Восьмому «Б» известно, как стеснительна Валентина Федоровна. Правда, не всегда, не во всем. В физический кабинет она входит уверенным, твердым шагом и урок проводит уверенно. В иное время робеет. И в школе, и на палубе теплохода.
Послушайте, до чего она не по-взрослому говорит — просительным тоном, сбивчиво, торопливо:
— Обратите внимание на гавань, на товарную пристань… Обратите внимание на уровень механизации…
Так глотает слова, словно боится, что ее перебьют. Во время уроков с ней этого не бывает.
Но «обратить внимание» можно, поскольку решено, что экскурсия будет одновременно и познавательной. Пускай порасскажет о новой технике, о том, как ловко орудуют эти большущие краны, разгружая рефрижераторы и баржи, аккуратными штабелями складывают на берегу прибывающие в столицу грузы — сплавной лес, удивительной желтизны песок, белые кусищи мела и еще мало ли что. Почему не послушать? Только ведь не удержишь какую-нибудь Веру, если она вдруг выкрикнет: «Ой!»
— Ой, до чего подъемные краны похожи на птиц!
И все соглашаются — вправду похожи! На серых, нахохлившихся птиц-великанов с великанскими клювами. Эти важные птицы поворачивают головы, кланяются друг другу. Одна нагнулась, задумалась, другая обиженно задрала клюв. Восьмой «Б» перебрасывается по поводу этого шутками — порядку мало. Все понимают: сейчас Валентина Федоровна не сделает замечания.
И она действительно не останавливает ребят. Возможно, опасается выдать себя, показать, до чего ей трудно. А ей очень и очень трудно. Еще не минуло года, как она перестала быть Валей, получила звание педагога.
Сначала она ничего не боялась, вошла в школу так же смело, как до сих пор входит в свой любимый физический кабинет. Не думала ни о каких напастях, все шло отлично до одного нелепого случая, до того ужасного сентябрьского утра, которое отравило ей следующие утра. Все! Вплоть до сегодняшнего, майского.
Мелкий сентябрьский дождь кончился еще на рассвете. Тротуар подле школы был устлан опавшими листьями, под ногами пружинил влажный коричневатый ковер. Валентина Федоровна шла не спеша ко второму уроку. Сдернула с головы мягкий зеленый берет, подставила ветру густые короткие волосы.
После она ругала себя: нечего было снимать берет, не к чему было подстригать волосы и уж совсем незачем щеголять осенью в светлом пальто — она не какая-нибудь девчонка. Да и за шагом надо было следить: идти степенно, а не так, словно ты направляешься на стадион. Возможно, она еще вздумала петь на ходу, с ней и это бывает…
И вот навстречу из школьных ворот, словно заранее ее поджидая, выскочил юноша. Налетел, вырвал из рук портфель и кинул этот портфель, набитый ученическими тетрадями, в канаву.
— Вот тебе! — Так и крикнул: «тебе!» — Получай за милых своих подружек, за всю вашу компанию!..
Валентина Федоровна не сразу разглядела, что обидчик ее носит школьную форму, а разглядев, растерялась еще больше, И в замешательстве никак не могла понять, почему он требует, чтобы она перестала над ним издеваться, прятать его портфель и фуражку, пользоваться тем, что он новенький в школе.
Новичок оказался десятиклассником, недавно приехавшим из Ростова в Москву. Он ее принял за одну из девочек своего класса. Разобравшись, вспыльчивый ростовчанин долго моргал глазами. Затем одним прыжком очутился в канаве, поднял портфель, стряхнул с него желтый налипший лист. Пробормотал извинения и исчез. И с тех пор обходит ее стороной.
Стал ли юноша выдержанней после такого конфуза, Валентина Федоровна не знает. Но свою выдержку она потеряла. И спокойствие и равновесие. Особенно по утрам, когда приближалась к школе. Хотя за девчонку ее больше не примешь! Волосы кое-как отросли и забраны в узел, тщательно заколотый шпильками. Светлое пальто больше не носится нараспашку, да оно уже и не светлое: побывало в красильне — стало густо-коричневым.
Еще до Нового года она приобрела строгий синий костюм, примерно такой же, как у завуча Клавдии Васильевны. Задумала было покупку очков — тоже как у Клавдии Васильевны! — но, постояв перед зеркалом, перерешила. Может быть, зря… Сегодня, на майской экскурсии, Валентина Федоровна в «завучевском» костюме. Блузку заколола янтарной брошью и то потому, что подруги матери не раз говорили: «Какая милая, скромная брошечка!»
Но главное не в костюме, а в том, чтобы вновь обрести уверенный тон. Она сама чувствует: с тех пор даже голос у нее какой-то не свой. Все не так! Вот и сейчас… Она изо всех сил старается заинтересовать ребят, а они как-то вяло заинтересовываются.
