Если бы Надежда Андреевна Перчихина вошла сейчас в свою залитую солнцем гостиную, она бы осталась довольна: тишь да гладь. Зато догадайся она открыть книжный шкаф, безмятежные мысли улетучились бы мгновенно. Нижняя полка шкафа, выделенная под Женины книги, зияла пустотами, словно рот, из которого повыпали зубы. Словно рот самого Женьки, улыбнувшегося по сигналу фотографа, шестилетнего Женьки, обряженного, как и брат, в рубашечку, вышитую материнской рукой.

Однако мать до вечера не появится дома. Сегодня, по случаю короткого субботнего дня, она и Петр Самсонович сразу после работы встретились в тенистом скверике против Большого театра и отправились в рейс по магазинам, торгующим ковровыми изделиями. Дело серьезное. Отложив покупку магнитофона, Перчихины задались целью раздобыть ковер: не какой-нибудь, а лучший из лучших — пушистый, с богатым, густым ворсом.

На днях ноги обоих Перчихиных, их немолодые, усталые ноги, чуть не утонули в невиданном ворсистом ковре. Голубовато-серый, огромный, он устилал парадную комнату в квартире Касаткиных. Зоя Леонидовна, проведя гостей по этому своему последнему приобретению, небрежно произнесла:

— Тысячи бросили под ноги!

Теперь, когда введены новые деньги, можно было выразиться поскромней. Сотни, а вовсе не тысячи. Но дело не в этом, а в очень обидном тоне. Надежда Андреевна, во всяком случае, почувствовала здесь намек. Вернувшись домой, она, чуть не плача, сказала мужу:

— Чем мы хуже людей?

И напомнила, что тридцать первого мая Жене как-никак стукнет пятнадцать лет, что это прекрасный повод собрать в доме народ — нельзя же самим ходить но гостям, а к себе не звать! Но, если уж собирать приличное общество, да так, чтобы принять по всем правилам, требуется ковер. С длинным ворсом. А цвет уж какой попадется.

Сказано — сделано. Сегодня родители Жени толкутся возле прилавков. Где им знать, что их сын, взбудораженный не менее, чем они, тоже находится в магазине. Только вокруг него не ковры, не тканые подстилки, не дорожки, а книжное царство с вывеской у входа: «Букинистический магазин. Покупка и продажа книг».

Стараясь не обнаружить волнения, Женя рассматривает прилавки с книгами. Ему необходимо узнать, какие издания в чести у букинистов: только ли древние, с пожелтевшими от времени страницами, или есть и другие, те, что увидели свет недавно? Осмотр успокоил Женю: магазинчик толковый, интересуется всем на свете.

Иначе для чего было Жене сюда соваться?

В помещении тесно и душновато. Однако если по первому определению Жени в воздухе пахло пылью, паутиной и крысами, то теперь, осмотревшись, он понял: таким и должен быть аромат старины. Не сюда ли, в это замечательное хранилище, любит захаживать Николай Николаевич Рязанцев, не тут ли он отыскивает интересные сочинения по вопросам архитектуры?

Неплохой магазинчик. И персонал неплохой — вежливый, выученный. Старик оценщик сам напоминает том с потускневшей на корешке позолотой. Голос глухой, кожа темно-коричневая, сплошь в морщинках. Старикан, наверное, с полсотни лет дышит одним воздухом с древними книгами. Женя сказал ему очень любезно:

— Вот, пожалуйста, восемь книг.

И услышал в ответ:

— А-а-а… Для юного возраста?

Кого способно увлечь перечисление всяких дурацких правил насчет особого подхода к детским — именно детским! — книгам? Кому приятно услышать скрипучий старческий голос:

— Они должны быть в безукоризненном состоянии. Вы поняли, молодой человек?

Изучая состояние Жениных книжек, оценщик то и дело отставлял свою высохшую руку подальше от глаз, как бы наслаждаясь замеченными изъянами. Изъянов этих, к удивлению Жени, обнаруживалось все больше и больше. Пятна, которых он, честное слово, прежде не замечал, начали проступать на страницах, словно переводные картинки, когда их намочишь, приложишь к бумаге и немного потрешь.

— Разве это товар? — прозвучал приговор оценщика. — Это сплошь отпечатки пальцев. По-видимому, ваших, молодой человек.

Вежливо… Ничего не скажешь.

…И вот тишину гостиной Перчихиных нарушает шарканье Жениных ног. Он топчется возле стола, заставленного безделушками, для чего-то заглядывает на балкон и наконец тяжело плюхается на паркет возле книжного шкафа. Надо быстро и аккуратно заполнить все пустоты на нижней полке. Все пустоты! Магазин не взял ни одного экземпляра, забраковал даже «Жизнь животных» Брема со множеством иллюстраций.

