нотам «трагедь с комедью», замешанная на героине, была полностью под контролем Шелковникова. До него давно дошло, что менты были настоящие, но прикормленные братками. Ясно было и то, что на него навесили несуществующий долг, сумму которого пока не озвучили, и что этот долг придется отрабатывать, иначе… Что будет в том случае, если он откажется, Эдвард прекрасно осознавал. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы после той подставы понять, сколь прочна связь между представителями полиции и криминального мира.

За пять месяцев он заработал кругленькую, по меркам братвы, сумму, но у него хватило ума, несмотря на молодость, не швыряться купюрами в ресторанах и барах, не демонстрировать, что у него появились лишние деньжата. Часть их он периодически подкидывал матери, повторяя каждый раз легенду о щедром заказчике, который остался доволен ремонтом автомобиля. Тетке тоже помогал материально, ловко обосновав свои периодические поездки в Россию необходимостью доставать более дешевые запчасти для машин. Она, не соображая в этом ничего, безоговорочно верила Эдику.

В свободное от поездок время он продолжал работать у Чекана. Так велел Грэг, предупредивший, что Колян не вякнет ничего против. И еще Грэг попросил, правда просьба была больше похожа на приказ, хотя и преподнесена в весьма корректой, свойственной Грэгу манере, с пацанами — он имел в виду тех, кто крутился у Родиона Александровича в «шестерках», — нигде не светиться:

— Меня тут просили передать тебе, что все, парень, идет нормально. Тобой довольны. Думаю, поднимешься со временем. У тебя характер есть, и понятие. Родион таких в обиду не дает, уважает, ценит. Ты только вот что: с Вальком, с Михой или с Алексом никуда не ходи. Репутацию, старик, беречь надо. Проколешься — все коту под хвост полетит…

Что «все», Эдик понимал. Родиону Александровичу во что бы то ни стало надо было сохранить его в качестве надежного, не запятнанного приводами в полицию, канала доставки наркотиков. Доверие к Эдику росло: последние несколько раз он уже не просто сгрузил товар в автомобиль Грэга, а доставил, следуя указаниям последнего, по адресу. Ему поверили настолько, что показали «кладовщика» — маленького, совершенно неприметного сухонького человечка неопределенного возраста с цепким ледяным взглядом бледно-голубых, словно выцветших, глаз — и квартиру, служившую перевалочным пунктом.

Предупреждение по поводу Валька и его отмороженных дружков оказалось, в общем-то, лишним, потому что Эдварда компашка Валька не устраивала. Гнуть пальцы, как они, и хвастаться своей крутизной он не собирался. Эдик вообще старался избегать этих отморозков, особенно после одного случая, невольным свидетелем которого ему пришлось стать.

…Как-то вечером, вскоре после первой поездки в Россию, он пригласил Юльку в бар. Они спокойно болтали о том, о сем, со смехом вспоминая детство и свои шалости, и пили — он пиво, Юлька коктейль.

— Я сейчас вернусь. — Юлька встала и, медленно пробираясь между танцующими парами, направилась в дамскую комнату. Вернулась она быстро, очень злющая. — Эдька, там этот твой знакомый торчит у двери как пень, не пускает меня в туалет, говорит, что авария произошла. Врет, козел, по роже вижу. Скалит зубы и за ручку двери держится.

— Ну так иди в мужской…

— Ты что, рехнулся? Там же ребята, а мне что — лопнуть? Или иди разберись с этим придурком, или постой около дверей мужского туалета, покарауль.

Эдвард вышел в фойе и, глянув в сторону дамской комнаты, понял, что там что-то происходит.

— Постой-ка здесь, не высовывайся, — велел он Юльке. — Ты что здесь торчишь? — спросил он Валька, стоявшего на стреме и закрывавшего своей мощной спиной дверь.

— Тебе-то что? Где хочу, там и стою, — гадко осклабился тот. — Тебе что, отлить надо? Тогда проходи. — И резво отворив дверь, подтолкнул к ней Эдварда. — Присоединяйся…

На кафельном, зашмыганном десятками ног полу, на четвереньках стояла совсем молоденькая девушка. Один из парней насиловал ее, стоя сзади, второму она, давясь и захлебываясь, делала минет. Одежда девушки валялась в стороне, бюстгальтер болтался на талии, трусики — на грязном полу. Заплаканное совсем детское личико, рассеченная под глазом кожа и кровь на щеках и возле рта говорили о том, что над девушкой издевались.

Один из насильников — Эдвард неоднократно видел его вместе с Вальком и знал, что зовут его Макс, — скосил глаза в сторону Эдика.

— А-а-а, Эдька… Ты тоже? Подожди, счас кончу, и ты ее трахнешь. Может, и Валек захочет второй заход сделать…

— Вы что, совсем спятили? — спросил растерявшийся Эдик, понимавший, что ему одному не справиться с компанией разгоряченных алкоголем и сексом мерзавцев. Надо было что-то срочно предпринять, и Эдвард быстро сориентировался:

— Быстро сматывайтесь, кто-то полицию вызвал. Я с ней сам разберусь…

Насильник, матерясь, оттолкнул девушку и, на ходу застегивая джинсы, вылетел из туалета. Через секунду туда влетел разъяренный Валек.

— Ты чо, крутой стал?! Да я тебя…

— Заткнись! — грубо осадил его Эдвард. — Потом спасибо скажешь, что я твою шкуру спас. Уходите из бара. — И, не дожидаясь реакции на свои слова, повернулся к девчонке: — Давай помогу встать.

Он помог еле державшейся на ногах от пережитого ужаса девушке кое-как одеться и, выглянув в фойе, сказал стоявшему у дверей охраннику — знавшему, вероятно, зачем пьяная компания повела девушку в туалет и спокойно наблюдавшему со стороны за происходящим, а теперь, видимо, получившему от компании Валька приказ никого не пускать внутрь: — Такси вызови. Срочно!

Эдвард выскользнул бочком из двери дамской комнаты и сразу увидел Юльку.

— Ничего не спрашивай. Я отлучусь… Ненадолго… Жди меня здесь. — И, не дожидаясь вопросов, метнулся назад, к двери.

Такси прибыло почти тотчас. Эдвард обнял девушку и, поддерживая ее за талию и за руку, быстро довел до машины. Ее дом находился на улице Пушкина. Он попросил таксиста немного подождать у подъезда.

Войдя в подъезд, Эдвард спросил:

— Ты можешь мне сказать, что случилось?

Девушка разрыдалась и бессвязно, глотая слова, заговорила:

— Этот, лысый… схватил меня за руку… потащил танцевать… а я сказала… с пьяными не танцую… он подкараулил… Ленку, подружку мою, у туалета… и велел ей меня вызвать… поговорить… она позвала… сказала — знакомый вызывает. Они… они… Как я сейчас?.. что скажу родителям? Они дома…

Эдвард крепко прижал девушку в себе и, гладя по спине и голове, словно маленького ребенка, сказал:

— Ну все, все, не надо плакать! Родители все поймут и помогут. Ты, главное, успокойся немного и кровь вытри с лица. Скажешь им все, как есть. А этим… подонкам… не прощай. Иди в полицию. Ты знаешь имена тех, кто тебя?..

— Лысого знаю…

Вечер был безвозвратно испорчен, и Эдик, забрав Юльку из бара и проводив домой, отмел предложение подняться к ней на чашку чая и отправился к себе.

Последующие события показали, что полиция завела-таки уголовное дело об изнасиловании. Как-то, приехав в автомастерскую, один из приятелей Валька, насиловавший в тот вечер девушку, возмущенно сообщил:

— Ты представляешь, та сука подала заявление в ментовку! Изнасиловали, видите ли… Да пусть спасибо скажет, что такие мужики ее от комплекса избавили. — Парень мерзко захихикал: — Ну ничего, прорвемся, не в таких переделках бывали.

Уголовное дело вели долго и, как узнал Эдвард из прессы, уже служа в армии, оно дошло до суда, где благополучно рассыпалось. Девушка отказалась от первоначальных показаний, заявив, что сама согласилась заняться сексом с тремя мужчинами. А синяки и ссадины якобы появились вследствие драки с какой-то незнакомой девицей, которую она не помнит. Почему оговорила мужчин, не знает, но очень об этом сожалеет. Девушка, отметил автор материала, во время процесса была очень подавлена, на насильников не глядела, от вопросов обвинителя расплакалась так, что пришлось прервать судебное заседание. Потом отказалась от последнего слова. В общем, все свидетельствовало о том, что девушку, которой, как выяснилось из газеты, было на момент изнасилования всего семнадцать лет, сильно запугали.

 

Глава 16

Через пять месяцев после истории с подкинутым ему пакетиком с героином Эдвард попал в армию. Просьба направить его после учебки служить на границу была, как это ни странно, удовлетворена. К радости Эдварда, понимавшего, что армия — это своего рода спасение от тех дел, которыми ему пришлось заниматься, он попал на эстонско-латвийскую границу Валга-Валка. Эдик тешил себя надеждой, что пока он будет служить, Родион Александрович найдет ему замену. А там, размышлял Эдвард, он вернется в Таллин, устроится на работу. Подкопит деньжат к той сумме, которую он отложил за время своего курсирования между Эстонией и Россией, купит однокомнатную квартиру, поступит в полицейскую академию или в университет. Короче, будет жить, как любой другой законопослушный гражданин — делать карьеру, любить женщин. Но недаром говорят — человек предполагает, а Господь располагает.

…Теплое июльское утро только начиналось. На синеватом, еще сумеречном небе появились первые признаки солнечного восхода. Восток порозовел, затем окрасился золотом, и светило величаво выплыло из-за горизонта, лаская первыми лучами притихшую на ночь листву и щебечущих птах.

До конца смены оставалось почти два часа. Эдик зевнул, потянулся до хруста в костях, поправил форму и вышел на улицу, потому что к погранпункту приближался джип. Окно автомобиля поползло вниз, и он по привычке заглянул в салон:

— Пройдите с документами к…

— Привет, старик! Ты чо, здороваться не хочешь? Друзей не узнаешь?

Из окна автомобиля на него смотрела улыбающаяся физиономия Валька.

— А мы-то думали, куда ты потерялся? Может, вообще слинял из Эстонии? Наводили справки, пока кой-кто не шепнул, что ты вроде сюда попал… Мы уже третий раз здесь, а тебя только сейчас застали. Ваши придурки не дают никакой информации. «Затем вам натта она? Обрасьсяйтесь в департамент… Нам запрессено каварить оп етом…» — передразнил он, кривляясь, кого-то из эстонцев-пограничников. — Да ты не думай ничего. Мы просто соскучились по тебе. Привет от шефа… Ты, это самое… не забыл нас-то? Ну, ладно, пошли на проверку!

Эдварду показалось сквозь тонированные стекла автомобиля, что на заднем сиденье сидел Родион Александрович, но у него не было желания удостовериться в этом. Выслушав Валька, он повернулся к своему напарнику и сказал на эстонском, что прихватило живот и ему надо срочно отлучиться. «Струсил! Как мальчишка струсил, — ругал он себя, удаляясь к административному зданию, где находились кабинеты. — Можно подумать, они не поняли, что я просто сбежал. Впрочем, если и поняли, то пусть знают, я не рвусь к общению с ними!»

Да и какая, в принципе, разница в том, был там Родион Шелковников-«Летчик», или Эдварду только так показалось. Ему было достаточно того, что они нашли его. Он решил про себя: если Валек или кто-то из них подрулит в нему со скользким предложением о содействии в переправке товара через кордон, то не останется ничего иного, как обратиться к вышестоящему офицеру с рапортом о переводе в любую другую воинскую часть. Но помогать он не собирается! Это чревато непрятностями. Одно дело, когда попадешься на мелочевке, другое — на серьезном деле. А наркотики — не шутка.

Однако Эдик напрасно опасался. Оставшиеся несколько месяцев прошли спокойно. Как это ни странно, его не тревожили до тех пор, пока не закончилась служба в армии. У него появилась мысль о том, чтобы стать кадровым военным. Но в конце концов, решил Эдвард, армия — не для него.

— …Ты чо это, Эдька, друзей забываешь? — услышал он в телефонной трубке через неделю после демобилизации до тошноты знакомый, чуть гнусавый голос Валька. — Неужто решил обосноваться в столице? Правильное решение. Молодчина. В гости-то пригласишь? — И с места в карьер продолжил уже другим тоном. — Тебя один человек хочет видеть… Завтра будь в Нарве. Мой номер телефона ты помнишь, надеюсь. Приедешь — звякни. Да… хочу предупредить — без фокусов!

В трубке запикало. Эдвард не стал выяснять, откуда у Валька номер домашнего телефона, которого нет ни в одном справочнике. Он был уверен, что тетка не могла его никому дать. Юлька знала, конечно, но за нее Эдик тоже поручился бы головой: Юлька не из болтливых, тем более он когда-то просил ее никому не говорить номер его телефона. Значит, вычислили по своим каналам.

Эдик психанул: почему Эстония такая маленькая? Чихнешь в одном конце, в другом услышат. Это Гамлет мог рассуждать: «Быть или не быть?» А он, Эдик, не принц датский, ему не выскочить из телеги. А может, стоит попытаться? В любом случае надо съездить в Нарву, — другого ему все равно не дано — послушать, что ему скажут, врубиться в ситуацию, а там уже решать, как выкрутиться из нее. Но продолжать быть наркокурьером и мотаться из Эстонии в Питер и обратно Эдвард не собирался. Он отдавал себе отчет в том, что рано или поздно он попадется с товаром, а париться на тюремных нарах он не собирался.

Сразу по приезде Эдварда в Нарву произошло событие, которого, по логике, не должно было бы случиться. Но логика — категория философская, и жизнь не вписывается в ее каноны. Ничего бы, наверное, не случилось, если бы Эдик заранее предупредил тетку о своем приезде. Но он не позвонил, надеясь застать ее дома, однако дверь оказалась запертой. Соседки тоже дома не было, поэтому Эдвард решил зайти в кафе перекусить. В нем, кроме самого Эдварда и девушки-барменши, выполнявшей также обязанности официантки, никого не было. Эдик сделал заказ и отошел от барной стойки.

Не успел он устроиться за столиком у окна, откуда можно было спокойно обозревать окрестности, как к кафе подъехала навороченная тачка, из которой вышел тощий разбитного вида юнец с очками на лбу и с массивной золотой целью на тонкой, с выпирающим кадыком, шее. Юнец зашел в кафе и, не оглядываясь, продефилировал к стойке бара. Взял банку кока-колы и развернулся в сторону Эдварда.

— Эй, ты, — спокойно произнес юнец, подходя к столику и взирая на незнакомца из-под полуприкрытых глаз, — это мой столик. Вали отсюда…

Эдик, не двигаясь с места, молча смотрел на юнца.

— Ты что, оглох? — все так же не повышая голоса, спросил молокосос.

— Не нарывайся на неприятности, парень. Я никуда отсюда не уйду.

— Ну ты и козел… — протянул юнец. — Ты откуда свалился такой борзой? Последний раз говорю, — голос молокососа зазвенел от злости, — это мой столик!

Увидев, что незнакомец никак не реагирует на него, юнец махнул в окно и из машины показался крепко сбитый, по внешнему виду явно качок, примерно такого же возраста, другой молодой раздолбай, пребывавший, видимо, в роли «шестерки» у первого.

— Канай отсюда, придурок! — чувствуя скорую поддержку, завизжал молокосос с золотой целью и схватил Эдварда за воротник куртки.

Это было уже слишком. Эдик резко встал и, как его учили в секции карате, которую он посещал почти пять лет и даже небезуспешно выступал на республиканских соревнованиях, сделал захват руки — юнец в мгновение ока оказался на полу, вытаращив от боли, бессилия и гнева глаза и хватая ртом воздух.

Качок, едва переступил порог, сразу бросился на выручку приятелю. С ним тоже не пришлось долго возиться: правильно нанесенный в челюсть удар, и юнец распластался рядом с дружком. Но качок оказался поупрямее своего «босса» — он заморгал глазами, приходя в себя, сел, покрутил головой и начал подниматься. Эдвард дождался момента, когда качок встал перед ним на полусогнутых ногах, и вновь отправил юнца в горизонтальное положение. Затем нагнулся к нему, схватил за руку, и выкрутив ее за спину, назидательно сказал:

— Вот так-то лучше. Не обессудьте, господа, сами нарвались. — Он отпустил руку качка. — А ну-ка катитесь восвояси. Чтоб духу вашего сейчас здесь не было!

Юнцы, поднимаясь с пола, свирепо оглянулись на застывшую от страха барменшу, оказавшуюся невольной свидетельницей их унижения.

— Да ты знаешь, на кого руку поднял?! Ну, сука, ты меня скоро вспомнишь! — сузив наполненные ненавистью глаза, проблеял тщедушный, успевая в поисках слетевших со лба очков шарить руками по полу.

— Сейчас еще огребешь за неуважение к старшим, — сделав шаг в его сторону, произнес Эдик. — Брысь отсюда!

Юнцов словно корова языком слизнула. Эдик, прекрасно понимая, что ему лучше поскорее убраться из кафе, оплатил заказ и быстро смотал удочки. Тетки дома снова не оказалось, и Эдвард позвонил Вальку:

— Я приехал.

Погода резко сменилась. Солнце заволокло сплошными облаками. Гнетущая духота сменилась свежим ветерком, быстро набирающим силу. Буквально через полчала он достиг такой мощи, что крона клена, под которым устроился Эдвард, ожидавший с минуты на минуту обещавшего подъехать Валька, раскачивалась, словно пьяная. Ветер гнал по тротуарам мелкий мусор, смешанный с пылью. Тяжелые, свинцово-фиолетовые тучи, низко наплывавшие на верхушки высотных зданий, разродились проливным дождем.

