Привели Анну Семеновну в полночь.

Юбка из мешковины, окрашенная черной бузиной, на плечи накинута выцветшая кофта, в больших мужских ботинках; ежась от холода, переступила она порог кабинета.

В комнате было тепло и уютно. И только жалобное завывание ветра в трубе напоминало о бешеной пурге.

Следователь вышел из-за стола, посмотрел с сочувствием на арестованную и грустно произнес:

— Вижу, Анна Семеновна, вы попали, как бы сказать, в тяжелые обстоятельства. Но, думаете, мне легко вас допрашивать? Садитесь, пожалуйста.

Анна Семеновна удивленно посмотрела на следователя. «Божко!» — узнала она и устало присела на стул, не сводя с него глаз.

— Поймите меня. Выбросьте из головы недобрые мысли обо мне и разговаривайте со мной, как с равным. Вы ж видите — протокола я не составляю и не собираюсь составлять. Поверьте моему слову: плохого я вам не желаю и даже готов постоять за вас… Вас я хорошо знаю и потому буду откровенным. Нам известно, с какой целью вы остались здесь, известно о вашей деятельности, связях, о ваших друзьях. Могу заранее вам сообщить, что после окончания следствия всех их ждет смертная казнь. Но у меня есть возможность вас спасти.

— Это тоже входит в ваши личные планы?

— Это входит в наши общие планы, — поправил учительницу следователь.

— Какой ценой?

— Выслушайте меня внимательно и подумайте над тем, что я буду говорить. Только, пожалуйста, не торопитесь с выводами. Но и не задерживайтесь с ответом. Ваша жизнь, ваше будущее в ваших руках. Поэтому хорошо взвесьте всё. И не советую отказываться.

— Не петляйте, как заяц, пан следователь. Что вам нужно? Божко молчал. Внимательно вглядываясь в арестованную, он с трудом подбирал слова для дальнейшей беседы, хоть и готовился к разговору и продумал его до мельчайших подробностей. В своем воображении Божко строил планы так искусно, как паук ткал свою паутину в темном углу. Любовался этой сетью, ее новыми узорами, которые сам старательно придумал.

— В трудное время мы живем, — вздохнул Божко. — Кругом разруха, голод… Нелегко было немецким солдатам освободить Украину от врагов. Есть сведения, что в самое ближайшее время с большевиками будет покончено. Дни коммунистического режима сочтены. Наши освободители на Волге уже приближаются к Каспию. После победы великий фюрер нам поможет на руинах построить разрушенное хозяйство, вернуть Украине утерянную славу — славу казацкую. И кадры для Украины мы должны готовить уже сейчас. Мы должны создать свою интеллигенцию, преданную не идеям коммунизма, а идеям национализма.

— По-видимому, пан следователь, вы хотели сказать — фашизма?

— Вот-вот! Великий фюрер и его союзник Дуче, руководствуясь именно этими идеями, привели свои народы к победе. Конечно, и у нас здесь были государственные деятели, которые посвятили свою жизнь делу освобождения Украины, отрыву ее от России. Вспомните гетмана Мазепу, пана Выговского.

— Те были предатели…

— Нет-нет! Просто наш народ не понимал, кто ему желает добра. А сейчас наступил новый период. Создались благоприятные условия, и мы должны воспользоваться этим.

— Каким образом?

— Мы должны помочь освободителям в борьбе против нашего общего врага.

— В чем заключается моя помощь?

— Отказаться от своих коммунистических взглядов и полностью перейти на нашу сторону. Отказаться не на сходках, не выступлением в печати. Отречение это должно быть тайным и произойти здесь, в этом кабинете. А для того чтобы мы были уверены в вашей помощи, вам необходимо рассказать о всех подпольщиках, назвать пароли, явки, имена связных. А потом… потом мы организуем вам побег. Будете свободной, будете работать с теми, кто еще остался на воле, конечно, под нашим руководством. Все подпольное патриотическое движение здесь, на Украине, должны возглавить мы — этого требуют интересы и будущее всей независимой Украины. Вот почему так важно направить его в нужное для всех нас русло.

— И таким образом я обязательно сохраню свою жизнь?