Валентина Федоровна взглянула на небо, в синеве которого чернело столько подъемников, что оно напоминало чертеж, затем обернулась к своим питомцам. Дольше всего ее глаза задержались на Тане. Хорошая девочка! Удивительно тонкое, смышленое личико. На нее можно надеяться: она всегда отзовется, не подведет.
— Таня, я тебя попрошу… Объясни нам, пожалуйста…
Однако «хорошая девочка» не оправдала надежд, не отозвалась, просто-напросто подвела. Она уставилась на классного руководителя синими удивленными глазами и ни звука в ответ.
А что у нее такого особенного спросили? Какие законы механики применены к конструкция башенного крана? Уж она-то могла бы ответить…
До Тани вряд ли дошел смысл вопроса: ей в эту минуту было не до подъемников. Тане прямо в макушку дышала Ира Касаткина. Дышала и что-то шептала. Этот язвительный шепот низвергал Таню с небес на землю. На грешную землю, где люди, не подумав, заключают пари.
Порывисто оттолкнувшись от перил — спиной к Валентине Федоровне, лицом к Алеше, — Таня произнесла:
— Хочешь, Алешка, скажу одну вещь? Вообще… Я сейчас тебе знаешь скажу…
Убедившись, что нескладные Танины слова интересуют девочек куда больше, чем прекрасно оборудованная гавань, Валентина Федоровна пробормотала:
— Ладно… В механизации разберемся дома, то есть в школе…
Таня решительно отвела Алешу в сторону, заставила склонить ухо к ее губам. Лицо Тани скрыто от глаз Алеши, но не скрыто от девочек. Ира, Лида и Вера могут видеть гримаску, позаимствованную у той же Иры, которая любит изображать интересных актрис. Таня ловкая! Она делает все возможное, чтобы со стороны казалось, будто ее слова схожи с теми, какими озвучены картины, пока еще знакомые ей главным образом благодаря телевизору.
— Понимаешь, Алешка… У меня замечательный материал для статьи, — тихо произносит она. — Только молчи!
— Вот здо́рово! — Редактору стенной газеты не так часто плывет в руки замечательный материал. — А ну покажи!
Прекрасно. У Алеши очень заинтересованный вид. Таня говорит еще тише:
— Он внизу, материал. — Таня тянет редактора к лестнице, ведущей в нижний салон. — Блокнот при тебе?
Ее оживление исчезло, как только они с Алешей остались наедине в узеньком коридоре с рядом коричневых дверок.
— Ну?.. — торопит Алеша.
Кто бы подумал, что он так всерьез загорится!..
— С-сейчас… Мы с мамой… помнишь, мы прошлым летом ездили по каналу в Череповец? Там металлургический завод… Там мамин брат…
— Об экскурсиях думаешь написать?
— Я? И-нет…
Таня растерянно уставилась на Алешу. Вот громадина! Всегда на него приходится смотреть снизу. Щеки круглые, толстые, скулы блестят. Из-за своей белой панамки похож на повара или пекаря. Было сказано: взять на экскурсию головные уборы, — все и взяли косынки, береты, фуражки, кепки — выбор велик! А этот напялил свою обожаемую панаму, и хоть бы кто прыснул.
— Так какая же тема? — Редактор стенной газеты заметил таблички, приделанные к каждой из коричневых дверок: «Душ команды», «Третий штурман», «Камбуз», и потер руки. — Очерк о путешествиях? Как раз каникулы на носу…
Таню тем временем осенило. Она подвела Алешу к листу бумаги, вправленному в деревянную рамку.
— Вот! Готовая тема.
Алеша прочел: «Расписание тревоги «Человек за бортом».
— «…бросить спасательный круг… сообщить на капитанский мостик… шлюпку на воду… санитарная группа обеспечивает необходимую медицинскую помощь…»
— Ясно! — Можно быть увальнем и при этом любить, чтобы все было ясно и четко. — Хочешь увязать со своей медициной?
Таня с Алешей — друзья детства. Они с давних пор живут в одном доме, гуляют в одном дворе, делятся многими тайнами. Свое решение стать врачом Таня долго (не меньше месяца!) держала в секрете. Первому выложила Алеше. Он не смеялся, не отговаривал. Так же, как в эту минуту, внимательно наклонился и потер пальцем высокий выпуклый лоб. Сейчас Таня чувствует себя очень неважно… Чтобы не слишком быть виноватой перед Алешей, она тут же решает и впрямь написать замечательную статью.
— Понимаешь, Алешка, очень гуманная тема: «Человек за бортом…»
— Ты о чем? Что-то случилось в школе?