«Форд», в котором сидел Валек, резко визжа тормозами, остановился у обочины.

— У нас еще есть время. Шеф велел приехать к пяти. Заскочим тут в одно место, а потом без спешки двинем туда. — Повернув ключ зажигания, Валек как-то подозрительно оглядел Эдика и гнусаво хмыкнул: — М-да… Шеф тут велел найти кое-кого…

— Велел и велел. А что ты меня, как девицу, рассматриваешь?

— Да так. Похож вроде по описанию… Куртка у тебя… заметная… — Он бросил беглый взгляд на рыжую кожаную куртку Эдварда и тут же перевел глаза на дорогу. — А! На хрен! Пусть сам разгребает!

На этот раз Эдвард внимательно следил за маршрутом. Его доставили туда же, где около двух лет назад произошла его первая встреча с Самим. Эдик заметил, что отрезок грунтовой дороги, ведущей к хутору, закатан асфальтом. «Сколько ж это стоит?» — подумал Эдвард. Когда-то он читал, что один погонный метр полотна дороги обходится от восьмидесяти до ста тысяч крон, по нынешним временам — больше шести тысяч евро. Неужели у Родиона Александровича столько денег, чтобы залить асфальтом несколько сотен метров? В его голове мелькнула мысль о том, что в свое время итальянская мафия не только отмывала на государственных поставках на строительстве дорог миллиарды «грязных» денег, но и закатывала в асфальт — в прямом смысле этого слова — неугодных — отщепенцев и конкурентов.

Эдик вышел из автомобиля и, подняв брови, посмотрел на Валька, молча спрашивая, куда идти. Тот достал что-то из багажника, пнул колесо, поднялся на крыльцо и так же молча распахнул перед ним дверь. Затем повернулся к Эдварду:

— Счас… — Валек постучал во внутреннюю дверь и, услышав «входи», отворил ее.

— Добрый день, — входя в помещение, произнес Эдвард. Он сразу заметил, что Родион Александрович, пересекающий каминный зал, чтобы поздороваться с входящими, хоть и улыбался, но был явно не в духе.

Еще при входе Эдик обратил внимание, что во втором кресле возле камина, повернутом спинкой к входной двери, кто-то сидит. Этот кто-то, едва услышав голос Эдика, резко перегнулся через ручку кресла и уставился на вошедших. Краем глаза Эдик успел заметить, что сидящий в кресле собеседник Родиона Шелковникова не кто иной, как тщедушный юнец, которого он проучил в кафе. Еще он заметил кривую усмешку Валька, наслаждавшегося сценой и явно ожидавшего ее продолжения. Теперь Эдику стали понятны его косые взгляды в машине на куртку — слишком приметную. По ней спокойно можно было вычислить обидчика молокососа.

— Это он!!! — Сопляка словно выбросило из кресла. — Ну, ты, б…! Я тебе сейчас…

— Стоять! — рявкнул на него Родион Александрович. — Сам разберусь. Возьми его с собой наверх, — повернулся он к разочарованному таким завершением разговора Вальку. И, увидев на лице юнца обиду, смешанную с непониманием, ровным голосом добавил: — Надеюсь, ты мне доверяешь? Иди, иди… Я сам…

Как только парочка скрылась наверху, Родион Александрович поднял на Эдварда глаза, в которых ровным счетом ничего нельзя было прочесть, кроме абсолютного спокойствия.

— Ну? Хочу услышать твою версию случившегося…

Скрывать было нечего, и Эдик, опуская некоторые детали, рассказал о конфликте. После того, как он закончил, Родион Александрович минут пять молчал. Потом вздохнул и потер лоб:

— Барменшу уже привозили. Она почти слово в слово сказала то же самое. Валерка — оболтус, но он — мой сын, поэтому никто не имеет права его пальцем тронуть. А ты… — «Летчик» тяжело посмотрел на Эдика. — Скажи, а если б знал, что это мой сын, как бы поступил?

— Так же, — глядя ему прямо в глаза, ответил Эдвард. — Не убил бы, но проучил. Он заслужил это. Вас уважаю, но это не дает вашему сыну повода…

— Ладно, — оборвал его Родион Александрович. — Замяли для ясности… Сколько ему, стервецу, говорил, чтобы не куражился. Меня ведь подставляет. Нет, продолжает… Крутой, понимаешь ли. Ничего, годика через три-четыре подрастет, наберется ума. Ему ж всего шестнадцать. Одно слово — малолетка, дурак еще! — Он сделал небольшую паузу. — Давай о деле. Как говорят, ближе к телу…

На сей раз ни выпивки, ни закуски не было. Шелковников поинтересовался здоровьем тетки, спросил о дальнейших планах Эдварда, похвалил его за желание продолжать образование и как-то очень ненавязчиво, вроде ненароком, промолвил:

— А с деньгами как? Вдруг не поступишь на бюджетное место в университете, откуда возьмешь средства на учебу? А учиться, брат, надо. Ты прав: очень даже надо!

— На работу устроюсь, как другие. Поступлю на заочное отделение.

— Нет, старик, «заушное» образование — не образование. Да ты и не знаешь, каково это: учиться и работать. Что ты заладил: другие, другие… На других не оглядывайся. Ты что, из общего стада? К быдлу себя решил причислить? Можно жить и по-другому… Имея, скажем, хороших друзей… И не надо так смотреть на меня: я не собираюсь предлагать тебе то, чем ты занимался до армии. Работка-то была, честно говоря, рисковая — или пан, или пропал. Тебе очень везло, но везение не может быть бесконечным. Я тебе другое хочу предложить. Гораздо серьезнее, чем раньше. Риска меньше, а денег больше. Вот вижу: как только я сказал о риске, так ты скривился. Напра-асно, — протянул Родион Александрович. — Кто не рискует, тот — извини за тривиальность — не пьет шампанского. Ты, парень, должен понимать, что любой бизнес сопряжен с риском. Думаешь, кто выращивает кур — не рискует? Как же! А если они сдохнут? Плакали денежки… А фермеры? Посеяли рожь и не знают, какой будет урожай. Если хорошее лето — то все в порядке, а если плохое? Чем кредит банку выплачивать? Так что риск — дело благородное. Я тебе не рожь и не кур предлагаю выращивать. Это для кретинов, у которых на что-то другое мозгов не хватает. У меня к тебе есть предложение совсем иного плана. С твоими головой, характером и хваткой тебе можно поручить серьезную работу, уважаемую.

— А если откажусь?

— Что ж ты так, с места в карьер, — откажусь. Спешка здесь ни к чему. Уверен, взвесишь все на досуге — согласишься. В конце-концов, ты сам строишь свое будущее, и тебе решать: быть быдлом или подняться. Уйти в сторону ты всегда сможешь. Позволим, потому что знаем — не болтлив. Не беспокойся, — усмехнулся Родион Александрович, — проверили… Со всех сторон…

Предложение состояло в том, чтобы взять под контроль наркобизнес почти в двадцати точках в Таллине, а заодно курировать деятельность подпольной нарколаборатории.

— Там у нас, в лаборатории, — сказал Родион Александрович, — сидят хорошие пацаны. Но они еще не привыкли к дисциплине. Ученые, понимаешь ли… В общем, их надо держать в узде. Следить, чтобы не прокололись где. А чтобы можно было беспрепятственно, не вызывая подозрения, встречаться, обмениваясь информацией, — оформим на тебя полочную фирму. Скажем, бюро переводов. В общем, подумай. Сегодня можешь остаться здесь, мы все равно уезжаем, так что располагайся как дома. — И, заметив, что Эдвард хочет возразить по поводу ночевки, добавил: — Мы едем не в Нарву, так что некому тебя отправить в город. С автобусами — напряженка. Так что без возражений… В холодильнике найдешь, чем перекусить. Завтра утром я вернусь. Да, кстати, будут звонить — трубку не поднимай…

«Ну что, попал в рабство? — горько усмехнулся про себя Эдик, глядя вслед Родиону Шелковникову. — Ловко он тебя обработал. Думай, думай, уважаемый, — приказал он себе, — как выкручиваться из положения будешь?»

Он смотрел на себя, словно со стороны, ощущая в качестве кролика, запущенного в клетку к голодному удаву. Можно попрыгать, но это — временное ощущение свободы. Скорее даже не свободы, а отсрочки неминуемой смерти. Глаза ползучего гада неотрывно следят за каждым твоим движением, и кольца рано или поздно, сколько бы ты не скакал по клетке, все равно сомкнутся вокруг тела. Черт возьми, разозлился Эдик, я ж не кролик. Неужели дам себя слопать? Не-е-т… Безвыходных ситуаций не бывает. Их условия, хочу я того или не хочу, принять придется, но не так безропотно, как тогда… Надо будет поторговаться, просчитать варианты, а там посмотрим…

Он выторговал максимум из того, что мог получить. Занял у Родиона Александровича без процентов в долг солидную сумму денег на новую двухэтажную квартиру в Ласнамяэ, обосновав необходимость наличия собственной квартиры интересами общего дела. В фирме, открытой в качестве экспедиторской, получил место директора с окладом полторы тысячи евро и еще столько же — во второй фирме, юридической. Эдик, конечно, запросил больше, но Шелковников осадил его аппетит:

— Не я один решаю этот вопрос. Есть люди, с мнением которых я обязан считаться, так что могу только сказать: ты и так получил по максимуму. Кроме этого, у тебя будет и другой заработок, поэтому не зарывайся — работай, как положено, в накладе не останешься.

 

Глава 17

Двое мужчин среднего возраста сидели, удобно устроившись в глубоких светло-голубых кожаных креслах, третий мужчина, хозяин дома, расположенного в пригороде Таллина, вальяжно развалился на таком же светло-голубом диване поверх василькового пушистого покрывала. Кроме кресел и дивана, журнального столика и белого домашнего рояля в помещении ничего не было. Если, конечно, не считать высокую, почти под потолок, раскидистую натуральную пальму у окна и несколько больших горшков с какими-то экзотическими крупными растениями в углу, а также двух, повешенных на противоположных стенах — напротив друг друга, — картин в старинных массивных рамах. На обоих полотнах было изображено море.

На одной картине на волнах качался бриг, атакуемый парусниками неприятеля. Прозрачная сине-зеленая вода в барашках пены лизала борт судна, словно приглашая бриг спрятаться в темных, таких тихих и спокойных морских глубинах. На втором полотне был изображен морской бой. Ужас и величие сражения, великолепно прописанные детали снаряжения кораблей, рваные облака, подсвеченные огнем пылающих кораблей, тоскливо выглядывающая сквозь облака луна, словно символизирующая предстоящую тризну по погибшим, — все это свидетельствовало о несомненном даре живописца-мариниста. При беглом взгляде было понятно, что это — Айвазовский, однако стоило подойти поближе, как становилось ясно, что картины — не подлинники, а превосходно выполненные копии.

На низком полупрозрачном, голубоватого стекла столике, изготовленном в стиле модерн, стояла початая бутылка «Джек Дэниэлс», с пометкой на бутылке «Сингл Грэйн». Это дорогой, редко встречающийся в обыкновенных магазинах зерновой виски, который по карману только очень состоятельным людям. По всему было видно, что собравшиеся мужчины знают толк в золотистом, мягком на вкус виски, слегка отдающем дымком.

Рядом стояли широкие и тяжелые, с волнистым дном и гладкими стенками стаканы и два огромных керамических блюда, одно с канапе с копченым лососем и такое же — со свежими шашлыками. В середине столика, рядом с бутылкой, уместилась небольшая тарелка с разными сортами мягких сыров.

— На следующей неделе прибудет наша партия кокаина. Доставку берет на себя Вадим. У него есть вариант задействовать нового человека. Надежного… — сказал хозяин дома, облаченный в черный пиджак и черный тонкий свитер-водолазку. — Но надо обеспечить не только доставку, но и подумать, куда распихать коку. Ясно, что опять процентов тридцать придется оставить в Таллине. Часть, как всегда, отправим в Тарту и кое-что — в Нарву. Процентов десять-пятнадцать уйдет в Хельсинки. Надо бы позаботиться о расширении рынка сбыта.

Хозяин дома, Евгений Мишин, известный в криминальном мире как «Мореман» за то, что когда-то ходил в море на торговом судне, поднял свой стакан и аккуратно подцепил вилкой кусок шашлыка:

— Ну, давайте, за здоровье!

Посмаковали напиток, помолчали.

— На северо-востоке Эстонии, — обратился хозяин дома к одному из собеседников, плотного телосложения мужчине со шрамом над левой бровью, — тоже деньги крутятся. Последние исследования, проведенные эстонской прессой, показали, Родион Александрович, что в твоей вотчине — в Нарве — хороших авто на душу населения больше, чем у нас в Таллине. Значит, немалые деньги крутятся. Особенно у наших «гастролеров». Я имею в виду представителей титульной нации, — ехидно отметил он, — которые в последнее время заняли почти все теплые кресла в вашем регионе. Куда ни плюнь — на всех промышленных предприятиях начальство из столицы. У них денег немеряно, а жены в Таллине. Свобода, понимаешь ли. Полная… Вместо жен — девочки, а где девочки и хорошая выпивка, — говоривший намеренно старался употреблять в своей речи как можно меньше жаргонных слов, — там и кока. Кто попробовал раз, еще захочет.

«Мореман» сделал паузу и взялся за бутылку виски:

— Ты, Родион Александрович, нашел контакт с этим отморозком, работающим по нашему профилю в Йыхви и в Кохтла-Ярве? Его давно пора к ногтю прижать. Впрочем, давай не будем сейчас отвлекаться, если у тебя найдется свободное время, поговорим об этом потом, когда закончим нашу тему.

Говоривший посмотрел на гостей и поднял бокал:

— За успех, что ли! Мы должны быстро скинуть эту партию и вернуть свои деньги. — Он сделал маленький глоток и положил в рот канапе. — Теперь о другом… Я недавно был в Питере. Там сейчас появился новый героин — «белый китаец». Штука для нас новая, неопробованная. Я собрал о «китайце» кой-какую информацию… Олег, — хозяин дома кивнул головой в сторону соседа справа, высокого и болезненно худого, в очках без оправы с тонкими золотыми дружками, — немного в курсе относительно этого, а ты, Родион?

— Что-то слышал, но вплотную не соприкасался.

— Мы тоже не соприкасались, — продолжил мужчина в черном, — не в этом дело. Проблема в деньгах, а со сбытом товара, думаю, все будет в порядке. Надо будет только учесть, что «китаец» намного круче обычного героина, поэтому надо быть осторожнее. Главное — правильно рассчитать дозу. От этого зависит не только прибыль, но и кое-что еще. Надеюсь, вы понимаете, — он посмотрел на партнеров, — о чем я… Мы должны снизить риск передозировки, чтобы избежать неприятностей. Если в случае передоза пойдут смерти одна за другой, полиция безопасности сразу начнет копать: кто да что? Лишний шум ни к чему. Ладно, эту проблему есть кому поручить. А сейчас надо решить: берем «китайца» или нет? Деньги немалые, но и прибыль хорошая. Если прикинуть по прибыли с обычного «герыча», то «белого китайца» для получения такого же навара надо в три, а то и в четыре раза меньше.

— На какую сумму ты планировал сделать заказ? — спросил третий из мужчин, Олег Быков по прозвищу «Бык», никак не подходившему к его субтильной внешности.

— Знаешь, Олежка, — посмотрел на него собеседник в черном пиджаке и задумчиво потер подбородок, — думаю, что на первый раз — на шестьсот «пятихаток»… Поровну, на троих, если вы не против. У меня сейчас свободных средств в обрез…

— Не исключено, что я на этот раз выйду из игры, — заявил Быков, — не потяну такую сумму. И так по поллимона на коку пошло. У меня тут свои заморочки, все пришлось туда ухнуть. Занять, безусловно, можно, но я не любитель быть у кого-то в долгу. Впрочем, один вариант вроде наклевывается. Слушай, Женя, дело очень горит? — И получив удовлетворяющий его ответ, сказал: — Ну и отлично. Значит, завтра точно скажу…

— Я, пожалуй, войду в долю, — в раздумье заметил Родион Александрович. — Кстати, ты ведь в курсе, Женя, — обратился он к хозяину дома, — что у меня толковый парнишка сейчас здесь, в Таллине, крутится? Я его сразу после армии заарканил. Мы с ним когда-то плотно контачили в Нарве, он у меня в Россию мотался. Хваткий пацан. И надежный; можно сказать, что он у меня здесь — правая рука. Надо будет поручить ему прокачать кой-какую информацию по внедрению «белого китайца».

— Слушайте, — согласно кивнул собеседнику «Мореман», — у меня тут еще одна проблемка проклюнулась, похоже — серьезная. На дискотеках в немеряном количестве появился амфетамин, но чей, я пока не смог выяснить. Мне сказали, что на днях один пацан лет двадцати нажрался в «Роози крантси» до поросячьего визга и орал, что скоро станет миллионером, потому что у него, дескать, настоящая фабрика по производству амфика. И пакетиком с порошком болтал из стороны в сторону, приглашая угоститься девиц из-за соседнего столика. Наш человечек попытался было поспрашать этого амфетаминщика, где фабрика и какого качества на ней товар выпускается, но тот, пьяный-пьяный, а сразу сообразил, что лишку хватил. Замолчал и удочки смотал вскоре. И пакетик со стола прихватил. Вот так-то! Не верю я в случайности. Фена — завались, и эта история в ресторане… Сдается мне, что фабричка-то существует не в воображении того придурка, а на самом деле.