— Не только. После окончательной победы нам необходимо будет организовать свое суверенное правительство, новую власть как в центре, так и на местах. В зависимости от того, кто какой вклад внесет в дело освобождения, тот и займет соответствующий пост. Только от вас зависит, на какую ступень вы подыметесь.

— А если я не знаю никаких подпольщиков?

— Не может быть. Мы вас проверим. И если правда, вы с нашего разрешения создадите новые подпольные группы. Вас уважают, вам верят и за вами пойдут. Однако всей деятельностью подпольщиков руководить будем мы, через вас.

— Значит, пан следователь, ценой предательства я куплю себе жизнь. Правильно я вас поняла?

— Не надо громких слов. Верностью и преданной работой на пользу независимой Украины вы обретете достойное для вас место в новой жизни.

— Разрешите мне взвесить ваши предложения, перед тем как дать окончательный ответ? — спросила Анна Семеновна.

— Пожалуйста, пожалуйста. Только не забывайте — или с нами, или… — Божко умолк, словно споткнулся о камень.

— Что — или?

— Или в гестапо, пытки и расстрел. Третьего не может быть. Подумайте хорошенько.

Божко склонился над бумагами.

— Не отвлекайтесь, пан следователь. Я согласна.

— Согласны? Я так и знал. Откровенно признаться, такого мудрого решения, и так быстро, я не ожидал. Вы — умная женщина, — льстил Божко,

— Я согласна дать ответ на ваши предложения. Но перед этим разрешите задать вам только один вопрос,

— Слушаю.

— К какой политической партии вы принадлежите?

— Странно. Разве вам до сих пор непонятно? Моя партия — партия украинцев-самостийников.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, пан Божко,

— Как так?

— Вы принадлежите совсем к другой партии,

— Интересно, к какой?

— Такие, как вы, принадлежат к партии КВВ,

— Как вас понять?

— К партии «Куда ветер веет…». А сейчас вы, герой под черной звездой, тянете украинский народ в немецкое ярмо. Разве не вы угоняете дочерей этого народа в новое рабство, на смерть и каторгу в далекую Германию? За какую свободу вы ратуете, какую правду вы отстаиваете?

Следователь пытался что-то сказать, но Анна Семеновна его не слушала. Раскрасневшаяся, она встала со стула и с ненавистью бросила в лицо Божко:

— В тяжелое для родной страны время, как нечисть из вшивого тулупа, повыползали вы наверх! Толпитесь возле стола оккупантов, кусок пожирнее стараетесь ухватить. Объедки получите! Ждете, когда вам кость обглоданную, как той собаке приблудной, бросят. Не о свободе народа вы беспокоитесь. Нет, вы давно предали народ, отреклись от его идей, ничтожные трусы! Грызетесь между собой за тридцать сребреников, пока и вас, как гниду, не раздавят немцы!

Анна Семеновна умолкла.

Растерявшийся следователь с минуту не находил, что ответить.

— Я к вам с хлебом-солью, а вы меня — камнем, — обиделся Божко.

— Камень лучше, чем ваш хлеб!

— Не забывайте, родненькая: на чьем возе едете, те и песни поете.

— Во-первых, пан следователь, я вам не родненькая. Оккупанты и предатели вам родненькие. Во-вторых, на ваш воз я никогда не садилась и ехать на нем не собираюсь!

— Последний вопрос к вам: зачем детей втягиваете в свое безнадежное дело?

— У вас есть достаточные основания утверждать такое?

— Кто проводит тайное следствие, должен знать всё!

— Детей мы оберегаем, но никому не запрещено, даже детям, вносить вклад в борьбу с врагом.

— Зачем впутали школьника Владимира Бучацкого?

— Кого-кого? — переспросила Анна Семеновна, а про себя подумала: «Что же стало все-таки известно следователю?»

— Пионера Бучацкого! — с иронией произнес Божко.

— Вы ошибаетесь, пан следователь!

— Нет! Я никогда не ошибался! Зачем он приходил к вам накануне ареста? Сейчас же отвечайте!

— За книгой.

— За какой?

— Просил что-нибудь почитать.

— Что вы ему дали?

— Я сказала, что у меня сейчас никаких книжек нет.