— Пока ничего… Но, может быть, дай бог…
— Дай бог?!
Оба расхохотались. Очень удачно, что Ира Касаткина спустилась вниз как раз в эту минуту.
— Вы, я вижу, не скучаете! — Голубая юбка, вздувшаяся бочонком, казалось, заполнила весь коридор. — А мы наверху занялись чайками. Пришла за вами. Пойдем их кормить? Хотя… — В звонком голоске зазвучали недобрые нотки. — Хотя Таня, как видно, сама надеется пирожков с мясом отведать.
— Таня! — Алеша с комичной важностью ткнул пальцем в печатный текст, висящий под стеклом на стене. — Заучи сигнал бедствия. На случай, если тебя кто обидит.
Таня запомнила слово в слово:
«…в случае нужды в помощи других судов — ряд продолжительных с понижением звука (заунывных) свистков».
Сигнал бедствия… А ведь бедствие надвигается! Допытайся Алеша, о каких пирожках зашла речь, Тане лучше не жить… Надо взять да признаться, прямо так и сказать… Однако, пока Таня раздумывала, собиралась с духом, белая панамка исчезла следом за новеньким голубым платьем.
…Раскормленные подмосковные чайки — непременные спутники каждого теплохода. Они зорко выслеживают крошки, кинутые за борт. Вот и сейчас все годное в пищу, не достигнув воды, исчезало в жадно раскрытых клювах. Пассажиры удивлялись проворству и зоркости птиц. Особенно восторгался старшеклассник Костя Юсковец, прозванный Индусом за смуглый цвет кожи. Сдвинув на затылок свою красивую тюбетейку, громко предложил:
— Ребята, а что, если и нам подзаправиться?
Возражений не поступило. У каждого в руках зашуршали увесистые свертки. Появились бутерброды и самая разная испеченная к празднику вкусная снедь. У каждого, кроме Женьки Перчихина. Этот, разумеется, и завтрак ухитрился забыть. Снова весь класс возмутился:
— Растяпа!
— А я не забыл. Я нарочно. Чересчур дома нажрался.
— Ты что — верблюд? На сутки вперед заправляешься?
— Верблюд.
Посвистывая, скрестив на груди руки, Перчихин всем своим видом выказывал презрение к еде.
Не в первый раз Валентина Федоровна задумывается о Жене. Какой он, к примеру, дома? Неужели тоже «негативист»? Она вспоминает отца Жени — такого же длиннолицего, бледного. Незадолго до праздников он наконец-то появился в учительской. Сдержанно поклонился, сел так, чтобы не измялась ни одна складочка на добротном сером костюме, и раскрыл кожаную новенькую папку на молнии. Важно извлек из папки бумагу — вызов в школу (четвертый по счету!), — будто для беседы с классным руководителем требовалось предъявить документ.
Вежливо выслушав Валентину Федоровну, пожаловался на занятость. Легко согласился, что у сына несносный характер, обещал принять «надлежащие меры». Какие меры, неизвестно. Результатов пока не видно.
Сейчас Перчихин-младший стоял, продолжая насвистывать, куражась перед теми, кто с аппетитом поглощал домашнюю снедь. И все же в бледном лице с нелепо вытянутым подбородком Валентина Федоровна угадывает уныние. Почему-то именно сегодня, в сиянии весеннего солнца, Женя выглядит особенно хилым, несмотря на завидный рост. Рядом с другими мальчишками, со всеми этими здоровяками — хоть обряжай их в тельняшки да начисляй во флот! — Женя просто заморыш. И такой неспокойный, такой нескладный…
Внезапно Валентину Федоровну пронзило острое чувство вины; как же так, как же она ни разу не побывала у Жени дома?! Ко многим зашла, к Перчихиным — нет. И не потому, что считала это ненужным, а потому… потому, что оберегала себя, свое самолюбие.
«Почему-то из прежней школы подобных жалоб не поступало, — заявил ей Перчихин-папа и снисходительно усмехнулся: — Если парень так труден, можно к осени его перебросить».
«Перебросить»!.. Куда? В параллельный класс, либо даже в другую школу? На миг такой выход показался вполне возможным. Разумеется, на одну единственную секунду. После Валентина Федоровна казнила себя, да и сейчас казнит. За все: за проявление слабости, за робость, за неуверенность, за нерешительный тон. Неужели она не сможет с этим покончить? Сможет. И сделает это без промедления!
Валентина Федоровна встала, выпрямилась и долго стояла кот так — собранная, по-спортивному стройная, с высоко подмятой головой… Питомцы ее мирно жевали, смеялись, поддразни вал и друг друга, не подозревая, что их классный руководитель только что обещал себе начать жить по-новому.