«Я вас люблю», — сказал Яков Абрамович. Ася не знала, опустился ли он на колени, но насчет руки и сердца молчал. Может быть, оттого, что Ксения вскрикнула:

— Не надо! Больше не говорите! Я уйду.

— Ксения… Милая…

— Не надо! Рядом дети…

— Рядом никого. Только Нюша, первая соня во всем доме и первая выдумщица.

Асе очень хотелось узнать, почему доктор назвал Нюшу выдумщицей, но доктор говорил Ксении совсем о другом. Ксения стала испуганно доказывать, что в стенах детского учреждения не место взрослым чувствам, что авторитет важнее всего. Но Яков Абрамович вроде и не слушал ее и радостно повторял: «Милая Ксения… Милая!..»

Ксения не соглашалась быть милой, она стояла на своем:

— Нет, нет… Ничего личного! Мы с вами представители нового.

— Вот и хорошо! Это же главное, что мы не чужие! Объявим осенью..

— Кому? Детям?

— Всему нашему дому. Так и скажем: на всю жизнь. А?

— Ни за что! Тогда я и вовсе с ними не справлюсь. Авторитет, понимаете? Вы только представьте, вдруг сейчас кто-нибудь из ребят нас подслушивает…

Подслушивает? Асе только теперь пришло в голову, что она подслушивает — она, которая старается всегда поступать честно! Можно подслушивать врагов, чтобы узнать их тайные замыслы, — об этом говорил Федя. Но своих…

— Ксения… Скажите одно слово…

— Все сказано, — перебивает Ксения. — Я пойду.

— Ну что ж… Спасибо, что зашли попрощаться.

— Прощайте… не скучайте летом… То есть скучайте. — Прежде чем захлопнуть за собой дверь, Ксения выпаливает:

— И я буду…

Убежала! Должно быть, Яков Абрамович улыбается в темноте. Ася тоже не в силах сдержать улыбку. Правильно говорила Катя: «Ксения только делает вид, что она сердитая». И для чего это взрослым нужен авторитет?

Доктор не уходит из лазарета, шагает из угла в угол. Что делать Асе? Уснуть… Сунуть под щеку стопку простынь и закрыть глаза. Ну и ночка!

В эту ночь Ксении не спалось. Чуть рассвело, она покинула свою комнату, поклявшись немедленно выполнить тысячу дел (почему-то ей всегда казалось, что их именно тысяча!). Прежде всего надо заглянуть в вестибюль.

За последние дни вестибюль густо пропах рогожей. Ночью скарб отъезжающих находился под охраной двух сторожей — руководителя столярной мастерской и Феди. Федя к утру задремал на мягком, стянутом веревками тюке, но Каравашкин был бодр, и под его густыми усами Ксении почудилась подозрительная улыбка.

Неужели он догадался, что в самый канун отъезда Ксения позволила себе думать о личном? Не об общественном, а о личном!

Энергичным голосом, гулко прокатившимся под сводами вестибюля, Ксения сказала:

— Я ищу Овчинникову. Нет ее?

Каравашкин укоризненно указал на дремлющего Федю и ответил шепотом:

— Не слыхать, чтобы нашлась… Пожалуй, пора постучать к Дедусенко. Пойдет на розыски.

— Я постучу.

Могла ли Ксения думать, что тут же, за поворотом коридора, столкнется с Асей, что та в испуге шарахнется в сторону и бросится наутек?

…Бесцеремонное раннее солнце разбудило Асю. Открыв глаза, она убедилась, что первая выдумщица блаженно спит, что гладко остриженная голова, усердно протертая эфиром, чиста, если не сказать стерильна.

Первою мыслью Аси была мысль о том, в какой мере детдомовцы позволят себе нарушить пункт конституции, обязывающий «не дразниться и не обзываться». Утаивать причину и место ночевки ей было не по нутру. Ася презирала врунишек и собиралось выложить все начистоту. Пусть обзывают мученицей науки или того обидней…

Хотя… Что значит «начистоту»? А Ксения, а ее тайна? Бывает святая ложь? Бывает! Ради себя? Нет, ради других.

Никогда никому (может быть, только Кате, умеющей хранить тайны) Ася не проболтается, где провела ночь. Никогда! Яков Абрамович с Ксенией могут быть спокойны: их не подслушивали. Если что случайно услышано, то забыто… Сейчас, пока еще все спят, Ася проберется в дортуар и уляжется как ни в чем не бывало.

Приняв решение, девочка сложила скомканные простыни и босая, на цыпочках вышла из изолятора. Час был ранний, все шло благополучно, и вдруг за поворотом коридора… Ксения! Ксения, которой никак нельзя было знать, что Ася провела ночь в изоляторе. Ася шарахнулась и бросилась наутек.

Никто из взрослых не сумел бы догнать Асю. Но Ксения бегала не хуже любой девчонки; она настигла беглянку и, переведя дыхание, спросила:

— Откуда? Говори, где ты была?

— Нигде… — растерялась Ася.

— Не хочешь сказать?