Как это Женя мог позабыть, что сам, своею рукою, в позапрошлом, а может быть, еще более давнем году, расцветил эти иллюстрации акварелью? Совершенно забыл… А сейчас при народе — у прилавка, словно назло, скопилось чуть ли не сто человек! Пришлось выслушать ехидные замечания букиниста насчет того, откуда у медведя лиловая шкура и почему страус эму напоминает своими оттенками попугая.

Подобные неудачи способны вызвать в человеческом организме полный упадок сил. Женя вытягивается на полу, словно узник, словно разведчик, словно табунщик, выехавший в ночное. Скоро в их доме даже пола не станет — приволокут ковер, застелют всю комнату и громогласно объявят, что отныне здесь не должна ступать нога человека.

Если бы хоть в школе все было подобру-поздорову! Но нет, в понедельник школьный радиоузел непременно оповестит о случившемся все этажи. «По вине Перчихина из восьмого «Б», — объявит голос Юсковца или совсем уж противный голос Рязанцева, — ремонт зала и прилегающих к нему помещений сорван». Нет, «сорван», пожалуй, не скажут, скажут: «затягивается». Да еще добавят, что Перчихин — первый лгун и хвастун, что он уклонился от материальной ответственности, хотя сам вызвался все возместить.

Конечно, Женя не таков, как благородный Рязанцев, которому, кстати сказать, не трудно быть благородным, поскольку у него понимающий дед.

А главное — дед под боком, в то время как Женин брат, который, может быть, лучше всякого деда, находится в Шебелинке. Туда не дойдешь, не добежишь. Разве Женя, выйдя сегодня из школы, не подумал прежде всего об Анатолии, не собирался дать ему телеграмму? Но как сообразить, куда полагается телеграфировать под выходной — то ли на промысел, то ли в поселок Красный Донец? К тому же телеграмму не отправишь бесплатно.

Разумеется, можно обратиться к родителям. Мама не откажет: она не любит срамиться перед людьми. Но разговоров хватит до осени, тут и каникулам не обрадуешься. Дома теперь словно в такси: щелк-щелк… Каждый километр — гривенник; каждая бессонная ночь — будущая покупка. Много ночей — много вещей.

Да, каникулам не обрадуешься… И вообще радости мало. Воем людям везет, Жене — наоборот. Сегодня одна толстуха в шляпе, высокой, точно цилиндр, оттерла Женю, когда он положил на прилавок книжки, и протянула два тома. На обоих: «Шаляпин». Она, богачка, франтиха, мигом получила квитанцию и огребла в кассе целую кучу денег.

Подумаешь, что особенного в каком-то «Шаляпине»? Как будто у родителей Жени нету точь-в-точь такого, в таких же суперобложках? (Если Женя правильно разобрался, суперобложка все равно что обертка, отпечатанная специально для данной книги.) Даже не приподнявшись на локте, Женя видит с полу черно-белые корешки обоих томов, стоящие на показ гостям в ряду лучших книг.

Кроме корешков, Жене в этих томах ничего не знакомо. Полная неизвестность. Кстати, хотелось бы знать, как в других семьях? Там тоже никому нельзя касаться ценных книг и подписных изданий? Тоже принято читать только библиотечные книги, чтобы своих не трепать?

Минуту-другую Женя колеблется. Затем встает, вытирает о штаны руки и достает с полки «Шаляпина».

На одной из суперобложек великий артист, знаменитый своим, шаляпинским, басом, изображен в роли Бориса Годунова. На другой — представлен портретом во весь рост. Портрет, как оказалось, работы Серова, того самого, что написал «Девочку с персиками». (Таня говорила, что про живописцев правильнее сказать «написал», а не «нарисовал».) Так вот… Эта девочка висит в школе на втором этаже среди других репродукций, подобранных «Клубом пытливых». Всякий раз, как Женя проходит мимо нее, она напоминает ему Таню Звонкову. Кажется, ничего общего: та черненькая, Таня беленькая. А взгляд похож…

Неизвестно, с чего Жене еще сильней захотелось попасть сегодня во двор, который ему уже немного знаком? Войти бы в ворота, податься немного влево и крикнуть со двора Тане: «Ну, как здоровье?» Она сторонница чистого воздуха, она, даже болея, не станет лежать в такую погоду с закрытым окном.

Эх, если бы и вправду удалось побывать у Рязанцевых! Но с чем? С пустыми руками Женя ни за что не пойдет…

Солнечные лучи скользят по навощенному паркету; с балкона доносится запах левкоев; чирикают воробьи. Один Женя не радуется теплому дню. Он стоит у шкафа, листает «Шаляпина» и взывает к своей смекалке: «Гром-камень! Гром-камень! Как же разбогатеть?»