Родион прикинул, что придется раскрыть карты, но выкладывать всю информацию относительно лаборатории, он, безусловно, не собирался — только в пределах необходимого. На то — веские причины. Во-первых, чтобы друзья-конкуренты не переманили к себе изготовителей амфетамина, потому что снова шерстить по городу в поисках людей, способных взяться за изготовление фена, желания у него не было, а во-вторых, нет необходимости друзьям, какими бы они ни были надежными, знать, сколько времени уже работает лаборатория и какова ее производительность. Достаточно будет и того, что он скажет сейчас. Но для начала Шелковников спросил:

— Как выглядел этот, в ресторане, тебе сказали?

— Нет, но узнать — не проблема. Позвонить? — спросил «Мореман» и, получив согласие, тут же набрал номер телефона. После короткого разговора ответил: — Блондин, волосы полудлинные, собраны сзади в пучок. Тощий, высокий. Сказали, что стал периодически наведываться в ресторан в последнее время, так что можно узнать более подробно.

— Не надо, — поморщившись, произнес Родион, — и так ясно. Никаких непоняток нет: амфетамин мой, так что все в порядке.

И, понимая, что шила в мешке не утаить, добавил, что нашел трех ребят, сведущих в химии, а они наладили выпуск фена.

— Поэтому я сейчас и не заказываю его. Насчет количества, надеюсь, претензий ни у кого не будет? Я лично никогда никому не говорил, чтобы работали в узких рамках, и впредь не собираюсь ущемлять чьи-то интересы. Есть деньги — разворачивайся. Главное, чтоб под контролем было и про уважение к общаку не забывать. Так?

— Так-то, оно, конечно, так, — промолвил задумчиво хозяин дома. — Но если ты решил взять в свои руки весь…

— Да брось ты, право, — оборвал его Шелковников. — Пределы всегда есть. Не съесть мне весь рынок, даже если бы хотел. Да и не кретин же я, в конце концов, чтобы со своими ссориться. У меня сейчас чуть больше, чем раньше, амфетамина. И потом, кто знает, сколько продержится лаборатория. Шакалы тоже не дремлют: у них везде свои, ментовские, информаторы имеются. Так что…

Родион старался вести разговор спокойно, не торопясь, чтобы собеседники не уловили обеспокоенности. Но про себя он однозначно решил: болтовня в ресторане не пройдет безнаказанно для этого болвана Игоря.

Спустя час состоялась встреча, на которой Родион поставил перед Вальком, сопровождавшим его в Таллин в качестве шофера, задачу: связаться с «Лебедем» — Виктором Лебеденко, выполнявшим периодически поручения такого характера, — и передать приказ о ликвидации Игоря. «Урыть» последнего было велено не в городе, а где-нибудь на берегу реки или озера, чтобы можно было списать на пьянку и утопление в нетрезвом состоянии. Лебеденко — молчаливый крупный парень с совершенно незапоминающимся лицом, служивший когда-то в десантуре, умел, если шефу это надо было, обставить ликвидацию проштрафившегося члена группировки Шелковникова так, что комар носа не подточит. Никакой крови, шума. Все тихо и «по-семейному».

Через неделю из озера Консу, расположенного на северо-востоке Эстонии, извлекли утопленника — длинного светловолосого парня. Похоже, что молодой человек приехал на озеро с кем-то из приятелей, потому что продавец из маленького придорожного магазинчика припомнила, что парень, похожий на погибшего, покупал у нее две литровые бутылки водки. Она рассказала полицейским, что слышала, как он подъехал к магазину на машине, но из окна она не видела ни марку автомобиля, ни его цвет, ни напарников парня, если они были. Но, похоже, что он был не один, потому что сторож дачи, принадлежавшей некогда научно-исследовательскому горному институту, вспомнил, что в этот же день метров за сто от дачи припарковалась темная машина, из нее вышли четветро мужчин и сразу отправились на другой пляж, более удобный для загорания. Возраст и внешность этих мужчин сторож не смог описать, так как они были довольно далеко от дачи, а вот высокого белобрысого парнишку запомнил, потому что тот через час вернулся к даче и спросил, нет ли свободных комнат. Получив утвердительный ответ, молодой человек заплатил, не торгуясь, за двое суток вперед и вновь отправился к друзьям. Машина, на которой компания прибыла на берег озера, уехала, по словам сторожа, около четырех часов дня, но парень, видимо, еще остался на берегу, так как заплатил за ночевку на даче.

— Чего же не понежиться-то у воды подольше? Она к вечеру — молоко парное. А народу в тот день не было ни души, кроме этих, потому как вторник… — с явным удовольствием рассказывал старичок. — Ну а я потом, вечером-то, бутылочку раздавил и ушел в магазин, за хлебом. Ключ у парня был. Я ему не нянька и не указка — когда приходить и что делать. Дело-то, чай, молодое. Может, он и не один остался, откуда мне знать. Слышал, вроде девка какая-то смеялась у машины…

В автомобиле, который привез Игоря на последний в его жизни отдых, находился и Эдвард. Вальку было строго-настрого наказано найти любой предлог, чтобы сделать Эдварда соучастником убийства и после того, как «это» случится, объяснить Эдварду, за что Игоря «наказали». Велено было сказать об этом так, чтобы Эдварду сразу стало ясно, что любого, кто окажется столь же болтливым, как Игорь, ждет подобная участь. При этом Родион попросил посмотреть на реакцию Эдика: что и как он скажет, не задаст ли каких вопросов? Из преподанного урока Эдвард должен был уяснить себе — он маленький винтик большой мощной организации с железной дисциплиной, основанной на беспрекословом подчинении авторитету лидера, подрыв которого карается смертью. Но главное, чего добивался Шелковников, это появление у Эдварда чувства сопричастности ко всему, что делается в банде. Он должен понять, что ответственность за ликвидацию члена группировки в одинаковой степени ложится на всех, кто знает об этом. Эдвард ни в коем случае не донесет в полицию — уж в этом-то Родион был уверен на все сто процентов, а значит, перед законом он виновен не только в соучастии, но и в недонесении, что тоже является преступлением.

Цель была достигнута. Эдвард все больше и больше погружался в трясину под названием «организованная преступность». Помимо прошлых своих вояжей в Россию и нынешней деятельности в наркоцепочке, где он был возвышен до звена среднего ранга, Эдвард стал невольным свидетелем убийства Игоря — в сущности, беззлобного и невреднего парня, вся вина которого состояла в том, что он оказался в какой-то момент времени чуть более разговорчивым, чем позволялось. Как Игорь попался в ловушку группировки, Эдик не знал, но мог предположить, что решающую роль сыграла нехватка денег в семье убитого. В любом случае о материальном недостатке в семье свидетельствовала более чем скромная экипировка парня в первые недели их знакомства, состоявшая из очень чистенькой, но порядком поношенной фирменной джинсовой рубахи, таких же джинсов и стареньких кроссовок. Это уже чуть позже — когда Игорь получил свой первый, установленный Родионом Александровичем заработок — его гардероб значительно пополнился.

Эдвард не видел, как «Лебедь» топил Игоря. Шашлыки были съедены, водка выпита. Эдвард занялся тушением костра и повернулся спиной к озеру, чтобы не дышать дымом. Валек усердно занимал Эдика разговорами, а Лебеденко позвал ничего не подозревавшего Игоря окнуться напоследок в воду. Было слышно, как они плескались и шумели в воде. Потом вдруг все стихло. Эдвард инстинктивно почувствовал неладное и, повернув голову к озеру, увидел, что «Лебедь» выходит из воды один. Это было как гром с ясного неба. Все знали о роли Лебеденко в группировке, так что никаких сомнений по поводу того, что Игорь уже никогда не вернется на берег, у Эдика не осталось. Он резко вскочил на ноги и молча уставился на убийцу. Тот спокойно подошел к Эдварду и тихо сказал:

— Не дергайся…

Эдик ударил его и тотчас получил в ответ сокрушительный удар в челюсть. «Лебедь» и Валек скрутили его и затолкали в машину.

Игорь был одним из трех ребят, кто напрямик подчинялся Эдварду, назначенному Шелковниковым шефом лаборатории по производству амфетамина. Теперь Эдику было приказано вместо убитого подыскать нового сотрудника. Обязательным условием являлась непричастность к употреблению наркотиков, будь то «колеса», травка и прочее. Тех, кто сидел на игле, рекомендовалось привлекать очень осмотрительно, только на самую грязную работу — распространение. Желательно не за деньги, а за дозу. Наркоман, как правило, был готов пуститься во все тяжкие, лишь бы получить вожделенную дозу, но при этом, попав в руки полиции, во время ломки зачастую выдавал тех, кто его снабжал товаром. Поэтому промежуточным звеном между наркозависимыми и другими участниками наркоцепочки, стоящими на чуть более высокой ступеньке иерархической лестницы криминального мира, обычно становились те, кем особо не дорожили, — «шестерки», которых в случае чего можно было сдать полиции, оставив неприкосновенными более крупные фигуры.

Эдик сам не вербовал наркодилеров, для этого у него были несколько человек, умело ориентировавшихся в разношерстной толпе молодежи. Как это ни удивительно, но в последние месяцы в ряды наркодилеров все чаще стали попадать молодые женщины, часто имеющие маленьких детей. В отличие от наркоманов, работать с женщинами было проще и безопаснее. Поскольку в обязанности Эдварда входило, кроме всего прочего, негласное курирование наркоцепочки и наркоточек, он периодически вел наблюдение за курьерами. Несколько дней назад его внимание привлекла новая «мадам» — очень яркая брюнетка с ребенком-грудничком. Эдвард всегда строго соблюдал дистанцию с наркодилерами, но на сей раз ему захотелось выяснить, что толкнуло молодую, красивую, дорого одетую женщину на опасный заработок. Под видом праздно шатающегося ловеласа, не обременного работой, он присел к «мадам» на скамейку сразу после того, как от нее отвалил очередной клиент. Молодая женщина искоса взглянула на него, но ничего не сказала.

— Жарко сегодня, — попытался завязать разговор Эдик. — хотите джина? — И протянул ей банку. — Да не стесняйтесь, пожалуйста, у меня в машине еще есть. Я Александр, а вас как зовут?

Женщина оказалась неразговорчивой, однако не смогла устоять перед молодым человеком, как только тот, быстро сбегав в ближайший в магазин, вернулся с небольшим пушистым тигренком и протянул ей игрушку:

— Это вашему сыну, если, конечно, муж не будет ругать…

— Некому ругать.

— Развелись?

— Угу… почти…

— Ну и дурак он! От таких не уходят.

Когда наступило время кормления ребенка, Эдвард проводил Леану до автобуса и помог ей погрузить коляску.

— Как насчет вечера? Может, посидим где-нибудь?

— Не знаю… — протянула женщина и кивнула в сторону коляски, — если удастся пристроить его. Вот мой номер телефона…

Они встретились, и эта встреча была между ними первой и последней. После бара Леана привела Эдика в роскошно обставленную квартиру. Она скинула обувь и включила встроенные по периметру потолка светильники, залившие помещение мягким желтым светом. Затем на миг отлучилась в соседнюю комнату, большую часть которой занимала массивная, красного дерева, кровать под балдахином в тон штофа, натянутого на стены. Громыхнул выдвигаемый ящик, видимо прикроватной тумбочки, и Леана вернулась назад, держа в руках маленький пакетик. Быстро, профессиональными движениями, она высыпала белый порошок из пакетика на квадратный кусок красно-коричневого прозрачного стекла, прихваченного из спальни, и, проделав необходимые манипуляции, подняла глаза на сидящего рядом мужчину:

— Будешь?

Отрицательный ответ, похоже, не обрадовал и не расстроил ее. Она нюхнула кокаина, зажмурилась и откинулась назад. Затем резко поднялась и, скинув на пол платье, под которым ничего не было, отправилась в душ.

Леана продемонстировала в кровати высший класс пилотажа. До нее ни одна женщина — а в них у Эдварда нехватки не ощущалось — не была столь изощренной на выдумки, бесстыдно циничной и ненасытной. В заключение встречи она попросила оставить немного денег. «Сколько немного?» — не понял Эдвард. «Тысячи три… долларов, конечно, — скромно улыбаясь, ответила Леана. — На шопинг… и на коку…»

По пути домой Эдик размышлял: что надо такой красивой, материально обеспеченной женщине? Он выяснил, что муж у нее все-таки существует, но в данный момент находится в командировке. Муж, старше Леаны почти на двадцать лет, имеет свой бизнес и ни в чем не отказывает своей молодой жене.

Почему она ввязалась в наркобизнес? Ладно бы была бедная, без работы, — хоть какое-то оправдание. А здесь… Дорогая замужняя шлюха, алчная и наглая, не задумывающаяся о том, чем для нее может закончиться деятельность в наркоцепочке и что будет с ее маленьким сынишкой.

В последние четыре месяца работать стало сложнее. В этом существенную роль сыграла смена руководства Департамента полиции. На смену дилетанту пришел профессионал Айн Леппик, в прошлом — судья, в результате чего активизировалась работа наркоподразделения столичной префектуры и Центральной криминальной полиции. Часть прикормленных полицейских оказались уволенными с формулировкой «за дискредитацию», оставшиеся, из тех, кто работал на два фронта — на правоохранительные органы и криминальный мир, затаились, опасаясь потерять работу или, чего доброго, угодить под суд за связь с наркобизнесом.

Эдвард понимал, что если он хочет жить нормальной жизнью, не опасаясь каждого стука в дверь, то должен найти выход из положения. Самый простой выход: явиться к Родиону Александровичу — Эдик был удостоен чести звонить ему напрямик в любое время суток — и сказать, что так, мол, и так, выхожу из игры. Прошу расстаться со мной, поскольку у меня отныне — свои планы на жизнь.

Но он понимал, что этот вариант — утопия и самый надежный способ прямой дорогой угодить на тот свет. То есть оказаться добровольным соискателем на «премию» под названием «ликвидация». И он разработал другой план, жестокий и изощренный, в который не посвятил никого, кроме Ингара Ковалева, своего бывшего одноклассника, который давно крутился в наркоцепочке. Эдвард никогда не спрашивал Ингара, как он попал в группировку, да этого и не стоило делать. Зная характер Ковалева, можно было не сомневаться: он или уйдет от прямого ответа, или солжет.

Для осуществления плана оставалось дождаться удобного момента…

Такой момент подвернулся лишь через полгода. За две недели до этого в Эстонию прибыла большая партия качественного кокаина, который почти сразу разошелся по рукам. Оставалось собрать вырученные за него деньги и отвезти их в назначенное место.

Стоял ненастный августовский день. Тучи, беременные влагой, периодически набегали на город и, оросив парки, площади и улицы очередной порцией проливного дождя, скрывались за верхушками многоэтажек. Эдик сидел в ожидании Лео — худого мрачного парня, выполнявшего у Родиона Михайловича роль сборщика денег за сбытую наркоту. В обязанности «Кассира» — эта кличка прочно прилепилась к Лео, и он, не обижаясь, отзывался на нее, — входило не только собрать по точкам деньги, но и доставить их в определенное место, которое периодически в целях конспирации менялось.

Сейчас «копилка» находилась в Ласнямяэ, в квартире, где проживала полуглухая одинокая старушка, сдававшая комнату жильцу. Старушке было сказано, что жилец, роль которого выполнял охранник, всегда сопровождающий «Кассира» — человек очень занятой, постоянно мотается по командировкам. Она верила этому и очень огорчалась, когда «Сашенька», иногда покупавший ей за свои деньги на рынке недорогие яблоки, печенье и российские лекарства, вновь уезжал в очередную «командировку».

Иногда у жильца бывали гости. Старушка и хотела бы с ними пообщаться, но не получалось: «Сашенька» вставал на перепутье коридора и комнаты так, что загораживал весь дверной проем, и старой женщине ни разу так и не удалось увидеть, что это за гости. Пыталась она как-то подслушать, о чем они говорят, но и это не вышло — очень уж тихо велся разговор. Гости не пьянствовали, девиц не приводили. Они вообще недолго находились у «Сашеньки» — поговорят о чем-то и минут через тридцать-сорок уходят. Что творится в комнате, старушка тоже не знала, потому что при заселении в квартиру жилец сразу поинтересовался, может ли он врезать замок в дверь своей комнаты, чтобы, не дай бог, не пропали какие-нибудь документы. Она разрешила с условием, что замочек должен быть «культурным» и остаться у нее, если жилец вдруг надумает поменять жилье.

Одним из гостей «Сашеньки» был «Кассир», другим — Эдвард. После пересчета и упаковки денег Эдик всегда первым уходил из квартиры. Вслед за ним ее покидали «Кассир» и охранник «Сашенька». Пару раз, когда охранник по какой-то причине не мог сопровождать «Кассира», Эдику приходилось подменять «Сашеньку». Он знал, что встреча и передача денег всегда происходят за городом, на одном из пустынных отрезков проселочной дороги, где их ждет присланный для этой цели автомобиль. «Кассир» молча выходил из машины, садился в этот автомобиль и выходил оттуда через несколько минут. Кто находился на заднем сиденье автомобиля, Эдик никогда не спрашивал. В лобовое стекло была видна только круглая, с заплывшими жиром глазками, физиономия водителя.

