5 год, по летоисчислению Нового мира.

Лагерь JCH-10, к юго-западу от русского поселения

За три недели мы прошли около тысячи километров. Четыреста их них вдоль побережья. Встретив на пути большую реку, сложили большой гурий из камней, и ушли в глубь материка, в надежде найти брод. Переправиться не получилось и ещё через пятьсот километров мы встали лагерем. Река в этом месте делала поворот к северу. Она здесь менее полноводна, чем в нижнем течении и были хорошие шансы найти место для переправы.

Лагерь разбили у подножия холма, рядом с родником. Со стороны реки, он обрывался крутым скалистым обрывом. Река огибала возвышенность, образуя небольшую спокойную заводь, заселённую мелкими птицами. Эти пернатые, цвета старинной бронзы, совершенно не боялись людей. Лишь иногда, испуганные звуком моторов, поднимались большой стаей, чтобы с высоты визгливо обругать непрошенных гостей.

Ниже по течению, река растекалась по равнине, принимая в свои воды несколько мелких речушек. К морскому побережью река выходила широкой дельтой, состоящей из десятка островов, проток и непроходимых заболоченных участков.

За это время мы втянулись в работу. Дни стали бежать быстрее, а редкие неприятности, вроде перегретых движков и пробитых колес не сильно расстраивали. Техника работала отлично и мы часто вспоминали ребят из портовых мастерских. Они поработали на славу.

Работа разнообразием не отличалась. Мы вставали лагерем на несколько дней, потом собирались и ехали дальше. Охранники, в свободное от дежурств время, помогали Насте. При необходимости били шурфы, таскали образцы и помогали со съемкой на местности. К тому же, на наши плечи легли и все работы в лагере. Заготовка дров для кухни и прочие хозяйственные мелочи. Кроме приготовления пищи, разумеется. Этим занимались дежурные и даже Никоненко.

Растительность на нашем берегу не сильно отличалась от побережья. Конечно, погуще, чем в саванне, но не особенно. Высокий и густой кустарник, рощи из кривых деревьев и заросли тростника у реки. Вот на другом берегу дела обстояли иначе. Деревья закрывали берега плотной стеной, среди которых видны узкие проходы, сделанные местными животными. Иногда деревья расступались, обнажая жёлтый песок, перемешанный с галькой из кремня.

Не знаю, чем Чамберса привлекло это место, но мы, совершенно неожиданно здесь застряли. Как любит повторять Козин, поглаживая живот после еды: «Застряли! Обленились, мерзавцы! Зажрались! Корни в грунт пустили!» Он специально тянет гласные, отчего фраза получается вальяжно-расслабленной.

Лагерь стал похож на поселение, времён покорения Америки. Если учесть сложенную из камней кухню с навесом, две больших палатки и трофеи наших умников-охотников — Билла и Джерри. Посередине лагеря — место для костра. Это место уже превратилось в клуб. Вечерние посиделки после ужина неожиданно вошли в традицию. Как правило, собираются все. Кроме одного из охранников, конечно.

На холме мы с моими парнями обустроили удобную для наблюдения за окрестностями точку, где и дежурим в светлое время суток. С наступлением темноты пост перебирается в лагерь. Раз в день объезжаем окрестности на джипе. Отстреливаем самых наглых четвероногих хищников и проверяем округу на предмет двуногих. Шансов, встретить человека немного, но рисковать не охота.

— Поль, — Джек щёлкнул пальцами и я вернулся в реальность. Чамберс прицелился в меня карандашом и продолжил. — Надо проверить берега к северу. Оцените обстановку на местности, степень опасности для полевых работ и прочее. Дальше тридцати-сорока километров не забирайтесь. Если обнаружите брод, — с меня три бутылки коньяку.

На другой берег, где вдалеке синел неизвестный горный перевал, Джек рвался как моряк в публичный дом после захода в порт. Переправиться можно и сейчас, но на другом берегу нам нужен транспорт. Его на лодке не перетащишь. Кстати, в нашем багаже есть две надувные лодки. Мои французские соотечественницы — «Зодиак».

— Хорошо, — кивнул я, делая пометки в блокноте, — сделаем.

