«Неужели я один остался из членов подпольной группы? — думает с волнением Володя. — Знал пятерых — все погибли. А у нас даже обыск не делали… Выходит, не предали ребята, не испугались смерти, выдержали пытки. «А если я не выдержу и предам, — вспоминает мальчуган слова присяги, — пускай мое имя навеки покроется позором!» Нет-нет, не может быть, чтобы я только один из всей группы остался на воле. Как же быть? Не сидеть сложа руки до самого прихода Красной Армии!»
Вечером пробрался к криничке. Пересохла вся. Последний раз Володя брал воду из нее для Гайдара, а потом отвел ручеек в болото… И вот остановился парень под самой ольхой:
— Аркадий Петрович! Наступило мое время. Клянусь выполнить присягу! Обещаю отомстить за кровь и смерть моих друзей. Ничто меня не испугает!..
А по железной дороге, мимо колодца, грохотали воинские эшелоны с техникой. Немцы поспешно перебрасывали войска из-под Корсуна на запад.
В этот вечер Володя долго возился в кладовке. Разыскал чудом сохранившийся инструмент отца — ключи для подвинчивания рельсовых гаек, молоток. Заткнул за пояс, накинул брезентовую куртку. Мать бросилась следом, закричала:
— Ты куда? Вернись! — и схватила за руку.
Володя не вырывался. Серьезно посмотрел матери в глаза, ласково сказал:
— Мама, не мешай!
Прокатилась горячая слеза по щеке матери.
— Будь осторожен, сынок… — и горько заплакала.
— Буду, мама, — прошептал Володя и быстро пошел к берегу.
Не вернулся Володя той ночью домой. И на следующую не вернулся.
…Грохочут эшелоны. А там, далеко-далеко на горизонте, где должна быть Белая Церковь, стоит зарево. Прошли еще два эшелона, с тех пор как Володя за блокпостом притаился в кустарнике. Дважды подползал к рельсам, пальцы разбил до крови, орудуя ключом. По одной гайке осталось на стыках. И сразу же после второго эшелона Володя змеей подполз к рельсам. Отвинтил последние гайки.
Уже возле самой Рогозянки услышал, что пошел эшелон на Белую Церковь. Пошел, но не дошел. Загрохотало, загремело, с вагонов застрочили автоматы.
Володя бросился к берегу, ног под собой не чуял. Только сердце билось в груди: так-так, так-так!.. Возле моста перед ним выросла фигура.
— Стой! — раздался выкрик.
Володя замер. Перед ним стоял рябой полицай.
Крепко схватил мальчишку за плечо.
— Кто такой? — спросил сурово.
Володя молчал.
Полицай направил на него фонарик:
— А, старый знакомый!
Володя не мог произнести ни слова. Привычным движением полицай обшарил карманы, а потом вытащил из-за пояса молоток и ключ. Еще раз осветил его фонариком, подозрительно оглядел руки. Они были в мазуте, пальцы разбиты в кровь.
— Ах ты, щенок! Рельсы разбирал?! Это тебе уже не камушек к радиоприемнику!.. Чего ты возле виселиц шатался? Видать, из одной компании! А я его еще и на подводе по приказу следователя возил. Вот погоди!..
«Теперь конец!» — больно заныло в груди.
— Пойдем в полицию, — прохрипел рябой, — уж я там с тобой разберусь!
Дернул за рукав и потащил мальчишку на дорогу. «Что делать, как выкрутиться?»
Рассчитывать не на кого. Мысли беспорядочно проносились в голове, точно ласточки возле разрушенного гнезда. Неожиданно Володя остановился.
— Ты чего? — удивился рябой.
— Я, дядя, дальше не пойду! — решительно сказал мальчишка.
— Как?! — закричал рябой.
— Я вам не Шагула! — громко заявил.
— Цыц! — зашипел полицай и шепотом спросил: — Какой еще Шагула?
— Дезертир, что возок тащил, а вы уселись на тот возок — и в полицию. Шагулу убили, а объявили — парашютиста поймали. Я все знаю.
Рябой утих, словно вор, пойманный в чужой кладовке.
— Я еще и не то знаю! — хвастливо прибавил Володя.
— Ну что еще? — вздрогнул рябой.
— Не отпустите меня — завтра же вас расстреляют! — смело объяснил мальчишка.
— Ты смотри!.. Меня? Завтра? Да я тебя сейчас пристрелю! — и, толкнув мальчугана в спину, полицай щелкнул затвором карабина.
У Володи заныло под ложечкой: «А что, если и на самом деле убьет?..» Но он взял себя в руки.
— Вы, дядя, своей пушкой напрасно пугаете. Обо мне ваши знают. И я убегать никуда не собираюсь! Ведите в полицию!