…Там, на самом верху иерархической лестницы криминального мира, знали, сколько кокаина осело в Таллине и какая примерно часть прибыли от сбытой коки должна была пойти в общак. И вдруг деньги пропали. Предъяву за их исчезновение могли сделать Родиону Шелковникову, если он не предоставит главе преступного мира доказательства своей непричастности к пропаже денег. Немалая их часть должна была быть уплачена в качестве долга, взятого Шелковниковым на другое серьезное дело.

Крупная сумма — порядка четырехсот тысяч евро испарилась одновременно с исчезновением «Кассира» и Эдварда Метса. В лесном массиве под Таллином был обнаружен автомобиль «Ниссан» с двумя обуглившимися трупами…

…Криминальный мир не имел точных сведений, кому принадлежали останки людей, найденные в лесном массиве в сгоревшем синем «Ниссане». Этим автомобилем часто пользовался Эдик Метс, но Шелковников нутром чувствовал, что среди сгоревших в машине людей Эдварда не было. Он никогда особо не доверял Метсу, понимая, что тот работает не по собственной воле, а по принуждению — его пристегнули к наркобизнесу вопреки желанию. Родион Александрович понимал, что даже соучастие в убийстве парнишки из нарколаборатории не погасит в Эдварде желание «выпрыгнуть из телеги».

Окольными путями Шелковникову удалось узнать, что мужчины, найденные в «Ниссане», были убиты до того, как автомобиль подожгли. В связи с этим у него сразу возникли вопросы: кто их убил, кто отогнал машину в лесной массив, куда делась холщовая сумка с деньгами? Кто, кроме «Кассира» и Эдварда, мог знать, что в машине в этот день перевозят крупную сумму, полученную за продажу партии кокаина?

Визит к матери пропавшего без вести Эдварда Метса не дал результата. Женщина тряслась от страха так, что у нее стучали зубы, и беззвучно плакала, без конца спрашивая:

— Где мой сын? Вы знаете, где он? Найдите мне сына… Я не верю, что он мертв…

По сводкам полиции в тот день без вести пропали трое мужчин — молодой наркоман, которого заявили в розыск родители, Эдвард Метс и сорокалетний мужчина — «Кассир» из группировки Шелковникова. На момент, когда Шелковникову с большим трудом удалось узнать результаты экспертизы, показавшие, что трупы принадлежат молодому человеку в возрасте двадцати-двадцати пяти лет и мужчине среднего возраста, Эдвард Метс, заблаговременно сменивший фамилию, уже находился в Америке.

Инсценировать собственное убийство ему помог Ингар Ковалев. Эдвард знал, что Ковалева интересуют только деньги. Ради них он готов на все. Поэтому Эдик сразу сказал ему, что в случае удачного осуществления плана они пополам разделят очень крупную сумму денег и уедут из Эстонии. В день убийства «Кассира» Ковалев, которого Эдвард давно вкратце посвятил в план похищения денег, позвонил Эдику и попросил о срочной встрече, сказав, куда надо подъехать:

— У меня тут неприятности. Жду тебя на Сыле, в общаге. Не задерживайся. Адрес помнишь?

Ингар стоял в комнате рабочего общежития, больше похожей не на человеческое жилье, а на бомжатник, и угрюмо взирал на молодого парня в голубых, на удивление чистых джинсах, лежавшего на засаленном, с продавленными подушками диване, около которого стоял ободранный журнальный столик, заставленный грязными тарелками и стаканами. Увидев вошедшего в комнату Эдварда, Ингар в сердцах плюнул на загаженный пол:

— Полюбуйся… Надо что-то делать, не оставишь же здесь этого урода, завоняет скоро. Откинул копыта, а мне теперь разгребать это дерьмо. Не дай бог, сейчас кто-нибудь за дозой подрулит. Что делать будем?

Оказывается, один из наркоманов, которого за дозу использовали в качестве продавца дури, умер от передозировки прямо на глазах Ингара. Полиция знала об этой наркоточке и, разматывая клубок, могла выйти на Ингара, иногда заглядывавшегося в эту квартиру для передачи очередной партии героина. Ковалев был прав: от трупа надо было любой ценой избавиться. Чем быстрее, тем лучше.

Эдвард понял, что смерть наркомана — очень удобный случай:

— Не дергайся. Все нормально. Я сейчас выйду из подъезда, подгоню машину к самому крыльцу. Посмотрю, чтобы вокруг никого не было, а ты вынесешь этого… и быстро сунешь в машину. Только не тащи его на спине. Создай видимость, что он пьян. Это на всякий случай, если кто-то пойдет навстречу тебе.

В машине Эдвард быстро сказал Ингару о дальнейших действиях:

— Сейчас забираем «Кассира», главное, чтобы он сел в машину. Он может заартачиться, потому что посторонних в авто во время перевозки денег быть не должно. Сегодня «Кассир» везет очень крупную сумму. Мы должны сделать так, чтобы эти деньги остались у нас. Ты понял? Только давай без крови, ладно? А сейчас дуй в свою машину и поезжай за мной.

«Кассир» действительно заупрямился, увидев на заднем сиденье автомобиля постороннего. Но Эдвард быстро объяснил ему, что это — труп, от которого надо срочно избавиться, чтобы у них не возникло непрятностей, а на второй машине, старенькой белой «Хонде», следующей за ними, — человек надежный, давно уже работает на группировку Шелковникова, курирует ту квартиру, где умер наркоман. Этот человек за рулем «Хонды» должен заняться захоронением трупа.

«Кассир» хмуро, исподлобья, взглянул через лобовое стекло на сидевшего в «Хонде» Ингара и быстро юркнул, прижимая к себе большую холщовую сумку с деньгами, на пассажирское сиденье рядом с Эдвардом. Тот кинул быстрый взгляд на сумку.

— Не нервничай так. Тебя все это не касается. Это мои проблемы. Сейчас быстро заедем в лесок и высадим Ингара, пусть он разбирается с мертвяком.

Как только машина остановилась в лесополосе, Ингар подошел к «Ниссану», открыл заднюю дверцу, мгновенно сел на сиденье сзади «Кассира» и, не мешкая, накинул на его шею мягкий ремень от своих джинсов.

Потом Ингар отогнал «Ниссан» на небольшую поляну, окруженную молодым ивняком, облил бензином и поджег. Эдвард стоял около «Хонды» и следил за лесной дорогой.

 

Глава 18

Ивика, увидев Эдварда в зале ожидания аэропорта, очень обрадовалась. Их места в самолете находились рядом, и в течение всего рейса — пока Эдик накачивался виски, объясняя ей, что хоть раз в жизни он имеет право предаться воспоминаниям и выпить чуть больше положенного, — молодая женщина щебетала, строя планы по поводу их совместной жизни.

— Знаешь, Эдик, я знала, что мы поженимся. Я люблю тебя, очень-очень. Слушай, — она искоса посмотрела на сидевшего в соседнем ряду Ингара, — ты ведь так и не сказал мне, где вы потеряли Томаса?

— Ивика, отстань. Потом объясню…

— Почему потом? Он что, опоздал на рейс? Вы вроде вместе должны были приехать?

— Дай мне отдохнуть! Давай поговорим позже, ладно? Что-то мне не по себе… Может, выпил лишнего. Я вздремну немного.

Эдвард отвернулся к окну и закрыл глаза. Спать не хотелось, но болтовня Ивики и ее вопросы порядком набили оскомину. Настроение было из рук вон плохое. В конце концов дремота одолела Эдварда. Он проснулся, лишь когда Ивика толкнула его локтем в бок:

— Просыпайся, скоро на посадку идем…

Три года назад Эдвард точно так же приземлился в этом аэропорту. Его встречал Томас.

— Ну привет, братишка! Если бы ты знал, как я счастлив видеть тебя! Поехали… По дороге объясню, куда.

Они оба были рады встрече. Томас объяснил, что они с Джейн решили: Эдвард первое время поживет у них в доме. Отдохнет, осмотрится. И решит, оставаться ему в Америке или двинуться дальше, в другую страну.

— Ты знаешь, Эдик, если честно, то хорошо там, где нас нет. Я пожил в Англии, но возвращаться туда не хотел бы. Почему, потом скажу. Ты скажи, как у тебя с английским? Не очень?

— Сам знаешь, — засмеялся в ответ Эдик. — Но думаю, что скоро вспомню все, чему нас учили в гимназии.

Он был уверен, что «сидевшие» на подкорке знания английского — а их учили неплохо, отдельно давали грамматику и каждый день — разговорный с носителем языка из Англии, — быстро всплывут в англоязычной среде. Так оно, в принципе, и получилось. Уже через месяц Эдвард довольно быстро, хоть и с ошибками, говорил по-английски.

Джейн — красивая ухоженная женщина, встретившая гостя на крыльце своего шикарного особняка, — покормила Эдика, немного поговорила о перелете и оставила его вдвоем с Томасом. Они проговорили весь вечер. Наутро Томас предложил другу экскурсию по городу, где они с Джейн жили.

Так пролетели почти три недели. За это время Эдвард с помощью Джейн и ее юриста узнал, какие документы ему надо собрать для оформления вида на жительство и разрешения на работу. Еще неделя ушла на поиск недорогой квартиры, которую они решили снимать вместе с Ингаром, прибывшим к этому времени в Калифорнию. Томас не имел ничего против Ингара, но друзьями они никогда не были, поэтому он без обиняков спросил у Эдварда:

— Почему ты сразу не сказал, что он прилетит вслед за тобой? Давно вы стали друзьями?

Эдик расхохотался в ответ:

— Друг у меня один — ты! Ингар — приятель или, если угодно, хороший знакомый. Он мне здорово помог кое в чем в Эстонии. Я перед ним в долгу. В Америке, если ты помнишь, он жил года три после гимназии. Мне кажется, ты знаешь об этом. Даже жена-американка у него была. Неофициальная, конечно. Мулатка. Пухленькая такая, симпатичная. Он как-то фотографии в Фэйсбуке мне показывал. А потом его отец тяжело заболел, не вставал с постели, и Ингару пришлось вернуться в Эстонию и поддерживать мать, пока отец не умер. В общем, он нам не помешает. Он сейчас на время уедет из Калифорнии в Аризону, к своим знакомым. А может, к мулатке…

Почти четыре месяца Эдик и Ингар жили в одной квартирке, состоявшей из небольшой спаленки и кухни, совмещенной с гостиной. Джейн долго обещала им работу, но не торопилась. Они проедали привезенные деньги и пытались сами найти что-либо приемлемое. Когда деньги закончились, Эдик пошел к Томасу и попросил вернуть половину из тех денег, которые когда-то Эдвард дал Томасу для отъезда в Америку. Томас хотел вернуть всю сумму сразу, но Эдвард остановил его, сказав, что еще не худшие времена. Этих денег им с Ингаром хватило еще почти на три месяца. Они пробавлялись разовыми заработками. Приятелям предлагали, конечно, разную нелегальную работу, но за такие жалкие гроши, что их едва хватило бы на оплату жилья, не говоря уже о том, что на эти деньги невозможно было сходить в бар отдохнуть, снять девочек, купить приличную одежду и хорошо питаться. Откуда им было знать, что все эти предложения о работе — часть коварного плана Джейн. Плана, о котором Томас ничего не знал. Наконец, на восьмом месяце пребывания в Америке Джейн пригласила Эдварда в гости:

— Жду тебя вечером, разговор есть. Что приготовить на ужин? Что ты любишь? Хочешь, барбекю сделаем?

Эдик пришел в гости, когда уже вечерело и крыши домов окрасились золотисто-багряным светом заходящего солнца. Джейн выставила на стол бутылку русской водки:

— Специально для вас достала через знакомых. А я немного вина выпью. Сейчас принесу легкий салатик и шашлычок.

Она с милой улыбкой поинтересовалась, как у Эдика идут дела, нашел ли работу. Об Ингаре — ни слова, словно она не знает, что они живут вместе и оба ищут стабильную работу. Потом попросила Томаса оставить их одних.

— Да… — сочувственно вздохнула Джейн. — Тяжело у нас с работой. Городок небольшой, все больше из отдыхающих летом состоит. А они хоть и приезжают сюда деньгами сорить, но работники им не нужны. Быть горничной или посудомойкой — это не для тебя, продавать мороженое ты не пойдешь, таксистом — нужна лицензия. Тяжелая ситуация. Почти безвыходная.

Джейн сдвинула брови, показывая, как сильно она расстроена отсутствием у Эдварда работы, и тут же звонко рассмеялась, сверкнув белоснежной и, как догадывался Эдик, искусственной улыбкой:

— Да ладно тебе грустить! Вроде что-то нашлось для тебя. Я тут встретила одного знакомого, он ищет себе работника. Сказал, заработки приличные.

— Чем занимается этот знакомый?

— Не интересовалась. Знаю, что два бара у него есть. Дом хороший. Машина новая. Тебе самому надо с ним поговорить. Зовут его Черный Сэмюэль, но он не черный. Не знаю, откуда это прозвище. Так я дам тебе телефон Сэма?

…Они встретились в баре. Сэмюэль, среднего роста плотный крепыш, с длинными не по росту руками и большой курчавой копной жестких рыжеватых волос, облаченный в светлый льняной костюм и цветную рубашку, молча, не стесняясь, разглядывал Эдварда, который так же молча смотрел на него и не спешил первым начать разговор.

— Русский?

— Нет.

— Кто тогда?

— Эстонец.

Брови Сэма полезли наверх:

— Кто-кто?

— Из Эстонии. Страна такая есть на Балтийском море.

— А-а… Ясно. Где-то под Питером, да? По-русски-то говоришь?

Эдвард молча кивнул и, чувствуя, что познания Сэма в географии оставляют желать лучшего, не стал объяснять, где находится Эстония, но спросил, зачем Сэм спросил насчет русского языка. Услышав в ответ нечто невразумительное по этому поводу, Эдик напрямик задал вопрос: «Так что там насчет работы?»

Сэм сказал, что работенка непыльная, но муторная: иногда придется сидеть целый день за рулем, возить по объектам парней. И за это получать триста пятьдесят долларов в неделю. Это — пока, а там, может быть, и больше, пояснил Сэм. Если Эдвард себя проявит с хорошей стороны, то заработок вырастет. Расчет в конце каждой недели.

Эдвард не стал вдаваться в детали, сказано: возить по объектам, пожалуйста — он будет возить по объектам. Он спросил только, не найдется ли похожей работы для его приятеля, с которым они вместе снимают квартиру. Сэмюэль удивился: Джейн ничего не говорила про приятеля, но в скором времени, уверил он Эдварда, наверняка найдется работа и для приятеля.

На следующий день Эдик сидел за рулем старого, но еще крепкого «Доджа». Рядом, на пассажирском месте, устроился мелкий хмурый парень лет двадцати, который настроил навигатор на первый адрес и затем так же молча перестраивал его на другие адреса. За все время, что они мотались по городу, парнишка ничего, кроме «останови здесь», не говорил. Он выходил из автомобиля с холщовой сумкой. С ней же возвращался назад. Под конец дня сумка заметно потяжелела. В шестом часу вечера они вернулись к бару Сэма, и парнишка бросил: «Теперь — домой». И не поворачиваясь вошел в бар.

В конце недели Эдвард получил конверт, в котором было триста пятьдесят долларов. Сэм, вручая ему конверт, внимательно заглянул в глаза Эдварда и спросил:

— Ну что, работенка непыльная? Все нормально?

Эдвард пожал плечами:

— Работа как работа. Такая же, как и другие…

— А почему не спрашиваешь, что развозите по объектам?

— Мне это не интересно. Это не мое дело, я не привык совать свой нос в чужие дела.

— И не догадываешься?

— О чем я должен догадываться?

Сэм хмыкнул. Он по достоинству оценил Эдварда, поняв, что тот не из болтливых.

На вопрос Ингара о сути работы Эдик неопределенно пожал плечами и буркнул: «Я еще не вник до конца. Вожу то одного, то другого. Короче, кручу баранку и лишних вопросов не задаю».

А сам с горечью подумал, что попал, как говорится в пословице, из огня да в полымя. Уже в первый день он догадался, что развозит по городу «кассиров», собирающих деньги у мелкооптовых наркодилеров. И подумал, что как только появится возможность найти другую работу, надо будет бежать от Сэма без оглядки.

Через неделю Сэм взял на работу на таких же условиях Ингара. Вечером, после работы, ребята пошли посидеть в бар, и Ингар спросил с обидой:

— Почему ты мне не сказал сразу, в чем заключается работа?

— А что от этого изменилось бы? У тебя в запасе есть другое предложение? Еще не поздно уйти. Придумай что-нибудь, скажи, что здоровье не позволяет целый день сидеть за рулем. Или что нашел работенку в Аризоне. Не вижу проблем. Вот только тебе надо будет сразу съехать с квартиры, иначе тебя неправильно поймут. Да и содержать тебя долго я не смогу. Так что решай!

Ингар ничего не ответил. Они еще немного посидели в баре и отправились домой. Утром Ингар снова вышел на работу.

Через год Сэм попал в тяжелую автоаварию. Врачи, как ни старались, не смогли спасти его. Вдова, вероятно, была не в курсе подпольного бизнеса Сэма, она видела только то, что лежало на поверхности, — бары. Она продала их и уехала с детьми в другой штат, к своим родным.

Эдвард и Ингар с облегчением вздохнули только тогда, когда узнали, что тело Сэма предано земле. Они не пошли к вдове просить невыплаченные Сэмом за последнюю неделю деньги, хотя теперь это была солидная сумма — оба получали уже по пятьсот долларов в неделю. К тому времени они жили отдельно друг от друга.