— Не скажу! Я не обманщица, но я ничего не скажу! — произнесла Ася. Ей вспомнились слова великого Бетховена, которые любил приводить Нистратов: «Тот, кто поступает достойно и благородно, тем самым обретает в себе силу переносить несчастья». — Не скажу! — повторила Ася и выпрямилась, встала так, как, по ее представлению, должен был стоять Джордано Бруно, сжигаемый на костре.

Однако и Ксения умела быть непреклонной.

— Немедленно объясни! — требует она.

Тем временем Ася пытается незаметно большим пальцем ноги пододвинуть к себе зажигалку, которая, вероятно, выскочила из кармашка, когда Ксения дернула за простыни. Ася подозревает, что сейчас, в гневе, Ксения способна отобрать и подарок Андрея.

И верно, заметив тайные усилия Аси, Ксения ловко овладела зажигалкой.

— Так… Сухаревская штучка! Продукт спекуляции и обмена.

Ася могла бы объяснить, откуда у нее взялся столь презренный продукт, но обида лишила ее дара речи.

С Асей так постоянно! Решила поступить достойно и благородно, а приходится чуть не в драку лезть. Вчера, можно сказать, совсем растаяла, глядя, как радостно Ксения собирает ребят в колонию, а сегодня и глядеть на нее не желает. Ася даже мечтала стать похожей на Ксению. Но с этим кончено. Очень надо подражать такой придире! И, главное, хватает чужие зажигалки…

— Отдайте! Не имеете права! Я отнесу ее Варе.

— Шашкиной? — Ксения пожала плечами. — Понятно! Кому, как не Шашкиной?

— Отдайте! — Ася вырвала из рук Ксении зажигалку.

Бедная Варька, обиженная вчера Асей! Бедная… Ей-то никто не шепчет: «Милая, милая Варенька!», — никто не просит перед разлукой: «Выслушайте меня…»

— Все ей снесу!

— Все? И простыни?

— Чего? Нате их! Отдайте Татьяне Филипповне. Скажите, к отъезду вернусь…

Ася запнулась, вспомнив, что Ксения предложила выкинуть ее из списка отъезжающих, но сейчас и заикнуться об этом нельзя, ведь Ася это подслушала. Однако Ксения сама сказала:

— Ну, знаешь… С отъездом еще подумаем. Нуждающихся хватает, а в чужом месте особенно важна чистота коллектива!

Ася больше не стояла с гордо поднятой головой. Она обмерла при мысли, что Ксения соберет после завтрака детдомовцев, и гудящее, взволнованное собрание потребует от Аси объяснений. А что она скажет? Правду нельзя, врать не станешь…

И начнут говорить об Асе, как о Люсе Бородкиной. Когда Люську исключали, тоже говорили о чистоте коллектива…

Ксения деловито пересчитала простыни.

— Уже? Успела сплавить?!. Где шестая?

«Где? — ужаснулась Ася. — В лазарете, наверно!» — и пробормотала:

— Нет простыни… и искать негде.

— Ах так! Ступай немедленно в дортуар! К Шашкиной и не думай… Запрещаю! — Голос Ксении дрожит от обиды. — Вот попробуй, перевоспитай таких…

Ася поднялась на третий этаж и тихонько спустилась обратно. Надо было проскользнуть в лазарет, а затем швырнуть Ксении эту дурацкую буржуйскую простыню.

Простыня белела на полу у входа в лазарет. Схватив ее, Ася помчалась по коридору мимо опечатанной домовой церкви, мимо кухни, откуда уже доносился съестной дух.

Что это? Ксения в кухне! О чем она там секретничает с Лукерьей?

— Будьте начеку! — говорит Ксения. — Ребята без еды погибнут в дороге. Белье-то мы проворонили.

— Белье? — вскрикивает стряпуха. — Украли?!

Сразу обессилев, Ася прислоняется к стене.

Конец! И не возразишь и не докажешь!.. Сама только что сказала: «Нет простыни. Негде искать». Бывают же в жизни безвыходные положения…

Что теперь делать? Бежать! Оставить простыню на самом видном месте и бежать. Когда-нибудь Ксения раскается.

Ася тихо крадется по коридору. Вот и вестибюль. Каравашкин стоит у окна, спиной к Асе. Федя безмятежно спит на большом неуклюжем тюке. Ася с грустью глядит на светловолосую, всклокоченную голову, удивляясь тому, каким добрым, притихшим может выглядеть Федя…

Неподалеку в углу Ася замечает коричневатый мелок, каким вчера нумеровали ящики и тюки. Отлично! Она кладет на тюк сложенную в несколько раз простыню и выводит на ней:

«Ухожу навсегда. Ася».

Федя прочтет первым, затем прибежит Катя. Неужели и для них Ася станет обманщицей, как Люська, как «добрая фея»?

Прощай, детский дом! Сейчас Ася шмыгнет в дверь, выходящую в парк, оттуда калиткой выйдет в заросший травой переулок. Прощайте… Ася уходит. Уходит совсем. Навсегда!