— Завтра мы с Настей закончим дела и послезавтра начнём работать вот здесь, — он ткнул пальцем в карту. Карты, как таковой, ещё не было, но эти рабочие наброски, сделанные Андреем Никоненко на большом куске ватмана, лучше, чем «на два пальца левее солнышка».

— Кто останется в лагере? — спросил Билл. На его плечах, научная работа в лагере. Нудная, но необходимая. Он отвечает за собранные образцы и пишем отчёты, от которых, как чёрт от ладана, отмахивается Чамберс.

— Ты, Козин, Елена и Эндрю, — ответил Джек. — Андрей и Джерри будут неподалёку. Мы с Настей будем вот здесь. Поль и Карим — на разведку. Вопросы?

Вопросов не было и мы разбрелись готовиться к завтрашнему дню. Охранники у Джека, вроде стаи гончих спаренных с волкодавами. И дичь загнать, и от волков отбиться. Ату, парни! Ату!!!

Это будет завтра. А сейчас все отдыхают после ужина. Едим мы два раза в день. Лёгкий завтрак и плотный ужин. На обед никто не приходит. Что-то жуют на ходу, забивая полуденный голод. Наши дамы, а именно Настя и Елена, долго подшучивали над вредной привычкой кушать после шести часов. Скажу честно — опасность лишнего веса им не грозит. Калории они сжигают быстрее, чем успевают их поглощать. Мне кажется, они даже слегка похудели.

Напротив меня, удобно устроившись на брезентовом стуле, сидит Джек. Под стулом разлёгся Рино. Рысёнок лежит на спине и пытается оторвать кусок рубашки Чамберса. Иногда у него удаётся уцепиться когтями за материал и тогда Джек бережно забирает у него трофей и грозно сопит. Рино улепётывает к Кариму, провожаемый довольным смехом, а Чамберс опять зависает над своим дневником. Будто над библией. Что и говорить, его экспедиционный, десятый по счёту, дневник, это отдельная история. Несмотря на то, что все собранные образцы тщательно фотографировались, он по старинке множество вещей зарисовывал. Надо отдать ему должное, делал это здорово! Иногда, задумавшись или просто отдыхая, он изображал отдельные эпизоды из нашей кочевой жизни. Эскизы, наброски, характеры и судьбы. Был у него талант — несколькими лёгкими штрихами, поймать настроение персонажа. И вот, среди этих страниц, исписанных мелким трудночитаемым почерком, можно было увидеть Настю, Карима с подросшим Рино и даже нашего невозмутимого Джерри.

Все дневники Чамберса лежат в железном ящике, который заменяет сейф. Он приварен к полу жилого фургона. Под левой нижней койкой. Мало кто знает, что на самом деле, этот дневник не десятый по счёту, а одиннадцатый. Первый, с истрёпанной кожаной обложкой, никто кроме меня не видел. Внутрь я не заглядывал, но знаю, что среди засаленных до прозрачности страниц, лежит пачка фотографий. Джек их никогда и никому не показывает. Иногда он подолгу перебирает эти пожелтевшие карточки, стараясь не выдать своих эмоций. Получается плохо. Это последнее, что у него осталось от прошлой жизни. Пачка фотографий и ещё настольная лампа, с бордовым матерчатым абажуром.

— А вот почему так, я не знаю, — это голос Джерри Стаута. Он крутит в руках большую раковину, подобранную на берегу моря. Рядом с ним сидит Билл, с кружкой чая и бутербродом. У нашего малыша Тернера отменный аппетит. Уже полчаса они спорят почему в Новом мире все раковины закручены в другую сторону. В Старом мире «левые» раковины встречаются редко. У них возникают какие-то дикие киральные идеи, в которые они и сами не верят. Но тем не менее регулярно устраивают споры по этому поводу.

Елена что-то записывает в журнал и тихо переговаривается с Настей. Рядом с ними сидит Никоненко, расписывая красоты Сибири и Кавказа. Иногда они вспоминают фразы, из старых фильмов и смеются. Даже Карим, который пересмотрел все кассеты из Настиной коллекции, и тот понимающе усмехается.

А на следующее утро я глупо подставился. Как зелёный новобранец или прыщавый юнец, которому вчера выдали форму и он возомнил себя героем. Тьфу! Как последний шлабор! Такими вещами не принято гордиться и рассказывать приятелям за кружкой пива. Потому что дурак.