Сначала приятели подумывали купить у вдовы в рассрочку один из баров, но потом отказались от этой идеи. Там, где бар, обязательно будут наркота и девочки. Значит, рано или поздно придется иметь дело с полицией. К тому же официально оформить на себя бар они пока не могли. Томас предложил Эдварду вторую половину долга, сказав, что эти деньги жгут ему руки:

— Эдик, я тебе обязан. До конца жизни… Когда мне было трудно и все отвернулись — ты помог. Теперь я хочу помочь. У меня есть свободные деньги. Я могу дать тебе, сколько попросишь. Если что, у Джейн займу.

— Спасибо! Давай договоримся: если вдруг очень надо будет, скажу тебе об этом.

 

Глава 19

За несколько месяцев до своей смерти Томас стал часто ругаться с Джейн. Причиной была ее неуправляемая ревность. В последнее время она просто изводила его скандалами. Говорят, если муж начинает изменять жене, она сразу чувствует это. Как только у Томаса появилась другая женщина, он начал увиливать от своих прямых обязанностей в постели, ссылался то на усталость, то занятость, объясняя, что в университете — он поступил на юриспруденцию — большая нагрузка. Джейн возмущалась, предлагала свою помощь, но Томас отказывался. И частенько днем вместо лекций бывал у Ивики.

Впрочем, он никогда не был святошей и, если вдруг подворачивался случай переспать с другой женщиной, Томас не пропускал такую возможность. Джейн об этом догадывалась, но терпела. Томас по-прежнему был с ней внимателен и нежен, хотя сильных чувств, которые были в начале их знакомства, уже не испытывал.

С появлением в его жизни постоянной любовницы, которую он не любил, но она полностью устраивала его в постели, его былые чувства к Джейн полностью угасли. И Томас уже не скрывал этого.

Ревность съедала Джейн изнутри, не давала ей спокойно спать. Нервы были натянуты как струна, и она периодически срывалась. В очередной раз, когда жена закатила скандал с битьем посуды и истерикой, Томас спокойно, но твердо заявил, что ему все это надоело и он хочет развестись с Джейн.

Если бы он знал в тот момент, что подписывает себе смертный приговор…

Джейн помнила каждый день, каждый час, проведенные с Томасом. Она познакомилась с будущим мужем, когда тот работал таксистом. Как-то раз Джейн отправилась в аэропорт. Она собиралась лететь в Питер к своим престарелым родителям. Ее водитель заболел, и Джейн решила вызвать такси. Томас сразу понравился ей. Она взяла его номер телефона и уже из Питера позвонила ему, попросив встретить ее по возвращении в Калифорнию. Пару раз он возил ее в магазин, к косметологу и в салон красоты. Томас находил Джейн очаровательной женщиной. Его не смущало то, что она старше его. Ему даже льстило, что такая красивая, стильная, умная и богатая женщина обратила внимание на него, обычного таксиста. Он знал, что она вдова, но не спешил затащить ее в постель, ожидая, что она сама когда-нибудь пригласит его в свой особняк. Так и случилось. Через три недели после возвращения из Питера Джейн в очередной раз вызвала такси, чтобы съездить в бутики. Выбирая платья, она приглашала в бутик Томаса и, выходя из примерочной кабинки, спрашивала, лукаво улыбаясь, какой наряд лучше. Они смеялись, шутили. Потом перекусили в небольшом уютном ресторанчике. Дело уже близилось к вечеру, когда Джейн, наконец, решила ехать домой. Она загрузила полный багажник пакетами с одеждой и коробками с новой обувью и сказала Томасу, чтобы он отвез ее на виллу. Он, подрулив по гравийной дорожке к гаражу за домом, вышел и, как всегда, открыл дверь, галантно протянув Джейн руку. Женщина попросила помочь ей занести покупки в дом и предложила Томасу чашечку кофе. Горничная, помогающая Джейн по хозяйству, уже ушла домой, и хозяйка особняка сама заварила кофе. В эту ночь Томас остался у Джейн. Они наслаждались сексом. Джейн знала в нем толк и была неистощима на выдумки. Томас еще несколько раз оставался у нее ночевать, но Джейн не торопила события, присматриваясь к молодому любовнику. За ее плечами была хорошая жизненная школа, богатый опыт общения с мужчинами и несколько браков, обеспечивших ей безбедное существование до конца дней.

В молодые годы партнерами Джейн в постели были ровесники, но потом она дала им отставку, понимая, что они не смогут удовлетворить ее имущественные и финансовые запросы. На это способны мужчины старше ее, да и то не все, а только избранные, готовые бросить к ногам молодой жены не только свое сердце, но и состояние.

Томас не имел за душой ни гроша, у него не было состояния, зато оно было у самой Джейн, и она могла предполагать, что Томаса могли привлечь ее деньги. Она намеренно швыряла ими направо-налево, приглашала его в дорогие рестораны, купила ему отличный костюм от кутюрье и два попроще, сама подобрала к ним рубашки и галстуки. Однако все это делала не для него, а для себя. Она привыкла, что мужчины обращают на нее внимание, а теперь ей хотелось, чтобы за ее спиной шептались, что рядом с ней не старый мешок, набитый деньгами, а красивый мужчина, что они — достойная пара. Она внимательно наблюдала за Томасом, когда они выбирали ему одежду, запонки, туфли, когда ходили в рестораны.

От ее внимания не укрылось, что Томасу нравится красивая одежда, у него отличный вкус и хорошие манеры, он умеет себя подать. Но при этом ему страшно не нравилась, что одежду ему покупает Джейн, что в ресторанах за ужин платит она. У него не было жадного блеска в глазах, когда она спрашивала, не купить ли еще пару дорогих запонок или еще один костюм от кутюрье. Томас отвечал, что у него и так все есть. Она видела, что он комплексует по поводу отсутствия денег, поэтому, когда их отношения упрочились, Джейн в ресторане вкладывала купюры в его кошелек со словами: это взаймы, заработаешь — отдашь. Когда в самом начале их знакомства она показывала Томасу свой особняк, то заметила, что он слушает ее вполуха и смотрит только на нее, на Джейн. Ей импонировало и то, что Томас старался выкроить из своего небольшого заработка деньги на мелкие подарки и букеты цветов для нее. Им было легко и хорошо вместе, они оба любили классическую музыку и живопись.

Правда, Томас не любил и не разбирался в балете, что очень огорчало Джейн. Но зато виртуозно играл на рояле, стоявшем в особняке. Когда он первый раз сел за рояль — это случилось не сразу, а почти через месяц после их первой ночи, — Джейн немного разозлилась. Она не терпела бравады и неумелого обращения с инструментом. И думала, что он сейчас пройдется по клавишам, вспоминая музыкальную школу, и встанет со словами, что все, чему его учили, забыл. Но Томас, приспосабливаясь к инструменту, начал наигрывать какую-то медленную мелодию, постепенно переходя на быстрый темп. Он импровизировал на ходу, не забывая об основной теме мелодии. Джейн была очарована игрой.

— Почему ты никогда до этого не подходил к роялю?

— Не знаю. Может быть, не до этого было, или настроение не позволяло…

— Ты никогда не говорил, что умеешь играть…

— Значит, для тебя это стало сюрпризом, и я рад, что смог удивить тебя.

— Где ты научился так виртуозно владеть инструментом?

— Когда-то учился в музыкальной школе, ходил туда из-под палки. Едва окончил ее. А потом встретил свою первую любовь. Захотелось чем-то поразить девушку. Вот и сел за инструмент, а потом и сам вошел во вкус. Пальцы помнят многое, и если есть возможность сесть за рояль, почему бы не сделать это. Я частенько бываю в аэропорту, там неплохое пианино в зале ожидания, за ним следят, настраивают. Так что я периодически развлекаю пассажиров своей игрой.

Глядя на Томаса с нежностью и обожанием, Джейн вспомнила Вильяма Джордана, своего первого мужа, которого она тоже любила, но не так страстно, как сидевшего сейчас за роялем мужчину.

 

Глава 20

Военный летчик Вильям Джордан очень хорошо играл на гитаре, и Джейн обожала, сидя перед камином, слушать, как муж поет, тихо и бережно перебирая струны старой гитары.

Они встретились в Ленинграде, который через год, осенью тысяча девятьсот девяносто первого года вернул себе историческое название, став Санкт-Петербургом.

Вильям приехал со своим другом полюбоваться, как он выразился, «северной жемчужиной» России. Молодой американец был очарован и городом, и высокой стильной блондинкой, с которой он познакомился в баре на Васильевском острове, где жили родители Жени Антоновой. Вильяму было двадцать четыре года, Жене в сентябре должно было исполниться двадцать. Стройная зеленоглазая девушка выгодно отличалась от девиц, которые крутились около гостиницы «Прибалтийская», высматривая «добычу» среди приехавших в Питер иностранцев.

К тому времени Женя успешно окончила гимназию, сдала вступительные экзамены в университет на биолога и училась уже на третьем курсе.

Они с Вильямом стали переписывать и созваниваться, а после Нового года он вернулся в Россию и официально попросил у Жениных родителей руки их дочери. Мать была расстроена, что дочь уедет в Америку, не окончив университет, но Женя успокоила ее, заявив, что намерена перевестись на заочное отделение. Она сдержала свое слово, понимая, что с дипломом «вышки» она сможет учиться дальше, уже в Америке. После защиты диплома Вильям подарил Жене, ставшей к тому времени Джейн Джордан, новую машину.

Они любили друг друга и были счастливы, хотя со стороны Джейн любовь была укутана в оболочку прагматизма. Если бы у Вильяма не было денег, она не стала бы с ним жить. Но пока все было хорошо — у мужа была любимая профессия, позволявшая им жить, ни в чем не отказывая себе. Почти идиллия, одно омрачало: Вильям очень хотел детей, а Джейн была против, заявив, что ей еще хочется хоть немного пожить для себя. Первый серьезный скандал, который чуть не разрушил их семью, произошел через пять лет совместной жизни, когда Вильям случайно узнал, что Джейн тайком от него сделала в частной клинике аборт.

После этого их отношения дали трещину. Вильям настаивал на рождении ребенка, они перестали предохраняться, но забеременеть Джейн так и не смогла. В отчаянии она обратилась к женскому врачу и услышала страшный приговор: она никогда не сможет иметь детей. Вильяму она ничего не сказала, и он еще год, до самой своей гибели, надеялся, что когда-нибудь жена обрадует его словами «у нас будет ребенок».

Джейн никогда не забудет тот черный день, когда ей сообщили, что ее муж, летчик-испытатель Вильям Джордан, героически погиб. Его самолет при заходе на посадку потерял управление и врезался в землю. Мир молодой женщины в одночасье оказался разрушен. Не стало любимого мужчины и верного друга. Не стало человека, с которым она не знала материальных проблем. Почти две недели после торжественных похорон на воинском кладбище Джейн не выходила из дома. Когда боль от потери мужа слегка отпустила, она стала перебирать документы и увидела страховой полис. Джейн вспомнила сказанные то ли в шутку, то ли всерьез слова Вильяма о том, что после его смерти она станет богатой женщиной. Трагическая гибель Вильяма принесла ей почти миллион долларов.

Во время оформления документов на получение денег молодая женщина познакомилась со страховым агентом Генри Блумом, подвижным коротышкой, занимавшимся расследованием страховых случаев. Простой и приветливый в общении, умеющий слушать и сочувствовать, Генри был совсем не тем человеком, за кого он себя выдавал. За его внешним обаянием скрывались расчетливый аналитический ум и железная хватка, позволившие ему стать одним из лучших сотрудников известной страховой фирмы. С его помощью были раскрыты несколько сложных попыток получения крупных страховых сумм. Его не пугали сложные комбинации с «исчезновением» трупов. Он не верил никому, проверял малейшую деталь, умел терпеливо собирать по крупицам факты и ждать. Человек очень неглупый, Генри имел удивительную способность втираться в доверие к родным и близким мнимой «жертвы», к соседям и сослуживцам, получая от них те сведения о якобы «погибшем», которые в конце концов давали фирме возможность отказаться от погашения страхового случая.

Джейн не знает, каким образом этот коротышка оказался в ее постели. Единственное, что ее беспокоило, — чтобы об их связи не узнали соседи и друзья погибшего мужа. Она не догадывалась, что и Генри желает того же. Отношения с Джейн могли негативно сказаться на его карьере. Поэтому они встретились несколько раз тайком, под покровом ночи, и, откровенно поговорив, решили расстаться. Никто из них не питал никаких иллюзий по поводу совместного будущего. Любви между ними не было. Джейн было с ним спокойно и комфортно. У Генри же были свои соображения насчет Джейн. Откровенно ей он ничего не мог сказать, но во время одной из встреч в маленьком отеле на окраине города Генри поведал ей о своем недавнем расследовании.

— Представляешь, на этой неделе наша фирма выплатит огромную сумму одной женщине. Ее муж скоропостижно скончался, хотя врачебное заключение о его здоровье, сделанное за несколько месяцев до смерти, свидетельствовало об отличном самочувствии и крепком здоровье. Ни на что не жаловался, и вдруг — остановка сердца. Странно то, что это второй брак женщины, и первый ее муж два года назад тоже скончался из-за остановки сердца. Врачи недоумевают. Патологоанатом, мой хороший знакомый, намекнул мне, что есть лекарства, передозировка которых способна остановить сердце. Я чувствую, что скоро новоиспеченная вдова в третий раз выйдет замуж и…

— …похоронит третьего мужа и снова получит страховку? — засмеялась Джейн.

— Да, получит. Однако если она не дура, то отправит его в могилу иным способом.

Слова Генри попали в благодатную почву. Джейн взвесила все «за» и «против» и через неделю пригласила страховщика на ужин в большой и шумный итальянский ресторан, где никто не обращал внимания на сидящих за соседними столиками. Она сама начала разговор:

— У меня не выходит из головы эта женщина, о которой ты рассказывал. «Черная» вдова… Ты был в ее семье страховым агентом?

Генри уклонился от прямого ответа, сказав, что оба мужа были застрахованы в его фирме.

Джейн сделал глоток красного вина и, глядя на Генри поверх бокала, лукаво улыбнулась:

— А если я стану «черной» вдовой? Ты мне поможешь? Не бесплатно, конечно… Старичков, охочих до молодого тела, пруд пруди. Почему бы мне не выйти за одного из них замуж? А если ты мне найдешь потенциального кандидата в мужья, за это будет отдельная «премия».

Генри на удивление быстро оценил ситуацию и так же, с легкой улыбкой, ответил бывшей любовнице:

— Почему бы и нет? Только наши дружеские встречи надо прекратить. Или, по крайней мере, свести их к минимуму, и если есть необходимость встретиться, то только на нейтральной территории. Сама понимаешь, почему. Впрочем, ты ведь можешь перехать в другой штат, это тоже один из вариантов. Помогать тебе по-дружески я буду всегда!

Джейн облегченно вздохнула. Она не предполагала, что Генри так быстро все поймет и согласится.

 

Глава 21

Через некоторое время бывшие коллеги Вильяма, периодически навещавшие Джейн, позвали ее на большой праздник, посвященный военным летчикам-испытателям. Для торжества сняли шикарную виллу и пригласили свыше сотни человек, в том числе почетных гостей — нескольких генералов, бизнесменов и даже одного члена конгресса США.

Организовано было все на высшем уровне — увитые цветами беседки, спиртное на любой вкус, столы с красиво оформленными закусками, два больших мангала, на которых проворные повара готовили барбекю. Между столами сновали вышколенные официанты, на отдельном возвышении разместился военный духовой оркестр.

После торжественных речей и поздравлений гости пошли к столам. Джейн было немного по себе. Почти все парами, а она одна. Но она улыбалась и отвечала на шутки бывших сослуживцев мужа.

— А вы почему без мужа? Я сразу заметил вас, на такую красивую женщину трудно не обратить внимание. Я — Джон. Джон Ховард. А вас как звать, прекрасная незнакомка? — Полный седой мужчина в кителе генерала военно-воздушных сил США весело рассмеялся и подал Джейн бокал с шампанским. — Не бойтесь опьянеть, я доставлю вас домой в целости и сохранности.

Генерал оказался остроумным собеседником и галантным кавалером. Вечер прошел прекрасно, и когда гости после салюта стали потихоньку собираться домой, Джон напомнил Джейн:

— Я обещал доставить вас домой. Можете оставить свою машину здесь, завтра ее припаркуют там, где вы скажете.

При прощании генерал был вежлив и корректен. Он не стал напрашиваться на чашечку кофе. Открыл дверцу автомобиля, помог Джейн выйти и пожелал ей спокойной ночи:

— Я рад, что познакомился с вами, вы изумительная женщина! Приятных вам сновидений.

Джейн была слегка обескуражена. Она была уверена, что Джон попросит у нее номер телефона и пригласит ее в ближайшее время куда-нибудь поужинать. Но нет! Ни того, ни другого не произошло, хотя Джейн уже знала, что он — вдовец.

Она задумалась. Генерал Ховард старше ее лет на тридцать, красавцем его не назовешь. Просто обаятельный мужчика в хорошей физической форме и отличный рассказчик. Но какой он в жизни? Джейн поймала себя на мысли, что Джон вполне мог бы стать ее мужем, но как? Может, придумать какой-нибудь повод и позвонить ему?

Но придумывать повод не пришлось. На следующий день курьер доставил Джейн корзину белых роз, в которую была вложена визитка генерала Джона Ховарда. Оставалось лишь позвонить и поблагодарить за цветы. Все последующие дни ей регулярно доставляли то розы, то лилии. Джейн принимала цветы, но не торопила события, и, наконец, в четверг вечером после слов благодарности за очередную корзину цветов, Джейн пригласила Джона на ужин. Он принес огромный букет цветов и маленькую коробочку, завернутую в золотую фольгу.