Рябой вскинул карабин на плечо.
— Кто знает?
— Следователь Божко!
— Иван Ефимович?
— Ага. Это его работа.
— Какая работа?
— А ключ и молоток, которые вы у меня отобрали.
— При чем здесь пан следователь и ключ с молотком? — удивленно пожал плечами рябой. — Ничего не понимаю.
— Помните, три дня тому назад вы меня привозили на подводе к следователю?
— Как же, хорошо помню. Привозил.
— И отвозили?
— Ну и что?
— Он со мной разговаривал, а вас выгнал! Правильно?
— Не выгнал, а попросил в конюшне обождать.
— Молоток, ключ и еще кое-что дал мне как раз ваш следователь!
— Для чего?
— Чтоб выполнить приказ и сделать то, что я сегодня сделал. Я разобрал колею, и поезд сошел с рельсов.
— А ты не врешь?
— Проверяйте. Только я вам не имел права об этом говорить. И вы тоже никому не рассказывайте. Можете позвонить следователю. Он сразу поймет, в чем дело.
— Пойдем, вишь, в полицию! Пускай он сам с тобой разберется. Я позвоню в Ракитное.
В полицию шли молча. Возле потрескавшегося помещения кустовой полиции Володя, обращаясь к полицаю, сказал:
— Кроме вас, здесь меня никто не должен видеть.
— Знаю! — сердито ответил рябой. — Яйца курицу не учат.
Привел Володю к сараю, достал из глубокого кармана ключ, отомкнул замок, ногой толкнул дверь:
— Останешься здесь, а я доложу следователю.
За Володей закрылась дверь, стукнул тяжелый замок.
Долго крутил полицай ручку телефона, но Ракитное упрямо молчало.
Только через полчаса дозвонился рябой, попросил к телефону следователя Божко.
— Иван Ефимович, — сказал полицай, — за блокпостом военный эшелон сошел с рельсов!
— Знаю, — сердито ответил следователь. — На место выехала ремонтная команда, начальник полиции и усиленный наряд жандармерии.
— Я задержал преступника, — скороговоркой сказал рябой в трубку. — У него ключ и молоток, которые вы дали, — перевел дыхание полицейский.
— Какой ключ, какой молоток? Что ты мелешь? Что с тобой? Ты пьян?!
— С самого утра и капли не было во рту! А он говорит — ключ, молоток ему дали вы и приказали разобрать рельсы.
— Брехня! — прохрипело в трубке. — Снова Сокальский под меня яму роет.
— Да не Сокальский, — вспотел от напряжения полицай, — вишь ты, Бучацкий.
— Бучацкий? Какой Бучацкий?
— Володя, тот мальчишка, которого я три дня тому назад к вам привозил!
Трубка надолго умолкла. Наконец будто из погреба донеслось:
— Ты меня слышишь, родненький? — изменился в голосе Божко.
— Слышу, Иван Ефимович, слышу!
— Где он?
— Я его, вишь, замкнул на замок!
— Об этом никто не знает?
— Нет!
— Свяжи ему руки, тряпкой заткни рот, на подводу — и немедленно ко мне. И никому ни слова.
Полицай повесил трубку, снял шапку, вытер густой пот со лба.
— Ничего, вишь, не понимаю, — пробормотал рябой под нос и пошел открывать сарай.
Снял замок, толкнул ногой дверь.
— Выходи! — крикнул.
Но из темноты никто не выходил и не отзывался.
— Выходи, говорю тебе! — опять окликнул полицай.
И снова молчание.
Полицай включил фонарик, вошел в сарай, осмотрел все углы и остолбенел. На полу валялся замасленный брезентовый плащ, куски битого стекла от разбитого под самым потолком оконца. Рябой поднялся на цыпочки.
— Да здесь же и кот не пролезет! Как же он смог? — испуганно прошептал.
С неба сквозь разбитое окно полицаю игриво подморгнула звезда, словно издевалась над ним…
Вышел на улицу, снял карабин с плеча и трижды выстрелил вверх.
«Что же я скажу следователю?» — мучился рябой, направляясь в помещение полиции.
А в тесной накуренной комнате жалобно надрывался телефон.
Полицай подошел и как-то нехотя снял трубку.
— Ольшаница, Ольшаница! — кто-то кричал безнадежно.
— Я слушаю! — ответил рябой.
— Это Ольшаницкая кустовая полиция?
— Ольшаницкая, Ольшаницкая!
— Передаю приказ: с сегодняшнего дня объявлена эвакуация всех учреждений, полиции тоже. Направление движения на Таращу. Красные стремительным штурмом захватили Белую Церковь и идут на Ракитное.
Рябой побледнел. Ударил трубкой о стену и бросился к двери.
Теперь ему было не до Володи…