В тот день мы с Каримом прошли вверх по течению реки около тридцати двух километров. Наметили несколько удобных мест для временной стоянки и нашли место водопоя местного зверья. Глинистый берег был покрыт следами копыт. Чуть дальше обнаружили несколько скелетов. Судя по всему — местные антилопы. Водопой он всех привлекает. И травоядных, и хищников. Так или иначе, но место нам не понравилось. Берег был местами заболочен и амбре стояло такое, что мы поспешили оттуда убраться. Чуть дальше берег стал твёрже. Деревья подступали к самой воде, переплетаясь с тростником, растущим у берега.

Мы остановились у небольшой заводи. Спокойное место, зверья не видно. Даже местный рогатый скот, уже порядком нам надоевший, куда-то подевался. Карим окинул взглядом окрестности и спустился к реке. Внимание привлекли несколько камней, выступающих из воды почти на середине реки. В некоторых местах поверхность шла рябью, что указывало на маленькую глубину. Неужели брод нашли? Надо доставать лодку и проверить. Лезть в эту мутную воду желания не возникало.

Связался с лагерем, повесил микрофон на место и выбрался из джипа. Тьфу, жара проклятая. Вытер лицо куфией и поправив автомат, висящий на плече, сделал несколько шагов. Слева от меня росли густые заросли кустов. Они очень похожи на самшит. Эти двухметровые кусты превращаются в непроходимые заросли. Жильё для местных пернатых и мелких грызунов. По крайней мере, я так думал. До последнего момента.

Я её не смог заметить. Да и не успел бы. Будто тень мелькнула. Бесшумно, как призрак. Даже под широкими лапами ничего не хрустнуло… Сильный удар в плечо сбивает меня с ног. Даже повернуться не успел. Отлетел в сторону, ударившись спиной в дверь джипа. Помню только нож, который как-то очутился в левой руке и тёплую кровь, брызнувшую в лицо. Крик Карима, выстрелы. Я ещё бью эту тварь ножом, не разбирая куда и как. Такое чувство, что она рвёт меня на куски, но ещё дерусь. Вжимаю голову в плечи. Ещё выстрел! Опять крик. Кто-то рычит. Это мой голос. Я рычу на эту тварь, вцепившуюся мне в руку. Ещё один удар и всё… Темнота.

Сознание возвращалось медленно, словно нехотя. Будто знает, что вместе с ним в тело вливается боль.

— Что это? — успел спросить я и сознание опять потухло. Как перегоревшая лампочка.

Мы куда-то ехали. Я видел пятна пота на куртке Шайя, сидевшего на рулём и пыльные разводы на лобовом стекле. По нему громко хлестали ветки. Джип иногда подбрасывало на очередном ухабе и Карим срывался затяжным матом, перемешивая арабский, французский и русский языки.

— Не рви нервы, — он повернул голову и прошипел сквозь зубы. — Лучше ругайся! Не молчи!

— Всё нормально, — процедил я. Сознание иногда подводило и я опять проваливался в темноту. Она затягивала в мутный, искажённый водоворот, исчёрканный редкими проблесками реальности. Будто молнии вспыхивают в мозгу, причиняя сильную боль. Серая взвесь мелькала, как чёрно-белое изображение в испорченном телевизоре.

— Нормально, это когда рядом госпиталь и медсёстры в белых халатах! А сейчас просто разговаривай! Разговаривай и радуйся, что эта тварь промахнулась и не задела артерию. Тут бы и сам господь бог не помог.

— Что это было?

— А я знаю? Я таких здесь не видел! Не переживай, главное, что руки и ноги на месте! Всё остальное лечится.

— Н-н-нормально…

— Сейчас приедем, привяжем тебя к койке и заштопаем! Помнишь, как наш Док говорил? «Хорошо зафиксированный пациент, в наркозе не нуждается!»

— Он это говорил про л-л-ласки и ж-ж-женщин.

— Один хрен! Главное привязать правильно. Только не молчи!

— Всё хорошо… норм…

— Не смей молчать! Нардин, зараза! Только попробуй умереть, сержант! На том свете найду и прибью! Даже думать не смей! Говори!