— Я уж думал, что мы никогда больше не увидимся. А это вам. Думаю, что подойдет к вашим прекрасным глазам. — И протянул Джейн коробочку.

Она развернула и ахнула: на голубовато-белом бархате лежал кулон белого золота с изумрудом.

— Джон, нельзя так! Это очень дорогая вещь, а мы ведь едва знакомы.

— Едва знакомы? — улыбаясь, переспросил Джон. — Это тот недостаток, который можно быстро устранить. Если, конечно, я вам хоть немного нравлюсь. А по поводу денег не стоит тревожиться, я не испытываю с них недостатка. Пять лет назад автомобильная авария унесла на тот свет мою жену и единственную дочь, так и не успевшую подарить мне внуков. И что мне теперь делать: дарить драгоценности себе? Нет, дорогая Джейн, я лучше подарю их женщине! Твоя красота заслуживает хорошей оправы.

Ухаживал генерал красиво. Он не приходил без цветов и подарков. Через некоторое время Джон Ховард сделал Джейн предложение:

— Я устал от одиночества, но ни одна женщина за эти пять лет до встречи с тобой не волновала и не вдохновляла меня так, как ты. Я хочу провести остаток жизни только с тобой. — И добавил со смехом: — Обещаю быть хорошим мужем.

Обсуждая условия брачного контракта, Джейн предложила:

— Ты со своим имуществом поступай как знаешь. Тебе известно, что я — женщина небедная, и на твое имущество не претендую, но! Жизнь — штука непредсказуемая, мне бы хотелось, чтобы в случае моей смерти все, что я имею, перешло бы к тебе. Но, помимо сбережний и имущества, я хочу застраховать свою жизнь…

— Нет! Ты еще так молода!

— А если я завтра попаду, как твои жена и дочь, в аварию? Нет уж. Тебя я не заставляю, но для меня это вопрос решенный. Я хочу, чтобы ты был человеком очень обеспеченным и до конца своих дней ни в чем себе не отказывал.

Джон задумался. Минут через десять он, не глядя на любимую женщину, сказал:

— Хорошо. Условия должны быть равными. Если ты решила так поступить, то и я хочу, чтобы все, что мне принадлежит, в случае моей смерти перешло к тебе, и никто другой, даже мой единственный родственник — дядя, которому сейчас почти девяносто лет, не смог претендовать на мое имущество и деньги. — Джон немного помолчал. — Я перепишу на тебя все, что имею. И застрахую свою жизнь на ту же сумму, что и ты. Хотя здоровье, на мой взгляд, у меня пока отменное, и надеюсь, что оно меня не подведет еще долгое время.

— Это — твое решение, — спокойно ответила Джейн. — Я созвонюсь со страховой фирмой, потом оформим брачный контракт и пройдем медицинское освидетельствование. Если ты вдруг передумаешь насчет страховки, скажи. Время есть…

Джейн ликовала. В этот же день она позвонила Генри и попросила о встрече. За помощь и консультацию он должен был получить в будущем не менее десяти процентов от суммы страховки.

… Весь последующий год прошел без особых треволнений и встрясок. Но Джон совсем не устраивал молодую жену в постели, и она, недолго думая, завела себе молодого любовника, механика из автомастерской, где супруги Ховард обслуживали свои автомобили. Первое время Джейн часто встречалась с любовником, но когда поняла, что молодой человек без ума влюблен в нее, встречи по ее инициативе стали происходить все реже. У Джейн был коварный план, но она никогда не думала, что некоторые события ускорят его осуществление.

В конце очередного свидания любовник, задержав ее руку в своей, спросил, любит ли она его. Получив утвердительный ответ, он решительно сказал:

— Тогда не понимаю, почему мы стали встречаться так редко. Нам так хорошо вместе, я не могу без тебя. Меня постоянно тревожит мысль, что ты хочешь бросить меня. Почему бы тебе не развестись с мужем, тем более ты говорила, что не любишь его. Он — старик по сравнению со мной, ты что, до самой смерти будешь опекать его? Я не могу так больше!

Джейн, натянув на лицо скорбную маску, печально произнесла:

— Ты же знаешь, что я люблю только тебя… Но Джона не могу бросить, мне его просто жаль. Он не переживет предательства. Было бы верхом подлости с моей стороны оставить мужа. К тому же, есть еще один нюанс, о котором ты не знаешь… Это брачный контракт.

— Так расскажи мне! Мы все решим.

Молодая женщина помолчала несколько секунд и внимательно посмотрела в глаза любовнику. Потом взяла в руки его лицо и нежно поцеловала в губы.

— Дело в том, дорогой мой, что мне не достанется ни гроша, если я уйду от Джона или он уличит меня в измене. Как мы будем жить? Я ведь привыкла к роскошной жизни, а она возможна только в том случае, если после смерти Джона все его имущество достанется мне. Ну не убивать же мне его! Ты же сам понимаешь, что я — человек мягкий.

Джейн умышленно никогда не говорила любовнику о том, что у нее достаточно средств на безбедное существование. При желании она вполне спокойно могла бы оставить мужа и уйти к другому мужчине, но у нее на сей счет были совсем иные планы. При редких встречах с любовником ей несложно было подать себя как женщину добрую и нежную, не способную не то что накричать на мужа, но даже обидеть его неосторожным словом.

— Тогда я убью твоего мужа! — резко вскинул голову молодой мужчина. — Я не могу и не хочу делить тебя с ним.

— Не будем об этом. Джон — хороший человек. Только знаешь… Мне кажется, что он что-то подозревает. Даже не кажется… Неделю назад он устроил скандал, сказал, что до него дошли слухи о том, что я завела любовника. Знаешь, Джон был в ярости, заявил, что он разотрет меня в порошок. Он… ударил меня! Дал пощечину!

Все сказанное Джейн было чистой ложью, но она была твердо уверена, что любовник примет ее слова за правду. Так и получилось. Его лицо пылало от гнева:

— Джейн, ты должна уйти от мужа! Я не допущу, чтобы он еще раз ударил тебя!

Они договорились встретиться через неделю, но в назначенный день Джейн не приехала в условленное место, не позвонила.

Молодой мужчина пытался дозвониться до Джейн, но она не отвечала. Однажды вечером она случайно взглянула в окно и с ужасом увидела на противоположной стороне улицы машину любовника. Этого только не хватало! Совсем сошел с ума, подумала она. Она сама позвонила ему и сказала, что они смогут увидеться через три дня, в воскресенье вечером.

Но на следующий день произошел совершенно нелепый случай, самым неожиданным образом ускоривший ход событий. Джейн решила съездить на показ новой коллекции одежды и, направляясь к гаражу, наступила высоким каблуком на камешек. Нога подвернулась, и она во весь рост растянулась на дорожке, сильно ушибив левую скулу. О поездке можно было забыть, потому что платье было безвозвратно испорчено, а на лице красовалась небольшая кровоточащая ссадина. Через некоторое время скула опухла, и к вечеру на ней проявился синяк. На следующее утро Джейн позвонила любовнику и, всхлипывая, попросила его срочно приехать на свидание.

— Он убьет тебя когда-нибудь со своей ревностью. Надо что-то делать!.. — возмутился молодой мужчина.

Джейн выдавила из себя слезу, а потом согласилась:

— Да, надо. Я вчера, падая, чуть не ударилась виском о журнальный столик. Если бы это случилось, меня уже не было бы в живых. Что ты предлагаешь?

— Не знаю. Я готов его разорвать голыми руками! Задушить! Застрелить! Если только ты впустишь меня в дом…

— Нет, мой дорогой. Это не годится. Тебя упекут в тюрьму, а я останусь одна. Тогда ради чего… — она помедлила, — …убивать?

Джейн сделала вид, что усиленно думает, и с видимым усилием, словно слова застревали в горле, произнесла:

— Знаешь, может такой вариант подойдет? Мы скоро должны будем ехать к друзьям на уикэнд. С ночевкой. Я предложу Джону отправиться в гости на моей новой машине. Кухарки и садовника в это время не будет, я отпущу их на два дня. «Крайслер» Джона останется в гараже. Сигнализации и видеокамеры там нет. Я дам тебе ключи от ворот и гаража, подойдешь со стороны беседки, там глухой угол. Надень что-то темное и на всякий случай маску на лицо, работай только в перчатках. Придумай что-нибудь с тормозами. Мой муж любит носиться на скорости, ты обслуживаешь его машину и знаешь, как быстро в ней снашиваются тормозные колодки. Только, пожалуйста, будь осторожен, я не переживу, если с тобой что-нибудь случится.

Через день после возвращения домой Джон Ховард не справился на крутом повороте с управлением и разбился. Экспертиза установила, что в «крайслере» был подрезан тормозной шланг. Полиция подозревала Джейн в организации преступления, но доказать ничего не смогла. По словам всех знакомых, супруги нежно любили друг друга. Исполнителя убийства так и не нашли.

Молодой механик, надоевший Джейн своими стенаниями о любви и угрозами пойти в полицию с чистосердечным признанием, совершенно неожиданно умер прямо в автомастерской, на глазах у своих коллег. Он откусил кусок гамбургера, запив большим глотком кофе из термоса. На губах тут же выступила пена, и он упал на бетонный пол. В кофе содержался сильнейший яд…

 

Глава 22

Через некоторое время после получения наследства и страховки Джейн продала все имущество, перевела деньги на свой банковский счет и переехала в другой штат. Довольно скоро вместо Джейн Ховард на свет появилась Катя Тэйлор, которая через полтора года после гибели разбившегося в автоаварии мужа Джона Ховарда снова вышла замуж, став Катей Робинсон. Мужем новоиспеченной миссис Робинсон стал семидесятитрехлетний Мэтью Робинсон, владелец пятнадцати процентов акций крупной компании, занимающейся бурением морских поисковых разведочных скважин на шельфе Северной Америки.

К моменту, когда Мэтью Робинсон встретился с Катей, он уже превратился из красивого высокого голубоглазого мужчины с копной волнистых темно-русых волос в сухопарого седовласого ловеласа, не пропускающего, несмотря на возраст, ни одной юбки. Со своими, как он выражался, «бывшими», он давно не поддерживал никаких отношений. Детей ни с одной из трех бывших жен у Мэтью не было. Он был полон сил, энергии и какого-то мальчишеского задора. Любил кубинские сигары, хороший виски и женщин. С Катей он познакомился в отеле «Риц-Карлтон» в Дубае, куда периодически наведывался погреть, как он обычно говорил, косточки и расслабиться. От чего расслабиться, Мэтью не объяснял. То ли от роскоши, в которой он жил, то ли от работы, поскольку, уйдя в отставку с поста заместителя финансового директора, он остался консультантом по вопросам инвестиционной политики компании.

Его с первой встречи поразила легкость в общении с молодой стройной блондинкой, говорившей на английском с едва уловимым акцентом, придающим ее речи особый шарм. Мэтью быстро нашел с ней общий язык, но затащить Катю в свою постель с первого и даже со второго свидания ему не удалось. Через своих ассистентов он навел справки о миссис Тэйлор, не углубляясь в ее прошлое. Мэтью привык, что женщины ему не отказывают в близости, поэтому он попросил узнать только финасовую составляющую очаровательной блондинки, которая не особо распространялась о своей личной жизни. Ему доложили, что Катя — достаточно состоятельная особа. Откуда у нее деньги, Мэтью не интересовало. Катя как-то вскользь обронила, что она была замужем, а сейчас вдова. Вероятно, состояние ей досталось от мужа. Сколько мужей у нее было, Мэтью совершенно не волновало. Он почему-то был уверен, что это не основной вопрос и, тем более, не проблема. Для него было важно, что Кате, поскольку она небедная женщина, не нужны его деньги и что она даже не знает, кто он такой. Как же он ошибался!

Катя отшила Мэтью после второго свидания словами, что Мэтью явно ошибся адресом, пытаясь продолжить знакомство в постели:

— В отеле есть почти штатные женщины легкого поведения, — она умышленно не назвала их проститутками, — готовые удовлетворить любую прихоть клиента, поэтому расслабьтесь, я не отношусь к их числу. Желаю успехов на любовном фронте. Вы — красивый мужчина и очень мне нравитесь, но это не значит, что я намерена прыгнуть в вашу постель здесь и сейчас. Я ведь не Валерия Мессалина…

— Кто? — удивленно вскинул брови Мэтью.

— Мессалина — третья супруга императора Клавдия, одна из самых развращенных особ в истории Древнего Рима. Она была настолько озабочена в сексуальном плане, что содержала публичные дома, в которых подрабатывала своим телом. — Катя улыбнулась. — Вы поймите, меня не интересуют ваши деньги и ваши финансовые возможности. Я вас почти не знаю. То, что я вам нравлюсь, не повод для мимолетного секса. Я не ломаюсь, не корчу из себя недотрогу… Принимайте меня такой, какая я есть…

И, легко прикоснувшись к его плечу, быстро ушла. Мэтью был не то что ошеломлен отказом, он просто не понимал, как ему — богатому и такому, как он считал, красивому мужчине, могли отказать во взаимности. Его это зацепило. Сильно зацепило. Весь следующий день он ожидал встречи с Катей, но, увы, ее нигде не было. Он перешагнул через свое самолюбие и спросил на ресепшн, не уехала ли Катя из отеля. Оказалось — нет.

Мэтью заказал бутылку шампанского «Кристал Брут» тысяча девятьсот девяностого года за семнадцать тысяч долларов, шикарный букет алых роз и вечером того же дня постучался в номер к Кате. Она открыла дверь в воздушном светло-розовом длинном пеньюаре, подчеркивающем свежесть ее кожи. Никакой косметики и украшений, что лишний раз подчеркнуло ее красоту. Катя внимательно взглянула на Мэтью и пригласила его в свой сюит.

В этот вечер она показала ему «небо в алмазах». А под утро в мягкой форме потребовала, чтобы он ушел в свой номер, сопроводив словами:

— Ты изумительный любовник, но это ничего не значит. Нам было хорошо ночью, меня вполне устраивают периодические встречи с тобой. Я могу предполагать, что ты человек небедный, но! Мне не нужны твои деньги, я в состоянии обойтись без них. Мне нужны свобода и независимость.

В течение последующих двух дней Мэтью нигде на территории отеля не смог отыскать Катю. Он постоянно думал о ней, сравнивал ее со своими женами. Даже мулатка-проститутка, которую ему порекомендовал портье, не смогла снять душевное напряжение ловеласа. Наконец утром третьего дня он постучал в сюит Кати. На сей раз она была в белом коротком пеньюаре, открывавшем ее длинные стройные ноги. Вместо приветствия Мэтью, едва открылась дверь, схватил ее в свои объятия.

Через два месяца Мэтью и Катя поженились. Еще через четыре месяца Мэтью оформил страховку на миллион долларов. Катя смогла убедить его в том, что страсть мужа к мотоциклам может привести к несчастному случаю, требующему долгого и дорогостоящего лечения. Так зачем, объяснила Катя, платить за это из собственного кармана, когда лечение может покрыть страховка. Мэтью, поговорив со своим юристом, согласился с доводами жены и оформил страховку на несчастный случай и на смерть вследствие несчастного случая. Откуда ему было знать, что умрет он вовсе не из-за любви к своему «Харлею Дэвидсону». Мэтью даже в голову не могло прийти, что оброненная им фраза о том, что он — прожигатель жизни, и что денег на его век хватит, не на шутку разозлит Катю.

— И что, — спросила она в сердцах, — надо, как ты сделал это сегодня, проигрывать сумасшедшие деньги в казино?

— Слушай, Катя, — примирительно сказал Мэтью, — я же не отказываю тебе ни в чем. У нас достаточно деньжат и на рулетку, и на путешествия, и на удовольствия. Я не привык отказывать себе в удовольствиях. Не забывай — я все-таки финансовый аналитик и могу планировать предстоящие расходы. Так вот, я прикинул, что моих средств, если траты останутся на прежнем уровне и инфляция не вырастет, мне должно хватить лет на пятнадцать. Если, конечно, с компанией ничего не случится…

— Что может случиться с твоей компанией? Ты же сам говорил, что она прочно стоит на ногах.

— Я не хочу говорить об этом. Колосс тоже прочно стоял на ногах… глиняных. Я согласен, внешне наша компания представительная, но состояние ее активов сейчас оставляет желать лучшего. Мне кажется, что в последнее время наши «умные головы» неправильно определили стратегию деятельности компании и выбрали не то «флагманское» направление для инвестиций, хотя я в своем квартальном анализе предупреждал их о возможном развитии событий…

— Мэтью… — Катя в душе кипела от гнева, понимая, что Мэтью беспокоится лишь о себе. Жизнь сделала его эгоцентристом, думающем только о собственном благополучии. — Не надо мне рассказывать все это, просто объясни, что с компанией не так?

— Нашу компанию через подставных лиц пытаются пустить ко дну. И я уверен, что кто-то из директоров связан с нашими конкурентами, мечтающими завладеть если не всем пакетом акций, то уж контрольным — точно. Могу предполагать, что в ближайшее время акции нашей компании резко упадут в цене, и тогда — крах! Я думаю избавиться от своего пакета акций как можно быстрее. Конечно, я потеряю на этом, но в любом случае получу хоть какие-то деньги. И немалые.