— Он и раньше приходил к вам за книгами?

— Да. Перед войной.

— Почему он крутился возле погибшего парашютиста?

— Этого я не знаю.

— Всех детей, которые были под вашим влиянием, мы возьмем на самый строжайший учет. Бучацкого тоже. Мы воспитаем новое поколение — поколение, свободное от вашей коммунистической морали. С новым поколением под руководством фюрера мы завоюем себе свободу. Кто не пойдет с нами, будет уничтожен… Наступило тяжелое молчание.

— Ну что ж, вы сами решили свою судьбу, — сказал Божко и с шумом поднялся со стула.

— Никто не заставит меня отречься от своих взглядов. Совесть моя перед народом чиста. На ней нет ни одного пятнышка.

Следователь прошелся по кабинету, потом сказал:

— Итак, я вас отсылаю в распоряжение гестапо.

— Я уже слышала. И лишний раз убедилась, что нашу Украину вы бросаете в немецкий застенок. Казнью меня не испугаете. Дважды не умирают. Подумайте, пан следователь, о себе. Запомните: за предательство сурово карают.

* * *

В тот же день, ознакомившись с докладной запиской Сокальского «О результатах проведения операции «Шверт», белоцерковский гебитскомиссар доктор Штельцер красными чернилами на донесении написал: «Срочно. Арестованных перевести в Белую Церковь и передать в распоряжение шефа СД. Пана Сокальского представить к награде медалью. Пану Божко выдать безвозмездно десять пачек сигарет и две бутылки водки. Переводчику Лауренцу предоставить две недели внеочередного отпуска на родину».

…Не задержался — поехал в отпуск Лауренц. Пять полицаев грузили ящики с консервированными цыплятами, мед, сало, колбасу, яйца, мешки с мукой и крупой.

Получив «награду», следователь Божко почувствовал себя обворованным. Всю водку вылакал сам и, пьяный, едва держась на ногах, притащился в полицию. Там он швырнул Сокальскому сигареты и, дыхнув ему в лицо перегаром, грубо сказал:

— На, подавись!

Начальник полиции только снисходительно улыбнулся:

— Поосторожнее. Сообщение читал? Имей в виду!

Потому и почувствовал Божко великую несправедливость, что слишком внимательно прочитал набранный очередной номер оккупационной окружной газеты «Колокол свободы». А в ней было напечатано:

«На чисто убранной парадной площади у Белой Церкви произошло торжественное вручение заслуженных наград особо отличившимся полицаям Белоцерковского округа. За добросовестное выполнение своих обязанностей и смелость, проявленную при уничтожении банд, трое из них, самые храбрые и бесстрашные, награждены. Начальник СС и гебитсполицайфюрер крепко пожали каждому руку и лично прикололи награжденным почетные награды».

Ничего, что там не упоминалась фамилия Сокальского. Зато на кителе его полицейской униформы тускло поблескивала медаль. Ему завидовал Божко, и еще как: «А кто идею подал? Божко! А кому медаль? Сокальскому!»

— Ну разве это справедливо? Из бандита, просидевшего десять лет в советской тюрьме, я сделал вам в два счета подпольщика-парашютиста, провел пять допросов и придумал целый том протоколов. Я, — хвастаясь, бил себя в грудь Божко, — самолично застрелил его «при попытке к бегству». Мертвого застрелил! Я сделал так, что весь район узнал о «героической смерти» подпольщика, и только потом известил население, что парашютист выдал всех активистов. Немцы обмануты. Они, как овцы, обмануты! Вам медаль, а мне — сигареты?!

Сокальский подошел к Божко и, положив ему руку на плечо, спокойно сказал:

— Главное, Иван Ефимович, не это. Списки советского актива, которые лежали без движения, теперь скреплены подписью Шагулы… Моего агента. Подписи дали нам возможность провести блестящую операцию. И вы, Иван Ефимович, — пробовал его успокоить Сокальский, — напрасно гневаетесь. В районе еще немало советских активистов. Заслужите медаль и вы. Я вам обещаю. Слово чести!

— Сладкие речи! От них у меня во рту сладко не будет!

— Будет, будет и вам сладко, Иван Ефимович, — приторно улыбается Сокальский.