Оказалось, что я заснула прямо за столом, положив голову на дневник, а Айвар ночью перенес меня на диван и накрыл пледом, чтобы я смогла хоть немного выспаться. Открыв глаза, я увидела, что он сидит за столом и ворошит исписанные листы.

– Извини, я тут прочитал то, что ты вчера написала, – он выглядел немного смущенным. – Подумал, раз не спрятала, значит, не такой уж и секрет. Это ведь Робкин ежедневник?

– Брось извиняться, Айвар, – я только рукой махнула. – Какие секреты. Да, это его записи, нашла в разгрузке, когда вчера раздевали.

– Я собственно, и не собирался читать, – продолжал Айвар. – Но зацепился взглядом за первую страницу, его почерк узнал и не заметил, как втянулся. А там и твои записи прочитал, на автомате. Дура ты Аста, – он посмотрел на меня и повторил, – дура.

Потом Айвар подошел к окну, с минуту помолчал и, то ли извиняясь, то ли констатируя факт, глухо произнес: – Нервы ни к черту…

– Ничего, – вздохнула я. – Я всё понимаю…

Некоторое время мы молчали, но наконец я решилась и негромко спросила:

– Айвар, раз уж ты всё прочитал… Ты думаешь, что это что-нибудь изменило?

– Не знаю, – жестко ответил Айвар. – Изредка кажется, что в нашей жизни изменений быть вообще не может, не тот расклад. «Их восемь – нас двое. Расклад перед боем не наш, но мы будем играть» – процитировал он чьи-то стихи и отошёл от окна. Зачем-то поворошил исписанные страницы, потом развернул стул, сел и посмотрел на меня.

– Слушай Аста, то, что ты написала – это правильно. Это лучше, чем в себе держать. Пользы от этой ненужной стойкости всё равно нет, а вреда много. Что сделано – то сделано, в любом случае надо жить дальше! Хочется тебе писать – пиши, хочешь пострелять – стреляй. Только не молчи, очень тебя прошу.

– А что с Робби? – спросила и вдруг поняла, что зря, не готова я услышать ответ, каким бы он не был… Есть новости, к которым просто невозможно подготовиться. Да, умом ты все понимаешь, а сердце до последнего надеется на лучшее…

– Жив, – Айвар снова встал и отошел к окну. – Спит. Док его так накачал, что до вечера будет в отключке.

– Я могу к нему зайти? – спросила я, чтобы перевести разговор.

– Зайди, если хочешь, – он пожал плечами. – Только с вечера ничего не изменилось. А я пока чай приготовлю, кофе у нас мало осталось.

– Хорошо, – пообещала я.

Потом я тихо открыла дверь в комнату, которую вчера превратили в операционную. Айвар был прав – за ночь ничего не изменилось. Роберт всё так же был без сознания, только на шее еле заметно вздрагивала жилка. Я подошла и взяла его за руку – пульс слегка частил, но это бывает, учитывая, что операцию делали под местным наркозом. Кота так и не смогли согнать, – он лежал у Роберта на коленях, свернувшись клубком, и даже не шевелился.

– Левка, давай тебя покормлю… – вздохнула я и попыталась взять кота на руки. Бесполезно – он накрепко вцепился всеми когтями в плотную ткань брюк, сжался в комок и злобно зашипел, показывая зубы.

– Аста, не трогай ты его, укусит, – негромко сказал Айвар, заглянув в комнату. – Он всё равно не уйдет!

– Хорошо, – кивнула я. – Айвар, а чьи это стихи?

– Какие? – он удивлённо уставился на меня.

– Ты цитировал. «Их восемь, нас двоё»… Роберта?

– Эх ты, евродитя современное, – грустно покачал головой Айвар, – это Высоцкий.