Катя дернулась, словно от удара электрическим током. Ее голова лихорадочно заработала…

Очень скоро после этого разговора Катя, зная увлечение мужа фотографией, начала разговор о путешествии в горы:

— Я не предлагаю тебе взобраться на вершину Мак-Кинли, высота которой почти шесть тысяч двести метров, но побывать в горах Северной Америки или в Андах — это было бы замечательно.

— С чего тебе вдруг пришли в голову Анды?

— Ну Мэтью, ты меня удивляешь! Неужели кроме равнин и шельфовой зоны моря, которые ты постоянно фотографируешь, тебя ничего не привлекает? Есть саванны, пустыни, есть лесные озера и бурные реки с водопадами. Есть, наконец, горы. Почему Анды? Они уникальны. Самые старые, самые длинные, почти девять тысяч километров. Они до сих пор до конца не изучены. Говорят, что Анды — достояние мира. Так почему бы и нам с тобой не прикоснуться к этому достоянию, тем более там ты сможешь сделать снимки, которые у тебя с удовольствием купят глянцевые журналы.

И, увидев недоуменный взгляд Мэтью, расхохоталась.

— Ах, как ловко я тебя подцепила с глянцевыми журналами! Ладно, давай серьезно. Ты после поездки сделаешь в демонстрационном зале главного офиса своей компании персональную выставку. У тебя достойное хобби, и ты — единственный, кто сможет сделать снимки труднодоступных мест в горах. Давай попробуем. Я уверена, что у тебя получится! Но если не хочешь, я не настаиваю.

Через пару недель после этого разговора Мэтью с Катей отправились в горы Северной Америки. Они планировали пробыть там не более семи дней. Три дня вместе с ними был проводник из местных жителей, который довольно сносно изъяснялся на английском. На четвертый день Мэтью неожиданно для Кати предложил не брать проводника.

— Давай не пойдем далеко, я устал за эти дни. Поднимемся до той расщелины, где мы вчера делали привал. Я там заметил хороший уступ, с которого можно сделать классные фотографии.

Катя слабо запротестовала, но в душе была рада. Она все никак не могла найти повод избавиться от проводника в предыдущие дни, видя, с каким азартом Мэтью занимается фотосъемкой.

Она смотрела на своего мужа со стороны и думала о том, как бы вечером избежать близости с ним. Ее раздражало в нем все — и неуемная, не по возрасту, энергия, не дававшая, впрочем, желаемого результата, и сальные шуточки в постели, и то, как он сопит. Удивительно, подумала Катя, как быстро надоел ей Мэтью. Наверное потому, что в ее сердце не было ни капли любви к этому бонвивану, до сих пор считающему себя неотразимым мужчиной. В его воспаленном от осознания своей значимости мозгу желаемое принималось за действительное. И все мысли так или иначе крутились вокруг своей особы. Катя в счет не шла. Она была для Мэтью лишь красивой модной игрушкой, которая когда-нибудь устареет и ее надо будет заменить на новую «куклу», удовлетворяющую его сексуальные потребности лучше, чем Катя, которая периодически взбрыкивала, не желая подчиняться нездоровым фантазиям Мэтью.

Мэтью аккуратно поставил ногу на короткий уступ шириной не более тридцати сантиметров, усыпанный крупной каменной крошкой и посмотрел вниз, в глубокое ущелье. Уступ соединялся с обломком каменной скалы высотой примерно полметра, заканчивающимся неким подобием слегка скошенного назад сиденья, с правой стороны которого возвышалась «ручка». Держась за эту созданную ветром и солнцем «ручку», было удобно устраиваться на каменном сиденье.

— Катя, как здесь красиво! Какая же ты молодец, что меня вытащила меня в горы.

Он отщелкал отстатки пленки и крикнул:

— Дай-ка мне вторую камеру, эту перезаряжу потом…

Катя крепко взялась левой рукой за каменную «ручку» и подала фотоаппарат. Мэтью привстал, держать за импровизированное сиденье и слегка наклонился над пропастью. Катя, не раздумывая, толкнула его правой ладонью в плечо. Мэтью совершенно беззвучно полетел вниз, в пропасть… В мозгу Кати не появилось ни тени сожаления по поводу содеянного, ни капли раскаяния. Мозг был девственно чист от всей этой «шелухи». Он был готов к тому, что случилось, независимо от времени и обстоятельств. Мэтью должен был умереть…

Следствие выдвинуло две версии случившегося. По одной версии, причиной падения могла стать каменная крошка, спровоцировавшая скольжение ноги, хотя наклон уступа составлял острый угол к отвесной стене скалы, следовательно, нога не могла съехать вниз, если только Мэтью случайно не дернулся при скольжении на камешках и не потерял равновесие. Согласно второй версии, Мэтью Робинсона могла столкнуть в пропасть жена. Но доказать, что Катя виновата в смерти мужа, не смогли. Эксперт-следователь страховой фирмы Генри Блум долго и тщательно изучал обстоятельства трагедии и пришел к выводу о невиновности жены погибшего.

Молодая вдова была безутешна. Она не отходила от закрытого гроба с отстанками погибшего, которые альпинисты смогли достать со дна ущелья. В память о любимом муже она попросила владельцев и руководителей компании организовать фотовыставку, которая сначала прошла в главном офисе компании, а потом в городском Хрустальном зале.

После месяца траура она обратилась к новому главе совета директоров компании с просьбой прислать ей финансовые отчеты о деятельности компании, наняла опытного юриста, пригласила ревизора и аудитора, которые через две недели кропотливой работы с документами объявили Кате, что прибыли компании вложены в восточно-европейские фонды, которые сейчас лихорадит, и не факт, что эти фонды не обрушатся в ближайшее время. В придачу к этому, по словам специалистов, нанятых Катей, акции компании идут сейчас на понижение вследствие сокращения объемов разведочных работ на шельфовых месторождениях нефти и газа и темных игр на бирже. Катя вспомнила откровения покойного мужа и пришла к выводу, что надо продавать акции, пока их стоимость не упала ниже номинала. А потом, после продажи акций и получения страховки за смерть Мэтью, можно будет исчезнуть, испариться, раствориться…

 

Глава 23

Года через два Катя Робинсон, ставшая к тому времени Дженни Харли, вышла замуж за богатого одинокого Гарри Миллера, которого ей подыскал Генри Блум. У Миллера была четвертая, терминальная стадия рака желудка. Врачи откровенно сказали, что жить ему осталось в лучшем случае не более одного года. Болезнь протекала почти бессимптомно, лишь изредка Гарри испытывал боли, да и то скорее не от болезни, а от злоупотребления спиртным, которым, по его выражению, он дезинфицировал свой желудок, убивая рак. Но не за горами был тот день, когда Миллера, довольно молодого по сравнению с другими мужьями Дженни — ему было всего сорок пять лет, — начнут одолевать сильные боли. Дженни вселяла в нового мужа надежду на выздоровление, а сама в это время вынашивала план, как поскорее отправить его на тот свет. Ей совсем не улыбалось мучиться с больным — кормить его с ложечки и подавать судно в кровать.

Чтобы ускорить события, Дженни решила отметить месяц совместной жизни и принесла домой бутылку шампанского, зная, что оно обязательно вызовет у новоиспеченного мужа острый приступ боли. Так и случилось. Чтобы Гарри спокойно уснул, она дала ему обезболивающее и снотворное, и очень быстро приучила мужа принимать снотворное каждую ночь. Врач, наблюдавший Гарри, без слов выписывал больному сильное снотворное, но предупредил, что особо увлекаться им не рекомендует. Дженни, демонстрируя свои любовь и внимание к мужу, сама готовила ему пищу, только вместо каш и бульонов делала все, что тот требовал, в том числе и острые мексиканские блюда. И подмешивала в них небольшие дозы слабительного. Состояние здоровья Гарри ухудшалось с каждым днем. Наконец настал день, когда он, кривясь от боли, попросил вызвать врача. Тот выписал больному очередной рецепт на снотворное и рекомендовал начать принимать наркотические обезболивающие препараты. Через десять дней Гарри потребовал усилить дозу обезболивающих. Дженни не стала вызывать врача, сказав, что она к нему съездит, и попросила написать доктору записку. Под ее диктовку муж написал: «Мне проще умереть, чем терпеть эти боли. Я не хочу больше жить…» Все, сказала Дженни, выдергивая из-под руки Гарри записку.

— Подожди, — взмолился муж, — дай допишу: «Доктор Кларк, выпишите мне, пожалуйста…»

— Он и так выпишет. Он знает твое состояние здоровья. Все что надо, я ему объясню на словах и покажу твою записку.

Через пять дней Гарри Миллера не стало. Вечером, накануне смерти мужа, Дженни принесла ему в спальню стакан темного стекла с соком, перебивавшим сильный привкус лекарств. Ночью она встала, зашла в спальню мужа и убедилась, что он мертв. После этого Дженни тщательно протерла стенки стакана, уничтожив отпечатки своих пальцев, и аккуратно вложила стакан в правую руку Гарри.

Утром кухарка, которую Дженни вызвала на работу за три дня до кончины мужа, зашла в спальню Гарри, чтобы спросить, что ему приготовить на завтрак и, увидев, что он не реагирует на ее слова, дотронулась до плеча хозяина. На небесно-голубом постельном белье покоился труп, а рядом, на прикроватной тумбочке лежала записка: «Мне проще умереть, чем терпеть эти боли. Я не хочу больше жить…» Судебно-медицинский эксперт установил в крови умершего смертельную дозу снотворного и высокую дозу опийных препаратов. На сей раз у Дженни, по ее мнению, было железное алиби. Гарри сам принес себе стакан с соком, сам достал капсулы с лекарством. Она учла все, даже опустошенные капсулы из-под снотворного слила в унитаз.

 

Глава 24

— Вик Саныч, пришел ответ из Интерпола. Их давно интересует Евгения Семенова, она же — Джейн Джордан, она же Джейн Ховард, она же Катя Тэйлор, она же Катя Робинсон, затем — Дженни Харли и Дженни Миллер, и, наконец, наша Джейн Кирс.

Следователь ошалевшими глазами посмотрел на довольную физиономию Аллана Риста, державшего в руках лист с именами вдовы Томаса Кирса. Виктор Белых проглотил комок в горле и охрипшим от волнения голосом спросил:

— Ты что несешь? Ошибка исключается? Какие там Джейны и Кати? Почему столько имен у этой дамочки? И почему она попала в поле зрения Интерпола? Что за ней числится?

— Надо бы отдать документы переводчику, потому что они на английском, а я не очень хорошо в нем разбираюсь.

Судя по полученным из Интерпола документам, над Джейн Кирс нависло подозрение в ее причастности к гибели Джона Ховарда, Мэтью Робинсона, Вильяма Джордана и Гарри Миллера. Все четыре дела были отправлены на доследование, одно из них — по заявлению юриста компании, в которой когда-то работал Мэтью Робинсон. Разматывая сложную цепочку преступлений, следствие уперлось в проблему смены имен. Кем была Катя Робинсон до того, как вышла замуж за Мэтью? Таким образом выяснилось еще одно имя — Катя Тэйлор, за которой маячила тень некой Джейн Ховард. От внимания Интерпола не укрылся тот факт, что расследование по всем страховым случаям вел один и тот же сотрудник страховой компании — Генри Блум. Но доказать его причастность к преступлениям или заинтересованность в них было практически невозможно. В последнее время он был «под колпаком» у полиции, но получить какую-либо информацию, которая дала бы ключик к разгадке смерти четырех мужей нынешней миссис Джейн Кирс, не получалось. Вынося свое заключение, необходимое для покрытия страхового случая, Генри Блум очень аргументированно излагал свои выводы, детально опираясь на собранную им самим и полицией информацию. Придраться было не к чему, кроме двух несколько сомнительных случаев — смерти в горах Мэтью Робинсона и гибели в автоаварии Джона Ховарда.

По полученным из Интерпола материалам сотрудники Центральной криминальной полиции Эстонии решили более тщательно отработать одну из основных версий — убийство Кирса по заказу его жены Джейн Кирс.

 

Глава 25

Джейн вернулась в Калифорнию через день после церемонии прощания с мужем и в течение полутора недель не давала о себе знать. Ивика же каждый день спрашивала Эдварда, не вернулся ли Томас из Эстонии. Эдик едва сдерживался, чтобы не прикрикнуть на нее. По его мнению, он и так дал Ивике исчерпывающий ответ еще в самолете. Что этой взбалмошной девице, которую он безумно любит, надо еще? Он же обяснил ей, что Томас вернется, когда посчитает нужным. Наверное, сказал Эдик Ивике, у Томаса возникли какие-то проблемы с Джейн, возможно, они серьезно поссорились. Кто ж их знает? Чужая жизнь — потемки. В начале января Эдварду позвонила Джейн:

— Жду тебя вечером. Часиков в семь. Только без нее… Есть новости. Сногсшибательные.

Его передернуло. Неприязнь к жене Томаса была столь велика, что настроение, и так отвратительное после поездки, совсем испортилось. Но Эдвард понимал, что он не может отказаться от приглашения. Они с Ингаром сидели у нее на крючке, и она могла делать с ними все, что угодно. Один раз он уже хотел спрыгнуть с этого крючка, сказав, что он уезжает из Калифорнии, у него другие планы на жизнь, и заявил, что их с Джейн «дружбу» надо прекратить. Она только вздохнула в ответ:

— От меня далеко не убежишь. Надо будет — из-под земли достану. Не я сама, так полиция или дружки твои бывшие, с кем ты наркотой занимался в Эстонии. Да и здесь ты святым не был, тоже дружков завел. Рыльце у тебя в пушку…

Эдвард даже задохнулся от возмущения:

— Ну и сука же ты! Сама же подсунула мне своих американских дружков!

Джейн улыбнулась и спокойно, с улыбкой, парировала:

— Сам просил найти работу, так что не ищи виноватых.

У Эдварда все чаще появлялась мысль расправиться с Джейн. У него не выходила из головы фраза, брошенная женой Томаса, когда последний еще был жив. В ответ на вопрос Эдика, как она представляет себе убийство человека, который является близким другом Эдварда, Джейн лишь флегматично пожала плечами: «Подумаешь, убить друга… Какая разница, кого отправить на тот свет?»

Вынашивая мысль об убийстве этой коварной женщины, Эдвард думал, что не будет ее — исчезнут и проблемы, связанные с ней. А сейчас, после смерти Томаса, решение расправиться с его вдовой стало приобретать все более и более реальные очертания. У Эдварда созрел план, которому не дано было осуществиться.

У Джейн было звериное чутье на опасность, она каким-то шестым чувством поняла, что именно Эдик, а не Ингар Берк, представляет угрозу. Берка она могла отпустить, он был ведомый и вполне управляемый. Когда он понадобится, Джейн его найдет. Для Ингара, в отличие от Эдварда, главной целью в жизни являлись деньги, которые он готов был заработать любым способом. Цель для Берка оправдывала средства. Скажи ему Джейн завтра, что надо убрать Эдварда, Ингар не задумываясь спросит, сколько это будет стоить. Ингара надо держать на коротком поводке, но подальше от себя. Джейн уже давно решила купить ему небольшую квартирку в соседнем штате. С его средними умственными способностями он далеко не пойдет и будет рад любой подачке со стороны Джейн. Эдвард — другое дело. В его глазах, когда она велела ему ехать в Эстонию и убить Томаса, была такая неприкрытая ненависть, что Джейн впервые в жизни по-настоящему испугалась. Но ей надо было сначала осуществить задуманное, а уже потом думать, что делать с Эдвардом дальше…

— Давай, проходи в каминный зал, поговорим, — встретила она его с улыбкой.

— У меня мало времени, — осадил ее Эдвард.

— Тогда сделаем так: поедем в тот бар, где ты познакомился с Ивикой. Поужинаем, выпьем пива. Ты ведь помнишь, какое там замечательное пиво? Заодно я расскажу тебе новость.

Эдвард попытался отказаться, но Джейн настаивала: кухарка ушла, а сама Джейн не хочет возиться с приготовлением ужина.

— Подожди меня, я переоденусь. Оценишь мою новую внешность.

Через десять минут Джейн вернулась в новом образе:

— Ну как я тебе?

На ней был темный парик с короткой стрижкой каре и длинной челкой ниже бровей. Темные очки и яркая, кораллового цвета, помада дополняли облик. Это была уже не Джейн, а совершенно другая женщина. Черные облегающие брюки и такой же облегающий фигуру тонкий свитерок, на который была накинута красная короткая спортивная куртка, дополняли новый облик женщины. В руках она держала бейсболку с длинным козырьком.

— Что за прикид? Маскарад какой-то, — мрачно пробурчал Эдвард.

— Не хочу, чтобы кто-то из знакомых узнал меня. Все-таки мужа недавно похоронила, по барам ходить не совсем прилично, да еще и с молодым человеком. Сам понимаешь… Поедем на твоей машине, потом такси до дома возьму.

Эдвард долго пытался найти перед баром свободное место для парковки. Когда он пришел в бар, Джейн была уже там. Она заняла столик, за которым сидел одинокий, накачавшийся пивом под завязку мужчина лет пятидесяти, стрелявший по сторонам глазами явно в поисках недорогой «девочки». На носу у мужика красовались тяжелые очки в роговой оправе, которые он то снимал, то снова водружал на место, а на голове смешно сидела ковбойская шляпа. «Ковбой» очень обрадовался, увидев, что симпатичная стройная шатенка садится за его столик. Мужчина решил, что она из разряда «девочек», и сразу попытался купить ее услуги:

— Какие планы на вечер? Поехали ко мне, ты останешься довольна. У меня есть деньги, смотри… — И он достал из нагрудного кармана пиджака свернутые в трубочку доллары.

В этот момент к столику подошел Эдвард. Джейн, кривя в брезгливой улыбке губы, сказала сквозь зубы:

— Молодой человек, садитесь, составьте мне компанию, а то этот ковбой, — она кивнула в сторону мужчины, — мне секс за деньги предлагает.

Мужчину словно корова языком слизнула. Эдвард удивленно вскинул брови:

— Ты что это комедию ломаешь? Ведешь себя, как эти… — Он показал на парочку девиц у стойки бара, которые высматривали «жирных» клиентов.

— Да ладно тебе, Эдик, шучу. Принеси пива. Мне — такого же, как и себе.

Эдвард быстро вернулся назад с двумя бокалами темного пива и солеными орешками:

— Ты почему очки не снимаешь?

— Это «хамелеоны», я хорошо в них вижу. Говорила же тебе: не хочу, чтобы меня кто-то из знакомых узнал. Все-таки бар — не очень приличное место для женщины, потерявшей недавно своего мужа.

Джейн сделала пару глотков и случайно задела локтем стакан, который оставил «ковбой». Стакан упал на пол и со звоном разбился, разбрызгав остатки пива.

— Вот черт! — в сердцах ругнулся Эдвард и нагнулся под стол, чтобы стряхнуть с джинсов брызги.

В это время Джейн слегка привстала и, загородив собой бокалы, накапала в бокал Эдика из маленького стеклянного пузырька несколько капель прозрачной жидкости. Пока Эдвард отряхивал джинсы, она успела сесть и взять в руки свой бокал. Все получилось как нельзя лучше! И этот «ковбой», и разбитый якобы нечаянно бокал, и брезгливость Эдварда, заставившая его нагнуться под столик. Теперь можно было приступать к финальной части плана.

— Эдвард, Ивика скоро будет рожать? — простодушно спросила Джейн.

— Не скоро. — Эдвард отпил полбокала пива и вытер губы тыльной стороной ладони.

— Думаю, гораздо раньше, чем ты думаешь.

— С чего это? Ты гадалка, что ли?

Вместо ответа женщина злорадно ухмыльнулась и спросила:

— Чей ребенок, ты знаешь?

Эдвард обалдело посмотрел на собеседницу:

— Ты что несешь?! Мой, конечно!

— Нет, Эдинька, не твой. Она мне ведь все рассказала и про ваши отношения, и про кровь на простыне… Такое иногда бывает в первые месяцы беременности. Посмотри-ка эту справочку, — Джейн положила на стол копию выписку из больничной карты, в которой был указан срок беременности. — Вспомни, дорогой, когда ты начал спать с Ивикой? А до этого она спала с Томасом. Попроси-ка ее сделать ДНК-тест плода.

Эдвард вскочил, едва не опрокинув столик, и молча уставился на Джейн. Потом рванул к выходу из бара, чуть не сбив с ног входившую в заведение пару. Джейн улыбалась: именно на такую реакцию она и рассчитывала. Если бы этот разговор произошел у нее в доме, Эдвард мог бы ударить ее, а здесь — нет. Скоро ему будет плохо, очень плохо. Недаром Женя Семенова тщательно изучала в институте курс ядов. Недаром она, когда была последний раз у родителей в Питере, уговорила маму сходить за грибами и принесла домой с десяток бледных поганок, объяснив, что ей нужен яд для крыс, которые пугают ее кухарку. Мать проглотила сказку про крыс и успокоилась. Сделать из ядовитых грибов водную вытяжку Джейн, подкованной институтскими профессорами, ничего не стоило.

Спустя двое суток зазвонил телефон, и Ивика срывающимся от волнения голосом спросила:

— Эдварда постоянно рвет. Что он пил в баре, кроме пива?

Ну вот, с раздражением подумала Джейн, я же просила его не говорить этой шлюшке, что мы были в баре. Значит, сказал!

— С чего ты взяла, что мы были с ним в баре? Лучше скажи, что случилось? — намеренно тревожным тоном спросила Джейн.

— Я уже сказала — его рвет непрерывно, живот сильно болит, бледный как смерть. Траванулся чем-то. Или, может… ты его отравила?

— Очнись, что ты такое мелешь? Лучше скажи, что вы ели вчера на ужин и сегодня днем?

— Я заказала вчера его любимую пиццу с острым перцем и с шампиньонами, но он съел только маленький кусочек, а сегодня вообще ничего не ел. Он из туалета не выходит. Сказал, что голова кружится и в глазах все плывет.

Замечательно, подумала про себя Джейн, как ей повезло — пицца с грибами! Это как раз то, что нужно, а вслух сказала:

— Ивика, успокойся и не сочиняй всякую ерунду. При отравлении всегда сильная рвота, идет резкое обезвоживание организма и, естественно, голова будет кружиться. Дай ему активированный уголь, и пусть побольше пьет. Если это не поможет, вызывай «скорую помощь». Думаю, что это обычный гастроэнтерит. Не надо было, дорогая, пиццу с грибами заказывать, учись сама готовить мужу. Отравился твой Эдик чем-то, у всех нас в жизни такое бывало, и не раз. Давай-ка, иди к нему, а не истерику мне закатывай. Я скоро приеду к вам. Поверь мне: все будет хорошо.

Джейн знала, что скрытый период отравления бледной поганкой проходит бессимптомно и длится иногда до сорока часов, затем состояние резко ухудшается примерно на одни-двое суток. Начинаются мучительные боли, яд в это время уже ведет свою разрушительную работу и спасти человека уже практически невозможно. Потом наступает период мнимого выздоровления, но на этом фоне развивается почечная и печеночная недостаточность. Самое большее через сутки человек впадает в полусонное состояние, и наступает смерть. Обычно смерть настигает отравленного на третий день, который врачи называют кризисным. Возможно, Эдвард умрет быстрее, все зависит от его индивидуальной переносимости и от дозы яда. Джейн не могла сказать, сколько капель попало ему в бокал с пивом, но, судя по симптомам, описанным Ивикой, достаточно много. Об этом свидетельствует также тот факт, что состояние Эдварда ухудшилось менее чем через двенадцать часов. Если ему целый день плохо, значит, очень скоро наступит улучшение.

Ближе к вечеру Джейн приехала к Ивике и Эдварду и пробыла у них не менее часа. Состояние больного начало улучшаться. Джейн сказала, что ей пора домой и зашла перед отъездом в туалет. Ей предстояло выполнить последнюю часть своего коварного плана: подкинуть куда-нибудь маленький, размером не более трех сантиметров, пузырек с остатками яда. Лучшего места, чем большая корзина с грязным бельем нельзя было и придумать. Она тщательно стерла свои отпечатки на стекле и, брезгливо отодвинув белье, опустила пузырек на дно корзины.

Прощаясь с ней, Ивика тихо сказала:

— Джейн, ты уж извини, что я наговорила глупостей, ему намного лучше. Я просто не в себе была. Думаю, что завтра он будет совсем в порядке. Только знаешь… — замялась Ивика, — он пришел из бара какой-то взбудораженный. Стал спрашивать меня о сроке беременности. Ты ему ничего такого не говорила? Он ведь не знал, что у меня были отношения с Томасом. Я ему не говорила об этом. Может, — Ивика заглянула в глаза Джейн, — ты… намекнула? Хотя не думаю… Зачем это тебе?… В общем, знаешь, я психанула и ушла в свою комнату. Он крикнул вдогонку, что завтра мы поговорим. А назавтра ему стало плохо. — Сделав небольшую паузу, Ивика почти шепотом добавила: — Скажи, Томас вернулся из Эстонии?

— Нет! — резко ответила Джейн и сразу перевела разговор в другое русло, давая понять Ивике, что этот разговор ей неприятен. — Ты не о Томасе думай, а о своем муже. Это сейчас важнее всего. Если что — звони.

Утром Эдварду стало гораздо хуже, его доставили в госпиталь, в реанимацию. Но спасти не смогли. Судебно-медицинский эксперт обнаружил в крови и тканях трупа две группы токсинов, которые присутствуют в бледной поганке.

Под подозрение первым делом попала Ивика. Во время обыска у нее в доме нашли склянку с остатками яда. Напрасно несчастная женщина, ошеломленная смертью человека, за которого она в ближайшее время должна была выйти замуж, говорила следователю, что Эдвард был в баре с Джейн и что последняя могла отравить его. На записях наружных и внутренних видеокамер бара не было ни одной женщины, похожей на Джейн. Эдвард общался с какой-то шатенкой, которая проходила в зал бара вдоль стены, почти не попадая в объектив камеры. За столом шатенка сидела боком к камере, очки, длинная челка и боковые пряди стрижки закрывали лицо шатенки, словно шлем.

Джейн, вызванная на допрос, не стала отпираться, чем вызвала особое доверие у следователя. Она пояснила, что действительно в тот день была с Эдвардом в баре. Эдик предложил ей посидеть полчаса в этом баре, потому что туда в свое время часто заглядывал его друг и муж Джейн — Томас Кирс. По словам женщины, они говорили о Томасе. Парик и очки, сказала Джейн, понадобились для того, чтобы ее не узнали случайные знакомые, которые могли бы ее осудить за то, что похоронив недавно мужа, она пришла в бар:

— Не хочу сплетен. Я ведь не могу всем и каждому объяснять, что Эдвард — близкий друг моего покойного мужа и что мне надо кому-то выговориться. Эдвард понимал меня и морально поддерживал после похорон.

Мертвые молчат. Эдвард Вебер не мог ни подтвердить, ни опровергнуть показания Джейн Кирс…

 

Глава 26

Виктор Белых внимательно прочитал результаты дактилоскопической экспертизы, установившей, что в машине, на которой уехал Томас Кирс навстречу своей смерти, кроме отпечатков самого Кирса есть и другие.

— Аллан, делай запрос в Америку, пусть возьмут отпечатки у Эдварда Вебера и у Ингара Берка. Думаю, мы не ошиблись в версии их соучастия в убийстве. Как только получишь ответ, дай знать.

Через две недели пришел ответ, первая часть которого обрадовала Аллана Риста. В исследовательской части экспертизы были подробно описаны детали и признаки папиллярных узоров и линий отпечатков пальцев на стакане, из которого пил приглашенный в полицию Берк. В заключении эксперт отметил: отпечатки пальцев на стакане и контрольные оттиски пальцев рук полностью совпадают и принадлежат Ингару Берку.

Заключение американского эксперта тотчас было отправлено для сравнительного анализа эстонским дактилоскопистам. Их ответ не оставил сомнений: Берк находился в ночь убийства в автомобиле таллинского дяди, у которого Томас Кирс брал на время машину.

Но вторая часть полученного из Америки документа обескуражила Аллана. Оказывается, Эдвард Вебер умер и уже похоронен. В документе говорилось, что он скончался от отравления. В его крови и тканях обнаружены яды аманитин и фаллоидин, содержащиеся в бледной поганке. В случае, если эстонская полиция предоставит веские обоснования для эксгумации трупа, американские эксперты смогут провести дактилоскопическую экспертизу, так как при отравлении ядами полное гнилостное разложение кожи протекает медленно, следовательно, отпечатки пальцев трупа должны быть четкими.

Виктор Белых думал недолго:

— Срочно по электронной почте отправляй им для сравнительного анализа все отпечатки пальцев, обнаруженные в машине. Я сегодня же составлю предварительное обвинительное заключение. Пусть эксгумируют. Это ж надо! — воскликнул он, — отравление бледной поганкой! А ты знаешь, — Виктор в упор посмотрел на Аллана, — что римский император Клавдий тоже был отравлен бледной поганкой. Агриппина, супруга Клавдия, постаралась… Так что грибочек этот уже много веков пользуется популярностью у отравителей. Так-то… Да, кстати, готовь документы на экстрадицию Берка в Эстонию.

После получения эстонской полицией заключения второй экспертизы по отпечаткам Эдварда Вебера стало абсолютно ясно, что Берк и Вебер соучастники убийства. Но цель преступления оставалась под вопросом. Деньги, ревность или что-то еще? Понятно было только одно: это убийство никак не отнести к разряду немотивированных. Оно было подготовлено, но кем? Почему Эдвард Вебер, считавшийся самым близким другом Кирса, пошел на убийство? В голове Белых уже давно крутилассь версия о заказном убийстве. Но кто заказчик? На этот вопрос мог ответить только Ингар Берк, экстрадиция которого была уже согласована.

Узнав о задержании Берка и дальнейшем его аресте по подозрению в совершении убийства, Джейн впала в депрессию. Что если он выдаст ее? Хотя она ничего не говорила Берку о целях поездки в Эстонию. И вообще не общалась с ним на эту тему. Эти вопросы обсуждались только с Эдвардом, который должен был сам сообщить обо всем Ингару. Да и то в пределах, необходимых для осуществления задуманного Джейн плана. При этом Джейн потребовала от Вебера, чтобы он ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не произносил ее имя. Эдвард в ответ на это требование лишь молча кивнул головой. Джейн сомневалась, что он сохранил в тайне имя заказчика убийства, но даже если и так, доказать ее соучастие в преступлении было практически невозможно. Вебер умер, Берк все свалит на него. Ну не совсем же он сумасшедший, чтобы назвать имя Джейн…

Как же она заблуждалась! Чтобы спасти свою шкуру, Ингар Берк назвал ее имя на первом же допросе. Он рассудил, что лучше получить срок за недоносительство о преступлении, чем стать членом преступной группы, спланировавшей и осуществившей убийство. Берк упорно отрицал свою вину, сваливая все на Эдварда Вебера. Прокололся он на мелочи. И только после этого стал давать признательные показания, в которых ни разу не запутался.

Оставалось допросить Джейн Кирс, но американцы не могли ее выдать, так как над ней нависла тень подозрения по нескольким убийствам и мошенничеству со страховыми полисами. Эспертиза изъятых в страховой фирме документов за подписью Генри Блума показала в двух случаях явную подтасовку фактов и искусную подделку оригиналов. В одном случае это касалось Джона Ховарда, в другом — Мэтью Робинсона. Кредит доверия к Блуму был у руководства страховой фирмы столь велик, что его заключения по выплатам крупных страховых сумм проверялись формально.

Блума арестовали, и клубок преступлений начал медленно разматываться. Генри Блум понимал, что самая лучшая тактика во время допросов — молчание или признание тех очевидных фактов, от которых не отвертеться. Джейн как соучастницу он не выдал ни разу, объясняя, что любит ее и все, в чем его сейчас обвиняют, делал по собственной инициативе.

Каково же было его удивление, когда ему сказали, что Джейн арестована и дает признательные показания, называя Генри главным «сценаристом» преступлений. Особенно его возмутило то, что Джейн в одном из протоколов допроса заявила, что якобы отдавала Генри пятьдесят процентов от полученных страховых сумм. Откуда Блуму было знать, что полиция, зачитывая протокол допроса, блефовала. Адвоката, нанятого Блумом на период досудебного следствия, специально вызвали в другой кабинет, сказав, что срочно надо решить один важный вопрос, который займет минут двадцать. Уходя, адвокат велел Генри Блуму хранить молчание до его возвращения. Но полицейские, не теряя времени, быстро подсунули Блуму лист из протокола допроса Джейн, где она говорила об организации убийства двух мужей, сваливая всю вину на Генри Блума. Генри даже не предполагал, что и сам протокол, и подпись под ним были хорошо состряпанной «липой», которая самым элементарным образом исчезла сразу после того, как Генри Блум начал давать показания, легшие в основу самого крупного в истории Америки скандала, связанного со страховыми фирмами. Следствие длилось почти год, и нанятый Джейн Кирс один из лучших адвокатов страны не смог доказать невиновность своей клиентки в суде.

За убийство Эдварда Метса-Вебера и за организацию остальных преступлений Джейн Кирс была приговорена в совокупности к пожизненному сроку заключения, а ее имущество конфисковано в пользу государства.

Ингару Берку в Эстонии судом был назначен десятилетний тюремный срок.

Ивика Легрелл узнала, в конце концов, что Томаса Кирса убили Ингар Берк и Эдвард Вебер. Она попала в больницу после того, как решила покончить жизнь самоубийством. На ее счастье в тот вечер к ней в дом нагрянула подруга Римма, у которой был ключ от квартиры Ивики. В больнице у Легрелл случился выкидыш. Впоследствии она вышла замуж и стала матерью двоих детей. Но, по словам журналистов, бравших у нее интервью, Ивика так и не осознала до конца, что она стояла на краю гибели, потому что ей была уготована та же судьба, которая постигла Томаса Кирса, которого она безумно любила, и Эдварда Вебера, которого она просто использовала, не испытывая к нему никаких нежных чувств.

Нарвский авторитет Родион Шелковников начал заниматься легальным бизнесом, но, в отличие от других своих «коллег» по преступному миру, не смог попасть во властные структуры из-за криминального прошлого. Вскоре конкуренты посадили его единственного сына на героиновую иглу, что подкосило Шелковникова. У него диагностировали скоротечный рак, который вскоре свел его в могилу.

Евгений Мишин и Олег Быков были убиты. Мишина застрелили в центре Таллина, прямо в подъезде дома, где жила его любовница. Быков влез в «рыночный» бизнес и, как говорят, зарвался. Автомобиль «Быка» расстреляли из автоматов недалеко от его собственного дома. Он получил множество ранений, но врачи сделали все возможное, чтобы он выжил. Через три месяца после его выхода из больницы попытку убийства повторили, и пуля киллера достигла цели.

Март 2019 г.